Аксаков Николай Петрович - Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля)

sp;     Вотъ наступили теперь времена!

         Что ужъ за школа,- гдѣ нѣтъ ³езуита?

         Тамъ не наука, а глупость одна.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Ксендзъ ³езуитъ въ наше время, бывало,

         Вмѣстѣ съ латынью страхъ Бож³й вселялъ.

         Мудрость благая зато процвѣтала

         Нынѣ-жъ развратъ въ цѣломъ м³рѣ насталъ.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Сына я отдалъ-бы въ ту же минуту;

         Богъ только видитъ, что пусто въ казнѣ,

         Бѣдностью путь прегражденъ къ институту,

         Школы-жъ приходской не хочется мнѣ:

         Вѣкъ не живали, вѣдь, мы помѣщански,

         Даже, какъ помню я, въ дѣтскихъ годахъ

         Насъ и пороли-то часто не пански:

         На настоящихъ персидскихъ коврахъ.

  

   Порка съ соблюден³емъ сословнаго гонора, доставляющая на старости лестныя воспоминан³я! И это говоритъ не какой-либо шутъ гороховой, а прекрасный въ сущности великодушный человѣкѣ, въ которомъ только крѣпко укоренилась шляхетская рутина. Но продолжимъ разсказъ. Шляхтичъ приводитъ сына, героя поэмы - Яна Денборога, къ старому ксендзу - превосходному типу, о которомъ послѣ намъ придется еще сказать нѣсколько словъ - и проситъ его взять мальчика къ себѣ на воспитан³е.

   Ксендзъ радушно соглашается; но предлагаетъ, однако, одно необходимое, по его воззрѣн³ямъ,услов³е:

  

         Два грѣха въ шляхетскихъ дѣтяхъ я порой встрѣчалъ:

         Спѣсь и лѣность... у меня же здѣсь уставъ другой:

         Мы ѣдимъ въ трудѣ усердномъ хлѣбъ насущный свой,-

         Всѣ въ дому моемъ убогомъ сознавать должны,

         Что всѣ люди въ Божьемъ м³рѣ межь собой равны...

         У меня и знатный шляхтичъ, и бѣднякъ простой -

         Братья кровные и дѣти всѣ - семьи одной....

         Всѣ мы въ м³рѣ служимъ Богу, всѣ рабы ему -

         Имя пана неизвѣстно у меня въ дому...

  

   Но вскипѣлъ негодован³емъ благородный шляхтичъ, не имѣя силы раздѣлаться съ убѣжден³ями, въ которыхъ прожилъ всю жизнь свою. Представитель нарождающагося поколѣн³й - Янъ Денборогъ - такъ передаетъ отцовск³я слова.

  

             Эхъ, отецъ святой,

         (Мой отецъ прервалъ, давъ воли гнѣву своему)

         Нѣтъ-съ, изволите-ли видѣть, мы бывать тому!

         Трудъ - прекраснѣйшее дѣло, правда ваша рѣчь,

         Только сынъ шляхетск³й долженъ прежде честь беречь

         Посреди дѣтей плебейскихъ, челяди простой.

         Помню съ Троцкимъ воеводой случай былъ такой....

  

   Слѣдуетъ разсказъ о томъ, какъ Троцк³й воевода, окруженный шляхтичами плылъ за утками въ челнокѣ по озеру,- какъ оступившись онъ упалъ въ воду, пошелъ ко дну и среды всеобщихъ воплей и криковъ, наконецъ, полумертвый вытащенъ былъ изъ воды однимъ изъ охотниковъ - хлоповъ, легко поймавшимъ воеводу за чубъ подъ водою. Не скоро оттерли и привели къ жизни и сознан³ю магната.

  

         Когда же, сидя за виномъ,

         Разсказали воеводѣ все мы чередомъ:

         Какъ челнокъ перевернулся, какъ онъ утопалъ,

         Какъ Грыцько его въ пучинѣ бурной догонялъ,

         Наконецъ, какъ (слава небу!) онъ, отваги полнъ,

         За хохолъ схвативши, пана вытащилъ изъ волнъ. -

         Какъ! (тутъ вскрикнулъ воевода въ гнѣвѣ, самъ не свой)

         Смѣлъ мнѣ волосы схватить онъ хамскою рукой!

         Смѣлъ онъ съ Троцкимъ воеводой обращаться такъ!

