Ключевский Василий Осипович - Подушная подать и отмена холопства в России

т побоев которого умирал холоп. Русская Правда не различает видов холопства: она знает одно холопство обельное, т. е. полное, вечное, потомственное и наследственное: как зависимость холопа переходила от него в его потомство, так и право на холопа передавалось господином своим наследникам. Успели выработаться довольно разнообразные источники холопства. Их было два ряда: холопами делались или по закону, или по договору, который в иных случаях заменялся молчаливым согласием вступавшего в холопство. Принудительное холопство по закону создавалось четырьмя случаями: 1) пленом, 2) известными преступлениями, за которые закон навсегда лишал преступника свободы, 3) несостоятельностью купца-должника по его вине, если кредиторы не согласились ждать уплаты долга, наконец, 4) происхождением от холопа. Добровольное холопство по договору создавалось тремя способами: 1) продажей в холопство, 2) женитьбой на холопке без уговора с ее господином, ограждающего свободу лица, вступающего в такой брак, 3) вступлением в частную дворовую Службу приказчиком или ключником без такового же уговора слуги с хозяином. Питаясь такими разнообразными источниками, рабовладение уже к XI в. разлилось по Русской земле широким потоком и стало могущественною силой в народном хозяйстве. Челядь стала одною из главных статей, если не главной, русского торгового вывоза; русские купцы обильно снабжали ею волжские и черноморские рынки; в Царьграде около половины XI в. всякий хорошо знал торговую площадь, на которой приезжие руссы торговали челядью. При таком экономическом значении рабовладение рано стало важною политическою силой. В Русской Правде встречаем специальный термин, означавший человека привилегированного класса в отличие от смерда, простолюдина - это огнищанин. В нашей исторической литературе потрачено было много усилий, чтобы объяснить этот термин. Все затруднение состояло в неизвестности древнего значения слова огнище: одни толкователи разумели под ним выжженный лес, другие - очаг, третьи - княжеский двор. Между тем из одного памятника русской письменности XI в. узнаем, ЧТО "а литературно-юридическом языке Руси того времени это слово имело специальное значение раба²⁰. Итак, огнищанин - рабовладелец. Во времена Русской Правды привилегированное значение огнищанина в составе русского общества уже становилось анахронизмом; в большей части русских областей такое значение создавалось тогда не экономическим, а политическим условием, не рабовладением, а службой при дворе князя; человеком высшего класса, господином считался княж муж, занимавший известное положение в военно-правительственной иерархии княжеских слуг. Очевидно, привилегированное значение огнищанина создалось в то время, когда служба князю еще не давала слуге такого положения в обществе, когда господином, барином считался тот, кто имел своих слуг, вел свое хозяйство посредством челяди. Этим объясняется, почему огнищане долее сохраняли свое привилегированное положение в тех областях Русской земли, где не было Постоянных князей, своей особой княжеской династии, и где потому служба при дворе князя оказывала менее влияния на склад местного общества. Так, в Новгороде до конца XII в. огнищане остаются на вершине местной общественной лестницы, когда в других областях их место заступили уже княжие мужи, служилые бояре.

   Довольно трудно решить, какое влияние оказали на русское рабовладение тесные торговые связи Руси с Византией и особенно русская торговля рабами. Договоры Руси с греками X в. представляют очень искусное сочетание византийского и русского права, приноровленное к потребностям и, юридическим понятиям обеих договаривавшихся сторон. Эти договоры предусматривают и разрешают некоторые столкновения, которые могли возникать между Русью и греками из-за челяди. Таким образом, русское рабовладение приходило в непосредственное соприкосновение с греко-римским правом. В старинных русских памятниках встречаем указания на то, что действительные юридические границы древнего русского холопства были шире тех, какие обозначены в Русской Правде. Последняя говорит только о том случае продажи в холопство за долги, когда кредиторы не захотят отсрочить уплаты долга купцу, ставшему несостоятельным по собственной вине. Но в одном поучении, несомненно, русского и очень древнего происхождения, близкого ко времени Русской Правды, если ей не современного, в слове на первую неделю великого поста, которое надписано именем св. Кирилла, проповедник, обличая немилостивых заимодавцев, замечает: "Вижу бо многи бьюща дружину свою (братию свою, православных соотечественников) из беззаконных накладов, дондеже продадятся поганым"²¹. Значит, всякий неисправный должник, даже тот, которого "беззаконные наклады", т. е. лихвенные проценты, лишали возможности расплатиться с заимодавцем, мог быть продан в рабство и притом за границу, некрещеным соседям Руси. И в Русской Правде можно найти косвенное указание на действие этого общего закона, по крайней мере можно считать его последствием то постановление, по которому закуп, наемный работник-должник, пытавшийся бежать от своего хозяина-заимодавца, не расквитавшись с ним, обращался в его полного холопа: закон признавал его неоплатным должником. Был ли этот общий закон самобытным и исконным установлением русского права, возник ли он самобытно, но в более поздние времена под влиянием привилегированного положения, занятого богатыми рабовладельцами-огнищанами, или, наконец, он имеет какую-либо связь, прямую или посредственную, с известными древнеримскими законами о порабощении неоплатных должников, перешедшими и в византийское законодательство с некоторыми изменениями,- на все эти вопросы трудно дать решительный ответ. То же замечание применимо и к некоторым статьям Русской Правды о холопстве, представляющим большее или меньшее сходство с постановлениями византийского законодательства. Впрочем, рассматривая влияние христианской церкви на русское рабовладение, встречаем в последнем одну особенность, о которой с большою вероятностью можно думать, что она создалась под влиянием византийского рабовладельческого права и притом еще до водворения христианства на Руси.

