Коллинз Уилки - Закон и жена

как то сделал бы другой честный человек.

   Это была очень неприятная для меня новость, но я была слишком упряма, чтобы считать себя побежденной.

   - Неудачи преследуют меня,- сказала я,- делать нечего; в таком случае я напишу мистеру Декстеру и попрошу его назначить мне свидание.

   - И вы поедете к нему одна, если он согласится принять вас? - спросила мистрис Маколан.

   - Да, поеду одна.

   - Вы твердо решились на это?

   - Да.

   - Я не позволю вам ехать одной.

   - Смею спросить вас, сударыня, как вы думаете воспрепятствовать мне в этом?

   - Поехав с вами, упрямица. Да, когда хочу, я могу быть так же упряма, как вы. Заметьте, я не хочу знать ничего о ваших планах, я не желаю принимать в них участия. Мой сын покорился Шотландскому вердикту, я также. Это вы хотите снова поднять это дело, вы, самонадеянная, безумно отважная молодая женщина. Но вы мне нравитесь, и я не пущу вас одну к Мизеримусу Декстеру. Надевайте шляпку!

   - Сейчас? - спросила я.

   - Конечно, моя карета у ворот. И чем скорее будет этому конец, тем довольнее я буду. Ступайте одеваться и сделайте это поживее.

   Я не теряла времени, и спустя десять минут мы уже катили по дороге к Декстеру.

   Вот каков был результат посещения моей свекрови.

  

   Мы только что позавтракали, как мистрис Маколан приехала в дом Бенджамина. Последующий разговор между нею и мной (только что изложенный мною вкратце) продолжался почти до вечера. Солнце закатилось за густые облака, когда мы сели в экипаж, и темные сумерки покрыли окрестности, пока мы были в дороге.

   Направлялись мы, насколько я могла судить, к северному предместью Лондона. Более часа ехали по лабиринту темных улиц, которые чем далее, тем становились уже и грязнее. Выбравшись из этого лабиринта, я заметила, что мы ехали большими пустырями, местностью, которая не могла называться ни городом, ни деревней. Потом показались разбросанные там и сям группы домов с тускло освещенными лавками, точно какими-то судьбами занесенные из далекой деревни на лондонскую дорогу, обезображенные и закоптевшие во время своего пути. Все темнее и мрачнее становилось вокруг, когда наконец карета остановилась и мистрис Маколан возвестила мне саркастическим тоном, что мы достигли цели своего путешествия.

   - Дворец принца Декстера, моя милая, как вы его находите?

   Я огляделась вокруг, не зная, как истолковывать ее слова. Мы вышли из кареты и стояли на песчаной дорожке. Направо и налево виднелись в полумраке несколько новых, еще строящихся домов. Доски и кирпичи валялись повсюду, местами возвышались строительные леса, точно деревья без ветвей. За ними, по другую сторону дороги, расстилался громадный пустырь, ничем еще не застроенный. По нему при мистическом полумраке мелькали тени диких уток. Прямо перед нами на расстоянии двухсот ярдов или более возвышалась черная масса, в которой я, привыкнув к темноте, различила длинный, низенький старинный дом, обнесенный черным забором. Слуга повел нас к этому забору через доски, кирпичи, черепицу и битую глиняную посуду, кругом разбросанные по земле. И это был "дворец принца Декстера".

   Подойдя к калитке в черном заборе, с величайшим трудом отыскали ручку колокольчика. Слуга дернул ее изо всех сил, и, судя по звону, колокольчик был такого размера, что скорее годился для церкви, чем для дома.

   Пока мы ждали, чтобы нас впустили, мистрис Маколан указала мне на низкое, темное, старинное здание.

   - Вот перед вами одно из созданий его безумия! - сказала она.- Спекулянты, строящие дома по соседству, предлагали ему несколько тысяч фунтов за землю, на которой стоит его дом. Это самый старинный дом в округе. Декстер купил его много лет тому назад чисто из прихоти. Его не привязывают к местности никакие семейные воспоминания; стены от старости того и гляди обрушатся, а предлагаемые ему деньги были бы ему как нельзя более кстати. Но нет! Он отверг все предложения и отвечал спекулянтам письмом в следующих выражениях: "Мой дом представляет живой памятник красоты и изящества среди низких и подлых построек низкого и подлого века. Я храню свой дом как полезный урок для вас, господа. Смотрите на него, возводя вокруг ваши постройки, и стыдитесь, если можете, дела рук своих". Есть ли возможность написать более нелепое письмо? Но тише, я слышу шаги в саду. Идет, вероятно, его двоюродная сестра. Надо сказать, что это - женщина, иначе вы приняли бы ее за мужчину в темноте.

   За калиткой раздался густой, грубый голос, который я, конечно, никогда не приняла бы за женский. Он спросил:

   - Кто там?

   - Мистрис Маколан,- отвечала моя свекровь.

   - Что вам нужно?

   - Я желаю видеть мистера Декстера.

   - Вы не можете его видеть.

   - Почему?

   - Как вас зовут, сказали вы?

   - Маколан. Мистрис Маколан. Мать Юстаса Маколана. Теперь вы поняли?

   Голос проворчал что-то, и ключ в замке повернулся.

