Леонтьев Константин Николаевич - О романах гр. Л. Н. Толстого

акъ будто спрашивая, не нужно ли еще что-нибудь сдѣлать.

   Когда происходили послѣдн³я содроган³я тѣла, оставленнаго духомъ, княжнаМар³я и Наташа были тутъ.

   - Кончилось?! - сказала княжна Мар³я, послѣ того, какъ тѣло его уже нѣсколько минутъ, неподвижно, холодѣя, лежало предъ ними. Наташа подошла, взглянула въ мертвые глаза и поспѣшила закрыть ихъ. Она закрыла ихъ и не поцѣловала ихъ, а приложилась къ тому, что было ближайшимъ воспоминан³емъ о немъ.

   "Куда онъ ушелъ? Гдѣ онъ теперь?.."

   И только...

  

  

   Въ этихъ трехъ изображен³яхъ смерти превосходно и со всею возможною, доступною человѣческому уму, точностью соблюдены всѣ тѣ оттѣнки и различ³я, изъ которыхъ одни зависятъ отъ рода болѣзни или вообще поражен³я организма, а друг³я отъ характера самого умирающаго и отъ идеаловъ, которыми онъ жилъ.

   Проскухинъ ничѣмъ не боленъ, смерть его внезапная, въ тревогѣ и смятен³и битвы. У него, конечно, есть постоянная мысль о смерти потому, что кругомъ его бьютъ людей, но нѣгь никакой подготовки чувствъ къ разлукѣ съ жизнъю. Проскухинъ къ тому же вовсе не идеаленъ ни въ какомъ смыслѣ; онъ и не религ³озенъ, не православенъ по чувствамъ, какъ другой офицеръ Михайловъ, описанный гр. Толстымъ въ томъ же очеркѣ. Михайловъ, ушибленный до крови въ голову камнемъ, думаетъ, что онъ убитъ, и восклицаетъ мысленно: "Господи! пр³ими духъ мой!" Проскухинъ, напротивъ того, воображаетъ, что онъ только контуженъ, и о Богѣ и душѣ своей вовсе не вспоминаетъ.

   Можно вообразить съ приблизительною удачей смятен³е мыслей и чувствъ во время сражен³я у дюжиннаго человѣка, не труса, но и не особенно храбраго и никакого высокаго идеала въ душѣ своей не носяшаго. Это можно испытать въ часы военныхъ опасностей, совершенно независимо отъ того, чѣмъ для насъ кончится сражен³е: смертью ли, раной ли, или благополучно.

   Но мы рѣшительно не знаемъ, что чувствуетъ и думаетъ человѣкъ, переходя эту неуловимую черту, которая зовется смертью. Изобразить смѣну чувствъ и мыслей у раненаго или контуженнаго человѣка - есть художественная смѣлость; изобразить же посмертное состоян³е души есть уже не смѣлость, а безсильная претенз³я - и больше ничего.

   Я потому и нахожу, напримѣръ, что въ изображен³и послѣднихъ дней и минутъ князя Андрея - не только поэз³и, но и правды больше, чѣмъ въ смерти Проскухина и Ивана Ильича, что въ этихъ послѣднихъ двухъ смертяхъ гр. Толстой рѣшительнѣе позволяетъ себѣ заглядывать за страшную и таинственную завѣсу, отдѣляющую жизнь земную отъ загробной, а въ описан³и кончины кн. Андрея онъ очень искусно избѣгаетъ этого.

   Проскухинъ убитъ, "не видитъ, не слышитъ" и т. д.

   У Ивана Ильича, напротивъ того, въ самыя послѣдн³я минуты и страха никакого не было потому, что и смерти не было.

   Вмѣсто смерти былъ свѣтъ. "Кончена смерть", сказалъ онъ себѣ. "Ея нѣтъ больше. Онъ втянулъ въ себя воздухъ, остановился на половинѣ вздоха, потянулся и умеръ".

   Конечно, такой изворотъ въ художественномъ смыслѣ несравненно умнѣе, глубже и тоныпе, чѣмъ рѣшительныя увѣрен³я, что Проскухинъ ничего не думалъ и не ви-дѣлъ.

   Здѣсь, въ изображен³и послѣднихъ минутъ Ивана Ильича, художникъ искусно оставляетъ читателя въ недоумѣн³и: что такое этотъ свѣтъ и т. п.? Быть можетъ, это затемненное сознан³е, нѣчто въ родѣ полубреда... И быть можетъ, это предчувств³е иной, несравненно болѣе ясной личной жизни, чѣмъ эта жизнь духа, еще связанная земною, извѣстною намъ плотью.

   Не надо забывать, при этомъ сужден³и, что между "Севастопольскими Очерками" и "Смертыо Ивана Ильича" прошло для гр. Толстого цѣлыхъ тридцать лѣтъ умственной работы и разнороднаго житейскаго опыта, и тогда будетъ понятно, что въ послѣдней повѣсти онъ постарался избѣжатъ своей прежней грубой рѣшительности. Иванъ Илы³чъ просто "умеръ", и только. Это лучше и съ точки зрѣн³я научной точности. Мы не имѣемъ никакого рац³ональнаго права утверждать, что душа не безсмертна и что послѣ того онѣмѣн³я, оцѣпенѣн³я и охлажден³я тѣла, которое мы зовемъ смертью, душа тоже ничего не чувствуетъ. И прибавимъ даже, что чѣмъ мы строже будемъ относиться къ научной точности, тѣмъ менѣе мы будемъ имѣть рац³ональнаго права отвергать то, чего мы не знаемъ по опыту. Здѣсь, именно здѣсь, по вопросу о посмертномъ состоян³и человѣка, - и вѣра, и метафизическ³я склонности наши вступаютъ въ полныя права. Незнан³емъ точной науки въ этомъ случаѣ очищено поле не только для сердечныхъ вѣрован³й, но и для философическихъ предпочтен³й. Боль сердца нашего и его жажда безсмерт³я пр³обрѣтаютъ на этомъ полѣ, очищенномъ и уступленномъ добросовѣстною, феноменальною наукой - рац³ональныя права. Разумъ мой, нигдѣ съ этою феноменальною наукой на этомъ пути не сталкиваясь, имѣетъ, такъ-сказать, разумное право слѣдовать указан³ямъ чувства, которое такъ нерѣдко бываетъ лишь правдивое предчувств³е будущей разсудочной истины.

   И такъ, въ этомъ смыслѣ полунаучной, или даже и совсѣмъ научной точности, самая смерть Ивана Ильича лучше, вѣрнѣе смерти Проскухина.

   Умеръ, и только. Но все-таки этотъ "черный мѣшокъ" и этотъ "свѣтъ" на яву-опять нѣчто въ родѣ безсильной попытки...