   Церковь произвела в положении русского холопства такой решительный перелом, которого одного было бы достаточно, чтобы причислить ее к главным силам, созидавшим древнерусское общество. Она, во-первых, установила случаи обязательного дарового отпуска холопов на волю. Таких случаев было три: 1) раба, прижившая детей с своим господином, обязательно освобождалась после его смерти вместе с прижитыми от него детьми; 2) свободный человек, совершивший насилие над чужою рабой, этим самым делал ее свободной; 3) холоп или раба, которым причинено увечье по вине их господина, выходили на волю.

   Участие духовенства в установлении первого случая обличается тем, что в Русской Правде он отнесен к числу постановлений семейного права, которое со времени введения христианства на Руси регулировалось преимущественно духовенством. Этот случай представляет своеобразный опыт применения норм и понятий римского и церковного права к туземным русским семейным нравам. В римском праве с тонкою казуистическою логикой определена была зависимость положения детей от юридического состояния родителей и, в частности, от состояния матери в момент зачатия или рождения дитяти, если это состояние изменялось в промежуток обоих моментов. Это определение основывалось на возможности или невозможности законного союза вступавших в связь лиц разных юридических состояний, на которые делилось население Римского государства. Здесь действовало правило: если родители принадлежали к различным состояниям, между которыми закон допускал правильные брачные союзы, то дети наследовали состояние отца, в противном случае - состояние матери. Так, не допускался законный брак свободного лица с несвободным, потому дети свободного и рабы становились рабами, дети свободной и раба - свободными. С другой стороны, положение детей от законного брака определялось юридическим состоянием родителей в минуту зачатия; напротив, дети от незаконного брака вступали в состояние, определявшееся положением родителей в минуту их рождения. Римская гражданка, сделавшаяся рабой во время беременности, рождала римского гражданина, если беременность была плодом законного союза, или холопа, если связь была незаконной. Напротив, раба, ставшая беременной от римского гражданина и отпущенная на волю до разрешения от бремени, рождала свободного. Все эти постановления имели большую цену в римском обществе, охраняя такие важные интересы, как право римского гражданства, право собственности на раба и пространство отеческой власти. Для нашего вопроса особенно важна в них одна черта: связь свободных лиц с несвободными, влияя на положение детей, не изменяла состояния несвободных родителей. Незаконно зачатый сын римской гражданки являлся на свет рабом того господина, чьей невольницей становилась его мать в промежуток между его зачатием и рождением, но раба, родившая от свободного, вследствие этого не становилась свободной. Те из этих постановлений, которые сохранили силу и после закона 212 г., распространившего право римского гражданства на все свободное население Римской империи, были усвоены и законодательством Византийских императоров с некоторыми поправками в пользу свободы²². Согласно с отмеченною чертой этих постановлений в Эклоге, византийском кодексе VIII в., находим статью, повторенную и в Прохироне, кодексе IX в., по которой свободный человек, вступивший в связь с чужою рабой, должен был заплатить за то ее господину 36 золотых (солидов), если был человек зажиточный, или подвергался телесному наказанию и платил, сколько мог, если был человек небогатый, но юридическое положение самой рабы оставалось прежним²³. Христианская церковь, признавая эти постановления, оставалась равнодушна к языческим институтам, ими охраняемым, и старалась поставить под их защиту более близкие ей интересы. Так, ее влияние можно подозревать в статье, встречаемой в упомянутых византийских кодексах, которая, охраняя чистоту семейных отношений насчет права собственности на несвободное лицо, конфисковала рабу, ставшую наложницей своего женатого господина: местный управитель обязан был продать такую соперницу домохозяйки за пределы области в пользу казны²⁴. Посредством брачного же союза, т. е. при вероятной помощи того же церковного влияния, в греко-римском праве если не возник, то утвердился новый способ отпуска на волю, незнакомый древнеримскому праву и противный его духу. По одной статье Прохирона, брак свободного человека с чужою рабой, которую господин ее выдавал за свободную или которой он намеренно не помешал выйти за свободного, считался правильным как союз свободных лиц: закон признавал такую рабу свободной по акту молчаливого освобождения²⁵. По другой статье, свободный человек, купивший пленницу и вступивший с нею в союз как с женой, этим самым делал ее свободной: закон возвращал ей утраченную пленом свободу без вознаграждения покупателя в силу юридического предположения, что выкупивший ее господин актом союза с ней молчаливо прощал- ей стоимость выкупа²⁶. В византийском обществе римское право оставляло мало простора преобразовательным стремлениям церкви. Гораздо свободнее действовала она там, где не встречала такого стеснения. Греко-римское право сурово преследовало Мрачную и внебрачную связь свободного лица с несвободным. По закону императора Клавдия римская гражданка, вышедшая замуж за чужого раба без позволения его господина, сама становилась рабой последнего, а закон императора Константина Великого даже осуждал на смерть женщину, вышедшую замуж за собственного раба. По статье Прохирона бездетную вдову, вступившую в связь со своим рабом, подвергали телесному наказанию и остригали, а раба, сверх того, продавали в пользу казны; если же вдова имела законных детей, к последним тотчас переходило все ее имущество вместе с суммой, вырученной от продажи раба. Эта статья повторена и в извлеченной из Прохирона уголовной части компиляции, которая была составлена для южных или, может быть, для русских славян и известна была в древнерусской юридической письменности под названием Книг Законных, но здесь вслед за изложенным постановлением Прохирона составитель поместил оригинальную статью, по которой вступление