Груссе Паскаль - Через океан

рассеченной кожа на голове, по-видимому, от падения на острый камень.

   Вскоре ребенок открыл глаза и начал с удивлением рассматривать того, кто помогал ему. Вдруг лицо его выразило ужас, и он сделал попытку встать на ноги и убежать.

   - Не бойся! - сказал Раймунд, - я не причиню тебе зла. Когда ты сможешь, ты скажешь мне адрес своих родителей, и я отведу тебя к ним!

   - У меня нет их, - тихо ответил ребенок.

   - Но ты, наверное, живешь же где-нибудь?

   - Нет! У меня нет дома!

   Раймунд молча рассматривал раненого мальчугана, который теперь дышал свободнее и, по-видимому, восстановил свои силы. На нем была грубая холщовая рубашка, куртка и панталоны из серого сукна, - ни жилета, ни чулок, на ногах пара грубых башмаков, а у воротника куртки бросающийся в глаза белый номер. Это была, по-видимому, форма исправительного заведения.

   - Ты бежал из тюрьмы? - спросил молодой человек, окончив осмотр.

   Ребенок расплакался, не отвечая ни слова.

   - Пожалуйста, сударь, не отводите меня назад, умоляю вас! - сказал он.

   - Успокойся, это не мое дело: я не жандарм. Я отведу тебя в гостиницу и велю дать тебе пообедать; ты, наверно, очень проголодался. Затем, если захочешь, ты скажешь мне, кто ты, и я тебе охотно помогу, если только окажусь в состоянии. Ну, сделай маленькое усилие!

   Ребенок, ободренный этими ласковыми словами и открытой и доброй физиономией своего нового друга, встал на ноги и попытался сделать несколько шагов. Но он был так слаб, что один не смог бы дойти до гостиницы, и Раймунд, то поддерживая его, то неся на руках, помог ему пройти эти несколько сот метров, отделявшие их от нее. Перед гостиницей Раймунд срезал с воротника куртки перочинным ножом номер, который мог бы выдать беглеца; потом, придя в гостиницу, велел подать хороший обед. Этого было довольно, чтобы приобрести полное доверие ребенка.

   - Как тебя зовут? - спросил Раймунд, когда мальчик покончил с тарелкой супа и выпил стакан вина.

   - Меня зовут Кассулэ, но это только прозвище! - ответил мальчуган, - я родом из Castelnaudary, и так как я все говорил о "кассулэ", любимом кушанье моей родины, то товарищи в конце концов и прозвали меня так. У нас же меня звали Мишелем...

   - Где это "у нас"?

   - В Tizarne, на хуторе, где я пас свиней.

   - Твои родители арендовали хутор?

   - Нет! У меня никогда не было родителей, - возразил ребенок, - или, по крайней мере, я их никогда не знал. У меня был только маленький брат, его звали Кадэ; ему, кажется, было семь лет, а мне девять, но я не знаю этого наверняка, так как у нас никогда не было ни отца, ни матери, чтобы сосчитать наши года.

   - Кто же заботился о вас?

   - Никто... Кадэ собирал навоз по дорогам, и когда набирал его полную корзину, то господин Тессейр давал ему кусок хлеба.

   - Господин Тессейр?

   - Да, очень богатый виноторговец. Tizarne принадлежал ему, и он позволял нам ночевать в конюшне. Мы там не мерзли и чувствовали себя прекрасно. По воскресеньям мы ходили к господину Тессейру, который давал нам по два су, чтобы мы купили себе ячменного сахара. Несколько раз одна дама подзывала к себе на улице Кадэ и давала ему по пиастрику. Кадэ был так красив!.. Совсем крошка, бледненький, с громадными черными глазами и кудрявой головкой. Мы очень любили друг друга... - Кассулэ рассказывал все это так просто и наивно. Разгорячившись от обеда, ободренный добротой Раймунда, он забыл все свои невзгоды. Его смуглое и уже с отпечатком горя лицо приняло более спокойное, веселое выражение. Хотя он и не был красив, но его подвижное лицо дышало умом. Он, очевидно, имел любящее сердце и был глубоко предан своему маленькому брату. Как же это случилось, что он попал в исправительное заведение?

   Раймунд вдруг спросил его об этом.

   - Это случилось три года тому назад. Однажды старший приказчик вернулся с рынка из Castelnaudary и сказал нам, что господин Тессейр умер. Мы очень сильно горевали, так как он был добр к нам, и со слезами проводили его на кладбище. Но мы и не подозревали того, что нас ожидало. Сначала продано было имение, а затем пришли люди, чтобы разрушить хутор и очистить место для свечной фабрики. Свиней всех отправили на базар, так что я остался без работы; мы с Кадэ искали, но никто нам не давал ее. С нами обращались, как с бродягами и лжецами, и хотели пустить нас по миру. Тогда мы отправились искать работу в окрестностях Тулузы и Ажана. Иногда мы помогали при уборке хлеба или винограда; летом и осенью все еще шло недурно.

   - Но наступила зима, у нас больше не было работы, и мы не знали, как быть. Однажды, это было в Ажане, куда мы кое-как доплелись, было очень холодно, и мы ничего не ели уже второй день. Кадэ не в силах был больше идти и плачем своим раздирал мое сердце. Тогда я сказал ему: "Подожди меня вон там, на ступеньках этой церкви, я пойду просить милостыню!"

