Главная » Книги

Ильф Илья, Петров Евгений - Фельетоны, Страница 5

Ильф Илья, Петров Евгений - Фельетоны


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

ign="justify">   Хочется ссориться, и есть, из-за чего.
   Лето урожайное по произведениям и весьма засушливое по критическим работам (джентльменство и немотивированное зачисление в шкафы, конечно, в счет не идут).
   Вам нравится "Время, вперед!" Катаева?
   Вам нравится "Энергия" Гладкова?
   Вам нра... "Москва слезам не верит" Эренбурга?
   "Время, пространство, движение" Никулина?
   "Поднятая целина" Шолохова?
   "Сталинабадский архив" Лапина и Хацревина?
   "Скутаревский" Леонова?
   "Собственность" Зозули?
   "Цусима" Новикова-Прибоя?
   "Последний из удэге" Фадеева?
   "Новые рассказы" Бабеля?
   Может быть, не нравятся? Или одно нра, а другое не нра? Если так, то расскажите по возможности внятно и, главное, не скрывая своей литературной приязни или неприязни.
   Почему так горячи литераторы за чайным столом, так умны и обаятельны? И почему так сладковаты и безубойны на кафедре? Почему полны смиренномудрия и любве? Откуда это терпениум мобиле?
   Мы привыкли к оговоркам. Поэтому специально для муравьедов и сейчас прилагается оговорка.
   Здесь нет призыва к избиению литгугенотов, дело не в том, чтобы против некоторых фамилий поставить меловые кресты, а затем учинить Варфоломеевскую ночь с факелами и оргвыводами, нет даже желания, чтобы кого-либо огрели поленом по хребту (в свое время это называлось "ударить по рукам").
   А ведь как давали по рукам! И еще в этом году давали. Чтобы оживить отвращение к такому критиканству, надо каждому сделать настольным третий номер "Иностранной книги" (издание Огиза, тираж 5000 экземпляров, 1932 год).
   О, здесь все было просто. Площадь рецензии 2 х 5 сантиметров. Число строк не выше восьми. Трудно было уложиться, но укладывались.
   1. Автор не поднимается над уровнем...
   2. Автор не выходит из рамок...
   3. Книга не представляет интереса...
   А об одной книге было состряпано уже сверхрадикальное:
   "Описание путешествия автора, французского губернатора Джебель-Друза, по Палестине. Ревностный протестант, автор повсюду ищет подтверждения данных евангелия, уделяет все свое внимание историческим памятникам христианства. Книга не представляет": (Курсив наш! Ага!)
   И все. Точка. Не представляет. Что не представляет? Куда именно не представляет? Не представляет - и конец. Отстаньте! Есть еще восемьсот иностранных книг, и обо всех надо написать на трех страничках.
   И выходит в свет пять тысяч экземпляров столь веской критической мысли. А потом сразу - глубокоуважаемый шкаф. Прямо из проруби на верхнюю полку мавританских бань. Дистанция!
   Хотелось бы иначе. Без ударов палашом по вые ("книга не представляет"), но и без поцелуйного обряда, шкафолюбия и довольно-таки скучной любве.
  
   1932
  
  
   Мы уже не дети. - Впервые опубликован в "Литературной газете", 1932, No 47, 17 октября, под рубрикой "Уголок изящной словесности". Подпись: Холодный философ.
   Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, Т, III, "Советский писатель", М. 1939.
  
  