   Несравненно лучше взялся за дѣло гр. Толстой въ описан³и медленнаго и почти безболѣзненнаго умиран³я кн.

   Андрея. Я сказалъ, что тутъ и правды, и поэз³и больше, чѣмъ въ смертяхъ Ивана Ильича и Проскухина.

   Прежде скажу о правдѣ, или о точности. Я сказалъ, что хорошо, что, изображая самыя послѣдн³я минуты Ивана Ильича, авторъ оставилъ насъ въ недоумѣн³и - какой онъ свѣтъ на мгновен³е увидалъ, и въ какомъ состоян³и былъ въ эти минуты умъ умирающаго, въ полусознан³и или полубредѣ; что это лучше, чѣмъ рѣшительное и грубое опредѣлен³е посмертнаго состоян³я Проскухина. Но все-таки, это состоян³е недоумѣн³я моего для меня гораздо хуже, чѣмъ то несравненно болѣе ясное впечатлѣн³е, которое оставляетъ во мнѣ картина послѣднихъ часовъ и минутъ князя Андрея. Здѣсь тоже сказано просто, коротко и ясно: "Когда происходили послѣдн³я содроган³я тѣла, оставленнаго духомъ, княжна Марья и Наташа были тутъ.

   - Кончилось?! сказала княжна Марья.

   "Куда онъ ушелъ? Гдѣ онъ теперь?!."

   Прекрасно! И больше ничего намъ не нужно; подготовленные предсмертными подробностями и прекрасною картиной медленнаго изнурен³я и душевнаго просвѣтлѣн³я Андрея, мы вполнѣ удовлетворены тѣмъ, что авторъ въ самую послѣднюю минуту ограничился наиболѣе естественнымъ пр³емомъ: онъ поставилъ себя въ эту минуту на мѣсто Наташи и кн. Марьи, а не на мѣсто самого умирающаго или умершаго. Такъ-то оно вѣрнѣе!

   И относительно предшествующаго самымъ послѣднимъ минутамъ состоян³я кн. Андрея надо тоже сказать, что гр. Толстой, изображая свои собственныя страшныя мысли о смерти (оно ломится въ дверь) въ видѣ сновидѣн³я Андрея въ полузабытьи, - прямѣе, чѣмъ въ изображен³и какого-то чернаго мѣшка и какого-то свѣта, удовлетворяетъ требован³ямъ психическаго реализма. Кн. Андрей спитъ или полуспитъ и полубредитъ, онъ во снѣ видитъ, что онъ умеръ, и просыпается... Эго правдоподобно и содержитъ вмѣстѣ съ тѣмъ далек³й и глубок³й намекъ на нѣчто мистическое, на пробужден³е вѣчной души, послѣ тѣлесной смерти.

   Въ необычайной поэтичности изображен³я послѣднихъ дней жизни и тихой, трогательной кончины Андрея Болконскаго также множество правды и психологической, и медицинской. Обѣ правдивости станутъ еще яснѣе, если опять сравнить эту смерть со смерт³ю Ивана Ильича. Впрочемъ, здѣсь я, сравнивая обѣ эти смерти, - не одной только работѣ и не одному только творчеству хочу отдать предпочтен³е предъ другою работой или творчествомъ, а самому кн. Андрею предъ Иваномъ Ильичемъ. Работа или творчество (за указаинымъ прежде исключен³емъ "мѣшка" и "свѣта") одинаково прекрасны въ обоихъ случаяхъ; но самъ Иванъ Ильичъ - это одинъ изъ ничтожныхъ героевъ гр. Толстого; Андрей же Болконск³й - самый поэтическ³й изъ всѣхъ героевъ. Ивана Ильича самъ авторъ жалѣетъ только какъ страдальца, но онъ презираетъ его характеръ, его жизнь, его идеалы... Кн. Болконскаго онъ любитъ; онъ видимо восхищается имъ, не скрывая его недостатковъ.

   Кн. Андрей умираетъ тихо, на рукахъ двухъ любимыхъ и любящихъ его женщинъ; умираетъ медленно отъ глубокой и обширной раны, полученной въ м³ровой битвѣ подъ великимъ и славнымъ Бородинымъ.

   Иванъ Ильичъ кончается тоже доволыю медленно, но жестоко и ужасно во всѣхъ отношен³яхъ. И здѣсь, какъ я говорилъ уже, сохранена авторомъ строго и медицинская, и нравственная правда. Мног³я хроническ³я страдан³я брюшныхъ органовъ причиняютъ жесточайш³я боли. Мнѣ кажется, что гр. Толстой хотѣлъ указать на образован³е внутренняго нарыва, когда онъ упомянулъ о внезапно начавшейся подъ конецъ стрѣляющей и винтящей - жестокой боли. Это не наружное нагноен³е огнестрѣльной и открытой раны это совсѣмъ иной процессъ, истинно ужасный! Видалъ я и самъ такихъ умирающихъ. Нравственное состоян³е Ивана Ильича тоже истекаетъ и изъ рода болѣзни, и изъ собственнаго характера его. Его озлоблен³е на людей, его непримиримость, его бѣшеный ропотъ на Бога, о которомъ онъ вообще видимо вовсе и не думаетъ, а вспоминаетъ о Немъ на минуту лишь для того, чтобы и Его укорить за свои страдан³я - все это естественно. Этотъ человѣкъ никогда не искалъ ничего высшаго, идеальнаго ни въ религ³и, ни въ любви къ женщинѣ, ни въ области мысли для мысли, ни даже въ политикѣ. Доволенъ онъ былъ на землѣ сравнителъно малымъ, среднимъ - во всемъ. Доволенъ не вслѣдств³е побѣды смирен³я и страха Бож³я надъ гордымъ умомъ, надъ страстнымъ сердцемъ, надъ могучею фантаз³ей, какъ бываетъ нерѣдко доволенъ и среднимъ, и малымъ, и даже горестнымъ и низкимъ человѣкъ, богатый дарами природы, подъ долгимъ давлен³емъ аскетическихъ идеаловъ и религ³озныхъ чувствъ. Нѣтъ! Иванъ Ильичъ былъ, какъ мног³е, просто-напросто доволенъ своею буржуазност³ю! Онъ не думалъ ни о чемъ высокомъ, страшномъ, широкомъ, чудовищномъ, идеальномъ, - и событ³е страшное, высокое, чудовищное въ своемъ родѣ - смерть безсмысленная, неожиданная, неотвратимая и, по самой причинѣ своей (легкому ушибу) въ высшей степени обидная, захватила его врасплохъ. Въ загробную жизнь онъ, видимо, не вѣритъ, хотя и причастился кой-какъ по предложен³ю жены; ибо кто вѣритъ въ эту жизнь, тотъ объ ней часто и здоровый думаетъ, заставляетъ себя даже нерѣдко насильно думать о ней и причаститься очень радъ и здоровый. Больной Иванъ Ильичъ, къ несчаст³ю его, ни въ чемъ не симпатиченъ. Въ одномъ только всяк³й можетъ (и даже пожалуй, что и долженъ) ему сочувствоватъ, - это въ его досадѣ на притворство и ложь окружающихъ, изъ которыхъ никто (кромѣ мужика Герасима) не умѣетъ ему прямо сказать: "да, ты умираешь! Готовься!"