   - Уверяю вас, сударь, что это было в первый раз. Я отправился по городу, но в это время пошел снег, наступала ночь; на улицах почти никого не было. Наконец я увидал какого-то господина, который, застегивая пальто, выходил из одного дома. Я подошел к нему и попросил у него су для своего маленького брата, умиравшего с голоду. Но господин резко оттолкнул меня и, обозвав меня негодяем и лентяем, сказал, что в мои года стыдно просить милостыню... Когда он ушел, я увидел на земле, в снегу, что-то черное, - это оказался портфель. Я поднял его и бегом бросился за господином, который, несомненно, только что обронил его.

   Хотя он шел очень быстро, но я догнал его и потянул за полу пальто; от холода, волнения и быстрого бега у меня прерывалось дыхание, так что я не мог произнести ни одного слова.

   - Опять ты!.. Что у тебя в руках?.. Мой портфель! Ты только что украл его у меня, несчастный?..

   - Не дав времени мне объясниться, он схватил меня за шиворот и отвел в полицию.

   - Я был в лохмотьях, без пристанища и документов, никто в Ажане не знал меня, а мой обвинитель был известный коммерсант. Очевидно, ему поверили и осудили меня. Моего братишку подняли на церковных ступенях, где я умолял поискать его, и отослали в Castelnaudary, чтобы воспитать на общественный счет. Что же касается меня, то обвиненный в бродяжничестве, нищенстве и краже, по решению суда, я был заключен в исправительное заведение. Но самым большим горем для меня было то, что через шесть месяцев умер в больнице Кадэ, умер, не повидав больше меня. Директор сообщил мне об этом две недели спустя и дал прочитать официальную бумагу, извещавшую меня о смерти брата...

   - Что еще сказать вам, сударь?

   - Мысль до двадцати лет остаться в этой тюрьме была для меня ненавистна. Если бы вы знали, что там происходит и как трудно там не сделаться вором, если не был им, входя туда! Три раза я уже пытался бежать оттуда, но каждый раз меня ловили, и от этих попыток только удваивалась строгость ко мне. Наконец, третьего дня мне удалось бежать через водосточную трубу, проложенную над центральным двором; ее ремонтировали в это время. Я дошел потом до железной дороги и пробрался на товарный поезд, нагруженный пустыми бочками. У меня был план добраться до Бордо, а затем спрятаться в трюм какого-нибудь готового к отплытию корабля, чтобы он увез меня подальше отсюда. Все произошло, как я хотел, и мне удалось в течение двух суток обманывать бдительность поездной бригады, прячась среди бочек.

   К несчастью, когда мы приближались к Бордо, я задумал спрыгнуть с поезда на ходу, чтобы меня не схватили потом на вокзале я очень ослабел, так как со дня своего бегства не ел и не пил ничего, и, прыгая, упал и поранил себя. У меня хватило силы лишь только на то, чтобы перелезть через забор, ограждавший железнодорожный путь, и дотащиться до дороги, где вы меня и нашли.

  

   Раймунд был глубоко тронут рассказом Кассулэ и уже спрашивал себя, может ли он в таких обстоятельствах оказать бедняжке какую-нибудь материальную помощь, а затем сейчас же и покинуть его. Совесть отвечала "нет", и говорила, что ему предстоит более вы сокая и совершенная миссия: спасти беднягу от нищеты и падения, исправить великую социальную несправедливость.

   Ведь и сам он... кем он был в семь лет? Одиноким сиротой, бедным, без всякой опоры, так же, как и этот мальчик. К счастью, он встретился с Мартином Фабром и его женой, которые приняли его в свой дом, развили в нем любовь к труду и сделали из него честного человека. Не будь их, кто знает, с какими подонками общался бы он теперь?

   Недостаточно было доказывать им свою благодарность, постоянно уделяя часть своего заработка и высылая ее ежемесячно своим приемным родителям; он обязан был как перед обществом честных людей, в котором ему дали место, так и перед самим собой, оказать какому-нибудь обездоленному ту же услугу, какую некогда оказали ему...

   Вот что он говорил себе, и чем более думал об этом, тем более убеждался, что его священным долгом было докончить нравственное спасение ребенка, которого случай свел с ним. Он скоро принял решение.

   - Если бы я позаботился о тебе, - сказал он Кассулэ, - дал бы тебе средства переехать в Америку, научиться какому-нибудь ремеслу и сделаться полезным человеком, был бы ты доволен?

   - О, сударь, - ответил Кассулэ, сжимая свои руки в порыве пламенной надежды, - если вы это сделаете, то всей моей жизни будет мало, чтобы доказать мою преданность!

   - Я хочу попытаться сделать это. Для начала тебе дадут кровать, на которой ты будешь спать эту ночь. Я уберу это платье, так как оно могло бы выдать тебя тем, кто тебя разыскивает. Завтра утром я принесу другую одежду, и если мне удастся устроить дела, как я желаю, то завтра вечером мы вместе покинем Бордо и отправимся в Соединенные Штаты.

   Эта программа была в точности приведена в исполнение.