САВАНАРЫЛО

  
   Странный разговор велся в одной из фанерных комнат Изогиза.
   Редактор. Дорогой Константин Павлович, я смотрел ваш плакат... Одну минутку, я закрою дверь на ключ, чтобы нас никто не услышал...
   Художник. (болезненно улыбается).
   Редактор. Вы знаете, Константин Павлович, от вас я этого не ожидал. Ну что вы нарисовали? Посмотрите сами!
   Художник. Как что? Все соответствует теме "Больше внимания общественному питанию". На фабрике-кухне девушка-официантка подает обед. Может быть, я подпись переврал? (Испуганно декламирует.) "Дома грязь, помои, клоп - здесь борщи и эскалоп. Дома примус, корки, тлен - эскалоп здесь африкен".
   Редактор. Да нет... Тут все правильно. А вот это что, вы мне скажите?
   Художник. Официантка.
   Редактор. Нет, вот это! Вот! (Показывает пальцем.)
   Художник. Кофточка.
   Редактор. (проверяет, хорошо ли закрыта дверь). Вы не виляйте. Вы мне скажите, что под кофточкой?
   Художник. Грудь.
   Редактор. Вот видите. Хорошо, что я сразу заметил. Эту грудь надо свести на нет.
   Художник. Я не понимаю. Почему?
   Редактор. (застенчиво). Велика. Я бы даже сказал - громадна, товарищ, громадна.
   Художник. Совсем не громадная. Маленькая, классическая грудь. Афродита Анадиомена. Вот и у Кановы "Отдыхающая Венера"... Потом возьмите, наконец, известный немецкий труд профессора Андерфакта "Брусте унд бюсте", где с цифрами в руках доказано, что грудь женщины нашего времени значительно больше античной... А я сделал античную.
   Редактор. Ну и что из того, что больше? Нельзя отдаваться во власть подобного самотека. Грудь надо организовать. Не забывайте, что плакат будут смотреть женщины и дети. Даже взрослые мужчины.
   Художник. Как-то вы смешно говорите. Ведь моя официантка одета. И потом, грудь все-таки маленькая. Если перевести на размер ног, то выйдет никак не больше, чем тридцать третий номер.
   Редактор. Значит, нужен мальчиковый размер, номер двадцать восемь. В общем, бросим дискуссию. Все ясно. Грудь - это неприлично.
   Художник. (утомленно). Какой же величины, по-вашему, должна быть грудь официантки?
   Редактор. Как можно меньше.
   Художник. Однако я бы уж хотел знать точно.
   Редактор. (мечтательно). Хорошо, если бы совсем не было.
   Художник. Тогда, может быть, нарисовать мужчину?
   Редактор. Нет, чистого, стопроцентного мужчину не стоит. Мы все-таки должны агитировать за вовлечение женщин на производство.
   Художник. (радостно). Старуху!
   Редактор. Все же хотелось бы молоденькую. Но без этих... признаков. Ведь это, как-никак, согласитесь сами, двусмысленно.
   Художник. А бедра? Бедра можно?
   Редактор. Что вы, Константин Павлович! Никоим образом - бедра! Вы бы еще погоны пририсовали. Лампасы! Итак, заметано?
   Художник. (уходя). Да, как видно, заметано. Если нельзя иначе. До свиданья.
   Редактор. До свиданья, дружочек. Одну секунду. Простите, вы женаты?
   Художник. Да.
   Редактор. Нехорошо. Стыдно. Ну ладно, до свиданья...
   И побрел художник домой замазывать классическую грудь непроницаемой гуашью.
   И замазал.
   Добродетель (ханжество плюс чопорность из штата Массачузетс, плюс кроличья паника) восторжествовала.
   Красивых девушек перестали брать на работу в кинематографию. Режиссер мыкался перед актрисой, не решался, мекал:
   - Дарование у вас, конечно, есть... Даже талант. Но какая-то вы такая... с физическими изъянами. Стройная, как киевский тополь. Какая-то вы, извините меня, красавица. Ах, черт! "Она была бы в музыке каприччио, в скульптуре статуэтка ренессанс". Одним словом, в таком виде никак нельзя. Что скажет общественность, если увидит на экране подобное?
   - Вы несправедливы, Люцифер Маркович, - говорила актриса, - за последний год (вы ведь знаете, меня никуда не берут) я значительно лучше выгляжу. Смотрите, какие морщинки на лбу. Даже седые волосы появились.
   - Ну что - морщинки! - досадовал режиссер. - Вот если бы у вас были мешки под глазами! Или глубоко запавший рот. Это другое дело. А у вас рот какой? Вишневый сад. Какое-то "мы увидим небо в алмазах". Улыбнитесь. Ну, так и есть! Все тридцать два зуба! Жемчуга! Торгсин! Нет, никак не могу взять вас. И походка у вас черт знает какая. Грациозная. Дуновение весны! Смотреть противно!
   Актриса заплакала.
   - Отчего я такая несчастная? Талантливая - и не кривобокая?
   - В семье не без урода, - сухо заметил режиссер. - Что ж мне с вами делать? А ну, попробуйте-ка сгорбиться. Больше, гораздо больше. Еще. Не можете? Где ассистент? Товарищ Сатанинский, навесьте ей на шею две-три подковы. Нет, не из картины "Шурупчики граненые", а настоящие, железные. Ну как, милуша, вам уже удобнее ходить? Вот и хорошо. Один глаз надо будет завязать черной тряпочкой. Чересчур они у вас симметрично расположены. В таком виде, пожалуй, дам вам эпизод. Почему же вы плачете? Фу, кто его поймет, женское сердце!
   Мюзик-холл был взят ханжами в конном строю одним лихим налетом, который, несомненно, войдет в мировую историю кавалерийского дела.
   В захваченном здании была произведена рубка лозы. Балету из тридцати девушек выдали:
   30 пар чаплинских чоботов 30
   30 штук мужских усов 30
   30 старьевщицких котелков 30
   30 пасторских сюртуков 30
   30 пар брюк 30
  
   Штаны были выданы нарочно широчайшие, чтоб никаким образом не обрисовалась бы вдруг волшебная линия ноги.
   Организованные зрители очень удивлялись. В программе обещали тридцать герлс, а показали тридцать замордованных существ неизвестного пола и возраста.
   Во время танцев со сцены слышались подавленные рыданья фигуранток. Но зрители думали, что это штуки Касьяна Голейзовского - искания, нюансы, взлеты.
   Но это были штуки вовсе не Голейзовского.
   Это делали и делают маленькие кустарные Савонаролы. Они корректируют великого мастера Мопассана, они выбрасывают оттуда художественные подробности, которые им кажутся безнравственными, они ужасаются, когда герой романа женится. Поцелуйный звук для них страшнее разрыва снаряда.
   Ах, как они боятся, как им тяжело и страшно жить на свете!
   Савонарола? Или хотя бы Саванарыло?
   Нет! Просто старая глупая гувернантка, та самая, которая никогда не выходила на улицу, потому что там можно встретить мужчин. А мужчины - это неприлично.
   - Что ж тут неприличного? - говорили ей. - Ведь они ходят одетые.
   - А под одеждой они все-таки голые! - отвечала гувернантка. - Нет, вы меня не собьете!
  
