Коллинз Уилки - Закон и жена

ign="justify">   Но он не мешкал. Он подошел ко мне и взял меня за руку.

   - Вы знаете, кто это? - спросил он свою мать.

   Взглянув на меня и любезно кивнув головой, она отвечала:

   - Эту даму, Юстас, я встретила на берегу; я выронила письмо, а она любезно возвратила его мне. Фамилию ее, кажется, слышала, - она обернулась к хозяйке, - мистрис Вудвиль, если не ошибаюсь.

   Пальцы моего мужа бессознательно до того крепко сжали мою руку, что мне стало очень больно. Он тотчас же, нисколько не колеблясь, совершенно спокойно сказал матери:

   - Матушка, это моя жена.

   До сих пор она продолжала сидеть, но тут немедленно встала и молча посмотрела на меня. Выражение удивления исчезло с ее лица. Взгляд ее выразил страшное негодование и презрение. Никогда ничего подобного не видела я в глазах женщины.

   - Мне жаль твою жену, - сказала она.

   С этими словами она повернулась, сделав рукою жест, которым как бы запрещала ему следовать за собой, и пошла от нас прочь.

  

   Оставшись одни, мы несколько минут молчали. Юстас заговорил первый.

   - Ты можешь вернуться пешком?- спросил он. - Или не пойти ли нам в Бродстерс и оттуда отправиться по железной дороге в Рамсгит?

   Он задал эти вопросы так спокойно, точно не случилось ничего необыкновенного. Но его глаза и губы выдавали его.

   Я понимала, что он сильно страдал. Странная сцена, только что разыгравшаяся передо мной, не только не лишила меня последнего мужества, но, напротив, укрепила мои нервы и возвратила мне самообладание. Я не была бы женщиной, если бы мое достоинство не было оскорблено необычайным поведением моей свекрови, когда Юстас представил меня ей, и не возбудило в высшей степени моего любопытства. Что значило ее презрение к нему и жалость ко мне? Чем объяснить ее равнодушие при двукратном повторении моей фамилии? Почему ушла она так быстро, точно ей была ужасна сама мысль оставаться в нашем обществе? Главной целью моей жизни становилась теперь разгадка этой тайны. Могу ли я идти пешком? Я была в таком лихорадочном ожидании, что могла бы дойти до конца света, лишь бы муж шел рядом со мной и я могла бы дорогой добиться от него разрешения занимавших меня вопросов.

   - Я полностью оправилась,- ответила я.- Пойдем пешком.

   Юстас взглянул на хозяйку. Та тотчас же поняла его.

   - Я не буду беспокоить вас своим обществом, - резко сказала она. - У меня есть дела в Бродстерсе, а так как мы теперь находимся недалеко от него, то я и воспользуюсь случаем. Честь имею кланяться, мистрис Вудвиль.

   Она сделала особенное ударение на моей фамилии и при этом как-то многозначительно посмотрела на меня, чего я при своей озабоченности не совсем поняла. Но теперь было не время спрашивать у нее объяснения. Слегка поклонившись Юстасу, она оставила нас и, так же как его мать, направилась к Бродстерсу.

   Наконец-то мы остались совершенно одни. Я, не теряя времени, принялась за расспросы; без всяких предисловий я прямо обратилась к нему:

   - Как объяснить поведение твоей матери?

   Вместо ответа он вдруг захохотал, громко, резко, неприятно; никогда не слыхала я подобного звука из его уст; смех этот так мало соответствовал его характеру, то есть тому, как я понимала его, что я как вкопанная остановилась на берегу и искренне рассердилась.

   - Юстас, ты не похож на себя!- воскликнула я. - Ты меня пугаешь!

   Он не обратил на меня внимания; он, казалось, был поглощен своими мыслями, проносившимися у него в голове, и продолжал хохотать.

   - Это так похоже на мою мать! - вскричал он наконец, как бы невольно поддаваясь своим веселым мыслям. - Расскажи мне, Валерия, все, что было между вами.

   - Рассказать тебе? - повторила я. - После всего случившегося, я полагаю, твой долг объяснить мне ее поведение.

   - Ты не видишь в этом ничего смешного? - спросил он.

   - Не только не вижу тут ничего смешного, но в словах твоей матери и ее обращении есть нечто такое, что дает мне право требовать у тебя серьезного объяснения.

   - Милая моя Валерия, если бы ты знала мою мать так же хорошо, как знаю ее я, то тебе и в голову бы не пришло требовать у меня серьезного объяснения. Смешно относиться к моей матери серьезно.- Он снова расхохотался.- Милая моя, ты не можешь себе представить, как ты меня забавляешь.

   Все в нем было натянуто, неестественно. Он, самый деликатный и самый изящный из людей, джентльмен в полном смысле этого слова, был теперь груб, резок, вульгарен. Мое сердце дрогнуло от внезапного предчувствия; несмотря на всю мою любовь к нему, я не могла устоять против него и с невыносимой тоской и тревогой спросила себя: неужели мой муж обманул меня? Неужели он разыгрывает передо ми ей комедию, и разыгрывает ее очень плохо, через несколько дней после свадьбы?

   Я решила другим путем добиться его доверия. Он, очевидно, хотел заставить меня отнестись к этому делу с его точки зрения. Я согласилась исполнить его желание.