   Эта отвратителъная "деликатность", въ высшей степени унижающая наше достоинство какимъ-то воображен³емъ, что больному горькая правда непремѣнно отравитъ послѣдн³е его дни и часы, не знаю когда и кѣмъ введена въ обычай. Вѣрно одно то, что этотъ малодушный обычай доказываетъ глубину безвѣр³я в средѣ нашего по-дурацки просвѣщеннаго большинства. Человѣкъ самъ вѣрующ³й, напротивъ того, побоится не сказать умирающему, что онъ долженъ умереть. Онъ помнитъ изречен³е: "въ чемъ застану - въ томъ и сужу", и, какъ ни жалко и ни больно будетъ огорчить близкаго страдальца, онъ подавитъ въ себѣ эту жалость; онъ сочтетъ обязанностью своею хоть усилен³емъ страха подвинуть его къ покаян³ю и серьезному богомысл³ю... Въ монастыряхъ, въ этихъ спасительныхъ хранилищахъ христ³анскихъ предан³й - никогда не стѣсняются говорить людямъ заранѣе прямо, что ихъ ожидаетъ смерть...

   Но въ той, буржуазно-дѣловой, душевно-опустошенной средѣ, въ которой вращался Иванъ Ильичъ (средѣ - увы! слишкомъ намъ знакомой!) не позволяется съ христ³анскимъ мужествомъ приготовлять людей къ смерти...

   Негодуя на это, Иванъ Ильичъ былъ правъ; хоть и это правдивое негодован³е у него происходило тоже не отъ обладан³я высшимъ какимъ-нибудь идеаломъ (которымъ обладаетъ и мужикъ Герасимъ: "всѣ помирать будемъ)" - а просто отъ раздражен³я на всѣхъ и на все.

   Смерть Ивана Ильича - это отвратительная и вѣрно-изображенная проза смерти человѣка прозаическаго и дюжиннаго. Смерть князя Андрея - это также съ неменьшею правдой изображенная поэтическая кончина человѣка, еще и въ здоровомъ состоян³и идеально всегда настроеннаго.

   Князя Андрея, я сказалъ, гр. Толстой любитъ и даже какъ будто восхищается имъ. Выше, полнѣе, идеальнѣе кн. Андрея гр. Толстой не изображалъ никого. Я не говорю, что онъ его идеализировалъ; ничуть; я говорю, что Болконск³й самъ у него вышелъ идеальнымъ. Это правдиво, глубоко и необычайно тонко изображенный идеалистъ, характера твердаго и энергическаго. Онъ выше всѣхъ другихъ главныхъ молодыхъ героевъ, и въ "Войнѣ и Мирѣ", и въ "Карениной". Николай Ростовъ - просто хорош³й человѣкъ; онъ не уменъ; у него сильныя убѣжден³я сердца, но нѣть уже никакихъ стремлен³й ума. Благородный и мыслящ³й Пьеръ безобразенъ своею тучностыо и неловкостыо; онъ смѣшонъ; онъ безхарактеренъ, и самое безстраш³е его на половину происходитъ отъ задумчивости и разсѣянности. Левинъ - умомъ такой же идеалистъ и "искатель", какъ кн. Андрей, но гораздо безтолковѣе его; онъ къ тому же не имѣетъ его внѣшней тонкости, ловкости, красоты, физическаго изящества и вообще какъ-то грубѣе, нескладнѣе его, менѣе во всецѣлости своей поэтиченъ.

   Вронск³й поэтиченъ по внѣшности; онъ предъ кн. Андреемъ имѣетъ даже одно преимущество (очень въ нашъ вѣкъ важное): онъ гораздо здоровѣе его и духомъ, и тѣломъ, покойнѣе, тверже, ровнѣе; но онъ тупѣе Болконскаго; онъ несравненно больше его "terre a terre". Вронск³й поэтиченъ только со стороны, объективно поэтиченъ; субъективно, умомъ своимъ, онъ не слишкомъ идеаленъ. Если онъ идеалистъ въ сердечныхъ чувствахъ своихъ, то это не столько по натурѣ, сколько благодаря тонкому воспитан³ю и рыцарскому духу, еще не угасшему въ средѣ нашей военной знати. Ограничивъ съ этой стороны силы Вронского, и безъ того богатыя, авторъ обнаружилъ этимъ пр³емомъ своимъ велик³й художественный тактъ и удивительное чувство мѣры. Рѣшившись придать столь сильному характеру Вронскаго еще и умъ Левина или кн. Андрея, - надо было бы писать и романъ уже совсѣмъ иной; пришлось бы изображать романъ изъ молодости великаго, ген³альиаго человѣкъ, который подавлялъ бы своими душевными силами все окружающее, и неудобно было бы вести вровень съ его истор³ей скромную, помѣщичью и моральную истор³ю Левина. (И такъ какъ есть - на половинѣ Левина и Китти все-таки немножко поскучнѣе, чѣмъ на половинѣ Анны и Вронскаго).

   И такъ, - даже и Вронск³й, въ совокупности своихъ качествъ, приключен³й и своихъ наклонностей и стремлен³й, - менѣе поэтиченъ, чѣмъ кн. Андрей. Придерживаясь прежней терминолог³и, можно сказать, что идеальность и поэтичность Болконскаго и объективна, и субъективна, т.-е. и намъ, читателямъ, и Наташѣ, и Пьеру онъ представляется красивымъ, очень храбрымъ, очень умнымъ, тонкимъ, образованнымъ, дѣловымъ, благороднымъ и любящимъ все прекрасное. И гордость, и честолюб³е его, и нѣкоторые капризы его, и даже сухость съ женой (столь скучною) - все это нравится намъ. И собственный внутренн³й м³ръ его исполненъ идеалъныхъ и высокихъ стремлен³й: къ серьезной дружбѣ, къ романической любви, къ патр³отизму, къ честной, заслуженной славѣ и даже къ религ³озному мистицизму, который, къ сожалѣн³ю, не успѣлъ только принять болѣе опредѣленной и ясной (догматической) формы.

