Есенин Сергей Александрович - Юрий Прокушев. Сергей Есенин

gn="justify">  Тяжело и прискорбно мне видеть,

  Как мой брат погибает родной.

  И стараюсь я всех ненавидеть,

  Кто враждует с его тишиной.

  Посмотри, как он трудится в поле,

  Пашет твердую землю сохой,

  И послушай те песни про горе,

  Что поет он, идя бороздой.

  Или нет в тебе жалости нежной

  Ко страдальцу сохи с бороной?

  Видишь гибель ты сам неизбежной,

  А проходишь ее стороной.

  Помоги же бороться с неволей,

  Залитою вином и нуждой!

  Иль не слышишь, он плачется долей

  В своей песне, идя бороздой?

  Интонационно это стихотворение еще недостаточно самостоятельно. Вместе с тем гражданский, свободолюбивый пафос его очевиден.

  Многое дали Есенину три года, проведенные в Спас-Клепиках, особенно дружба с Панфиловым. Желание посвятить свои стихи народу, рассказать правдиво о любви к Родине - вот о чем все больше и больше начинает мечтать Есенин.

  Тот поэт, врагов кто губит,

  Чья родная правда мать,

  Кто людей, как братьев, любит

  И готов за них страдать.

  Он все сделает свободно,

  Что другие не могли.

  Он поэт, поэт народный,

  Он поэт родной земли!

  Так понимал Есенин назначение поэта.

  История этого стихотворения такова. В 1912 году Есенин подарил Панфилову свою фотографию, а на обратной стороне ее написал стихотворение "Поэт" с посвящением: "Горячо любимому другу Грише".

  "Поэт" не просто экспромт, написанный в момент расставания со школьным товарищем. Эту тему Есенин затронул в еще более раннем стихотворении, относящемся к 1910 - 1911 годам, озаглавленном также "Поэт":

  Он бледен. Мыслит страшный путь.

  В его душе живут виденья.

  Ударом жизни вбита грудь,

  А щеки выпили сомненья.

  . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Сидит он в тесном чердаке,

  Огарок свечки режет взоры,

  А карандаш в его руке

  Ведет с ним тайно разговоры.

  Спустя некоторое время Есенин вновь обращается к этой теме в стихотворении "Душою юного поэта". Автограф его до сих пор неизвестен. Однако оно не только существовало, но и подвергалось авторской правке. Об этом мы узнаем из письма Есенина к Панфилову. Говоря о работе над стихами, написанными в Спас-Клепиках, Есенин рассказывает: "...например, в стихотворении "Душою юного поэта" последнюю строфу заменил так:

  Ты на молитву мне ответь,

  В которой я тебя прошу,

  Я буду песни тебе петь,

  Тебя в стихах провозглашу".

  Таким образом в трех стихотворениях раннего периода - "Поэт" ("Он бледен. Мыслит страшный путь..."), "Душою юного поэта", "Поэт" ("Тот поэт, врагов кто губит...") - затрагивается главный вопрос, встающий перед каждым истинным поэтом: что ты, поэт, хочешь сказать миру? В чем видишь свой долг перед народом? Какую правду собираешься утверждать?

  Когда-то Жуковский, вопрошая: "Кто есть поэт?", отвечал: "Искусный лжец. Ему и слава, и венец". Затем в русскую литературу пришел поэт-пророк Пушкин, жгущий глаголом сердца людей, за ним - мятежный Лермонтов, а чуть позднее призывно зазвучал голос некрасовской музы:

  Пускай нам говорит изменчивая мода,

  Что тема старая - "страдания народа"

  И что поэзия забыть ее должна, -

  Не верьте, юноши! Не стареет она.

  "Не верьте, юноши!" - писал Некрасов. И молодой рязанский поэт не поверил. Он начинает все больше осознавать, что для поэта недостаточно только "ловить сердцем тень былого" и слушать "душевный шум". В этом еще раз убеждаешься, читая одно из писем Есенина к Панфилову, относящееся к 1913 году: "Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать "Пророка", в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя дай мне их, как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему "Поэту". Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига".

  

  

  

  

  * * *

  В клепиковские годы Есенин написал много лирических стихотворений и первую свою поэму - "Сказание о Евпатии Коловрате...". Часть стихов тех лет не дошла до нас. Некоторые, очевидно, поэт переработал, другие же уничтожил. Однако ряд стихотворений 1910 - 1912 годов Есенин опубликовал в 1914 - 1915 годах, как только начал печататься в московских и петербургских журналах. При этом отдельные ранние стихи ("Выткался на озере алый свет зари...", "Поет зима - аукает...") перепечатывались по нескольку раз. Подготовляя свой первый сборник "Радуница", Есенин включил в него восемь стихотворений клепиковского периода.