   - Ты говоришь мне, что я не знаю твоей матери,-- сказала я кротко. - Так помоги же мне узнать ее.

   - Нелегко помочь тебе узнать женщину, которая сама себя не понимает,- отвечал он.- Но я попытаюсь. Лучшим ключом к объяснению характера моей матери может послужить слово "эксцентричность".

   Невозможно было подобрать слова, менее подходящего к старой леди, встреченной мною на взморье. Ребенок, который видел бы, что я видела, и слышал бы, что я слышала, и тот понял бы, что от него самым грубым, самым безобразным образом хотят скрыть истину.

   - Запомни мои слова,- продолжал он,- и если ты желаешь узнать мою мать, то исполни мою просьбу! Расскажи мне все, что было. Почему пришлось тебе заговорить с ней? С чего ты начала?

   - Твоя мать все сама рассказала тебе, Юстас. Я шла сзади нее, когда она нечаянно уронила письмо.

   - Не нечаянно,- прервал он.- Это письмо должно было послужить предлогом.

   - Невозможно! - удивилась я. - Зачем надо было твоей матери нарочно ронять письмо.

   - Вспомни, что мать моя эксцентрична. Мать сделала это для того, чтобы познакомиться с тобой.

   - Чтобы познакомиться со мной? Я уже говорила тебе, что шла сзади. Она и не знала о моем существовании, пока я с ней не заговорила.

   - Ты так думаешь, Валерия?

   - Я в том уверена.

   - Извини, ты не знаешь моей матери так, как я.

   Я начинала терять терпение.

   - Не хочешь ли ты меня уверить, - спросила я, - что твоя мать нарочно вышла на взморье, для того чтобы познакомиться со мной?

   - Я в том нимало не сомневаюсь,- холодно отвечал он.

   - Почему же она не признала моей фамилии? - вскричала я.- Два раза хозяйка называла меня "мистрис Вудвиль" при твоей матери, и я честным словом могу тебя заверить, что это имя не производило на нее ни малейшего впечатления. Она смотрела на меня и держала себя со мной так, будто она ни разу в жизни не слышала этого имени.

   - Это все была комедия,- сказал он по-прежнему спокойно.- Не только на сцене умеют женщины играть комедию. Моя мать хотела хорошенько познакомиться с тобой и изучить твой характер в разговоре с незнакомкой. Это так походит на нее! Удовлетворить свое любопытство относительно невестки, которой она не желала! Если бы я не пришел так скоро, то ты подверглась бы допросу, и самому строгому, как о себе, так и обо мне, и ты наивно отвечала бы ей, полагая, что говоришь со случайной знакомой. Этим вполне обрисовывается моя мать! Она твой враг, помни это, враг, а не друг. Она ищет в тебе не достоинства, а недостатки. А ты удивляешься, что твоя фамилия, дважды при ней произнесенная, не произвела на нее никакого впечатления! Бедное, невинное создание! Я только могу сказать, что ты увидела мою мать в настоящем свете в ту минуту, когда я, представив тебя ей, положил конец этой мистификации. Ты видела, как она рассердилась, и теперь ты понимаешь, почему.

   Я не прерывала его речи; я молча слушала, но как тяжело было у меня на сердце. Мною овладевало ужасное чувство разочарования и отчаяния! Предмет моего обожания, товарищ, руководитель, покровитель моей жизни пал так низко! Дозволил себе такую гнусную ложь!

   Было ли хоть слово истины во всем, что он говорил мне? Если бы я не увидела утром фотографии, то, конечно, не только не узнала бы, но и не подозревала бы, что повстречавшаяся мне старая леди - его мать. Все, что он сказал, была ложь, и единственное, что говорило в его пользу, это то, что ложь была грубая и неискусная; было видно, что он не привык лгать. Боже милостивый! Если верить словам мужа, то мать его, значит, следила за нами в Лондоне, в церкви, на железной дороге, до самого Рамсгита. Если допустить, что она знала, что я жена Юстаса, и нарочно уронила письмо, чтобы познакомиться со мною, нужно было допустить как факт чудовищную невероятность.

   Я не могла больше вымолвить ни слова. Я молча шла подле него, мучительно сознавая, что между мною и моим мужем разверзлась бездна в виде семейной тайны. Если не в действительности, то мысленно мы с ним разлучены после четырех дней брачной жизни.

   - Ты ничего не хочешь сказать мне, Валерия? - спросил он.

   - Нет.

   - Тебя не удовлетворило мое объяснение?

   Я уловила легкое дрожание в голосе, когда он произносил эти слова, и в первый раз в течение этого разговора услышала хорошо знакомый мне его тон. Среди сотни тысяч различных способов влияния мужчины на любящую его женщину, по-моему, один из самых сильных - это голос. Я не из тех женщин, у которых от малейшей безделицы появляются слезы, это не в моем характере. Но когда я услышала этот естественный тон, в моих мыслях (я не могу сказать почему) вдруг воскрес счастливый день, когда я осознала, что люблю его. Я залилась слезами.

   Он вдруг остановился и схватил меня за руку, стараясь заглянуть мне в глаза.

   Я опустила голову и глядела в землю. Мне стало стыдно своей слабости. Я решила не смотреть на него.