   1932
  
   Саванарыло. - Впервые опубликован в "Литературной газете", 1932, No 48, 23 октября, под рубрикой "Уголок изящной словесности". Подпись: Холодный философ.
   Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. III, "Советский, писатель", М. 1939. В этом издании и в сборнике "Как создавался Робинзон", "Советский писатель", М. 1935, фельетон ошибочно датируется 1933 годом.
  
  

КАК СОЗДАВАЛСЯ РОБИНЗОН

  
   В редакции иллюстрированного двухдекадника "Приключенческое дело" ощущалась нехватка художественных произведений, способных приковать внимание молодежного читателя.
   Были кое-какие произведения, но все не то. Слишком много было в них слюнявой серьезности. Сказать правду, они омрачали душу молодежного читателя, не приковывали. А редактору хотелось именно приковать.
   В конце концов решили заказать роман с продолжением.
   Редакционный скороход помчался с повесткой к писателю Молдаванцеву, и уже на другой день Молдаванцев сидел на купеческом диване в кабинете редактора.
   - Вы понимаете, - втолковывал редактор, - это должно быть занимательно, свежо, полно интересных приключений. В общем, это должен быть советский Робинзон Крузо. Так, чтобы читатель не мог оторваться.
   - Робинзон - это можно, - кратко сказал писатель.
   - Только не просто Робинзон, а советский Робинзон.
   - Какой же еще! Не румынский!
   Писатель был неразговорчив. Сразу было видно, что это человек дела.
   И действительно, роман поспел к условленному сроку. Молдаванцев не слишком отклонился от великого подлинника. Робинзон так Робинзон.
   Советский юноша терпит кораблекрушение. Волна выносит его на необитаемый остров. Он один, беззащитный, перед лицом могучей природы. Его окружают опасности: звери, лианы, предстоящий дождливый период. Но советский Робинзон, полный энергии, преодолевает все препятствия, казавшиеся непреодолимыми. И через три года советская экспедиция находит его, находит в расцвете сил. Он победил природу, выстроил домик, окружил его зеленым кольцом огородов, развел кроликов, сшил себе толстовку из обезьяньих хвостов и научил попугая будить себя по утрам словами: "Внимание! Сбросьте одеяло, сбросьте одеяло! Начинаем утреннюю гимнастику!"
   - Очень хорошо, - сказал редактор, - а про кроликов просто великолепно. Вполне своевременно. Но, вы знаете, мне не совсем ясна основная мысль произведения.
   - Борьба человека с природой, - с обычной краткостью сообщил Молдаванцев.
   - Да, но нет ничего советского.
   - А попугай? Ведь он у меня заменяет радио. Опытный передатчик.
   - Попугай - это хорошо. И кольцо огородов хорошо. Но не чувствуется советской общественности. Где, например, местком? Руководящая роль профсоюза?
   Молдаванцев вдруг заволновался. Как только он почувствовал, что роман могут не взять, неразговорчивость его мигом исчезла. Он стал красноречив.
   - Откуда же местком? Ведь остров необитаемый?
   - Да, совершенно верно, необитаемый. Но местком должен быть. Я не художник слова, но на вашем месте я бы ввел. Как советский элемент.
   - Но ведь весь сюжет построен на том, что остров необита...
   Тут Молдаваицев случайно посмотрел в глаза редактора и запнулся. Глаза были такие весенние, такая там чувствовалась мартовская пустота и синева, что он решил пойти на компромисс.
   - А ведь вы правы, - сказал он, подымая палец. - Конечно. Как это я сразу не сообразил? Спасаются от кораблекрушения двое: наш Робинзон и председатель месткома.
   - И еще два освобожденных члена, - холодно сказал редактор.
   - Ой! - пискнул Молдаванцев.
   - Ничего не ой. Два освобожденных, ну и одна активистка, сборщица членских взносов.