вдовы в законный брак со своим рабом не подвергало ни ее самой, ни раба никакому наказанию, а только сопровождалось для нее обычными последствиями, какие по Прохирону влек за собою брак вдовы со свободным человеком²⁷. Это был довольно смелый протест воспитанного на греко-римском праве духовенства против греко-римского общественного строя во имя христианского равенства людей. Хотя переводы Эклоги и Прохирона с их статьей о связи женатого господина со своею рабой помещались в древнерусских Кормчих и эта статья нашла себе место в другой славянской компиляции, известной под названием Закона Судного людем и довольно распространенной в древнерусской письменности, однако в древней Руси незаметно действия постановления, предписывавшего продавать рабу на сторону за связь со своим женатым господином. Легкие отношения женатых и холостых рабовладельцев к своим невольницам, господствовавшие в языческой Руси, продолжались и по принятии христианства. Если по летописным известиям о Святославовом сыне Владимире можно судить об отношениях частного общежития на Руси X в., робичичи, дети свободного от невольницы, в языческое время не отличались юридически от детей, рожденных свободною матерью, хотя разборчивые невесты, подобно Рогнеде, могли предпочитать свободнорожденных женихов. У духовенства в первое время христианской жизни Руси не было средств действовать прямо против неопрятных отношений к невольницам, глубоко укоренившихся в нравах страны. Оно подступило к ним осторожно, со стороны и с большим умением. Щадя местные привычки и не покидая принесенных из Византии понятий о значении общественных состояний в брачных отношениях, оно не настаивало на конфискации рабы за связь с женатым хозяином и не требовало согласно со статьей Прохирона о наложницах²⁸, чтобы неженатый закреплял свою связь с рабой женитьбой на ней. Оно не разрывало связи насильственно и оставляло рабу при господине до его смерти, но, применяя к ней греко-римскую презумпцию молчаливого освобождения, оно требовало, чтобы по смерти господина раба выходила на волю, право на которую она приобретала своею связью с ним, а применяя к плодам этой связи римское правило, по которому юридическое состояние незаконнозачатых детей определялось юридическим состоянием их матери в минуту их рождения, а не зачатия, оно настояло на признании и за прижитыми от господина детьми права следовать за выходившею на волю матерью. Последовательно развивая ту же презумпцию, русское духовенство прилагало ее и к случаям насилия, совершенного свободным человеком над чужою рабой, независимо от того, сопровождалась ли такая насильственная связь известным последствием, или нет: потерпевшая тотчас становилась свободной, т. е. обидчик обязан был выкупить ее на волю. Но Русская Правда не договорила всего, сказав, что "робьи дети" свободного человека, не участвуя в наследстве, выходят на волю вместе с матерью. Духовенство пошло еще далее в своем человеколюбивом и правовоспитательном стремлении и позаботилось о материальном обеспечении таких детей по смерти их отца. В византийском законодательстве было очень точно определено, какую часть отцовского состояния и в каких случаях могли получить незаконные дети с овоею матерью по завещанию и по закону: по завещанию при законных детях они могли получить не более одной унции, т. е. 1/12 отцовского состояния, при отсутствии законных детей и близких родственников завещателя, родителей или братьев, даже все состояние" при таких родственниках - не более половины его; по закону при законных детях - не более 1/24, при отсутствии их и близких родственников, а также и законной жены - 1/6, в противном случае - 1/24. Руководствуясь этими постановлениями, русское духовенство установило "урочную прелюбодейную часть", которая обязательно выдавалась "рабочичищам", т. е. детям рабы, из имущества прижившего их господина их матери²⁹.

   Оба изложенных случая обязательного отпуска несвободных людей на волю представляют тот интерес, что вскрывают процесс прививки руками духовенства греко-римских юридических понятий к русскому обществу. В другом отношении характерен третий случай. По византийским законам смерть раба от побоев господина без намерения убить его оставалась безнаказанною. Из Двинской уставной грамоты 1397 г. знаем, что так же относилось к этому случаю и древнерусское право. Но холопа, вынужденного прибегнуть под защиту церкви жестокостью господина, последний по византийским законам обязан был продать. Русское духовенство поступило решительнее и нашло себе опору в более отдаленном источнике права. В упомянутом выше Законе Судном, компиляции, составленной для болгар вскоре по обращении их в христианство, рядом с извлечениями из Эклоги помещались и статьи, заимствованные из Моисеева законодательства. В числе этих статей встречаем взятое из книги Исход постановление, которое обязывало господина, выколовшего глаз или выбившего зуб своему холопу или рабе, освободить их. В древнерусских юридических памятниках не находим подобного постановления, но судебная практика уже во второй половине XI в. знала правило, что увечье холопа по вине господина дает первому право на свободу. В известном сказании мниха Иакова о св. князьях Борисе и Глебе читаем рассказ о тяжбе, решенной судом около времени перенесения их мощей в новую церковь, в 1072 г. В городе Дорогобуже госпожа заставила рабу работать в праздник Николая чудотворца. Святые князья, явившись рабе, наказали ее за это болезнью: она пролежала месяц в расслаблении и после не могла работать, потому что у нее отнялась рука. Госпожа прогнала ее, а вместо нее поработила ее сына, родившегося, когда мать была еще вольной. Мать принесла жалобу в суд, который приговорил освободить обоих без возврата денег, заплаченных за рабу, "занеже по неволи делавши, казнь прияла есть", т. е. потому, что раба потерпела увечье вследствие невольной работы, а не по своей вине³⁰, Из этого видно, что духовенство на Руси не держалось педантически византийского законодательства, но, когда находило возможным, шло дальше его в установлении согласных с христианством общественных отношений, ища опоры в других признанных церковью источниках права.

