Груссе Паскаль - Через океан

   Андрэ Лори

   - Кассулэ!..

   - Что, мистер Раймунд?..

   - Уверен ли ты в том, что действительно видел, как один из этих проклятых шпионов прокрадывался в камыш, когда я показывал Эбенезеру Куртиссу, как надо прокладывать мою трубу?

   - Нет, не то, что уверен, но трава на правом берегу колыхалась очень подозрительно, и мне померещилось нечто вроде человеческой головы между двумя кустами тростника.

   - Почему не предупредил меня немедленно? Мы накрыли бы эту голову, чтобы узнать, кому она принадлежит...

   - Но вы как раз были заняты объяснением господину Куртиссу способа привешивания поплавков, и я не осмелился прервать вас.

   - В сущности, эта деликатность делает тебе честь, Кассулэ! Тем более, что до сих пор ты не приучил меня к ней. Ты совершенствуешься, мой мальчик, и в конце концов я сделаю из тебя джентльмена. Но в этом случае тебе следовало бы предупредить меня!

   - Я сам понял это, но слишком поздно, господин Раймунд; когда я решился указать вам, голова уже исчезла. Может быть, это был лишь камень или пень.

   - Гм! На это не надо полагаться!.. В Дрилль-Пите все всегда настороже и наверно уже заподозрили что-нибудь неладное... Эбенезер Куртисс их чрезвычайно интересует. Будь уверен, что они следят за каждым его движением. Поэтому-то нам лучше было избрать для своих опытов озеро, чем повторять их на реке.

   - Да, но тогда вы, как и в первый раз, потеряете свою трубу, и мы пять или шесть часов проищем ее под водой.

   Раймунд Фрезоль ничего не ответил на это возражение и, наклонившись над конторкой, снова принялся молча выводить цифры и алгебраические формулы. Это был высокий молодой человек, лет двадцати, одетый так, как одеваются рабочие Северной Америки: в шерстяную рубашку и холщовые штаны, заправленные в высокие сапоги. Однако, несмотря на этот вполне американский костюм, никто не принял бы его за англо-саксонца. Изящный и гибкий стан, каштановые волосы, остриженные под гребенку, светлые глаза и тонкие усы, обрамлявшие энергичный рот, выдавали в нем истинного француза.

   Тот же, кого звали Кассулэ, был плотный мальчуган с несколько старообразной, но чрезвычайно хитрой физиономией, одной из тех рож короткошерстых и черноглазых такс, которые снуют между ногами конюхов.

   Он также носил рубашку и холщовые штаны, но финансы, видимо, не позволяли ему купить пару сапог, почему он пока довольствовался грубыми башмаками.

   Что же касается до помещения, в котором происходил такой разговор, то это был ветхий дилижанс с желтым кузовом, превращенный теперь в передвижное телеграфное бюро, о чем свидетельствовали, помимо аппарата Морзе, две телеграфные проволоки, прикрепленные на потолке к фарфоровым изоляторам.

   Часть дилижанса была отгорожена и остроумно превращена в спальню, занятую двумя кроватями, сооруженными из куска толстого холста, натянутого на раму.

   Скамейка, переносная печь, большой цинковый таз и весьма небольшое количество кухонной утвари вместе с пятью-шестью полками, заставленными книгами, составляли всю обстановку передвижного дома. Одно из окон в передней части было снабжено решеткой и предназначалось для общения с публикой. Через остальные окна можно было видеть оригинальный и пустынный пейзаж, бесплодную равнину, еще недавно, по всей вероятности, покрытую лесом; теперь же на ней видны были лишь срубленные стволы деревьев, да деревянные или цинковые домики, сгруппированные вокруг высоких сооружений, так называемых "derricks", которые служат для пробуравливания нефтяных колодцев.

   Эти derricks тянулись направо, налево, на север, юг, восток, всюду, куда лишь хватал глаз; все они были одинаковой величины, в двадцать-тридцать метров высоты, и с навесом у основания, где грохотала паровая машина.

   Лишь к западу исчезали derricks, уступая место длинным рядам деревянных домов, среди которых местами выделялись более красивые оштукатуренные кирпичные постройки - отели, магазины, салоны и трактиры.

   Это было не что иное, как Дрилль-Пит, один из тех городов, которые, благодаря нефтяной горячке, как грибы, внезапно возникали на почве Пенсильвании, - иногда исчезая так же быстро, не дав даже географам времени занести их на карту. В Дрилль-Пите насчитывалось уже до тридцати тысяч жителей; он уже мог похвастаться десятью школами, биржей, фонтанами, библиотекой, тремя железными мостами и деревянной набережной по Jellow-River, живописной речке, невдалеке от города впадавшей в озеро Эри.

   Пока Раймунд занимался вычислениями, Кассулэ вдел в иголку нитку и принялся чинить (и надо сознаться, очень ловко) свою старую жилетку. Но, по-видимому, эта работа не доставляла достаточной пищи его воображению; молчание, казалось, тяготило его, и он время от времени поглядывал на своего товарища.

   - Господин Раймунд! Если вам это не доставит труда, то мне хотелось бы узнать кое-что.

   - Ну, говори!.. Я уже кончил свои вычисления!

   - Ну, и отлично! Я смотрю вот на эти derricks, которые, чтобы найти нефть, пробуравливают колодцы в пятьсот-шестьсот метров глубиной, и мне хотелось бы знать, давно ли выдумали строить такие машины?

