Коллинз Уилки - Закон и жена

о оказалось какое-то повреждение в одном из легких, и доктора боялись, чтобы воздух Англии не повредил ему. Итак, я получила в Париже последние новости из Глевинча.

   Но на этот раз это было не письмо. К моему величайшему удивлению и радости, в одно прекрасное утро Бенджамин совершенно неожиданно появился в нашей прелестной парижской гостиной. Он был так парадно одет и так часто повторял в присутствии моего мужа, что приехал развлечься в Париж, что я сейчас же смекнула, в чем дело: для моих близких он приехал в качестве туриста, для меня же он был послом от мистера Плеймора.

   Вечером нам удалось остаться вдвоем, и я убедилась, что не ошиблась в своем предположении. Бенджамин приехал в Париж по просьбе мистера Плеймора, чтобы разъяснить мне все, относящееся к прошлому, и посоветоваться со мной насчет будущего. Он в виде кредитива привез мне записку от адвоката.

  

   "Есть пункты, которые содержание письма не вполне объяснило,- писал мистер Плеймор.- Мы с мистером Бенджамином приложили все старания, чтобы разъяснить их, и, подумав, изложили все в виде кратких вопросов и ответов. Примете ли вы мои истолкования после тех ошибок, которые я наделал, когда вы советовались со мной в Эдинбурге? Я должен сознаться, что последующие события доказали ошибочность моих выводов относительно Декстера и смерти первой жены Маколана. Я чистосердечно признаюсь и предоставляю на ваше усмотрение решать, стоит ли вашего внимания мой новый катехизис или нет".

  

   Я сочла "новый катехизис", как его называл Плеймор, вполне достойным моего внимания. Бенджамин по просьбе моей прочел мне вопросы и ответы, изложенные в следующем порядке.

   Они делились на две группы: в первой рассматривались вопросы о дневнике Юстаса.

   Первый вопрос. Стараясь добыть дневник мистера Маколана, знал ли Декстер о его содержании?

   Ответ. Без сомнения, нет. Но, заметив, как мистер Маколан тщательно скрывал его, он заподозрил существование какой-то семейной тайны и, решив воспользоваться для своих личных целей, заказал подделать ключи.

   Второй вопрос. Каким побуждением следует приписать сопротивление Декстера судебному следователю, когда тот захватил с прочими бумагами и дневник мистера Маколана?

   Ответ. Мы должны отдать справедливость Декстеру и признать, что, как ни подло поступал он, все же не был совсем бессовестным. Хоть он тайно ненавидел мистера Маколана как своего счастливого соперника и всячески убеждал несчастную его жену бежать с ним, но не был способен допустить, чтобы друга его, человека, оказывавшего ему доверие, обвинили в убийстве, тогда как он не был в том виновен. Он, конечно, если бы полицейские не предупредили его, уничтожил бы дневник и письма, предвидя, как они могут повредить Маколану, которому и в голову не приходило, что его могут обвинить в убийстве жены, но Декстер смотрел на это дело с другой точки зрения. В последние минуты перед окончательным помешательством он упоминает о дневнике: "Дневник приведет его к виселице, я не хочу, чтобы его повесили". Вследствие этого он и не хотел допустить полицейских к исполнению их обязанностей. Он был сильно взволнован, когда просил Плеймора вмешаться в это дело.

   Вопросы второй группы относились к исповеди жены.

   Первый вопрос. Почему Декстер не уничтожил письмо, найденное им под подушкой покойной?

   Ответ. По тому же самому побуждению, которое заставило его противиться захвату дневника. Он сохранял его до произнесения приговора и в случае осуждения Юстаса, вероятно, предъявил бы его на суде. Он скрыл его, не желая обнаружить, что был предметом ненависти и отвращения, но не допустил бы, чтобы невиновный попал на эшафот. Он был способен подвергнуть невиновного соперника публичному позору и обвинению в убийстве жены, но не мог довести его до виселицы.

   Второй вопрос. Чем объяснить поведение Мизеримуса Декстера в отношении мистрис Маколан, заявившей ему, что она решилась добиться пересмотра дела об отравлении первой жены ее мужа?

   Ответ. По всему вероятно, Декстер боялся, не заметил ли кто, когда он тайком входил в комнату, в которой лежала покойница. Имея привычку подслушивать и подсматривать в замочные скважины, он, совершенно естественно, предполагал, что и другие не пренебрегают этим занятием. К тому же ненависть его к мистрис Бьюли давала ему средство избегнуть подозрений. Сохранить свою собственную тайну, подвергнув преследованиям ненавистную личность,- вот чем можно объяснить поведение его относительно мистрис Валерии".

   Бенджамин положил записку и снял очки.

   - Мы не сочли нужным вдаваться в большие подробности, - сказал он. - Не оставлен ли какой-нибудь вопрос необъяснимым?

