Главная » Книги

Белинский Виссарион Григорьевич - (Рецензии 1838 г.), Страница 4

Белинский Виссарион Григорьевич - (Рецензии 1838 г.)


1 2 3 4 5 6

ми". Но это не лучшее: есть целые страницы, в которых не доберешься смыслу. А правописание? - о, чудесное! Переводчик пишет: "Мариѣ", "о Мариѣ", "мадамѣ", "мадмуазелѣ", и тому подобное. Издание стоит перевода: серая оберточная бумага и бездна типографических ошибок составляют отличительное его качество.
   Московский перевод тоже не из бойких переводов, но в сравнении с петербургским он просто превосходен; жаль только, что переводчик пишет "двѣрь", вместо "дверь", "смешать" и "говорять" вместо "смешатъ" и "говорятъ", "тѣрпеть", вместо "терпѣть" и т. п.; впрочем, может быть, это орфография типографии г. Смирнова. Издание довольно опрятно, а в сравнении с петербургским - просто великолепно.
   Что касается до "Повестей Сю", это, собственно, не "Повести Евгения Сю", а "Три рассказа Евгения Сю"; но, видно, переводчик нашел свою выгоду дать своей тоненькой книжке во 116 страниц такое толстое заглавие, и мы не почитаем себя вправе входить в его экономические расчеты. Три рассказа эти обнаруживают в Евгении Сю талант рассказчика, и их, а особливо последний можно б было с удовольствием читать, если бы из-за них не высовывалось лицо рассказчика с страшными гримасами a lord Byron. {в духе лорда Байрона (франц.).- Ред.} Перевод не совсем дурен.
  
   101. Библиотека избранных романов, повестей и любопытнейших путешествий, издаваемая книгопродавцем Н. Глазуновым и комп. Москва. 1838. В типографии Н. Степанова. Томы: XII - 260; XIII - 228; XIV - 239. (12).
   Герцогиня Шатору. Сочинение Софии Ге. Перевод с французского. Москва. 1838. В типографии Н. Степанова. Три части: I - 260; II - 228; III - 239. (12).69
  
   По примеру покойной "Библиотеки романов и повестей", издававшейся в Петербурге г. Ротганом,70 московский книгопродавец Н. Н. Глазунов вздумал издавать свою, в таком же роде, только с прибавлением "любопытнейших путешествий" и со включением русских оригинальных произведений по части романов и повестей. Дело доброе, которому нельзя не пожелать успеха; но намерение и исполнение не всегда бывает в ладу между собою. Из оригинальных повестей мы прочли в "Библиотеке" г. Глазунова три премиленькие повести г. Вельтмана, из которых "Аленушка" заслуживает большего эпитета, нежели премиленькой,- и в ней же прочли мы "Последнего из князей Корсунских", что-то вроде романа и повести вместе, покойного В. А. Ушакова. Переводные повести в "Библиотеке" г. Глазунова могли бы служить изрядным лекарством от скуки, особенно в провинции; но жаль, что гг. переводчики сделали это лекарство похожим на горькую микстуру. Отличайся издание г. Глазунова и выбором сочинений и достоинством переводов,- оно нашло бы себе многочисленных читателей и почитателей. Охота к чтению у нас с каждым днем распространяется всё более и более, а романы, повести и путешествия - именно то, что избрал г. Глазунов содержанием своей "Библиотеки",- составляют любимое чтение нашей публики. Мы уверены, что г. Глазунов не замедлит обратить свое внимание на улучшение того и другого. Для выбора мы рекомендовали бы ему романы Шпиндлера, плодовитого и очень талантливого немецкого романиста,71 из многочисленных романов которого у нас переведен только "Еврей" - очень хороший роман. Французская романическая стряпня надоела всем; в самой Франции она набила оскомину. И мало ли еще можно найти у немцев хорошего и совершенно неизвестного нашей публике, такого, что для нее соединяло бы прелесть достоинства с прелестью новости. Не худо бы также поискать чего-нибудь и у англичан и у итальянцев. Да вот - чего лучше? - отчего бы не перевести "Обрученных" Манцони?72 Очень бы можно найти хорошего переводчика. Разумеется, всё хорошее будет стоить больших расходов, но зато и будет приносить большие выгоды. Каждое отделение "Библиотеки" г. Глазунова должно состоять из XXIV томов; первого отделения вышло уже XIV томов. Что бы ему второе-то отделение совершенно преобразовать и из издания всякой всячины и кое-чего сделать издание, которое бы могло представить чтение полезное, усладительное и по выбору сочинений и по достоинству их переводов! В успехе сомневаться нельзя. На нашу публику грех жаловаться. Литературные неудачи происходят от самих литераторов и издателей.
   "Герцогиня Шатору" составляет последние три тома "Библиотеки" г. Глазунова и, как всё, составляющее ее, издана и продается им и отдельно, с переменою только обертки и исключением ее общего заглавного листка. "Герцогиня Шатору" - роман исторический. История каждого народа отличается собственным характером; французская история есть история дворских сплетней. У Людовика XV, в бесчисленном множестве его любимиц, была любимицею графиня Мальи (Mailly), потом ее сестра, потом другая ее сестра и, наконец, третья ее сестра, маркиза де Турнель. Так как все три сестры маркизы де Турнель были отставлены без ничего, то она и выхлопотала им пенсии по 10 000 франков, а сама за службу при дворе по особым поручениям получила титул герцогини de Chateauroux. В походе в Нидерланды и Эльзас Людовик сделался в Мёце болен гнилою горячкою. При нем была герцогиня Шатору. Узнавши о болезни короля, к нему поспешила в Мёц королева, заняв на путевые издержки 1000 луидоров: у бедной королевы не было ни копейки денег, тогда как любимицы короля получали по 10 000 франков пенсии! Король причастился св. тайн и покаялся. Шатору была уволена, а он, выздоровевши, несколько времени жил хорошо с королевою. Потом опять за старое. Шатору была возвращена, отомстила врагам своим, но скоро умерла.
   О дальнейших подвигах любимейшего короля Франции, т. е. о владычестве Помпадур, о Parc-aux-Cerfs, о Marie Vaubernier {об Оленьем парке, о Марии Вобернье (франц.).- Ред.} и пр., и пр.- умалчиваем. Из этой-то скандалёзной хроники заняла г-жа Софья Ге содержание своего и длинного и скучного романа. Из Шатору она сделала что-то вроде герцогини де-ла-Вальер, только еще выше, героиню, которая будто бы умела возжечь в душе короля пламя благородной, возвышенной страсти; отдалась ему в надежде освободить его от опеки его министра, кардинала Флёри, и возбудить в нем желание царствовать самому. Для этого ей удалось склонить его принять личное начальство над армиею в 1744 году, тогда как его склонил к этому министр его д'Аржансон. Но... довольно - и скучно и пошло распространяться об этом жалком произведении, отличительные свойства которого - длиннота, растянутость, мелочность, надутость, сантиментальность и резонерство.
  