  Все же далеко не все произведения этих лет были напечатаны при жизни поэта. Из отроческих стихов Есенин лишь немногие включал в свои книги. Так, например, он не стал печатать те стихи, которые в свое время передал Е. М. Хитрову. Последний рассказывает, что, когда Есенин "учился, он носил мне много своих стихотворений. Они все были написаны на отдельных листках. Но перед окончанием курса его учения в нашей школе я, как бы предчувствуя особую значимость его творений и не доверяя сохранности отдельных листков, просил его написать для меня отдельный сборничек своих стихов на тетради. Он мне принес одну тетрадь с четырьмя стихотворениями. Я сказал, что этого мало. Тогда он принес мне еще тетрадь с пятью стихотворениями. Эти две тетради у меня и остались в целости".

  Еще две ученические тетради с пятнадцатью ранними стихами Есенина, относящимися к 1910 - 1912 гг., долгое время хранились у М. Д. Ильиной. Ее брат - Сергей Ильин был знаком с юным поэтом. Эти стихотворения были опубликованы в 1966-1967 гг.

  Вскоре после смерти Есенина были напечатаны стихотворения "Моя жизнь" и "Что прошло - не вернуть", автографы которых находились в одной из хитровских тетрадей. Остальные стихи были опубликованы только в последние годы. Долгое время оставались неопубликованными и другие забытые произведения тех лет ("Поэт", "Тяжело и прискорбно мне видеть"), В настоящее время известно более 60 стихотворений Есенина, относящихся к 1910 - 1912 годам. Вместе со "Сказанием о Евпатии Коловрате..." эти стихотворения могли бы составить сборник, несколько больший по объему, чем "Радуница", в первом издании которой было 33 стихотворения.

  Но важно не только количество. Хотя, конечно, и это имеет значение. Куда более существенна другая сторона. Теперь, когда наше представление о творчестве поэта в клепиковский период его жизни значительно обогатилось и расширилось, появляется необходимость внести серьезные уточнения в те оценки ранней поэзии Есенина, которые давались в прошлом. Принято считать, что в ранних стихах Есенина много места занимают мотивы и образы, почерпнутые поэтом из религиозных книг и навеянные церковно-христианскими представлениями. Это утверждение едва ли справедливо по отношению к стихам клепиковского периода. Только в нескольких стихотворениях этих лет ("Калики", "Задымился вечер...", "Дымом половодье...") мы сталкиваемся с церковной лексикой и образами. Но и в этих стихотворениях возникают реальные картины деревенского быта.

  Гонимые кто нуждой и недородом, кто надеждой исцелиться в "святых" местах от тяжелого недуга, брели из конца в конец Руси, по ее большакам и проселкам, бедные странники, богомольцы, бродяги-монахи и нищие. Много их видела и рязанская земля.

  Есенин позднее вспоминал, что, когда он жил в доме деда, бабка собирала "всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи от "Лазаря" до "Миколы". О незавидной судьбе этих нищих странников и рассказывается в стихотворении "Калики", причем у Есенина нет и грана религиозного преклонения перед святостью калик. Он сочувствует их незавидной судьбе, но духовные стихи и песни калик не вызывают особых восторгов в его сердце:

  Проходили калики деревнями,

  Выпивали под окнами квасу,

  У церквей пред затворами древними

  Поклонялись пречистому Спасу.

  Пробиралися странники по полю,

  Пели стих о сладчайшем Исусе.

  Мимо клячи с поклажею топали,

  Подпевали горластые гуси.

  . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Вынимали калики поспешливо

  Для коров сбереженные крохи.

  И кричали пастушки насмешливо:

  "Девки, в пляску! Идут скоморохи!"

  Такие выражения, как "клячи... топали", "ковыляли убогие по стаду", "говорили страдальные речи", "подпевали горластые гуси", "идут скоморохи" и т. п., придавали стихам ироническую окраску. Какая уж тут "святость"!

  К этому времени относится и стихотворение "Дымом половодье...". Здесь у лирического героя настроение умиротворенности, желание помолиться "украдкой" возникает вовсе не в храме божьем, а у алтаря природы:

  Дымом половодье

  Заливало ил.

  Желтые поводья

  Месяц уронил.

  Заунывным карком

  В тишину болот

  Черная глухарка

  К всенощной зовет.

