Есенин Сергей Александрович - Юрий Прокушев. Сергей Есенин

цами вечер" и "Война объявлена".

  Читает несколько строк с особой, свойственной ему нежностью и грустью..."

  Стихи Маяковского о войне тогда же, в февральские дни пятнадцатого года, впервые услышал Горький, который незадолго до этого писал одному из своих адресатов в Сибирь: "...Общее впечатление - и не мое только - таково, что люди потихоньку разбираются в хаосе эмоций, возбужденных войною, начиная кое-что критиковать, желая в чем-то разобраться. Особенно - ничего, однако - веет некий новый дух, становится свежее, умнее".

  Этого веяния "нового духа" царизм страшился едва ли не больше, чем немецких штыков Вильгельма. Каждому, кто поднимал мужественный голос протеста, грозила тюрьма, каторга, ссылка. Царизм не останавливался ни перед чем. В феврале 1915 года были сосланы в Сибирь выступавшие против войны депутаты-большевики.

  В те дни В. И. Ленин, решительно осуждая беззаконие и произвол царских властей, писал: "Расправа с "внутренними врагами" проведена быстро, и на поверхности общественной жизни опять не видно и не слышно ничего, кроме бешеного воя тьмы буржуазных шовинистов..."

  В те же дни, в связи с позорным судилищем над депутатами - большевиками, Горький в одном из писем замечает: "Помолчим до времени. И немота, порой, красноречива". К этому времени Горький освобождается от некоторых эмоциональных заблуждений, касающихся характера и социальной сущности войны, которые возникли у части русской интеллигенции в первые недели военных действий и которые он поначалу в чем-то разделял. Он стремится объединить и сплотить вокруг задуманного им издательства и журнала тех писателей, которые пытались поднять свой голос против "тьмы буржуазных шовинистов и честно разобраться в происходящих событиях.

  В условиях жестокой военной цензуры казалось почти невозможным создать такой журнал. И все же такой журнал стал выходить. Это была горьковская "Летопись".

  "Журнал имеет резко оппозиционное направление с социал-демократической окраской, - докладывает "по начальству" царский цензор. - В отношении к переживаемой Россией великой отечественной войне журнал "Летопись" следует отнести к числу пораженческих изданий".

  Вскоре после того, как Горький услышал Есенина, он напечатал в "Летописи" его стихотворение "Молебен" ("Заглушила засуха засевки..."). Алексей Максимович намеревался поместить в журнале и поэму Есенина "Марфа Посадница". Но царская цензура запретила ее печатать... Все это ждало Есенина впереди...

  А пока никому не известный в столице молодой рязанский поэт шагал по оживленному и шумному Невскому проспекту. Считанные минуты отделяли его от заветной цели. Позднее, в 1924 году, Есенин рассказывал одному из поэтов-современников: "Блока я знал уже давно - и только по книгам, конечно. Был он для меня словно икона, и еще проездом через Москву я решил: доберусь до Петрограда и обязательно его увижу. Хоть и робок был тогда, а дал себе зарок: идти к нему прямо домой. Приду и скажу: "Вот я, Сергей Есенин, привез вам свои стихи. Вам только одному и верю. Как скажете, так и будет".

  Ну, сошел я на Николаевском вокзале, с сундучком за спиной, стою на площади и не знаю, куда идти дальше - город незнакомый. А тут еще такая толпа, извозчики, трамваи - растерялся совсем. Вижу - широкая улица, и конца ей нет. Невский. Ладно, побрел потихоньку. А народ шумит, толкается, и все мой сундучок ругают. Остановил я прохожего, спрашиваю: где здесь живет Александр Александрович Блок? - Не знаю, - отвечает, - а кто он такой будет? Ну, я не стал ему объяснять, пошел дальше. Раза два еще спросил - и все неудача. Прохожу мост с конями и вижу - книжная лавка. Вот, думаю, здесь уж наверно знают.. И что же ты думаешь, действительно раздобылся там верным адресом. Блок у них часто книги отбирал, и они ему с мальчиком на дом посылали.

  Тронулся я в путь. А идти далеко. С утра ничего не ел, ноша все плечи оттянула. Но иду и иду. Блока повидать - первое дело. Все остальное потом" (подчеркнуто мной. - Ю. П.).

  9 марта 1915 года Блок отмечает в записной книжке: "Перемышль сдался. - Усталость. - Днем у меня рязанский парень со стихами". Документы, свидетельства современников позволяют довольно точно воссоздать атмосферу и важнейшие моменты первой встречи двух поэтов, встречи, которой суждено было сыграть такую важную роль в творческой судьбе Есенина. Как бы предчувствуя это, Есенин настойчиво просит Блока принять его. "Александр Александрович, - обращается он к Блоку. - Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное (подчеркнуто мной. - Ю. П.). Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением. С. Есенин". На этом коротком есенинском письме Блок, после встречи, записывает: "Крестьянин Рязанской губ., 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык. Приходил ко мне 9 марта 1915".

  Менее известна другая, очень важная записка Есенина: "Я поэт, приехал из деревни, прошу меня принять".

  Почему Есенин вынужден был дважды обращаться к Блоку? Возможно, он не застал Блока дома. Но вероятнее всего другое. В те дни Блок чувствует себя особенно одиноким и усталым. 28 февраля 1915 года он записывает в дневнике: "Плохо в России". И далее о себе: "Гулянье. Шлянье - апатия".

  1 марта: "Брожу, ленюсь, тоскую..."

  2 марта: "Нашел равновесие в работе над стихами".