   - Зачем же еще сборщица? У кого она будет собирать членские взносы?
   - А у Робинзона.
   - У Робинзона может собирать взносы председатель. Ничего ему не сделается.
   - Вот тут вы ошибаетесь, товарищ Молдаванцев. Это абсолютно недопустимо. Председатель месткома не должен размениваться на мелочи и бегать собирать взносы. Мы боремся с этим. Он должен заниматься серьезной руководящей работой.
   - Тогда можно и сборщицу, - покорился Молдаванцев. - Это даже хорошо. Она выйдет замуж за председателя или за того же Робинзона. Все-таки веселей будет читать.
   - Не стоит. Не скатывайтесь в бульварщину, в нездоровую эротику. Пусть она себе собирает свои членские взносы и хранит их в несгораемом шкафу.
   Молдаванцев заерзал на диване.
   - Позвольте, несгораемый шкаф не может быть на необитаемом острове!
   Редактор призадумался.
   - Стойте, стойте, - сказал он, - у вас там в первой главе есть чудесное место. Вместе с Робинзоном и членами месткома волна выбрасывает на берег разные вещи...
   - Топор, карабин, бусоль, бочку рома и бутылку с противоцинготным средством, - торжественно перечислил писатель.
   - Ром вычеркните, - быстро сказал редактор, - и потом, что это за бутылка с противоцинготным средством? Кому это нужно? Лучше бутылку чернил! И обязательно несгораемый шкаф.
   - Дался вам этот шкаф! Членские взносы можно отлично хранить в дупле баобаба. Кто их там украдет?
   - Как кто? А Робинзон? А председатель месткома? А освобожденные члены? А лавочная комиссия?
   - Разве она тоже спаслась? - трусливо спросил Молдаванцев.
   - Спаслась.
   Наступило молчание.
   - Может быть, и стол для заседаний выбросила волна?! - ехидно спросил автор.
   - Не-пре-мен-но! Надо же создать людям условия для работы. Ну, там графин с водой, колокольчик, скатерть. Скатерть пусть волна выбросит какую угодно. Можно красную, можно зеленую. Я не стесняю художественного творчества. Но вот, голубчик, что нужно сделать в первую очередь - это показать массу. Широкие слои трудящихся.
   - Волна не может выбросить массу, - заупрямился Молдаванцев. - Это идет вразрез с сюжетом.
   Подумайте! Волна вдруг выбрасывает на берег несколько десятков тысяч человек! Ведь это курам на смех.
   - Кстати, небольшое количество здорового, бодрого, жизнерадостного смеха, - вставил редактор, - никогда не помешает.
   - Нет! Волна этого не может сделать.
   - Почему волна? - удивился вдруг редактор.
   - А как же иначе масса попадет на остров? Ведь остров необитаемый?!
   - Кто вам сказал, что он необитаемый? Вы меня что-то путаете. Все ясно. Существует остров, лучше даже полуостров. Так оно спокойнее. И там происходит ряд занимательных, свежих, интересных приключений. Ведется профработа, иногда недостаточно ведется. Активистка вскрывает ряд неполадок, ну хоть бы в области собирания членских взносов. Ей помогают широкие слои. И раскаявшийся председатель. Под конец можно дать общее собрание. Это получится очень эффектно именно в художественном отношении. Ну, и все.
   - А Робинзон? - пролепетал Молдаванцев.
   - Да. Хорошо, что вы мне напомнили. Робинзон меня смущает. Выбросьте его совсем. Нелепая, ничем не оправданная фигура нытика.
   - Теперь все понятно, - сказал Молдаванцев гробовым голосом, - завтра будет готово.
   - Ну, всего. Творите. Кстати, у вас в начале романа происходит кораблекрушение. Знаете, не надо кораблекрушения. Пусть будет без кораблекрушения. Так будет занимательней. Правильно? Ну и хорошо. Будьте здоровы!
   Оставшись один, редактор радостно засмеялся.
   - Наконец-то, - сказал он, - у меня будет настоящее приключенческое и притом вполне художественное произведение.
  
