Аксаков Николай Петрович - Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля)

;       Онъ въ братски дружную семью,

         Катъ цѣпь, мечты мои скрѣпляетъ.

         Тогда я весь отдаться радъ

         Порывамъ дружескихъ объят³й,

         И электрически разятъ

         Меня печаль и радость брат³й;

         Кровь разгарается оживъ;

         Грудь вѣщимъ эхомъ отдается;

         Въ объятья брата заключивъ,

         Я слышу самъ, какъ сердце бьется.

         Звучатъ въ немъ сладостной игрой

         Надежда и любовь святая,

         И звонкихъ пѣсенъ цѣлый строй

         Польется, трели разсыпая *). (Пер. Л. Пальмина).

   *) Прим. ред. это стихотворен³е, какъ и мног³я друг³я, изъ которыхъ авторъ приводитъ цитаты, въ переводахъ гг. Минаева и Пальмина, не были еще напечатаны и войдутъ во второй тонъ издан³я "Избранныхъ стихотворен³й" Людвига Кондратовича.

  

   Какъ поэтъ, Сырокомля жилъ одною жизнью съ тѣмъ самымъ народомъ, который представлядся ему непосредственнымъ источникомъ вдохновен³я, хранителемъ чувствъ и предан³й, долженствующихъ сдѣлаться достоян³емъ пѣсни. Сырокомлю, можетъ быть, больше, чѣмъ кого бы то мы было, можно назвать поистинѣ народнымъ поэтомъ, народнымъ гусляромъ, какъ онъ называлъ себя, не потому, конечно, чтобы онъ влагалъ въ свои пѣснопѣн³я внѣшн³я черты народной жизни, копировалъ, передразнивалъ народъ съ наблюдательностью этнографа, а потому, что онъ жилъ его чувствомъ, глубоко заглядывалъ въ его душу. Все постижимое душѣ этой, входящее въ содержан³е народнаго сознан³я становилось и содержан³емъ его творчества, которое справедливо можно назвать отзвукомъ народной души. Содержан³е поэз³и Сырокомли всецѣло вытекаетъ, такимъ образомъ, изъ его воззрѣн³й на цѣль поэтическаго творчества, его значен³е и источники, и, потому-то, мы и посвятили такъ много времени разсмотрѣн³ю этой стороны его характера. Дитя народа, его поэз³я должна была возвращаться въ народъ. Въ своемъ стихотворен³и къ Викент³ю Коротынскому, автору поэтическаго сборника "Чѣмъ хата богата", Сырокомля такъ характеризуетъ представляющ³йся художественному творчеству горизонтъ.

  

         Кресты на могилахъ, румяныя груши,

         Да башни костеловъ, да добрыя души -

         Как³я все краски для кисти Литвина!

         На холстъ такъ и просится эта картина.

         Скорѣе, художникъ, слезу только вытри,-

         За кисть принимайся, дай дѣло палитрѣ!

         О, добрые люди Литвы моей чудной!

         Примите-жъ съ любовью поэта даръ скудный...

         Какъ онъ къ вамъ, и самъ я стучался когда-то,

         Безъ всякихъ заслугъ, только съ чувствами брата,

         И вамъ благодаренъ долженъ за это:

         Съ улыбкой пожали вы руку поэта.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Примите же братск³я пѣсни отъ брата!

         Для нихъ пусть откроется каждая хата. (Пер. Д. Минаева).

  

   Если можно пр³урочить всю дѣятельность поэта къ одному какому-нибудь предмету, вокругъ котораго, какъ бы вокругъ общаго центра, витаютъ и вьются всѣ образы, думы его и мечтан³я, въ которомъ, какъ бы въ фокусѣ, сосредоточиваются всѣ отголоски, и отъ котораго всѣ любовныя струны его получаютъ особенный отзвукъ и колоритъ,- то такимъ предметомъ, безспорно, является для Сырокомли - Литва. Куда-бы ни:направлялся свободный полетъ его вдохновен³я, въ какой бы сферѣ ни витала мысль его, какихъ бы струнъ души своей ни касался онъ, всегда произвольно или непроизвольно для него, ярко или туманно для слушателя и читателя, выступаетъ изъ массы образовъ все одинъ и тотъ же художественный и любовно рисуемый образъ отчизны. Въ полномъ смыслѣ слова, можетъ быть названъ Сырокомля пѣвцомъ Литвы для Литвы. Литва - источникъ для вдохновен³я, хранительница прообразовъ его творчества и Литва же - тотъ вѣчный и неизмѣнный другъ, которому открыто сообщаетъ онъ пѣсни свои и думы.