   - Не очень-то давно - всего лишь двадцать пять лет тому назад.

   - А-а! А как же тогда добывали нефть?

   - О существовании ее даже и не знали, или же, по крайней мере, считали ее не стоящей внимания, так что никто не интересовался ею с промышленной точки зрения.

   - Кто же первый пробуравил нефтяной колодец?

   - Некто Драк, - полковник Драк, как его называли.

   - Офицер американской армии?

   - Нет. Простой бакалейный торговец, а затем коммивояжер и железнодорожный кондуктор, прозванный друзьями полковником. Он первый надумал рыть нефтяной колодец в Пенсильвании в 1858 году. Проработав более года, он добрался до нефти только 26 августа 1859 года. Это - достопамятное число в истории промышленности, без сомнения, более важное, чем даты самых великих сражений, но известно оно, однако, не многим.

   - Этот Драк, разумеется, ужасно разбогател?..

   - Напротив, он разорился, как и многие другие изобретатели. Но Пенсильвания, где он открыл свой первый нефтяной колодец, не оказалась неблагодарной: она назначила ему пенсию в тысячу пятьсот долларов, которая перешла потом к вдове, пользующейся ею еще и поныне.

   - Но почему же Драку пришла мысль рыть колодец для добывания нефти, и рыть его именно в Пенсильвании, а не в каком-нибудь другом месте?

   - Потому что в этой области доказали присутствие нефти - ее часто находили то в виде примеси к ключевым водам, то в шахтах с каменной солью. Интересно, что именно француз, офицер Монкальм, комендант крепости Дюкесн, впервые в 1750 году указал на нефть в рапорте своему генералу. Он видел, как индейцы сенекасы на берегу Венанго зажигали во время религиозной церемонии плошки, наполненные маслянистым веществом, которое они собирали с поверхности реки. В течение более чем ста лет никто не обращал на это внимания. Если случайно находили это маслянистое вещество в соляных шахтах Аллеганских гор, то это считали лишь за неудобство. Только в 1833 году профессор Штильман-старший из Нью-Йорка обратил свое внимание на это минеральное масло, которое жители маленькой деревушки собирали на поверхности источника и употребляли как лекарство против ревматизма...

   Здесь рассказчик был прерван отрывистым стуком в окно. Чья-то рука просунула в него депешу. Раймунд быстро сосчитал слова.

   - Тридцать центов! - сказал он. Посетитель-невидимка заплатил требуемую сумму и ушел.

   В течение нескольких минут тишина в старом дилижансе нарушалась лишь постукиванием аппарата, передававшего депешу.

   - Послушайте! - вскричал Кассулэ, улавливая ухом смысл ее, - колодец Джонсона дает нефть? Вот доволен будет господин Куртисс!.. Значит, нефть употреблялась против ревматизма? - сказал он, возобновляя разговор.

   - Да. Средство это скоро сделалось популярным в Соединенных Штатах; оно продавалось в склянках под названием масла сенекасцев. Один из питсбургских драгистов в 1849 году доказал, что его можно легко добывать из соляной шахты, разрабатываемой его отцом. Почти одновременно с этим различные химики начали перегонять и анализировать нефть. Внимание специалистов все более сосредоточивалось на том, что стали называть горным маслом Пенсильвании. В 1855 году составилась компания для поисков его в окрестностях Титусвилля, где многочисленные просачивания указывали на его присутствие в подпочве. Труды этой компании не привели к практическим результатам, но спустя несколько лет Драк, один из ее наиболее деятельных агентов, повел дело удачнее, и на его долю выпала честь пробурить первый нефтяной колодец.

   - Много ли нефти давал он? - спросил Кассулэ, живо заинтересовавшись этими подробностями.

   - Нет, очень мало: тысячу литров в день. Но нефть тогда продавалась сравнительно дорого - два-три франка галлон в восемь литров, если я не ошибаюсь. Следовательно, Драк открыл настоящий клад. Весть об этом получила в стране живой отклик. Везде принялись бурить колодцы. Со всех сторон являлись капиталисты, спекулировавшие на нефтеносных землях. Крошечные участки, которыми пренебрегали еще накануне, продавались иногда за тысячи долларов. Можно было видеть, как зажиточные фермеры отказывались от обработки своих полей и бросались на поиски нефти. Как и всегда в таких случаях, многие разорялись. Но успех вознаградил труды известного числа спекулянтов, и в общем, благодаря их стараниям, возникла новая колоссальная отрасль промышленности. С 1862 года Пенсильвания стала уже вывозить пятьдесят миллионов литров нефти, по меньшей мере, на семь-восемь миллионов франков, теперь же она вывозит четыре миллиарда литров в год, приблизительно на двести-триста миллионов франков.

   - Мне кажется, что ей не мешало бы выказать побольше щедрости относительно Драка и его вдовы! - сказал Кассулэ. - Но разве нефть встречается только в Пенсильвании? По всей вероятности, она есть и в других местах, и ее только еще не нашли; впрочем, это и неудивительно, если принять во внимание, что она находится на глубине пятисот-шестисот метров, что почти в десять раз больше колокольни церкви Notre-Dame de Paris. Единственные места, где еще известны и разрабатываются естественные резервуары нефти, это - Пенсильвания, южная оконечность штата Нью-Йорк, и окрестности Баку у Каспийского моря.