   1932
  
   Как создавался Робинзон. - Впервые опубликован в газете "Правда", 1932, No 298, 27 октября, с подзаголовком "Рассказ".
   Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. III, "Советский писатель", М. 1939. В этом издании и в сборнике "Как создавался Робинзон", "Советский писатель", М. 1935, фельетон ошибочно датирован 1933 годом.
   Это произведение является первым выступлением Ильфа и Петрова в "Правде".
   Фельетон дал название первому сборнику фельетонов и рассказов Ильфа и Петрова.
  
  

"ЗАУРЯД - ИЗВЕСТНОСТЬ"

  
   Выслуга лет нужна не только для получения пенсии. Она требуется и для славы. Прошло то волшебное время, когда о писателе говорили: "Он лег спать никому не известным, а проснулся знаменитым". Теперь бывает скорее обратное - писатель ложится в постель знаменитым, а утром, еще сонный, читает газету, где о нем написано, что писатель он, в сущности, гадкий (омерзительный), и весь предыдущий трехлетний фимиам был роковой ошибкой критики.
   Пяти лет какой бы то ни было работы в литературе достаточно, чтобы создать автору маленькую домашнюю славу. Одноколесная фортуна осыпает его повестками, приглашениями на заседания, диспуты и товарищеские чаи ("непринужденная беседа затянулась далеко за"). В общем, его впускают в вагон. Теперь ему хорошо.
   Писатель Полуэксов отбарабанил установленный срок и получил положенную по штату зауряд-известность. Жизнь его была всем хороша. Утром он писал для души, днем для славы, а вечером для Радиоцентра.
   И вдруг ровная приличная жизнь окончилась.
   Его спросили:
   - Почему вы не напишете пьесы?
   Он не ответил, не обратил внимания. Мало ли о чем спрашивают писателя: почему вы не пишете для детей? Почему бы вам не писать водяную пантомиму с чудесами пиротехники или монолог с пением и чечеткой для разъездного агитфургона?
   Но фургон фургоном, а вопрос о пьесе стал повторяться все чаще. Спрашивали в редакциях, на улицах останавливали приятели. Один раз оконфузили Полуэксова даже в трамвае.
   - Филипп Семеныч! - закричал страшным голосом через весь вагон мало знакомый гражданин в каракулевом пирожке. - Это уже свинство, Филипп Семеныч. Хамство. Почему ты не напишешь пьесы?
   И все пассажиры посмотрели на Полуэксова с гадливостью. Он замешался и в смущении соскочил на ходу с задней площадки, за что и был оштрафован на три рубля.
   "Ну, - подумал он, - меня уже начинают штрафовать за то, что я не пишу пьесы".
   Дома приставали родственники. Кольцо сжималось. Наконец в квартиру ворвался человек весь в желтой коже и бросил на письменный стол договор.
   - Подписывайте, подписывайте, - сказал он быстро и повелительно, - вот здесь, внизу.
   - А вверху что? - спросил растерявшийся писатель.
   - А вверху известно что, - отвечала кожа, - с одной стороны Филипп Семеныч Полуэксов, именуемый в дальнейшем автором, и передвижной стационар драм-комедий, именуемый с другой стороны... Но это не важно. Подписывайте.
   - Но тут у вас обозначено, что я обязан представить пьесу из быта ИТР и прочей интеллигенции, объединившейся вокруг ВАРНИТСО? Тема мне, так сказать, мало знакома...
   - Тема условная, голубчик, - ласково ответила кожа.
   - Но тут уже и название проставлено - "Зразы".
   - Н... название условное. Все условное.
   - Как, неужели все условное?
   - Абсолютно все. Подписывайте скорей. Иначе я сам подпишу за вас.
   Тогда человек, именуемый в дальнейшем "автор", подписал.
   Что он мог еще сделать? Сопротивляться было нелепо. К тому же все условно и, может быть, обойдется мирно.
   - Пришлось, однако, отложить работу для души, славы и Радиоцентра и заняться обдумыванием пьесы.
   Знакомство с шедеврами мировой драматургии принесло Полуэксову первые крупицы знания в этом новом для него деле.
   Выяснилось, что герой пьесы совершает обычно нижеследующие поступки:
   а) Входит.
   б) Уходит.
   в) Снова входит.
   г) Смеется.
   д) Застреливается.
   Писателю стало легче.
   Усадив жену и свояченицу за подсчет реплик в пьесах Мольера и Бомарше, Полуэксов принялся разрабатывать сюжет.
   Главное действующее лицо ВХОДИТ в свою комнату и видит, что жена изменяет ему с не менее важным действующим лицом. Пораженный этим фактом, он УХОДИТ. Затем СНОВА ВХОДИТ с револьвером в руке. СМЕЕТСЯ и, произнеся горький монолог, ЗАСТРЕЛИВАЕТСЯ.
   Выходило очень неплохо. Свежо.
   Но тут в квартиру вломился человек в брезентовом костюме и сурово сказал:
   - Редакция газеты "Искусство не для искусства" поручила мне узнать, что вы собираетесь отобразить в пьесе "Зразы"?
   И, знаете, у Полуэксова не повернулся язык сказать, что "Зразы" - это чистая условность и что он собирается писать о любовном треугольнике (входит, уходит, смеется, застреливается). Он постыдно соврал. Сказал, что будет писать о борьбе двух миров.
   Теперь отступления не было. Будущее рисовалось уже менее ясно, потому что у Бомарше о борьбе двух миров не было сказано ни слова, и вся семейная работа по освоению наследия классиков могла свестись на нет.
   Пришлось изворачиваться. В пределах, конечно, классических ремарок.
   - Значит так, вредитель ВХОДИТ и, пользуясь тем, что честный специалист УХОДИТ, делает свое грязное дело. Но тут честный специалист СНОВА ВХОДИТ и разоблачительно смеется. А вредитель ЗАСТРЕЛИВАЕТСЯ. Это не Бомарше, но для передвижного стационара сойдет. К тому же человек в желтой коже совершенно ясно говорил, что абсолютно все должно быть условно.
   Дальше пошла, как говорится, техника дела. Режиссер Кошкин-Эриванский дописывал пьесу, так как, по его словам, не хватало целого акта. Полуэксов обижался, но Кошкин говорил... что все это условно, на сцене будет иначе и очень хорошо.
   Вообще условностей было многое множество. Состоялась премьера, автора вызывали свояченица с мужем, возникла горячая дискуссия, в газетах прогремели публичные диспуты, где автора условно называли талантливым.
   Одна лишь публика почему-то приняла пьесу всерьез и перестала на нее ходить после первого же представления.
   Полуэксов сначала волновался, но потом увидел, что мнение зрителей в конце концов вещь условная.
   Человек в желтой коже был прав - все оказалось условным, кроме послужного списка.
   А вот в послужной список легло новое, ничем не запятнанное художественное произведение. Для выслуги лет в искусстве это очень важно.
  