  

         Сердца Литвы крѣпки, на нихъ опираясь,

         Пой смѣло, но зорко кругомъ озираясь,

         И по вѣтру пѣсни роднаго поэта

         Нашъ край облетятъ словно ласточки въ лѣто.

         Надъ каждымъ окошкомъ, подъ кровлею хаты

         Гнѣздо и жилище найдешь для себя ты.

         Въ поляхъ твоихъ пѣснямъ есть гдѣ разгуляться,

         И чуткому эху есть гдѣ отозваться. (Пер. Д. Минаева).

  

   Но не внѣшняя красота, не внѣшняя только сила производятъ такое чарующее, магическое впечатлѣн³е на душу поэта; причина могучаго вл³ян³я этого коренится въ чувствѣ самого поэта. Къ голосу могущественной, дикой природы физической должно приложиться еще нравственное убѣжден³е, нравственное чувство самого поэта для того, чтобы сдѣлалось понятнымъ это тѣсное сближен³е съ непосредственно окружающей жизнью и природой. Отриньте, уничтожьте это чувство, эту особенность внутренняго м³ра, и голосъ внѣшняго м³ра сдѣлается совершенно непонятенъ,и вы очутитесь передъ неразрѣшимой загадкой. Любовь къ родинѣ, патр³отизмъ, въ благороднѣйшемъ, чистѣйшемъ значен³и этого слова, никогда не можетъ быть построенъ внѣшнею аргументац³ей, сдѣлаться осязательнымъ, явнымъ, посредствомъ внѣшняго анализа, внѣшней критики. Скажемъ болѣе, не можетъ даже существовать безъ цѣлаго ряда другихъ особенностей нравственнаго м³ра, которыя являются, такимъ образомъ, необходимыми услов³ями самаго его существован³я. Патр³отизмъ является однимъ только изъ звѣньевъ нравственной системы, однимъ изъ условй нравственнаго духа, стоящимъ въ необходимой, непосредственной связи со всѣми остальными, со всею жизнью духа. Нелѣпо и безсмысленно утвержден³е: я не виноватъ, что не имѣю ни къ отечеству моему, ни къ народу достаточно пылкой любви, ибо ни природа моей страны, ни народъ мой не производитъ на меня достаточно сильнаго впечатлѣн³я. Патр³отизмъ зиждется или, вѣрнѣе, долженъ созидаться вовсе не на внѣшней силѣ впечатлѣн³я и составляетъ, отнюдь, не послѣдств³е магическаго вл³ян³я внѣшнихъ силъ, а произведен³е нравственныхъ, зиждущихъ потребностей духа, послѣдств³е самой нравственной жизни. Въ числѣ горестей и скорбей, сопутствующихъ жизни его, какъ поэта, Кондратовичъ ударяетъ съ особенною силою и на то, что непостигаемою, непонимаемою остается самая любовь его къ родной странѣ и народу.

  

         Кто пойметъ, чѣмъ я занятъ, почему меня тянетъ

         Пѣть въ родимой деревнѣ;

         Нѣтъ, бряцая струнами передъ Богомъ во храмѣ,

         Предъ народомъ въ харчевнѣ.

  

   Эту-то нравственную причину любви къ родному краю и родному народу и анализируетъ Сырокомля, можетъ бытъ, глубже, чѣмъ-какой бы то ни было другой поэтъ. Разумѣется, анализъ этотъ не является у него нигдѣ въ видѣ сколько нибудь округленнаго философскаго трактата, и мы, для представлен³я чувствъ и мыслей его во всей полнотѣ, должны коснуться отдѣльныхъ мѣстъ нѣсколькихъ различныхъ его произведен³й.

   Прежде всего признается самъ Кондратовичъ, что въ природѣ излюбленнаго края точно такъ же, какъ и въ особенностяхъ его народа, нѣтъ ничего, чтобы одною уже своею внѣшностью невольно приковывало бы чей бы то ни было взглядъ, невольно заставляло бы себя любить; что любовь въ нему можетъ объясняться никакъ не магическою силой внѣшняго впечатлѣн³я, роскошью внѣшнихъ красокъ и т. п. Внѣшн³й взоръ магически не поражается скудною самой по себѣ природою, а возможность внутренняго взгляда существуетъ только для того, кто уже любитъ. Это, такъ сказать, первое положен³е, первый тезисъ, изъ котораго выходятъ убѣжден³я нашего поэта.