   Я задумалась, но не могла припомнить ничего, требующего объяснения. Впрочем, был один вопрос, появившийся у меня при намеке на мистрис Бьюли, который я давно желала уяснить.

   - Говорили вы когда-нибудь с мистером Плеймором о привязанности моего мужа к мистрис Бьюли? - спросила я.- Не говорил ли вам когда-нибудь мистер Плеймор, почему Юстас не женился на ней по окончании процесса?

   - Я сам спрашивал об этом мистера Плеймора,- отвечал Бенджамин.- Он очень легко объясняет это. Так как он был другом и поверенным вашего мужа, то последний советовался с ним насчет письма к мистрис Бьюли после процесса. Письмо это он повторил мне почти слово в слово. Если вы желаете, я передам вам его, как запомнил.

   Я призналась ему, что очень желала бы услышать его содержание. Что передал мне Бенджамин, вполне согласовалось с рассказом Декстера. Мистрис Бьюли была свидетельницей публичного позора моего мужа, и этого было вполне достаточно, чтобы помешать ему жениться на ней. Он покинул ее по той же причине, по которой покинул и меня. Наконец моя ревность усмирилась, и Бенджамин мог покончить с прошлым, приступить к более интересным и животрепещущим вопросам о будущем.

   Прежде всего он заговорил о Юстасе, спросил, не подозревает ли он о случившемся в Гленинче.

   Я передала ему свой разговор с мужем и каким образом я добилась отсрочки неизбежного объяснения.

   Лицо моего старого друга прояснилось при этих словах.

   - Это будет приятная новость для мистера Плеймора, - сказал Бенджамин. - Дорогой друг весьма беспокоился, чтобы наше открытие не испортило вашего хорошего отношения к мужу. С одной стороны, ему очень хотелось бы избавить мистера Маколана от неприятного мучительного впечатления, которое произведет на него исповедь его жены; но с другой стороны, невозможно из-за чувства справедливости по отношению к вашим будущим детям уничтожить документ, который снимает с имени их отца позорное пятно, наложенное на него Шотландским вердиктом.

   Я внимательно слушала Бенджамина. Он коснулся предмета, который немало меня тревожил.

   - Каким же образом думает мистер Плеймор устранить затруднения? - спросила я.

   - Он предлагает,- сказал Бенджамин,- запечатать найденное письмо в конверт, приложить к нему описание всех обстоятельств, сопровождавших его находку, засвидетельствовать вашей и моей подписью. Сделав это, вы можете объяснить все вашему мужу, когда найдете это наиболее удобным. И уже мистер Маколан сам решит, желает ли он вскрыть письмо или оставить его запечатанным детям, которые по достижении своего совершеннолетия могут, если пожелают, обнародовать его. Согласны ли вы, моя дорогая? Или предпочитаете, чтобы мистер Плеймор повидался с вашим мужем и переговорил с ним об этом деле?

   Я, нисколько не колеблясь, взяла на себя всю ответственность, полагая, что мое влияние на Юстаса сильнее влияния мистера Плеймора. Бенджамин одобрил мою решимость и в тот же день написал Плеймору, чтобы его успокоить.

   Теперь оставалось только назначить срок нашего возвращения в Англию. Это зависело от докторов, и я решила посоветоваться с ними при первом же их визите.

   - Не прикажете ли еще что-нибудь передать ему? - спросил Бенджамин, открывая свой портфель.

   Я вспомнила о Декстере и об Ариели и спросила, не было ли каких вестей о них. Мой старый друг вздохнул и предупредил меня, что я коснулась грустной темы.

   - Лучшее, чего только можно ожидать для этого несчастного, - это смерть, - сказал он. - Перемена, происшедшая в нем, грозит апоплексическим ударом. Вероятно, вы услышите о его смерти до вашего возвращения в Англию.

   - А Ариель? - спросила я.

   - Ничуть не изменилась, - продолжал Бенджамин, - и совершенно счастлива, пока находится при своем господине. Она, бедняга, не верит, что Декстер смертное существо, смеется, когда говорят о его смерти, и вполне уверена, что он опять будет узнавать ее.

   Известия Бенджамина меня очень огорчили, и я вышла из комнаты, оставив его, занятого письмом к Плеймору.

  

   Дней через десять мы вернулись в Англию в сопровождении Бенджамина.

   В доме мистрис Маколан мы нашли полный комфорт и с радостью приняли ее предложение поселиться у нее до моих родов и окончательного устройства наших планов на будущее.