   Вотъ каковъ князь Андрей у Толстого.

   Перебирая мысленно всѣхъ лучшихъ героевъ нашей литературы со времень Онѣгина и до Троекурова (у Маркевича) включительно, вспоминая Печорина, Рудина и т. д., нельзя не притти къ тому выводу, что, по совокупности и изящныхъ, и высокихъ свойствъ, - кн. Андрей, принимаемый какъ живой, дѣйствительный человѣкъ (и безъ отношен³я къ эпохѣ), выше и полнѣе ихъ всѣхъ! За исключен³емъ развѣ физической силы и здороваго духа, какъ я уже упоминалъ, ибо съ этой стороны Вронск³й и Троекуровъ превосходятъ его.

   И вотъ этотъ человѣкъ, исполненный надеждъ и дарован³й, раненъ смертельно въ страшной битвѣ за родину... И онъ медленно и кротко умираетъ на рукахъ преданной сестры и недавно еще такъ страстно любимой имъ Наташи!

   Поэтичнѣе этой смерти придумать невозможно, и вся эта поэз³я сплошь ничто иное, какъ истинная правда жизни. Ни одной фальшивой ноты, ни одной натяжки, ни тѣни преувеличен³я, или того, что зовутъ "ходульностью".

   Кн. Андрей долженъ былъ такъ идеально умирать!

   Но гр. Толстой реалистъ: онъ помнитъ, что какъ бы ни былъ идеаленъ въ предсмертныхъ помыслахъ своихъ человѣкъ, чистота и постоянство такихъ помысловъ зависятъ много и отъ рода болѣзии, отъ которой онъ умираетъ. Кн. Андрей умираетъ, изнуряемый медленно наружнымъ нагноен³емъ, - быть можетъ у него нѣсколько были повреждены и кишки. Служа военнымъ врачемъ во время Крымской войны, я видѣлъ самъ, какъ большею част³ю тихо и мирно гасли люди и отъ обширныхъ нагноен³й, и отъ хроническаго поражен³я кишокъ. Равнодуш³е, какая-то отрѣшенность отъ всего окружающаго... Такъ угасаетъ и князь Андрей, думая о м³ровой любви, о смерти и о Богѣ (такъ, по крайней мѣрѣ, какъ онъ Бога могъ понимать, при своемъ филантропическомъ пантеизмѣ).

   Правда, хотѣлось бы, очень хотѣлось бы на этомъ свѣтло-голубомъ, небесномъ и безконечномъ фонѣ его слишкомъ общихъ мечтан³й начертать твердые и ясные контуры догматическаго христ³анства. Больно, что ихъ нѣтъ - этихъ начертан³й на слишкомъ блѣдной и безбрежной лазури его внутренняго м³ра! - Очень больно, что нѣтъ у насъ уже возможности помочь перерожден³ю этого гуманнаго и туманнаго пантеизма въ тотъ твердый и архитектурный спиритуализмъ, который составляетъ отличительный характеръ настоящаго (церковнаго) христ³анства! Пр³ятно, что къ этой "кончинѣ живота" можно приложить почти всѣ трогательные эпитеты церковнаго молен³я: - и "мирная кончина", и "безболѣзненная" и, конечно, ужъ "не постыдная", а "честная и славная!" Но оченъ обидно, что главнаго изъ этихъ эпитетовъ "кончина живота христ³анская" - произнести нельзя! Конечно, жаль, и больно, и обидно.

   Но и самое сожалѣн³е этого рода доказываетъ только, до чего Толстой можетъ стать иногда "властителемъ нашихъ думъ" и до чего въ хорошемъ смыслѣ реальны у него самыя идеалъныя его лица.

   По православному чувству - намъ невозможно, даже и при всей доброй волѣ, сочувствовать своевольнымъ и безформеннымъ вѣрован³ямъ князя Андрея, - но въ то же время невозможно намъ его самого не любить; невозможно и не наслаждаться ген³емъ автора, "благоговѣя богомольно передъ святыней красоты".

   Подобнаго, равнаго этому описан³ю смерти кн. Болконскаго, и въ томъ же родѣ, мы не найдемъ ничего ни въ "Аннѣ Карениной", ни въ какомъ-либо другомъ изъ сочинен³й гр. Толстого. Нѣтъ у нсго другого описан³я смерти, равнаго этому по высотѣ поэз³и.

   Въ "Карениной" - есть двѣ смерти: смерть Николая Левина отъ чахотки и самоуб³йство Анны.

   Неудачное посягновен³е Вронскаго ыа свою жизнъ ограничилось лишь обморокомъ отъ кровотечен³я, и потому о немъ здѣсь не нужна и рѣчь.

   Разсказъ о смерти Николая Левина можетъ считаться безукоризненно-точнымъ, какъ образецъ наблюден³я чисто внѣшняго надъ умирающимъ извѣстнаго рода. На смерть чахоточнаго это все очень похоже. Все наблюден³е ведется отъ лица Константина Левина, и въ душу самого Николая Левина авторъ на этотъ разъ не проникаетъ. Какъ художеетвенный пр³емъ - это очень похвально въ данномъ случаѣ. Анализомъ внутреннимъ Толстой занимался уже много въ другихъ случаяхъ, и читателя это могло бы, наконецъ, утомить, тѣмъ легче, что самъ-то Николай Левинъ, сколько ни жалѣй его любящ³й его съ дѣтства братъ, намъ-то все-таки не особенно интересенъ. Это одинъ изъ тѣхъ несносныхъ, неисправимыхъ и потерянныхъ (чаще всего по собственной винѣ) русскихъ людей, которыхъ въ наше время такъ много и къ которымъ относиться терпѣливо (и то до извѣстнаго предѣла) можно только по наивысшему чувству христ³анской любви; но нравиться кому же они могутъ?

   Разсказъ о смерти Николая Левина безукоризненно точенъ, но поэз³и - ни въ самомъ Николаѣ, ни въ картинѣ его кончины нѣтъ никакой.

   Что касается до насильственной и внезапной смерти Анны, то тутъ и рѣчи, конечно, не могло быть о процессѣ умиран³я собственно. Долгая и подробная рѣчь идетъ лишь о тѣхъ размышлен³яхъ и чувствахъ, послѣдовательность которыхъ привела, наконецъ, героиню къ послѣднему рѣшен³ю. И эта послѣдовательность, какъ я уже говорилъ, выдержана до изумительнаго совершенства.

   Но вся точность эта, по-моему, испорчена заключительными словами, когда Анну уже потащило за спину колесо вагона: "И свѣча, при которой она читала, исполненную тревогъ, обмановъ и зла, книгу, вспыхнула болѣе яркимъ, чѣмъ когда-нибудь, свѣтомъ, освѣтила ей все то, что прежде было во мракѣ, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла".