  

         О, Литва моя святая, о, мой край родной!

         Милы мнѣ твои пустыни, твой просторъ глухой!

         Неприглядно и непышно смотритъ глушь твоя,-

         Не напомнишь ты собою южные края,

         Гдѣ въ поляхъ земнаго рая роскошь и краса,

         Гдѣ оливою и миртомъ заросли лѣса,

         Гдѣ въ с³яющей лазури тонутъ выси горъ

         И чаруютъ красотою пораженный взоръ.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Нѣтъ, въ тебѣ, мой край родимый, нѣтъ такихъ красотъ;

         Небеса твои безъ блеска, сумраченъ твой видъ;

         И очей питомца юга онъ не поразитъ....

         Не сверкаетъ въ водопадахъ рѣкъ твоихъ волна,

         А въ лѣсахъ твоихъ осина, ольха да сосна;

         Неотесаны и грубы бревна избъ твоихъ;

         Ветхи кровли изъ соломы, мохъ ростетъ на нихъ,

         А подъ кровлями твоими простъ и дикъ народъ,

         На него взглянувши скажутъ: трехъ не перечтетъ.

         

   Въ началѣ другой поэмы, рисуя съ большею подробностью природу еще болѣе скудную, Сырокомля говоритъ:

  

         Порой какъ призракъ видитъ задумчивый мой взоръ

         Необозримыхъ окомъ твоихъ болотъ просторъ,

         Твоихъ лѣсовъ угрюмыхъ дремуч³й, темный кровъ,

         Извилистыя рѣки межъ ивъ и тростниковъ,

         Крылатыя дружины докучливыхъ слѣпней

         И мотыльковъ зеленыхъ межъ листьевъ и вѣтвей.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Какую-то встрѣчаю я тайную красу

         Въ пескахъ Полѣсья желтыхъ и въ сумрачномъ лѣсу,

         И въ хатахъ деревенскихъ убогихъ и кривыхъ,

         Въ церквахъ, соломой крытыхъ, среди погостовъ ихъ,

         Что покривленныхъ елей сводъ темный осѣнилъ,

         Гдѣ маленькая хата надъ каждой изъ могилъ,

         Гдѣ съ пепломъ старыхъ предковъ въ могилахъ здѣсь и тамъ

         Потомковъ поздн³й пепелъ смѣшался пополамъ.

  

   Да! Скудна и неприглядна въ дѣйствительности эта природа, и, тѣмъ не менѣе ее любитъ и любитъ, можетъ быть, сильнѣе многихъ поэтъ-художникъ съ строго развитымъ художественнымъ чувствомъ и требован³ями. Это, такъ сказать, первое положен³е, первый тезисъ, изъ котораго выходятъ и развиваются убѣжден³я нашего поэта. Но, само по себѣ, положен³е это заключаетъ въ себѣ непреоборимую, съ перваго взгляда, трудность, таинственную, съ перваго взгляда, загадку. Началомъ разгадки, является слѣдующее; глубоко прочувствованное стихотворен³е:

  

         А кресты погостовъ сельскихъ и бесѣдки

         На могилахъ бѣдныхъ, мхомъ густыхъ цвѣтущихъ?

         А колонны храмовъ, что воздвигли предки,

         Призракомъ былаго царственно встающихъ?

         А воспоминанья, о минувшемъ тризна?

         Какъ назвать все это? это все - отчизна!

         И животныхъ кости и цвѣтокъ пустынный,

         Игры ребятишекъ, старца посохъ длинный,

         Рабск³я оковы, что въ подвалахъ дѣдовъ

         Находили внуки, какъ наслѣдье шведовъ;

         Ключъ воды студеной, горлицъ воркованье,

         Въ кубкѣ медъ янтарный, лютни трепетанье,

         Лѣтопись событ³й, съ простодушнымъ складомъ,

         Дымъ надъ кровлей хаты, надъ зеленымъ садомъ,

         Даже сны, что снились сказкой невозможной,

         Свѣж³й дернъ зеленый, камень придорожный,

         Все, что сердцу свято и неязъяснимо,

         Чѣмъ душа порою смущена, томима,

         Тайное страданье, слово укоризны -

         Это все зовется именемъ отчизны. (Пер. Д. Минаева).