  Для молодого поэта природа - чудесный и необъятный храм, в котором все прекрасно. Там, где, казалось, пейзаж обычен, где свет и тени не захватывают внезапно воображения, где, на первый взгляд, в природе нет броских, запоминающихся картин и многое как будто бы давно уже примелькалось, молодой поэт неожиданно и смело открывает новые краски:

  Поет зима - аукает,

  Мохнатый лес баюкает

  Стозвоном сосняка.

  Кругом с тоской глубокою

  Плывут в страну далекую

  Седые облака.

  А по двору метелица

  Ковром шелковым стелется,

  Но больно холодна.

  Воробышки игривые.

  Как дотки сиротливые,

  Прижались у окна.

  . . . . . . . . . . . . . . . . .

  И дремлют пташки нежные

  Под эти вихри снежные

  У мерзлого окна.

  И снится им прекрасная,

  В улыбках солнца ясная

  Красавица весна.

  В этом "морозном" стихотворении много света, тепла. Новизна образа "аукающей зимы", безыскусственность в обрисовке пернатых "героев", напевность, музыкальность стиха, ритм которого ассоциируется с "музыкой" снежной вьюги, колоритность поэтической лексики - все это говорит о незаурядном мастерстве молодого поэта.

  Еще до отъезда во второклассную школу Сергей Есенин подружился с сестрой своего товарища Анной Сардановской. Приезжая летом из Спас-Клепиков в родное село, он часто встречался с ней. Константиновские старожилы вспоминают, как "однажды летним вечером Анна и Сергей, раскрасневшиеся, держа друг друга за руки, прибежали в дом священника и попросили бывшую там монашенку разнять их руки: "Мы любим друг друга и в будущем даем слово жениться. Разними пас. Пусть, кто первый изменит и женится или выйдет замуж, того второй будет бить хворостом". Первой нарушила "договор" Анна. Приехав из Москвы и узнав об этом, Есенин написал письмо, уговорив ту же монашенку передать его Анне, которая после замужества жила в соседнем селе. Монашка, отдавая письмо, спросила: "Что Сережа пишет?" Анна с грустью сказала: "Он, матушка, просит тебя взять пук хвороста и бить меня, сколько у тебя сил хватит".

  Анне Сардановской Есенин посвятил стихотворение "За горами, за желтыми долами...", опубликованное впервые в 1916 году, и стихотворение "Зачем зовешь...", относящееся к 1911 - 1912 годам. О нем Есенин упоминает в одном из писем к Панфилову из Москвы осенью 1912 года. "Перед моим отъездом недели за две, за три, - сообщает он другу, - у нас был праздник престольный. К священнику съехалось много гостей на вечер. Был приглашен и я. Там я встретился с Сардановской Анной (которой я посвятил стихотворение "Зачем зовешь т. р. м."). Она познакомила меня со своей подругой (Марией Бальзамовой). Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трех дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом. Я согласился. Эта девушка тургеневская Лиза ("Дворянское гнездо") по своей душе и по своим качествам, за исключением религиозных воззрений. Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной".

  Мечтой о любви согреты многие строки ранних стихов Есенина. Чист, непосредствен образ лирического героя этих стихов. Ничто пока не омрачает его взора, "васильками светится" его сердце. Таинственно влечет и манит его "девичья красота". Он озорно грозится синеокой красавице сорвать фату и увести "под склоны вплоть до маковой зари".

  Не все эти стихотворения художественно самостоятельны. Есть среди них написанные с явным подражанием кольцовским стихам ("Темна ноченька, не спится...", "Хороша была Танюша, краше не было в селе...", "Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха..."). Есть стихи, навеянные фольклорными мотивами ("Подражанье песне", "Под венком лесной ромашки"), лирически идеализирующие деревенскую любовь. "Он, помню, - замечает один из современников поэта, - рассказывал... какая бывает любовь в деревне, лирически ее идеализируя. Тут было дело не в личных признаниях... Эта тема была только поводом вспомнить о рязанских девушках и природе. Ему хотелось украсить этим лиризмом самые родные ему и навсегда любимые предметы, образы, пейзажи в глазах тех, кто не может знать их так, как он".

  Одним из первых стихотворений, где явственно обозначился самостоятельный подход молодого поэта к лирической теме, было "Выткался на озере алый свет зари...".