         Закатить ему сто розогъ! чтобъ впередъ смѣльчакъ

         Зналъ, что шляхты кровь священна.... чтобъ впередъ онъ былъ

         Осторожнѣе въ поступкахъ и чтобъ не забылъ,

         Что въ огнѣ горитъ ли шляхтичъ, тонетъ ли въ водѣ,

         Но волосъ его не смѣетъ тронуть онъ нигдѣ.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Такъ Грыцько былъ знатно выдранъ за поступокъ свой;

         Намъ же, шляхтѣ, воевода далъ урокъ благой,

         Какъ беречь гербовный блескъ нашъ....

  

   Чтобы окончить характеристику воззрѣн³й Сырокомди на народъ и жизнь, чтобы дорисовать вполнѣ, столь чуждый коренной истор³и польской, демократизмъ, который одинъ могъ дать ему право быть истинно народнымъ поэтомъ,- мы должны сказать нѣсколько словъ объ одной изъ прелестнѣйшихъ поэмъ Сырокомли - Филиппѣ изъ Коноплей. Но содержан³е поэмы этой до такой степени характеристично, а типъ героя до такой степени оригиналенъ, что мы не можемъ уже ограничиться выдержкою одного какого либо мѣста, а должны поговорить о ней подробнѣе, невольно нарушая, отчасти, планъ нашей характеристики.

   Основной мотивъ, разсматриваемой поэмы, заимствованъ Кондратовичемъ изъ распространенной польской пословицы ni ztąd ni owąd wyrwal sie jak Filip z Konopi, примѣняющейся ко всякому поступающему и выступающему не кстати, ко всякому, кто, по русской пословицѣ, "суется въ воду не спросясь броду." Значен³е въ жизни такого-то, именно, рода дѣятельностей и анализируетъ глубоко Кондратовичъ, дѣлая представителемъ этой дѣятельности героя поэмы - Филиппа изъ Коноплей, будто бы давшаго первый поводъ къ возникновен³ю поговорки. Анализъ типа, какъ уже высказалися мы, затѣянъ и произведенъ глубоко, и какою-то, нравственною чистотою я свѣжестью вѣетъ отъ самаго исполнен³я. Здѣсь, въ фонѣ совершающейся жизненной драмы положено не одно опредѣленное предубѣжден³е, служащее препятств³емъ личному самоопредѣлен³ю человѣка, но вся совокупность вѣковыхъ предубѣжден³й и жизненныхъ компромиссовъ, вся совокупность хитрой софистики, издавна обинтовавшихъ и стѣснившихъ свободу нравственной жизни человѣка, препятствующихъ ему поступить по собственной волѣ, по собственной совѣсти, именно тогда, когда дѣло касается, такъ сказать самаго "нутра" нравственной жизни. Отъ этого обыкновен³я - дѣйствовать согласно ходячему мнѣн³ю, по ходячему образцу, зачастую, уничтожается самая суть собственной самостоятельности человѣка, вполнѣ умираетъ внутренн³й его ген³й и человѣкъ настолько теряетъ употреблен³е и основан³е собственной свободы въ м³рѣ мысли и нравственнаго дѣян³я, что самъ не сознаетъ, не замѣчаетъ уже духовнаго своего рабства. Всякая оригинальность, всякая незаурядная мысль или дѣйств³е, начинаютъ представляться ему чѣмъ-то смѣшнымъ, страннымъ, предосудительнымъ. А оригинальность, зачастую, бываетъ предтечею ген³я и, во всякомъ уже случаѣ, составляетъ необходимое его услов³е. Всяк³й ген³й, всякая ген³альная мысль необходимо должны пройти черезъ пер³одъ оригинальности, странности. Странныя, оригинальныя, почти сумасбродныя, мысли и типы нынѣшняго дня являются ген³альными типами и мыслями будущаго, когда имѣющ³йся въ нихъ зародышъ жизни не только разовьется въ саномъ себѣ, но и привьется къ общественному организму, пуститъ въ немъ свои ростки. Ген³альность опознается только заднимъ числомъ и должна необходимо пройти черезъ пер³одъ странности, когда она кажется увлечен³емъ и даже чудачествомъ.- Нельзя не припомнить при этомъ чудесныхъ стиховъ Пушкина:

  

         О, люди, жалк³й родъ, достойный слезъ и смѣха,

         Жрецы минувшаго, поклонники успѣха!..