   Войдя в сад, в тени густых деревьев я не могла рассмотреть впустившей нас женщины, заметила только, что на ней была мужская шляпа. Заперев за нами калитку и не проронив ни слова, она повела нас к дому. Мистрис Маколан следовала за нею свободно, зная местность, а я следовала за нею по пятам.

   - Премилая семейка, - шепнула мне свекровь. - Кузина Декстера - единственная женщина в доме, и настоящая идиотка.

   Мы вошли в обширную с низким потолком прихожую, тускло освещенную одной небольшой масляной лампой. Я увидела картины, развешанные по темным, мрачным стенам, но что изображали они, невозможно было рассмотреть в этом мраке.

   Мистрис Маколан обратилась к безмолвной женщине в мужской шляпе.

   - Теперь скажите мне, - произнесла она, - почему не можем мы видеть мистера Декстера?

   Кузина взяла со стола лист бумаги и подала его мистрис Маколан.

   - Господин сам написал это,- отвечало странное существо хриплым голосом, точно слово "господин" пугало ее. - Прочтите это и потом уходите или оставайтесь, как хотите.

   Она отворила в стене дверь, скрытую картинами, и исчезла как тень, отставив нас одних в комнате.

   Мистрис Маколан подошла к лампе и старалась прочесть поданную ей бумагу. Я приблизилась к ней и без церемонии заглянула ей через плечо. На бумаге было написано чрезвычайно круглым и твердым почерком. Не заразилась ли я безумием в воздухе этого дома? Неужели я действительно вижу перед собой эти слова?

  

   "Уведомление. Мое громадное воображение работает. Призраки героев являются передо мной. Я воскрешаю в себе души знаменитых умерших людей. Мой мозг кипит в голове. Всякий, кто при настоящих обстоятельствах обеспокоит меня, рискует своей жизнью.

   Мистрис Маколан посмотрела на меня со своей саркастической улыбкой.

   - Вы все по-прежнему желаете познакомиться с ним? - спросила она.

   Насмешка, прозвучавшая в ее тоне, подстегнула мою гордость. Я решилась не отступать.

   - Нет, если я могу тем подвергнуть жизнь вашу опасности, - сказала я, указывая на написанное на бумаге.

   Свекровь моя вернулась к столу и положила на него бумагу, не удостоив меня ответом, а потом направилась к арке, за которой виднелась широкая дубовая лестница.

   - Следуйте за мной, - сказала мистрис Маколан, поднимаясь впотьмах по лестнице. - Я знаю, где найти его.

   Когда мы добрались до первой площадки, то увидели слабый свет, падавший от такой же масляной лампы, как в прихожей, только нам не было видно, где она находилась. Поднявшись на следующий этаж, мы вступили в узкий коридор и через приоткрытую дверь увидели лампу, горевшую в круглой, очень мило убранной комнате. Свет лампы падал на драпировку, закрывавшую от самого потолка и до пола стену, противоположную той двери, в которую мы вошли.

   Мистрис Маколан приподняла занавеску и, сделав мне знак, чтобы я следовала за нею, шепотом сказала:

   - Прислушайтесь!

   По ту сторону драпировки я увидела темное углубление или проход, в конце которого была затворенная дверь. Из-за нее раздавался крикливый голос, сопровождаемый стуком и свистом. Звуки эти распространялись по комнате в разных направлениях, то страшно усиливались и заглушали крикливый голос, то затихали, как бы удаляясь, и тогда голос преобладал над всем этим шумом. Дверь, вероятно, была очень массивна и толста; как я ни старалась вслушаться в произносимые слова, я не могла ничего разобрать и никак не могла объяснить себе этого стука и свиста.

   - Что происходит там, за дверью? - прошептала я мистрис Маколан.

   - Подойдите потихоньку и посмотрите, - также шепотом прозвучал ее ответ.

   Она опустила занавеску, чтобы свет лампы не падал на нас из круглой комнаты. Тогда она тихонько взялась за ручку и чуть приоткрыла дверь.

   Я увидела (или вообразила, что вижу в темноте) длинную комнату с низким потолком, освещенную потухающим огнем камина. Середина комнаты освещалась красноватым отблеском, прочие же ее части находились в совершенном мраке. Не успела я хорошенько все это разглядеть, как стук и свист вдруг приблизились ко мне. Высокое кресло на колесах промчалось мимо двери, мрачная фигура с развевающимися волосами, неистово размахивая руками, приводила его в движение с дивной быстротой. "Я - Наполеон при восходе солнца под Аустерлицем! - кричал он, проносясь мимо меня.- Мне стоит сказать слово, и падают троны и короли, нации содрогаются, тысячи людей, обливаясь кровью, умирают на поле битвы!" Потом кресло исчезло во мраке, и через минуту говоривший превратился в другого героя. "Я - Нельсон!- кричал он теперь.- Я управлял флотом при Трафальгаре. Я отдаю приказания, пророчески сознавая свою победу и смерть. Я вижу мой собственный апофеоз, мои похороны, слезы всей нации, мою могилу в знаменитой церкви. Память обо мне переживет многие века, и поэты будут воспевать меня в бессмертных стихах". Кресло повернуло в конце комнаты и покатилось обратно. Фантастический и страшный призрак - этот новый кентавр {Кентавр - в древнегреческой мифологии получеловек - полулошадь.}, получеловек, полукресло - снова появился передо мной, освещенный слабым светом. "Я - Шекспир, - кричал он в исступлении.- Я пишу "Лира", трагедию из трагедий. Я величайший поэт между всеми новыми и древними поэтами. Света! Света! Стихи льются из моего умственного вулкана, как лава при извержении. Света! Света дайте поэту всех времен, чтобы записать слова, которые останутся бессмертными". Он остановился и потом снова понесся на середину комнаты. Когда он приблизился к камину, пламя вдруг вспыхнуло и осветило отворенную дверь. В эту минуту он увидел нас. Кресло вдруг остановилось с таким шумом, что старый пол затрещал, но через секунду понеслось на нас, как дикий зверь. Мы отступили как раз вовремя, кресло пролетело мимо и врезалось в драпировку. Свет лампы из круглой комнаты проник сюда, и чудовище, остановившись, с искренним любопытством оглянулось на нас через плечо.