   Кассулэ получил славную постель с чистыми простынями, какой бедняга никогда не знавал. Он проспал без просыпу восемь часов и проснулся лишь, увидя входящего в комнату Раймунда с чемоданом в руке, где лежал костюм юнги. Нарядившись в него, Кассулэ вместе со своим покровителем сел на извозчика, отвезшего их прямо на набережную, где они сели на американский корабль, который в тот же вечер должен был сняться с якоря. Через двадцать дней оба друга высадились в Нью-Йорке и с этого времени никогда уже не расставались. Ни разу Раймунд Фрезоль не имел повода пожалеть о своем великодушном поступке. Кассулэ не только был честен и добр, но и умен, храбр, изобретателен, как бы создан для жизни, полной труда и приключений. Он оказал Раймунду массу различных серьезных услуг. Никто не понимал так хорошо его указаний, не отгадывал и не приводил в исполнение его желаний. Это был образцовый ученик, или, лучше сказать, преданный паж этого странствующего рыцаря промышленности. Их отношения напоминали вместе и отношения ученика к учителю, и солдата к офицеру, но они принимали братский характер в этом постоянном совместном труде, в котором Раймунд находил лучшую награду за свой добрый поступок; с этих пор он не знал больше тяжелых часов скучного одиночества.

   Кассулэ был весел, как жаворонок, и ему было достаточно одного луча счастья, чтобы развернуться и выказать всю живость своего южного темперамента. Он вносил в американскую среду, временами угрюмую и серую, чисто французский дух, который ценил не один Раймунд. Они весело, бок о бок, проходи пи свой трудовой путь, и успех не замедлил вознаградить их старания.

   Сначала они работали в Нью-Йорке в химической лаборатории, занимающейся исследованием сахароварения. Затем, получив довольно большую сумму за изобретенную им пишущую машину, патент на которую он продал, Раймунд задумал попытать счастья в стране нефти. Относительно местонахождения нефти он добился очень ценных экспериментальных данных; они теперь известны под именем belt theory (теория зон); суть ее та, что подземные приемники, где скапливается драгоценная жидкость, в каждом округе располагаются всегда по одной линии, главное направление которой идет от северо-востока на юго-запад.

   Если эти данные точны, то само собой понятно, что, пробурив два-три колодца, можно заранее определить направление, где надо производить розыски и покупать землю. Прямое наблюдение так часто подтверждало это эмпирическое правило, что азбукой нефтяного дела стало рыть новые колодцы, определив предварительно область тремя первыми, и рыть в направлении, которое минеры назвали "линией 45 R".

   Но это вовсе не значит, что все бурильщики непременно попадали на нефть; далеко не так. Можно даже удивляться, что еще довольно многим удалось попасть на залежи нефти, хотя бы даже в стране, богатой ею. Как известно, эти залежи, чрезвычайно изменчивые как по форме, так и по объему, почти всегда отделяются друг от друга довольно значительными промежутками, так что некоторые колодцы бурились именно в этих местах и не попадали на природный нефтяной пласт.

   Ремесло бурильщика нефтяных колодцев несколько походит на занятие человека, который для ловли трески задумал бы наугад бросать гарпун в море близ Новой Земли. Хотя оно и изобилует треской, но, очевидно, у рыбака мало шансов попасть верно. Притом надо еще добавить, что нефтяной колодец часто проникает сквозь различные скалы до глубины семьсот-восемьсот метров и каждые сто метров бурения обходятся в среднем в тысячу франков.

   Снаряды для бурения несложны, но дороги; состоят они из трех главных частей: 1) derrick'a, 2) железной бабы со стальной полосой, оканчивающейся буром и 3) паровой машины в двадцать-тридцать лошадиных сил. Derrick, как известно, представляет собой пирамидальное строение из толстых срубов, высотой в двадцать пять-тридцать метров; служит он для того, чтобы поднимать бабу со стальным буром, затем сразу опускать ее и пробуравливать таким образом каменные породы. Паровая машина поднимает эту бабу при помощи каната, навертывающегося на вал.

   Выбрав место для бурения колодца, сначала выкапывают яму почти в пять метров глубиной, в нее вставляют железную трубу двадцати-двадцати пяти сантиметров в диаметре; над этой ямой строят derrick, снабженный всеми его принадлежностями, и наконец приступают к бурению.

   Выбурив известное количество земли, через некоторое время прекращают работу, чтобы сменить бур, который портится очень быстро; в это время спускают в колодец песочный насос - он представляет собой цилиндрическую трубу с открывающимися внутрь клапанами и служит для вытягивания набитых осколков.

   Устроив это, укрепляют стенки колодца, чтобы помешать почвенной воде заливать его, и снова приступают к бурению, продолжая его часто в течение нескольких месяцев подряд. В конце концов, если посчастливилось попасть на нефть, вводят в колодец металлическую трубу в два-три дюйма в диаметре, снаружи снабженную двумя или тремя каучуковыми валиками. Эти валики не дают газам вырываться из трубы наружу, оттесняют их внутрь трубы и вместе с тем регулируют нефтяную струю.

   Таково, в главных чертах, устройство нефтяного колодца. Раз построен derrick, четырех рабочих вполне достаточно для бурения почвы; каждый из них получает по три-четыре доллара в день, что в месяц составит почти две тысячи франков на одно жалованье, да плюс еще расходы на первое обзаведение, на починку инструментов и на топливо. Но зато, если поиски увенчались успехом остается лишь только собирать нефть; однако, часто случается, что колодец дает ее так мало, что работы не хватает даже на одного человека, а еще чаще он не дает ее совсем. На двадцать тысяч derricks, дающих своим владельцам более или менее значительное количество нефти, в различных округах Пенсильвании приходится пятьсот тысяч derricks, не дающих ни капли минерального масла. В числе последних оказались и колодцы Раймунда Фрезоля.