   102. Белошапошники, или Нидерландские мятежи, феодальные картины XIV столетия. Сочинение Бофдевейна Стумфиуса, брата Минора, клирика гентской ратуши. Перевод с фламандского. Санкт-Петербург. 1838. В типографии Николая Греча. 175. (8).73
  
   Сочинение не без занимательности и не без достоинства - ряд драматических картин и род драматической хроники, похожей на "Гёца фон Берлихингена",74 хотя и не отличающейся художественностию. Перевод не совсем хорош, и множество типографических ошибок местами затемняют смысл. Кстати: из этого перевода с фламандского языка мы узнали, что наш Карамзин хорошо знал по-фламандски и помогал клирику гентской ратуши в сочинении "Белошапошников". Право! - коли нам не верите, то спросите у переводчика - нет, не у него: он умер, а у остроумных издателей его очень несовершенного перевода: они вам скажут то же. Перед книгою приложено предисловие издателей с большими претензиями на остроумие; но мы не поняли его ни со стороны остроумия, ни со стороны смысла.75
  
   104. Кабинет чтения. Выбор статей, переведенных из лучших иностранных периодических изданий. Том первый. Москва. 1838. В типографии Николая Степанова. 184. (8). С эпиграфом:
   Che vuol de l'acqua chiara - vada al fonte. {кто хочет чистой воды - иди к источнику. (Итал.).- Ред.}76
  
   Выписываем предисловие этой книги, которое лучше всего знакомит с ее содержанием.
   Читая иностранные журналы прошлых и нынешних годов и находя в них многие статьи, занимательные в литературном или ученом отношениях, которые, однако ж, не были переданы русским читателям, я невольно увлекался мыслию - из этих разбросанных в разных изданиях статей, не замеченных и не переведенных, а между тем достойных перевода, составить книгу, которая для многих может быть и занимательна и поучительна. Вследствие этой мысли, я, во время досугов, переводил сам или поручал переводить другим. Теперь явился у меня довольно значительный сборник. Вдобавок ко всему, я нашел издателя в Ф. Н. Наливкине, который одобрил эту мысль и предложил взять на себя издержки печатания.
   Предлагая на суд просвещенной публики начало - первый опыт нашего скромного, не блестящего труда, мы желали бы, чтоб на него было обращено внимание особенно молодых людей, которые в этом издании, составляемом с благонамеренностию и исполняемом с добросовестностию могут найти полезное и занимательное чтение во время своих досугов!
   Если начало удостоится благосклонного принятия,- продолжением не замедлим. В. Межевич.
   Хотя источник, к которому нас посылает г. Межевич, не отличается ни глубиною, ни светлостию78 (иностранные периодические издания пока еще значат французские периодические издания), но мы от всей души желаем полного и совершенного успеха его бессрочному изданию, потому что выбор статей и достоинство переводов в первой книжке служат лучшим доказательством, что свое полезное и дельное издание г. Межевич "составляет с благонамеренностию и исполняет с добросовестностию". Читатели его с большим удовольствием прочтут интересную и дельную статью "О книгах и манускриптах, прежде и после изобретения книгопечатания", потом "Тунис и его внутреннее состояние" из записок кн. Пуклер-Мускау и, наконец, "Домашняя жизнь и последние минуты Вальтера Скотта". Остальные четыре статьи разнообразят содержание книжки, не уменьшая его интереса. Между ними "Мозаисты", повесть Жорж Занда, не то чтобы хороша, по крайней мере без сен-симонистских претензий на преобразование человеческого рода. Ее помещено только начало, а продолжение и конец, вероятно, будут в следующих книжкам.
  
   105. Сказки русские, рассказываемые Иваном Ваненко. Москва. 1838. В типографии Н. Степанова. 265. (12). С эпиграфом:
  
   Гни сказку готовую, что дугу черемховую.
   Казак Луганский.
  