  

   Мы не могли удержаться, чтобы не привести цѣликомъ это вылившееся изъ самой глубины души поэта нашего стихотворен³е, такъ какъ оно представляетъ собою чуть ли не оглавлен³е всего поэтическаго его труда, перечень всего, что когда-либо было вдохновляющимъ мотивомъ его творчества и что въ конечномъ заключен³и, въ куполѣ своемъ сводится къ одному магическому слову - отчизна. Не отъ этого ли слова и получаетъ изящество все исчисленное? Что за красоту представляютъ, сами по себѣ, могильный камень, кость допотопнаго животнаго, источникъ воды, поднимающ³йся надъ кровлею дымъ или случайно найденный внукомъ обрывокъ цѣпи во мракѣ дѣдовскаго подземелья? Но какое значен³е, какую красоту получаютъ они въ общей художественной картинѣ, освѣщенные нравственнымъ, творческимъ духомъ! Природа, какъ область физическаго разслѣдован³я, и истор³я, сдѣлавшаяся добычею археолога, не представляютъ сами по себѣ никакихъ самостоятельныхъ красотъ; красота сообщается имъ только эстетическимъ нашимъ сознан³емъ. Мы не станемъ въ настоящее время разрѣшать труднаго вопроса о томъ, можетъ ли существовать эстетическ³й идеалъ помимо и независимо отъ нравственнаго, въ утвердительномъ рѣшен³и котораго мы сами сомнѣваемся, такъ какъ, по нашему убѣжден³ю, эстетика представляетъ только услов³я красоты, а сущность ей цѣликомъ принадлежитъ къ области нравственнаго м³ра. Въ настоящемъ случаѣ ясно, помимо всякаго рѣшен³я этого вопроса, что отпечатокъ красоты налагается на природу только совершенно особеннымъ къ ней, нравственнымъ отношен³емъ. Какъ простой объектъ глаза, она скудна, жалка, можетъ быть, непривлекательна, но какъ часть одного общаго представлен³я объ отчизнѣ, она получаетъ красоту изумитѣльную въ общей художественной картинѣ. Отвлечься всецѣло отъ всего, непроизвольно налагаемаго нами на внѣшнюю природу - значитъ видѣть въ ней геометрическ³й или геодезическ³й планъ, но мы, къ счаст³ю, даже и не можемъ до такой степени изкалѣчить въ себѣ собственную природу, до такой степени уничтожить въ себѣ слѣды нравственнаго м³ра. Всѣ мы остаемся волею или неволею, болѣе или менѣе поэтами и, какъ таковые,

  

         Даемъ вѣкамъ мы голосъ стройный,

         Творенью мертвому языкъ.

  

   Нашъ русск³й поэтъ такъ характеризуетъ свою любовь къ русской природѣ:

  

         Люблю отчизну я, но странной любов³ю;

         Не побѣдитъ ея разсудокъ мой.

         Ни слава, купленная кровью,

         Ни полный гордаго довѣр³я покой,

         Ни темной старины завѣтныя предан³я

         Не шевелятъ во мнѣ отраднаго мечтанья.

         Но я люблю - за что не знаю самъ -

         Ея степей холодное молчанье,

         Ея лѣсовъ безбрежныхъ колыханье,

         Разливы рѣкъ ея, подобные морямъ;

         Проселочнымъ путемъ люблю скакать въ телегѣ

         И, взоромъ медленнымъ прощая ночи тѣнь,

         Встрѣчать по сторонамъ, вздыхая о ночлегѣ,

         Дрожащ³е огни печальныхъ деревень.

         Люблю дымокъ спаленной жнивы,

         Въ степи кочующ³й обозъ

         И на холмѣ, средь желтой нивы -

         Чету бѣлѣющихъ березъ.

  

   Природу "печальной отчизны" любитъ поэтъ только какъ фонъ, пейзажъ собственной души, внѣшн³й отсвѣтъ собственнаго своего духа. Чужеземецъ никогда не можетъ вполнѣ оцѣнить и понять красоту природы какого бы то ни было края, потому что между его душою и этою природою никогда не можетъ быть истинной гармон³и. Любовь къ родинѣ не побуждаетъ, не приневоливаетъ, конечно, находить красивымъ то, что въ дѣйствительности лишено, чуждо красоты, но она сама собою открываетъ красоту, сокровенную "незримую для суетнаго ока." Въ одномъ художественномъ стихотворен³и Плещеева глубоко вѣрно изображается это постепенное раскрыван³е духовныхъ очей для созерцан³я этой незримой для суетнаго ока красоты родной, русской природы, совершающееся по мѣрѣ того, какъ человѣкъ живетъ, дѣйствительною, внутреннею жизнью и отражаетъ внутренн³й м³ръ свой на окружающемъ родномъ пейзажѣ.