   - Раздавил, что ли, я их? Уничтожил за дерзость, с которой они нарушили мое уединение,- говорил он сам с собой.

   Когда он произносил эти слова, глаза его устремились на нас, но мысли его вернулись снова к Шекспиру и "Королю Лиру".

   - Гонерилья и Регана! - вскричал он. - Мои бесчеловечные дочери, мои чертовки пришли сюда издеваться надо мной!

   - Нет, ничего подобного,- сказала моя свекровь так спокойно, как если бы она обращалась к совершенно разумному существу.- Я ваш старый друг, мистрис Маколан, и привела с собой вторую жену Юстаса Маколана.

   В тот же момент, когда она произнесла слова "...вторую жену Юстаса Маколана", этот несчастный с криком ужаса соскочил с кресла, точно она поразила его. В то же мгновение мы увидели в воздухе голову и туловище, совершенно лишенное ног. Через минуту это страшное существо опустилось на руки, точно обезьяна. Потом с удивительной быстротой он в несколько прыжков очутился у камина. Здесь, прижавшись в тени, дрожа от страха, он бормотал десятки раз:

   - О, пожалейте меня, пожалейте!

   К этому-то человеку пришла я за советом, у него хотела я просить помощи в случае нужды!

  

   Потеряв всякую надежду и, говоря откровенно, сильно испуганная, я прошептала мистрис Маколан:

   - Вы были правы, я виновата, пойдемте отсюда. Слух у Мизеримуса Декстера был тонок, как у собаки.

   Он услышал мои слова.

   - Нет, - сказал он, - войдите сюда со второй женой Юстаса Маколана. Я джентльмен и должен извиниться перед ней. Я изучаю человеческую натуру и хочу ее видеть.

   Человек этот, казалось, совершенно преобразился. Он говорил приятным голосом и вздохнул истерически, точно женщина после сильного припадка слез. Он пришел в себя, или любопытство оживило его. Когда мистрис Маколан спросила меня, хочу ли я уйти теперь, когда припадок его закончился, я ответила:

   - Нет, я готова остаться.

   - К вам снова возвратилась вера в него? - спросила она меня своим беспощадно насмешливым тоном.

   - Испуг мой прошел, - ответила я.

   - Мне очень жаль, что я напугал вас,- заговорил голос у камина. - Многие находят, что я временами схожу с ума. Вы пришли, кажется, как раз в такое время. Я, сознаюсь, немного мечтатель. Мое воображение Бог знает куда заносит меня, и я говорю и делаю странные вещи. В подобных случаях все, что напоминает мне об этом ужасном процессе, заставляет меня переноситься в прошлое и испытывать невыразимое нервное страдание. Я человек чрезвычайно чувствительный и вследствие этого (в таком свете, как наш) несчастный человек. Примите мои извинения и войдите сюда обе, войдите и пожалейте меня.

   В настоящую минуту даже ребенок не мог бы бояться его, он подошел бы к нему и пожалел его.

   В комнате становилось все темнее и темнее. Нам едва было видно прижавшуюся у камина фигуру Декстера, и более ничего.

   - Разве мы останемся в темноте? - спросила мистрис Маколан. - Или ваша новая знакомая увидит вас при свете вне вашего кресла?

   Он тотчас же схватился за висевший у него на шее металлический свисток, поднес его к губам, и вслед за тем раздались резкие, точно птичьи, звуки. Через несколько минут из дальних комнат послышались в ответ точно такие же.

   - Ариель идет, - сказал он. - Успокойтесь, мама Маколан, Ариель сделает меня приличным, чтобы предстать перед очами молодой леди.

   Он в несколько прыжков удалился в самый темный конец комнаты.

   - Подождите минутку,- сказала мне мистрис Маколан, - вам предстоит еще новый сюрприз, вы сейчас увидите "изящную Ариель".

   Мы услышали тяжелые шаги в круглой комнате.

   - Ариель! - произнес Мизеримус Декстер нежным тоном.

   К величайшему моему удивлению, грубый мужской голос кузины в мужской шляпе, более похожий на голос Калибана, чем Ариеля, отвечал:

   - Здесь!