         Какъ часто мимо васъ проходитъ человѣкъ,

         Надъ кѣмъ ругается слѣпой и буйный вѣкъ,

         Но чей высок³й ликъ въ грядущемъ поколѣньи

         Потомства возбудитъ восторгъ и умиленье.

  

   Быть непонятымъ и непризнаннымъ - судьба ген³я и притомъ въ сущности такая судьба, на которую нѣтъ разумнаго основан³я жаловаться, ибо для того-то и существуетъ ген³й, для того и шагаетъ онъ впередъ, чтобы быть впереди своего времени. Будучи ген³емъ, онъ уже не принадлежитъ настоящему, а потому и было-бы странно, если-бы настоящее вполнѣ постигало его, стояло-бы съ нимъ al pari. Страдан³я, претерпѣваемыя человѣкомъ оригинальнымъ, за странность, оригинальность его мыслей и дѣйств³й не пропадаютъ безплодно; онъ терпитъ не даромъ, такъ какъ черезъ него подготовляется общественное сознан³е для принят³я и почитан³я ген³я грядущаго дня; онъ прочищаетъ ему дорогу. Судьбу такого страннаго человѣка въ обществѣ, осмѣивающемъ и губящемъ его за так³е причины, которымъ оно въ скоромъ времени само будетъ рукоплескать, превосходно рисуетъ Сырокомля въ героѣ своей поэмы. Герой этотъ такъ задушенъ и сдавленъ мелочностью и предразсудками окружающей его среды, что онъ не можетъ даже возвыситься до ген³альности, до значен³я великаго человѣка; онъ просто на просто остается страннымъ, несуразнымъ человѣкомъ; но какъ велики и святы эти странно выражаемыя имъ мысли, какъ тепло и благоговѣйно впечатлѣн³е, оставляемое всею его жизнью.

   Въ Филиппѣ въ Коноплей мы встрѣчаемся уже не съ одними только одиноко стоящими сословными предразсудками магнатства и шляхетства, художественно воспроизведенными въ помянутой уже нами поэмѣ "Янъ Денборогъ"; но всѣ, вообще, предразсудки, выработанные неправильнымъ ходомъ цивилизац³и и укоренивш³еся прочно вслѣдств³е неестественнаго хода народной жизни, являются здѣсь могучими дѣйствующими силами, составляютъ подкладку для жизненной борьбы, жизненной драмы, составляющей содержан³е нашей поэмы. И вотъ, въ столкновен³яхъ съ тираническою силою исторически сложившихся и упрочившихся предразсудковъ, мученически проходитъ и съ виду пропадаетъ даже безслѣдно вся жизнь бѣднаго героя нашего. Пер³одъ этихъ роковыхъ для него столкновен³й начинается съ самой еще школьной скамьи, когда напр.

  

         Ксендзъ-профессоръ, излагая цѣлый часъ

         Объ изящномъ стилѣ въ рѣчи и подборѣ звонкихъ фразъ...

         Говорилъ, что нужно много предварительныхъ работъ,

         Чтобъ изящно выражаться, а не просто, какъ народъ;

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Что пер³одъ округленный - это самый первый знакъ,

         Что ораторъ не невѣжда - грубый хлопъ или простакъ.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Пусть въ рѣчахъ, какъ можно чаще, попадаются у васъ

         Боги древнихъ римлянъ, грековъ,весь, Олимпъ и весь Парнасъ.

  

   Это - встрѣча съ предразсудкомъ, историческимъ предразсудкомъ, который вѣчно зиждется на такъ или иначе выражающемся стремлен³и отличаться отъ простака и грубаго хлопа, и предразсудкомъ,столь сильно укоренившимся, что, по художественно-вѣрному выражен³ю одного критика, французск³я революц³и, смѣнивш³я и казнивш³я королей; ломавш³я и перекраивавш³я весь государственный строй, оказывались безсильными передъ дѣлен³емъ рѣчи на риторическ³е пункты *и всею остальною риторическою утварью. Вспомнимъ, что еще Беранже заслужилъ гнѣвъ академическихъ креселъ тѣмъ, что на вопросъ какого то академика: какъ почитаетъ онъ наиболѣе приличнымъ называть напр. море? - онъ отвѣчалъ: да просто на просто моремъ. И вотъ, съ такого-то рода предразсудкомъ пришлось, поплатившись спиною, встрѣтиться еще въ школѣ случайно чистому отъ всяческихъ предразсудковъ герою Сырокомли.