   Другое нововведение, которым русское рабовладение было обязано духовенству, состояло в установлении принудительного выкупа холопов на волю. Эта перемена вводилась в тесной связи с первой и, по-видимому, удалась даже раньше ее, как более простая и доступная юридическому сознанию Руси того времени. В известных вопросах Кирика, памятнике XII в., есть место, бросающее тусклый свет на борьбу, выдержанную русским духовенством с местными обычаями и понятиями в деле преобразования туземного рабовладельческого права. Кирик жаловался новгородскому епископу Нифонту, что многие открыто живут с наложницами, а другие тайно грешат с своими холопками, и спрашивал: что лучше? - И то, и другое худо, - отвечал владыка.--Не отпускать ли таких холопок на волю? - спрашивал далее Кирик. - Здесь нет такого обычая, - отвечал епископ, лучше заставить такого господина продать рабу, что и другим послужит уроком³¹. Итак, около половины XII в. среди духовенства, возмущенного легкостью отношений русских господ к своим холопкам, была в ходу мысль о принудительном освобождении невольниц-наложниц еще при жизни их господ, но местный обычай был против этого. Епископ Нифонт не надеялся на успех дарового освобождения и предлагал принудительную продажу как предостережение для распущенных господ. Эта мера могла найти оправдание в византийском законодательстве, которое давало церкви право требовать прибегнувшего под ее защиту холопа, если господин истязал его не в меру или морил голодом, или склонял к постыдному поступку³². И мысль Нифонта не имела успеха. Из Русской Правды, составление которой закончилось немного позднее смерти этого епископа, узнаем, что практика приняла среднюю меру: раба с детьми, прижитыми от ее господина, отпускалась на волю по смерти его, получая "урочную прелюбодейную часть" из его имущества. Духовенство могло достигнуть этого в XII в. теми же церковными средствами, какими митрополит Иоанн II в XI в. указывал отучать русских от обычая, купив некрещенных холопов и крестив их, продавать язычникам: он советовал духовенству действовать на таких работорговцев "наученьем и наказаньем многим", даже церковным отлучением непослушных³³. Но неудавшаяся мысль Нифонта, несомненно, свидетельствует, что общее юридическое правило, которое он пытался применить к известному отношению, уже действовало: если взамен меры, предложенной Кириком и несогласной с господствовавшими обычаями, он находил возможным принуждать невоздержных господ продавать своих невольных наложниц в другие руки, то можно думать, что к половине XII в. принудительная продажа рабов успела войти в ряд обычных явлений русской юридической жизни. Греко-римское право знало два случая принудительного Отчуждения холопов с вознаграждением владельцев. Император Антонин предписал начальникам провинций принуждать господ продавать своих рабов, прибегавших в храмы или к статуям государей с жалобами на жестокое обращение с ними, если по следствию жалобы оказывались справедливыми³⁴. Византийское законодательство требовало, чтобы принудительная продажа рабов, прибегавших под защиту церкви с такими жалобами, производилась разборчиво, с соблюдением предосторожностей, которые бы обеспечивали продаваемым более мягкое обращение со стороны новых владельцев. На Руси принудительная продажа холопов за жестокое обращение с ними не привилась, рано заменившись даровым отпуском раба в случае увечья по вине господина. По-видимому, больший успех имел другой случай такого отчуждения - выкуп холопом самого себя на волю. Греко-римское право признавало особое несвободное состояние временного и условного характера, которое можно назвать рабством по плену. Свободный человек, взятый в плен неприятелем, считался рабом и в своем отечестве. Тогда все права, которыми Он пользовался на родине, приостанавливались до его возвращения. Но, если его выкупал из плена соотечественник, он становился в личную зависимость от последнего с правом прекратить ее, заплатив условленную между "ими сумму. Если он не был в состоянии заплатить ее, он оставался у выкупившего как бы наемным работником, и тогда судебным порядком определялось, по скольку зачитывать ему в счет выкупной суммы каждый год работы. Далее, были рабы, составлявшие общую собственность нескольких владельцев. Если один из них хотел отпустить такого раба на волю, остальные совладельцы обязаны были продать свои доли в рабе освободителю или его наследнику. Освободитель мог и оовобождаемого написать своим наследником, и тогда раб сам выкупал себя у прочих совладельцев³⁵. Одно обстоятельство должно было помочь успешному применению к русскому рабовладельческому праву выраженного в этих византийских узаконениях права холопа в известных случаях самому выкупать свою свободу. Завоевание непокорных туземных племен русскими князьями в IX и X вв. и княжеские усобицы XI и XII вв. вели к тому, что в этот продолжительный период времени русский невольничий рынок наводнялся холопами из туземных пленников. К этим пленным туземным рабам, которых победители после похода продавали своим соотечественникам, вполне шло византийское постановление о выкупленном пленнике. Пользуясь этим, духовенство, по-видимому, успело дать довольно широкое действие принудительному выкупу самими холопами своей свободы. Следы этого успеха, правда недостаточно ясные, сохранились в одном русском памятнике очень древнего происхождения, содержащем наставление духовнику о принятии кающихся³⁶. Этот памятник настойчивее всего вооружается против одного зла, распространенного в русаком обществе, - против взимания изгойства. Юридическое и нравственное значение этого термина в древнерусском обществе создалось также при участия духовенства посредством проводимого последним влияния византийского рабовладельческого права на русское. Изгоем в древней Руси назывался, между прочим и даже преимущественно, холоп, выкупившийся на волю. В византийском законодательстве на случай выкупа отпускаемого на волю общего раба у совладельцев была установлена такса, по которой цены рабов определялись их возрастом и качеством работы, к какой они были способны. Путем торговых сношений с Византией русские рано познакомились с этою таксою, и она с изменениями вводилась в их договоры с греками, служа руководством при обоюдостороннем выкупе пленников³⁷. В договоре Игоря, между прочим, было поставлено условие, что русских пленников, попавших