   - Мое кресло, Ариель.

   Женщина, так странно прозванная, отдернула занавеску, чтобы немного осветить комнату, и потом вкатила перед собой кресло. Она подняла Мизеримуса Декстера, как ребенка, но не успела она посадить его, как он выпрыгнул у нее из рук с радостным криком и очутился в своем кресле, точно птица на насесте.

   - Лампу и зеркало, - приказал он и, обращаясь к нам, прибавил: - Извините, что я обернусь к вам спиной. Вы должны увидеть меня только тогда, когда волосы мои будут приведены в порядок. Ариель, щетку, гребенку и духи!

   Держа в одной руке лампу, в другой зеркало, а щетку с гребенкой в зубах, предстала передо мною Ариель. Теперь я впервые увидела это круглое лицо без всякого выражения, мрачные бесцветные глаза, толстый нос и подбородок. Это было полуживое существо, наполовину не развившееся, безобразное животное, в матросской куртке и тяжелых мужских сапогах, только старая красная фланелевая юбка и сломанный гребень в льняных волосах обнаруживали в ней женщину; это была та самая неприветливая особа, которая впустила нас в дом.

   Этот диковинный камердинер, собрав все туалетные принадлежности, подал зеркало своему не менее диковинному господину и сам принялся за дело.

   Она расчесала гребнем, щеткой, напомадила и надушила кудрявые волосы и шелковистую бороду Мизеримуса Декстера с удивительной ловкостью и быстротой. Молча, с тупым взором и неуклюжими движениями исполняла она свое дело в совершенстве. Калека внимательно наблюдал в зеркале за каждым ее движением. Он был слишком поглощен этим занятием, чтобы говорить, и, только когда Ариель, окончив прическу, остановилась перед ним и повернула свое круглое лицо в нашу сторону, он сказал, не оборачивая головы, так как туалет его был еще не совсем окончен:

   - Мама Маколан, как зовут вторую жену вашего сына?

   - Зачем нужно вам знать ее имя? - поинтересовалась моя свекровь.

   - Затем, что я не могу называть ее мистрис Юстас Маколан.

   - Почему это?

   - Это напоминает мне другую мистрис Юстас Маколан. А если я вспомню страшные гленинчские дни, мое спокойствие пропадет, и я снова буду бесноваться.

   Услышав это, я поспешила вмешаться.

   - Меня зовут Валерия, - сказала я.

   - Римское имя, - заметил Мизеримус Декстер. - Оно мне нравится. В моем собственном имени есть тоже нечто римское, и я сам походил бы на римлянина, если бы у меня были ноги. Я буду называть вас мистрис Валерия, если это не будет вам неприятно.

   Я поспешила уверить его, что для меня в этом нет ничего неприятного.

   - Очень хорошо,- сказал Декстер.- Видите ли вы, мистрис Валерия, лицо стоящего передо мною существа?

   Он указал зеркалом на свою кузину так небрежно, как на собаку, и она со своей стороны не более собаки обратила внимание на его презрительное выражение. Она совершенно спокойно продолжала расчесывать его бороду.

   - Это лицо идиота, не правда ли? - продолжал Мизеримус Декстер.- Посмотрите на нее. Она более походит на растение, чем на человека. Капуста в огороде представляет более жизни и выражения, чем эта девушка в настоящую минуту. Вы не поверите, что в этом полуразвитом существе кроется ум, привязанность, гордость, преданность.

   Мне совестно было отвечать ему, но совершенно напрасно! Странная девушка продолжала невозмутимо заниматься бородой своего господина, не обращая ни на что внимания.

   - Я открыл в ней любовь, гордость, преданность и другие чувства,- распространялся Мизеримус Декстер.- У меня хранится ключ к этому дремлющему уму. Великая мысль! Смотрите на нее, пока я буду говорить. (Я дал ей имя в минуту иронического настроения. Она привыкла к нему, как собака к ошейнику). Теперь, мистрис Валерия, смотрите и слушайте.

   - Ариель!

   Бессмысленное лицо бедного создания точно просияло.

   Механическое движение руки вдруг прекратилось, и рука с гребнем застыла в воздухе.

   - Ариель! Ты так хорошо научилась убирать мои волосы и душить мою бороду.

   Лицо ее еще более просветлело.

   - Да, да, да! - ответила она поспешно. - И вы говорите, что я хорошо это делаю, не так ли?

   - Да, я это говорю. А желала бы ты, чтобы кто-нибудь другой делал это за тебя?

   В глазах ее засветились огонь и жизнь. В ее мужском голосе появились мягкость, нежность, которых я в нем еще не замечала.

   - Никогда никто не будет исполнять этого вместо меня, - сказала она с гордостью. - Никто не дотронется до вас, пока я жива.

   - Даже эта леди? - спросил Декстер, указывая на меня.

   Ее глаза мгновенно засверкали, и в порыве ревности, грозя мне гребнем, она резко воскликнула:

   - Пусть попытается! Пусть дотронется до вас, если посмеет!

   Декстер залился ребяческим смехом.

   - Довольно, моя нежная Ариель,- сказал он.- Мне не нужен более твой ум, возвратись к своему обычному состоянию. Окончи мою прическу.