  В этом стихотворении отчетливо угадывается столь характерное для есенинской лирики "буйство глаз и половодье чувств". Как замечает Н. Сардановский, сам Есенин "все время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз". Вскоре после приезда в Москву Есенин набрался смелости и поехал со своими стихами к известному литературоведу профессору П. Сакулину. Стихи Есенина, по-видимому, понравились. "Из передаваемых им подробностей этого визита, - пишет Н. Сардановский, - я помню, что стихотворение "Выткался на озере..." Сергей для Сакулина читал два раза".

  В клепиковский период уже начинают проявляться некоторые характерные черты поэтического стиля Есенина. Опираясь на фольклорные традиции, молодой поэт стремится к овеществлению и олицетворению образов, что станет в дальнейшем очень характерным для его стиля. В ранних стихах Есенина "вьюга с ревом бешеным стучит по ставням", "ели, словно копья, уперлися в небо", "месяц в облачном тумане водит с тучами игру", река "тихо дремлет", зарница "распоясала... в пенных струях поясок", туманы "курятся". Конечно, самобытный талант Есенина в ту пору брал только свой начальный разбег. Отнюдь не всегда в произведениях тех лет ощутим самостоятельный творческий почерк. Бросается в глаза пристрастие молодого поэта к местным словам и выражениям ("корогод", "роща саламаткой", "не дознамо печени" и т. п.).

  Характер лирического героя в ранних стихах Есенина только намечается. Общественные, эстетические, нравственные убеждения поэта только складываются. При всем том реалистическая тенденция развития таланта поэта, демократическая направленность его взглядов в клепиковский период очевидны.

   ЛЕГЕНДЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

  Впервые в Замоскворечье. - Конторская служба и "разлад" с отцом. -

  Откровенный разговор. - "Товарищество И. Д.Сытина". - Подчитчик

  корректора. - Письмо пятидесяти. - Охранка интересуется Есениным. - Загадка одного письма. - В типографии и университете. - Среди "шанявцев-. - "Путешествие" в прекрасное. - О чем плачут "Ярославны". - Суриковцы. -

  

  

  "Друг народа" печатает "Узоры".

  Семнадцатилетним юношей Есенин оставил "ту сельщину, где жил мальчишкой", держа путь на Москву.

  Долгое время мы мало знали о детстве и юности поэта. Множество статей, заметок, воспоминаний о Есенине было напечатано у нас и за рубежом; из них лишь отдельные были посвящены раннему периоду его жизни.

  В них обычно подчеркивалось влияние религиозно настроенных людей на молодого Есенина, а то и прямо говорилось о "церковно-мистической закваске", полученной юным поэтом. Объяснялось все это тем, что Есенин-де серьезно нигде не учился, литературу знал понаслышке, воспитывался в религиозной среде и приехал в 1915 году в Петроград этаким наивным, идиллически настроенным деревенским пареньком, влюбленным в красоту патриархальной сельской жизни.

  Одним из первых в этом фальшивом хоре "почитателей" поэзии Есенина раздался в свое время голос декадентской поэтессы 3. Гиппиус. Вскоре после приезда молодого поэта в Петроград она выступила в журнале "Голос жизни" под псевдонимом Роман Аренский со статьей о Есенине, озаглавленной довольно претенциозно "Земля и камень". Салонную поэтессу больше всего умиляло, что "желтоволосый и скромный" паренек из Рязанской губернии сочиняет свои "земляные" стихи при полном "отсутствии прямой, непосредственной связи с литературой".

  Вслед за Гиппиус другие литературные "знаменитости" тогдашнего Петрограда вкупе с некоторыми рецензентами первой книги Есенина "Радуница", изданной в начале 1916 года, в какой-то мере способствовали рождению мифа о поэте, чуждом каких-либо литературных традиций и современной культуры. Один из рецензентов писал по поводу книги "Радуница": "Соблазны культуры почти ничем еще не задели ясной души "Рязанского Леля". Он поет свои звонкие песни легко, просто, как поет жаворонок... "Микола", открывающий сборник, весь пронизан красотою кристально чистой, детски трогательной религиозной и бытовой гармонии". Позднее, в 1924 году, Есенин писал по поводу подобных рецензий и отзывов: "...Стихи мои были принимаемы и толкуемы с тем смаком, от которого я отпихиваюсь сейчас руками и ногами".

  И после смерти Есенина появлялись статьи, в которых упорно расписывались, правда в слегка подновленном виде, те же "были" и небылицы о юности Есенина.

  Так, А. Крученых в своих, по меткому и справедливому замечанию Маяковского, дурно пахнущих книжонках о поэте вполне серьезно "доказывал": "Нездоровая церковно-мистическая закваска первого периода есенинской поэзии была сама по себе гибельна. Идиллические образы вымышленной деревни и поповщины не могли вывести его поэзию на настоящую плодотворную дорогу". И Крученых был не одинок в своих "изысканиях".