   Русские народные сказки, собранные Богданом Бронницыным. Санкт-Петербург. 1838. В типографии А. Воейкова и комп. 100. (12).79
  
   Поэзия народа есть зеркало, в котором отражается его жизнь со всеми ее характеристическими оттенками и родовыми приметами. Так как поэзия есть не что иное, как мышление в образах, то поэзия народа есть еще и его сознание. На какой бы степени образования ни стоял человек, он уже чувствует или бессознательно мыслит; на какой бы степени цивилизации ни стоял народ, он уже имеет свою поэзию. Песня составляет его лирическую поэзию, сказка - эпическую. Драматическая поэзия может находиться в том или другом как элемент, но обыкновенно бывает плодом дальнейшего развития искусства у народа. У каждого народа поэзия носит отпечаток его духа. Песня француза часто неблагопристойна и всегда весела, песня немца патриархальна или мрачна, песня русского заунывна, тосклива и могуча. Содержание песни есть субъективное, личное чувство, ощущение, навеянное минутою или обстоятельством; но в сказке преимущественно выражается общее народа, его понимание жизни. Поэтому сказки всех младенчествующих народов отличаются одним общим характером - чудесным в содержании. Рыцарство, богатырство и олицетворение невидимых, таинственных, большею частию враждебных сил составляет неисчерпаемый предмет народных сказок. Физическая мощь есть первый момент сознания жизни и ее очарования; и вот является бесконечный ряд сильных-могучих богатырей и витязей, которые выпивают по ведру вина, закусывают целым бараном, а иногда и быком. Чего человек не знает, не сознает, всё то представляется ему страшным таинством: вот и являются колдуны, волшебники, злые духи, змеи-горыничи, зиланты, русалки и ведьмы.
   Смотря с этой точки зрения на народные сказки, видишь в них двойной интерес - интерес феноменологии духа человеческого и народного. Не говорим уже об интересе развивающегося языка. Поэтому, какой благодарности заслуживают те скромные, бескорыстные труженики, которые с неослабным постоянством, с величайшими трудами и пожертвованиями собирают драгоценности народной поэзии и спасают их от гибели забвения. Но некоторые думают оказать ту же услугу, пиша сами в народном духе. Нет спору, что всякий истинный талант народен, не стараясь и даже не желая быть народным, но только будучи самим собою, потому что народ не есть условное понятие, но конкретная действительность, и ни один индивид не может, если бы и хотел, оторваться от общей родной субстанции. Но некоторые поэты хотят быть народными особенным образом, творя в духе народной поэзии. Прошедшего не воротишь: это закон общий и непреложный. Нельзя сделаться баяном времен Владимира Красного Солнышка. Можно воспроизвести древность, но это уже будет древность, воспроизведенная поэтом XIX века, а совсем не каким-нибудь безвестным певцом "Слова о полку Игоревом". Но эта древняя поэзия более или менее сохранилась в простом народе, как менее подвергшемся изменению,- по крайней мере, так кажется. В самом деле, за простонародною поэзиею исключительно осталось имя народной, потому что она не приняла в себя чужих элементов, но осталась в своей девственной самобытности. Поэтому какому-нибудь Кольцову, поэту-прасолу, немудрено заставить крестьянина так выражать свою неудачу в сватовстве за свою суженую, которой ему отец не хочет отдать мимо старших дочерей:
  
   Болит моя головушка,
   Щемит мое ретивое,
   Печаль моя всесветная,
   Пришла беда незваная -
   Как с плеч свалить - не знаю сам:
   И сила есть - да воли нет,
   Наружи клад - да взять нельзя:
   Заклял его обычай наш.
   Ходи, гляди да мучайся,
   Толкуй с башкой порожнею.80
  
   Ему очень естественно заставить другого крестьянина, после измены его суженой,
  
   В ночь, под бурею, коня седлать,
   Без дороги в путь отправиться -
   Горе мыкать, жизнью тешиться,
   С злою долей переведаться.81
  
   Он жил в мире этих форм жизни, сроднился с ними прежде, нежели узнал, что есть на свете вещь, которая называется поэзиею. Теперь ему знакомы и другие миры форм жизни, но прежняя уже всегда существует для него объективно. Напротив, все поэты, не в этой сфере жизни рожденные и воспитанные, только надевают на себя накладную бороду и кафтан, но не делаются народными поэтами: из-за смурого зипуна виднеются фалды фрака. У Пушкина есть так называемые народные стихотворения, как, например, "Буря небо мглою кроет"; и это точно народные стихотворения, потому что принадлежат русскому поэту, и поэту великому, но они не простонародные, а только написанные на голос простонародных и пропетые барином, а не крестьянином. Но это-то и составляет их особенную прелесть. Пушкин обладал гениальною объективностию в высшей степени, и потому ему легко было петь на все голоса. Но и его гений изнемог, когда захотел, назло законам возможности, субъективно создавать русские народные сказки, беря для этого готовые рисунки и только вышивая их своими шелками. Лучшая его сказка - это "Сказка о рыбаке и рыбке", но ее достоинство состоит в объективности: фантазия народа, которая творит субъективно, не так бы рассказала эту сказку.
   Творчество должно быть свободно: произвольные усилия подделываться подо что бы то ни было вредят ему.
   Или собирайте русские сказки и передавайте нам их такими, какими вы подслушали их из уст народа; или пишите свои сказки, где бы и вымысел и краски принадлежали вам самим, но где бы всё было в духе нашей народности или простонародности. Примером этого может служит талантливый балагур казак Луганский. Но еще лучший пример представляет Гоголь. Вспомните его "Утопленницу", его "Ночь перед Рождеством" и его "Заколдованное место", в которых народное-фантастическое так чудно сливается, в художественном воспроизведении, с народным-действительным, что оба эти элемента образуют собою конкретную поэтическую действительность, в которой никак не узнаешь, что в ней быль и что сказка, но всё поневоле принимаешь за быль.
   Сказки гг. Ваненко и Бронницына принадлежат к неудачным попыткам подделаться под народную фантазию. Основы их сказок, по большей части, взяты из подлинных русских сказок, но так смешаны с их собственными вымыслами и украшениями, что из них делается что-то странное. Этим мы отнюдь не унижаем труда гг. Ваненко и Бронницына; напротив, в их неудачных попытках виден талант, который только пошел по ложной дороге, и их сказки, несмотря на то, читаются гораздо с большим удовольствием, нежели многие романы и повести.
   Г-н Ваненко пишет сказки и русские и малороссийские, и в тех и других обнаруживает талант рассказа. Жаль только, что он слишком иногда подражает Луганскому, как то можно видеть даже и из его коротенького предисловия:
  