   - В Америке?

   - Нет, Кассулэ! Каспийское море не в Америке, а в Азии, и вам следовало бы знать это. Чтобы отучить вас от таких необычных вопросов, я заставлю вас молчать в течение целого часа и выучить из географии главу "Азия"!

   Кассулэ скорчил гримасу и, взяв с одной из полок книгу, принялся изучать главу "Азия", между тем как Раймунд снова погрузился в вычисления.

   Но спустя полчаса мальчик счел, вероятно, свое географическое образование на сегодня достаточно подвинутым. Более настоятельные дела требовали его в его "министерстве"; оставив книги, он зажег переносную печь и, в качестве отличной хозяйки, принялся чистить картофель и бросать его в кастрюлю с водой.

   - Ты уже подумываешь об обеде? - спросил Раймунд, взглянув на него.

   - Уже поздно, - поучительно ответил Кассулэ, - и признаюсь вам, наша экспедиция по реке возбудила мой аппетит.

   Эти слова снова навели молодого человека на мысли о недавнем приключении.

   - Надо достоверно узнать об этом шпионе! - живо произнес он. - Завтра не забудь осмотреть все и, заметив что-нибудь подозрительное, предупреди меня вовремя!

   - Да, конечно! - вскричал Кассулэ, - но если мы будем на воде, а он на берегу реки, то трудно будет поймать шпиона или даже хорошенько разглядеть его!

   - Это правда... Легче было бы напасть на него там, где он и не ожидает. Ты мог бы остаться на берегу и издали следовать за катером, а я стану спускаться вниз по течению. Заметив нашего человечка, я направлюсь прямо на него и обращу его в бегство, а тебе нужно будет перехватить его на пути.

   - Это будет очень забавно! Если только вы укажете мне направление, в котором он побежит...

   - Не беспокойся, я сделаю это... и даже, - добавил с улыбкой Раймунд, - передам тебе это на языке телеграфа.

   - Но я не знаю его! - простодушно возразил Кассулэ.

   - Наоборот, ты его прекрасно знаешь, что ты мне только что и доказал, переведя по слуху депешу. Вот и завтра я буду переговариваться с тобой на этом же языке. Вся разница будет лишь в том, что вместо телеграфного ключа я сделаю это паровым свистком!

   - И вы думаете, что я пойму это?

   - Я в этом вполне уверен, так как твое ухо уже привыкло к такой азбуке. Что, например, значит это? - добавил Раймунд, издавая губами ряд свистков, то долгих, то коротких, соответственно линиям и точкам телеграфной азбуки.

   - Направо! - ответил Кассулэ без малейшего колебания.

   - А это?

   - Налево!

   - А это?

   - Он идет к тебе.

   - Превосходно! Видишь, ты по свисткам очень легко понимаешь мои мысли. Ну, а по паровым свисткам это будет еще яснее! Будь же готов завтра следовать их указаниям!

  

   На следующее утро, около девяти часов, Раймунд и Кассулэ заперли на ключ дверь своего походного телеграфного бюро, и привесив объявление, что бюро снова откроется в двенадцать часов дня, отправились к набережной Yellow-River. Их поджидал очень изящный паровой катер "Topsy-Turvy", стоящий под парами. На корме этого катера с зубочисткой в зубах сидел человек лет сорока восьми-пятидесяти, седой, с добродушным лицом, с голубыми глазами и с небольшой бородкой.

   - Идите же скорее! - закричал он при виде молодых людей, - вот уже пять минут, как я торчу на этом месте!

   - Но вы поторопились, господин Куртисс! - спокойно ответил Раймунд Фрезоль, взглянув на свои часы. - Девяти еще не било.

   Эбенезер Куртисс был самым богатым человеком в Дрилль-Пите, по прозванию "нефтяной король". Он принадлежал к тем людям, которые добывают из недр земли доллары целыми миллионами. Поэтому он был о себе очень высокого мнения, - даже слишком, как говорила молва. Самоуверенность и тщеславие были его недостатками. Не думая о том, что богатством он более обязан счастью, чем личной заслуге, он наивно раздулся, как набитый мешок. Достаточно было ему высказать какое-нибудь мнение, чтобы оно становилось уже в его глазах непреложным.

   Впрочем, в сущности, он был очень добрый и великодушный человек и знаток своего дела.

   Привыкнув видеть, как весь свет склоняется перед его миллионами, он был удивлен спокойным достоинством Раймунда Фрезоля, которого он знал всего лишь несколько дней. Поэтому он сначала был озадачен его ответом, но, поразмыслив, рассмеялся.

   - Это, конечно, моя вина! - сказал он шутливо, с некоторым оттенком снисходительности. - Вините лишь мое нетерпение, мне хочется поскорее увидеть ваши новые поплавки.

   - Вот они! - ответил молодой француз, показывая кожаную сумку, которую он держал в руке. - Однако я, право, не знаю, удобно ли пробовать их сегодня: Кассулэ вчера показалось, что за нами подсматривают. Быть может, было бы разумнее в это утро покончить с этим.

   И Раймунд в нескольких словах изложил план своих действий.

   - Превосходная мысль! - воскликнул Эбенезер. - Я, право, был бы очень удивлен, если бы за нами не шпионили! Весь Дрилль-Питт, наверно, сгорает от желания узнать, что такое мы затеваем на реке. Я готов поклясться, что Тимоти Кимпбелль в особенности страдает бессонницей от этого.