   1932
  
   "Зауряд-известность". - Впервые опубликован в газете "Советское искусство", 1932, No 50-51, 4 ноября. Подпись: Ф.Толстоевский. Фельетон не переиздавался.
   Печатается по тексту газеты "Советское искусство".
  
  

ВЕСЕЛЯЩАЯСЯ ЕДИНИЦА

  
   Вернемся к лету.
   Было такое нежное время в текущем бюджетном году. Был такой волшебный квартал - июнь, июль, август, когда косили траву на московских бульварах, летал перинный тополевый пух и в чистом вечернем небе резались наперегонки ласточки.
   И, ах, как плохо был проведен этот поэтический отрезок времени!
   В одном из столичных парков, где деревья бросали пышную тень на трескучий песок аллей, целое лето висел большой плакат:
   "Все на борьбу за здоровое гулянье?"
   Но никто здесь не гулял. Деревья праздно бросали свою тень, и ничья пролетарская пята не отпечаталась на отборном аллейном песке.
   Здесь не гуляли. Здесь только боролись. Боролись за здоровое гулянье.
   Борьба за этот весьма полезный и, очевидно, еще недостаточно освоенный вид отдыха происходила так. С утра идеологи отдыхательного дела залезали в фанерный павильон и, плотно закрыв окна, до самого вечера обсуждали, каким образом следует гулять. Курили при этом, конечно, немыслимо много. И если на лужайке появлялась робкая фигура гуляющего, его тотчас же кооптировали в президиум собрания как представителя от фланирующих масс.
   И с тех пор он уже не гулял. Он включался в борьбу.
   По поводу здорового гулянья велись болезненно страстные дебаты.
   - Товарищи, давно уже пора дать отпор вредным и чуждым теорийкам о том, что гулять можно просто так, вообще. Надо наконец осмыслить этот гулятельно-созидательный процесс, который некоторыми вульгаризаторами опошляется названием прогулки. Просто так, вообще, гуляют коровы (смех), собаки (громкий смех), кошки (смех всего зала). Мы должны, мы обязаны дать нагрузку каждой человеко-гуляющей единице. И эта единица должна, товарищи, не гулять, а, товарищи, должна проводить огромную прогулочную работу. (Голос с места: "Правильно!") Кое-какие попытки в этом направлении имеются. Вот проект товарища Горилло. Что предлагает товарищ Горилло? Товарищ Горилло предлагает навесить на спину каждого человеко-гуляющего художественно выполненный плакат на какую-нибудь актуальную тему - другдитевскую или госстраховскую. Например: "Пока ты здесь гуляешь, у тебя, может быть, горит квартира. Скорей застрахуй свое движимое имущество в Госстрахе". И прочее. Но, товарищи, как сделать так, чтобы человеко-единицы ни на минуту не упускали из виду плакатов и чтобы действие таковых было, так сказать, непрерывным и стопроцентным. Этого товарищ Горилло не учел, слона-то он и не приметил. (Смех.) А это можно сделать. Нужно добиться, чтобы гуляющие шли гуськом, в затылок друг другу, тогда обязательно перед глазами будет какой-нибудь плакат. В таком здоровом отдыхе можно провести часа два-три. (Голос с места: "Не много ли?") Да, товарищи, два-три часа. А если нужно, то и четыре и пять, товарищи. Ну-с, после короткого пятиминутного политперерыва устраивается веселая массовая игра под названием "Утиль-Уленшпигель". Всем единице-гуляющим выдаются художественно выполненные мусорны ящички и портативные крючья. Под гармошку затейники все ходят по парку, смотрят себе под ноги, и чуть кто заметит на земле тряпочку, старую калошу или бутылку из-под водки, то сейчас же хватает этот .полезный предмет крючком и кладет в художественно выполненный мусорный ящичек. При этом он выкрикивает начало злободневного лозунга, а остальные хором подхватывают окончание. Кроме того, счастливчик получает право участия в танцевальной игре "Узники капитала". (Голос с места: "А если играющие не будут смотреть под ноги, тогда что?") Не волнуйтесь, товарищ! (Смех.) Они будут смотреть под ноги. По правилам игры каждому участвующему навешивается на шею небольшая агитгирька, двадцать кило весу. Таким образом, воленсневоленс он будет смотреть под ноги, и игра, так сказать, не потеряет здоровой увлекательности. Таков суммарно, в общих чертах, план товарища Горилло.
   - А вот мне, товарищи, хотелось бы сказать два слова насчет плана товарища Горилло. Не слишком ли беспредметно такого рода гулянье? Нет ли тут голого смехачества, развлеченчества и увеселенчества! Нужно серьезней, товарищи. Для пожилого рабочего, которого мы хотим вовлечь в парк, это все слишком легкомысленно. Ему после работы хочется чего-нибудь более. Его прогулочные отправления должны происходить в трудовой атмосфере. Он, товарищи, вырос вширь и вглубь. Мы должны создать ему родную производственную обстановку. Вот, например, прекрасный летний аттракцион. Надо в нашем парке вырыть шахту глубиной в тридцать метров и спустить туда в бадье отдыхающего пожилого рабочего. И представляете себе его радость: на дне шахты он находит подземный политпрофилакторий, где всегда может получить нужные сведения по вопросам профчленства и дифпая. Тут вносят поправку, что хорошо бы там, в шахте, продавать нарзан. Я против, товарищи. Это в корне неверно, это отвлечет пожилую единицу от работы в профилактории. Лучше уж вместо нарзана продавать нашу брошюру: "Доведем до общего сознанья вопросы здорового гулянья".