   Напрасно, устроившись в Дрилль-Пите с Кассулэ, он посвятил три недели на основательное изучение почвы и колодцев, находившихся уже в действии, прежде чем приступить к покупке участка земли. Напрасно он старался руководствоваться в своем выборе правилами, которые на основании опытов казались непреложными. Подпочва его участка, быть может, и содержала в себе нефть, но ему не посчастливилось попасть на нее, и его - маленький капитал почти целиком был поглощен этим предприятием.

   Тем не менее Раймунд сделал при этом массу новых наблюдений и приобрел драгоценные сведения. Неудача даже помогает сильным волей и подготавливает их будущий успех. Гениальная и грандиозная идея возродилась в его неутомимой голове. Но для приведения в исполнение этой идеи необходим был значительный капитал; Раймунд поискал подходящего компаньона и остановился на Эбенезере Куртиссе.

   Нефтяной король не был гениальным человеком, но он имел редкое качество - всецело отдаваться начатому делу, - и ему-то, по всей вероятности, был обязан своим колоссальным богатством. В его глазах все, что не касалось нефти, не заслуживало никакого внимания. Все его мысли устремлялись лишь только к одному этому делу. Если бы спросить его, зачем на свете существует строевой лес и сталь, он наверно бы ответил: "Для того, чтобы делать из них derricks и буры!"

   В его глазах нефть была продуктом первой необходимости, имеющим самые различные применения, особенно в топке пароходов и различных машин, а также и в освещении.

   Он любил даже сам запах ее и, получив насморк, заявлял, что нет лучше лекарства от него, как ложечка нефти. Что же касается естественных противников ее - электричества и газа, то он не только приказал употреблять у себя в дому лишь одну нефть, но даже не мог и слышать о них без гнева. Добыча нефти, перевоз, цены ее на различных рынках, - вот что занимало его и днем, и ночью.

   Цены на нее занимали его в особенности. Эбенезер Куртисс не удовольствовался собиранием в сундуки блестящих доходов, которые доставляли ему колодцы. Оставь он их спокойно течь, и он ежедневно получал бы от пяти-шести тысяч долларов, то есть от семи-восьми миллионов франков в год. Но нет! Этого ему было мало! Это ему надоедало и казалось слишком ничтожным. Ему нужна была спекуляция на Нью-Йоркской бирже, лихорадка игры с ее быстрым повышением и падением цен.

   Нефть, действительно, быстро сделалась товаром, на котором играли на американской бирже, так же как и на акциях железных дорог. Сначала нефть продавалась лишь на месте и по ценам, установленным полюбовно. Но постоянное колебание этих цен, в зависимости от более или менее значительного производства или потребления ее, не замедлили превратить нефть в любимый объект для спекуляций, - особенно спекулятивная горячка началась, когда стали собирать нефть в громадные общие депо. Вот пример одного из скачков цен на нефть.

   Первую нефть, полученную из колодца Драка, продавали по двадцать долларов за barrell в триста тридцать шесть литров. В 1860 году цена упала до двух-трех долларов. В январе 1861 года barrell стоил уже пятьдесят сантимов, да и то не находилось покупателей; спустя восемь-десять месяцев цена его колебалась между двадцатью пятью и пятьюдесятью су. Затем спрос на нефть внезапно увеличился, цена поднялась до четырех долларов и скоро достигла двенадцати. Подобные колебания продолжаются и до сих пор, сопровождаясь для одних - быстрым обогащением, для других - полным разорением.

   Из-за гигантских операций с нефтью, которыми занимался Эбенезер Куртисс, его имя само собой приходило на ум, раз только дело имело отношение к нефти. О нем именно и подумал Раймунд Фрезоль для приведения в исполнение своей идеи. И вот однажды около десяти часов он отправился к Эбенезеру. Как и все крупные американские негоцианты, нефтяной король имел контору, совершенно отдельную от его дома. Ночью он жил в прекрасной вилле, к югу от Дрилль-Пита, а все дни проводил в своей конторе, в центре города. Эта контора не представляла собой ничего роскошного: большая, просто меблированная зала с рядом дубовых столов, шкафов и стульев, в которой работало человек двадцать конторщиков, отдельное, обнесенное решеткой место для Иакова Фреймана, кассира и друга детства Эбенезера, наконец, очень простой кабинет для него самого, - вот и все.

   Перед его конторкой - телеграфная катушка, которую в Соединенных Штатах увидишь в каждом общественном месте, в каждом отеле; с нее раскручивалась синяя бумажная лента, сообщая о курсе Нью-Йоркской биржи.

   И этот курс, казалось, особенно интересовал Эбенезера, если судить по тому беспокойству, с каким он следил за лентой.

   - Сорок восемь центов... сорок семь... сорок восемь... сорок восемь... сорок шесть... сорок семь с половиной... сорок шесть... сорок пять... - сообщала синяя полоска.

   - Снова понижение! - ворчал Эбенезер, сидя в своем камышовом кресле. - Это невыносимо! Если так будет продолжаться, то в конце концов нефть будут отдавать задаром, и цена не покроет даже издержек на перевозку!