   Она снова пассивно принялась за дело. Блеск ее глаз, грозное выражение лица мало-помалу исчезли. Минуты две спустя лицо ее было так же бессмысленно и тупо, как и прежде. Руки ее действовали так же механически, с такой же безжизненной быстротой, которая произвела на меня тяжелое впечатление сначала.

   Мизеримус Декстер казался вполне доволен результатом своего опыта.

   - Я полагал, что этот маленький эксперимент может вам показаться интересным, - сказал он. - Вы видите, что дремлющие умственные способности моей кузины подобны звукам, таящимся в музыкальном инструменте. Когда я дотрагиваюсь до него, он издает звуки. Она очень любит эти опыты, но величайшее наслаждение доставляют ей сказки, которые я рассказываю, и чем запутаннее, чем сложнее сказка, тем она довольнее. Это бывает чрезвычайно забавно, и я когда-нибудь доставлю вам это удовольствие. - Взглянув на себя в зеркало, он весело прибавил: - Теперь я готов. Можешь уйти, Ариель.

   Она вышла из комнаты, стуча своими тяжелыми сапогами и повинуясь ему, как вьючное животное. Я сказала ей "прощайте", когда она проходила мимо меня, но она не только не ответила, даже не взглянула на меня. Мои простые слова не произвели никакого впечатления на ее тупые чувства. Единственный голос, влиявший на нее, теперь молчал. Она снова обратилась в бессмысленное и безжизненное существо, отворившее нам калитку, пока Мизеримусу Декстеру не заблагорассудится снова заговорить с нею.

   - Валерия! - сказала мне свекровь. - Наш скромный хозяин ждет, чтобы ты высказала о нем свое мнение.

   Пока внимание мое было обращено на его кузину, он повернул свое кресло так, что находился прямо перед нами и свет лампы падал на него. Описывая его внешность при изложении процесса, я невольно руководствовалась впечатлением, которое он произвел лично на меня. Теперь я увидела перед собой живое, умное лицо, большие светло-голубые глаза, блестящие каштановые курчавые волосы, белые тонкие руки, великолепную шею и грудь. Уродство, уничтожавшее мужественную красоту головы и груди, было скрыто от взоров пестрой восточной одеждой, накинутой на кресло в виде покрывала. На Декстере была надета черная бархатная куртка, застегнутая на груди большими малахитовыми пуговицами, и кружевные манжеты, бывшие в моде в прошлом столетии. Может быть, вследствие недостатка опыта, но я не видела в нем никаких признаков сумасшествия и ничего отталкивающего, когда он смотрел на меня теперь. Единственный недостаток, который я заметила в его лице, заключался в морщинах у внешних уголков глаз, как раз у висков, появлявшихся, когда он смеялся или улыбался, и представлявших странный контраст с его почти юношеским лицом. Что же касается прочих черт лица, то рот его, насколько позволяли его видеть усы и борода, был небольшой и тонко очерченный. Нос строго греческий, может быть, слишком тонок в сравнении с полными щеками и высоким, большим лбом. Смотря на него глазами женщины, а не физиономиста, я могу сказать, что он был чрезвычайно красив. Живописец избрал бы его моделью для Святого Иоанна. А молодая девушка, не зная, что скрывается под восточной одеждой, увидев его, сказала бы мысленно: "Вот герой моих мечтаний".

   - Что же, мистрис Валерия, - спросил он спокойно, - пугаю я вас теперь?

   - Конечно нет, мистер Декстер.

   Его голубые глаза, большие, как у женщины, и ясные, как у ребенка, устремились на мое лицо с таким странным выражением, которое заинтересовало и вместе с тем смутило меня.

   В этом взоре появлялись то сомнение, тревожное, мучительное, то явное одобрение, открытое и неудержимое, так что тщеславная женщина могла бы вообразить, что с первого раза очаровала его. Потом вдруг новое чувство овладело им. Глаза его полузакрылись, голова опустилась, и он сделал руками жест, выражавший сожаление. Он забормотал что-то про себя, очевидно, преследуя тайную и печальную нить мыслей, уносивших его далеко от настоящего, и все более и более погружаясь в воспоминания прошлого. Иногда я могла разобрать некоторые слова. Мало-помалу я стала понимать, что происходило в уме этого странного человека.

   - Лицо намного прелестнее,- расслышала я,- но фигура далеко не так красива. Чья фигура могла быть красивее ее? Есть что-то, напоминающее ее очаровательную грацию. В чем же именно сходство? Может быть, в манерах, в движениях? Бедный, несчастный ангел! Какая жизнь, и какая смерть!

   Он, по-видимому, сравнивал меня с жертвой яда, первой женой моего мужа. Его слова подтверждали мои предположения. Если это справедливо, покойница, значит, пользовалась его расположением. Этого нельзя было не заметить по его тону: он восхищался ею при жизни и оплакивал ее смерть. Предположим, что я посвятила бы в свои планы это странное существо, что выйдет из этого? Выиграю я или потеряю через сходство, которое он, казалось, открыл во мне? Утешает ли его мой вид? Или, напротив, огорчает? Я с нетерпением желала услышать что-нибудь о первой жене моего мужа. Но ни слова не сорвалось более с его уст. Новая перемена произошла в нем. Он вдруг поднял голову и осмотрелся вокруг, как человек, внезапно пробужденный от глубокого сна.