  3 марта: "Корректура Григорьева и "Стихов о России". - Бодро, хоть почти не спал".

  5 марта: "Усталость. Стихи".

  7 марта: "Тоска, хоть вешайся".

  8 марта: "Усталость".

  Так бывало и раньше. Вспомним стихи:

  Ночь, улица, фонарь, аптека.

  Бессмысленный и тусклый свет.

  Живи еще хоть четверть века -

  Все будет так. Исхода нет.

  Умрешь - начнешь опять сначала.

  И повторится все, как встарь:

  Ночь, ледяная рябь канала,

  Аптека, улица, фонарь.

  То был двенадцатый год. А теперь - эта страшная, чуждая народу война. "Плохо в России..." Нервы поэта обострены. В таком душевном состоянии не до встреч. Особенно с незнакомым человеком. Вот почему, вероятнее всего, первая записка Есенина к Блоку остается без ответа. Но проситель настойчив. За первой он посылает вторую записку. Из нее Блоку становится очевидным, что на этот раз его просит принять не просто один из начинающих столичных стихотворцев, а поэт-крестьянин. Это, очевидно, побуждает Блока изменить свое намерение и принять Есенина. Ведь это он, Блок, а не кто-нибудь другой еще в 1908 году писал в своих стихах:

  Россия, нищая Россия,

  Мне избы серые твои,

  Твои мне песни ветровые -

  Как слезы первые любви!

  Не принять поэта-крестьянина, который пришел к нему, Блоку, он, конечно, не мог. Россия, ее судьба давно стали смыслом жизни Блока:

  О, Русь моя! Жена моя! До боли

  Нам ясен долгий путь!

  . . . . . . . . . . . . . . . . .

  И вечный бой! Покой нам только снится...

  Эти строки, наполненные любовью к России, родились в сердце Блока еще в те годы, когда "крестьянский сын" Сергей Есенин только-только начинал "слагать" свои первые стихи.

  Позднее, в тревожном 1914 году, Александр Блок, сознавая меру ответственности художника перед историей и будущим, взволнованно писал:

  Рожденные в года глухие

  Пути не помнят своего.

  Мы - дети страшных лет России -

  Забыть не в силах ничего.

  Осенью того же четырнадцатого года Блок отмечает в дневнике: "Последний срок для представления в "День" отчета о своих чувствах, по возможности к Бельгии, в стихах или прозе. Я же чувствую только Россию одну".

  Характерно свидетельство одного из современников Блока, относящееся к марту 1915 года: "В зале Армии и Флота был большой вечер поэтов. Читал весь цвет стихотворчества. Седовласый Сологуб, явясь публике в личине добродушия, славословил "невесту Россию". И неожиданно, не в лад с другими, весь сдержанный и точно смущенный, появился на эстраде - в черном сюртуке - Александр Блок. Его встретили и проводили рукоплесканиями совершенно иного звука и оттенка, нежели те, с которыми только что обоняли запах северянинской пачули. Волнуясь, он тоже прочел стихи о России, о своей России и о человеческой глупости, прочел обычным, холодноватым и все-таки страстным, слегка дрожащим голосом, приглушенным и чистым одновременно..."

  Чувство кровной сопричастности к судьбе России становится все более определяющим и для молодого рязанского поэта.

  Поначалу при встрече с Блоком Есенин сильно волновался. "Когда я смотрел на Блока, - с улыбкой рассказывал он позднее, - с меня капал пот..." Волнение вскоре прошло. Помог этому Блок, обладавший редким даром чуткого и отзывчивого собеседника. "Больше всего меня поразило, - вспоминает один из поэтов, который еще в 1909 году пришел к Блоку школьником, с тетрадкой стихов, - как Блок заговорил со мной. Как с давно знакомым, как со взрослым, и точно продолжая прерванный разговор. Заговорил так, что мое волнение не то что прошло - я просто о нем забыл".

  Так же непосредственно, как с равным, Александр Блок разговаривал с Сергеем Есениным.

  Позднее, будучи известным поэтом, Есенин с благодарностью вспоминал, как Блок во время первой встречи посвящал его и "секреты" поэтического мастерства. "Иногда важно, - говорил он в 1924 году одному начинающему стихотворцу, - чтобы молодому поэту более опытный поэт показал, как нужно писать стихи. Вот меня, например, учил писать лирические стихи Блок, когда я с ним познакомился в Петербурге и читал ему свои ранние стихи.

  Лирическое стихотворение не должно быть чересчур длинным, говорил мне Блок.

  Идеальная мера лирического стихотворения 20 строк. Если стихотворение начинающего поэта будет очень длинным, длиннее 20 строк, оно, безусловно, потеряет лирическую напряженность, оно станет бледным и водянистым. Учись быть кратким!.. Помни: идеальная мера лирического стихотворения 20 строк".

  Да, "все на свете повторимо...". Прошло всего десять лет, и вот Есенин, как старший, по-блоковски мудро уже напутствовал начинающего поэта.

  В годы юности Есенин считал Блока "первым поэтом". Доверие и любовь к Блоку родились у него еще задолго до того времени, когда он впервые пришел к Блоку на Офицерскую улицу: "...Я уже знал, что он хороший и добрый, когда прочитал стихи о Прекрасной Даме".

  Спустя несколько дней после встречи Есенин, как свидетельствует В. С. Чернявский, "...говоря о Блоке, с нежностью вспоминал, как тот беседовал с ним об искусстве. "Не столько говорил, сколько вот так объяснял руками... "Искусство - это, понимаете..." А сказать так и не умел. По-видимому, - замечает Чернявский, - Блок искал особенного для него языка".