   - Сорок пять... сорок три... сорок четыре... сорок два... тридцать девять... тридцать семь... тридцать шесть... тридцать семь... тридцать три!! - продолжал телеграф.

   - Тридцать три! Это значит, падение на четырнадцать центов в десять минут. Это - сумасшествие! - брюзжал Эбенезер, все более и более волнуясь.

   А безответная синяя лента: - тридцать три с половиной... тридцать два... двадцать семь... двадцать четыре... двадцать три... двадцать два...

   - Но это - паника! Настоящая паника! Никогда еще не видели ничего подобного! - вскричал нефтяной король. - Иаков! - позвал он, надавив пуговку электрического звонка.

   Суровое, слово пергаментное лицо показалось в открытой двери.

   - Сколько у нас закуплено нефти?

   Голова исчезла, навела, без сомнения, справку в своем убежище и возвратилась с таким ответом:

   - Три миллиона девятьсот сорок тысяч barrels!

   - Я так и думал... Ну, и попали мы в переделку!.. Отчего могло произойти такое неожиданное понижение?

   Как бы в ответ на этот вопрос, синяя полоска, на которой осталось значительное пространство незанятым, сообщила такую новость:

   "Причиной паники является учреждение общества для проведения нефти по подземной трубе от берегов Каспийского моря в европейской России".

   - Черт побрал бы русскую нефть! Ведь нужно же было, чтобы она осложнила наши дела! И если даже это и правда, эта подземная труба... Компания глупцов! Не понимаете разве вы, что понадобятся месяцы, если даже не годы, для того чтобы она могла функционировать?

   Этот нагоняй, с которым Эбенезер мысленно обратился к тем, кто понижал курс на Нью-Йоркской бирже, нисколько, как можно догадаться, не взволновал их. По крайней мере, синяя полоска с бесстрастностью историка продолжала отмечать все более и более низкие цены.

   - Двадцать один... двадцать один с половиной... девятнадцать... восемнадцать... семнадцать... шестнадцать...

   В это время вошел мальчик с визитной карточкой и подал ее Эбенезеру Куртиссу. Тот взглянул на нее и увидел совершенно незнакомое имя:

   "Раймунд Фрезоль".

   - Меня ни для кого нет дома! - вскричал он, побледнев от гнева.

   - Даже и для того, кто принесет вам новое богатство? - спросил сильный и молодой голос с порога двери.

   В то же самое время Раймунд вошел, любезно улыбаясь. Ни на секунду ему не приходило в голову, что Эбенезер может не принять его или не соблазниться его проектом, послушав его хотя бы в течение пяти минут. Но он не принял в соображение, что демон игры всецело захватил Эбенезера.

   - Принесли ли вы мне средство поднять до доллара цену на нефть, которая в этот момент упала до шестнадцати су? - зарычал Эбенезер, взбесившись на то, что он счел просто за неуместную шутку.

   - Средство поднять цену на нефть? - повторил молодой француз. - Откровенно говоря - не думаю, - сказал он, подумав минуту. - Мой проект скорее заставит понизить цену, по крайней мере, в Европе...

   - Понизить цену, когда она и теперь уже шестнадцать су, и это стоило уже мне пять-шесть миллионов долларов? А! вот это я называю блестящей идеей!

   Избавьте меня от труда слушать вас, молодой человек! - резко оборвал Эбенезер, - у меня теперь есть более нужное дело, и я вам повторяю, что меня ни для кого нет дома!

   - Тем хуже для вас, Эбенезер Куртисс, - холодно возразил Раймунд, - но в тот день, когда вам надоест терять на бирже, и вы захотите утроить свое состояние, вспомните, что я знаю для этого средство и могу указать вам его! Разумеется, если я еще не передам его в чьи-нибудь руки!

   С этими словами он поклонился и исчез.

   Такова была первая встреча Эбенезера с Раймундом.

  

   Раймунд, оставляя Эбенезера, был разочарован более, чем желал бы это показать. Он вернулся прямо в гостиницу, в которой жил с Кассулэ; она носила претенциозное название "Palace-House", а в действительности ничем не напоминала дворец. Это просто было длинное и низкое деревянное строение, очень похожее на сарай, заколоченный досками со всех четырех сторон. В нижнем этаже помещался зал, через который надо было пройти, чтобы достичь лестницы, ведущей в спальню. В этом зале находился bar, то есть длинный прилавок, где хозяин во главе полдюжины растрепанных служанок раздавал своим клиентам мутное пиво под названием "double Bass" и картофельную водку с разными названиями: pick-me-up, cock-tails, sherry-cobblers, eye-openers и так далее.

   Посетители, стоя поглощавшие все это питье, принадлежали к категории авантюристов, каких всегда много в странах, обладающих какими-нибудь природными богатствами. Вчера они, как саранча, налетали на Калифорнию, Австралию или бриллиантовые копи Капштадта; сегодня - на нефтеносные земли, где каждый из них твердо надеялся в несколько дней составить состояние. Все нации и все классы встречались в этой толпе. Здесь были и англичане с загоревшими медно-красными лицами, угрюмые испанцы, добрые ребята-французы, итальянцы с энергичными жестами, тяжеловесные немцы, упрямые спорщики, и, наконец, в громадном количестве китайцы, несмотря на препятствие их эмиграции со стороны правительства Соединенных Штатов; вся эта толпа опустошала стаканы, болтала среди настоящего вавилонского смешения языков, грызла сухарики и ломтики сыра, лежавшие в большой корзинке на прилавке.