   Что такое эти слова? - Эта свѣча и т. д.? Красивое иносказан³е, и больше ничего! Ловк³й оборотъ для прикрыт³я полнаго незнан³я и непониман³я дѣйствительности въ такую минуту. - Какая свѣча?-Какъ это она и ярче вспыхнула, и затрещала? И въ какомъ смыелѣ навсегда потухла? - вникнувъ хоть немного въ самое дѣло, снявши поэтичную оболочку красивыхъ словъ, - ничего и вообразить здѣсь нельзя...

   "Обманъ" этихъ послѣднихъ словъ нельзя назвать даже и "возвышающимъ насъ". Вѣдь въ словахъ: "свѣча навсегда потухла" заключается прямой намекъ на отрицан³е личнаго безсмерт³я. - Ибо не только человѣкъ, всѣмъ сердцемъ вѣрующ³й въ безсмерт³е души, но и тотъ, кто только допускаетъ въ умѣ возможность этого безсмерт³я, не можетъ никакъ вообразить, что послѣ смерти стало темнѣе, стало ничего не видно. - Напротивъ того, - независимо даже отъ безусловнаго подчинен³я нашего догматическимъ указан³ямъ христ³анства, однимъ разумомъ такой человѣкъ, признающ³й безсмерт³е души, долженъ неизбѣжно дойти до предположен³я, что мы послѣ смерти видимъ и понимаемъ все несравненно яснѣе и неизмѣримо шире прежняго. Что-нибудь одно изъ двухъ: или нѣтъ безсмерт³я, и тогда, конечно, - все мракъ и "нирвана", или есть безсмерт³е, и тогда душа освобождается отъ стѣсняющихъ ее узъ земной плоти; другими словами - видитъ, слышитъ и понимаетъ все лучше и яснѣе.

   Въ какой мѣрѣ видитъ яснѣе, въ какихъ отношен³яхъ понимаетъ лучше - мы не знаемъ; но во всякомъ случаѣ предполагать, что душа видитъ хуже и понимаетъ темнѣе послѣ смерти - мы никакъ не можемъ. Такое предположен³е разума о болѣе ясномъ посмертномъ пониман³и - ничуть не противорѣчитъ и учен³ю церкви о загробныхъ наградахъ и наказан³яхъ, о вѣчномъ блаженствѣ и вѣчныхъ мукахъ, - ибо и блаженствовать въ высшей степени нельзя безъ высшаго самосознан³я, и мучен³е, чтобы достичь наисильнѣйшей степени, должно быть вполнѣ сознательнымъ. А если такъ, то какое же "возвышен³е духа" мы найдемъ въ "обманѣ" тѣхъ лишнихъ, хоть съ виду и поэтическихъ словъ ("свѣча" и т. д.), которыми авторъ прикрылъ ловко и красиво что-то... невѣр³е ли свое или непослѣдовательность своей мысли... не знаю?

   И безъ того "все такъ дурно" въ жизни, не только по мнѣн³ю Анны, доведенной своею страстью до отчаян³я, но, видимо и по слишкомъ ужъ строгому мнѣн³ю автора... И вдругъ и тамъ-или нѣтъ вовсе ничего, или есть, но гораздо темнѣе.

   Итакъ, въ этихъ словахъ: "свѣчка", "мракъ" - нѣтъ ни строгой точности, ни настоящей поэз³и. Настоящую поэз³ю не сорвешь съ явлен³я, какъ одежду или маску: она есть сущность прекраснаго явлен³я.

   Когда графъ Толстой отъ своего лица нарисовалъ намъ страшный сонъ князя Андрея, когда оно (смерть) ломилось въ припертую дверь, - эту поэз³ю, и трогательную, и ужасную, насильно, такъ сказать, не оторвешь отъ самаго дѣла. Это оно страшно и загадочно, какъ сама смерть, и фантастично, какъ сновидѣн³е. Здѣсь - и поэз³я, и точность, и реальность, и возвышенность!..

   "Свѣчка" Анны - это "мѣшокъ" и "свѣтъ" Ивана Ильича наяву; это что-то въ родѣ неясной, не особенно счастливой аллегор³и... А "навсегда потухла" - это то же, что въ смерти Проскухина - "ничего не видѣлъ, не слышалъ" и т. д.

   Почемъ графъ Толстой это знаетъ? Онъ изъ мертвыхъ не воскресалъ и съ нами послѣ воскресен³я своего не видался. Вѣрить же ему, напримѣръ, такъ, какъ вѣрятъ люди папѣ или Вселенскому Собору, или духовному старцу - мы вѣдь ничуть ни разумомъ, ни сердцемъ не обязаны.

   Вотъ еще, между прочимъ, почему я, говоря о смерти князя Андрея, сказалъ, что и въ "Аннѣ Карениной" ничего равнаго этимъ страницамъ нѣтъ.

   Въ описан³и смерти Николая Левина много правды, но мало поэз³и; въ изображен³и послѣдней минуты Анны нѣтъ твердой правды, и поэз³я послѣднихъ словъ - поэз³я обманная; это именно то, что зовется риторикой - красивая фраза безъ опредѣленнаго и живого содержан³я.

   Въ изображен³и смерти кн. Андрея есть все...

   Въ главахъ вступительныхъ моихъ я говорилъ, что вообще поэз³и и гранд³озности въ "Войнѣ и мирѣ" гораздо больше, чѣмъ въ "Карениной". Эта мысль моя приложима, какъ нельзя лучше, и къ этому частному вопросу: какъ и гдѣ лучше изображена смерть въ романахъ Толстого. Всѣ изображен³я смертей и предсмертныхъ минутъ въ "Войнѣ и мирѣ" въ своемъ родѣ превосходны и вѣрны дѣйствительности вообще (съ ихъ внѣшней стороны особенно). Такова мгновенная смерть Пети Ростова въ пылу боевого одушевлен³я; такова и простая, православная, почтенная и кроткая, хотя и довольно обыкновенная кончина добраго старика графа Ростова. Очень хороша была бы и смертъ стараго князя Болконскаго, пораженнаго апоплекс³ей оттого, что Бонапартъ "осмѣлился" притти въ Росс³ю, - если бы не случилось тутъ автору погнаться еще разъ за тѣмъ несноснымъ звукоподражан³емъ, отъ котораго въ "Карениной" онъ, слава Богу, совсѣмъ отказался. Напримѣръ: "Го-го бои!" - говоритъ умирающ³й старикъ; это, извольте вѣрить - значитъ "душа болитъ!" - И дочь догадывается!