в неволю к грекам, Русь выкупает, платя по десяти золотых за каждого; если же владелец русского пленника приобрел его куплей, ему платили по его показанию под присягой, за сколько он сам купил его. Вооружаясь против барышничества рабами, духовенство настойчиво проводило и на русском невольничьем рынке правило, что при продаже холопа не следует брать больше того, что за него заплачено. Оно немолчно твердило, что барышничать челядью, "прасолить живыми душами" -великий, непростительный грех, пагуба для души прасола. Прибавка к покупной цене при выкупе раба на волю, т. е. при переходе его в состояние изгоя, и называлась изгойством. Наставление духовнику различает 4 случая такого прасольства. Один из них, когда хозяин продавал холопа дороже, чем купил, не возбуждает недоумений; здесь не было места изгойству, потому что холоп оставался холопом, только менял господина, не становясь изгоем. Труднее объяснить два другие случая. Наставление вооружается против тех, кто брал изгойство "на искупающихся от работы", т. е. из рабства; потом оно предписывает, чтобы тот, кто "выкупается на свободу", давал за себя столько же, сколько было заплачено за него. Некоторые признаки первого случая, отмеченные памятником, дают возможность отличать его от второго, который при первом взгляде кажется его повторением. Владельцев, которые брали изгойство с "искупающихся от работы", наставление порицает за то, что они не довольствуются "ценою уреченной" и, чтобы добиться большего, губят не только свои души, но и души свидетелей, помогающих их злобе, и даже вовлекают судей в свои злые дела мздою и дарами. Значит, чтобы взять с выкупавшегося больше цены уреченной, владельцу надобно было с ним судиться, выставлять лжесвидетелей и подкупать судей. Под "ценою уреченной" можно разуметь только цену, за которую выкупавшийся уговорился некогда продаться в рабство, следовательно, речь идет о холопе, который сам продался своему господину, быв прежде свободным. Отсюда следует, что свободные люди, продававшиеся в холопство, сохраняли право выкупаться, возвратив господину полученную ими при продаже сумму. Это было в духе византийского законодательства, которое, стесняя право свободных людей распола-< гать своею личностью, вместе с тем поддерживало право их выкупа в случае потери ими свободы. Если можно так понимать объясняемое место наставления, то под "выкупающимися на свободу" этот памятник разумел холопов, которые родились несвободными; они не имели права выкупа, а могли выкупаться только с согласия господина, чем и отличались от холопов свободнорожденных. Право выкупа совершенно изменяло юридический характер продажи свободного человека в рабство: она превращалась в долговое обязательство, которым создавалось временнообязанное состояние, прекращаемое по воле должника уплатой долга. Этим положено было начало широко развившимся впоследствии сделкам о срочной или бессрочной зависимости, обусловленной личным закладом и образовавшей в удельное время состояние закладней, а в XVII в. жилое холопство. Следы таких сделок можно найти уже в поздних частях Русской Правды. Перечислив главные источники полного холопства, она обозначает три источника срочной зависимости, которой не признает холопством: это отдача детей родителями в работу и вступление свободного человека в услужение за один прокорм или за прокорм с придатком, платой, выдаваемой вперед в виде, ссуды ³⁸. Все эти виды зависимости Правда характеризует одною чертой, им общей; дослужив до условленного срока, слуга свободно отходил от хозяина, "ичего не платя ему, но он мог уйти и до срока, возвратив ссуду или заплатив по условию за прокорм. Любопытно, что ни в Русской Правде, ни в других памятниках русского права тех веков, когда благодаря внутренним усобицам и внешним бедствиям плен служил обильным источником рабства, лишавшим свободы множество туземцев, не находим прямых указаний на условия именно этого вида холопства, несомненно помогшего духовенству ввести в русское рабовладение право выкупа из холопства в известных случаях, т. е. принцип условной зависимости. Это молчание памятников права можно объяснить разве тем, что положение пленного холопства на Руси тогда определялось не столько правом, сколько изменчивыми политическими отношениями, внутренними и внешними. Эти отношения складывались так, что и независимо от законодательных постановлений русский пленник, попавший в холопство к соотечественнику, не терял возможности выйти на волю. В летописях иногда попадаются заметки, что во внутренней усобице победители набрали много полона и взяли за него большой окуп. В мирных договорах ссорившихся князей XIV и XV вв. обыкновенно помещалось условие о взаимном возврате пленных. В иных договорах это условие принимало характерные формы. По грамоте 1433 г. князь можайский Иван обязывался воротить князю галицкому Юрию полон, захваченный в его княжестве во время усобицы: "А кто будет того полону, - сказано далее в акте от лица Юрия, - запродан за рубеж или инде где, и тебе тот полон выкупити весь да отдати мне". В договоре того же года князь рязанский Иван обязуется собрать и возвратить Юрию всех захваченных рязанскою ратью галицких пленников, даже тех, которые уже были проданы его ратниками в другие руки. В 1408 г. Эдигей вывел из Московского княжества огромный полон, часть которого попала в Рязанскую землю. В том же договоре с Юрием рязанский князь обязуется тех из этих пленников, которые были куплены рязанцами и оставались в неволе, освободить, взяв с них окуп³⁹. Победители опешили взять с захваченных пленных окуп и отпустить их, продавая дома или на сторону только тех, кто не мот выкупиться: спешить этим их побуждало то, что по договорам после усобиц пленные, остававшиеся непроданными у бояр и других служилых людей, их захвативших, просто отбирались для возвращения на родину, тогда как проданные выкупались либо самим князем, либо тем, чья рать их пленила. Таким образом, княжеские правительства считали выкуп не столько правом пленных, сколько своею обязанностью или, точнее, своею выгодой, побуждавшей их заботиться о возврате отнятых у них боевых слуг или податных плательщиков. Та же выгода побуждала их выкупать в Орде не только своих, но и чужих пленников; селя их в своих пустевших уделах, князья не обращали их в холопство, а зачисляли в служилое или тяглое население, смотря по их состоянию до плена.