  Есенин пришел к Блоку со стихами, наполненными подлинно народным "чувством родины":

  Тебе одной плету венок,

  Цветами сыплю стежку серую.

  О Русь, покойный уголок,

  Тебя люблю, тебе и верую.

  Но Русь всегда жила беспокойно, тревожно: то грудью вставая против иноземных врагов на поле Куликовом и под Бородином, то озаряясь всполохами народных мятежей и восстаний.

  Вместе с картинами родной природы, с образами, "выхваченными" непосредственно из деревенской жизни, героями юношеских поэм Сергея Есенина становятся и Евпатий Коловрат, и сподвижник Степана Разина - "верный сын" Василий Ус, и Марфа Посадница. Образы эти очерчены молодым поэтом порой еще как бы пунктиром; они недостаточно конкретны исторически. Но по своим былинно-песенным, народным истокам они были созвучны романтически-легендарным героям блоковского цикла стихов "На поле Куликовом"...

  Какие есенинские стихи мог услышать Блок? Всего вероятнее, ранние стихи, которые позднее вошли в первую книгу поэта "Радуница".

  Есенин читал одно, другое, третье стихотворение. Блок слушал. За свою жизнь Блок видел многих поэтов, и начинающих и именитых. Его трудно было удивить. И все же Есенин удивил, а вернее, взволновал Блока. "Стихи свежие, чистые, голосистые". Не часто, требовательный к себе и другим, Блок столь высоко отзывался о стихах, которые слышал впервые. Лаконичная, вместе с тем в высшей степени емкая и проницательная оценка стихов Есенина Блоком говорит о многом. "Поэт - эхо, - писал в марте 1915 года одному из своих корреспондентов Максим Горький, - он должен откликаться на все звуки, на все зовы жизни... У Вас много ветра, осени, неба, но мало человека, мало песен души его. А эти песни - самое интересное, именно они-то и являются вечными темами истинной поэзии".

  В стихах молодого рязанского поэта было много "песен души", души прекрасной, глубоко народной, порой еще юношески наивной, но всегда светлой и чистой. В них звучал голос родной земли. Отсюда их живой, многословный язык, их "голосистость". Ни тлен декадентской поэзии, ни мутный поток верноподданнических виршей не успел еще коснуться таланта юного рязанца.

  "Первое впечатление совершенно пронзило слушателей - новизной, трогательностью, настоящей плотью поэтического чувства... - вспоминает В. С. Чернявский, вскоре после Блока услышавший стихи Есенина. - И менее, и более впечатлительные чувствовали, что здесь - в этих чужих и близких, но подлинных и кровных песнях - радостная надежда, настоящий русский поэт".

  Позднее, в 1916 году, один из рецензентов первой книги Есенина "Радуница" писал: "Усталый, пресыщенный горожанин, слушая их, приобщается к забытому аромату полей, бодрому запаху черной, разрыхленной земли, к неведомой ему трудовой крестьянской жизни, и чем-то радостно новым начинает биться умудренное всякими исканиями и искусами вялое сердце".

  Все это будет сказано уже после Блока. Он первым открыл талант Есенина, первым услышал "песни души" рязанского поэта и "сразу признал" его. А главное - ввел в большую литературу.

  Во время первой встречи Блок сам, лично, отобрал для печати шесть стихотворений Есенина! По существу, это был небольшой цикл, первый в жизни рязанского поэта. Важным был еще один шаг, который предпринимает Блок, озабоченный дальнейшей судьбой Есенина. Понимая, как трудно напечататься в столичных журналах начинающему поэту, зная, что у Есенина в Петрограде нет ни друзей, ни знакомых и ему, по существу, на первых порах негде даже остановиться, Блок с отобранными стихами и своим кратким рекомендательным письмом направляет Есенина к поэту С. М. Городецкому и литератору М. П. Мурашеву. И того и другого Блок знал хорошо и был уверен, что они внимательно отнесутся к Есенину. "Дорогой Михаил Павлович! - писал Блок Мурашеву. - Направляю к Вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и Вы лучше, чем кто-либо, поймете его. Ваш А. Блок". Внизу была приписка: "Отобрал 6 стихотворений и направил с ними к С. М. (Городецкому. - Ю. П.). Посмотрите и сделайте все, что возможно. А. Б.".

  Как видим, и в этом письме Блок прежде всего подчеркивает одаренность молодого рязанского поэта.

  М. П. Мурашев постарался сделать для Есенина "все, что возможно". "...В первый раз пришел ко мне Сергей Александрович Есенин, в синей поддевке, в русских сапогах, и подал записку А. А. Блока, - рассказывает в своих воспоминаниях М. П. Мурашев. - Он казался таким юным, что я сразу стал к нему обращаться на "ты". Я спросил, обедал ли он и есть ли ему где ночевать? Он сказал, что еще не обедал... Сели за стол. Я расспрашивал про деревню, про учебу, а к концу обеда попросил его прочесть свои стихи.

  Есенин вынул из сверточка в газетной бумаге небольшие листочки и стал читать. Вначале читал робко и сбивался, но потом разошелся.

  Проговорили долго. Время близилось к полуночи. Есенин заторопился. Я его удержал и оставил ночевать. Наутро я ему дал несколько записок в разные редакции и, прощаясь, предложил временно пожить у меня, пока не подыщет комнату".