  Отголоски легенд, "творимых" в свое время опекунами молодого поэта в Петрограде, а позднее такими литераторами, как Крученых, еще сравнительно недавно можно было услышать в рассуждениях некоторых современных критиков и литературоведов. Например, в статье Марка Щеглова "Есенин в наши дни" (журнал "Новый мир", 1956, N 3) наряду с правильными положениями говорится о том, что дооктябрьская поэзия Есенина, "начисто лишенная драматизма и напряженности", полна "гармонии пастушеского "восприятия жизни" и "коровьих вздохов". И, наоборот, долгое время в статьях о поэте часто обходили молчанием некоторые важные события его жизни, о которых он кратко, но последовательно говорит в автобиографиях.

  Есенин во всех автобиографических заметках отмечал одно важное обстоятельство: занятия в Московском народном университете имени Шанявского. В автобиографии "О себе" (1925) читаем: "В эти же годы я поступил в университет Шанявского, где пробыл всего 1, 5 года, и снова уехал в деревню". О занятиях в университете Шанявского идет речь и в двух незавершенных набросках к автобиографии. В первом, который по почерку следует отнести к концу 1916 года, Есенин отмечал: "Образование получил в учительской школе и два года слушал лекции в Университете Шанявского". В другом наброске, озаглавленном "Нечто о себе" и написанном в 1925 году, приводится такая фраза: "В Университете Шанявского в 1913 - 14 гг. столкнулся с поэтами".

  Если бы в свое время были исследованы эти и другие важные моменты жизни поэта, о которых он, к сожалению, столь кратко упоминает в автобиографиях, то стало бы ясно, сколь важное значение для формирования поэта имела обстановка, в которой он находился в юные годы в Москве, и как призрачны легенды, возникшие в литературных салонах северной столицы и считавшиеся долгое время близкими к "истине".

  

  

  

  

  * * *

  "Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили, купил себе книг штук 25", - писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая встреча с миром большого города. Рядом с Замоскворечьем, где он остановился у отца, за Москвой-рекой, величественно раскинулись златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китайгородской стены от Ильинских ворот причудливо прилепились лотки и палатки знаменитого Никольского книжного рынка. Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло к себе книголюбов со всех концов города. И как, наверно, волновался Есенин, впервые попавший сюда! Забыв про все на свете, он рассматривал старинные издания "Слова о полку Игореве", потускневшие от времени сборники русских былин, народных песен и сказок, листал заветные томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина. Заядлый константиновский книголюб прихватил с собой 25 книг - целую библиотеку. Юному поэту, конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья. Но и здесь было такое, что не могло не вызвать его интереса. Вблизи мясного магазина, где отец Есенина Александр Никитич долгие годы работал приказчиком, возвышались огромные корпуса знаменитой .в России фабрики книги - типографии Сытина. Рабочие типографии часто заходили в мясной магазин, Один из них, корректор Воскресенский, заинтересовался приехавшим из деревни сыном приказчика, пишущим стихи, и отправился с Сергеем Есениным к поэту Ивану Белоусову. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: "...Передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, - до того робкий, что боится даже присесть на край стула, - стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей - Владимир Евгеньевич Воскресенский, "вечный студент" Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии Сытина. "Я к вам поэта привел, - сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, - это вот он написал, Сергей Есенин!.." Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю".

  Волнение Есенина было понятно. Впервые стихи его слушал поэт, долгие годы связанный с Суриковским литературным кружком писателей из парода, выпустивший еще в конце прошлого века несколько стихотворных сборников суриковцев.

  Есенину в свой первый приезд к отцу "в Москве хотелось... побыть больше". Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится в Москве, и уже сравнительно надолго.

  Прошел год. Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается в родное село. "Когда он окончил курс и мы с ним расстались, - рассказывает Е. М. Хитров, - я ему советовал поселиться где-нибудь или в Москве, или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных исканий и быть замеченным".

  Лето 1912 года Есенин проводит в Константинове: рыбачит, бродит в заливных лугах, бывает на постройке плотины и шлюза на Оке. "У нас делают шлюза, - сообщает он Панфилову, - наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают... Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу".