   - Так как вы согласны со мной, то мы оставим Кассулэ на суше. Он пойдет по правому берегу, тогда как мы спустимся по течению. Заметив что-нибудь подозрительное, мы немедленно подадим ему сигнал!

   Решив таким образом, Раймунд взялся за руль и приказал машинисту отчаливать.

   Тотчас же винт пришел в движение. "Topsy-Turvy" сначала выплыл на середину реки и приостановился тут, спускаясь по течению, пока виден был город; затем же он незаметно приблизился к правому берегу и, не торопясь, пошел вдоль него.

   Дорогой завязался разговор.

   - Значит, Тимоти Кимпбелль сердится на вас? - спросил Раймунд. - За что же?

   - За что зол на меня Тимоти Кимпбелль? - ответил Эбенезер. - О! Это очень просто! Потому что ему постоянно не везло, а мне - наоборот. Когда шесть лет тому назад я приехал в Дрилль-Питт, Тимоти только что истратил десять тысяч долларов на бурение трех колодцев, но без всякого результата. Случайно я купил участок земли, соседний с его владениями.

   - Я начинаю бурить столь известный теперь колодец Вилльямса, и через три месяца мы добираемся до нефти. Мой колодец дает восемьсот barrels[Barrel равен 336 литрам.] в день. Вот первый предлог бешенства для Тимоти Кимпбелля. Вся страна в волнении. Все мои соседи спешат буравить колодцы у моих границ, чтобы получить кусочек лакомого блюда. Они были вправе, это так... Некоторые добираются до нефти и получают 20 - 30 - 10 barrels в день, иные меньше, а иные и совсем ничего. Тимоти, кажется, добывал около пятидесяти. Но мой колодец уменьшил количество нефти. Тогда я делаю вполне законную в данном случае вещь, прибегаю к взрывчатым веществам: хорошая нитроглицериновая торпеда, вовремя заложенная в мину, взрывается там, разрушает все препятствия и выбрасывает через мой derrick настоящий нефтяной ураган. Я был прав, никто не мог протестовать. Но случилось так, что колодцы моих соседей совершенно иссякают, особенно колодец Тимоти. Второй повод к ненависти...

   - Спустя несколько месяцев я начал довольно далеко от Дрилль-Пита, на неисследованном еще участке, буравить то, что мы называем wild cat (буквально - дикая кошка), колодец наудачу, где, в расчете на богатство, рискуют большими затратами на бурение. Я имел свои причины делать это, и с тех пор начали тщательно следить за всеми моими поступками. Толпа шпионов бродила день и ночь около моего участка, стараясь увидеть вынутый песок, выспрашивая рабочих, стараясь узнать, есть ли надежда на благоприятный результат. Биржи Питсбурга и Нью-Йорка приостановили свою деятельность, могу вас уверить в этом, при известии об этом бурении. Мне было бы очень легко распустить ложные слухи и надуть всех этих мошенников. На моем месте Тимоти Кимпбелль не преминул бы сделать это, но у меня и мысли об этом не было. Это не в моем характере. Я удовольствовался только строгим надзором над своим участком и удалением от него любопытных. Поэтому его и называли "мистерия N 433", это был номер моего участка на кадастровом плане.

   - Однажды, 22 марта, вечером, я почувствовал себя обескураженным. Мы достигли глубины в семьсот ярдов, прошли четвертый слой песка и ничего не добыли. Я дошел до того, что сказал своему помощнику: "Черт возьми, если продолжится так еще два-три дня, я откажусь!"

   - На следующий день сильно поднялись цены на нефть, и я был уверен, что это повышение объяснялось значительными покупками Тимоти. Мотивом для него к такому образу действий послужил донос одного из шпионов, основанный на моих же словах, а также (о чем я узнал позднее) четвертый образчик моего песка, полученный за огромные деньги. На этом-то Тимоти и погиб окончательно. Случилось вот что. 26-го в четыре часа пополудни мы добираемся до нефти - и не до маленького слоя! Это был "Strawbery-grove", который стал давать пять тысяч barrels в день!

   - Можете представить себе падение цен на бирже и крушение Тимоти! Разбитый наголову, окончательно разоренный, он дошел положительно до сумы. Вот каков был результат его игры на бирже. Уверяю вас, что я был настолько же огорчен этим, насколько и невиновен. Ведь я же, в самом деле, не виноват в том, что этот несчастный задумал подсматривать за мной и принял такое неудачное решение благодаря сведениям, купленным за дорогую цену. Но это несчастье только довело до апогея ненависть, которую он питал ко мне. В его глазах я был единственный виновник его неудач. Он решил, что я украл его долю счастья на этом свете, что между нами идет какая-то странная борьба, где мое благополучие является выигрышем противной стороны, прямой причиной ее неудачи.

   - Рано ли, поздно ли, - говорил он всем, кто только желал слушать, - но судьба должна восстановить справедливость, разорив его!

   - И, без сомнения, с целью помочь немножко судьбе, он продолжал шпионить за мной, преследовать меня и подсматривать малейшее мое движение. До настоящего времени это ему плохо удавалось, - нужды нет! он не оставит этого...