   Раймунд сотни раз видал это всеобщее пьянство и обыкновенно его почти не замечал, но сегодня оно его неприятно поразило, вероятно, потому, что он был мрачно настроен. По всей вероятности, так оно и было, и он поднялся к себе с твердым решением немедля переменить квартиру, чтобы избавить Кассулэ от столь пагубных примеров. Он сейчас же попросил подать ему счет и велел своему маленькому товарищу приготовить все к отъезду.

   Затем они вместе отправились искать себе новое жилище. Уже с четверть часа они бродили по улицам, не находя ничего подходящего, как вдруг в этой части города поднялся сильный шум. Они подъезжали туда, и вскоре им открылась грандиозная и ужасная картина.

   Чудовищный столб пламени поднимался на высоту по крайней мере двадцати пяти метров, облака черного дыма на неизмеримом пространстве покрывали небо. Случайно ли, или по воле преступной руки, вспыхнул резервуар нефти в пятьдесят тысяч кубических метров поблизости с несколькими другими такими же резервуарами. Удушливые пары клубились уже в воздухе, и искры летели на город, угрожая спалить его весь. Толпа вокруг все увеличивалась, с трудом освобождая место для пожарных машин, которые спешили к месту пожара.

   Устроили цепь, чтобы ведрами передавать воду из нескольких фонтанов; каждый работал лихорадочно, чтобы не дать пожару распространиться, но без большого успеха. Были уже и пострадавшие: трое рабочих, не успевшие убежать, лежали обугленные у подножия горящего резервуара, - пять или шесть других, тяжелообожженных, но еще живых, были отнесены в ближайшие аптеки для оказания им помощи.

   В этой части города повсюду царили шум и смятение. Однако пожар - настолько частый случай в стране нефти, вне зоны непосредственной опасности мирно продолжались обычные работы и люди занимались своими делами так же спокойно, как будто бы пожар произошел за сто лье оттуда. Раймунд и Кассулэ в числе первых прибежали на помощь и встали в цепь. Молодой француз тотчас же заметил, что пожарные насосы, ударяя в пламя, казалось, увеличивали его. Причина была ясна: помпы не концентрировали своего действия на одном определенном пункте, а окружали огненный столб рядом отдельных струй, и их вода, моментально улетучиваясь, служила как бы новой пищей для пожара. Раймунд бросился бегом к заведовавшему пожарными насосами. В нескольких словах он доказал ему, что единственный способ победить огонь - это собрать все рукава машин на крыше еще нетронутого резервуара, который находился почти в двадцати метрах от горящего, и затем разом направить всю струю против самого очага пожара. Распоряжавшийся насосами колебался. Мысль Раймунда казалась ему верной, но подниматься на раскаленную уже крышу резервуара, к тому же еще наполненного нефтью, и в таком незначительном расстоянии от огня, - это не очень-то привлекало его.

   Раймунд руководствовался лишь своим мужественным сердцем.

   - Идем, господа! Дело идет о спасении города! - сказал он, не колеблясь хватая один из пожарных насосов, и побежал к железной лестнице, которая вела на намеченную им позицию.

   Его пример наэлектризовал толпу. Пожарные бросились за ним, как кошки карабкаясь на резервуар, который должен был послужить платформой для их батареи.

   Двадцать рукавов менее чем в три минуты оказались втащенными на эту платформу, - и вдруг настоящий водяной смерч обрушился на огненный столб.

   Пламя крутилось, то съеживалось, то вновь вырывалось, ревело, шипело, протестовало, но... было побеждено. Не было возможности противиться такому непрерывному водному потоку.

   В несколько мгновений все было кончено, огонь потушен, опасность отражена. Только облака дыма и пара, нависшие еще над резервуарами, указывали "а опасность, которой только что избежал город.

   Раймунд уже сошел с резервуара и был встречен овацией толпы, видевшей его мужество. Он поспешил скрыться от этих шумных манифестаций, и, захватив с собой Кассулэ, отправился переменить одежду, так как с него буквально ручьями текла вода. Дорогой он прошел мимо двух телеграфных бюро, битком набитых народом, - так бывало каждый раз, когда в Дрилль-Пите случалось что-нибудь с нефтью. Действительно, самые незначительные случаи оказывали такое заметное влияние на цены на нефть, что все газеты и все спекулянты содержали в Пенсильвании специальных корреспондентов, которые как можно скорее сообщали им обо всем происходившем там.

   О пожаре, который мог значительно уменьшить количество наличной нефти, а следовательно, и повысить цены на нее, были повсюду посланы телеграммы. Теперь сообщали об окончании пожара, и столько народу подавало депеши, что перед приемными окошечками образовались целые хвосты ожидающих очереди.

   Это обстоятельство сейчас же обратило на себя внимание изобретательного Раймунда.

   "Передвижное телеграфное бюро, вроде военных, сделало бы сегодня хороший сбор, расположившись около пожара!" - сказал он сам себе. И почти тотчас же мысленно добавил: " Удивительно, что об этом никто еще не подумал в этой стране, где телеграф предоставлен в частные руки, а общественные интересы постоянно меняются. Публика заинтересована то новым колодцем, известий о котором ждут все биржи, то другим, иссякающим или же начинающим вдруг давать нефть в десять раз больше обыкновенного". Здесь Раймунд внезапно прервал свои размышления, воскликнув:

   - А в самом деле, почему бы мне не устроить этого передвижного телеграфного бюро, раз идея недурна? Это не должно стоить очень дорого!