   Может быть, братцы-товарищи, вам мои сказки не по сердцу; прошу не взыскать, не прогневаться: чем богат, тем и потчеваю; и еще сказка есть у меня, да та далеко запрятана; коль отыщу, в люд честной пущу; отдам разумным книжникам, переплетчикам; пусть себе с нею маются; переврут, наберут, сошьют книжкою, первый блин комом, другой испечем, посолим солонее да помаслим масленее; может случиться, и с рук сойдет; не всякая шапка надевается слабо, а всякий портной шьет на свой покрой.
  
   Другой недостаток у г. Ваненки состоит в том, что он, в своих сказках, часто говорит о сатирических романах, кумплиментах и подобных небывальщинах в русских сказках. Вообще его сказки сшиты из разных лоскутков: то из смурого русского сукна, то из английского, то из китайки, то из drap-des-dames. {дамского сукна (франц.).- Ред.} Обмолвкам и проговоркам - нет числа. К чему, например, в сказке "О мужичке Фоме, умной голове, и о сыне его, дурачке Иванушке", к чему в ней эпизод явления русалки? Лучше всех понравилась нам первая сказка "О крестьянине Якове, по прозванию Простая Голова, о жене его Марфе Сидоровне, и о том, как Яков умным мужем стал". В этой сказке виден неподдельный русский юмор и схвачены верно некоторые черты простонародного деревенского быта. Впрочем, и другие сказки не без достоинства, а местами обнаруживают решительный талант; вот, например, хоть следующий отрывок: не показывает ли он дарования в авторе?
  
   Уселся чорт на полу; зачал его Грицко потчевать. "Вот, не угодно ли, говорит, медку полакомиться?" Даст ему хлебнуть деготку, а сам лизнет патоки. "Или орешков погрызть?" Положит себе в рот грецкий орех, а ему сунет пульку чугунную. Морщится чорт от меду казацкого, гложет орехи, инда зубы трещат, а не достанет ни одного ядрышка. Прискучило ему Грицкино потчеванье, стал он его задабривать словами ласковыми, зачал его расспрашивать.
   - А что - добрый молодец, вы, я думаю, родом царевич или королевич какой?
   - Ма-буть, що так!- отвечал Грицко.
   - Из какого-нибудь королевства славного? Это заметно по вашему виду молодецкому.
   - Як же ж, я родом с Высокобритании.
   Чорт хорошо знал географию, а про такое царство не слыхивал.
   - Известна мне,- говорит,- Великая Британия, а про Высокобританию я что-то и не знаю.
   - Как не знать! Это там, где высоко подбривают чубчики.
   - А, вот что! А далеко ли она отсюда?
   - Да как пойдешь - близко, думаешь, а придешь, скажешь - дорога дальняя.
   - Так-с. В которую же это сторону?
   - Коли вправо пойдешь, придешь с правой стороны, а пойдешь в левую сторону, слева и туда придешь.
   - Точно-с. А велико ваше царство?
   - Так велико, что если на одном конце стог сена зажечь, на другом не увидишь и полымя.
   - Видите что-с? А много там жителей?
   - Старых вполтора меньше, чем молодых, а мужчин и женщин поровну.
   - Да-с. Ну, а ваш город у моря, что ль? Велико ли оно и как называется?
   - Называется оно море синее, широкое, а так велико, что человеку ни за что без лодки не переплыть.
   - Есть у вас тоже и реки большие?
   - Реки, как бы сказать, такие, что если тысяча волов будут целую неделю пить из них, то и до половины не убавится.
   - И воды есть целительные-с?
   - С нашей воды еще никто не умирал, а иной с похмелья только ею и отпивается.
   - Так-с. И заводы имеются у вас различные?
   - Да, есть такие, что хоть бы тебя, примером сказать, в лес или в степь завести, будешь неделю плутать, на дорогу не нападешь, если кто не выведет.
   Чорт мудрен! Он весь этот разговор себе записывал, а после и издал на французском языке "Описание Малороссии". Оно было введено во Франции во многих учебных заведениях, а после и на русский язык переведено, да хорошо, что осталось оригиналом у переводчика.
  