   Эбенезер Куртисс вдруг остановился и сказал:

   - Посмотрите-ка на эту траву на берегу - она колеблется, как будто бы большое животное движется там!

   Раймунд взглянул в том направлении, куда указывал ему нефтяной король, и действительно увидел, как высокая трава наклоняется и затем снова выпрямляется, образуя как бы дорожку, сейчас же сглаживающуюся, - кончалась она, по-видимому, у группы деревьев на самом берегу реки. Он тотчас стал замедлять ход катера и сказал вполголоса:

   - Мы притворимся, что очень заняты исследованием дна, приближаясь в это же время незаметно к берегу, - хорошенько наблюдайте, не показывая вида, за тем, что там происходит!

   Этот маневр увенчался полным успехом. Не прошло и пяти минут, как Раймунд, свесив голову за корму, как будто бы наблюдая внимательно за трубой, которую он только что тянул, заметил среди корней дерева, почти на уровне воды, пару глаз, следивших за его движениями. Не говоря ни слова, он подошел к машине и паровым свистком дал сигнал, который можно было слышать по меньшей мере на три километра:

   "Кто-то есть там... внимание!.."

   Затем, возвратившись на руль и резко поворотив нос к берегу, он направился туда, где заметил пару глаз. Она тотчас же исчезла. Раздался треск в кустарниках, и человеческая фигура промелькнула среди деревьев. С целью заставить нескромного наблюдателя еще более открыться, Раймунд крикнул ему в рупор:

   - Ба! Любопытный! Куда вы стремитесь так быстро?

   От такого прямого обращения преследуемый бросился бежать еще скорее. Видно было, как временами он скрывался в высокой траве, где его присутствие обнаруживалось лишь ее колебанием. Без сомнения, он считал себя уже вне досягаемости, так как теперь не старался особенно скрываться, но он не принял в расчет парового свистка, который на языке Морзе подал свои указания:

   - Он бежит направо по направлению к Дрилль-Питу... перережь ему путь... Мы преследуем его!..

   Быстрее птицы катер приткнулся носом к одному из пней, Раймунд быстро выскочил и бросился бежать.

   - Делайте, как я, и бегите направо! - сказал он Эбенезеру, бросаясь в противоположную сторону.

   Беглец должен был оказаться в треугольнике, вершину которого занимал Кассулэ, если он только понял сигналы.

   Преследование, задуманное так умно, не могло продолжаться долго. Беглец не пробежал и трехсот шагов, как заметил Кассулэ, и тотчас же, переменив направление, бросился налево.

   Но это значило попасться Раймунду, и поэтому он побежал вправо; однако и с этой стороны уже видна была высокая фигура Эбенезера.

   Преследуемый понял, что попался в ловушку, - видно было, как он резко остановился и опустился на траву. Через несколько секунд Раймунд очутился на нем.

   - Мерзкий негодяй! - вскричал Раймунд, хватая его за шиворот, - вот уже два дня, как ты шпионишь за мной! Что тебе тут нужно? Вот я проучу тебя сейчас!

   Тот, к кому обращались так, не отвечал ни слова, - его трясли, как старую тряпку, но он выказывал так мало желания сопротивляться, что Раймунд, сжалившись, выпустил его, рассматривая с удивлением.

   Это был бедняк с жалкой и уморительной физиономией, маленький, худой, одетый в лохмотья. Белобрысый, безбородый, с маленькими глазами, окруженными покрасневшими веками, он имел вид кролика-альбиноса. Он сидел пристыженный на месте, вертя плохонькую соломенную шляпу в своих землистых руках, и не то от стыда, не то от глупости, казалось, потерял способность говорить.

   Между тем с различных сторон прибежали на помощь Кассулэ с Эбенезером и в свою очередь напали на пленника.

   - А-а-а! Приятель! Вам хотелось сунуть свой нос в наши товарищеские дела! - сказал Кассулэ, разражаясь хохотом от такой развязки этого преследования.

   - Негодяй! - вскричал Эбенезер, красный от гнева и запыхавшийся от бега.

   - Кто нанял тебя шпионить за мной? Это, вероятно, Тимоти Кимпбелль?

   Это имя, казалось, вызвало искру интереса в неподвижных глазах альбиноса. Он зашевелил губами и повторил вполголоса, как бы про себя:

   - Тимоти Кимпбелль!

   Потом он снова впал в молчание и прервал его лишь через семь-восемь минут под градом вопросов и брани, которыми осыпал его Эбенезер.

   - Петер Мюрфи! Петер Мюрфи!.. Петер Мюрфи!.. Петер Мюрфи!.. - раз двенадцать повторил он.

   - Он строит осла, чтобы получить отруби! - сказал нефтяной король, - но если он думает надуть нас, то ошибается в расчете!

   - Мне скорее кажется, что он действительно идиот! - отвечал ему Раймунд. - Взгляните на этот потухший взгляд, на эту тупую физиономию. Ну, довольно! - прибавил он мягко, обращаясь к бедняге, который повторял все то же имя. - Петер Мюрфи - мы это слышали. - Но скажи-ка, что ты хочешь, и для чего ты выслеживал нас?

   - Петер Мюрфи не зол!.. Петер Мюрфи добрый малый!.. Петер Мюрфи - гулять!.. - сказал тот прежним тоном.

   - Он ползает на животе, как ящерица, - заметил Кассулэ.

   - На животе, как ящерица! - идиотски повторил тот.