  Главное, чем живет Есенин, что занимает его, - стихи. В знойный летний день, уединившись в амбаре, за домом, он увлеченно работает, создает новые стихи, переделывает "старые", клепиковские, иной раз отказываясь целиком от ранее написанного. Есенин собирается послать стихи в Москву. "Дай мне, пожалуйста, - просит он своего клепиковского друга, - адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил". Но адрес не понадобился.

  В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы он продолжал свое образование. "Надежды их, - замечает Есенин в одной из автобиографий, - простирались до института, к счастью моему, в который я не попал". Дело не только в том, что за время учебы в Клепиках юному поэту, по собственному признанию, методика и дидактика настолько осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии.

  Суть в другом: с ранних лет для Есенина жизнь была неотделима от стихов. С поездкой в Москву у Есенина были связаны совершенно иные надежды. Он мечтал о поэтическом признании. Ему хотелось напечататься в каком-нибудь журнале или газете, встретиться с московскими поэтами, почитать им стихи. Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину пришлось заниматься совсем иным делом. "Отец, - рассказывает сестра поэта, Александра Александровна Есенина, - вызвал его к себе в Москву и устроил работать в конторе к своему хозяину, с тем чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт". Живет Есенин в это время вместе с отцом на втором этаже небольшого деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.

  Отец Есенина провел в Москве большую часть своей многотрудной жизни. "Более тридцати лет, - вспоминает А. А. Есенина, - с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца...

  Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда было столько грусти и тоски, что хотелось приласкать его и сделать для него все самое приятное. Но он не был ласков, редко уделял нам внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его становились какими-то теплыми, и в их уголках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка отца была заражающей. Посмотришь на него - и невольно становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея".

  По своему характеру Александр Никитич Есенин был человек очень выдержанный, скромный и справедливый. Односельчане относились к нему всегда с большим уважением. Наделен он был острой наблюдательностью, неплохо рисовал. В семье Есениных сохранился рисунок их старого дома в Константинове, сделанный Александром Никитичем. Отец Есенина был интересным собеседником. Он "...очень хорошо и красочно умел рассказывать какие-нибудь истории или смешные случаи из жизни, - вспоминает А. А. Есенина, - и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие покатывались от смеха. Иногда отец пел. У отца был слабый, но очень приятный тенор. Больше всего, - замечает Александра Александровна, - я любила слушать, когда он пел песню "Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой..." Слова этой песни, мотив, отцовское исполнение - все мне нравилось. Эту песню пела и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось лучше. Мы с Катей (старшая из сестер поэта, Екатерина Александровна. - Ю. П.} любили эту песню, а Сергей использовал ее слова в "Поэме о 36". В песне поется:

  Может статься и случиться,

  Что достану я киркой,

  Дочь носить будет сережки,

  На ручке перстень золотой...

  У Сергея эти слова вылились в следующие строки:

  Может случиться

  С тобой

  То, что достанешь

  Киркой, -

  Дочь твоя там,

  Вдалеке,

  Будет на левой

  Руке

  Перстень носить

  Золотой".

  Есенин с большим уважением относился к отцу. Это единодушно отмечают родные и близкие поэта. "Он любил отца, - подчеркивает сестра, - и не раз с глубоким сочувствием говорил мне о трудной отцовской жизни". С годами Есенин все больше чувствовал, как нелегко складывалась жизнь его отца, сколько унижений, невзгод выпало на его долю. "Даже в периоды полного разлада Есенина с отцом мне приходилось слышать о нем от Сергея восторженные отзывы. По его словам выходило, что папаша его и красавцем был в молодости, и очень умен, и необычайно интересен как собеседник", - вспоминает часто встречавшийся с Есениным в Москве в 1912 - 1914 годах Николай Сардановский.

  "Разлады" юного поэта с отцом, о которых упоминает Н. Сардановский, были вызваны прежде всего тем, что Александр Никитич, зная по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, сетовал на сына, что тот весьма прохладно относился к родительской затее - сделать из него учителя. Расстраивало Александра Никитича и то обстоятельство, что сын, явно тяготясь службой в конторе, увлечен был только одним - стихами. Он был искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, "пустое дело", как говаривал дед Есенина.

  "Отец, - рассказывает А. А. Есенина, - не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет". Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.