   Это "го-го", конечно, настолько же неумѣстно и претенц³озно, какъ и намѣрен³е увѣрить насъ, что послѣ смерти все темно; но оно вдобавокъ еще и ужасно нескладно и безъ надобности какофонично. Но сама по себѣ апоплекс³я надменнаго патр³ота екатерининскихъ временъ отъ изумлен³я и гнѣва, что французы как³е-то осмѣлились вступить даже въ Смоленскую губерн³ю - это и вѣрно и возвышенно.

   Даже смерть отъ родовъ молодой жены кн. Андрея изображена у автора съ особаго рода высокимъ трагизмомъ, въ жизни весьма нерѣдкимъ. Сама по себѣ эта молодая женщина не располагаетъ къ себѣ сердце читателя. Такъ какъ мужъ ея, напротивъ того, почти съ перваго появлен³я своего, становится любимцемъ нашимъ, и сочувств³е наше къ нему все растетъ и растетъ - то княгиня Лиза возбуждаетъ у насъ нѣкоторое нерасположен³е къ себѣ уже тѣмъ однимъ, что она не понимаетъ мужа и во всемъ какъ бы помѣха ему; характеръ ея какой-то средн³й и ничтожный; она ниже всѣхъ другихъ молодыхъ женщинъ "Войны и мира". Лживая, порочная и грубая сердцемъ "Эленъ Безухова" - и та, по крайней мѣрѣ, крупнѣе ея во всемъ. Она безпрестанно возмущаетъ нравственное чувство читателя; княгиня Лиза даже и этого рода сильнаго впечатлѣн³я не производитъ; мы только тяготимся ею изъ участ³я къ ея даровитому мужу. И вотъ эта дюжинная, но красивая и вовсе не злая, а только пустая женщина гибнетъ неожиданно, исчезаетъ мгновенно со сцены жизненной, произведя на свѣтъ ребенка отъ того самаго мужа, которому она такъ надоѣла. Никто не винитъ, конечно, кн. Андрея; но всяк³й понимаетъ, какъ ему было больно и даже совѣстно, когда онъ видѣлъ этотъ жалобно раскрытый ротикъ, который точно будто хотѣлъ сказать: "За что вы это со мной сдѣлали?". И этотъ, тоже неожиданный пр³ѣздъ мужа съ войны, - мужа, который самъ былъ такъ долго при смерти отъ раны! Этотъ роковой зимн³й вечеръ въ богатомъ княжескомъ имѣн³и!.. Да - это истинный трагизмъ! Это поэз³я жизненной правды!

   Не могу воздержаться еще, чтобы не напомнить здѣсь и объ Анатолѣ Курагинѣ. Его смерть не описана; мы только знаемъ, что онъ умеръ, вѣроятно, отъ послѣдств³й ампутац³и. Но мы вмѣстѣ съ Болконскимъ видимъ этого глуповатаго красавца и безстыднаго повѣсу рыдающимъ, какъ дитя, на ампутац³онномъ столѣ, послѣ Бородина, гдѣ и онъ не хуже другихъ бился за родину. И вмѣстѣ съ княземъ Андреемъ не только прощаемъ ему, но даже любимъ его, жалѣемъ всѣмъ сердцемъ въ эту великую минуту.

   Да, смертей много въ "Войнѣ и мирѣ", и всѣ онѣ изображены - и разнообразно, и превосходно. Этого рода возвышеннаго гораздо меньше въ "Карениной".

   Что касается до другого вопроса, до вопроса о большей, по-моему мнѣн³ю, органической связности душевнаго анализа съ развит³емъ самаго дѣйств³я въ "Аннѣ Карениной", то объ этомъ надо говорить еще разъ особо, сверхъ того, что я сказалъ выше.

  

  

   Я кончилъ о психическомъ анализѣ болѣзненныхъ и предсмертныхъ состоян³й; теперь обращусь къ описан³ямъ сновидѣн³й, дремоты и полусна въ здоровомъ состоян³и и разныхъ фантазирован³й на яву. Въ "Войнѣ и Мирѣ" есть нѣсколько такихъ изображен³й, и всѣ они хороши, хотя и въ разной степени.

   Примѣромъ послѣдняго состоян³я (т.-е. фантаз³и на яву) можетъ служить капитанъ Тушинъ на своей баттареѣ у Шёнграбена, когда онъ, совсѣмъ забывая объ опасности и увлеченный артиллер³йскою стрѣльбой, воображаетъ, что тамъ, "гдѣ дымятся непр³ятельск³е выстрѣлы, кто-то невидимый куритъ трубку"... и т. д.; прозываетъ одну изъ своихъ пушекъ "Матвѣевной" и восклицаетъ мысленно: "Ну, Матвѣевна, матушка, не выдавай!"

   Или еще: - "Ишъ задышала опять, задышала!" (про звукъ то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрѣлки, представлявшейся ему чьимъ-то дыхан³емъ).

   "Муравьями представлялись ему французы около своихъ оруд³й". "Красавецъ и пьяница, первый нумеръ втораго оруд³я, въ его м³рѣ былъ дядя".

   "Самъ онъ представлялся себѣ огромнаго роста, мощнымъ мужчиной, который обѣими руками швырялъ французамъ ядра".

   Примѣромъ прекрасно изображеннаго, чистаго, настоящаго сновидѣн³я можетъ служитъ сонъ Николеньки Болконскаго (въ концѣ "Войны и Мира"):

   "Николенька, только-что проснувшись въ холодномъ поту, съ широко раскрытыми глазами, сидѣлъ на своей постели и смотрѣлъ передъ собою. Страшный сонъ разбудилъ его. Онъ видѣлъ во снѣ себя и Пьера въ каскахъ, такихъ, которыя были нарисованы въ издан³и Плутарха. Они съ дядей Пьеромъ шли впереди огромнаго войска. Войско это было составлено изъ бѣлыхъ, косыхъ лин³й, наполнявшихъ воздухъ, подобно тѣмъ паутинамъ, которыя летаютъ осенью и которыя Десаль (гувернеръ) называлъ le fil de la Vierge. Впереди была слава, такая же, какъ и эти нити, но только нѣсколько плотнѣе. Они, - онъ и Пьеръ, - неслись легко и радостно все ближе и ближе къ цѣли. Вдругъ нити, которыя двигали ихъ, стали ослабѣвать, путаться; стало тяжело. И дядя Николай Ильичъ остановился передъ ними въ грозной и строгой позѣ.

   "Это вы сдѣлали? сказалъ онъ, указывая на поломанные сургучи и перья. Я любилъ васъ, но Аракчеевъ велѣлъ мнѣ, и я убью перваго, кто двинется впередъ!"