   Наступило молчание; вдруг он опустился передо мною на колени и вскричал с таким отчаянием, которое, как ножом, резануло меня по сердцу:

   - Валерия! Я низкий, подлый, я недостоин тебя. Не верь ни слову из всего мною сказанного; все ложь, ложь, гадкая, гнусная ложь! Ты не знаешь, через что я прошел, что я выстрадал! О, моя дорогая, не презирай меня! Я был вне себя, когда говорил все это. У тебя был такой оскорбленный, обиженный вид; я не знал, что делать. Я хотел сгладить эту, хотя бы минутную, неприятность, хотел уничтожить ее. Ради самого Бога, не спрашивай меня больше ни о чем. Моя любовь, мой ангел, не думай о том, что происходит между мною и матерью, тут ничего такого нет, что могло бы тревожить меня. Я люблю тебя! Я весь твой. Удовольствуйся этим. Забудь случившееся. Ты больше не увидишь моей матери. Мы завтра же уедем отсюда. Не все ли равно, где мы будем жить, лишь бы жили друг для друга! Прости и забудь! О, Валерия, Валерия, прости и забудь!

   Страшное страдание выражалось на его лице, слышалось в голосе. Помните это и помните, что я его любила.

   - Нелегко забыть,- сказала я грустно.- Но ради тебя, Юстас, я постараюсь забыть.

   Я ласково подняла его, произнося эти слова. Он целовал мои руки с видом человека, который не смеет позволить более фамильярной ласки для выражения своей благодарности. Чувство неловкости, испытываемое нами, когда мы продолжали нашу дорогу к дому, было так невыносимо, что я ломала себе голову, придумывая какой-нибудь предмет для разговора, точно я шла в обществе постороннего человека. Наконец из сострадания к нему я спросила его, как он нашел яхту.

   Он ухватился за этот предмет, как утопающий хватается за протянутую ему руку.

   По поводу этой несчастной яхты он говорил, говорил, точно жизнь его зависела от того, чтобы ни на минуту не замолчать до самого дома. Мне страшно было его слушать. Я могла судить, как он страдал, по дикой, неестественной говорливости, совершенно противоречившей натуре, взглядам и привычкам этого обыкновенно молчаливого и серьезного человека. С трудом сохраняла я самообладание, но, как только дошла до дверей нашей квартиры, сейчас же заявила, что очень устала и хочу на некоторое время остаться одна в своей комнате.

   - Отправимся мы завтра в море? - вдруг спросил он, когда я поднималась по лестнице.

   Ехать с ним завтра в Средиземное море. Оставаться с ним наедине в продолжение нескольких недель в тесной каюте со страшной тайной, которая с каждым днем более и более будет отдалять нас друг от друга. Я содрогнулась при этой мысли.

   - Завтра слишком скоро,- сказала я.- Дай мне немного времени приготовиться к путешествию.

   - Сколько тебе угодно, - отвечал он с видимой неохотой. (По крайней мере, мне так показалось).- Пока ты отдыхаешь, я опять вернусь на яхту, там нужно кое-что устроить. Не надо ли тебе чего, Валерия?

   - Ничего; благодарю, Юстас.

   Он поспешно направился к пристани. Боялся ли он своих мыслей, оставаясь один дома? Общество капитана и матросов не казалось ли ему лучше одиночества?

   Бесполезно было задавать себе эти вопросы. Что знала я о нем или о его мыслях? Я заперлась в своей комнате.

  

   Я села и старалась собраться с мыслями. Теперь или никогда надо было решить, к чему обязывает меня долг мой в отношении мужа и самой себя.

   Но это усилие оказалось свыше моих сил. Измученная душой и телом, я была совершенно не способна к правильному размышлению. Я смутно сознавала, что если я не выясню истинного положения дел, то мне никогда впоследствии не разогнать мрака, покрывавшего мою так счастливо начатую семейную жизнь. Мы могли жить вместе для сохранения приличий, но забыть случившееся или удовлетвориться моим положением было для меня невозможно. Мое спокойствие как женщины и, может быть, самые дорогие интересы как жены вполне зависели от объяснения таинственного поведения моей свекрови и открытия подлинного смысла, скрывавшегося в диких словах раскаяния и самобичевания, сказанных мужем по дороге.

   Мои мысли остановились на осознании настоящего моего положения и не шли далее. Когда я спрашивала себя, что должна я делать, безнадежное смущение и безумное сомнение овладевали моей душой, и я становилась самой жалкой, самой беспомощной женщиной на свете. Я отказалась от борьбы. В тупом, бессмысленном отчаянии бросилась я на постель и от изнеможения скоро впала в тяжелый сон. Меня пробудил стук в дверь.

   Неужели это мой муж! При этой мысли я быстро вскочила. Не предстоит ли моему терпению и мужеству подвергнуться новому испытанию? Нервно, с досадой я спросила, кто там.

   Голос хозяйки отвечал мне:

   - Я хотела бы поговорить с вами.

   Я отворила дверь. Не могу не признаться, что, хотя я нежно любила своего мужа, хотя покинула для него родных и друзей, для меня в эту минуту было большим облегчением узнать, что он еще не вернулся.