   - Ты говоришь по-французски? - спросил Раймунд, пораженный этим. - Тогда почему твое имя - Петер Мюрфи? Твое ли это?

   - Не знаю, - отвечал тот, - Петер Мюрфи не виноват, что он говорит по-французски.

   - Он несомненно идиот, - решил Раймунд, обращаясь к Эбенезеру.

   - Ба! Не верьте. Все это просто одно лишь притворство, чтобы избавиться от нас! У этих проклятых шпионов есть всегда сотня различных фиглярских штук в запасе! Но меня не подденут на это. В конце концов, мы доберемся до сути дела...

   - Ну!.. признайся откровенно! - сказал Эбенезер, обращаясь к пленнику. - Это ведь Тимоти Кимпбелль нанял тебя шпионить за мной? Не правда ли? Сколько он тебе платит? Я дам тебе вдвое больше, если ты все по совести расскажешь мне!

   Пленник и глазом не моргнул. Рассеянно щипал он траву, бормоча сквозь зубы непонятные слова.

   - Надо кончить с этим, - сказал Раймунд, - захватим его с собой и наведем справки в Дрилль-Пите. Тогда узнаем там, идиот он или нет. Не знаю почему, но его лицо будит во мне какие-то смутные воспоминания. Я словно видел его где-то - не знаю где... Хочешь отправиться с нами? - прибавил он, обращаясь к Петеру Мюрфи.

   Так как последний, казалось, не слышал, то Кассулэ подошел сзади и под руки поднял его. Бедняга весил так мало, что это было не трудно. Он беспрекословно позволил увести себя, как бы не отдавая себе отчета в случившемся с ним. Лишь при виде катера он обнаружил некоторое волнение.

   - Петер Мюрфи, - хороший матрос, - сказал он, бессмысленно улыбаясь. - Петер Мюрфи - великий путешественник!

   Чтобы доказать свои слова, он хотел одним прыжком вскочить в шлюпку, но, к несчастью, так неудачно, что упал в воду и чуть было не утонул. Его выудили оттуда и втащили на катер, где он прислонился спиной к котлу. Впрочем, это купанье ничуть не нарушило его настроения. Быть может, он действительно привык к этому, в качестве великого путешественника.

   Но это безразличие не произвело решительно никакого впечатления на Эбенезера Куртисса. Он увидел в этом лишь новое доказательство основательности своих подозрений.

   - Какой комедиант! - сказал он Раймунду, - он очень силен, решительно очень силен! Но мы не дадим себя провести!

   Однако катер тем временем быстро поднимался против течения, и вскоре были уже в Дрилль-Питте. На деревянной набережной Раймунд заметил молодую девушку, поджидавшую, по-видимому, "Topsi-Turvy"; она весело замахала зонтиком, завидев его. Девушка эта была воплощением красоты и изящества, но некоторые мелочи туалета в ее возрасте и в этот ранний час показались бы странными для француза: перья на шляпе, огромные бриллианты в ушах и на руках и золотая гребенка в ее белокурых волосах.

   - Это Магда, моя дочь! Она приехала из Нью-Йорка! - сказал Эбенезер при виде ее.

   Он выпрыгнул на берег и бросился ей навстречу.

   - Наконец-то вы вернулись, папа! Право, я не хочу упрекнуть вас, но вот уже скоро полчаса, как я жду вас здесь! - говорила мисс Куртисс, пока он обнимал ее, - мы условились с мамой врасплох захватить вас в конторе, - и, как нарочно, вас там не оказалось! Стоило проводить ночь в вагоне!

   - Не ворчи на отца, который так рад видеть тебя! - ответил Эбенезер, - мог ли я предвидеть? И как было не предупредить меня депешей? Вы извините меня, добрейший господин Фрезоль, что я вас так внезапно покидаю! Постарайтесь выяснить дело с Петером Мюрфи, оставляю его на вас! - добавил нефтяной король, не думая даже и представлять молодого человека своей дочери.

   Со своей стороны и Магда нашла, что молодой человек в рабочем костюме не заслуживал ее внимания; едва ответив на его поклон, она удалилась под руку со своим отцом. Молодой француз затруднялся, что сделать с пленником, которого поручил ему Эбенезер Куртисс. Как поступить с Петером Мюрфи? Как разъяснить дело? Да, собственно, какое же право имели они задерживать его? Какой смысл был снова допрашивать этого идиота? На все эти вопросы он не мог бы дать ответа. Однако эта живая загадка возбуждала в нем какое-то странное, необъяснимое любопытство, смешанное с состраданием. Ему смутно казалось, что Петер Мюрфи напоминает ему что-то из его собственной жизни, что-то отдаленное и почти совершенно позабытое. Вернее, что и этого даже не было, - и Раймунд не мог уяснить себе чувства, которое влекло его к этой человеческой развалине Человеколюбие, естественное сочувствие бедняку, притом же французу, как и он, искавшему счастья в чужой стране, - вот как скорее всего определил бы он чувство, которое заставило его спросить у Петера Мюрфи:

   - Ел ли ты сегодня утром? Не голоден ли? Хочешь ли отправиться с нами?

   Альбинос, с которого все еще потоками текла вода после его невольного купания, казался теперь еще более жалким, чем в тот момент, когда его поймали. Он не отвечал ни слова.