   Такими же столкновен³ями или, какъ выражается поэтъ, пассажами наполняется вся жизнь бѣднаго Филиппа изъ Коноплей, не рѣшающагося идти общею торною дорогой. Не просматривая всей его многострадальной жизни, мы ограничимся приведен³емъ одного только, почти послѣдняго съ нимъ пассажа, особенно дорого ему стоившаго. Дѣло заключается въ томъ, что герой нашъ какими-то случайностями оказывается избраннымъ въ депутаты на сеймъ, но тотчасъ-же проявляетъ природную свою странность и тотчасъ же принимаетъ страшное наказан³е. Совершается это слѣдующимъ образомъ:

  

         Въ благодарность за подобный неожиданный почетъ,

         Избирателямъ тогда же онъ пирушку задаетъ,

         И за чашей круговою онъ, растроганный до слезъ,

         Предъ собравшеюся шляхтой съ силой громкой произнесъ:

         "Vivat, vivat! братья шляхта! кровь могучей шляхты той,

         Что всегда была опорой для свободы золотой!" -

         "Ѵivat шляхта! кто то вскрикнулъ и второй, и трет³й разъ,

         Нѣтъ сослов³я и выше, и священнѣе у насъ!

         Лишь она всего достойна, всей свободы, всякихъ правъ!..."

  

   Какъ ударомъ поражаютъ так³я слова нашего Филиппа; задрожавъ отъ гнѣва, онъ возражаетъ увлекшемуся шляхтичу, что имъ позабывается еще цѣлое сослов³е, которое, правда, не имѣетъ гербовъ и шпагъ, но, однако, нравственно вполнѣ равно шляхтѣ и должно быть приравнено ему по закону.

  

         Равенъ шляхтѣ?! Кто же это?!. я бы слышать очень радъ!

  

   Здѣсь начинается перлъ всей демократической поэз³и Сырокомли.

  

         "Какъ-же кто?... конечно хлопы!" отвѣчаетъ депутатъ,

         Грознымъ голосомъ, сверкая вновь огнемъ потухшихъ глазъ,

         Хлопы бѣдные, которыхъ такъ унизили у насъ...

         Мы воюемъ за отчизну, если къ ней подступитъ врагъ,

         А они насъ кормятъ хлѣбомъ, защищаютъ нашъ очагъ.

         Нѣтъ, гдѣ поле сотворили всеблаг³я небеса,

         Тамъ съ гербомъ поспорить могутъ плугъ тяжелый и коса.

         Ты - воинственной породы, а и вымолвить-то стыдъ:

         Еще съ прадѣда быть-можетъ мечѣ твой ржавчиной покрытъ;

         А взгляни на плуги хлоповъ - и увидишь самъ тогда,

         Какъ блестятъ они на солнцѣ отъ всегдашняго труда.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Помогать забытымъ хлопамъ, братья-шляхта, мы должны!

         Предъ закономъ, какъ предъ Богомъ, всѣ сослов³я равны,

         И для всѣхъ одни законы и и для всѣхъ одинъ совѣтъ,

         И на сеймѣ вмѣстѣ съ шляхтой всѣмъ и мѣсто, и привѣтъ!

         Сколько правды тутъ! и сколько этимъ самымъ, наконецъ,

         Земской думѣ вдругъ прибудетъ неиспорченныхъ сердецъ

         И умовъ неповрежденныхъ.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Пусть съ дѣтьми почтенной шляхты сядетъ хлопъ за школьный столъ,

         Пусть въ казну и шляхтичъ платитъ подать съ хлопомъ наравнѣ.

         Говорится: "братья шляхта" - хлопъ такой-же братъ по мнѣ."

  

   Увлекшись своею рѣчью, позабывъ ея странность и всю твердую цѣпь вѣковыхъ предразсудковъ, восторженный Филиппъ предлагаетъ всей собравшейся шляхтѣ выпить вмѣстѣ съ нимъ "за здоровье братьевъ хлоповъ". Но дѣйствительность смазывается быстро, а м³ръ условной справедливости еще быстрѣе.

  

         Огорошенная рѣчью шляхта быстро встала съ мѣстъ,

         И раздался стоголосный, угрожающ³й протестъ:

         - "Что! мой мечъ въ гербѣ старинномъ вздумалъ онъ сравнить съ цѣпомъ!...

         - "Что! въ дворянствѣ меньше проку, чѣмъ въ народишкѣ слѣпомъ!...