  Первое время в Петрограде Есенину жилось нелегко. Не было денег, не было своего жилья. Приходилось ночевать где придется. Временами Есенин жил у Мурашева. Здесь ему всегда были рады. С Мурашевым он мог посоветоваться по своим литературным делам, зная, что получит искреннюю поддержку и помощь. Позднее Есенин всегда с добрым чувством вспоминал об этом. "Первому из первых друзей моих, города Питера, Мише Мурашеву. Любящий Сергей, 1920 г.", - такой автограф оставил Есенин на одном из сборников своих стихов, подаренном им М. П. Мурашеву в Москве в 1920 году. "Первому из первых друзей..." Не многим Есенин смог бы так написать.

  Письмо Блока привело Есенина впервые и к поэту Городецкому. Они встретились 11 марта 1915 года. "Есенин, - вспоминает Городецкий, - пришел ко мне с запиской Блока. И я и Блок увлекались тогда деревней... Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то праздник песни..."

  В тот же день Городецкий писал редактору "Ежемесячного журнала" В. С. Миролюбову: "Дорогой Виктор Сергеевич. Приласкайте молодой талант - Сергея Александровича Есенина. В кармане у него рубль, а в душе богатство". На сборнике своих стихов "Четырнадцатый год", который он подарил Есенину, Городецкий написал: "Весеннему братику Сергею Есенину с любовью и верой лютой".

  Как видим, и Мурашев и Городецкий самым внимательным образом отнеслись к просьбе Блока. Каждый из них сделал много доброго для Есенина, особенно в первые месяцы его пребывания в Петрограде.

  9 марта 1915 года - день первой встречи с Блоком - стал для Есенина едва ли не самым радостным и счастливым. Талант его признал первый поэт России. Прощаясь, Блок подарил поэту книгу своих стихов. На ее титульном листе он написал: "Сергею Александровичу Есенину на добрую память. Александр Блок. 9 марта 1915 г., Петроград".

  Есенин навсегда сохранил добрую память и чувство огромной благодарности к Александру Блоку.

  "Я очень люблю Блока", - не раз признавался Есенин друзьям. К нему "только сначала подойти трудно". Это не мешало ему позднее внутренне спорить с Блоком, временами отходить от него, чтобы затем вновь вернуться к его стихам. "Последние книги, которые читал Есенин в своей жизни, - вспоминает С. А. Толстая-Есенина, - были два тома стихотворений Блока".

  

  

  

  

  * * *

  Через день после встречи с Городецким, 12 марта, поэт впервые побывал в редакции "Ежемесячного журнала". Он знакомится с редактором журнала Виктором Сергеевичем Миролюбовым, передает ему письмо Городецкого, читает свои стихи.

  Характерно, что первой рукописью, которую Есенин оставляет для публикации в "Ежемесячном журнале", была рукопись его "небольшой поэмы" "Галки". Антивоенная направленность "Галок" помешала им в свое время появиться в "Друге народов". Не смог напечатать "Галки" и "Ежемесячный журнал". Между тем их публикация имела для Есенина принципиальное значение. Будучи в 1916 году в Вологде, он вновь пытается напечатать "Галки". И опять безрезультатно. Неопубликованная рукопись "Галок" в архиве поэта не сохранилась [*]. Тем не менее уже сам по себе факт, что такая поэма была написана Есениным, а также настойчивое стремление молодого поэта, несмотря на запрет московской цензуры, напечатать "Галки", говорят о многом. И прежде всего - об определенной гражданской позиции и очевидных антивоенных настроениях, с которыми молодой поэт появляется в столице.

  [* Будем надеяться, что рукопись "Галок" со временем будет обнаружена в одном из московских или ленинградских архивов. И тогда об этой поэме Есенина станет известно не только из воспоминаний современников и книги регистрации рукописей "Ежемесячного журнала", - мы сможем прочитать эту поэму.]

  Что же касается дальнейших отношений Есенина с "Ежемесячным журналом", то через некоторое время он вновь посетил его редакцию. 27 апреля 1915 года поэт передал в журнал рукопись стихотворения "Девичник". Уже в июльской книжке журнала за 1915 год оно было опубликовано вместе с двумя другими, ныне широко известными стихотворениями - "Сыплет черемуха снегом..." и "Троица" ("Троицыно утро, утренний канон..."). В августовской книжке журнала печатаются стихотворения "Выткался на озере алый свет зари..." и "Пастух" ("Я - пастух, мои палаты..."). Несколько ранее В. С. Миролюбов сообщил Есенину о публикации этих стихотворений и просил его прислать новые стихи. "Дорогой Сергей Александрович! Прислали бы Вы нам стихов. То, что можно было пустить, пустили... В августе идут "Выткался на озере..." и "Пастух".

  Судя по этому письму, первые выступления молодого поэта на страницах "Ежемесячного журнала" вызвали положительный отклик. В ответ на просьбу Миролюбова Есенин посылает в редакцию рукопись стихотворений "Белая свитка и алый кушак..." и "Танюша" ("Хороша была Танюша, краше не было в селе..."). Вскоре он получает письмо из редакции "Ежемесячного журнала", отправленное ему в Константиново 16 сентября 1915 года: "Виктор Сергеевич извещает Вас, что стихотворения Ваши "Танюша" и "Белая свитка..." можно будет напечатать. Вашим сообщением о сказках и песнях старинных, - говорилось в письме далее, - Виктор Сергеевич заинтересовался и просит прислать их ему". В ноябре 1915 года стихотворение "Танюша" было напечатано в "Ежемесячном журнале". Стихотворение "Белая свитка и алый кушак..." появилось в одном из номеров журнала за шестнадцатый год. Кроме него, в 1916 году в "Ежемесячном журнале" были напечатаны стихотворения: "В том краю, где желтая крапива...", "За горами, за желтыми долами...", "Запели тесаные дроги...", "Опять раскинулся узорно...", "День ушел, убавилась черта...", "Исус-младенец". Стихотворения "Нощь и поле, и крик петухов..." и "Не от холода рябинушка дрожит..." появляются в "Ежемесячном журнале" в 1917 году.

  Почти все стихотворения, опубликованные в "Ежемесячном журнале", Есенин включает в свои первые книги: "Радуница" и "Голубень". Позднее он неоднократно перепечатывает их в других изданиях. Наконец, почти все они вошли в первый том его Собрания сочинений.

  Вслед за "Ежемесячным журналом" к стихам Есенина проявляют интерес и другие столичные журналы. "Стихи у меня в Питере прошли успешно, - писал Есенин 24 апреля 1915 года. - Из 60 принято 51. Взяли "Северные записки", "Русская мысль", "Ежемесячный журнал" и другие".

  Этому успеху способствовали и авторитетное напутствие Блока, и дружеская поддержка Городецкого и Мурашева. Однако главным "виновником" этого успеха был сам поэт, его могучий, народный талант. "Когда он пришел к Блоку, потом ко мне... - писал позднее Городецкий, - он и нас также ушиб, также огорошил своим талантом и своим необычайным богатством, которое он нес в своем голосе".

  Среди "других" журналов, "взявших" стихи Есенина, был "Новый журнал для всех". Уже в апреле этот журнал печатает стихотворение Есенина "Кручина" ("Зашумели над затонами тростники...") с авторским посвящением поэту Сергею Городецкому [*]. В майской книжке этого же журнала был помещен отрывок из есенинской "Руси". Полностью "Русь" публикуют "Северные записки". Издатель этого журнала С. И. Чацкина писала 18 июля 1915 года Есенину: "Дорогой Сергей Александрович, очень мы обрадовались Вашему письму и тому, что Вы нам рассказ пишете. Ваша "Русь" печатается в июльской книжке и на днях появится. Тогда пришлем Вам и книжку, и денег... Надеюсь, что привезете нам песен и сказок. Я часто вспоминаю Ваши песни". "Русь" была встречена в литературных кругах с особым интересом. Очень скоро эта "маленькая поэма" Есенина стала широко известна. Газета "Биржевые ведомости" 21 октября 1915 года сообщила о программе "вечера народной поэзии", проводимого литературно-художественной группой "Краса" 25 октября в зале Тенишевского училища и указывала, что на этом вечере "впервые выступит молодой поэт, крестьянин Рязанской губернии Сергей Есенин, так удачно дебютировавший нынешней весной во многих журналах. С. Есенин прочтет известную поэму свою "Русь" (подчеркнуто мной. - Ю. П.) и цикл стихов "Маковые поблеки".

  [* Несколько ранее Есенин напечатал это стихотворение в московском журнале "Млечный путь" N 2 за 1915 год. Включил он его в "Радуницу", а позднее - в другие издания, в Собрания сочинений.]

  В "Северных записках" Есенин выступил впервые и как прозаик. Еще в сентябре 1915 года издатель журнала Чацкина, узнав, что Есенин работает над повестью, просит передать ему (поэт в это время находился в Константинове), чтобы он "прислал им в "Сев. зап." всю прозу, сколько... есть и поскорее". В феврале - мае 1916 года повесть Есенина "Яр" была уже напечатана в "Северных записках". В шестнадцатом году в этом журнале Есенин опубликовал стихотворения "Корова" ("Дряхлая, выпали зубы..."), "За темной прядью перелесец..." и "Устал я жить в родном краю...". В апреле 1915 года в журнале "Голос жизни" стихам Есенина была отведена целая полоса. На ней были помещены: "Темна ноченька, не спится...", "Под венком лесной ромашки...", "В хате" ("Пахнет рыхлыми драченами...") и "По дороге идут богомолки...".

  Еще до публикации в "Голосе жизни", в конце марта, Есенин встречается с редактором журнала "Русская мысль" Струве, который, по словам поэта, "принял его стихи в свой толстый и важный журнал". Несколько позднее стихотворения "Инок" ("Пойду в скуфье смиренным иноком..."), "Калики", "Вечер" ("На лазоревые ткани...") появляются на страницах "Русской мысли". Одновременно в журнале "Огонек" Есенин печатает стихотворение "Рекруты" ("По селу тропинкой кривенькой..."). Вместе с "Каликами", "Иноком" и "Вечером" оно затем было включено поэтом в его первую книгу "Радуница". В начале мая пятнадцатого года появляется сообщение о подготовке ее к печати. 4 июля 1915 года Городецкий просит Есенина, находящегося в это время в Константинове: "Пришли мне книжку свою теперь же, хоть как она есть". В этом же письме к Есенину он рассказывает: "Был здесь Бальмонт. Показывал ему твои портреты и стихи, где нищий дает богу хлеб, - понравились чрезвычайно..." Вскоре, в другом письме, он вновь с радостью сообщает молодому поэту: "Был я в Москве. Молва о тебе идет всюду, все тебе рады..."

  Не позднее сентября 1915 года владелец книгоиздательства "Прометей" Н. Н. Михайлов направляет Есенину письмо-предложение: "Не будете ли Вы любезны дать нам оттиски Ваших произведений или в крайнем случае указать, где они печатались. Хотелось бы для дальнейших сборников иметь Ваши вещи, а может быть, нужно было бы издать отдельной (целой) книгой".

  Как все изменилось в судьбе Есенина за поразительно короткий отрезок времени! Давно ли Блоку читал стихи деревенский паренек, которого никто не знал в столице. Теперь, через несколько месяцев, известный издатель предлагает ему свои услуги, в печати объявлено о выходе его первой книги, редакторы столичных журналов охотно печатают его новые стихи.

  В канун нового, 1916 года газета "Биржевые ведомости" назвала читателям имена литераторов, чьи выступления предполагались на ее страницах в будущем году. Рядом с Александром Блоком, среди известных писательских имен, стояло имя Сергея Есенина. В самом начале 1916 года вышла первая книга Есенина - "Радуница". Надо ли говорить, сколь счастлив был в те дни двадцатилетний поэт. "Получив авторский экземпляр, - рассказывает один из современников Есенина, - Сергей прибежал ко мне радостный, уселся в кресло и принялся перелистывать, точно пестуя свое первое детище. Потом, как бы разглядев недостатки своего первенца, проговорил: "Некоторые стихотворения не следовало бы помещать". В дальнейшем, подготавливая к печати второе издание "Радуницы", поэт исключает из состава сборника почти половину стихотворений (шестнадцать!!), которые были в свое время помещены и опубликованы им в первом издании. Это очень характерно для Есенина. При этом заметим, что предельно взыскательное отношение к публикации своих произведений Есенин сохранил на всю жизнь. Когда в двадцать пятом году поэт готовит к изданию Собрание сочинений, то из пятнадцати тысяч строк, написанных им, отбирает "самое лучшее" - десять тысяч строк и лишь их включает в Собрание.

  Но вернемся к первой книге поэта. Внешне она выглядит подчеркнуто скромно и просто. Переплет из обыкновенного серого картона. Типографским шрифтом тиснуто довольно крупно красной краской - РАДУНИЦА. Это название сборника. В художественном оформлении обложки, титульного листа - ничего поэтического. Лишь необычное звонкое название задерживает внимание: Радуница... Радуга... Радужный... Радость. Без нажима слово "Радуница" навсегда западет в память. Есенин каждому новому сборнику стихов, каждой вновь задуманной книге находил броские, эмоционально выразительные, точные по мысли названия: "Голубень", "Заренка", "Преображенье", "Руссеянь", "Трерядница", "Ржаные кони", "Страна советская", "Березовый ситец", "Персидские мотивы".

  Что же касается "Радуницы", то ее истинная красота и художественность были заключены в самих стихах - "свежих, чистых, голосистых".

  Перелистаем ее пожелтевшие от времени страницы. Знакомые звонкие стихи: "Край любимый! Сердцу снятся...", "Матушка в Купальницу по лесу ходила...", "Выткался на озере алый свет зари...", "Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха...", "Гой ты, Русь, моя родная...", "Дымом половодье...", "В хате", "Дед", "Сыплет черемуха снегом...".

  "Поэзия разлита всюду. Умей только ощущать ее. А сколько поэзии в самом крестьянском труде! Можно залюбоваться на старого деда, когда он чистит вытоптанный ток; и - "как в жамковой слюде, и играет зайчик солнца в рыжеватой бороде". Можно позавидовать пастуху, чьи хоромы - "в мягкой зелени поля...".

  Когда нам говорили о поэзии крестьянского труда писатели-народники, например Н. Н. Златовратский, и даже когда сам Кольцов воспевал урожай или покос, мы не могли не подозревать идеализации. Но в Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками... Для Есенина нет ничего дороже родины" - так высоко и проницательно отозвался в те дни о "Радунице" тонкий ценитель и знаток русской поэзии профессор Сакулин.

  "Радуница" переиздавалась в восемнадцатом и двадцать первом годах. Три издания первого сборника стихов!..

  

  

  

  

  * * *

  В жизни истинного поэта рано или поздно наступают дни, когда талант его щедро открывается людям, а сам он для всех неожиданно радостно, порой вызывающе дерзко входит в литературу. Проходит время, и творчество его становится неотъемлемой, драгоценной частью национальной культуры. Так было когда-то с Пушкиным, талант которого открыл Державин; с Пушкиным, чей мужественный, вольнолюбивый голос услышали декабристы, а затем - вся Россия. Так было позднее с Лермонтовым. Стихотворение "На смерть Поэта" сделало имя его известным всей России. Затем Некрасов своим взволнованно-гневным "Разговором у парадного подъезда" заставил содрогнуться от стыда всю честную, думающую Россию. Так было с Блоком, когда вслед за "Стихами о Прекрасной Даме" зазвучали его "Вольные мысли", а затем трагические строки "Возмездия". Так было с Маяковским, поэтом эпохи Октября, призванным и мобилизованным революцией. Так было с Есениным... С годами его стихи, проникнутые великой любовью к Земле и Человеку, все больше и больше волнуют людские сердца. Растет и ширится слава поэта и все зримее встает перед каждым новым поколением его прекрасный образ...

   * III. ОБРАЗ ПОЭТА *

   ЕСЕНИН, КАКИМ ОН БЫЛ

  Каждый раз, с волнением вглядываясь в строки неизвестного письма Есенина, я думаю о примечательной судьбе эпистолярного наследства поэта.

  В самом деле, долгое время мы мало что знали о письмах Есенина; так мало, что порой казалось, их не было совсем.

  Письма не печатали. О них почти не говорили. И вдруг - одна, вторая, третья публикации есенинских писем... Какой живой интерес вызвали они у читателей! Было это лет пятнадцать назад. Сколько нового тогда узнал читатель из писем о жизни поэта! Как и в стихах, в письмах не было ни одной фальшивой ноты. Поражала предельная искренность. Сердце, душа Есенина в них были как на ладони.

  Вспомним письма молодого поэта к другу юности Панфилову.

  Как много открыли когда-то мне эти письма! Пожалуй, даже больше, чем иные из ранних стихов поэта. Тогда, в 1955 году, я готовил их к публикации в альманахе "Литературная Рязань".

  После этих писем многим пришлось по-иному взглянуть на юность Есенина.

  А заграничные письма поэта. Какая в них любовь к России, какая верность Родине! Как далеко видел Есенин! Перечитайте эти письма.

  Поэта потрясла на Западе сатанинская власть доллара и бездушное царство мещанства. "Пусть мы нищие, - писал он из Европы, - пусть у нас голод, холод... зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину".

  Теперь опубликовано более ста писем Есенина. Все они вошли в пятый том его Собрания сочинений.

  Бывает так: тома с письмами иного писателя расходятся далеко не сразу, их даже печатают меньшим тиражом.

  Пятый том Есенина был выпущен полумиллионным тиражом. Купить его почти невозможно. Он давно стал библиографической редкостью.

  Все ли письма Есенина известны? Нет! Далеко не все. Поиски продолжаются. О некоторых письмах можно сказать, когда они примерно были написаны и кому адресованы. Неизвестно пока лишь одно: где они находятся.

  Каждая такая есенинская находка имеет свою историю. Почти за каждой - разные судьбы людей. Адресаты - современники поэта. Воспоминания их как бы раздвигают рамки событий, о которых речь идет в письмах Есенина.

  Об одной из таких памятных для меня историй и хотелось рассказать.

  В то время я собирал материалы о работе молодого поэта в типографии Сытина.

  Однажды в редакции многотиражки "Правда полиграфиста" узнаю, что в корректорской Первой образцовой типографии (бывшей Сытина) долгие годы работал корректор, который знал Есенина. Фамилия его Ливкин. Недавно он ушел на пенсию. Товарищи из редакции сообщили его адрес. Прямо из редакции я отправился к Ливкину.

  Мог ли я в ту минуту предполагать, что именно здесь найду одно из интереснейших ранних писем Есенина!

  - Ливкин Николай Николаевич, - протягивает мне руку, здороваясь, высокий седой, немного сутуловатый человек с очень доброй, располагающей улыбкой и такими же добрыми, грустными глазами. Во всем его облике была удивительная простота и естественность. Разговаривать с ним было легко и приятно.

  Оказалось, что вместе с Есениным у Сытина он не работал. Но встречаться встречался. И вот при каких обстоятельствах. В Москве в 1914 году стал выходить литературный журнал "Млечный путь". Издавал его на свои скромные сбережения Алексей Михайлович Чернышев. Он охотно печатал в журнале поэтическую молодежь.

  Во втором номере "Млечного пути" за 1915 год Ливкин, тогда студент Московского университета, опубликовал три своих стихотворения. В этом же номере со стихотворением "Кручина" выступил Есенин. А вскоре они встретились на одной из литературных "суббот" в редакции "Млечного пути".

  - В этот вечер, - вспоминает Ливкин, - меня познакомили с очень симпатичным застенчивым пареньком в синей косоворотке. Это был Сергей Есенин. Я впервые услышал его стихи:

  Выткался на озере алый свет зари.

  На бору со звонами плачут глухари.

  Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,

  Только мне но плачется - па душе светло.

  В комнате смолкли все разговоры. Звучал лишь взволнованный, неповторимый голос Есенина. Он кончил читать. Все молчали. Не могу объяснить, как тогда это у меня получилось, но, знаете, я не выдержал этой тишины и воскликнул: "Это будет большой, настоящий поэт. Больше всех нас, здесь присутствующих!"

  Я заметил, что в ту пору стихотворение "Выткался на озере алый свет зари..." покоряло самых взыскательных слушателей. Так, будучи у известного знатока русской словесности профессора П. Н. Сакулина, Есенин по его просьбе дважды читал это стихотворение. А Сакулин знал толк в поэзии! Надо сказать, что и сам поэт первое время был в какой-то мере "загипнотизирован" этим стихотворением. Он повторял его много раз.

  Николай Николаевич рассказывает о других молодых "млечнопутцах", с которыми встречался Есенин. Мы рассматриваем тоненькие журнальные тетрадочки. Это номера "Млечного пути" за пятнадцатый, шестнадцатый годы. Они - кусочек истории. Потускнели от времени журнальные обложки, пожелтели страницы. Читаю отдельные стихи, просматриваю рассказы. Известные и забытые авторские имена: Ф. Шкулев и Юрий Зубовский, А. С. Новиков-Прибой и П. Терский, Игорь Северянин и Иван Коробов, Спиридон Дрожжин и Сергей Буданцев.

  Вот номер "Млечного пути", где впервые было напечатано стихотворение Есенина "Выткался на озере алый свет зари...". Вглядываюсь в знакомые строки.

  - Да, - замечает Николай Николаевич, - стихов в этом номере напечатано было, как видите, порядочно, а кто помнит их в наши дни, кроме одного - есенинского!

  После первого знакомства Ливкин еще несколько раз виделся с Есениным.

  - Памятен мне один разговор, - рассказывает он. - Было это перед отъездом Есенина в Петроград. Поздно вечером мы шли втроем: я, поэт Николай Колоколов и Есенин - после очередной "субботы". Он возбужденно говорил: "Нет! Здесь, в Москве, ничего не добьешься. Надо ехать в Петроград. Ну что! Все письма со стихами возвращают. Ничего не печатают. Нет, надо ехать самому... Под лежачий камень вода не течет"... Мы шли из Садовников, - продолжает Ливкин, - где помещалась редакция "Млечного пути". Вышли на Пятницкую. Остановились у типографии Сытина, где Есенин одно время работал помощником корректора. Говорил один Сергей: "Поеду в Петроград, пойду к Блоку. Он меня поймет". Наконец мы расстались. А на следующий день он уехал.

  Как же дальше сложились отношения Ливкина с Есениным? Были ли у них еще встречи, переписывались ли они? Спрашиваю у Николая Николаевича. Он почему-то медлит с ответом, словно что-то решает для себя. А потом говорит, что, к сожалению, он сделал тогда, по молодости, один довольно необдуманный шаг, поставив им Есенина в несколько затруднительное положение. Правда, через некоторое время все обошлось и выяснилось. Более того, Есенин прислал Ливкину дружеское, откровенное письмо.

  Надо ли говорить, как хотелось мне после всего, что я услышал, увидеть это письмо, подержать его в руках, почитать.

  Но радость была преждевременной. Есенинского письма у Ливкина не оказалось. Еще до Великой Отечественной войны он, уступая настойчивым просьбам своего близкого друга, собирающего писательские автографы, передал ему письмо Есенина. Я был готов хоть сейчас вместе с ним отправиться к его другу. Но оказалось... что тот умер вскоре после войны. Видя мое огорчение, Николай Николаевич поспешил меня успокоить, сказав, что автограф, по всей видимости, должна была сохранить вдова друга. Я спросил, нельзя ли нам поехать к этой женщине. Ливкин ответил, что она долгое время болела и, возможно, еще находится в больнице. Он пообещал мне в ближайшее время повидать ее и разузнать о судьбе есенинского письма.

  Уходил я от Николая Николаевича поздно вечером.

  Прошло недели две, и я получил от Ливкина открытку. Он просил меня приехать к нему.

  И вот я держу в руках автограф Есенина. Небольшие четыре странички исписаны убористым почерком. Вверху на листе дата "12 августа 16 г.".

  "Сегодня, - писал Есенин Ливкину, - я получил ваше письмо, которое вы писали уже больше месяца тому назад. Это вышло только оттого, что я уже не в поезде, а в Царском Селе при постройке Федоровского собора.

  Мне даже смешным стало казаться, Ливкин, что между нами, два раза видевшими друг друга, вдруг вышло какое-то недоразумение, которое почти целый год не успокаивает некоторых. В сущности-то ничего нет. Но зато есть осадок какой-то мальчишеской лжи, которая говорит, что вот-де Есенин попомнит Ливкину, от которой мне неприятно.

  Я только обиделся, не выяснив себе ничего, на вас за то, что вы меня и себя, но больше меня, поставили в неловкое положение. Я знал, что перепечатка стихов немного нечестность, но в то время я голодал, как, может быть, никогда, мне приходилось питаться на 3 - 2 коп. Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и Философов открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи уже употребленные? Я был горд в своем скитании, то, что мне предлагали, отпихивал. Я имел право просто взять любого из них за горло и взять просто, сколько мне нужно, из их кошельков. Но я презирал их: и с деньгами и со всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них. Поэтому решил перепечатать просто стихи старые, которые для них все равно были неизвестны. Это было в их глазах, или могло быть, тоже некоторым воровством, но в моих ничуть. И когда вы написали письмо со стихами в н. ж. д. (речь идет о "Новом журнале для всех". - Ю. П.), вы, так сказать, задели струну, которая звучала корябающе.

  Теперь я узнал и постарался узнать, что в вас было не от пинкертоновщины все это, а по незнанию. Сейчас, уже утвердившись во многом и многое осветив с другой стороны, что прежде казалось неясным, я с удовольствием протягиваю вам руку примирения перед тем, чего между нами не было, а только казалось. И вообще между нами ничего не было бы, если бы мы поговорили лично.

  Не будем говорить о том мальчике, у которого понятие о литературе, как об уличной драке. "Вот стану на углу и не пропущу, куда тебе нужно". Если он усвоил себе термин ее, сейчас существующий: "Сегодня ты, а завтра я", то в мозгу своем все-таки не перелицевал его. То, что когда-то казалось другим, что я увлекаюсь им, как поэтом, было смешно для меня иногда, но иногда принимал и это, потому что во мне к нему было некоторое увлечение, которое, чтоб скрыть иногда от других, я заставлял себя дурачиться, говорить не то, что думаю, и чтоб сильней оттолкнуть подозрение на себя, выходил на кулачки с Овагемовым. Парнем разухабистым хотел казаться. Вообще между нами ничего не было, говорю вам теперь я, кроме опутывающих сплетен. А сплетен и здесь хоть отбавляй, и притом они незначительны.

  Ну, разве я могу в чем-нибудь помешать вам как поэту? Да я просто дрянь какая-то после этого был бы, которая не литературу любит, а потроха выворачивает. Это мне было еще больней, когда я узнал, что обо мне так могут думать. Но, а в общем-то, ведь все