   "Николенька оглянулся на Пьера, но Пьера уже не было. Пьеръ былъ отецъ - князь Андрей, и отецъ не имѣлъ образа и формы, но онъ былъ, и, видя его, Николенька почувствовалъ слабость любви: онъ почувствовалъ себя безсильнымъ, безкостнымъ и жидкимъ. Отецъ ласкалъ и жалѣлъ его. Но дядя Николай Ильичъ все ближе и ближе надвигался на нихъ. Ужасъ охватилъ Николеньку, и онъ проснулся".

   Первоначальная дремота засыпан³я овладѣваетъ Петей Ростовымъ съ вечера передъ партизанскимъ нападен³емъ на французовъ и передъ его неожиданною для читателя смертыо.

   Полудремота утренняго пробужден³я, когда человѣкъ еще видитъ и даже думаетъ что-нибудь во снѣ, а между тѣмъ его будятъ друг³е люди, и слова этихъ людей путаются у него съ его собственными думами - это странное состоян³е тѣла и духа очень правдиво представлено тамъ, гдѣ Пьера Безухова, уснувшаго послѣ Бородина на постояломъ дворѣ, будитъ его берейторъ словами "запрягать надо". А онъ полуспитъ, полуслышитъ и, размышляя въ неоконченномъ сновидѣн³и о своей теофилантроп³и, почти восклицаетъ: "да, да, не соединять, а сопрягать надо!"

   Эти всѣ три примѣра чисто-физ³ологическ³е; и капитанъ Тушинъ на баттареѣ, и Петя, засыпающ³й на телѣгѣ, и гр. Безух³й на постояломъ дворѣ - всѣ трое здоровы, не ранены, не больны и не умираютъ. По-моему, сонъ Николеньки это - самое лучшее изо всего этого. - "Войско - паутина, слава - тоже паутина, только потолще". - Дѣти, и особенно дѣти впечатлительныя и образованныя, не только во снѣ, и на яву и въ полномъ здоровьѣ, нерѣдко бываютъ въ такомъ состоян³и полубреда и фантастическаго творчества, въ которое взрослые впадаютъ на яву только при исключительныхъ услов³яхъ болѣзни, полупомѣшательства, поэтическаго (отчасти даже преднамѣреннаго) возбужден³я при сочинен³и стиховъ и т. п. - И у дѣтей практическ³й разумъ въ эти минуты бездѣйствуетъ; ничто не сдерживаетъ безсознательнаго творчества ихъ духа; они тогда не стѣсняются, не стыдятся, и всяк³й изъ насъ видѣлъ такихъ дѣтей, которыя сочиняютъ при играхъ своихъ удивительныя вещи, - нерѣдко до-нельзя остроумыыя и оригинальныя.

   Понятенъ поэтому и правдивъ сонъ нѣжнаго и уже довольно начитаныаго Николеньки Болконскаго. Въ немъ рядомъ съ необычайно творческою фантаз³ей отразились ближайш³я, вчерашн³я впечатлѣн³я: поломанные сургучи, споръ старшихъ объ Аракчеевѣ; и вмѣстѣ съ тѣмъ отъ этого сна вѣетъ эпохой. - Плутархъ, каски древн³я, военная слава... Классическое тогда не "зубрили" насильно въ подлинникахъ для укрѣплен³я памяти и воли, но читали для своего удовольств³я и для развит³я чувства и ума, хотя бы и во французскихъ переводахъ. - Отъ этихъ касокъ Плутарха такъ же, какъ отъ фантастическихъ "сфинксовъ" въ полубредѣ раненаго кн. Андрея, - вѣетъ эпохой; въ этомъ, хорошемъ смыслѣ - все это реальнѣе этого несноснаго ультра-натуралистическаго, но не натуральнаго "питити-ти-бумъ", на который я уже указывалъ. Сновидѣн³е Николеньки, сверхъ того, такъ же эѳирно въ своей поэз³и, какъ и удивительный полубредъ его прекраснаго отца.

   Дремота Пети Ростова хороша, но ее портитъ это "ожигъ-жигъ-жигъ!", на которое я уже горько жаловался. Вѣдь не похоже все-таки.

   Пробужден³е Пьера ("запрягать" - "сопрягать") - это вѣрно. Это во всѣ времена и у всѣхъ людей возможно - полу-слышать, полу-нѣтъ чуж³я слова и отвѣчать на нихъ съ просонья, иногда даже нѣчто безсмысленное.

   У Пьера случайно, вслѣдств³е предшествующихъ течен³й его сонныхъ мыслей, вышло нѣчто умное; но, во 1-хъ, такъ ли правильно текутъ мысли во снѣ? - И такъ ли хорошо помнятся мысли сна, какъ помнятся отрывочные его образы? Здѣсь у меня невольное сомнѣн³е.

   Остается капитанъ Тушинъ съ его "дымками", "трубкой" и "Матвѣевной".

   Тушинъ, конечно, сынъ или бѣдныхъ, или не очень бѣдныхъ, но весьма не тонкихъ тогдашнихъ дворянъ; воспитан³я " сѣроватаго"; однако - артиллеристъ " ученый", даже немного "вольтерьянецъ", и, судя и по внѣшнему виду, тѣлосложен³я тонкаго, впечатлительнаго; вѣроятно, онъ отъ природы не лишенъ воображен³я. - Онъ храбръ и при этой храбрости, видимо, нѣсколько мечтатель; а я уже говорилъ прежде, что воинственно настроенное воображен³е всегда утрояетъ природную храбрость. Игра воображен³я (игра, впрочемъ довольно простенькая:-трубка, Матвѣевна) помогаетъ ему не думать о смерти и доводитъ до полнаго, героическаго самозабвен³я. Все это возможно, и все это прекрасно уже потому, что рисуетъ характеръ; а вотъ "сопрягать - запрягать" ничуть характера Пьера именно не рисуетъ; оно изображаетъ только довольно справедливо случайный физ³ологическ³й фактъ. - Но вѣдь все случайное и все излишнее, къ дѣлу главному не относящееся, - вѣковыя правила эстетики велятъ отбрасывать. - И я бы съ удовольств³емъ выбросилъ и это излишнее физ³ологическое наблюден³е.

   Всѣ эти перечисленные внутренн³е процессы души изображены въ "Войнѣ и Мирѣ" прекрасно; но я все настаиваю на томъ, что при разборѣ строгомъ мы найдемъ въ этого рода описан³яхъ "Войны и Мира" меньше той органической связи съ будущимъ дѣйствующихъ лицъ,- связи, которая, при внимательномъ чтен³и подобныхъ же мѣстъ въ "Аннѣ Карениной", бросается въ глаза.