         - "Что!... мой сынъ-съ мальчишкой-хлопомъ въ школѣ вытянется въ рядъ!...

         - "Что!... отъ шляхты тоже подать! вотъ отличный депутатъ!...

         - "Онъ на сеймѣ хочетъ наши привиллег³и убить!...

         "Что и спорить съ нимъ напрасно!... Уши, уши отрубить!...

  

   Здѣсь начинается кровавая сцена, сверкаютъ сабли до глубины души оскорбленной, разъярившейся шляхты, и Филиппъ падаетъ покрытый десятками ранъ, отъ которыхъ ему уже не суждено встать.

  

         И за дѣло! кто-же спуститъ эту дерзость чудаку?...

         Приравнять задумалъ пана - и къ кому-же? къ мужику!...

  

   Но и на смертномъ одрѣ нашему герою приходится претерпѣвать тѣ же самыя столкновен³я, отъ которыхъ погибла его жизнь. Оскорбленный недовѣр³емъ, его врачъ уходитъ, оставляя его умирать на свободѣ; ксендзъ въ гнѣвѣ оставляетъ его, услыхавъ отъ него "будто подъ Богомъ равны:

  

         Христ³ане всѣхъ религ³й, будто кзендзы не должны

         Брать законной десятины съ бѣдныхъ мелкихъ деревень,

         Будто мало для спасенья - попоститься въ постный день.

  

   И умираетъ бѣдный Филилпъ изъ Коноплей, оставляя намять о себѣ только въ шутливой, смѣшной поговоркѣ:

  

         Кто не кстати словомъ, дѣломъ отличился у людей,

         Тотъ у нихъ и съумасшедш³й и "Филиппъ изъ Коноплей".

  

   Но объ отношен³яхъ Сырокомли къ народу, о коренномъ, до конца доходящемъ его демократизмѣ говорили мы такъ долго и такъ пространно вовсе не потому, чтобы хотѣли выставить со всею очевидностью либерально-политическ³я его тенденц³и, о которыхъ, скажемъ мимоходомъ, Сырокомля вовсе даже и не заботился. Они вовсе не были для него чѣмъ нибудь придуманнымъ и потому и не выставлялся на показъ, а составляли только прямое послѣдств³е всей нравственной его природы. Говоря о демократизмѣ и отношен³яхъ Сырокомли къ народу, мы желаемъ только показать существовавш³я въ душѣ его услов³я, безъ которыхъ творчество его не могло бы выражаться такъ, какъ оно выразилось, и поэз³я его не могла бы быть такою, какова она есть.

   Всякая общественная неправота, по той самой причинѣ, что въ этой неправотѣ мы живемъ, движемся и существуемъ, лишаетъ душу нашу сознан³я ея собственной нравственной правоты, калѣчитъ ее и убиваетъ искренность ея чувства. Жить пассивно въ обществѣ, основанномъ на нравственной неправотѣ, значитъ заглушать жизнь собственной своей души, умерщвлятъ и калѣчить собственное нравственное чувство, если только оно не успѣло еще умереть. Предположимъ, что отношен³я поэта нашего къ народу, были-бы иными, чѣмъ какими мы ихъ встрѣчаемъ, и полнота и ясность чувства уже всенепременно явились бы искаженными. Чувство его, однажды искаженное какимъ-либо компромиссомъ, сдѣлкою съ собственною своею совѣстью ради поддержан³я условнаго общественнаго строя, уже не могло бы быть такъ чисто, искренно и могуче,- и цѣлый м³ръ вдохновен³я, былъ бы для него закрытъ. Народность составляла для Сырокомли и составляетъ вообще, необходимое услов³е для сознан³я собственной своей нравственной правоты. По отношен³ю къ душѣ поэта, сознан³е это является услов³емъ, непосредственно опредѣляющимъ свободу творчества и его характеръ.

   И такъ, уже для очищен³я души своей, ради принят³я и опознан³я прекраснаго, поэтъ, какъ Сырокормля, необходимо долженъ былъ говорить о существовавшей въ его время общественной неправотѣ, которою волею-неволею, становился онъ причастникомъ, возлагалъ на свою отвѣтственность, такъ какъ онъ жилъ въ этомъ обществѣ, пользовался строемъ его и дарами. Поэтъ силою творчества возстановляетъ внутреннюю свою правоту, нарушенную жизнью въ обществѣ, зиждущемся на различен³и пана и хлопа; этимъ достигается нравственное его самооправдан³е.