   После приезда в Англию я вскоре получила известие из дома умалишенных, к которому Бенджамин приготовил меня еще в Париже. Жизнь Мизеримуса Декстера медленно и тихо погасла. За несколько часов до своей кончины он пришел в себя и узнал Ариель, сидевшую у его постели, назвал ее по имени и спросил обо мне. Хотели послать за мной, но было уже поздно; прежде чем отправился посыльный, он сказал со свойственной ему торжественностью: "Молчите все! Мой мозг ослабел, я хочу уснуть". Затем закрыл глаза и заснул непробудным сном. Так тихо, без скорби и боли умер этот человек, это странное и разностороннее существо, жизнь которого была ознаменована преступлениями и несчастьями, проблесками поэзии и юмора, фантастической веселостью, эгоизмом, жестокостью и тщеславием.

   Увы, бедная Ариель! Она жила только для своего господина, что же оставалось ей делать после его смерти? Она могла только умереть вслед за ним.

   Ей позволили присутствовать на похоронах Декстера в надежде, что эта церемония убедит ее в его смерти. Но ожидания не сбылись, она упорно отрицала, что господин оставил ее. Должны были силой увести беднягу домой, она чуть не бросилась за гробом в могилу. В продолжение нескольких недель она или приходила в бешенство, или лежала в забытьи. Как раз в то время в доме сумасшедших давался ежегодный бал, и надзор за больными был ослаблен. Около полуночи поднялась тревога, пропала Ариель. Сиделка, видя, что она уснула, поддалась искушению и сошла вниз посмотреть на танцующих. По возвращении наверх она не нашла больше Ариели. Присутствие посторонних и общая суматоха помогли ей убежать. Все поиски ночью были тщетны, на следующее утро ее нашли мертвой на могиле Декстера. До конца верная, Ариель последовала за своим господином, умерла на его могиле!

   Написав эти грустные строки, я невольно перехожу к более радостным событиям.

   Со времени обеда у майора Фиц-Дэвида и памятной для меня встречи с леди Клориндой я не слыхала ничего о майоре. К стыду своему, должна сознаться, что совсем забыла о нем, как вдруг современный донжуан прислал нам со свекровью пригласительные билеты на свою свадьбу. Майор решил наконец остепениться, и, что было еще удивительнее, выбор его пал на "будущую царицу", круглоглазую нарядную особу с пронзительным сопрано!

   Мы отправились с поздравлениями к майору и были очень огорчены тем, что увидели. Брак так изменил веселого и любезного поклонника, что я едва узнала его. Он оставил все свои претензии на молодость и сделался совершенно беспомощным старикашкой. Стоя за креслом, на котором восседала его величественная супруга, он после каждого слова, обращенного ко мне, смиренно взглядывал на нее, как бы испрашивая позволения продолжать разговор. Когда она без церемонии прерывала его, что случалось нередко, он с покорностью и восторгом смотрел на нее.

   - Какая она красавица, не правда ли? - спросил он меня при ней.- Какой стан, какой голос! Вы помните ее голос? Это непоправимая потеря для оперы! Знаете ли, когда я думаю о славе, которой она могла достигнуть, я спрашиваю себя, имел ли я право жениться на ней; я чувствую, что я ограбил публику.

   Что касается предмета этих похвал и сожалений, то она приняла меня очень милостиво, как старого друга. Пока Юстас разговаривал с майором, она отвела меня в сторону и с непостижимым бесстыдством объяснила мне причины, побудившие ее выйти замуж.

   - У меня, видите ли, большое семейство,- говорила мне шепотом эта противная женщина. - Хорошо толковать то о "царице пения" и тому подобных пустяках. Господи помилуй, я также бывала в опере и училась пению и понимаю, что значит стать хорошей певицей. У меня не хватит терпения, чтобы работать, как эти наглые женщины, отродье Иезавели; я ненавижу их. Нет, нет! Между нами говоря, гораздо легче женить на себе старика и этим способом добыть денег. Теперь и я, и семейство мое обеспечены, и для этого не нужно работать. Я люблю свою семью, я хорошая дочь и сестра. Посмотрите, как я одета, какая у меня обстановка. Я устроила хорошую аферу; очень выгодно выйти замуж за старика, можно вертеть им как угодно. Я счастлива, совершенно счастлива; надеюсь, что и вы тоже. Где живете вы теперь? Я к вам скоро заеду, и тогда мы подольше поболтаем с вами. Вы мне всегда нравились, и (теперь, когда я такая же леди, как вы) я желаю быть вашим другом.

   Я коротко и вежливо ей ответила, твердо решив не принимать ее у себя дома. Я позволю сознаться себе: она была мне отвратительна. Женщина, продающая себя мужчине, становится не менее гнусной, если торг этот освящен законом и церковью.

  

   Сидя за конторкой и описывая майора с его ничтожной супругой, вдруг вспомнила заключительную сцену моего рассказа.

   Спальня. На постели лежат двое. Извините, читатель, что представляюсь вам в таком виде,- я и мой сын. Ему уже минуло три недели, и он рядом со мной. Мой добрый дядя Старкуатер приехал в Лондон крестить его. Мистрис Маколан будет крестной матерью, а Бенджамин и мистер Плеймор - крестными отцами.