   И, сверхъ того, для меня остается вопросомъ: могъ ли гр. Толстой вообразить внутренн³е процессы людей 12-го года такъ вѣрно и точно, какъ онъ можетъ представлять себѣ эти самые процессы у своихъ современниковъ? Я спрашиваю: въ томъ ли стилѣ люди 12-го года мечтали, фантазировали и даже бредили и здоровые, и больные, какъ у гр. Толстого? - Не знаю, право: такъ ли это? - Не слишкомъ ли этотъ стиль во многихъ случаяхъ похожъ на психическ³й стиль самого гр. Толстого, нашего чуть не до уродливости индивидуальнаго и ген³альнаго, т.-е. исключительнаго современника?

   Не знаю, правъ ли я въ моемъ инстинктивномъ сомнѣн³и. Но знаю одно, что и при первомъ чтен³и въ 68 году я это не-вѣян³е вообще 12-мъ годомъ почувствовалъ, и даже тогда почувствовалъ такъ сильно, что въ первое время былъ очень недоволенъ "Войной и Миромъ" за многое, и, между прочимъ, за излишество психическаго анализа; "слишкомъ ужъ наше это время и нашъ современный умъ",- думалъ я тогда.- Читалъ я съ увлечен³емъ, но, прочтя, усумнился и былъ долго недоволенъ. - Немного погодя я прочелъ статью Н. Н. Страхова въ "3арѣ", образумился и благодарилъ его даже за нее при свидан³и; благодарилъ за то, что онъ исправилъ мой односторонн³й взглядъ. Г. Страховъ смотрѣлъ больше на великое содержан³е, я-на слишкомъ современную форму: на всю совокупность тѣхъ мелочей и оттѣнковъ, которые составляютъ этотъ стиль, или это "вѣян³е". - Съ тѣхъ поръ (со времени добраго урока г. Страхова) я перечелъ "Войну и Миръ" нѣсколько разъ, и могуч³й духъ Толстого со всякимъ разомъ все больше и больше подчинялъ меня; но все-таки, его духъ, а не духъ эпохи. Я, какъ "упрямый Галилей", твержу про себя: прекрасно, но вѣетъ что-то не тѣмъ! - Могу здѣсь повторить слова Бюффона: - "Le style-c'est l'homme!" (самъ Толстой). - Не могу сказать: "Le style c'est l'epoque! - A если вникнуть въ обѣ эти мысли, то пожалуй, что моя передѣлка-"lе style - c'est l'epoque" будетъ точнѣе и яснѣе, чѣмъ изречен³е Бюффона.

   Все это послѣднее разсужден³е мое не претендуетъ на рѣшительность. - Я очень буду радъ, если мнѣ основательно докажутъ, что сомнѣн³я тутъ неумѣстны и что гр. Толстой могъ воображать и изображать мечтан³я, фантаз³и и сны людей 12-го года такъ же легко и вѣрно, какъ мечтан³я, фантаз³и и сны своихъ современниковъ. Я люблю работу мысли; но мнѣ кажется, что я еще больше люблю восхищаться, люблю адмирац³ю. Однако, я хочу оправдывать и разумомъ это мое восхищен³е. - Безъ помощи разумныхъ оправдан³й оно слабѣе и потому доставляетъ меньше наслажден³я.

  

  

   Въ "Аннѣ Карениной", какъ я уже говорилъ, нѣтъ ни подробныхъ описан³й бредовъ, ни изображен³й внутреннихъ душевныхъ процессовъ, при медленномъ умиран³и отъ болѣзней. Фантазирован³й на-яву тоже нѣтъ (такихъ, напримѣръ, какъ у капитана Тушина); но есть мечтан³я, есть мгновенныя и многозначительныя самозабвен³я и задумчивости; есть сны и процессы засыпан³я.

   Постараюсь быть точнымъ: главныя мѣста подходящаго рода въ "Карениной" - слѣдующ³я: 1) Засыпан³е Анны въ вагонѣ. 2) Одновременные страшные сны Анны и Вронскаго, и 3) Облако Левина, при встрѣчѣ съ Китти на большой дорогѣ.

   Разберемъ все это внимательно и сравнимъ эти мѣста другъ съ другомъ и съ подходящими мѣстами въ "Войнѣ и Мирѣ". Я думаю, что послѣ этого сравнен³я окажется то, на что я еще вначалѣ указывалъ: въ "Карениной" личной фантаз³и автора меньше, наблюден³е сдержаннѣе, за то психологическ³й разборъ точнѣе, вѣрнѣе, реальнѣе, почти научнѣе; разливъ поэз³и сдержаннѣе, но за то и всякаго рода несносныхъ претыкан³и и шероховатостей гораздо меньше; натянугыхъ передразниван³й вовсе нѣтъ.

   А главное, при этомъ сравнен³и мы убѣдимся въ томъ, что всѣ эти мѣста въ "Карениной" болѣе органически связаны съ ходомъ дѣла, чѣмъ подобныя же мѣста въ "Войнѣ и Мирѣ"; и не только уже не возбуждаютъ ни тѣни сомнѣн³я, но и безусловно восхищаютъ почти научною, я говорю, точностью "психо-механики" Толстого. Хороша, конечно, эта психо-механика и въ "Войнѣ и Мирѣ", но въ "Карениной" она доведена до поразительной ясности.

   И такъ, Анна засыпаетъ въ вагонѣ.

   "Она чувствовала, - что нервы ея, какъ струны, натягиваются все туже и туже на как³е-то завинчивающ³еся колышки. Она чувствовала, что глаза ея раскрываются больше и больше, что пальцы на рукахъ и ногахъ нервно движутся, что внутри что-то давитъ дыханье и что всѣ образы и звуки въ этомъ колеблющемся полумракѣ съ необычайною яркостыо поражаютъ ее. На нее безпрестанно находили минуты сомнѣн³я, впередъ ли ѣдетъ вагонъ, или назадъ, или вовсе стоитъ. Аннушка ли подлѣ нея, или чужая? "Что тамъ, на ручкѣ, шуба ли это или звѣрь? И что - сама я тутъ? Я сама или другая?" Ей страшно было отдаваться этому забытью. Но что-то втягивало ее въ него, и она по произволу могла отдаваться ему и воздерживаться. Она поднялась, чтобъ опомнитъся, откинула пледъ и сняла перелину теплаго платья. На минуту она опомнилась и поняла, что вошедш³й худой мужикъ, въ длинномъ нанковомъ пальто, на которомъ не доставало пуговицы, былъ истопникъ, что онъ смотрѣлъ термометръ, что вѣтеръ и снѣгъ ворвались за нимъ въ дверь; но потомъ опять все смѣшалось... Мужикъ этотъ съ длинною тал³ей принялся грызть что-то въ стѣнѣ, старушка стала протягивать ноги во всю длину вагона и наполнила его че