  

         Покинулъ я тогда завѣтную мечту

         О сторонѣ роскошной и далекой

         И въ родинѣ моей узрѣлъ я красоту,

         Незримую для суетнаго ока.

  

   Но, конечно, не географическое, скажемъ болѣе, даже не историческое, а исключительно только нравственное понят³е объ отечествѣ налагаетъ въ глазахъ нашихъ на всю внѣшнюю природу отпечатокъ возвышенной красоты и изящества. Но, чтобы быть нравственною, любовь къ отечеству должна быть не чѣмъ либо отвлеченнымъ, а являться звѣномъ въ общей цѣпи нравственныхъ чувствъ и понят³й. Эту послѣднюю мысль опять полно и стройно развиваетъ Кондратовичъ и развиваетъ не мимоходомъ, а въ цѣлой особо посвященной развит³ю этой мысли поэмѣ.

   Эта поэма - "Ночлегъ гетмана" Для незнакомыхъ съ произведен³емъ Кондратовича мы позволимъ себѣ въ нѣсколькихъ словахъ воспроизвести основную идею ея и передать ея содержан³е, Вотъ оно: Проходящ³й съ дружиною черезъ лѣса литовск³е коронный гетманъ ночуетъ въ домѣ бѣднаго лѣсничаго и поражается пыломъ воинственной фантаз³и малолѣтняго внука лѣсничаго. Этотъ внукъ является и героемъ всей поэмы. Гетманъ беретъ его съ собой въ походъ и поручаетъ воспитан³е его закоренѣлому, типическому воину Дершняку. На первомъ же привалѣ, когда Сулима (такъ зовутъ нашего героя), остался одинъ съ своимъ дядькой, этотъ послѣдн³й шутливо повелъ къ нему слѣдующую рѣчь:

  

                   "Ты, поди, вчера

         И не думалъ, малый, что пришла пора

         Службы королевской, и въ родной избушкѣ

         Для забавы дѣтской лишь строгалъ игрушки...

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Можетъ, и хотѣлъ бы воротиться въ хату.

         Да нельзя ужъ, служба не велитъ солдату.

         А, вѣдь, жаль семейства, теплаго гнѣзда,

         Стороны родимой.... Медомъ никогда

         Здѣсь никто мальчишку угощать не станетъ

         Да и колыбельной пѣсни не затянетъ".

  

   Но совершенно друг³я чувства оказались, въ душѣ ребенка:

  

         Но Григор³й слушалъ съ нетерпѣньемъ: "Эхъ,

         Пустяки так³е говорить вамъ грѣхъ:

         Что жалѣть отца мнѣ, матери и брата?

         Нищеты жалѣть ли? Что мнѣ наша хата?

         Для меня - повсюду хата. Подожду,

         Покрасивѣй хаты въ м³рѣ я найду....

         А нашъ край невеселъ: лѣсъ одинъ, все елки....

         Въ наше захолустье лишь заходятъ волки.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Тотъ глѵпецъ, кто можетъ въ золотѣ блестѣть

         И о платьѣ рваномъ будетъ сожалѣть".

  

   Этими словами, опредѣляется вся дальнѣйшая судьба нашего героя, и вотъ какъ Дершнякъ, дядька его, предсказываетъ судьбу.

  

         Подивился этой рѣчи старичина;

         Брови онъ нахмурилъ, и усовъ щетина

         Заходила! "Вижу, будешь ты - солдатъ;

         Рыцари же въ Польшѣ такъ не говорятъ....

         А скажи-ка, парень, какъ тебѣ угодно

         Думать: для какого дѣла войско годно?"

         -"Для какого дѣла? Вотъ смѣшной вопросъ!

         Такъ кому бъ отчизну охранять пришлось."

  

   Здѣсь начинается самое знаменательное и самое важное для насъ мѣсто; Дершнякъ отвѣчаетъ:

  

         "Охранять! Такъ гдѣ же этотъ край родимый,

         Коль ты не тоскуешь о семьѣ родимой,

         Коль дерешься только изъ-за денегъ ты

         И стыдишься дома честной нищеты?