   Доктор только что ушел от меня в некотором смущении. Он застал меня в кресле, в котором я обыкновенно сидела в последние дни, но, заметив признаки утомления, отослал меня в постель.

   Дело в том, что я была не вполне откровенна со своим доктором. Было две причины замеченной им во мне перемены: беспокойство и сомнение.

   В этот день я решилась привести в исполнение обещание, данное мною мужу в Париже. Он уже знает, каким образом была найдена исповедь его первой жены и что, по мнению мистера Плеймора, это письмо может публично доказать в суде его невиновность, а что важнее всего - он знает также, что эта исповедь запечатана и хранится в тайне от него не столько ради его собственного спокойствия, сколько из уважения к памяти несчастной женщины, бывшей некогда его женой.

   Все это сообщила я моему мужу не устно; я обыкновенно не говорила с ним о его первой жене, но описала все обстоятельства, сообщенные мне Бенджамином и мистером Плеймором. Он имел достаточно времени обдумать все в уединении своего кабинета. Я ожидаю его с роковым письмом в руках, свекровь моя - в соседней комнате, обе мы хотели услышать из его собственных уст о решении - вскрыть конверт или нет.

   Время идет, но мы еще не слышим его шагов на лестнице. Мои сомнения растут и все более и более мучают меня. Вид письма при настоящем состоянии моих нервов становится невыносимым для меня. Я с отвращением касаюсь его, я перекладываю его с места на место и не могу оторваться от него мысленно. Наконец в моей голове мелькнула новая мысль. Я взяла ручку ребенка и вложила в нее письмо, чтобы очистить эту страшную повесть греха и страдания прикосновением невинного существа.

   Минуты шли за минутами, прошло полчаса, и наконец я услышала его шаги. Он тихонько постучался и отворил дверь.

   Он смертельно бледен; мне даже кажется, что я замечаю следы слез на его щеках. Но не видно было ни малейшего волнения, когда он сел подле меня. Я поняла, что он хотел овладеть собой прежде, чем войдет ко мне, чтобы не встревожить меня.

   Он взял меня за руку и нежно поцеловал.

   - Валерия! - сказал он. - Прости меня еще раз за все, что я прежде делал и говорил. Я теперь понимаю одно, моя дорогая, что найдено доказательство моей невиновности и найдено оно благодаря твердости и преданности моей жены.

   Я наслаждалась этими словами, в которых выражались любовь и благодарность, и не спускала глаз с его лица, сияющего теми же чувствами. Тогда, собравшись с силами, я задала ему вопрос, от которого зависело наше будущее счастье.

   - Ты желаешь видеть письмо, Юстас? Он отвечал мне вопросом:

   - Оно у тебя здесь?

   - Да!

   - Запечатанное?

   - Да.

   Он на минуту задумался, потом произнес:

   - Дай мне обдумать хорошенько, как я должен решить. Предположим, что я настою на прочтении письма.

   Тут я прервала его, хотя сознавала, что должна бы молчать, но не выдержала.

   -- Дорогой мой, не читай письма! Прошу тебя, пожалей себя...

   Он сделал рукой знак, чтобы я замолчала.

   - Мне нечего думать о себе, - промолвил он, - я думаю о моей покойной жене. Если я откажусь публично предъявить свидетельство моей невиновности при моей жизни и оставлю письмо запечатанным, то полагаешь ли ты, как Плеймор, что я поступлю справедливо и гуманно по отношению к моей покойной жене?

   - О, Юстас, в этом не может быть и тени сомнения.

   - Заглажу ли я этим хоть сколько-нибудь те страдания, которые бессознательно причинял ей при жизни?

   - Да, да!

   - И тебе, Валерия, будет это приятно?

   - Дорогой мой, милый, я буду в восторге.

   - Где письмо?

   - В руке нашего сына.

   Он перешел на другую сторону кровати и поднес маленькую ручку к своим губам. Несколько минут стоял он молча, погруженный в грустные размышления. Я видела, как свекровь моя приотворила дверь и ожидала решения, так же, как и я. Тяжело вздохнув, он опустил ручку ребенка на запечатанное письмо и сказал сыну: "Я оставляю его тебе".

  

   Этим оканчивается мой рассказ. Оканчивается он не так, как я думала, и читатель, вероятно, ожидал не того. Но что знаем мы о своей судьбе? Кому известно, чем кончатся его заветные желания? Известно это только Богу - и тем лучше!

   Пора мне отложить перо, мне нечего более сказать, только позволю себе обратиться к вам с просьбой, читатель: не судите строго моего мужа, его ошибки и заблуждения. Браните меня сколько вашей душе угодно, но будьте снисходительны к Юстасу.