   И вот что получилось. Государство отвело чудную рощу, ассигновало деньги и сказало: "Гуляйте! Дышите воздухом! Веселитесь!" И вместо того чтобы все это проделать (гулять, дышать, веселиться!), стали мучительно думать: "Как гулять? С кем гулять? По какому способу дышать воздухом? По какому методу веселиться?"
   Ужасно скучное заварили дело. Так вдруг стало панихидно, что самый воздух, так сказать, эфир и зефир, не лезет в рот гуляющим единицам.
   Могут не поверить тому, что здесь было рассказано, могут посчитать это безумным враньем, потребовать подкрепленья фактами, может быть, даже попросят предъявить живого товарища Горилло с его сверхъестественным планом культурного отдыха.
   Между тем все это чрезвычайно близко к истине. В любом парке можно найти следы титанической борьбы за здоровое гулянье при блистательном отсутствии самого гулянья.
   Великолепна, например, идея организации Центрального парка культуры и отдыха для московских пролетариев. Превосходна территория, отведенная под этот парк. Велики траты на его содержание.
   Но почему на иных мероприятиях парка лежит печать робости, преувеличенной осторожности, а главное - самой обыкновенной вагонной скуки?
   Не хочется умалять заслуга огромного штата работников парка, который, несомненно, безостановочно стремится к созданию подлинного Магнитостроя отдыха, но надо сказать прямо, что в парке господствует второй сорт культуры и второй сорт отдыха.
   А что касается развлечений, то тут дело уже не в сорте. Их нет, этих развлечений.
   - Как нет? - заголосит весь огромный штат. - А наш родимый спиральный спуск, краса и гордость увеселенческого сектора? Чего вам еще надо! А популярное перекидное колесо? А... а...
   Но вслед за этим "а" не последует никакого "б", потому что больше ничего нет. В лучшем и самом большом парке нашей страны, куда приходят сотни тысяч людей, есть два аттракциона: ярмарочное перекидное колесо и сенсация XIX века - спиральный спуск. Впрочем, если хорошо разобраться, то не очень он уж спиральный и вовсе не какой-нибудь особенный спуск. В сооружении его сказалась та робость, которая так свойственна парковым затеям. Спирали спуска сделаны такими отлогими, что вместо милой юношескому сердцу головокружительной поездки на коврике (в XIX веке это называлось сильными ощущениями), веселящаяся единица, кряхтя и отпихиваясь от бортов ногами, ползет вниз и прибывает к старту вся в поту. И только крупный разговор с начальником спуска дает те сильные ощущения, которые должен был принести самый спуск.
   Аттракционов в парке меньше, чем было в год его открытия. Куда, кстати, девалась "чертова комната"? То есть не чертова (черта нет, администрация парка это учла сразу, - раз бога нет, то и черта нет), а "таинственная комната"?
   Комната была не ахти какая, она не являлась пределом человеческой изобретательности. Но все же оттуда несся смех и бодрый визг посетителей. Она всем нравилась. А ее уничтожили.
   Почему же уничтожили эту чертову, то есть, извините, таинственную комнату?
   Воображению рисуются страшные подробности.
   Надо полагать, что смущение, внесенное этим аттракционом в сердца работников отдыхательного дела, было велико.
   - Что это за комната такая? Стены вертятся, люди смеются, черт знает что! Абсолютно бесхребетный, беспринципный аттракцион. Надо этой комнате дать смысловую нагрузку.
   Дали.
   Как у нас дается смысловая нагрузка? Повесили на стены плакаты - и все. Но тут выяснилось новое обстоятельство. Смысловая нагрузка не доходит. А не доходит потому, что стены все-таки вертятся и нельзя прочесть плакаты.
   - Надо, товарищи, остановить стены. Ничего не поделаешь.
   - Но тогда не будет аттракциона!
   - Почему же не будет? Будет чудный, вполне советский аттракцион. Человеко-гуляющий платит десять копеек и получает право просидеть в комнате пять минут, читая плакаты и расширяя таким образом свой кругозор.
   - Но ведь тут не будет ничего таинственного и вообще завлекательного!
   - И не надо ничего таинственного. И аттракцион надо назвать не вульгарно - вроде "комнаты чудес", а по-простому, по-нашему - "комната No 1". Очень заманчивое название. Увидите, как будет хорошо. Сразу исчезнет этот дурацкий, ничем не нагруженный смех.
   Было это так или несколько иначе - не важно. Главное было достигнуто. Таинственная комната исчезла, а вместе с ней исчезло и процентов сорок того смеха, который слышался в парке.
   Парковая администрация отыгрывается на всевозможных надписях, таблицах, диаграммах, призывах и аншлагах. Но вызывают большое сомнение эти картонные и фанерные методы работы. Особенно когда натыкаешься на огромную стеклянную заповедь, утвержденную в центре парка:
  