   Хозяйка, войдя в комнату, взяла стул и, не ожидая приглашения, села подле меня. Она не довольствовалась более равенством со мной, но, поднявшись на высшую ступень общественной лестницы, приняла со мною покровительственный тон и смотрела на меня с жалостью, как на предмет, достойный сожаления.

   - Я только что пришла из Бродстерса,- начала она. - Надеюсь, вы отдадите мне справедливость и поверите, что я искренне сожалею о случившемся.

   Я кивнула головой и не сказала ни слова.

   - Я сама женщина благородная, - продолжала хозяйка. - Несчастные обстоятельства заставили меня сделаться квартирной хозяйкой, но я тем не менее осталась той же благородной женщиной и чувствую к вам большую симпатию. Я даже пойду далее: скажу вам, что я вас не осуждаю. Нет, нет! Я заметила, что вы были удивлены и поражены поведением вашей свекрови, а это значит много, очень много. Но я должна исполнить свою обязанность. Это неприятно, но это мой долг. Я женщина одинокая не потому, что я не имела случая изменить свое положение, прошу это заметить, а по собственному моему желанию. В моем положении я могу принимать в свой дом только почтенных жильцов. У моих жильцов не должно быть тайн. Тайна - как бы это сказать, чтобы не оскорбить вас,- налагает на человека пятно. Прекрасно! Теперь я обращаюсь к вашему здравому смыслу и спрашиваю вас, может ли женщина в моем положении подвергнуть себя такому риску? Я говорю это в братском и христианском духе. Вы сами как леди (и позволю себе сказать, как леди жестоко обиженная) легко поймете...

   Я не могла больше выносить и прервала ее:

   - Я понимаю, вам угодно, чтобы мы оставили вашу квартиру. Когда желаете вы, чтобы мы съехали?

   Хозяйка подняла свою длинную, красную, грубую руку, как бы выражая тем грустный, родственный протест.

   - Нет, - сказала она, - не принимайте со мной этого тона, не смотрите на меня так! Совершенно естественно, что вы встревожены, рассержены. Но все же вы должны себя сдерживать. Я обращалась к вашему здравому смыслу, не лучше ли вам отнестись ко мне как к другу. Вы не знаете, какую жертву, какую тяжелую жертву принесла я ради вас.

   - Вы! - воскликнула я. - Какую жертву?

   - Какую жертву! - повторила она. - Я унизила свое достоинство. Я лишилась своего собственного уважения.

   Она на минуту замолчала и потом, вдруг схватив меня за руку, с неистовым порывом воскликнула:

   - О, моя бедняжка! Я узнала кое-что. Негодяй обманул вас. Вы столько же замужем, сколько я.

   Я вырвала у нее свою руку и с гневом вскочила со стула.

   - Вы с ума сошли? - спросила я.

   Она подняла глаза к потолку с видом мученицы.

   - Да,- сказала она.- Полагаю, что я сошла с ума, потому что хотела оказать услугу неблагодарной, не умеющей оценить христианского самопожертвования. Хорошо! Впредь я ничего подобного не сделаю, клянусь небом!

   - Что же вы сделали? - поинтересовалась я.

   - Последовала за вашей свекровью,- закричала хозяйка, вдруг из мученицы превращаясь в ведьму.- Мне стыдно вспомнить об этом. Я проследила до самых дверей ее дома.

   До сих пор меня поддерживала гордость, но тут она мне изменила. Я снова опустилась в кресло, ожидая с ужасом продолжения ее речи.

   - Я с особенным выражением взглянула на вас, оставив вас на берегу,- продолжала хозяйка, горячась все более и более. - Благодарная женщина поняла бы этот взгляд. Но это ничего, я никогда больше этого не сделаю. Я догнала вашу свекровь в расселине между скалами. Я последовала за нею - теперь я вполне сознаю, как я унизила себя, - до самой станции Бродстерса. Она отправилась с поездом в Рамсгит, я также. Она направилась к своей квартире, я - за нею. О, какой стыд! К счастью, хозяин дома, которого я считала своим приятелем, а теперь же не знаю, что и думать о нем, оказался дома. У нас нет друг от друга секретов, когда дело идет о наших жилищах. Теперь я могу сообщить вам, сударыня, настоящую фамилию вашей свекрови. Она ничего не знает о мистрис Вудвиль по очень простой причине: ее зовут не Вудвиль, а Маколан. Следовательно, и фамилия вашего мужа - Маколан. Она вдова генерала Маколана, а ваш муж вам не муж. Вы не девушка, не жена и не вдова. Вы хуже, чем ничего, сударыня, а потому должны оставить мой дом.

   Я остановила ее, когда она отворяла дверь. Она нарушила мое хладнокровие. Сомневаться в законности моего брака? Это уж слишком, этого я не могла вынести.

   - Дайте мне адрес миссис Маколан, - сказала я.

   Гнев хозяйки вдруг сменился изумлением.

   - Не хотите ли этим сказать, что вы отправитесь к старой леди? - спросила она.

   - Никто не может мне сказать того, что я желаю знать, - отвечала я. - Ваше открытие, как вы это называете, может удовлетворять только вас; для меня этого недостаточно. Откуда вы знаете, что мистрис Маколан не была два раза замужем и что ее первый муж не назывался Вудвилем?

   Теперь удивление на лице хозяйки уступило место любопытству. В сущности, как я уже и говорила, она была женщина добрая. Она была вспыльчива, как обыкновенно добрые натуры, и ее нетрудно было как рассердить, так и успокоить.

   - Подождите минутку,- сказала она.- Если я вам дам адрес, обещаете ли вы мне рассказать все, что скажет вам свекровь.

   Я дала слово и получила адрес.

   - Вы, однако, не сердитесь,- продолжала она, возвращаясь вдруг к своему прежнему фамильярному тону.

   - Я не сержусь,- ответила я как можно любезнее.

   Десять минут спустя я была у дверей дома, в котором жила моя свекровь.

  

   К моему счастью, дверь отворила мне не сама хозяйка, когда я позвонила. Впустила меня глупая служанка, которой и в голову не пришло спросить мою фамилию. Мистрис Маколан была дома, гостей у нее не было. Сообщив мне это, девушка повела меня наверх и без доклада ввела в гостиную.

   Свекровь моя сидела одна у рабочего столика и вязала. Когда я появилась на пороге, она отложила свою работу; приподнявшись с места, она повелительным жестом дала мне понять, что желает говорить первая.

   - Я знаю, зачем вы пришли,- сказала она.- Вы пришли расспросить меня. Пощадите себя и меня. Я предупреждаю вас, что не буду отвечать на вопросы касательно моего сына.

   Слова эти были сказаны твердо, но не резко. Я, в свою очередь, твердо сказала ей:

   - Я пришла сюда, сударыня, не для того, чтобы расспрашивать вас о вашем сыне. Я желаю, если позволите, задать вопрос, относящийся только к вам.

   Она пристальным, пронизывающим взором посмотрела на меня через очки. Я, очевидно, удивила ее. -- Что это за вопрос? - спросила она.

   - Только что я узнала, что вы носите фамилию Маколан,- проговорила я.- Ваш сын женился на мне под именем Вудвиля. Объяснить это, насколько мне известно, можно только тем, что муж мой - ваш сын от первого брака. Счастье всей моей жизни зависит от этого обстоятельства. Войдите в мое положение и позвольте мне задать вам следующий вопрос: были ли вы два раза замужем и была ли фамилия вашего первого мужа - Вудвиль.

   Она задумалась, прежде чем ответить.

   - Вопрос совершенно естественный в вашем положении,- согласилась она.- Но мне кажется, лучше не отвечать на него.

   - Могу я узнать, почему?

   - Конечно. Если я сейчас отвечу вам, это вызовет ряд других вопросов, на которые я не могу ответить. Мне очень грустно огорчать вас. Я повторю, что говорила на берегу моря: я не питаю к вам никакого неприязненного чувства, напротив, я жалею вас. Если бы вы до свадьбы обратились ко мне, я с полной откровенностью сообщила бы вам все. Теперь уже поздно. Вы замужем. Остается смириться с вашим положением и довольствоваться тем, что есть.

   - Извините, сударыня, - возразила я, - я не могу довольствоваться тем, что есть, я даже не знаю, замужем ли я. Все, что я знаю, это то, что ваш сын венчался со мною под чужим именем. Могу ли я быть уверена, что я законная его жена?

   - Полагаю, что не может быть никакого сомнения в том, что вы законная жена моего сына,- отвечала мистрис Маколан. - Во всяком случае, об этом можно справиться. Если б оказалось, что вы повенчаны не вполне законно, мой сын, несмотря на свои недостатки и заблуждения, настоящий джентльмен. Он не способен сознательно обмануть женщину, которая любит и доверяет ему; он будет к вам справедлив. Я со своей стороны поступлю так же. Если мнение юристов будет не в вашу пользу, я обещаю ответить вам на некоторые из ваших вопросов. Но я полагаю, что вы вполне законная жена моего сына, и я еще раз повторяю вам, постарайтесь смириться со своим положением. Довольствуйтесь преданной любовью вашего мужа. Если вы дорожите своим душевным спокойствием и своим счастьем, то не старайтесь узнать больше того, что вам уже известно.

   Она опустилась в кресло с видом человека, сказавшего свое последнее слово.

   Дальнейшие увещания были бы безуспешны, это видно было по ее лицу и слышалось в ее голосе. Я направилась к дверям.

   - Вы жестоки ко мне, сударыня, - сказала я уходя, - но я в вашей власти и должна покориться.

   Она быстро взглянула на меня; ее доброе красивое старое лицо покрылось румянцем, и она отвечала мне:

   - Бог мне свидетель, дитя мое, что я от души жалею вас!

   После такого необычайного порыва чувствительности она одной рукой взяла работу, а другой сделала мне знак оставить ее одну.

   Я, не произнеся ни слова, поклонилась ей и вышла.

   Входя в дом я решительно не знала, что из этого выйдет; оставляла же я его с твердым намерением раскрыть тайну матери и сына. Что касается имени, то я в настоящую минуту смотрела на этот вопрос с другой точки зрения. Если б мистрис Маколан была два раза замужем (как я было предполагала сначала), то на нее произвело бы какое-нибудь впечатление, когда она услышала, что меня называют именем ее первого мужа. Тут все было таинственно, но одно ясно. Каковы бы ни были причины, побудившие Юстаса к такому поступку, но очевидно, он обвенчался со мною под чужим именем.

   Подходя к дому, я увидела своего мужа, прогуливающегося взад и вперед, очевидно, ожидающего моего возвращения. Если он меня спросит, откуда я, я решила откровенно рассказать ему, где была и что произошло между его матерью и мной.

   Он поспешно подошел ко мне; вид его выражал сильнейшее волнение.

   - Я к тебе с просьбой, Валерия,- сказал он.- Не согласишься ли ты вернуться со мною в Лондон первым поездом?

   Я взглянула на него, не веря своим ушам.

   - Этого требует важное дело,- продолжал он,- не денежное, а лично меня касающееся. Необходимо мое присутствие в Лондоне. Ты, кажется, сама не желала так скоро отправиться в море? Я не могу оставить тебя здесь одну. Имеешь ты что-нибудь против поездки в Лондон на день или на два?

   Я не возражала, потому что сама горячо желала вернуться назад.

   В Лондоне я могла навести справки и узнать наверное, законная ли я жена Юстаса или нет. Там я могла найти помощь и совет у верного, старого приказчика моего отца. Я могла довериться Бенджамину, как никому другому. Как нежно ни любила я дядю своего Старкуатера, я не могла обратиться к нему в настоящий момент. Его жена указала мне как на плохую примету, когда я по ошибке подписалась не той фамилией в церковной книге. Как же могла я сообщить ей о случившемся? Гордость не позволяла мне признаться, что ее предсказания оправдались прежде, чем окончился наш медовый месяц.

   Два часа спустя мы уже ехали по железной дороге. Ах, какую поразительную разницу представляла эта поездка в отличие от первой! Когда мы ехали в Рамсгит, всякий с первого взгляда сказал бы, что мы счастливые новобрачные. На пути в Лондон нас никто не замечал, мы точно многие годы были уже мужем и женой.

   Мы остановились в отеле поблизости от Портленд-плейс.

   На следующий день после завтрака Юстас объявил мне, что он должен меня оставить и отправиться по своему делу. Я еще прежде сообщила ему, что мне нужно будет в Лондоне сделать некоторые покупки. Он охотно согласился отпустить меня одну, но с условием, чтобы я взяла принадлежащую отелю карету.

   Тяжело было у меня на душе в это утро. Я чувствовала, что между мною и мужем образовалась точно какая-то пропасть. Муж мой уже отворил было дверь, чтобы уйти, но вернулся и крепко поцеловал меня. Этот порыв нежности тронул меня. Под впечатлением минуты я обвила его шею руками и ласково притянула его к себе.

   - Дорогой мой, будь со мною вполне откровенен,- сказала я.- Я знаю, что ты меня любишь. Поверь, ты можешь мне довериться.

   Он тяжело вздохнул и отошел от меня прочь, не с досадой, а с огорчением.

   - Я полагал, Валерия, что мы уже решили не возвращаться больше к этому вопросу, - сказал он. - Ты этим только расстраиваешь и себя, и меня.

   Он быстро вышел из комнаты, точно боялся оставаться больше со мной наедине. Лучше не останавливаться на чувствах, которые овладели мной, когда он ушел. Я тотчас же спросила карету, желая движением и переменой места заглушить собственные мысли.

   Во-первых, я отправилась в магазин и сделала покупки, о которых говорила Юстасу, чтобы оправдать свое отсутствие. Только потом я занялась интересовавшим меня делом и отправилась в маленький домик по дороге в Сент-Джонс-Вуд.

   Когда прошло первое удивление при виде меня в Лондоне, добрый старик тотчас же заметил, что я бледна и озабочена. Я созналась ему в своей тревоге. Мы уселись перед камином в его маленькой библиотеке. Здесь Бенджамин удовлетворял страсть к книгам, насколько позволяли его ограниченные средства. Я откровенно и чистосердечно рассказала своему старому другу все выше описанное.

   Он был до того взволнован, что не мог вымолвить ни слова. Он горячо пожимал мою руку и благодарил Бога за то, что отец мой не дожил до того дня, чтобы услышать то, что он слышал. Помолчав с минуту, он повторил фамилию моей свекрови каким-то вопросительным тоном.

   - Маколан? - сказал он. - Маколан? Где слышал я это имя? Оно звучит как знакомое мне.

   Но, видя, что напрасно напрягает память, он с нежной заботливостью спросил, что может он для меня сделать. Я отвечала, что прежде всего он может разъяснить мое сомнение насчет того, действительно ли я законная жена. При этих моих словах в нем вспыхнула прежняя энергия, которою он отличался в то время, когда заведовал делами моего отца.

   - Ваша карета у подъезда, - отвечал он. - Поедемте вместе к моему адвокату, не теряя ни минуты.

   Мы отправились в Линкольн-Инн.

   По моей просьбе Бенджамин изложил дело адвокату так, будто оно касалось моей приятельницы, в которой я принимаю большое участие. Ответ был дан без малейшего колебания. Я венчалась в полной уверенности, что моему мужу действительно принадлежит та фамилия, которую он носит. Свидетели моего брака - мой дядя, тетка и Бенджамин - действовали, как и я, в той же уверенности. При таких обстоятельствах не могло быть никакого сомнения в законности брака. Я была законная жена. Маколан или Вудвиль - все равно он муж мой.