   - Что сделал я? - спросил он. - Неужели я опять дал волю своему воображению? - Он весь задрожал. - О, этот гленинчский дом!- пробормотал он как бы про себя.- Неужели мысль о нем никогда не покинет меня? О, этот гленинчский дом!

   К моему величайшему разочарованию, мистрис Маколан прервала дальнейшие излияния.

   Что-то в тоне и выражениях, относившихся к дому ее сына, казалось, оскорбляло ее. Она резко и решительно прервала его:

   - Успокойтесь, друг мой, успокойтесь. Мне кажется, вы сами не знаете, что говорите.

   Голубые глаза его засверкали гневно. Он быстрым движением руки откинул волосы в сторону. В следующую минуту он схватил ее за руку, заставил наклониться к нему и зашептал ей на ухо. Он был сильно взволнован. Шепот его был достаточно внятен, чтобы я могла расслышать его слова.

   - Я не знаю, что говорю,- повторил он, устремив пристальный взор, но не на свекровь мою, а на меня.- Вы близорукая старая женщина! Где ваши очки? Посмотрите на нее. Неужели вы не видите сходства в фигуре, не в лице, с первой женой Юстаса?

   - Чистая фантазия! - возразила мистрис Маколан. - Я не вижу ничего подобного.

   - Тише,- прошептал он, с нетерпением оттолкнув ее, - она услышит.

   - Я слышала, что вы оба говорили,- сказала я.- Вам нечего стесняться при мне, мистер Декстер. Вы можете говорить свободно. Я знаю, что муж был уже женат, и знаю ужасную смерть его первой жены. Я читала о процессе.

   - Вы знаете жизнь и смерть мученицы! - воскликнул Мизеримус Декстер. Он вдруг подкатил свое кресло ко мне, почти нежно склонился и с глазами, полными слез, сказал мне: - Никто не ценил ее по достоинству, кроме меня одного. Никто, никто!

   Мистрис Маколан с нетерпением направилась в другой конец комнаты.

   - Когда вы будете готовы, Валерия, скажите мне,- произнесла она.- Нельзя так долго заставлять ждать людей и лошадей в этой открытой местности.

   Я была очень заинтересована разговором с мистером Мизеримусом Декстером и нетерпеливо ожидала продолжения разговора, чтобы в эту минуту оставить его. Я сделала вид, что не слышала замечания мистрис Маколан. Я как бы нечаянно положила руку на его кресло, намереваясь удержать его поближе к себе.

   - Вы показали на суде, как высоко ценили бедную леди,- сказала я.- Я уверена, мистер Декстер, что вы имеете особый взгляд на ее таинственную смерть.

   Он все время смотрел на мою руку, лежавшую на подлокотнике кресла, но тут вдруг поднял глаза и посмотрел на меня сердито и подозрительно.

   - Почему вы думаете, что у меня особый взгляд на это дело? - спросил он угрюмо.

   - Я поняла это из отчета о процессе,- отвечала я.- Лорд-адвокат при передопросе выразился почти в тех же самых словах, какие я сейчас употребила. Я не имела ни малейшего намерения оскорбить вас, мистер Декстер.

   Лицо его также скоро просветлело, как и омрачилось. Он улыбнулся и положил свою руку на мою. От прикосновения его мне стало неприятно. Я почувствовала, как все нервы точно задрожали во мне, и невольно отдернула руку.

   - Прошу извинения,- сказал он,- если я вас не понял. Да, я действительно имею особый взгляд на эту несчастную леди.- Он замолчал и пытливо взглянул на меня. - А вы, - спросил он, - также имеете особый взгляд на жизнь или смерть?

   Я была сильно заинтересована и жаждала многое услышать. Надеясь, что, говоря с ним откровенно, вызову его на большую откровенность, я отвечала:

   - Да.

   - И вы сообщили кому-нибудь об этом? - продолжал он.

   - До настоящей минуты ни одному живому существу, - ответила я.

   - Это очень странно,- произнес он, внимательно всматриваясь в мое лицо.- Вы не можете питать участия к умершей женщине, которую никогда не знали. Почему задали вы мне этот вопрос именно теперь? Вы приехали ко мне с какой-нибудь целью?

   - Да, с целью,- отвечала я правду.

   - В ней есть что-нибудь, относящееся к первой жене Юстаса Маколана?

   - Да.

   - К чему-либо, случившемуся во время ее жизни?

   - Нет.

   - К ее смерти?

   - Да.

   Он вдруг с диким отчаянием всплеснул руками и потом сжал ими голову, точно внезапно пораженный тяжелым ударом.

   - Я не могу более слышать об этом сегодня,- сказал он. - Я отдал бы все на свете, чтобы узнать, в чем дело, но я не смею. Я могу потерять всякую власть над собой, Я не в силах вызывать в памяти трагическое и таинственное прошлое и поднимать из могилы покойную мученицу. Вы слышали меня, когда пришли сюда? У меня необузданное воображение, оно уносит меня Бог знает куда, делает меня актером. Я разыгрываю роли некогда существовавших героев. Я вхожу в их положение, изучаю их характер, переношу на себя их индивидуальность и на время действительно становлюсь тем героем, которым себя воображаю. Я не могу преодолеть себя. Я должен все это проделать; если бы я не дал воли своему воображению, я сошел бы с ума. Я отдаюсь своей фантазии, и это продолжается несколько часов. После того я ослабеваю и нервы мои приходят в страшно напряженное состояние. Если в это время возбудить во мне печальные и тяжелые воспоминания, v меня начинается истерика, и я начинаю кричать. Вы слышали мои крики, вы не должны видеть меня в истерике. Нет, мистрис Валерия, вас, невинное отражение покойной, я не хочу пугать ни за что на свете. Не приедете ли вы ко мне завтра? У меня есть пони и кабриолет. Ариель, моя нежная Ариель, умеет править. Она приедет за вами к маме Маколан и привезет вас сюда. Мы поговорим завтра, когда я буду в силах. Я умираю от нетерпения выслушать вас. К завтрашнему дню я окрепну. Я буду вежлив, умен и общителен. Но теперь ни слова о том! Отложим этот слишком возбуждающий, слишком интересующий меня разговор. Я должен успокоиться, или мозг закипит у меня в голове. Музыка - лучшее наркотическое средство для возбужденного мозга. Мою арфу! Дайте мою арфу!

   Он быстро откатил свое кресло в дальний конец комнаты, мимо мистрис Маколан, возвращавшейся за мной.

   - Поедемте! - сказала раздражительно старая леди.- Вы видели его, и он сам достаточно выказал себя. Далее смотреть на него скучно и утомительно. Едемте.

   Кресло приближалось к нам значительно медленнее. Мизеримус Декстер действовал только одной рукой, в другой он держал арфу такой формы, какую я видела только на картинах. Струн на ней было немного, и инструмент был чрезвычайно мал. Это была старинная арфа, похожая на лиру муз и легендарных валлийских бардов.

   - Прощайте, Декстер,- сказала мистрис Маколан.

   Он сделал повелительный жест рукой.

   - Подождите,- сказал он,- послушайте мое пение. - Затем он обратился ко мне: - Я никогда не исполняю чужой музыки. Я сам сочиняю как слова, так и музыку. Я импровизирую. Дайте мне минуту подумать, и я сейчас сыграю вам свою импровизацию.

   Он закрыл глаза и опустил голову на арфу. Его пальцы слегка перебирали струны, пока он думал. Через несколько минут он поднял голову, взглянул на меня и сыграл прелюдию. Хорошая или дурная была музыка, я не берусь об этом судить. Это были дикие звуки, нисколько не похожие на новейшую музыку. То слышалась медленная восточная пляска, то строгая гармония, напоминавшая старинные Грегорианские гимны. Слова, последовавшие за прелюдией, были так же дики и несообразны с правилами искусства, как сама музыка. Они, как видно, были внушены случайностью, предметом песни была я. И прекрасным тенором, какой когда-либо случалось мне слышать, поэт мой пел обо мне:

  

   Зачем она пришла

   Напомнить об утрате,

   Напомнить мне покойницу

   Своей фигурой и походкой.

   Зачем она пришла?

   Не привела ль ее судьба

   Затем, чтобы вспомнить нам вместе

   Все ужасы прошлого?

   Чтоб вместе разгадать

   Все тайны прошлого?

   Не обменяемся ли мы

   Мыслями и подозрениями?

   Не привела ль ее судьба?

  

   Это будущность покажет.

   Скоро ночь пройдет,

   Скоро день наступит.

   Я прочту ее мысли,

   Она - мои.

   Будущность все покажет.

  

   Голос его затихал, пальцы едва касались струн. Взволнованный мозг нуждался в покое, и он нашел его. При последних словах его глаза медленно закрылись, голова опустилась на кресло, и он заснул, обняв свою арфу, как ребенок, прижав к груди новую игрушку.

   Мы тихонько вышли из комнаты и оставили Мизеримуса Декстера, поэта, композитора и сумасшедшего, погруженного в мирный сон.

  

   Внизу, в приемной, ждала нас Ариель, полусонная, полубодрствующая. Не говоря ни слова и ни разу не взглянув в нашу сторону, проводила она нас через темный сад и заперла за нами калитку.

   - Прощайте, Ариель, - сказала я, садясь в экипаж, но не получила никакого ответа. Только слышались тяжелые шаги, направлявшиеся к дому, и потом раздался шум затворившейся двери.

   Слуга между тем зажег у кареты фонари и, неся один из них в руках, заботливо светил нам, провожая нас через обломки, и благополучно вывел на большую дорогу.

   - Итак,- произнесла свекровь моя, спокойно усевшись в экипаж, - вы видели Мизеримуса Декстера; надеюсь, вы удовлетворены. Я готова отдать ему справедливость и признаться, что никогда еще не видала его таким сумасшедшим, как сегодня вечером. Что вы на это скажете?

   - Я не берусь оспаривать ваше мнение,- отвечала я, - но что касается меня, то я не нахожу его сумасшедшим.

   - Не находите его сумасшедшим после его неистового катания в кресле! - вскричала мистрис Маколан. - Не сумасшедший - после его комедии с несчастной кузиной! Не сумасшедший - после песни, которую он сочинил в честь вас, и, наконец, в заключение заснул в кресле. О, Валерия! Валерия! Как справедливо сказал мудрец о наших предках: "Слеп тот, кто не хочет видеть".

   - Извините меня, дорогая мистрис Маколан, я видела все, о чем вы сейчас упоминали, и я никогда в жизни не была так удивлена и поражена. Но теперь, когда первое изумление прошло и я могу спокойно все обдумать, я сильно сомневаюсь, чтобы он был сумасшедший в полном смысле этого слова. Мне кажется, он открыто выражает - правда, слишком резко и грубо - мысли и чувства, которых мы стыдимся как слабости и стараемся скрывать. Я сама, признаюсь, часто воображала себя другим человеком и испытывала при том величайшее удовольствие. Одно из любимых детских занятий, когда дети одарены воображением, это представлять себя феями, королевами и т. п. Мистер Декстер обнаруживает эту странность, как все дети, и если это признак сумасшествия, то он, конечно, сумасшедший. Но я заметила, что, когда его воображение успокаивается, он снова становится Мизеримусом Декстером и не считает себя более ни Наполеоном, ни Шекспиром. К тому же не мешает припомнить то, какую уединенную и скучную жизнь ведет он. Я не могу научно обосновать, какое влияние оказывает на него эта жизнь, но полагаю, что все его причуды можно объяснить чересчур возбужденным воображением, а его опыт над бедной кузиной, так же как и его пение-экспромт, не что иное, как следствие чрезмерного самолюбия. Я надеюсь, что такое признание не унизит меня в вашем мнении, и должна сказать откровенно, что это посещение доставило мне большое удовольствие и что Мизеримус Декстер серьезно заинтересовал меня.

   - Не хотите ли вы сказать этой ученой речью, что вы намерены еще раз навестить Декстера? - спросила мистрис Маколан.

   - Я не знаю, как буду относиться к этому завтра утром,- сказала я,- но в настоящую минуту я положительно решила еще раз увидеться с ним. Я имела непродолжительный разговор с ним, пока вы оставались на другом конце комнаты, который убедил меня, что он действительно может быть мне полезен...

   - Может быть вам полезен! В чем? - прервала меня свекровь.

   - В том, что стало целью моей жизни, дорогая мистрис Маколан, и что вы, к величайшему моему сожалению, не одобряете.

   - И вы хотите сообщить ему свои намерения, открыть вашу душу такому человеку?

   - Да, если я завтра буду придерживаться того же мнения, что и сегодня. Очень может быть, что это риск, но я должна рискнуть. Знаю, что я неосторожна, но осторожность не всегда помогает в таком положении, в каком нахожусь я.

   На это мистрис Маколан не возразила ни слова. Она открыла большую сумку и вынула оттуда коробочку спичек и маленький фонарик.

   - Вы вынуждаете меня показать вам последнее письмо вашего мужа из Испании. Я захватила его с собой. Из него вы увидите, бедный, увлекающийся ребенок, как сын мой относится к бесполезной и безнадежной жертве, которую вы хотите принести ради него. Зажгите огонь!

   Я охотно повиновалась ей. С той минуты, как я услышала, что Юстас отправился в Испанию, я жаждала узнать о нем что-нибудь, чтобы поддержать мой упавший дух после стольких разочарований и огорчений. К тому же я не знала, думает ли мой муж обо мне в своем добровольном изгнании. Надеяться же, что он сожалеет о своем необдуманном поступке, было, конечно, еще рано.

   Когда фонарик был зажжен и повешен на свое место между двумя передними стеклами кареты, мистрис Маколан подала мне письмо. Нет большего безумия, чем безумие любви. Мне стоило огромных усилий сдержаться и не поцеловать лист бумаги, к которой прикасалась дорогая рука моего мужа.

   - Начните отсюда, со второй страницы, - сказала моя свекровь, - здесь речь идет о вас. Прочитайте все с начала и до конца и, ради Бога, образумьтесь, пока еще не поздно!

   Я исполнила ее желание и прочла следующее.

  

   "Могу ли я писать о Валерии? Я д_о_л_ж_е_н, однако, писать о ней. Уведомьте меня, как она поживает, что делает, как выглядит. Я постоянно думаю о ней. Не проходит дня, чтобы я не оплакивал ее потерю. О, если бы она довольствовалась своим положением и не старалась открывать ужасной тайны!

   В последний раз, когда я видел ее, она говорила, что хочет прочесть отчет о процессе. Исполнила ли она это? Мне кажется - я серьезно говорю это, матушка, - что я умер бы от стыда и горя, если бы встретился с ней лицом к лицу после того, как она узнала о позоре, которому я подвергся, о постыдном подозрении, публично меня заклеймившем. Подумайте об этих чистых, ясных глазках, устремленных на человека, обвиненного и до конца не оправданного в низком и гнусном убийстве, и представьте себе, что должен чувствовать этот человек, если у него есть сердце и чувство стыда. Мне больно писать об этом.

   Неужели она все еще не отказалась от безнадежного предприятия, бедный ангел, ув