   Меняя платье, он обдумывал этот план, находя его все более соблазнительным.

   Наскоро одевшись, он отправился в магазин, хозяином которого был маленький, круглый как шар и необычайно деятельный человек по прозвищу Short-Joe (Иосиф короткий).

   - Мне нужен бы аппарат Морзе! - сказал Раймунд.

   - Аппарат Морзе?.. Для открывания коробок с сардинками? - наугад спросил Short-Joe, который никогда не был силен в физике.

   Раймунд не мог удержаться от смеха.

   - Вы не отгадали! Дело идет о телеграфном аппарате, который надо выписать из Нью-Йорка или Филадельфии.

   - Аппарат, вроде тех, что у Lightning Company? - спросил Short-Joe, нимало не смутившись. - Быть может, они уступят один; они получили дюжину их на прошлой неделе.

   - Я бы сэкономил время, если бы компания согласилась на это!

   - Я беру это на себя.

   - Ну, так при случае спросите там, сколько компания возьмет за передачу депеш, которые я буду отправлять из передвижного бюро в город?

   - Из бюро, которое вы намерены устроить? Общество сделает вам скидку с текущего тарифа за депеши, - сказал Short-Joe.

   - Вы в этом уверены?

   - Совершенно... оно всегда так делает!

   - В таком случае, остается только проложить линию... Есть у вас проволока?

   - Различной толщины и всякого качества! У меня есть даже изолированная проволока, которую проводят по телеграфным столбам... десять су за ярд, - добавил Short-Joe, который хорошо умел считать, хотя и не был силен в физике.

   - Дайте мне сначала триста ярдов. Теперь мне надо довольно большую карету, или просто просторную и легкую телегу.

   - Ах! - вздохнул Short-Joe, - y меня пока еще нет экипажей в магазине, но если вы согласитесь отправиться со мной к каретному мастеру Томми Дункану, то, быть может, мы устроим там ваше дело.

   Отправились к Томми Дункану; не входя еще во двор к нему, Раймунд увидал старый дилижанс с желтым кузовом, с не стертой еще надписью "Harrisburg - Bear-Creek".

   - Сколько стоит этот дилижанс? - сейчас же спросил он.

   - Вы его можете дешево получить, - ответил ка-ретник. - Вот уже два года, как он хранится у меня, - со времени открытия железной дороги. Это дилижанс старого Дэвиса. Может быть, вы знаете его.

   - Нет. Дело не в этом... Цена?

   - Восемьдесят долларов.

   - Дело кончено!

   Раймунд дал каретнику несколько указаний относительно некоторых поправок внутри почтенной фуры; потом отправился к содержателю лошадей, который дал ему две клячи. В это время Short-Joe сговаривался с Телеграфным Обществом об уступке аппарата Морзе, а Кассулэ отправился в гостиницу за оставленным там багажом.

   В тот же вечер походное бюро расположилось в нескольких шагах от колодца Графтона, который в эту минуту особенно возбуждал общественное любопытство. На следующее утро оба друга приступили к прокладке проволоки, которую они соединили с ближайшей станцией, и ровно в полдень открылось новое телеграфное бюро.

   Раймунд справедливо рассчитывал на многочисленных корреспондентов, ежедневно являвшихся за новыми сведениями, но он никогда и не мечтал о том успехе, какой его ожидал в действительности.

   Весь город отнесся к его походному бюро, как к какому-нибудь чуду, и многие посылали телеграммы только для того, чтобы выразить свое участие к его предприятию.

   Американцы до безумия любят эти маленькие промышленные нововведения, в которых они видят одну из отличительных черт своего гения. Они склонны даже преувеличить их значение и делать из мухи слона, раз дело идет о Соединенных Штатах.

   Это явно обнаружилось на следующее утро в "Drill- Pit Herald". Этот политический и литературный листок, единственный редактор которого был в то же время и единственным автором, корректором и наборщиком, посвятил свою передовую статью горячему восхвалению скромного изобретения Раймунда. По мнению остроумного автора этой статьи, в одной только Америке могла зародиться такая простая и вместе практичная идея; и в Америке эта слава выпала на долю Дрилль-Пита. Старый, негодный к употреблению дилижанс, кусок проволоки и аппарат Морзе - вот что послужило основанием для успеха. Старый Свет заставил бы их до скончания века исполнять свое обычное назначение, там и в голову никому не пришло бы поместить в дилижансе что-либо другое, кроме пассажиров и тюков, или поставить аппарат Морзе где-нибудь в другом месте, а не на телеграфной станции. Но юная Америка обладала большим воображением, и ее дети не принадлежали к числу рутинеров. Явился молодой человек, который сумел из этих ветхих предметов создать нечто совсем новое. И этот молодой человек, почти ребенок, был героем, скромным героем, который еще недавно спас Дрилль-Пит от верного разрушения, от Вавилонской катастрофы, и так далее, и так далее.