ПРЕВРАТИМ ПАРК В КУЗНИЦУ ВЫПОЛНЕНИЯ РЕШЕНИЙ

СЪЕЗДА ПРОФСОЮЗОВ

  
   Превратим парк в кузницу!
   Что может быть печальней такой перспективы! Как это нелучезарно! Какое надо иметь превратное понятие об отдыхе, чтобы воображать его себе в виде кузницы. Хотя бы даже кузницы выполнения решений.
   Иной из работников отдыхательного дела взовьется на дыбы.
   - Вот вы кто такие! Вы против выполнения решений!
   Нет, мы за выполнение решений. Мы только против превращения парка в кузницу канцелярских лозунгов и принадлежностей. И самым лучшим делом было бы не только призывать к выполнению решений, а выполнять эти решения. Превратить парк в место настоящего пролетарского отдыха, а не в городское четырехклассное училище для детей недостаточных мороженщиков, на которое парк очень сейчас походит.
   Естественно, что все живое устремляется на реку, каковую еще не успели перегородить картонной плотиной с надписью:
  

ПРЕВРАТИМ РЕКУ В НЕЗЫБЛЕМУЮ ГРАНИТНУЮ

ЦИТАДЕЛЬ ЗДОРОВОГО ОТДЫХА

  
  
   Между тем, невзирая на усилия отдыхательных идеологов, в парке сквозь "левый" культзагиб слышится радостный смех. Но парк тут ни при чем.
   Посетители смеются сами по себе. Они молоды. Им семнадцать лет. Молодость всегда смеется. Однако если не остановить борьбы за "превращение парка в кузницу", если не прекратить отчаянной свалки по поводу методов "борьбы за здоровое гулянье", то вскоре перестанут смеяться даже они - семнадцатилетние.
   Вот о чем необходимо столковаться зимой, чтобы опять не увидеть этого будущим летом.
  
   1932
  
   Веселящаяся единица. - Впервые опубликован в газете "Правда", 1932, No 312, 12 ноября.
   Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. III, "Советский писатель", М. 1939. В этом издании и в сборнике "Как создавался Робинзон", "Советский писатель", М. 1935, фельетон ошибочно датируется 1933 годом.
  
  

РАВНОДУШИЕ

  
   В том, что здесь будет рассказано, главное - это случай, происшедший на рассвете.
   Дело вот в чем.
   Молодые люди полюбили друг друга, поженились, говоря высокопарно - сочетались браком. Надо заметить, что свадьбы - вообще нередкое явление в нашей стране. Сплошь и рядом наблюдается, что люди вступают в брак, и дружеский обмен мнений, а равно звон стопочек на

Другие авторы
  • Фольбаум Николай Александрович
  • Беккер Густаво Адольфо
  • Клаудиус Маттиас
  • Сала Джордж Огастес Генри
  • Панаева Авдотья Яковлевна
  • Василевский Лев Маркович
  • Римский-Корсаков Александр Яковлевич
  • Кайзерман Григорий Яковлевич
  • Бартенев Петр Иванович
  • Юм Дэвид
  • Другие произведения
  • Воровский Вацлав Вацлавович - В кривом зеркале
  • Блок Александр Александрович - Возмездие
  • Воровский Вацлав Вацлавович - Добывание истины
  • Розанов Василий Васильевич - Еще о "демократии", Уитмене и Чуковском
  • Грин Александр - Дорога в никуда
  • Дельвиг Антон Антонович - Дмитрий Самозванец
  • Гребенка Евгений Павлович - Страшный зверь
  • Огарков Василий Васильевич - Демидовы. Их жизнь и деятельность
  • Карелин Владимир Александрович - Мигель Сервантес Сааведра и его книга "Дон-Кихот Ламанчский"
  • Бакунин Михаил Александрович - Политика Интернационала
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
    Просмотров: 317 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа