Ключевский Василий Осипович - Подушная подать и отмена холопства в России

  

  

   В. О. Ключевской. Сочинения в восьми томах.

   Том VII. Исследования, рецензии, речи (1866-1890)

   М., Издательство социально-экономической литературы, 1959

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Подушная подать, по-видимому, не могла иметь прямой связи с юридическими процессами нашей истории, особенно с теми гражданскими отношениями, в круг которых входило древнерусское холопство. Это была очень важная перемена в государственном хозяйстве, сопровождавшаяся не менее важными последствиями и для хозяйства народного, но с первого взгляда трудно заметить, какие последствия могли выйти из нее для гражданского права и, в частности, для холопства. Между тем подушная подать не только оказала действие в этом направлении, но и сама могла быть введена только благодаря издавна подготовлявшимся переменам в порядке гражданских отношений, с которыми тесно связано было древнерусское холопство.

   Вскоре после победы под Полтавой докончено было Петром завоевание Эстляндии и Лифляндии. В 1714 г. довершено было покорение Финляндии, а победа над шведским флотом при Гангуте и занятие Аландских островов в том же году избавляли новую столицу России от опасности шведского нападения. Вместе с этим наступал конец страшного напряжения военных сил, в каком уже 14 лет держала Россию война со Швецией. Мир был еще далеко, но борьба уже переносилась с боевого поля в дипломатические кабинеты. В 1718 г. на Аландских островах начались мирные переговоры шведских уполномоченных с русскими. Петр начинал думать о постановке новорожденной и испытавшей такое тяжкое боевое крещение регулярной армии на мирную ногу, а с этим неразрывно связывался вопрос о правильном устройстве ее размещения и содержания. Эту армию, комплектуемую рекрутскими наборами из разных классов населения, нельзя было распустить по домам, как распускалось в прежнее время дворянское конное ополчение для мирных занятий по своим поместным и вотчинным деревням. Регулярные полки необходимо было и по окончании военных действий держать под ружьем на постоянных казенных квартирах и на казенном содержании. Мысль об устройстве этого содержания уже давно тяготила Петра. По смете, составленной в 1710 г., на содержание полевой армии, гарнизонов и флота, на артиллерию и другие военные расходы шло немного более 3 млн. руб., тогда как на остальные нужды казна тратила только 800 тыс. с небольшим; войско поглощало около 78% всего бюджета расходов. Между тем, сметив государственные доходы за 1707-1709 гг., нашли, что средняя ежегодная сумма доходов не превышала 3 134 тыс.: ежегодный дефицит простирался до 700 тыс. Значит, обыкновенными доходами казна покрывала только четыре пятых того, что расходовала; разницу она должна была восполнять экстраординарными средствами.

   Необходимость прибегать к таким средствам в мирное время Петр задумал устранить очень своеобразным планом расквартирования и содержания полков. В то время как его уполномоченные на Аландском конгрессе вырабатывали условия мира со Швецией, был издан указ 26 ноября 1718 г., изложенный с тем торопливым лаконизмом, каким отличался законодательный язык Петра¹. Первые два пункта этого указа гласили: 1) "взять сказки у всех (дать на год сроку), чтоб правдивыя принесли, сколько у кого в которой деревне душ мужеска пола, объявя им то, что, кто что утаит, то отдано будет тому, кто объявит о том; 2) росписать, на сколько душ солдат рядовой с долею на него роты и полкового штаба, положа средний оклад". По смыслу указа этот средний оклад должен быть выведен посредством деления стоимости содержания солдата на число наличных податных душ, какое придется на него по затребованным сказкам. Вычисленный таким способом подушный оклад заменял собою все обыкновенные казенные подати и работы, падавшие до того времени на тяглое население. При каждом полку полагалось два комиссара, земский и полковой: первый, избираемый дворянами приписанного к полку уезда, должен был собирать с крестьян того уезда подушные деньги на содержание полка, а второй - принимать эти деньги у первого. Далее указ обещал, что будут посланы особые "росписчики", которые распишут полки по душам и проверят на местах самые сказки, которые будут даны им для этой душевой раскладки; крестьян, не заявленных в сказках, указ обещал отдавать с землей и со всем имуществом тем раскладчикам, которые их откроют. В свою очередь и раскладчики ставились под надзор полковых офицеров, которые обязаны были доносить на них, если и они станут скрывать пропущенных в сказках крестьян, не занося их в росписи душ по полкам; донесший об этом офицер получал утаенных крестьян вместе со всем движимым и недвижимым имуществом раскладчика. Наконец, как раскладчикам, так и самим офицерам указ грозил смертною казнью за неисполнение возложенной на них обязанности.

   Этот указ, подтвержденный и разъясненный в 1719 г. рядом других, задал тяжелую и ответственную работу губернским начальствам и сельским управлениям, как и самим землевладельцам. Составление сказок о душах по селам и деревням возложено было на помещиков и вотчинников, а где их не было - на приказчиков с сельскими старостами и выборными людьми. За утайку душ указы грозили приказчикам и старостам с выборными людьми смертною казнью без всякой пощады с бесповоротною отдачей утаенных душ обещанным раскладчикам и другим "доносителям", если утайка откроется в имениях частных владельцев, церковных или светских. Если сказки, в которых откроется утайка, составлены самими землевладельцами, у них взамен смертной казни велено было отбирать двойное количество крепостных против утаенного числа душ. Губернаторам было предписано назначить чиновников, которые собирали бы сказки и по ним составляли ведомости о числе душ. В течение 1719 г. сказки и ведомости велено было из всех губерний выслать в Петербург к бригадиру Зотову, который по ним составлял росписи душ по уездам и сличал их с переписными книгами 1678 г. Губернаторам за неисправность указы также грозили "жестоким государевым гневом и разорением". Несмотря на все угрозы, до декабря 1719 г. присланы были Зотову сказки лишь из немногих мест, и те оказались в большинстве неисправными. Тогда сенат разослал по губерниям гвардейских солдат с предписанием собрать неисправных чиновников в канцелярии, заковать в железа, не исключая и виновных в неисправности губернаторов, и держать их на цепях, не выпуская никуда, пока не приготовят и не пошлют в Петербург всех сказок и ведомостей. Неизвестно, как исполнено было это суровое предписание, но сказки продолжали высылать из губерний еще в начале 1721 г.. Притом возникло новое затруднение, которым замедлялось дело. Указ 26 ноября 1718 г. говорил только о переписи крестьян. Потом велено было заносить в сказки и дворовых, которые жили в деревнях. Несмотря на то, многие писали только крестьян. Поэтому в начале 1720 г. затребованы были дополнительные сказки. Наконец, обнаружена была "многая утайка": из указа 15 марта 1721 г. узнаем, что к тому времени было приведено в известность более 20 тыс. утаенных душ. Чтоб ускорить присылку дополнительных сказок из губерний, Сенат в начале 1721 г. пригрозил неисправным провинциальным воеводам вызовом в Петербург к розыску с конфискацией их поместий и вотчин, а для устранения утайки указом 11 мая того же года велено было губернаторам и воеводам проверить поданные сказки о дворцовых и церковных людях и подлежащих переписи разночинцах и с этою целью самим объехать города, села и деревни, где жили люди этих званий, а в случае болезни послать туда надежных чиновников. Проверка должна была непременно кончиться к 1 сентября того же года. Св. Синод хотел оказать правительству содействие в этом деле и вместе с печатными экземплярами сенатского указа 11 мая разослал по епархиям инструкции, в которых особенно строго предписывал приходскому духовенству помогать губернаторам и воеводам в проверке подушной переписи, сообщая им об утаенных или пропущенных в сказках прихожанах. Указ св. Синода гласил, что священники и причетники, которые будут покрывать замеченную ими утайку душ, "лишатся санов своих и мест и имения и по беспощадном на теле наказании порабощены будут каторжной работе, хотя б кто и в старости немалой был"².

   Наконец, после многих законодательных хлопот и административных волнений, соединенных с угрозами, пытками и конфискациями, которые служили обычною смазкой для колес тогдашней правительственной машины, ревизские сказки были стянуты из губерний в канцелярию бригадира Зотова и к началу 1722 г. сосчитаны: оказалось 5 млн. ревизских душ. Тогда только стало возможно приступить к душевой раскладке полков. Впрочем, предварительный опыт этой раскладки был сделан еще в 1721 г, Генерал-майору Волкову поручено было расположить два армейских полка, драгунский и пехотный, в Новгородской провинции С.-Петербургской губернии. Инструкция, данная Волкову 27 января того года, оказалась практичною и с некоторыми поправками и дополнениями принята была в руководство при расположении полков в других провинциях, предпринятом в следующем году. Коротенькими указами 10 января и 5 февраля 1722 г. Петр в очень немногих строчках изложил Сенату общие соображения о том, как произвести "раскладку войска на землю" и кого послать для этого. Полки конные и пешие предписано было размещать, "смотря по ситуации мест"; полки, которым по росписи достанутся отдаленные провинции, велено было селить в ближайших новозавоеванных областях: Ингрии, Карелии, Лифляндии и Эстляндии, в которых не было произведено подушной переписи. По соображению штатного состава армейских частей с ситуацией мест и с собранными в канцелярии Зотова данными о населенности губерний, военная коллегия составила предварительную общую роспись полков по местностям. Для расквартирования полков в 10 губерний, где произведена была подушная перепись, командированы были 5 генералов, 4 полковника и 1 бригадир. Каждому из них назначено было по нескольку провинций, на которые делились тогда губернии и которые подразделялись на уезды. Получив от Сената инструкцию для раскладки, в военной коллегии описок полков, которые предстояло разложить по ревизским душам в известных провинциях, а из канцелярии Зотова подробную ведомость о количестве этих душ, посланный, приехав в свой округ, должен был созвать местное дворянство, объявить ему правила раскладки и пригласить его к содействию раскладчикам. Полки размещались поротно: на каждую роту отводился сельский округ с таким количеством ревизского населения, чтобы на каждого пешего солдата приходилось по 35 1/2 души, а на конного - 50 1/4 души мужского пола³. Инструкция предписывала раскладчику настаивать на расселении полков особыми слободами, чтобы не расставлять их по крестьянским дворам и тем не вызывать ссор крестьян с постояльцами. С этою целью раскладчики должны были уговаривать дворян построить особые избы, по одной для каждого урядника и по одной для двух солдат. Каждая слобода должна была вместить в себе не менее капральства и находиться в таком расстоянии от другой, чтобы рота конная была размещена на протяжении не далее 10 верст, а пешая - не далее 5, конный полк - на протяжении 100, пехотный - на протяжении 50 верст. Если дворяне не соглашались на постройку полковых слобод, солдат разводили по крестьянским дворам, применяясь по возможности к правилам слободского расселения. В середине ротного округа предписывалось дворянству построить ротный двор с двумя избами для обер-офицеров роты и с одной для низших служителей, а в центре расположения полка двор для полкового штаба с 8 избами, гошпиталем и сараем. Расположив роту, раскладчик передавал первому ротному офицеру список деревень, по которым она размещена, с обозначением числа дворов и ревизских душ в каждой; другой такой же список он передавал помещикам тех деревень. Точно так же он составлял список селений, по которым размещался целый полк, и передавал его полковому командиру. Для содержания размещенных таким образом полков дворянство должно было сомкнуться в уездные корпорации, ответственными агентами которых становились земские комиссары. Ежегодно в декабре уездное дворянство должно было собираться для выбора нового комиссара и для проверки действий прежнего с правом судить и штрафовать последнего за незаконные действия; только в случае вины, подвергавшей земского комиссара "смерти или публичному наказанию", дворянство должно было отсылать виновного в губернский надворный суд⁴, Но, прежде чем приступить к раскладке полков на души, раскладчики должны были проверить ревизские сказки о числе душ в своих округах. Эта проверка была вторичною ревизией, которая вызвала не меньше затруднений, чем первая. В поданных сказках обнаружилась огромная утайка и прописка душ, и первоначально сосчитанною цифрой - 5 млн. стало невозможно руководствоваться при разверстке душ по полкам. Правительство обращалось к землевладельцам, приказчикам и старостам с угрозами и ласками, назначало последовательно несколько последних сроков для заявления утаенных и пропущенных в сказках душ, и все эти сроки пропускались, после каждого из них оказывалось много душ, оставшихся незаявленными. В 1723 г. бригадир Фамендин, проверяя сказки в ясачных волостях Казанского уезда, населенных преимущественно инородцами, на 1019 человек, записанных в сказки, насчитал 1995 утаенных душ, живших в одних дворах с записавшимися. Притом частью по неясности указов и инструкций, а еще более по неумению понимать их сами ревизоры путались в сортировке душ, не знали, кого зачислить в подушный оклад, кого переписывать только для сведения, не кладя в подушный сбор, и кого совсем не писать. Со своими недоумениями они обращались к правительству, и по этим запросам Петру с Сенатом пришлось написать длинный ряд разъяснений и дополнительных инструкций. Вследствие всего этого ревизоры, разосланные по губерниям в начале 1722 г., еще продолжали работу в течение всего 1723 г., и к концу этого года полки не только не были разведены, но не были и расписаны по местам своего подушного расположения. Притом не имелось точных сведений о наличном составе армии, и указом 20 мая 1723 г. только к августу велено было военной коллегии собрать по всем корпусам справки об этом. Точно так же земских комиссаров, инструкция которым была составлена еще в начале 1719 г., велено было дворянству каждого уезда выбрать на 1724 г. заранее, в октябре 1723 г., но указ, изданный в конце этого месяца, только еще ожидал этих выборов. Несмотря на это, именными указами предписано было проверку сказок "всеконечно" кончить в 1723 г. и самим ревизорам к новому году вернуться в столицу, "понеже по указу его величества с предбудущаго 1724 г. подушный обор зачнется". Ревизоры, однако, к новому году не вернулись и заранее донесли Сенату, что к 1724 г. своего дела они не кончат; указом 14 января 1724 г. им назначен был крайний срок в марте⁵. Несмотря на то, не только в марте, но еще и в мае Сенат продолжал рассылать разъяснения и дополнительные инструкции ревизорам, не успевшим покончить своих работ в губерниях. Пришлось отказаться от надежды начать правильный подушный сбор с 1724 г., и Сенат указом 19 мая отложил его до 1725 г.⁶

   Впрочем, дело подвинулась уже настолько, что можно было составить план распределения полков по ревизским душам и определить подушный оклад. В подвергшихся ревизии провинциях 10 губерний считалось в мае 1724 г. 5 409 930 душ, подлежавших раскладке на полки, без городских обывателей, положенных в тягло, которых насчитано было 172 385 душ. Из этого числа на 4 941 444 души расписано было 73 армейских и 53 гарнизонных полка. Сверх того, на остатки от подушного сбора с Сибирской губернии, назначенного на содержание 4 гарнизонных и 5 армейских полков, отнесено было содержание гвардейских полков, Преображенского и Семеновского, расквартированных в Петербургской губернии. Долго не удавалось установить подушный оклад. В 1721 г., при пробном расположении двух полков в Новгородской провинции, положено было считать по 95 коп. с ревизской души. В 1722 г., когда возникла надежда, что ревизских душ наберется больше, чем предполагалось сначала, оклад был убавлен: указом 11 января о раскладке полков на 5 млн. душ велено было считать "по 8 гривен с персоны". Но и этот расчет оказался неточным, и в декабре 1723 г. Петр еще не знал, сколько придется на душу. Наконец, в 1724 г., когда душ насчитано было гораздо больше, назначен был окончательный оклад по 74 коп. с души. Этот оклад падал одинаково как на владельческих крепостных людей и крестьян, работающих на своих владельцев или плативших им оброк, так и на городских тяглых обывателей, однодворцев и государственных крестьян разных наименований, которые были свободны от таких работ и оброков. Чтоб уравнять в тягостях всех податных плательщиков, предположено было обложить души, не принадлежавшие ни дворцу, ни частным владельцам, дополнительным сбором, применяясь к тому, "как помещики получать будут с своих крестьян, или иным каким манером, как удобнее и без конфузии людям". В 1723 г. этот сбор вычислен был в 40 коп. с души и не был изменен, когда общий подушный оклад понизился до 74 коп., только городские тяглые обыватели и после этого понижения должны были платить подушных и дополнительных 120 коп. Впрочем, и 74-копеечный оклад собирался только в первый пробный 1724 г.: по указу преемницы Петра с 1725 г. велено было убавить и этот оклад на 4 коп.⁷

   Присутствуя в Сенате 1 мая 1724 г., Петр указал порядок размещения полков: предположено было разводить их большими концентрическими кругами, начать с Московской губернии, продолжить губерниями с нею смежными и окончить губерниями, которые граничили с последними. В августе предписано было полкам двинуться на доставшиеся им по росписи "вечные квартиры": полки, которые стояли в 500 верстах или немного дальше от этих квартир, должны были идти в полном составе; полки, удаленные от назначенных им мест постоянного расположения на более значительное расстояние, высылали туда своих полковников с указанным числом офицеров и рядовых, оставаясь до времени на прежних квартирах. Вместе с тем полки, называвшиеся до тех пор большею частью по именам своих полковников, должны были получить новые названия - по провинциям, в которых размещались. Петру не суждено было видеть окончание предпринятого им трудного дела: ревизоры с полковыми офицерами, проверявшие ревизские сказки и располагавшие полки по душам, не успели вернуться к 28 января 1725 г., когда преобразователь закрыл глаза; полки разводились по вечным квартирам в продолжение всего 1725 г., а следственные дела об утайке и прописке душ не были очищены и в этом году⁸.

   На современный взгляд может показаться странным придуманный Петром способ содержания армии. При расположенном к карикатуре воображении может, возникнуть и возникал вопрос: зачем народ, только что окончивший победоносно многолетнюю войну и ценой страшных жертв и усилий оттягавший у давнего врага восточный берег Балтийского моря, - зачем было подвергать его нашествию собственных его победоносных рекрутов с самым детальным указанием, какие капральства и роты на какие именно души садились; можно недоумевать, каким образом понятие, сильно отзывавшееся психологией, - ревизская душа стала окладною единицею военно-податного обложения. По 74-копеечному подушному окладу было назначено на каждый драгунский полк по 60 268 1/8 души, и а каждый пехотный - по 21863 7/8 души, и не только назначено, но и точно расписано, какие села и деревни - и с какими именно душами должны были содержать известный полк и известную роту полка, так что всякая душа, оправившись по книгам земского комиссара, могла рассчитать, какую долю драгуна или пехотинца она кормила и одевала. Мы привыкли к более замаскированному действию военно-государственной машины. Встречая на улице марширующий батальон, мы не умеем сказать, кто из наших сограждан заплатил за его мундиры и ружья и где теперь маршируют батальоны, мундиры и ружья, которые оплачены нами. Но здесь разница только в системе расчета сборов и распределения расходов, в приемах военно-финансовой бухгалтерии: вместо того чтобы стягивать в общий водоем, называемый министерством финансов, бесчисленные питательные капли и отсюда бесчисленными трубочками распределять собранный запас по армейским частям, требующим питания, Петр хотел поместить каждую часть прямо там, откуда шли назначенные питать ее капли, определив точными правилами размеры ее аппетита. Но странно было не самое расположение полков по душам, а способ вычисления подушного оклада и то отношение, в какое постояльцы поставлены были к хозяевам, их содержавшим. Высчитать стоимость штатного состава полков, потом сосчитать наличное количество тяглых мужских душ "от старого до самого последнего младенца", наконец, приняв обе найденные величины за неизменные, разделить первую на вторую и полученное частное признать одинаковым для всех подушным окладом, не принимая во внимание неодинаковой доходности труда разных мест, возрастов и промыслов, - произвести такой расчет мог математик, привыкший обращаться с послушными отвлеченными цифрами, а не финансист, имеющий дело с реальными хозяйственными силами. Прежде всего самое основание расчета лишено было всякой устойчивости. С одной стороны, наличное количество душ ежеминутно изменялось, и потому ревизские цифры, по которым рассчитывалась подушная подать, были величины чисто фиктивные. С другой стороны, такое же фиктивное значение имела и самая окладная единица, ревизская душа: в народном хозяйстве нет душ, а есть только капиталы да рабочие руки; действительными плательщиками были, разумеется, только работники, а не все ревизские души. Таким образом, ревизское число душ не соответствовало наличному, а наличное число податных душ не соответствовало числу действительных плательщиков. Это двойное несоответствие ревизского счета платежной действительности должно было вносить постоянное колебание в действительную разверстку подати: по мере того как одни работники выбывали, а другие подрастали, отдельным плательщикам приходилось платить то за большее, то за меньшее число ревизских душ. Математически рассчитанный, однообразный налог, целью которого, по мысли законодателя, было "уравнение подданных в казенных платежах", на деле оказывался чрезвычайно неравномерным. Можно было устранить это неудобство, сообщив ревизской душе значение не платежной силы, какою она не могла быть сама по себе, а только счетной единицы. Такое значение и было дано ей последующим законодательством; по указу 3 мая 1783 г. "подати с мещан и крестьян по числу душ полагаются единственно для удобности в общем государственном счете", но такой счет не должен стеснять плательщиков "в способах, ими полагаемых к удобнейшему и соразмерному платежу податей"⁹. Петр в своих многочисленных указах о первой ревизии не разъяснил порядка разверстки нового налога, и подушная подать была понята в самом буквальном смысле: ее не только рассчитывали в податных росписях, но и раскладывали при самом сборе прямо по ревизским душам, а не по работникам¹⁰. Вскоре по смерти Преобразователя в народе становятся слышны жалобы на такой необычный способ раскладки. В подметном письме 1728 г. "вышние господа", между прочим, обвинялись и в том, что они "учинили подушный оклад и тем разорение народу чинят". На допросе с пыткой дьячок, составивший письмо, в объяснение этого пункта ссылался на крестьянские толки, подслушанные им на рынке: "Подушным де окладом народу отягчение, и у скудных крестьян хотя 3 и 4 сына маленькие, и с тех подушные деньги велят платить, а у которого крестьянина у богатого сын один, и с того одного подушныя берут, и тем в народе 'неравенство, и они убогие от того холодны и голодны и деться им негде". Впрочем, сохранилось и официальное указание на тот же способ раскладки налога, действовавший в первые годы по введении подушной подати. Указом 9 января 1727 г. Верховному тайному совету предложено было обсудить ряд мер для приведения внутренних дел в лучший порядок. В одном из пунктов указа, касающихся подушного обора, встречаем такое предложение: "А почему впредь с крестьян и каким образом удобнее и сходнее с пользою народною - с душ так, как ныне, или по примеру других государств с одних работников, кроме старых и малолетних, или тот платеж с дворового числа, или с тягол, или с земли положить, о том надлежит немедленно разсуждать и положить"¹¹. Подушная подать была тяжела и сама по себе, независимо от способа ее раскладки. Чрезвычайно трудно по сохранившимся неполным данным высчитать ее отношение к прежним подворным налогам, которые она заменила: основания того и другого обложения так несходны, что нельзя сделать никакого точного вывода. Манштейн, по-видимому, передал общее мнение людей, помнивших первую ревизию, заметив в записках, что подать, введенная Петром, была вдвое больше прежней¹². Сопоставляя оба обложения в тех редких случаях, когда данные позволяют хотя приблизительно определить взаимное отношение подворных налогов к подушной подати, приходишь к мысли, что известие Манштейна едва ли можно заподозрить в преувеличении.

   Еще страннее было отношение, в какое полки поставлены были к обывателям, их содержавшим. Полки не просто были размещены по душам: правительство хотело сделать их орудием администрации и, сверх, их строевых занятий, возложило на них множество полицейских обязанностей. Инструкциями, данными в 1724 г. полковникам и земским комиссарам, были точно определены порядок сбора подушных денег, повинности обывателей в пользу расквартированных среди них войск и обязанности полковых начальств по наблюдению порядка и благочиния в уездах, в которых размещены их полки¹³. Полковник с офицерами обязан был преследовать воров и разбойников в своем уезде, удерживать крестьян своего округа от побегов и ловить бежавших, наблюдать за беглыми, приходившими в округ со стороны, искоренять корчемство и контрабанду, помогать лесным надсмотрщикам о преследовании незаконных лесных порубок, с чиновниками, командированными от городских управителей в уезд по каким-либо делам, посылать своих людей, которые бы не позволяли этим чиновникам разорять уездных обывателей, и т. п. По мысли инструкций, полковое начальство должно было сельское население уезда "от всяких налогов и обид охранять". На деле это начальство, даже помимо своей воли, само ложилось тяжелым налогом и обидой на местное население, и не только на крестьян, но и на самих землевладельцев. Офицерам и солдатам запрещено было вмешиваться в хозяйственные распоряжения помещиков и в крестьянские работы, но пастьба полковых лошадей и домашнего скота офицеров и солдат на общих выгонах, где пасли свой скот помещики и крестьяне, право требовать в известных случаях людей для полковых работ и подвод для полковых посылок и, наконец, право общего надзора за порядком и безопасностью в полковом округе - все это должно было создавать постоянные помехи нормальному течению помещичьего и крестьянского хозяйства со стороны полкового начальства. Крестьянин не мог уйти на работу в другой уезд даже с отпускным письмом своего помещика или приходского священника, не явившись на полковой двор, где отпускное письмо свидетельствовалось и записывалось в книгу земским комиссаром, который от себя выдавал крестьянину пропускной билет, скрепленный подписью и печатью полковника, взимая за то известную пошлину. Столкновения между постояльцами и хозяевами были тем неизбежнее, что солдаты были поставлены в непосредственное соприкосновение с крестьянским населением, были, так сказать, втиснуты в него, а не размещены особыми поселками. Ревизорам, поверявшим сказки и распределявшим полки по душам, как мы видели, предписано было склонять помещиков к постройке для полков особых помещений, полковых слобод. Дело с этими слободами вследствие плохо обдуманного плана вызвало новую суматоху. В плакате 1724 г. встречаем признание, что большинство помещиков не пожелало строить для полков особых квартир, предпочитая размещение солдат по крестьянским дворам. Плакат превратил предложение в обязательное предписание, повелев строить слободы по месту душевого расположения полков; только для полков, расквартированных не там, где находились содержавшие их души, каковы были полки гвардейские и гарнизонные, слободы велено строить по месту расквартирования, а не душевого расположения. Постройку предписано было начать в октябре 1724 г. и кончить непременно к 1726 г. Это предписание создало новую "великую тягость" для ревизских душ. Полки должны были сами строить свои избы, но доставка леса и других строительных материалов положена была на тяглых обывателей. Заготовку материалов начали торопливо, вдруг по всем местам, отрывая крестьян от их домашних работ; землю под слободы пришлось покупать, и для этого обложили души единовременным обором, что причинило замешательство и замедление в очередных подушных платежах. Эти затруднения заставили правительство тотчас по смерти преобразователя издать указ, который предписывал к 1726 г. построить из заготовленного материала только дворы для полковых штабов, а постройку слобод рассрочить на 4 года, причем в тех уездах, где помещики предпочтут размещать солдат по крестьянским дворам, велено было их "строением не принуждать". Манштейн пишет, что штабные дворы были построены, но слободы для солдат, уже по местам начатые, нигде не были кончены, и солдаты разместились по обывательским дворам¹⁴. Указ 9 января 1727 г., упомянутый выше, отметил и последствие такого размещения, признавшись, что бедные российские крестьяне разоряются и бегают не только от хлебного недорода и подушной подати, но и "от несогласия у офицеров с земскими управителями и у солдат с мужиками".

   Так полки введены были в систему местных учреждений как новый и очень влиятельный орган управления. Полковники могли по соглашению с воеводами и губернаторами отдавать под суд выбранных дворянами земских комиссаров за неисправность, обязаны были даже наблюдать за действиями самих воевод и губернаторов по исполнению присланных из центральных учреждений указов, донося в те учреждения, о неисполнении или медленном исполнении указов. Но всего, тяжелее давало, себя чувствовать местному населению полковое начальство при сборе подушной подати. По первоначальному плану этот сбор должны были произ_: водить земские комиссары без участия полковых командиров. Но потом Петром овладело раздумье, и 18 октября 1723 г. он продиктовал коротенький указ: "К будущему году чтоб жалованье настало от комиссаров по полкам; но для новости сего дела, дабы комиссары какой конфузии не сделали, того для с оными комиссары первый год сбирать штаб и обер-офицерам, дабы доброй аншталт шесть, а потом на другой год чинить: по определению"¹⁵. В переводе на простой язык это значило, что с будущего, 1724 г. полки должны были получать содержание по новому порядку, от земских комиссаров из подушного сбора; но, чтобы эти комиссары по новости дела не напутали при сборе, они в первый год должны были брать с собой полковых офицеров, которые могли надлежащим образом заправить дело так, чтобы потом комиссары умели собирать подать и без их содействия, по установлению. Военные команды с полковыми офицерами во главе, от которых Петр ждал доброго аншталта при введении подушной подати, были разорительнее самой подати. Первоначально предположенный только на 1724 г. такой способ сбора был повторен и в следующем году, а указ 1725 г. "для установления порядков" продолжил его и на 1726 г. В следующем году его отменили, поручив наблюдать за правильностью и исправностью сбора губернаторам и воеводам; в начале царствования Анны его восстановили, но на короткое время. Долго после плательщики не могли забыть этого порядка сбора. Подать вносилась по третям; три раза в год земские комиссары с полковыми командами объезжали села и деревни, производя взыскания и экзекуции, и содержались на счет обывателей. Каждый объезд продолжался два месяца: шесть месяцев в году села и деревни жили в паническом страхе, под гнетом или в ожидании вооруженных сборщиков. В мнении Меншикова и других сановников, представленном Верховному тайному совету в 1726 г., было заявлено, что "мужикам бедным страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров; крестьянских пожитков в платеже податей не достает, и крестьяне не только скот и пожитки продают, но и детей закладывают, а иные и врознь бегут; командиры, часто переменяемые, такого разорения не чувствуют; никто из "их ни о чем больше не думает, как только о том, чтоб взять у крестьянина последнее в подать и этим выслужиться". На те же недостатки установленного Петром порядка сбора указывал Сенат еще раньше, в 1725 г.: "платежом подушных денег земские комиссары и офицеры так притесняют, что крестьяне не только пожитки и скот распродавать принуждены, но многие и в земле посеянный хлеб за безценок отдают, и от того необходимо принуждены бегать за чужие границы". Едва полки начали размещаться по вечным квартирам в назначенных им уездах, стала обнаруживаться огромная убыль в значившихся по ревизским книгам душах, происходившая от усиления смертности и побегов. Вскоре по смерти Петра генерал-прокурор Ягужинский докладывал императрице, что в Казанской губернии один пехотный полк не досчитывался с лишком 13 тыс. душ, т. е. более половины назначенных на его содержание плательщиков¹⁶.

   Введение полков в систему уездных учреждений усложнило еще более и без того сложное местное управление, созданное Петром. В упомянутом выше коллективном мнении князя Меншикова с товарищами 1726 г. было указано на это неудобство нового расквартирования армии: "Теперь над крестьянами десять или и больше командиров находится вместо того, что прежде был один, а именно из воинских начав от солдата до штаба и до генералитета, а из гражданских от фискалов, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися, называться могут". Поставив полки в неестественное отношение к местному населению, новый порядок сбора подати создавал неестественное отношение и между главными классами местного населения, дворянами и их крепостными крестьянами. Давно, еще в XVI в., если не раньше, из уездных служилых вотчинников и помещиков, городовых дворян и детей боярских сформировались местные сословные общества, своеобразно организованные. Ходя в походы территориальными отрядами, уездными ротами и батальонами, они имели свои съезды, выбирали коллегии предводителей, присяжных окладчиков, связывались соседскою (не круговою) порукой своих членов друг за друга в отправлении военнослужебных обязанностей и во многих отношениях были очень полезным вспомогательным средством местного управления. Развиваясь и укрепляясь, эти уездные дворянские корпорации с течением времени приобрели и некоторое политическое значение, которое становится заметно в XVII в.: дворянские окладчики являются депутатами на земских соборах и ходатаями перед центральным правительством по делам выбравшего их уездного дворянского мира. При Петре с образовавшем регулярной армии дворянские окладчики исчезают, но корпоративная жизнь сословия поддерживается самим правительством: дворяне выбирали из своей среды советников к уездным воеводам, а потом, с учреждением губерний, - к губернаторам; со введением подушной подати установлены были ежегодные дворянские съезды для поверки действий прежних земских комиссаров и для выбора новых с их запасными заместителями. Но странный вид должны были представлять эти ежегодные дворянские съезды на полковых дворах расквартированных по уездам полков. В дворянских имениях жили недоросли, не поспевшие на службу, отставные старики и калеки, негодные к службе, и служащие дворяне, отпущенные домой на побывку, если не считать нетчиков, незаконно уклонявшихся от службы; прочие дворяне уезда были рассеяны по канцеляриям и полкам, далеко от своих поместий и вотчин. Таким образом, полицейское значение, какое получили полки в местном управлении, создавало служившим в полках дворянам-землевладельцам вдвойне фальшивое отношение к сельскому населению: они волей-неволей ложились тяжким притеснительным бременем на чужих крестьян и были лишены возможности оказывать своевременную защиту от притеснений своим. В правительственном кругу сознавали неправильность такого положения и придумывали средства для ее устранения. В царствование преемницы преобразователя генерал-прокурор Ягужинский, князь Ментиков и другие сановники в официальных записках предлагали поочередно и в возможно большом количестве отпускать домой на побывку состоявших на военной службе дворян-землевладельцев, чтобы они могли осмотреть и привести в порядок свои деревни; Ягужинский даже находил нужным одного из младших братьев в дворянской семье совсем оставлять дома для ведения хозяйства, потому что только при этом условии "крестьяне будут в призрении и государственные сборы порядочны".

   В 1725 г. дело ревизии и расквартирования полков находилось в таком положении. Разосланные по губерниям ревизоры оканчивали проверку ревизских сказок, а полки размещались по назначенным им постоянным квартирам. Ревизия насчитала немного более 5 3/4 млн. душ¹⁷. Из этого числа 172 385 городских душ платили по 120 коп. (206 862 руб.), остальные 5 622 543 души обложены были по указу 8 февраля 1725 г. семигривенною податью (3935 780 руб. 10 коп.); из этого числа однодворцы и государственные крестьяне, которых считалось 1 282 895 душ, платили дополнительный налог по 40 коп. с души (513 158 руб.). Итак, подушные сборы давали казне 4 655 800 руб. Почти та же сумма (4655 327 руб.) была выведена в указе 22 мая 1724 г., когда было положено брать с души по 74 коп., но душ считалось несколько меньше, чем в 1725 г. Вся эта сумма, составлявшая около половины государственного дохода того времени, шла на содержание сухопутной армии с артиллерией; флот содержался на таможенные кабацкие сборы. По приблизительному расчету, содержание пехотного солдата с причитавшейся на него "долей роты и полкового штаба", выражаясь словами указа 26 ноября 1718 г., обходилось в 28 тогдашних рублей, равнявшихся приблизительно 250 нынешним, а содержание кавалериста - в 40 руб. (около 360 нынешних). Государственные люди сознавали, что подушный налог очень тяжел: по заявлению Сената, в 1725 г. недоимки показали, что плательщики "никаким образом- того платежа понести не могут"; в 1724 г. не добрано было около миллиона, в 1725 г. даже около половины всей окладной суммы. Сенат предлагал выключить из оклада умерших, дряхлых, беглых, младенцев" понизить самый оклад, уменьшить расходы на армию, сократить число войска. Общий семигривенный оклад равнялся нынешним 6 руб. 30 коп., оклад однодворцев и государственных крестьян (110 коп.) - нынешним 9 руб. 90 коп., а оклад городских обывателей - 10 руб. 80 коп. Уже в 1725 г. успели обнаружиться и другие недостатки подушного сбора, совокупность которых показывала, что преобразователю в последние годы его жизни стало изменять отличавшее его мастерство в разработке практических подробностей преобразовательных предприятий.

   Все недостатки подушного сбора, на которые тогда жаловались, касались его экономических последствий и административно-полицейского устройства: жаловались на то, что подать сама по себе обременительна, а порядок ее взимания, связанный с расквартированием полков, еще обременительнее. Но ни тогда, ни после не было слышно жалоб на юридический переворот, какой произвела первая ревизия в составе общества и в частных гражданских отношениях: она коренным образом изменяла положение многочисленного класса холопов - полных, кабальных и жилых. Этот класс отличался от других состояний тем, что люди, к нему принадлежавшие, находясь в личной крепостной зависимости, вечной или временной, не несли на себе никаких государственных тягостей и, освобождаясь от личной зависимости, вступали в класс вольных, или гулящих, людей, продолжая пользоваться свободой от государственных податей и повинностей. По своему хозяйственному положению и по условиям крепостной службы этот класс разделялся на людей дворовых, деловых и задворных: одни жили во дворах своих господ, состоя в домашнем услужении; другие исправляли сельские работы на господ, живя в их сельских усадьбах и на их содержании; третьи, исправляя сельские работы на господ, получали от них земельные участки в пользование и жили особыми дворами, имея каждый свое особое хозяйство. Указы Петра о ревизии постепенно подбирали один за другим разные разряды холопов, предписывая заносить их в ревизские сказки и класть в подушный сбор. В первом указе - 26 ноября 1718 г. дано было неопределенное предписание заносить в сказки все души мужского пола, сколько их окажется в деревнях у землевладельцев, не различая крестьян и холопов. По указу 22 января 1719 г. велено было класть в подушный сбор наравне с крестьянами всех сельских деловых и задворных людей, "которые имеют свою пашню", а деловых людей, которые своей пашни не имели, а только пахали на своих помещиков, предписано было заносить в сказки особою статьей "для ведома": законодатель как будто еще колебался, не решив, класть ли их в подушный сбор. Но указом 5 января следующего года он для предупреждения утайки предписал помещикам заносить в сказки всех своих подданных без различия, "какого они звания ни есть". Однако Сенат, излагая в своем указе это предписание, распространял его только на тех дворовых и прочих помещичьих подданных, "которые живут в деревьях", не различая пашенных людей и слуг домовых. Указом 23 августа 1721 г. велено было писать в сказки людей кабальных и "служивших на время по записям", т. е. слуг жилых, хотя бы они уже получили волю от своих господ, но при этом Сенат предписывал не требовать "до указа" сказок о людях, служивших господам своим в их московских домах. В 1722 г. также несколько раз Сенат подтверждал писать в подушный обор только слуг, живущих в деревнях, пашенных и непашенных, а тех, которые служили в городских домах у светских господ и духовных властей, в душевую разверстку по полкам не класть, а только писать для ведома. Наконец, резолюцией 19 января 1723 г. на доклад одного из ревизоров Петр предписал заносить в сказки и класть в подушный сбор наравне с крестьянами всех слуг, не различая пашенных и непашенных, сельских и городских дворовых¹⁸. Так государственное тягло было распространено на всех холопов. Это равнялось законодательной отмене древнерусского холопства, ибо существенным юридическим отличием его от крепостного крестьянства была свобода от государственного тягла. Изложенные указы Петра вносили в положение холопов двоякую перемену, касавшуюся как государственного, так и гражданского права: они, во-первых, упраздняли целый класс в составе русского общества и, во-вторых, превращали временных холопов, кабальных и жилых, в вечных и потомственных крепостных тех господ, за которыми их записывали в ревизские сказки. Между тем такой важной перемены как будто никто не заметил в XVIII в., хотя холопы составляли довольно многочисленный класс: неизвестно, сколько насчитала их первая ревизия, но, по синодским ведомостям, в конце царствования Анны дворовых людей значилось 318 824 души мужского пола и 323 413 женского пола¹⁹. Это значит, что юридическая перемена, произведенная первою ревизией, была подготовлена настолько, что никому не показалась новостью. Эта подготовка началась давно, но долго совершалась в области экономических, а не юридических отношений.

  

  

   В истории русского права трудно найти другой институт, который достигал бы такой юридической выработки и вместе служил бы в продолжение многих веков таким могущественным рычагом народного хозяйства, как холопство. Эту юридическую выработку и такое экономическое значение оно получило благодаря овоей гибкости, которая делала его способным принимать самые тонкие и разнообразные юридические определения и вместе с тем применяться к изменчивым условиям народного хозяйства. В опыте о происхождении крепостного права в России пишущий эти строки пытался описать разнообразные юридические виды, на какие разветвилось холопство с начала XVI в. Читатель мог видеть, как этим своим разветвлением оно задержало свободный рост многочисленного класса владельческих крестьян, привив к нему некоторые из своих юридических особенностей. История института усложнилась еще тем, что рядом с юридическими видами холопства развивались виды экономические, посредством которых холоп становился орудием удовлетворения самых разнообразных потребностей народного хозяйства. Этот экономический процесс, ранее начавшийся, завершился фактом, не менее важным, но противоположным тому, к какому привел процесс юридический. Кабальное холопство, развивавшееся из долгового обязательства посредством усвоения закладничеством некоторых начал полного холопства, захватывая по мере своего юридического разветвления все более широкий круг гражданских отношений, коснулось и ссудных обязательств владельческого крестьянства и, привив к ним холопий принцип, отказ обязанного ссудой лица от права прекратить зависимость возвратом ссуды, помогло превратить эти обязательства в крепостную зависимость. Напротив, экономические условия страны заставляй рабовладельцев направить рабочие силы холопства на такие операции народного труда, которыми главным образом поддерживалось государственное хозяйство, из которых оно извлекало самые надежные свои средства. Это сблизило холопов в экономическом отношении с податным населением государства, всего более - с крестьянством, а сходство экономического положения поставило холопство в одинаковые с крестьянством отношения к государству. Прежде холоп не имел непосредственной связи с государством, привязывался к нему посредством своего господина, не нес на себе государственных обязанностей, был отчужден от государства своим господином; теперь, принявшись за крестьянские занятия, холопство должно было принять на себя и государственные повинности, лежавшие на крестьянах, что положило конец его юридическому существованию. Поэтому последние моменты обоих процессов, юридического и экономического, можно представить в такой схеме: первый процесс вовлек частные отношения владельческого крестьянства в сферу холопства крепостного рабовладельческого права, а процесс экономический, наоборот, втянул холопство в круг государственных отношений крестьянства. Этим последним фактом и завершилась продолжительная подготовка юридического слияния холопов с владельческими крестьянами, закрепленного указами о первой ревизии. Достойно внимания значение двух высших классов древнерусского общества в обоих этих процессах. В процессе юридическом роль первоначальных руководителей принадлежала светским землевладельцам, в экономическом - землевладельцам церковным; если первые много содействовали отчуждению крестьян от государства посредством распространения на них холопьих отношений, то делом последних была первоначальная подготовка холопства к прямому служению государству посредством участия в крестьянских повинностях. Первых следов этой подготовки надобно искать в древнейших памятниках русского права,

   В конце VI в. византийский император Маврикий, наблюдая быт задунайских славян, заметил, что они не обрекают пленных на вечное рабство, как делают другие народы, но что по истечении известного срока пленник у них получает право выкупаться на волю и воротиться на родину или остаться среди славян и жить вольным человеком. У той ветви славян, которая вскоре после Маврикия отлила на Днепр, незаметно этого обычая. В договорах Руси с греками X в. встречаем условие, по которому жители одной из договаривающихся стран, попавшие пленными в другую, выкупались по установленной холопьей таксе, или текущей "челядинной цене", и возвращались в отечество. Но это условие не доказывает того, что на Руси X в. действовал обычай, замеченный Маврикием у славян VI в.: это - условие международного договора, вероятно и внушенное греками, законодательство которых признавало за купленным пленником право выкупаться на волю, заплатив купившему его господину условную по взаимному соглашению цену. Арабский писатель X в. Ибн-Даста замечает о руссах, что они хорошо обращаются с рабами; но это черта русских нравов, а не русского права того времени. В древнейших памятниках русского права холопство является очень суровым институтом с резко очерченными границами. Холоп, ударивший свободного человека, еще при Ярославе I мог быть убит безнаказанно потерпевшим; даже во времена Двинской уставной грамоты, в конце XIV в., закон не решался подвергать взысканию господина, о