   Четвертый порицаемый способ барышничества челядью изложен в наставлении очень неясно и вместе с тем возбуждает наиболее интереса. Сказав, что с холопа, выкупающегося на волю, не следует брать больше того, что за него заплачено, памятник продолжает: "Если же потом, став свободным, он приживет детей, то те, кто будет взыскивать с них изгойство, явятся продавцами неповинной крови, и эта кровь взыщется с них перед богом на страшном суде". Кто мог искать изгойства на детях вольноотпущенного, родившихся, после освобождения своего отца? Чтобы понять это темное место, надобно сопоставить некоторые, едва заметные явления древнерусского права. В нравах русского холопства позднейшего времени можно заметить черты, как будто указывающие на то, что отпуск холопа на волю не разрывал всех его связей с домом, в котором он служил. Определяя свое общественное положение при поступлении на службу к новому господину, вольноотпущенный в крепостных актах XVII в. обыкновенно называл себя послужильцем старого хозяина; сын холопа, вышедший на волю вместе с отцом, очень часто оставался в том же доме на добровольной службе. В крепостных актах можно встретить следы крепкой нравственной привязанности, приковывавшей холопа к господскому дому, когда порывалась связь юридическая: бывали, например, случаи, когда кабальная дворня, по загону став свободной по смерти господина, обращалась к местному начальству с коллективною челобитной, в которой просители писали, что служили они своему господину по крепостям многие годы, а теперь, когда судом божиим его в животе не стало и остался у него сын, они, помня к себе отца его милость, хотят впредь служить со своими женами и детьми его сыну и просят дат" ему на них крепости. Такие связи, не имевшие юридической обязательности, разумеется, нельзя сравнивать с теми строгими обязанностями, какие по закону или по воле патрона ложились на вольноотпущенного в греко-римском обществе. Но одна черта отношений патрона к отпущеннику по греко-римскому праву, несомненно, оказала действие и на русское рабовладельческое право. У византийских, как и у римских рабовладельцев, было в обычае условное отпущение рабов на волю: продавая, например, своего раба, господин обязывал покупателя освободить его в известный срок или, передавая раба но завещанию, лишал наследника права дальнейшей передачи, т. е. обязывал его освободить раба при своей жизни или по смерти. Часто освобождение обусловливалось уплатой денежного выкупа или какою-либо особенною предварительною услугой со стороны освобождаемого. Эти предварительные услуги вместе с общими обязательствами, какие закон и воля патрона возлагали на отпущенника по освобождении, часто делали переход раба от зависимости к свободе очень нечувствительным. Этот обычай проник и в русское рабовладение. В завещаниях, передавая своих холопов женам или детям, завещатели ставили им условие тех холопов никому не передавать, отпустить их на свободу после своей смерти или пострижения, даже назначали определенные сроки освобождения, также предоставляли самим холопам на выбор оставаться в услужении у наследников или выйти на волю, заплатив им назначенный "окуп". Из распоряжений об условном освобождении холопов особенно любопытны те, которые касаются будущих детей освобождаемого лица. В 1657 г. Волутин дал отпускную старинному своему холопу на условии продолжать службу до смерти или пострижения его, Волутина, и его жены, а потом выйти совсем на волю с женой, сыном и детьми, "что у него впредь будет детей", также с "нажитком", который он наживет у него на дворе до того времени. Еще характернее отпускная, данная Путиловым старинному крепостному Тихону в 1624 г. Господин давал в отпускной Тихону позволение жениться на рабе Тушина с условием, что сам Тихон останется по-прежнему холопом, но жена его будет вольной с минуты замужества, а дети, которых пошлет им бог, как сыновья, так и дочери, будут разделены на две половины, из которых одна, по матери, пойдет на волю, а другая по отцу, останется в холопстве, и когда бог сошлет по Тихонову душу, жена его с половиной семьи может идти на все четыре стороны, а другая половина останется во дворе Путилова⁴⁰. Если бы Тихон умер, оставив малолетних детей, которых нельзя оторвать от матери, Путилов мог предложить ей выкупить тех из них, которые приходились на его долю. Этот выкуп был бы очень похож на осуждаемое в наставлении духовнику изгойство с детей, прижитых вольноотпущенными после освобождения. Итак, из сложного и тщательно выработанного греко-римского института вольноотпущенничества русское рабовладение заимствовало только право условного освобождения, которое при своеобразном местном его применении родило обычай обусловливать отпуск холопов по выкупу обязательством выкупать и детей, которые родятся после освобождения родителей. Холопы, выкупавшиеся на волю, по княжескому законодательству XI и XII вв. становились церковными людьми, которых ведали и судили во всех делах церковные учреждения. Духовенству не было интереса ни вводить, ни поддерживать обычай, который при своей внутренней несправедливости стеснял сферу его власти и влияния, поддерживая зависимость вольноотпущенных от их прежних господ. Потому надобно думать, что это местное видоизменение греко-римского вольноотпущенничества Образовалось еще до принятия Русью христианства под влиянием тесных торговых сношений с Византией.