   Мы видѣли у него до сихъ поръ только сѣтован³я о нравственномъ раздѣлен³и, различ³и между сослов³ями, препятствующемъ возникновен³ю одного общаго народнаго сознан³я, препятствующемъ полнотѣ народнаго сознан³я. Но поэтъ не останавливается на этой только теоретически-нравственной неправдѣ. Ему мало касаться однихъ только внутреннихъ убѣжден³й своихъ единоплеменниковъ; онъ хочетъ, чтобы убѣжден³я эти проникли въ самую жизнь, уничтожили коренной, существенный недугъ, препятствующ³й народу быть живымъ, здоровымъ, цѣлымъ - крѣпостную подчиненность этихъ самыхъ хлоповъ, нравственныя права которыхъ онъ уже такъ часто доказывалъ. Но въ этомъ своемъ служен³и поэтъ нашъ проявляетъ изумительную объективность, напоминающую отчасти художественное спокойств³е "Записокъ охотника" Тургенева, произведшихъ когда-то въРосс³и такое могучее впечатлѣн³е. Онъ не призываетъ на крѣпостную зависимость либерально-краснорѣчивыхъ громовъ, не караетъ ее бичемъ сатирика. Совершенно наоборотъ, онъ представляетъ дѣйствительность, не сопровождая ее ни единымъ словомъ обвинен³я, даже со стороны самыхъ жертвъ этой преступной дѣйствительности. Безропотность, съ которой переносится эта дѣйствительность, поражаетъ читателя сильнѣе всякихъ порывовъ злости и негодован³я, сильнѣе всякой краснорѣчивой рѣчи отвлеченнаго либерализма. Такъ напр., въ поэмѣ "Ходыка" мы встрѣчаемся съ преступникомъ, страшнымъ преступникомъ, чувствующимъ весь ужасъ совершеннаго имъ дѣян³я, скитающагося по лѣсамъ, свободно отдающагося въ руки земнаго правосуд³я, и, не довольствуясь его приговоромъ, замаливающемъ въ монастырѣ тяжелый грѣхь свой, потому только что онъ бывшимъ при немъ топоромъ сгоряча ухлопалъ ловчаго, запоровшаго его желѣзными прутьями за упущеннаго на охотѣ медвѣдя.

  

         "Ловч³й бѣшеной злобой на меня кипѣлъ

         И къ соснѣ меня сейчасъ-же привязать велѣлъ.

         Тутъ меня желѣзнымъ прутомъ били безъ конца...

         Тщетны были всѣ моленья стараго отца,

         И жены напрасно были всѣ мольбы и плачъ...

         Глухъ былъ къ нимъ неумолимый, бѣшеный палачъ...

         Тщетно кровью истекалъ я, тщетно стонъ глухой

         Эхо вторило угрюмо въ тишинѣ лѣсной...

         Отпустили чуть живаго... я едва вздохнулъ...

         Тутъ мнѣ демонъ потихоньку на ухо шепнулъ...

         Былъ топоръ при мнѣ... Собралъ я весь остатокъ силъ

         И въ високъ обухомъ тяжкимъ ловчаго хватилъ...

         Лезвеемъ же грудь разсекъ я... Брызнувъ, какъ фонтанъ,

         Кровь лицо мнѣ окропила, облила кафтанъ..:

         Вотъ, смотри, кровавыхъ пятенъ ясный, свѣж³й слѣдъ...

         Не изгладили, не стерли ихъ и тридцать лѣтъ.

         Посмотри: лохмотьемъ рванымъ весь кафтанъ мой сталъ,

         Онъ отъ лѣтъ и непогоды сгнилъ и полинялъ,

         Но слѣды невинной крови, переживъ года,

         Какъ печать злодѣйства свѣжи, какъ печать стыда!"

  

   И чѣмъ сильнѣе это долгое, тягостное раскаянье преступника, тѣмъ сильнѣе впечатлѣн³е имъ производимое, и въ душѣ читателя пробуждается гнѣвъ и негодован³е, которыхъ ни одной строкою не выдалъ велик³й художникъ. Ужасъ покоя - вотъ, что дѣйствуетъ сильнѣе всякаго краснорѣчиваго обвинен³я.