   Затем следовали очень фантастические подробности из биографии Раймунда Фрезоля, об его образе жизни, цвете его волос, его манере есть яйца всмятку; при этом не забыт и адрес его портного, "наш почтенный согражданин господин Иосиф Драйтон, прозванный своими многочисленными друзьями Short-Joe, пышные магазины которого продолжают привлекать сливки общества в доме N 24 по улице Браудверк". Статья заканчивалась самым похвальным отзывом о Кассулэ, который внезапно сделался "отличным, молодым инженером, уставшим искать свое счастье во мраке старой Европы и нашедшим его под яркими лучами американского солнца".

   Этот дифирамб был прерван, по всем правилам искусства янки, жирным шрифтом:

   "Изумительное открытие. - Новое применение телеграфа. - Превзойдены Т. Эдисон и др. - Нью-Йорк разбит наголову. - Дрилль-Пит - умственная столица Штатов. - Дилижанс Дэвиса: что из него сумел сделать гениальный человек. - Гражданский герой. - Высокое самоотвержение. - Вода и огонь. - Борьба стихий. - Победа. - Гром побежден. - Господин Раймунд Фрезоль. - Неизданная биография человека сегодняшнего и завтрашнего дня. - Преданный ученик М. Кассулэ."

   Среди ревностных читателей "Drill-Pit Herald" был и Эбенезер Куртисс. Он каждое утро прочитывал местный листок, закусывая яичницей с ветчиной, неизменно составлявшей его ранний завтрак. На этот раз его внимание было привлечено жирными буквами, которыми было напечатано имя Раймунда Фрезоля, и он спрашивал себя, где ему встречалось уже это имя.

   Эбенезер почти тотчас же вспомнил о визитной карточке того молодого человека, который третьего дня приходил поговорить с ним о новом способе обогащения.

   - Эх! - сказал себе Эбенезер, - этот мальчик, кажется, не дурак! Его идея о походном телеграфном бюро, право, славная идея, которую можно было бы разработать. Уж ее ошибся ли я, отослав его к черту? Быть может, он хотел предложить мне, действительно, нечто серьезное. Ведь его собственные слова были: "В тот день, когда вам надоест терять на бирже и вы захотите утроить свое состояние, вспомните, что я знаю для этого средство и один я смогу указать вам его! Но, разумеется, если я не передам его еще в чьи-нибудь руки!.."

   - Вот его слова. Они, по крайней мере, были коротки и ясны. Отчего я не захотел его выслушать? И к чему поторопился спровадить его?

   Так размышлял Эбенезер, доедая свою яичницу с ветчиной. Как многие деловые люди, никогда ничего не изобретшие, он прекрасно умел извлекать выгоду из чужих идей. Таким образом, его сожаления обратились в угрызения совести при мысли, что он упустил благоприятный случай.

   Результатом этих размышлений было то, что Эбенезер вдруг ощутил потребность совершить после завтрака маленькую прогулку. Ему внезапно пришла мысль послать депешу своему агенту в Чикаго, и вместо того, чтобы обратиться в первое попавшееся бюро, он направился к колодцу Графтона.

  

   Кассулэ смотрел в одно из окон бывшего дилижанса. Вдруг он сказал Раймунду, который читал, облокотившись на свой маленький столик:

   - Господин Эбенезер Куртисс идет сюда!

   - Эбенезер Куртисс? О! Неужели мои слова уже подействовали, и он поинтересовался узнать, что я подразумевал под средством разбогатеть?

   Почти в ту же минуту постучали в форточку, и Кассулэ взял депешу, подписанную фамилией Куртисс.

   - Двадцать восемь центов! - сказал он тотчас же.

   - Вот доллар. Будьте любезны заплатить, или лучше возьмите себе монетку, мальчуган! - ответил Эбенезер. - Господин Фрезоль у себя? - добавил он самым милым тоном.

   Кассулэ глазами спросил Раймунда, который так же ответил ему.

   - Господин Фрезоль не принимает! - важно заявил молодой паж.

   - Скажите, пожалуйста, что господин Куртисс желает с ним переговорить. Быть может, он уделит мне несколько минут? - кротко возразил Эбенезер, любопытство которого возросло при виде этих препятствий.

   Раймунду очень хотелось выдержать характер и закричать, что его ни для кого нет дома, как это сделал нефтяной король, но природное великодушие восторжествовало над мимолетным соблазном отомстить, потому он отворил дверцу своего узкого жилища и вышел.

   - Я желал бы переговорить с вами о деле, приведшем вас ко мне, - сказал Эбенезер. - Я уверен, что вы извините мне резкость приема, когда узнаете, что в ту минуту я чуть было не лишился трех миллионов долларов из-за проклятой паники.

   Это признание было так чистосердечно, что окончательно обезоружило Раймунда.

   Соскочив на землю, он подошел к нефтяному королю.

   - Ну, хорошо, поговорим, - сказал он, - раз вы этого теперь хотите!

   - Вы хотели предложить мне промышленный проект?

   - Проект, реализация которого произведет в нефтяной промышленности глубокую и внезапную перемену в пользу тех, которые сумеют его понять и выполнить! - сказал молодой человек, устремляя на своего собеседника глубокий и светлый взгляд.

   Эбенезер знаком показал, что он ждет продолжения.

   - Вот моя мысль, - продолжал Раймунд, - я вам ее выскажу откровенно; вы - честный человек и не способны привести ее в исполнение без меня, если вы с ней согласитесь.

   Нефтяной король не поморщился.

   -