   Изложенные перемены в русском рабовладельческом праве существенно изменили юридический характер русского холопства. До этих перемен оно отличалось цельностью, однообразием и безусловностью; к нему вполне приложимы были слова Прохирона о рабстве греко-римском: "Рабство неделимо; состояние рабов не допускает никаких различений: о рабе нельзя сказать, что он раб более или менее"⁴¹. Теперь в русское холопство внесены были различия и условность: из полного холопства стали выделяться виды зависимости ограниченной. Главными средствами, которыми духовенство вводило эти перемены, были исповедь и духовное завещание: первая подготовляла к реформе рабовладельческие умы и совести, второе из внушенных духовником предсмертных проявлений милосердия и сострадания к порабощенному ближнему создавало нравственный обычай, становившийся потом юридическою нормой, обязательным правилом. Энергия и постоянство действия в этом направлении облегчались тем, что духовенство пришло на Русь из Византии, когда там законодательство о рабстве и юриспруденция давно уже склонились в сторону свободы, колебля и разрушая жестокую рабовладельческую логику римского права. Законоведы старались истолковать в пользу рабов все сомнительные казусы в их отношениях К господам. Константин Багрянородный издал закон, по которому треть имущества, оставшегося без завещания и прямых наследников, посвящалась богу; в состав этой трети отчислялись все оставшиеся после умершего рабы, которые при этом получали свободу. Мотивируя этот закон, император прямо признал наследственность рабства установлением богопротивным и бессовестным: "Допустить, что и самая смерть господина не разбивает тяготеющих на рабе оков, значило бы оскорбить святость божию, мудрость государя, самую совесть человека"⁴². Духовенство на Руси не добилось всего, к чему стремилось. Оно старалось уничтожить продажу людей в рабство: древнерусские эпитимейники назначали значительные эпитимии господам за продажу челяди, родителям за продажу детей в рабство. Даже не все добытое удавалось удержать. Мы видели, как продажа свободного человека в полное холопство превратилась в личный долговой заклад с правом выкупа. В Русскую Правду не позднее XII в. внесено было постановление, которое исключало из числа источников холопства как отдачу детей родителями в работу, так и службу свободного за прокорм. Но летопись рассказывает, что в Новгороде во время голода 1230 г. отцы и матери отдавали купцам своих детей "одерень из хлеба", т. е. в полное холопство за прокорм. 3-начит, уже в первой половине XIII в. совершались сделки на свободных людей с употреблением дерна, служившего символическим знаком того, что лицо или вещь передавались в собственность приобретателя, по древнерусскому юридическому выражению, "в прок без выкупа". Это возвращение к старине, впрочем, не вытеснило закладных сделок с условною зависимостью. В памятниках XIV в. оба вида зависимости иногда являются рядом и различаются очень явственно: в договоре с Дмитрием Донским 1368 г. тверской князь Михаил дал обязательство отпустить на волю тех обывателей Торжка, которые продались ему "одернь пословицею" (по добровольному соглашению), как и тех, на ком он "серебро дал пословицею". Таким образом, тяготение к холопству восстановило старую, привычную юридическую норму, не уничтожив новой. Со времени этого раздвоения полное холопство, во времена Русской Правды называвшееся обельным, получило в отличие от условной зависимости закладней название дерноватого. В XIV в. оно обыкновенно укреплялось письменными крепостями, грамотами дерноватыми, которые в XV в. стали зваться полными⁴³.

   Несмотря на противодействие юридического обычая, разложение первобытного русского холопства уже в XII и XIII вв. сделало заметные успехи. Несвободные люди стали делиться на разряды по степени зависимости и общественного значения. О русских холопах уже можно было сказать, что один - более холоп, другой - менее. В составе челяди образовался привилегированный класс, состоявший из разных тиунов или приказчиков по управлению княжескими и боярскими хозяйствами. Одна из статей Русской Правды допускает боярского тиуна свидетелем в суде при недостатке свидетелей из свободных людей. Смоленский договор с немцами 1229 г. знал таких княжеских и боярских холопов, которых можно было причислить к "добрым людям", пользовавшимся известным почетом в обществе. Тот же договор назначает пеню за удар, нанесенный холопу, - знак, что с разложением древнего холопства росло и юридическое значение личности холопа. Вместе с тем и его имущественное положение является более обеспеченным по закону. Первоначально холоп не мог иметь ничего своего: все, что он Приобретал, принадлежало его господину. Но русские рабовладельцы, подобно римским, исстари доверяли часть своего имущества в распоряжение или пользование своим холопам: это - отарица Русской Правды, пекулий римского права, бонда польского. Такое доверенное имущество давало холопу возможность вести свое особое хозяйство и вступать в обязательства с посторонними лицами. Эти обязательства холопов признавались юридическими сделками; только ответчиками по ним были не сами холопы, а их господа. Еще в X в. арабские писатели заметили, что русские купцы имели обычай поручать своим рабам ведение торговых дел. Русская Правда подтверждает это известие одною своею статьей, которая говорит, что, если холоп с согласия или по поручению своего господина будет торговать и задолжает, этот долг обязан заплатить его господин. В греко-римском праве связь раба с его пекулием укреплялась с юридическим значением первого. Юристы империи вообще стояли за это укрепление, рассматривая пекулий как особое хозяйство раба, отличное от господского. Императорское законодательство подчинялось этому взгляду, и их соединенными усилиями был подготовлен декрет императора Льва Мудрого, в котором он решительно восстает против взгляда рабовладельцев на пекулий рабов как на свою собственность и в пример им уступает рабам дворцовых вотчин полное распоряжение их имуществами. Русское право не заходило так далеко, но и в нем холопья отарица сделала некоторые юридические приобретения. В упомянутом смоленском договоре 1229 г. одна статья говорит, что если немец даст взаймы холопу княжескому (по некоторым спискам, и боярскому) или иному доброму человеку, а должник умрет, не расплатившись, то долг обязан уплатить тот, к кому перейдет по наследству имущество должника. В другом смоленском трактате с немцами, составленном на основании договора 1229 г. несколько лет спустя, то же условие применено ко всякому немцу, который забирал в долг товар у смольня-нина и умирал, не расплатившись⁴⁴. Из этого, по-видимому, можно заключить, что по крайней мере имущество привилегированных холопов переходило по наследству одинаковым порядком с имуществом свободных людей. Изложенные перемены в русском рабовладельческом праве сделали возможным - и также при деятельном участии церковных учреждений - образование класса, который имел решительное влияние на судьбу холопства,- того класса, который, вышедши из холопства, сначала стал между ним и крестьянством, а потом, сливаясь с последним, увлек за собою и первое и тем положил конец существованию самого холопства. Довольно сложную и темную историю этого класса можно разделить на два периода, из которых первый обозначен временем холопов-страдников, а второй - временем задворных людей.