  Получив впервые в начале 1914 года деньги за стихи, напечатанные в журнале, Есенин принес их отцу. "Свой первый гонорар, кажется, около трех рублей, - пишет по этому поводу Николай Сардановский, - Сергей целиком отдал отцу, о чем у нас с ним был специальный обмен мнений. Насколько я Сергея понял, на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как на нечто высшее, достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по его словам, надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для поэта, кроме того, отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить отца в сторону своих литературных занятий". Удалось это сделать Есенину, правда, позднее. А пока все складывалось не очень хорошо. Отец был против стихов, на службе в конторе радости тоже было мало. К этому добавлялось едва ли не самое большое огорчение. В редакциях журналов и газет к стихам неизвестного крестьянского паренька относились довольно сдержанно, не торопясь с их публикацией. "Настроение было у него угнетенное, - вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А. Р. Изряднова, - он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать".

  Есенин чувствует себя одиноким. Единственный человек, с кем Есенин ведет откровенный разговор, кому поверяет свои мысли, - спас-клепиковский друг Григорий Панфилов. "Я вижу, тебе живется не лучше моего, - пишет он из Москвы осенью 1912 года. - Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло. Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. "Живу ли я или жил ли я?" - такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить - спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно".

  Письмо другу поэт заканчивает стихотворением, сообщая ему: "Я недавно написал "Капли".

  Капли осенние, сколько наводите

  На душу грусти вы, чувства тяжелого,

  Тихо скользите по стеклам и бродите,

  Точно как ищете что-то веселого.

  Стихотворение "Капли" далеко еще не совершенно. Это скорей поэтический набросок. Есенин как бы договаривает в нем то, о чем до этого вел речь в письме. Чувствуется озабоченность поэта неустроенной судьбой "несчастных, жизнью убитых людей". По настроению "Капли" созвучны стихотворению "Моя жизнь", написанному Есениным в 1911 - 1912 годах в Спас-Клепиках:

  Даль туманная радость и счастье сулит,

  А дойду - только слышатся вздохи да слезы...

  Те же мысли и настроения звучат и в "Каплях". На какое-то мгновение мир кажется поэту прекрасным, хочется верить, что просвет, надежда близки, но чем пристальнее вглядывается он в жизнь, тем несбыточнее эти мечты, золотая осень видится теперь поэту черной; действительность беспросветна, сурова, неумолима.

  "...Ох, Гриша! - с грустью замечает он в другом письме к Панфилову. - Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды.

  ...Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны.

  ...Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе, а зашел к другим. Свет истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше, там дышится вольней и свободней, там не чувствуется того мучения и угрызений совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата.

  Хоть поговоришь-то о ней (об истине), и то облегчишь свою душу, а сделаешь если что, то счастлив безмерно. И нет пределам земной радости, которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья..."

  Судя по переписке с Панфиловым, у Есенина все больше осложняются отношения с отцом. На короткое время он наведывается в родное село, оттуда в Рязань, а затем опять в Москву. "Гриша, сейчас я нахожусь дома, - сообщает он из Константинова Панфилову. - Каким образом я попал, объяснить в этом письме не представляется возможности... Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно... Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!..

  Никак не вывернешься.

  Не знаю, что и писать, и голова тяжела, как свинец... Удрученное состояние. Скоро поеду в Рязань". И "еще одно письмо другу, теперь уже из Москвы: "Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать?

  Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук:

  Грустно... Душевные муки

  Сердце терзают и рвут,

  Времени скучные звуки

  Мне и вздохнуть не дают.

  . . . . . . . . . . . . .

  Доля, зачем ты дана!

  Голову негде склонить,

  Жизнь и горька и бедна,

  Тяжко без счастия жить".

  В стихотворении "Грустно... Душевные муки..." ясно слышны отзвуки стихотворения Надсона "Умерла моя муза...". Достаточно только вспомнить некоторые строфы:

  Умерла моя муза!.. Недолго она

  Озаряла мои одинокие дни...

  . . . . . . . . . . . . . . . . .

  А теперь - я один... Неприютно, темно.

  Опустевший мой угол в глаза не глядит,

  Словно черная птица, пугливо в окно

  Непогодная полночь крылами стучит...

  Стихотворение это как-то особенно взволновало Есенина. "...и опять, - замечает он в письме к Панфилову, - тяжело тогда, и приходится говорить:

  Облетели цветы, догорели огни,

  Непроглядная ночь, как могила, темна".

  В другом письме: "Почему-то невольно ползут в голову мрачные строчки", и далее приводит эти же строки.