   Этот решительный ответ избавил меня от мучительного беспокойства. Я приняла приглашение моего старого друга и отправилась в Сент-Джонс-Вуд разделить с ним его обед вместо завтрака.

   В пути я беспрестанно возвращалась к другому вопросу, от которого никак не могла освободиться. Я окончательно решила узнать, почему Юстас венчался со мной не под настоящим своим именем.

   Спутник мой качал головой и советовал мне хорошенько обдумать прежде, чем предпринять что-нибудь. Совет его - странное совпадение! - был повторением слов, сказанных мне свекровью: "Оставьте это дело, как оно есть. Ради своего собственного спокойствия довольствуйтесь любовью вашего мужа. Вы знаете, что вы его жена, что он любит вас. Неужели этого недостаточно?"

   У меня на это был только один ответ. При таких условиях жизнь становилась для меня невыносимой. Ничто не могло изменить моего решения по той простой причине, что я не находила возможным жить с моим мужем в таких отношениях, в каких мы были теперь. Оставалось только узнать: подаст ли Бенджамин руку помощи дочери своего старого хозяина.

   Добрый старик отвечал, как и следовало ожидать от него:

   - Объясните, что вам от меня нужно, моя дорогая.

   В это время мы проезжали по улице, соседней с Портмен-сквер. Я только хотела ответить, но слова замерли у меня на устах. Я увидела моего мужа.

   Он выходил из подъезда. Глаза его были опущены в землю, и он не поднял их, когда наша карета проезжала мимо. Когда слуга затворил за ним дверь, я заметила на ней номер 16. На первом углу я прочла название улицы: Вивиен-плейс.

   - Не знаете вы, кто живет в доме под номером 16 на Вивиен-плейс? - спросила я своего спутника.

   Бенджамин вздрогнул. Вопрос мой был, конечно, странный после того, что было им сказано мне.

   - Не знаю,- ответил он.- Почему вы меня спрашиваете об этом?

   - Я сейчас видела, как муж мой выходил из этого дома.

   - Так что ж из этого, моя дорогая?

   - Мысли мои мрачно настроены, Бенджамин. Все, что делает мой муж и чего я не понимаю, возбуждает во мне подозрения.

   Старик поднял к небу свои иссохшие руки и снова опустил их на колени с видом скорби и сожаления.

   - Еще раз повторяю вам,- сказала я,- что такая жизнь невыносима. Я не могу ручаться за то, что я сделаю, если не прекратится мое недоверие к человеку, которого я люблю больше всего на свете. Вы человек опытный. Предположите, что Юстас отказывает вам в своем доверии, как он это делает со мной, предположите, что вы его так же глубоко любите, как я, и осознаете всю тягость своего положения, как сознаю ее я. Скажите, что бы вы сделали в таком случае?

   Вопрос был ясен, и Бенджамин так же ясно ответил на него:

   - Думаю, что постарался бы познакомиться с каким-нибудь старым другом моего мужа и как можно осторожнее расспросил бы его.

   Какого-нибудь друга моего мужа? Я уже думала об этом. Мне был известен один друг его, которому писал мой дядя, - майор Фиц-Дэвид. У меня сильно забилось сердце, когда я припомнила это имя. Последовать ли мне совету Бенджамина и прибегнуть к помощи майора? Если он откажется отвечать мне, положение мое оттого нисколько не будет хуже, чем теперь. Я решила попытаться. Единственное затруднение заключалось в том, чтобы узнать адрес Фиц-Дэвида. Я возвратила письмо майора дяде Старкуатеру по его просьбе. Я помнила только, что жил он где-то в Лондоне, и более ничего.

   - Благодарю вас, старый друг мой. Вы подали мне хороший совет,- сказала я Бенджамину.- Нет ли у вас дома адрес-календаря?

   - Нет, моя дорогая,- ответил он в каком-то смущении,- но я могу достать его у кого-нибудь.

   Мы вернулись в его загородный дом и тотчас же послали служанку за адрес-календарем в ближайший книжный магазин. Она принесла его в ту минуту, когда мы садились за стол. Отыскивая имя майора на букву Ф, я была поражена новым открытием.

   - Бенджамин! - воскликнула я. - Посмотрите, какое странное совпадение.

   Он взглянул на строчку, которую я ему указывала.

   - Майор Фиц-Дэвид, номер 16, Вивиен-плейс,- прочел он.

   Тот самый дом, откуда выходил мой муж, когда мы проехали мимо него!

  

   - Да,- сказал Бенджамин,- странное совпадение! Впрочем...

   Он остановился и взглянул на меня. Казалось, он несколько сомневался, способна ли я выслушать то, что он хотел сказать.

   - Продолжайте,- попросила я.

   - Впрочем, моя дорогая, я не вижу ничего подозрительного в том, что случилось. По-моему мнению, это совершенно естественно, что муж ваш, приехав в Лондон, навестил своего друга. И также естественно, что мы, возвращаясь домой, проехали по Вивиен-плейс. Вот единственно разумный взгляд на случившееся. Бы что на это скажете?