  

  

   Перемены, происшедшие в русском рабовладельческом праве со времени принятия христианства, открыли доступ в русское юридическое сознание двум понятиям, прежде немыслимым: теперь стало возможно настоять на признании того, что не всякая личная зависимость есть холопство, хотя бы она соединилась с обязательною работой на хозяина, и что с лицами, связанными даже холопскою зависимостью, можно вступать в юридические соглашения. Оба эти понятия нашли себе со временем широкое применение в русском землевладении и оказали значительное действие как на склад землевладельческого хозяйства, так и на юридические отношения несвободного земледельческого населения. Церковь, так много содействовавшая успеху этих понятий, дала и первые примеры их применения в своих вотчинах.

   Можно, кажется, с приблизительною точностью определить эпоху возникновения на Руси частной земельной собственности вне княжеского рода, владевшего Русскою землей. Следов этой собственности не замечали до половины X в. арабские писатели, описывавшие состояние Восточной Европы: Русь, как называли они руководящие классы русско-славянского общества, по их словам, не имела ни сел, ни пашен, а занималась войной и торговлей. Но в торговый договор, заключенный киевским князем Владимиром с волжскими болгарами в 1006 г., сколько можно судить о его содержании по изложению Татищева, внесено было условие, по которому болгарские купцы получали право торговать на Руси только с купцами же по городам, но не могли ездить по селам и вступать в прямые торговые сношения с огневщиной и смердиной, ничего ни продавать им, ни покупать у них⁴⁵. Смердина - классы свободных русских крестьян, смердов; огневщина - дворовая челядь. Итак, уже к началу XI в. в составе несвободного населения Руси появилась челядь, жившая по селам рядом со свободным земледельческим населением. Эти села, заселенные огневщиной, были вотчины огнищан, привилегированных частных владельцев. Можно даже заметить, что в XI и XII вв. челядь составляла самое многочисленное, если не единственное, рабочее население частных земельных имуществ, как боярских, так и княжеских. Все известия русских памятников тех веков об этих имуществах отмечают одну существенную черту их сельскохозяйственного инвентаря: все это "села с челядью"⁴⁶. Переход к сельскохозяйственной утилизации холопьего труда, прежде употреблявшегося только на домашние или торговые услуги, был, без сомнения, большим шагом вперед для русского народного хозяйства. Но этому экономическому успеху можно придавать и важное юридическое значение: он должен был оказать значительное действие и на развитие самого права земельной собственности. Известно, что везде люди долго не могли усвоить себе мысли о земле как предмете частного владения; им даже скорее давалась мысль о возможности владеть человеком, как вещью. На Руси рабовладение было, по-видимому, не только экономическим условием, но и первоначальным юридическим проводником идеи частного землевладения: сельский холоп давал землевладельцу возможность не только эксплуатировать землю, но и признавать ее своею. Эта земля моя, потому что мои люди, ее обрабатывающие, мною к ней привязанные,- таков был диалектический процесс усвоения мысли о частной земельной собственности первыми русскими землевладельцами. Такая юридическая диалектика была естественна в то время, когда господствующим способом приобретения земельной собственности на Руси служило занятие никому не принадлежащих пустынных пространств. Хлебопашество холопьими руками, по-видимому, не было первичным способом эксплуатации частной земельной собственности на Руси: холопу-землевладельцу предшествовал холоп-пастух. Обширные степные пространства, входившие в пределы Русской земли X-XII вв., содействовали развитию значительного скотоводства княжеского и боярского, следы которого заметны в летописи XII в. О рабах, пасущих господские стада и травящих "нивы сиротины", пашни бедных крестьян, с негодованием говорит одно из древнейших русских поучений на св. четыредесятницу. Самый термин огнище, которому древний славянский переводчик слов Григория Богэслова придал производное значение челяди, собственно означал пастбище, точнее стоянку пастухов на пастбище. Соединение в одном термине столь разнородных понятий указывает на тесную бытовую связь, некогда существовавшую между обозначаемыми ими предметами: орудием хозяйственной эксплуатации владельческих пастбищ на Руси XI в., для которой был если не сделан, то списан и переделан перевод этих слов, служили рабы-пастухи. Огневщина - древнейшее русское название сельской челяди, которое вместе с огнищанином, термином, ему родственным этимологически, успело уже обветшать ко времени составления Русской Правды. Когда в составе этой челяди появились холопы пахотные, им усвоено было название страдников или страдальников: страда - в широком смысле всякий черн