         Охранять отчизну!... Да объ этомъ словѣ

         Думалъ ли когда ты? Частью жизни, крови

         Родину святую старики зовутъ,

         За нее дерутся и на смерть идутъ

         Весело.... Отчизна! Это - домъ твой, хата,

         Крыша, подъ которой росъ ты, жилъ когда-то,

         Пашня - хлѣбъ насущный твой въ голодный годъ,

         Рѣчка, гдѣ ты лѣтомъ плавалъ безъ заботъ,

         Это - очи милой, это другъ - сердечный,

         Это - наше небо съ далью безконечной,

         Тѣнь роднаго сада, старый дубъ и кленъ

         И зовущ³й въ церковь колокольный звонъ,

         Это - домъ твой, воля, сила молодая

         И отца роднаго борода сѣдая.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Тотъ же, кто забылъ свой отч³й домъ и кровъ,

         Рыцаремъ не будетъ во вѣки вѣковъ;

         На войну поскачетъ, но клеймо позора

         Онъ не смоетъ кровью. Въ немъ не трудно скоро

         Страхомъ или горстью золота убить

         Твердую рѣшимость.... и пока вредить

         Родинѣ наемщикъ боевой не можетъ,

         Пуля поскорѣе пусть его уложитъ.

  

   И предсказан³е стараго воина начинаетъ сбываться, хотя и не вдругъ, не сразу. Жажда военныхъ подвиговъ и отчаянная храбрость высоко ставятъ пылкаго юношу въ кругу его сверстниковъ. Нѣсколько рѣшительныхъ сражен³й поднимаютъ его высоко и въ военной ³ерарх³и. Ростущая все болѣе и болѣе любовь гетмана открываетъ передъ нимъ все болѣе и болѣе широкое поприще; онъ уже краса и надежда всего польскаго воинства; поговариваютъ даже о гетманской булавѣ въ недалекомъ будущемъ. Страстно смотрятъ на него гордыя панны, и, наконецъ, дочь одного изъ вельможнѣйшихъ пановъ покоряетъ себѣ его сердце, и сама страстно влюбляется въ красавца воина. Самъ гетманъ является сватомъ, и невѣста благословляетъ Героя въ послѣдн³й походъ, въ которомъ уже поручено ему командован³е, но

  

         Воинъ закаляетъ тѣло, чтобъ служить,

         А герой и душу долженъ закалить.

  

   А этого-то именно закала и не доставало Григорью, и не доставало, именно вслѣдств³е той мелочности духа, того отсутств³я истинной крѣпости и любви, на которомъ съ самаго начала построилъ свое предсказан³е Дершнякъ. Герой на войнѣ не былъ героемъ въ жизни:

  

         Хоть былъ храбръ Григор³й, какъ солдатъ изъ строя,

         Но не могъ гордиться онъ душой героя.

         Просто заглядѣнье былъ онъ на войнѣ,

         Въ схваткѣ въ чистомъ полѣ, на лихомъ конѣ;

         А въ дѣлахъ житейскихъ въ пустякахъ терялся,

         Какъ ребенокъ самый малый колебался.

         Бросивъ кровъ свой отч³й уже десять лѣтъ

         И увидѣвъ новый предъ собою свѣтъ,

         Никогда онъ не былъ у отца роднаго,

         Не чиркнулъ родимой ласковаго слова.

  

   Наконецъ, рѣшительный часъ наступаетъ. Григор³й попадается въ плѣнъ; ему угрожаютъ страшныя мучен³я, если онъ не откроетъ прибѣжища, избраннаго скрывшеюся заранѣе частью его отряда, а такъ какъ кромѣ храбрости въ немъ нѣтъ никакого болѣе святаго чувства и побужден³я, то роковое слово и срывается съ его языка. Дальше идетъ только жизнь, полная терзан³й совѣсти и внутреннихъ мукъ, и, наконецъ, въ эпилогѣ поэмы мы переносимся въ чудную картину украинской степи, гдѣ воротивш³еся изъ схватки съ татарами два козака запорожскихъ грустно разговариваютъ надъ свѣжею могилою убитаго въ схваткѣ польскаго бѣглеца.