  Со стихами Надсона Есенин впервые познакомился, еще будучи в Спас-Клепиках. Томик поэта ему дал тогда учитель Е. М. Хитров. Потом, в Москве, он раздобыл себе такой же томик. "Я купил Надсона... - писал он Панфилову, - как у Хитрова..." Трагическая судьба поэта, погибшего от чахотки, его грустные стихи - все это принималось Есениным близко к сердцу. В отдельных ранних стихах Есенина - "Что прошло - не вернуть", "Поэт" ("Он бледен. Мыслит страшный путь..."), "Капли" и др. - видны следы подражания Надсону. Но было бы неверно даже в этих стихах все сводить к литературным влияниям. Главное в них - действительность, раздумья Есенина о жизни. Сомнения все чаще тревожат его: "Жизнь... Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова:

  Мир есть тайна бога,

  Бог есть тайна мира.

  Да, однако если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем. Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: "А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая". Да, я тоже думаю, но зачем она, жизнь? Зачем жить? - взволнованно спрашивает Есенин друга. - На все ее мелочные сны и стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и невозможно разгадать?

  Кто скажет и откроет мне,

  Какую тайну в тишине

  Хранят растения немые

  И где следы творенья рук.

  Ужели все дела святые,

  Ужели всемогущий звук

  Живого слова сотворил.

  Из "Смерть", начатой мною", - замечает Есенин, приводя в письме эти строки. Был ли завершен этот замысел? Есенин нигде больше не упоминает об этом стихотворении. Нет его и в литературном наследстве поэта. И все же сохранившиеся строчки важны сами по себе. Это не подражание кому-то. Здесь все свое. Есенин далек от модного в ту пору прославления смерти. Нет у него и страха перед смертью. Разгадать тайну мироздания, тайну бытия, понять назначение и цель жизни - вот к чему стремится молодой поэт. Он жаждет "нового, лучшего, чистого". Каким образом изменить жизнь, проснуться самому, разбудить других? Он мучительно ищет ответы на эти вопросы. И пока не находит.

  Так когда-то страдал Алексей Кольцов. Девяти лет оставил он школу, чтобы помогать отцу торговать скотом. В стихотворении "Ответ на вопрос о моей жизни" юный воронежский поэт писал:

  Со всех сторон печаль порою

  Нависнет тучей надо мною,

  И, словно черная волна,

  Душа в то время холодна:

  Позднее он с горечью и грустью говорил: "Тесен мой круг, грязен мок мир: горько мне жить; и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно".

  Долгие часы по настоянию отца проводил в лавке за подсчетами копеечных доходов и маленький Чехов. "В детстве у меня не было детства", - с грустью писал он позднее. Максим Горький говорил о Чехове, что "Россия долго будет учиться понимать жизнь по его писаниям, освещенным грустной улыбкой Любящего сердца, по его рассказам; пронизанным глубоким сознанием жизни, мудрым беспристрастием и состраданием к людям, не жалостью, а состраданием умного и чуткого человека, который понимал все". Не такой ли "грустной улыбкой любящего сердца" освещена поэзия Есенина, полная, как отмечал Горький, "неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком".

  По своему проникновенному лиризму, правде чувств, душевной красоте поэзия Есенина очень близка поэтической прозе Чехова, наполненной сердечной теплотой, гуманностью, мягким юмором. И не порождена ли (хотя бы отчасти) эта близость, равно как и стремление того и другого сделать жизнь чище, радостней, благородней, тем, что довелось им пережить, перечувствовать и испытать в годы юности? Вспомним, как "свинцовые мерзости жизни", с которыми на каждом шагу сталкивался в свое время молодой Горький, побуждали его все чаще задумываться над тем, почему так плохо и неустроенно живут люди, кто в этом виноват, а затем настойчиво искать чистое и красивое в жизни. "Я шел босым сердцем по мелкой злобе и гадостям жизни, как по острым гвоздям, по толченому стеклу. Иногда казалось, что я живу второй раз - когда-то, раньше жил, все знаю, и ждать мне - нечего, ничего нового не увижу, - писал Максим Горький о пережитом им в ранние годы. - А все-таки хотелось жить, видеть чистое, красивое: оно существует, как говорили книги лучших писателей, оно существует, и я должен найти его!"

  

  

  

  

  * * *

  Письма Есенина к Панфилову многое приоткрывают в душе поэта. Молодой Есенин был настроен далеко не так идиллически, как это казалось долгое время иным его критикам. Юный поэт не хочет мириться с "пошлостью безвременья" и равнодушно взирать на жизнь купеческого Замоскворечья; все более обременительным становится для него пребывание в мясной лавке. Есенин бросает конторские занятия и на время уходит от отца. "Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как и сказал мне дядя, еду в Петербург... - сообщает Есенин другу. - Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу". Временно Есенин устраивается в книжный магазин на Страстной площади. Пробыл он там недо