   - Поведем все-таки его с собой, - сказал Раймунд, - и дадим что-нибудь из старого платья, пока он будет сушить свое!

   Кассулэ сейчас же взял за руку этого странного субъекта; он, как ребенок, позволил вести себя и вошел в старый дилижанс, вовсе не заметив оригинальности такого помещения. Заставили его снять платье, одели во все сухое, но он при этом не обнаруживал ни малейшего удовольствия. Когда же он увидел перед собой тарелку бобов в масле и большой ломоть хлеба, он совсем переменился и с жадностью набросился на эти припасы; они исчезли в мгновение ока, после чего он начал живо потирать руки, повторяя:

   - Петер Мюрфи - доволен! Петер Мюрфи хорошо поел!

  

   Раймунд относился с состраданием ко всем несчастным; он по опыту знал, как жестока может быть борьба за существование, особенно когда выдерживаешь ее один и не на кого опереться. Его история была довольно странная. Оставшись сиротой с пяти или шести лет, он почти ничего не знал о своих родителях. Единственное, что он еще помнил из своего раннего детства, это было китобойное судно "Belle Irma", на котором он провел свои первые годы жизни, - кораблем командовал его отец, мать жила тут же. Раймунд запомнил название корабля, потому что на нем дали ему первые уроки чтения, заставляя показывать пальцем буквы, написанные на шлюпках. Даже мать вспоминалась ему смутно и неясно, в виде белокурой, бледной женщины, лежащей в гамаке на корме корабля.

   Однажды - ему было всего три-четыре года - ему сказали, что она умерла. Он даже и не понял хорошенько, что это значит, но заметил только, что этот кроткий образ исчез из его жизни.

   С этих пор отец заменял ее, одевая по утрам своего маленького сына и укладывая его спать вечером. Целыми днями он был с ним, прогуливался по капитанскому мостику, держа его за руку, наблюдал за его играми, вкладывал ему незаметно, среди бесконечных разговоров, тысячи элементарных сведений.

   Вдруг их tete-a-tЙte нарушился трагическим событием. Это произошло в пустынной бухте, в дикой тропической стране. Капитан Фрезоль отправился на берег с шестью матросами.

   Его привезли обратно мертвым, с разрубленной топором головой. Как и кто убил его?.. Раймунд этого никогда не мог узнать. Он видел печальное шествие с трупом отца, присутствовал на следующий день при похоронах и был свидетелем, как воды бухты поглотили останки его отца с ядром на ногах. Его горе было велико, но, как и все детские печали, оно скоро забылось и было вытеснено новыми впечатлениями.

   Время шло. Командование кораблем принял на себя некий молодой человек, Ахилл Келерн, подшкипер. Раймунд помнил его имя, лицо, но больше ничего не знал о нем.

   После долгого плавания "Belle Irma" стала на якорь у Квебека, в Канаде; однажды после полудня этот молодой человек взял его с собой на берег и отправился в город. Он долго вел его по каким-то неизвестным улицам, наконец, нанял извозчика на бирже и отправился с Раймундом за город.

   - Куда мы едем? - спросил ребенок.

   - К водопаду Монморанси. Ты увидишь, как это хорошо. Поток, падающий с шестидесяти метров высоты - это одно из величайших чудес страны...

   Жадный до зрелищ, как и все дети, Раймунд обрадовался этой поездке. Ночью приехали к водопаду. Ахилл Келерн спросил себе комнату в гостинице и велел подать ужин.

   Вскоре утомленное дитя заснуло, прислонившись лбом к скатерти.

   Когда мальчик проснулся на следующий день, Ахилл уже исчез.

   Сначала думали, что он предпринял маленькую экскурсию по окрестностям и, вернувшись, отыщет своего маленького компаньона. Но его так больше и не видали, и все указывало, что ребенок брошен намеренно. Хозяин гостиницы, Мартин Фабр, отправился в Квебек, чтобы навести справки о "Belle Irma". Оказывается, она уже отплыла из гавани неизвестно куда.

   Мартин Фабр и его жена были славные и добрые люди. Как и многие из обитателей Канады, оба они были французы и при Людовике XIV поселились в числе первых эмигрантов в колонии, называвшейся тогда "Новая Франция"; их язык, одежда, обычаи, сами имена свидетельствовали об их национальности.

   Их глубоко тронуло несчастье маленького француза и печальная судьба, ожидавшая его в том случае, если бы они согласились со своими менее жалостливыми соседями и отослали бы его в дом призрения. Одним словом, - они решили взять его к себе.

   - Ну, мой крошка, не отчаивайся! - сказала ему добрая женщина, - ты останешься у нас, пока кто-нибудь не придет за тобой. А если даже и никто не придет... так что же! У меня будет одним сыном больше!

   У них было уже трое детей. Дела гостиницы не процветали, так что новое бремя, которое эти добряки взвалили на себя, было им очень тяжело. Но при доброй воле и желании всегда вывернешься из беды и, как философски замечал Мартин Фабр: "Где есть хлеб для пятерых, там найдется и для шестого!.." Рассказывая о себе, Раймунд мог только указать свое имя, Ахилла Келерна и "Belle Irma". Слабые попытки разыскать его родных не дали никакого результата. Настоящее для детей - все, а прошлое очень скоро сливается для них в один сплошной туман. Так и Раймунд почти что забыл, что достойные супруги Фабр не были в действительности его родителями. Некоторое время его посылали в деревенскую школу; затем, когда пришла пора отдать его в ученье ремеслу, его поместили к одному канатчику, старому американскому матросу, который видел различные страны и умел, крутя веревку, рассказывать прекрасные истории.