   Г-н Бронницын уверяет, будто его сказки списаны со слов хожалого сказочника, крестьянина из подмосковной. Может быть, оно и так было, только г. Бронницын, верно, записывал их после и так как многое позабыл, то и переиначил. Впрочем, его сказки мы все-таки прочли с удовольствием. Особенно понравилась нам "Сказка о богатыре Голе Боннском"; она отличается тоже неподдельным русским юмором. За исключением немногих мест, слог г. Бронницына везде сказочный. Вот пример:
  
   Дура не ест яблочко, а села в углу, приговаривает: катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне города и поля, и леса и моря, и гор высоту и небес красоту. Катится яблоко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все города, один за другим видны, корабли на морях и полки на полях, и гор высота и небес красота; солнышко за солнышком катится, звезды в хороводах собираются, так всё красиво, на диво, что ни в сказке сказать, ни пером написать.
  
   Желаем от всей души, чтобы гг. Ваненко и Бронницын перестали пересказывать народные сказки, уже без них и давно сочиненные, а стали бы рассказывать свои: мы с удовольствием послушали бы их.
  
   106. Студент и княжна, или Возвращение Наполеона с острова Эльбы. Историческая повесть. Сочинение Р. Зотова. Санкт-Петербург. 1838. В типографии И. Глазунова и Ко. 310. (12).82
  
   Был, изволите видеть, в Литве князь Пць; у этого князя Пця была дочь Юзефа. Феодальный замок, где он жил, посещался езуитом Пским и племянником его, Генрихом Пским, виленским студентом. Однажды в замке у князя было много гостей и между ними - венгерский барон Терлиц, варшавский граф Замоич и русский полковник Сельмский. Генрих начал говорить о звездах и кометах, говорил безумолку с лишком на тридцати страницах и так скучно и утомительно, что все разошлись, а княжна, оставшись с ним наедине, сделала ему за это признание в любви. Замоич, Терлиц и Сельмский любили княжну, и все вызвали Генриха на дуэль. Не помним, как и почему, Терлиц и Замоич зарезали друг друга насмерть, а Генрих Пский два раза невпопад выстрелил в Сельмского. Дело кончилось тем, что князь выгнал Генриха пошей из замка, а княжна в надутых выражениях поклялась не выходить замуж ни за кого, кроме него.
   Генрих определился в русскую армию, назло князю, ненавидевшему русских. Дело было в конце 1811 года. Наконец Наполеон был изгнан из России, а Генрих Пский сделался капитаном и увиделся в Варшаве с князем Пцем и его дочерью, с которою во все время переписывался через жида. Генрих Пский приходит к Пцю свататься за его дочь; князь опять прогоняет его. Тогда Пский заходит в комнату княжны, следуют слезы, вздохи, объятия, поцелуи, громкие фразы и клятвы в любви до гробовой доски. Входит князь и пускает Пскому пулю в рот, но тот или проглотил ее, или она отскочила от него, только остался цел, невредим. Правда, крови вышло много: ведь пуля попала в рот, но без крови что за эффект? Потом князь, всё надеявшийся, что Наполеон сделает из Литвы отдельное герцогство, которое отдаст ему, два раза ездит на остров Эльбу, откуда во второй раз, вместе с ним, отправляется в Париж. Наполеон советует ему оставить свои претензии на корону и выдать свою дочь за Пского. Князь послушался Наполеона, и историческая повесть оканчивается тем, что Наполеона отвозят на остров св. Елены, Пский женится на княжне Пць, а князь Пць оставляет свои претензии на герцогство. Уф! насилу досказал эту историческую повесть, а если бы вы знали, какого труда, каких усилий стоило мне прочесть ее!.. Зачем тут Наполеон и огромные события 12, 13 и 14 годов сплетены с какою-то чувствительною княжною и каким-то пустым студентом Виленского университета? Где тут историческое, в чем тут повесть? - Ничего не понимаем!..
  
   107. Исторические анекдоты персидских государей. От самого основания Персидской монархии до наших времен, изданные Платоном Зубовым. Москва. 1838. В типографии А. Евреинова. 150. (12).83
  
   "Видна птица по полету", говорит русская пословица; "а книга по заглавию", прибавим мы от себя. Вглядитесь, что это такое? - Анекдоты персидских государей, т. е. анекдоты, сочиненные персидскими государями. Впрочем, можно догадываться, что автор хотел сказать "анекдоты о персидских государях", но забыл, что анекдот, как повествование и рассказ, требует предложного падежа с предлогом о, об. Ох, эта грамматика!.. Потом: "От самого основания Персидской монархии до наших времен, изданные Платоном Зубовым", т. е. "анекдоты, которые г. Платон Зубов издал от самого основания Персидской монархии до наших времен!.." Так, по крайней мере, выходит по пунктуации почтенного издателя.
   Могут ли быть анекдоты о персидских государях? Разумеется, могут, но только о великих или, по крайней мере, о примечательных государях; но сделать из анекдотов род систематической истории... это что-то странное. Что же за анекдоты предлагает публике г. Зубов? - А вот, не угодно ли посмотреть -
  

Анекдот VI

Привычка делает всё возможным.