   Такъ нравственно-высока и художественно-прекрасна любовь Кондратовича къ его родинѣ, составляющей, какъ уже говорили мы, основную тему и основный мотивъ всей его поэз³и. Но нравственность налагаетъ на любовь къ отечеству свой особенный отпечатокъ, или, точнѣе, освобождаетъ отъ того отпечатка, который налагается на нее исторически узаконившимися компромиссами, исторически сложившеюся условностью пониман³я.

   Въ Польшѣ, какой мы ее знаемъ, въ Польшѣ, страдавшей и погибшей отъ полнаго непониман³я народности, въ Польшѣ, для которой народъ представлялся всегда только грубою массою, холопствомъ, чернью, "быдломъ", съ своими холопскими предан³ями, а мѣстами и холопскою вѣрой - можетъ-ли явиться и выработаться истинно народный поэтъ? Отвѣтъ является самъ собою и отвѣтъ, разумѣется, отрицательный. А, между тѣмъ, такимъ поэтомъ, какъ уже говорили и какъ, надѣемся, уже доказали мы, долженъ, по справедливости,быть названъ Сырокомля. Но для того, чтобы это случилось, онъ глубоко долженъ былъ вникнуть въ смыслъ народности, стать на совершенно исключительную почву, освободиться отъ цѣлаго ряда историческихъ предразсудковъ, скрывавшихъ истинную народность и истинное отечество отъ глазъ большинства современниковъ его и предшественниковъ. По отношен³ю къ народности, Кондратовичъ занимаетъ въ циклѣ польскихъ поэтовъ и прозаиковъ совершенно особенное положен³е. Польши магнатовъ и шляхты, Польши ³езуитовъ, Полыми, какою выразилась она въ нездоровомъ, неправильномъ ходѣ ея истор³и, такъ непр³ятно поражающемъ насъ во многихъ продуктахъ творчества,- у Кондратовича нѣтъ и слѣда. Онъ глубже опускается въ горнило народности, шире обхватываетъ эту народность, и потому-то жизнь народа являвтся у него представляющей только на своей поверхности жалк³е слѣды историческихъ предразсудковъ; онъ усматриваетъ иной болѣе скрытый, но, въ тоже самое время, болѣе могущественный, для народнаго духа, ходъ народной истор³и, нежели тотъ, который проявляется для насъ въ бряцан³и сабель, рабскомъ подражан³и нравамъ французскаго двора въ папскихъ интригахъ и въ дѣян³яхъ инквизиц³и. Н Сырокомля не просто умалчиваетъ о Польшѣ предразсудочной и ея учрежден³яхъ, отъ чего грѣшила бы вѣрность изображен³я, историческая правда; магнатство и шляхетство выступаютъ у него въ качествѣ дѣйствующихъ силъ, но, какъ тѣни, наброшенныя на народъ и жизнь его, а не какъ слава его и украшен³е. Народъ представляется для него величественнымъ, самъ по себѣ, помимо всѣхъ историческихъ пышныхъ его предразсудковъ; предразсудки являются предметомъ тонкой, хотя и незлобной его сатиры. Онъ не негодуетъ на эти предубѣжден³я; онъ только сожалѣетъ о пустотѣ и ничтожности.

   Поэма "Янъ Денборогъ" - одна изъ лучшихъ поэмъ Кондратовича съ изумительною вѣрностью и художествомъ рисуетъ бытъ шляхетской семьи, въ которой истинно-человѣческ³я чувства долго не могутъ высвободиться изъ-подъ твердой коры историческихъ предразсудковъ, гдѣ чувство собственной гордости тѣсно перемѣшано съ холопскимъ отношен³емъ къ панству и магнатству. Щляхта не могла бы существовать безъ покровительства магнатовъ точно такъ же, какъ эти послѣдн³е были-бы немыслимы безъ вольнаго низкопоклонства шляхты. магнаты - не наши старые баре, которые ограничивались крѣпостными шутами; для нихъ необходима свободная подлость. А ниже этихъ тѣсно сбратавшихся свободныхъ сослов³й стоятъ позабытые истор³ейй, забитые, задавленные хлопы.

   Поэму "Янъ Денборогъ" можно, по справедливости, назвать философ³ей шляхты и магнатства. Мы ограничимся выдержкой изъ нея одного только мѣста.

   Обѣднѣвш³й шляхтичъ, полный воспоминан³й о счастливой порѣ истинно шляхетской жизни золотаго вѣка, сѣтуетъ, что не можетъ дать сыну настоящее воспитан³е:

  

     &nb