   Раймунд откопал у этого доброго старика несколько книг и с жадностью проглотил их. По вечерам он рассказывал детям Фабра то, что узнал из них, - и это скоро составило ему репутацию ученого. В особенности его приемный отец был поражен его познаниями.

   - Да, мой мальчик, ты создан не для того, чтобы, оставаясь здесь, крутить канаты! - говорил иногда бравый трактирщик, ласково гладя Раймунда по голове.

   Он был прав, даже больше, чем сам он полагал. Подобные разговоры возбудили в мальчике желание повидать свет, - окончательно же укрепила его в этом решении перемена, которую он заметил в госпоже Фабр.

   Добрая женщина искренне любила своего приемного сына, но еще более любила самого младшего из сыновей, почти ровесника Раймунда.

   Но, увы, он не блистал умом, и сравнение всегда было не в его пользу. Это было тяжело для госпожи Фабр, и сама того не замечая, она часто бывала в дурном на-" строении и несправедлива к Раймунду. Что же касается ее сына, то зависть, которую он уже с детства питал к своему приемному брату, с годами лишь обострилась.

   Раймунд замечал все это.

   Ему было уже четырнадцать лет, он был силен и ловок, полон мужества и гордости, - и вот однажды он обратился к Мартину Фабру.

   - Отец! - сказал он, - пора уже мне самому содержать себя и поискать себе счастья. Вот уже восемь лет прошло, и вы обращаетесь со мной, как с сыном, - теперь пришла и моя очередь попытаться воздать вам за все добро, что вы мне сделали, и позаботиться о вас!

   Во всей Северной Америке дети как можно скорее стараются жить самостоятельно на свои средства, так что подобное заявление вовсе не удивляет родителей. Ни Мартин Фабр, ни его жена не воспротивились желанию молодого человека; они дали ему свое разрешение, попрощались с ним и пожелали ему удачи.

   В Квебеке, куда он сначала отправился, Раймунд поступил юнгой на английский корабль и отплыл в Филадельфию.

   Так началась его странная карьера, эта борьба с самыми различными и профессиями, в которой гибнут слабые, а сильные закаляются уже навсегда. Воодушевленный безграничным самолюбием и истинной страстью к науке, Раймунд разделил свой день на две части: одну посвящал добыванию средств для пропитания, другую же проводил в библиотеках, на публичных лекциях или у себя в комнатке, восполняя пробелы в своих знаниях. Древние и новые языки, математика, физика, естественные науки, рисование, теория и техника различных ремесел - все интересовало его. Одаренный живым умом, превосходной памятью и выдающейся изобретательностью, он шутя схватывал все, без всякого труда переходил от науки к науке, отгадывал там, где недоставало времени вникнуть, и в разнообразных занятиях находил много удовольствия. То типографщик, то механик, химик, учитель геометрии, электротехник, матрос на пароходе, искатель золота в Калифорнии, - он не смотрел ни на одну из этих профессий, как на конечную цель своей жизни, а единственно лишь как на средство проникнуть в тайны человеческой деятельности и вооружиться всем для какого-нибудь, пока еще не определенного, большого предприятия.

   В то же время он много путешествовал; побывал в Европе, чтобы взглянуть на Францию, которой он так гордился, и снова вернулся в Америку, где ему легче было применить на деле свои разнообразные способности; он изъездил Америку от одного моря до другого, временами даже в качестве кочегара на паровозе, и при каждом удобном случае старался изучать ее.

   Вот один из примеров его изобретательности: он заметил, как жадно набрасываются на газеты путешественники приехавшие по Тихоокеанской железной дороге из Сан-Франциско в Нью-Йорк или наоборот.

   Ему пришла мысль удовлетворить эту любознательность, издавая в самом поезде бюллетень, содержавший в себе телеграммы со всех промежуточных станций, - естественно, что ни одна местная газета, вышедшая до прибытия поезда, по свежести известий не могла соперничать с его листком. Раймунд принялся приводить в исполнение свою мысль. Купить переносную типографию, сговориться с начальником багажного вагона о помещении ее, договориться с телеграфными агентствами относительно доставки депеш и, наконец, отпечатать их в виде периодического издания "Express-Eclair", - все это для него было делом двух дней. Ему было восемнадцать лет. Его мысль имела полный успех, и по крайней мере в течение двух недель возбуждала толки в Америке. Но Раймунд вовсе не думал навсегда остаться журналистом и через два месяца уже изучал морское дело в Бордо.

   Там он встретил Кассулэ и взял его под свое покровительство. Вот как это случилось.

   Раймунд, который намеревался на следующее утро покинуть Бордо, воспользовался прекрасным июньским вечером, чтобы в последний раз прогуляться по окрестностям города. На краю дороги, на груде камней, приготовленных для мощения, Раймунд увидел семи-восьмилетнего мальчугана, - он был без чувств, весь в крови и покрыт пылью.

   Раймунд взял его на руки и перенес на берег Жиронды, протекавшей невдалеке. Он смочил его голову холодной водой, и, смыв кровь с лица, убедился, что рана была неопасна; у мальчугана оказалась