   Сей государь (какой именно?) особенно тщеславился своим искусством в стрельбе. Желая похвастать однажды оною перед одной из своих жен, которую в особенности любил, (точка) Он взял ее с собою на охоту. Нашедши в одном лесу спящую серну, Вагарам пустил в нее стрелу с таким искусством, что оная только уколола слегка ей ухо. Животное пробудясь подняло ногу, чтоб согнать с уха, (запятая) предполагаемое ею насекомое; (точка с занятою) ее ужалившее. В ту минуту другая стрела (никакого знака) пущенная государем, пригвоздила ногу животного к уху. Восхищенный Багарам, (запятая) побежал тотчас к жене своей, надеясь получить от нее похвалы за столь необыкновенную ловкость. Напротив того, она удовольствовалась только сказать ему: Неско курденз пур курден ест (никакого знака) т. е. привычка делает всё возможным.
  
   Но мы доскажем сами анекдот этот покороче. Царь велел казнить жену свою, но ее спасли. Она поселилась в деревне, у подошвы горы, и жила в такой высокой хижине, в которую надо было всходить по двадцати ступеням. Каждый день втаскивала она туда теленка и так приучила себя постепенно носить тяжести, что через четыре года была в состоянии втаскивать на гору быка. Царь узнал и спросил, как она это делает; она отвечала: "Привычка делает всё возможным". Он узнал в ней жену и помирился с нею.
   Это г. Зубов называет "анекдотами персидских царей, изданными им от самого основания Персидской монархии до наших времен".
  
   109. Восемь дней ваканции, или Время идет скоро. Повесть в восьми отделениях. С 10 картинками. Перевод с французского. Москва. 1838. В типографии Н. Степанова. 222. (16).84
  
   Очень миленькая детская книжка! Содержание ее весьма просто и поучительно без сентенций. Но перевод убил достоинство оригинала: во-первых, детские книжки должны быть писаны самым легким и разговорным языком, а конструкция периодов г. переводчика отзывается книжным языком. Сверх того, он употребляет такие слова, которые в разговорах не употребляются и взрослыми, не только детьми. Например: "Ну уж этого никак не будет, ибо я очень рад сему происшествию". А сие происшествие состоит в том, что собака испугала кошку, ибо оную не успели от сей спрятать.
   Переводчику надобно б было или перевести книжку, как она есть, или переделать ее на русские нравы; но он оставил в ней французские имена, французские обычаи и внес в нее стихи Крылова, Пушкина, дурной и грубый перевод Флориановой басни; заставляет детей кликать собаку венезиси вместо venez ici. {идите сюда (франц.).- Ред.}
   Издание очень недурно; но некоторые картинки едва сносны, а иные просто уродливы.
  