   Не менѣе ужасающимъ покоемъ, краснорѣч³емъ безропотнаго терпѣн³я отличается превосходное стихотворен³е "Иллюминац³я" - разсказъ матери о медленной смерти ребенка ея въ то время, когда она съ факеломъ въ стужу должна была недвижною кар³атидой стоять передъ домомъ своимъ, а вѣтеръ злился и дулъ въ окно, разбитое торопившимъ ея панскимъ управителемъ.

  

         "Выгналъ..... Я къ факелу. Сердце нѣмѣтъ

             Вмѣстѣ съ руками....

         Гляну въ окошко, дитя коченѣетъ

             Передъ глазами".

  

   А роскошная иллюминац³я представляетъ блестящ³й, величественный видъ; радуются и веселятся княж³и гости, удивляясь умѣн³ю гостепр³имнаго хозяина.

  

         "Вотъ закричали: "виватъ на виватѣ

             Князь благородный!"

         Я къ колыбелькѣ, къ родному дитятѣ...

             Онъ ужъ холодный

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         И не забыть мнѣ веселые звуки,

             Крики хмѣльные,

         Желтое личико, желтыя руки,

             Что восковыя.

         Умеръ... и словно бы такъ безъ причины...

             Богу знать ближе...

         Знатно, бывало, справлялъ именины

             Князь нашъ въ Несвижѣ."

  

   Что за потрясающая простота! Какая обвиняющая безропотность!.

   Въ извѣстномъ давно для русскаго м³ра стихотворен³и "Кукла", Сырокомля съ такою же точно объективностью выставляетъ укоренивш³еся, относительно хлоповъ предразсудки, соединенные съ едва пробивающимся, слабымъ чувствомъ сожалѣн³я объ этихъ самыхъ хлопахъ въ простодушномъ разговорѣ дѣвочки, съ своей куклой. Опять ничего кромѣ простой дѣйствительности, никакого обвинен³я, но какое сильное въ тоже самое время впечатлен³е. Отвратительная зараза, прикасающаяся уже къ свѣтлой, дѣтской душѣ!

  

         Да ты вѣдь не знаешь: мы вольные паны

         Холопы же всѣ не свободны;

         Самъ Богъ приказалъ имъ съ небесъ - безустанно

         Все дѣлать, что панамъ угодно.

         Въ лохмотьяхъ, нечисты, невзрачны собою,

         Чуть живы холопы-то наши!

         Самъ Богъ ихъ караетъ за то, что порою

         Не слушаютъ пана-папаши.

  

   Сырокомлѣ довелося дожить до начала новой эры въ нашей жизни, начавшейся съ первыхъ толковъ объ освобожден³и крестьянъ изъ крѣпостной зависимости. Радостно откликнулось сердце поэта, и свободный путь открылся его мечтамъ, хотя и близко было его разочарован³е. Разочароваться пришлось ему, впрочемъ, не въ возможности осуществлен³я великаго дѣла, а въ той роли, которую приметъ въ немъ его отечество...

  

         Я думалъ: "напрасно враги такъ шумѣли,

         Шляхетское имя порочили съ жаромъ:

         Не нынче такъ завтра увижу ни дѣлѣ,

         Что шляхтой до нынѣ зовутъ насъ не даромъ.

         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

         Тамъ къ общему благу пылаютъ любовью,

         Я знаю литовскую добрую братью

         И вправѣ гордиться литовскою кровью,

         Какъ шляхтичъ природный съ гербовой печатью.

  

   Но страна не оправдала гордыхъ надеждъ поэта, и онъ высказалъ свое могучее слово

  

         Однако, свершилось!... О, край мой!... Измяли

         Вѣнецъ твой, запачкавъ его преступленьемъ....

         Отцы твои цѣпи народа спаяли,

         Свои имена подписавъ подъ рѣшеньемъ

         О панской опекѣ надъ бѣднымъ народомъ!...

         Историкъ за это предаетъ ихъ проклятью....

         Мнѣ стыдно за Вильно.... Не шляктичъ и родомъ,

         Позоръ мнѣ съ моей гербовой печатью!

  

   Проклятье поэта, рѣзк³й голосъ его осужден³я доставили ему, конечно, не мало враговъ въ его непостигающемъ его отечествѣ, для котораго являлся онъ вдохновеннымъ пророкомъ. Нѣкоторое чувство враждебности сохранилося и послѣ его смерти. Нѣтъ пророка въ своемъ отечествѣ! Сырокомля самъ испыталъ отчасти жреб³й своего Филиппа изъ Коноплей.