   - Я уже говорила вам, что мысли мои мрачно настроены и подозрения против Юстаса возникают от всяких пустяков,- отвечала я.- Но убеждена, что он не без причины посетил майора; это не простой визит, в этом я твердо убеждена.

   - Не приступить ли нам к обеду? - смиренно заговорил Бенджамин. - Это бараний бок, самый обыкновенный бараний бок, моя дорогая. В нем нет ничего подозрительного, не так ли? Докажите мне свое доверие к баранине, покушайте. Вот и вино, в нем тоже нет ничего таинственного. Готов поклясться, тут только невинный виноградный сок, и более ничего. Если вы не уверены ни в чем другом, то поверьте, по крайней мере, этому виноградному соку. За ваше здоровье, моя дорогая.

   Я, насколько могла, поддерживала добродушный юмор своего старого друга. Мы ели, пили и вспоминали былое. На время я была почти счастлива в обществе старика. Почему я не старуха? Почему я не покончила с любовью, с радостями и бедами, с жестоким разочарованием, горькими сомнениями? Последний осенний цветок с наслаждением грелся под осенними лучами солнца; собака Бенджамина разлеглась на земле с полным комфортом, переваривая свой обед. Попугай в соседнем доме весело выкрикивал весь запас своих вокальных дарований. Вполне сознавая преимущество быть человеком, я завидовала счастливой участи животных и растений.

   Краткий момент забвения быстро миновал, вернулись все мои тревоги. Прощаясь со стариком, я снова была преисполнена сомнений, недовольства, уныния.

   - Обещайте мне, дорогая, не предпринимать ничего опрометчивого, - попросил Бенджамин, отворяя мне дверь.

   - Поехать к майору Фиц-Дэвиду не будет опрометчивостью? - спросила я.

   - Нет, если вы поедете не одна. Вы не знаете, что это за человек, как он примет вас. Позвольте мне сделать первую попытку и, как говорится, проложить вам дорогу. Положитесь на мою опытность. В таких делах не может быть ничего лучше, как проложить дорогу.

   Я на минуту задумалась. Я обязана была ради своего старого друга хорошенько обдумать, прежде чем сказать "нет".

   По зрелом размышлении я решила действовать самостоятельно. Добрый или злой, сострадательный или жестокий, все же майор - мужчина. Влияние женщины должно на него подействовать и привести к желаемой мною цели. Не легко было объяснить это Бенджамину, не оскорбив его. Я договорилась со стариком, чтобы он приехал ко мне на следующее утро потолковать об этом деле. К стыду своему, я должна признаться, что мысленно решила (если будет возможно исполнить) повидаться с майором Фиц-Дэвидом прежде, чем успеет приехать Бенджамин.

   - Не поступайте опрометчиво, моя дорогая, ради своих собственных интересов будьте осторожны.

   Это были последние слова старика, я уехала.

  

   Когда я вернулась в отель, муж был дома и ожидал меня в гостиной. Его расположение духа, казалось, несколько улучшилось по сравнению с его настроением утром. Он весело пошел ко мне навстречу, держа в руках развернутый лист бумаги.

   - Я закончил свои дела гораздо быстрее, чем думал, - начал он. - А ты, Валерия, сделала все покупки? Свободна ли ты, моя красавица?

   Я уже научилась (прости, Господи!) не доверять его веселости и осторожно спросила:

   - Что ты подразумеваешь под словами "свободна ли я сегодня"?

   - Свободна ли ты сегодня, завтра, на будущей неделе, в будущем месяце, году для меня,- отвечал он, страстно обнимая меня.- Посмотри сюда!

   Он показал мне развернутый лист бумаги, который еще раньше я заметила у него в руках. Он держал его так, чтобы я могла его прочесть. Это была телеграмма к капитану яхты, уведомлявшая его, что мы возвратимся в Рамсгит сегодня вечером и намерены с первым приливом выйти в Средиземное море.

   - Я только ожидал твоего возвращения,- прибавил муж,- чтобы отправить телеграмму по назначению.

   С этими словами он направился к звонку. Я остановила его.

   - Боюсь, что не смогу поехать в Рамсгит сегодня вечером, - сказала я.

   - Почему так? - спросил он, резко изменив тон.

   Многим, может быть, покажется странным, если я скажу, что мое намерение ехать к майору Фиц-Дэвиду быстро поколебалось, когда он обнял меня. Малейшая ласка с его стороны совершенно увлекала меня и склоняла к уступкам, но перемена его тона сделала из меня другую женщину. Я в ту же минуту осознала, и сильнее прежнего, что в моем критическом положении нельзя останавливаться, а тем более возвращаться назад.

   - Мне очень жаль огорчать тебя,- ответила я,- но я положительно не могу, как уже говорила тебе в Рамсгите, отправиться в путешествие теперь же. Мне нужно время.

   - На что нужно тебе время?

   При этом вопросе не только тон, но и взгляд его перевернул все во мне. Не знаю, как и почему, но во мне вспыхнул гнев за его недостойный поступок по отношению ко мне: женитьбу под вымышленным именем. Боясь ответить слишком поспешно, сказать что-либо, о чем придется потом пожалеть, я молчала. Только женщина может оценить, чего мне стоило это молчание, и только м