110. ПЕТРОВСКИЙ ТЕАТР85

  
   Наш театр нынешний год необыкновенно счастлив петербургскими гостями. Весною подвизались на его сцене гг. Каратыгин и Сосницкий;86 осенью на нем дебютируют гг. Воротников и Мартынов.87 Что же, милости просим! Москва гостеприимна и часто, будучи несправедлива к своим домашним дарованиям, не жалеет рукоплесканий для гостей. Мы не видели г. Воротникова в роли Осипа, но слышали, что он был принят в ней очень холодно. Это немудрено: после г. Орлова надо было выполнить эту роль с неслыханным искусством или не браться за нее.88 Когда у публики есть мерка для суждения, есть средство для сравнения, то дебютанту предстоит большая опасность. Нынешнею весною сцена Петровского театра представила самые неоспоримые доказательства этой истины.89 Сентября 2 мы увидели г. Воротникова в пьесе князя Шаховского "Федор Григорьевич Волков, или День рождения русского театра"; эта пьеса давалась в его пользу, и он играл в ней роль Фаддея Михеича Михеева. Но прежде чем мы скажем об нем, поговорим о другом актере, который жил давно, когда еще нас не было.
   Слишком за сто лет до нашего времени, в 1729 году, 2 февраля, родился в России человек, которому она обязана началом своего театра. Это был Федор Григорьевич Волков, сын костромского купца. Мать Федора Григорьевича, по смерти своего мужа, а его отца, вышла замуж за ярославского кожевенного заводчика Полушкина, который любил ее детей, как своих собственных, и особенно Федора Григорьевича. Заметив в нем необыкновенные дарования и ум, он отправил его в Москву, в Заиконоспасскую академию - учиться закону божию, немецкому языку и математике. Федор Григорьевич отличился в науках, выучился порядочно играть на гуслях и на скрипке, петь по нотам, рисовать водяными красками, особенно пейзажи. Этим уже достаточно выразилась его наклонность к изящным искусствам; но участие в представлениях духовных драм и некоторых Мольеровых комедий, переведенных тогдашним языком, было для него важнее: вероятно, это обстоятельство открыло ему его настоящее призвание. В 1746 г. Полушкин отправил своего семнадцатилетнего пасынка в Петербург, в котором он имел дела по торговле. Поручив ему смотрение за своими делами, он оставил его в немецкой конторе для приучения к бухгалтерии и торговле. Хозяин, полюбив Волкова всею душою, однажды взял его с собою в придворный театр на итальянскую оперу. Блеск представления очаровал Волкова, и этот случай навсегда решил его призвание. "На ловца зверь бежит" - говорит русская пословица, и новое обстоятельство не замедлило еще более подстрекнуть страсть молодого художника. В кадетском корпусе, основанном Минихом, представлялись трагедии Расина и Вольтера на французском языке; Сумароков добился позволения играть там же и его драматические сочинения. Волков нашел случай получить себе местечко за кулисами и, как сам рассказывал И. А. Дмитревскому, "увидя и услыша Бекетова (кадета) в роли Синава, пришел в такое восхищение, что не знал, где он был - на земли или на небесах".91 Восторг понятный! Представьте себе человека, в душе которого, как таинственный колокольчик Вадима,92 раздавался непонятный зов, манивший его к какой-то цели, прекрасной, но непостижимой для него самого,- и вдруг он видит перед глазами то, чего так страстно алкала его пламенная душа, видит сцену, вероятно, устроенную блестящим образом, слышит на ней русскую речь, родные имена, видит представление русского сочинения, восхитившего своих современников! Было от чего прийти в восторг! Тут у него блеснула мысль устроить в Ярославле театр. Он свел тесное знакомство с итальянскими артистами, выучился по-итальянски, присмотрелся к театральному распорядку и устройству, всё срисовывал, списывал и записывал; принялся за основательнейшее изучение музыки и живописи, перевел несколько немецких и итальянских пьес. Это был в полном смысле русский человек - бойкий, твердый, сметливый, переимчивый. Идя неуклонно к своей прекрасной цели, которая тогда могла казаться несбыточною мечтою, он, вопреки мнению тех добрых людей, которые думают, что наука и искусство живут всегда в разлад с действительностию, ловко и успешно вел торговые дела своего отца, хотя и чувствовал к ним решительное отвращение.
   Возвратясь в Ярославль, Волков принялся учить драматическому искусству меньших своих братьев, Григория и Гавриила, также и соседних детей, Василия и Михаила Поповых, Чулкова, Ванюшу Нарыкова, родственника его Соколова и других. В день именин своего доброго отчима он сделал ему сюрприз: большой кожевенный сарай вдруг превратился в театр, с кулисами, машинами и пр., и на нем была представлена драма "Эсфирь" и пастораль "Евмонд и Берфа". Первая была, вероятно, та самая, о которой сказано в разрядных книгах 1676 года: "Представлена была комедия "Как Артарксеркс. приказал отрубить голову Аману""; вторая самим Волковым была переведена с немецкого. Штука удалась: мать Волкова расплакалась, что бог даровал ей такого разумного сына; Полушкин был в восхищении. Получа от природы инстинкт истины, добрый старик в невинном и благородном увеселении не видел бесовской потехи. Более всего поразили его облака, которые сами собою подымались и опускались.
   Вельможество и боярство тогдашнего времени отличалось не одною роскошью, пышностью и расточительностию, но и просвещенным меценатством. Волков нашел себе покровителя в особе воеводы Мусина-Пушкина. Он, вместе с помещиком Майковым, отцом стихотворца Майкова,93 уговорил ярославское дворянство и купечество завести театр для чести и славы города. Старания их были успешны, и скоро на берегу Волги выстроился небольшой деревянный театр - дедушка нынешних колоссальных и великолепных театров, как утлый ботик Брандта был дедушкою нынешнего громадного флота России.94 Волков был основателем, архитектором, декоратором, машинистом, капельмейстером, актером, автором, переводчиком и директором этого театра; он был всем, и его доставало на всё. Театр был открыт оперою "Титово милосердие", которую Волков перевел с итальянского. Оркестр был набран из домашних помещичьих музыкантов, а хор пет архиерейскими певчими.
   Все эти факты заимствованы нами из статьи в XI томе "Энциклопедического лексикона";95 Н. И. Греч в своей статье "Взгляд на историю русского театра до начала XIX столетия"96 говорит, что дом под театр был уступлен Майковым-сыном и что, давая по воскресным дням спектакли, Волков начал брать за вход плату: в кресла по 25, в партер по 10, в галлерою по 5, а в раек по 3 копейки. Нарыков и Попов были семинаристы и играли женские роли. Театр всегда был полон: так понравилось публике это увеселение, а мы и теперь еще не отстали от старинной привычки - упрекать ее в холодности и равнодушии в деле искусства.
   Слух о ярославских представлениях Волкова дошел до императрицы Елисаветы Петровны, и она пожелала видеть в Петербурге ярославских артистов. В 1725 (?) году, говорит Н. И. Греч {Тут явная ошибка в годе: сам же Николай Иванович сказал выше, что Волков начал стремиться к своей цели около 1750 года.97}, был отправлен в Ярославль сенатский экзекутор Дашков, с повелением - привезти всех тамошних актеров ко двору. Труппа состояла из трех братьев Волковых, Нарыкова, регистраторов Попова и Иконникова, купеческого сына Скочкова, цырюльника Шуйского, двух братьев Егоровых и Михайлова. Они привезены были прямо в Царское Село и на другой день представили трагедию Сумарокова "Синав и Трувор", ту самую, представление которой в кадетском корпусе зажгло страсть к сценическому искусству в пламенной душе Волкова. Федор Волков играл Кия, Попов - Хорева, Григорий Волков - Астраду, а Нарыков - Оснельду. Последнего сама государыня императрица изволила убирать к этой роли. При этом случае она спросила о имени трагической актрисы и, услышавши в ответ, что ее имя Нарыков, сказала ей: "Ты похож на польского графа Дмитревского, и я хочу, чтобы ты принял его фамилию". И таким-то образом из семинариста Нарыкова явился потом знаменитый Дмитревский, задушевный друг и соперник Лекена и Гаррика, знаменитый актер и один из просвещеннейших и образованнейших людей своего времени. Представление понравилось всем; Сумароков был в упоении: самолюбивые мечты его вполне осуществились. Потом наши артисты дали еще четыре представления, в которых играли во второй раз: "Семиру", "Синава", "Артистону" и "Гамлета".98 После этого отличнейшие из труппы: Ф. Волков, Дмитревский, Попов и Шуйский - были отданы в кадетский корпус для обучения наукам и иностранным языкам, а прочие были с награждением отосланы обратно в Ярославль. К избранным четырем актерам было присовокуплено восьмеро спадших с голосов певчих. Каждый из них получал в год 60 р. жалованья и по паре суконного платья. Они находились под начальством обер-шталмейстера Петра Спиридоновича Сумарокова и пользовались столом наравне с кадетами. Корпусные офицеры: Мелиссино, Остервальд и Свистунов - преподавали им правила декламации. Итак, кадетский корпус принимал двойное участие в основании русского театра: в нем воспитывались Сумароков, которого по справедливости называют отцом российского феатра, Херасков, Озеров, Крюковской; Княжнин был в нем учителем; бывшие в нем представления были толчком для Волкова, и в нем же нашел он свое образование, вместе с своими товарищами и сподвижниками. Н. И. Греч, из статьи которого мы выписали эти подробности, сообщает интересный анекдот о знаменитом в то время актере Офрене, под руководством которого, в царствование императрицы Екатерины II, кадеты занимались представлением французских трагедий. Государыня сама нередко посещала эти представления и всегда приказывала наставнику, почтенному старцу, страстно любившему свое искусство, садиться в первом ряду кресел подле себя, Офрен, в восторге, нередко забывал, где сидит, и забавлял государыню своими восклицаниями. Сказывают, что однажды, слушая монолог в "Магомете"99 (которого играл Железников), он говорил отрывисто, но довольно громко: "Bien! tres bien! comme un dieu! comme un ange! presque comme moi!" {"Хорошо! очень хорошо! как бог! как ангел! почти как я!" (Франц.). - Ред.}
   В 1754 году, для празднования рождения великого князя Павла Петровича, дано было русскою труппою несколько представлений при дворе. В то же время приняты на театр и женщины: из танцовщиц Зорина, две сестры, офицерские дочери - Мария и Ольга Ананьины, Пушкина и знаменитая в то время Авдотья. Артисты тогда назывались не по фамилиям, а по именам, и большею частию уменьшительным: так, например, танцовщик Бубликов славился под именем Тимошки; лучшая певица того времени, г-жа Сандунова, слыла Лизанькою, а танцовщица Берилова - Настенькою. Так их называли тогда даже в журналах, при отчетах о театральных представлениях.
   Августа 30 1756 года состоялся именной указ об учреждении русского театра. Директором назначен был Александр Петрович Сумароков, а первым актером Волков. Прочие актеры были: Дмитревский, Попов, Шуйский, Сечкарев (из придворных певчих); девица Пушкина (вышедшая потом замуж за Дмитревского) и сестры Ананьины, вышедшие за Григория Волкова и Шуйского. Два раза в неделю даваемы были русские представления на деревянном театре, близ Летнего сада. От казны отпускалось на содержание театра по 5000 рублей в год. В 1759 году театр переведен в летний дворец (у нынешнего Полицейского моста, где теперь дом Косиковского). Императрица приходила почти на каждое представление, через коридоры, прямо из своих аппартаментов. Репертуар тогдашнего театра состоял из трагедий и комедий Сумарокова и из переводов некоторых пьес Мольера, как-то: "Скупой", "Лекарь поневоле", "Скапиновы обманы", "Мещанин во дворянстве", "Тартюф", "Ученые женщины" и т. д. Из переводных трагедий представляемы были "Полиевкт" и "Андромаха".100 Первая представленная в России русская опера (1755) была "Цефал и Прокрис", соч. Сумарокова. Музыку сочинил тогдашний капельмейстер Ария; он получил в награду за труд свой богатую соболью шубу и сто полуимпериалов. Первые роли играли дочь лютниста Елисавета Белоградская и певчие графа Разумовского: Гаврила Марценкович (отличный певец, славившийся под именем Гаврилушки), Николай Клутарев, Степан Рожевский и Степан Евстафьев.
   В 1756 году Волков, по высочайшей воле, отправился в Москву, чтобы и там открыть театральные зрелища, и, по статье "Энциклопедического лексикона", в 1758, а по статье Н. И. Греча, в 1759 году, московское театральное зрелище существовало уже во всей своей красе. Там играли Троепольский с женою, Пушкин и некоторые студенты Московского университета. Через два года этот театр был упразднен, и две первые актрисы, Троепольская и Михайлова, были переведены в Петербург. Волков, возвратясь в Петербург, где у него за 9 лет блеснула первая, почти детская мысль об основании театра, нашел уже между актерами нескольких отличных дарований. Выписываем остальные подробности о жизни Волкова из статьи "Энциклопедического лексикона":
  
   Чтобы возвысить и распространить в народе новое для него искусство, Волков с соизволения императрицы возобновил одну из священных и нравственных трагедий св. Димитрия Ростовского, которые некогда представлялись в Заиконоспасском монастыре и в теремах царевны Софьи Алексеевны. "Кающийся грешник" был дан на придворном театре с великолепием и устройством, которое напоминало афинскую сцену. Волков до самой кончины императрицы Елисаветы Петровны удостоивался ее милостивого

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
Просмотров: 289 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа