Меньшиков Михаил Осипович - Вечное Воскресение

разу 32. При возвышении же в степень изменение одного фактора разрушает всю систему. Можно ли причинность ставить в основу природы, если она охватывает лишь самый элементарный процесс ее? Этот аргумент Тейхмюллера едва ли опровержим. В последнее десятилетие возникло справедливое недоверие к дарвинизму и стремление заменить его более совершенными, аритмологическими теориями. То же произошло в области социологии, где особенно повлияла теория, легшая в основу учения Кетле. Одно время статистика сделалась как бы пророчеством; теория больших чисел и массовых явлений давала предсказания безошибочные, удивившие свет. Статистика, утверждавшая, что в данной стране каждый год с величайшим постоянством случается столько-то убийств, столько-то потерь и находок, столько-то болезней и т. п. - статистика наносила удар "свободней воле" и влиянию разумности. Из жизни и мироздания статистикой как бы изгонялось сознательное начало. Но в самое последнее время против Кетле выступил целый ряд ученых - у нас А. фон Эттинген, профессора Чебышев, Некрасов и другие. Чебышев открыл, что не столько "большое число", сколько независимость массовых процессов играет роль в теории средних чисел.

   Подводя итог этому научному движению, проф. Алексеев полагает, что "мы должны допустить существование особенной сверхфизической силы с разумными целеположениями, регули рующей массовые процессы... в смысле разумной и целесообразной изоляции их". Проф. Некрасов называет эту сверхфизическую силу "хотением" для животных и "свободною волею" для человека. Как отзвук этого движения, в России недавно появился целый ряд трактатов о свободной воле: епископа Антония Храповицкого, Н. Грота, Н. В. Бугаева, С. С. Корсакова, А. А. Токарского, И. Е. Астафьева, Н. А. Зверева. Профессор И. А. Некрасов вводит свободную волю в исправленную схему Кетле, как особую психическую силу, управляющую физическим импульсом. Эта сила - некая метафизическая воля, разлитая в органической жизни, - "сила выбирающая, распределяющая и размножающая" и в разумных существах - "свободная".

   Вот последнее слово научной мысли. Мне лично это движение кажется серьезным поворотом к Богу. После глубочайших соображений и изысканий люди мудрые приходят к открытию того, что ясно простым людям, к открытию некоей волшебной и чудотворной силы, живой и разумной, управляющей миром. Не мертвая эволюция, не беспощадный Рок, а сознательный Промысел составляет жизнь. Какая радость, если опять мы станем способными глядеть на естественное как на чудесное, на мир как на живое Чудо, на жизнь как на вечное воскресение. Какое это будет торжество над смертью!

    

  

   21 марта 1904 г.

   Милостивый Государь!

   Ваши фельетоны в "Новом Времени" всегда возбуждают во мне, как, вероятно и в других Ваших читателях, удивленье в обширности и основательности всех Ваших, особенно же богословских и философских, познаний и в уменье в прекрасном одушевленном слове применить их к насущным потребностям русского читающего общества.

   Прочитав же сегодняшний Ваш фельетон, в котором Вы выразили Ваш истинно христианский взгляд на войну и на значение христианства вообще для народного и государственного предстояния, в котором Вы раскрываете самые глубокие язвы нашей общественной жизни и в то же время так одушевляете и одобряете Ваших читателей и указываете им путь к подъему отечественного благосостояния во всех отношениях, - я не в силах отказать себе в потребности сердца поклониться Вам самым низким поклоном и выразить Вам глубочайшую признательность за Вашу истинно просвещенную, истинно христианскую и истинно патриотическую литературную деятельность.

   Вам от души преданный и усердный слуга Протопресвитер Иоанн Янышев

   (Иоанн Янышев, 1826-1920. Ректор Санкт-Петербургской духовной академии, протопресвитер придворного духовенства, духовник Царской семьи, член Святейшего Синода).

  

    

  

     В дни, когда страна объята бунтом, в разгар сатанинского со всех сторон ожесточения - грустный звон напоминает о Рождестве Христа, о колыбели вечного Младенца-Бога, о его вечной Деве-Матери, о всей этой прекрасной, благоуханной легенде, которую благороднейшие расы древности создали и сочли божественной. Чем восхитились две тысячи лет назад тонко-культурные греки и на что они променяли лучезарный Олимп? Чем увлеклись в христианстве железные римляне? За что изменили своему великому закону иудеи и изнемогшие от древности своего просвещения египтяне? Всех их пленила человечность христианства. Никогда не было дано более простой и счастливой темы: Дитя и Мать. В каждой семье повторяется та же легенда. В каждой семье именно из этого источника льется жизнь и любовь, и свет, и радость. Обожествление человеческой природы, доведение чистоты ее, красоты и святости до несказанного совершенства - вот практическая цель самой семейной и самой героической религии, какая есть на свете. "Будьте святы, как Господь ваш свят!" - писал Моисей. "Будьте совершенны, как Отец ваш небесный!" - говорил Христос. Заметьте разницу: святость заменяется совершенством, господство Божие - Его отцовством. Христианство возвращает человечество из рабства перед Создателем - в семью Отца, и весь мир со всею тварью объединяется одним родством. "Идите и проповедуйте Евангелие всей твари!"

   Это была последняя воля Христа, последний и, может быть, самый важный пункт его завещания человечеству. Смиренные галилейские нищие покорно, с восторгом, как бы на невидимых крыльях понеслись во все концы земли - вестниками самого благого закона, какой когда-либо проникал из таинственного центра мира в сознание человеческого рода. Этот закон во всяком чистом сердце звучит как благодатный гром: недаром детей души своей - апостолов - Христос называет "сынами грома". Их кроткий голос прогремел когда-то до такой степени внушительно, что для нас теперь невозможно себе даже представить, чтобы человечество совсем забыло учение Христа.

   Проповедано ли, однако, Евангелие? До сих пор, через девятнадцать веков, христианство еще не признано огромным большинством человеческого рода. По крайней мере две трети населения земли - не христиане. В то время, как магометанство делает огромные успехи, покоряя себе народы Африки, внедряясь в Индию и Китай, христианство всюду остановилось. Если кое-где оно имеет успехи, то при помощи средств, которые заставляют краснеть самих язычников... При отсутствии путей, телеграфов, почты, печати первые христиане заразили своим жаром весь тогдашний мир - несмотря на жестокие гонения. Теперь гонений нет. Есть неслыханные прежде способы пропаганды - и нет успеха. Почему это?

   Остановившись вширь, христианство обмелело и вглубь., Христианские народы не делаются из века в век все более христианскими: скорее наоборот. Не говоря о первых, классических веках, даже в недавние времена благочестие стояло выше. Всюду в христианстве заметен быстрый рост безверия. Церковь не только у нас, но всюду уступила первое место политике, науке, литературе, даже промышленности. Уже десятки миллионов людей на Западе официально записывают себя неверующими. Еще больше равнодушных - до такой степени, что им даже лень объявить себя вне церкви. Для тех, кто серьезно считает себя христианами, в подавляющем большинстве их культ - дело привычки, обычая, неискоренимой моды. Разве мы не носим брюк уже две тысячи лет, как восточные народы - их халаты? Для множества христиан их вера не более как национальная, сословная, даже партийная традиция. Эти лжехристиане не какою-нибудь записью в участке, а всею жизнью своею отрекаются от христианства. Из них аристократия считает свою родословную выше Евангелия, ибо в жизни своей руководствуется духом древних баронов и маркизов, а не апостолов. Ученое сословие выше Евангелия ставит свою науку, литераторы - литературу, промышленники - капитал. Как бы эти лжехристиане ни лицемерили, для всех ясно, что бесчисленные идолы заслонили Христа. Дворянин, профессор, романист, богатый купец в глазах общества выше священника и монаха. Христианские мученики и отцы церкви давно вытеснены из созерцания общества новым миром героев. В лучшем случае это Шекспиры, Гете, Дарвины, Моцарты, в худшем - Наполеоны и Ротшильды. От христианских мучеников, чьи имена мы носим, остался один звук пустой. Действительная жизнь и подвиг их не известны даже образованным христианам, даже священникам. И теперь в обществе есть прирожденные праведники, даже мученики, страдающие за веру, но они не обращают на себя внимания. Кто знает имена бывших заточенных десятки лет в Суздальском монастыре? Образцами подражания для христиан - как и в древнем язычестве - служат не апостолы, а люди карьеры, спортсмены, богачи.

   Спрашивается, кому же проповедано Евангелие и кому нет?

  

   Оно не проповедано не только китайцам, индусам, неграм, малайцам. Оно не проповедано великому множеству ученейших, образованнейших людей, цвету европейской интеллигенции - иначе трудно объяснить, почему же этот цвет не дает плода? Почему - за редкими исключениями - интеллигенция и у нас, и за границей идет на службу всевозможному хищничеству против самых священных прав народных?

   Заглянем в центры общества, в души центральных носителей могущества человеческого. Возьмем недавно скончавшуюся королеву всесветной империи, возьмем папу, "наместника Христа". Проповедано ли им Евангелие? Позволительно усомниться в этом. Иначе, будь королева Виктория действительно просвещена Евангелием, не было бы согласия ее на безобразное нападение Англии на республику буров, не было бы этих потоков человеческой крови, что все текли с острия пера, которым она подписывала объявление войны. Старая, дряхлая императрица, мать, бабушка, прабабушка королей и принцев, полвека носящая корону, увенчанную крестом, она могла бы в самом деле вспомнить об этом кресте, символе всепрощающего милосердного Бога. Она могла бы в крайнем случае отречься от престола, но не согласиться на гнуснейшее из преступлений - обдуманную, массовую резню слабого народца. По крайней мере, нельзя представить на ее месте ни одной истинной христианки - ни св. Варвары, ни св. Екатерины, которые согласились бы подписаться под манифестом об этой войне. У Виктории духовником служил Фаррар, человек страшно ученый, утонченный богослов. Он изучил до тонкости и одежду Христа, и головной убор, и оттенки стиля, каким говорили апостолы. Но все же едва ли Евангелие ему было проповедано. Иначе он на коленях вымолил бы у королевы несогласие на войну. Он отказался бы торжественно от своего места духовника, от всяких званий и почестей, которыми был обременен, - он закричал бы на весь мир, но, как христианин, не согласился бы на подобную войну. А он согласился. В те минуты, когда несчастная коронованная старуха мучилась стыдом и совестью за гибель тысячей христиан в Африке, ученейший проповедник утешал ее - и, наверное, оправдывал от имени Иисуса Христа...

   Нет, этому "фарисею и книжнику" слово Иисусово проповедано не было.

   Не проповедано было оно и тому глубокому старику под тройной короной, что называл себя наместником Христовым на земле, отцом народов. Если бы он был просвещен Евангелием, он не сидел бы у себя в 11000 роскошных залах Ватикана среди райского сада и чудес искусства. Он вспомнил бы последний завет Христа: "Идите и проповедуйте Евангелие", и пошел бы, своими старческими ногами, per pedes apostolorum (Апостольскими стопами (лат.).), не беря - как велел Христос - ни посоха ни сумы, - пошел бы в образе нищего по всему свету, к императорам и королям, и к той же несчастной Виктории - и сколько сил хватило бы говорил бы им об истинной воле Христовой - о прощении врагам, о любви к ближним, о блаженстве смиренных, кротких, миротворцев...

   Сознавая, как эта жизнь ничтожна, не приходила ли вам хоть раз в голову мысль посвятить остаток жизни самому великому, какое есть на свете, делу? Не казалось ли вам, что таким великим делом была бы проповедь Евангелия? Если это случилось с вами, вы, наверное, ощущали в душе тайный голос, говорящий: "Кому ты хочешь проповедовать? Проповедуй прежде всего себе!"

   Проповедано ли Евангелие мне, вам, обществу, среди которого мы живем? Стоит задать себе этот вопрос и вспомнить всю свою жалкую жизнь - страшно грубую и темную, чтобы с чрезвычайною ясностью увидеть в себе истинного язычника. Каждый из нас когда-то учил слово Божие и читал Его, и все же каждый чувствует, что оно совсем неизвестно, не проповедано. Едва-едва как будто что-то запало в сердце и иногда шевелится, как будто развертывается, растет, но с невообразимой медленностью, так что только на протяжении ряда лет чуть-чуть заметно изменение в характере, да и то, может быть, это иллюзия. Вот когда вы чувствуете себя язычником, вместо того чтобы проповедовать другим, избираете более скромное решение: немножко просветить себя. Стоит взять в руки знакомый томик и развернуть его, чтобы убедиться, что мы его совсем не знаем.

  

   ...Священное Писание заключает в себе нечто священное - по мудрости и красоте, - это unicum, ничем незаменимый, и каждая душа человеческая непосредственно должна приложить жаждущие уста к источнику живому и пить, сколько хочет. Как нельзя заменить слепому глаза, глухому - уши, так нельзя никому на свете, ни священнику, ни папе, заменить непосредственное слово Христа. Оно должно каждым читаться с самого детства. Оно должно учиться наизусть, как и все действительно великие произведения, поэмы, формулы, законы природы.

   Нынче господствует глупый взгляд, будто заучивание наизусть не нужно, будто ученик должен "своими словами" передать то, что он должен знать. Но это колоссальнейшая из нелепостей, которыми столь богата новейшая педагогия. Именно великие знания нельзя знать иначе как наизусть, ибо форма их безусловно неотделима от мысли. Целые тысячелетия у всех культурных народов школа была основана на заучивании наизусть: учили немногое, бесспорно казавшееся важным, но зато внедряли в душу целиком, прививали его органически, в самую ткань сознания. Так евреи учили Библию, греки - Гомера, индусы - свои сутры, китайцы - философов, средневековые европейцы - Аристотеля. И этим методом народы делались образованными. Познание не скользило по их душе, а входило в самый образ их, преображая его. При умножении знаний, вы скажете, трудно усваивать их наизусть, но школа должна отделять значительное от ничтожного. Памяти человеческой всегда хватит на то, что ей нужно знать. Пределы памяти вообще громадны. У индусов необъятная литература передавалась целые столетия устно. Если память нынешних людей слаба, то именно от отсутствия упражнения, от неразвития, подчас самого жалкого. В старинные времена, когда в школах и дома налегали на память, она постепенно делалась атлетической, и школяры одолевали без труда то, перед чем пасуют нынешние студенты. Правда, заучивали не всегда понимая. Но для образования вовсе нет нужды понимать все, что учишь. Это тоже одна из педагогических глупостей - добиваться ясного понимания всего, что нужно знать. Сколько ни бейтесь, ясного понимания от ребенка не получите. Разве сам учитель серьезно понимает, почему, например, единица, деленная на нуль, равно бесконечности? Величайшие умы довольствуются приблизительным пониманием. Как результат знания, понимание приходит позже своего материала. Непонятное, но вошедшее в память иной раз выяснится потом, в сочетании с другими знаниями, и именно их выяснить лучше, чем они сами. Это особенно приложимо к религии и поэзии: их символы становятся разумными лишь в совокупности их. Разум Евангелия раскрывается не с первой строчки, а из долгого и глубокого проникновения. Вспомните, что сам Христос не в силах был добиться быстрого понимания даже от избранных двенадцати. На всем протяжении Евангелия до самой смерти Спасителя, и даже после смерти до Вознесения, Ему приходилось испытывать боль непонимания учеников Его. Потребовалось уже после смерти Христа ниспослание Духа Божия, то есть особенной благодати прозрения, хотя следы непонимания заметны и в деяниях апостольских, и в посланиях, особенно у Павла. Только тогда, когда исчез Учитель и каждое слово Его сделалось бесконечной драгоценностью, когда стали в точности припоминать, собирать, записывать, вдумываться, тысячу раз останавливаться и заучивать таким образом наизусть, - только тогда как бы сошел дух сознания, умножилась вера и ученики почувствовали, что они сами обладают тем, что посланы передать "всей твари".

   Выучить Евангелие наизусть - для этого достаточно нескольких недель. Но это еще не будет значить, что Евангелие вам проповедано. Вам будет доступна только буква учения, "мертвая" буква, а животворящий дух его должен сойти на вас. Смысл Евангелия, что едва-едва колеблет наши сердца, не будучи в состоянии часто сдвинуть ни единой, самой мелкой привычки, этот смысл, воистину понятый, глубоко волновал бы нас, как волновал душу Христа и учеников Его, приводил бы в блаженство, толкал бы на мученическую смерть. В древних учениях, кроме преподаваемого толпе закона, изучавшегося наизусть, среди жрецов поддерживалось тайное, эзотерическое учение. Поддерживался секретный культ достижения избранными и посвященными, в мере сил человеческих, того истинного смысла откровения, какой достигается не чтением, не заучиванием только, а продолжительным пребыванием мысли в человеческой душе, созреванием ее и расцветом.

  

   Мы живем в знаменательную эпоху в истории: Евангелие становится доступным, как книга, для масс народных. До последнего времени не только в России, но и в католических странах Евангелие, в сущности, не было проповедано народу. Читаемое лишь в церкви и на языках древних, читаемое отрывками и вкривь и вкось толкуемое, оно не могло сделаться достоянием народа. Между человечеством и Евангелием стояло средостение в лице духовенства. Источник воды живой, воды небесной достигал до масс лишь процеженный сквозь фильтр книжников и первосвященников, которые, как люди, могли с Евангелием сделать то же, что сделали библейские книжники с Библией, - не усилить, а ослабить врученную им благодать. Все чудовищные извращения христианства произошли в значительной мере оттого, что первоисточник христианства - слова Христа - был не общедоступен. Это все равно как какая-нибудь хитрая машина: пока она в руках немногих, для остальных кажется непонятной и потому чудесной. Как только она сделается доступной - все убеждаются в ее естественности. Волшебство отходит вместе с ложными представлениями о вещи, и истина оказывается бесконечно проще, нежели все фантастические догадки.

   Теперь для Евангелия наступает новая эра: святая книга делается народной. Недалек день, когда десятки и сотни миллионов людей услышат Иисуса из уст в уста и будут в состоянии слышать Его, сколько захочется. Это факт в истории, как мне кажется, огромного значения. Это более, нежели открытие Америки. Человечеству (по крайней мере русскому) открывается новый мир нравственной мысли, открывается Христос, открывается блаженная область жизни - Царство Божие внутри нас. Нет сомнения, что огромное большинство сердец народных, как и сердец образованного класса, окажутся почвой бесплодной для слова Божия, но то драгоценно, что это слово дойдет наконец и до рассеянных бесчисленных оазисов, до талантливых и чистых душ среди народа. И давши плод сторицею, Евангелие может войти в жизнь народную тем же оживляющим, одухотворяющим началом, каким вошло в жизнь протестантских стран.

   Я не думаю, чтобы евангельская истина могла быть познана только из Евангелия. Еще до Христа к его же закону приходили - хоть и не с такою решительностью - пророки. Ведь сама природа - первый проповедник Бога, "небеса поведают славу Божию". Вполне определенно нравственная правда христианства выразилась еще в язычестве: в учениях Зороастра, Будды, Лао-Цзы, Сократа, стоиков. В глубине масс народных, когда жизнь их слагалась в формы вполне здоровые, неизбежно возникала та самая правда жизни, которую принес Христос. Многие дикие и полудикие народцы поражают путешественников своею необычайною правдивостью, честностью, незлобием, бескорыстием и благородством. В их жизнь и самые души как бы уже вложен вечный закон Христа, и миссионерам остается не учить, а порою учиться у них. Правда христианства и не была бы правдой, если бы не была вечной - необходимой не только в будущем, но и в прошлом. Отец Небесный не мог, конечно, оставить род человеческий без внушения этой правды в течение тысячелетий до Христа. Следует признать, что со стороны Отца всегда было сделано все от Него зависящее, чтобы мы были добрыми и блаженными. Христос пришел только "исполнить закон", по Его же выражению: не объявить нам некую новую, только что раскрытую тайну жизни, а подтвердить всегда открытую волю Отца, еще раз и окончательно провозгласить то, что дано от века. Откровение Иисуса состоит в указании закона, действовавшего искони, но не сознаваемого или забытого. Но мы должны признать, что из всех Божественных внушений, нам доступных - через природу, историю, мудрецов и пророков, - особенно для нас пленительною силою отличается Евангелие Христа. Мы еще далеки от понимания его - иначе жизнь наша была бы иною, но одно предчувствие истины, таящейся в словах Христа, нас делает праведными более, нежели все другие источники Богопознания. В стремлении к Богу основным руководителем пусть будет еще так мало принятый нами Христос и его так мало проповеданное Евангелие.

  

    

   Древние думали, что спасает вера. И я думаю, это условие осталось не менее нужным и теперь. Вера есть сознание идеала, она есть горячая надежда, напряженная до любви. Я думаю, это прекрасное настроение необходимо и теперь, как ясная погода духа, как здоровый климат его. Но наш век верует только в коротенькие, мгновенные вещи: в "факт" - научный или политический, все равно, - несмотря на то, что все философии, основанные на факте, рвутся как паутина. Древние поступали правильнее, связывая свою веру с вечностью. Я думаю, вечность осталась и до сих пор, и ее хватит на все поколения. Кроме мгновенных фактов, существует еще факт бесконечный, безбрежный и не только не менее реальный, чем все остальные мгновенные факты, но единственно реальный, единственно неизменный, тогда как все остальное исчезает как дым. Отрицать Вечность нельзя: она есть, стало быть, следует вводить ее в состав своей жизни или, если нельзя вместить необъятное в ничтожное, то следует поступить обратно: свою ничтожность следует вместить в вечное.

   Вечное кажется непостижимым, но мы чувствуем, что оно не ниже наших способностей постижения, а выше, и что коренная сущность его связана с природою нашего разума; мы знаем, что эта сущность проникает в нас и мы сами для себя загадка, как и все, что нас окружает. Страшная интересность этой загадки, глубочайшее ее значение чувствуется всеми, кто только думает о них, и не признавать этого нельзя. Человек не замечает воздуха, рыба воды: слишком объемлющая и проникающая стихия неприметна, хотя она - все. Но не замечая воздуха, мы знаем о нем, как знаем об эфире, об электричестве. Не замечая Вечности, мы ощущаем ее присутствие; и если бы мы не были столь раздерганы, рассеянны, растленны, мы, как целомудренные варвары, дети пустынь, вдумчиво глядели бы на небо и вслушивались бы в его мысль. Знать и ежеминутно чувствовать, что есть великая тайна, которая должна же когда-нибудь раскрыться, - знать это и не верить - нельзя.

   Как земное тяготение удерживает почву, воду, атмосферу, мир растительный и животный, так духовная жизнь людей поддерживается тяготением к вечности, отовсюду окружающей и стерегущей нас. Как только присутствие этого величайшего из явлений, факта фактов, ускользает от внимания, человек начинает заблуждаться. Как бы убедившись, что он не понимает ни вселенной, ни атома, ни движения, ни силы, ни материи, ни сознания, - убедившись, что все первоначальные стихии необъяснимы, человек обращается разумом к миру условному, окружающему его маленькое существо в природе. Здесь разум вступает в свои права и одерживает "блестящие победы". Не понимая элементов, он удовлетворительно разбирает отношения между ними и способен мысленно поставить их во всевозможные отношения. Как с алгебраическими знаками х, у, z и т.д. можно производить какие угодно выкладки, подставляя условные значения, так и с вечными "неизвестными" стихиями: допустив те или иные свойства; можно сочетать их всевозможным образом. Получаются результаты самые несхожие, иногда мыслимые, иногда мнимые, иррациональные. Эти результаты называются философскими системами и теологиями.

   Чаще всего результаты эти ничто иное, как "бред души больной" и "пленной мысли раздраженье". Но нельзя эти грезы души считать праздными. Они представляют собою самую возвышенную работу духа. Увлекая на время одно или несколько поколений, метафизические системы дают им иллюзию откровения, высокое счастье верить, что они совпадают с душою мира, сливаются с вечностью. Пусть пройдут века очарования, и то, что пленяло предков, покажется ложным и скучным для потомства, - система мысли сделала свое дело: осчастливила свою эпоху, и потомство повторит по-своему это творчество веры. Когда галлюцинация старого верования исчезнет и на ее месте останется пустота, обычный мир вещей, мир призрачный, постоянно исчезающий и нарождающийся, человек видит, что это та же иллюзия, та же "майя" буддистов, где душа тщетно ищет себе опоры. Отказавшись от философской иллюзии, где все казалось понятным, человек погружается в действительность, основы которой безусловно непонятны. Стремление понять их снова заставляет человека обратиться от мелочей и отношений к основаниям все более общим и постепенно доводить его до новой метафизической системы. Снова вечность входит в душу человека, и душа вырастает снова до пределов вселенной. Каковы бы ни были символы и внешние средства культа Вечности (эти символы зависят от местных условий, времени и народа), под символами, пока они живы для народного воображения, скрывается великое, безмерно радостное настроение - вера. Умирает народ, умирает язык его - не только язык понятий, но и язык представлений, образов - и вместе со смертью символов гибнет и древняя религия, как гибнет картина, когда выцветают ее краски. Полотно осталось, но на нем уже ничего не видно. У нового поколения новые средства сознания, новый язык идей и чувств, новые, только ему понятные символы - и вот на том же полотне потомство создает новую картину Вечности и картину эту признает за действительность. Этот момент искренней, молодой веры - самый прекрасный в жизни человечества. Как птица, свившая себе наконец гнездо, дух человека водворяется во вселенной и отдыхает от давящей тесноты эфемерных, земных явлений. Только в Вечности простор и свобода...

   Вера составляет продукт утонченной душевной работы целого народа, эпохи, культуры. Это - общая душа огромной массы людей. Слияние с этой общей душой вашего отдельного сознания, раз оно искренне, дает стихийное счастье, руководящее всей жизнью, до гроба, и продолжающее еще при жизни существование ваше до пределов вечности. Стихия не умирает, человечество живет без конца, мир бессмертен - и отлившийся в его формы дух чувствует себя частью этого бессмертного существа. Одно уже предположение, что жизнь не только в нас, но и кругом нас, что все живет, все сливается в мирообъемлющей силе, дает утешение. Человек мирится с тленностью своего личного существования: он начинает чувствовать, что с его смертью исчезнет только случай, а явление будет продолжаться. На смену человеку явятся бесчисленные поколения, которые повторят каждый момент его жизни бесконечное число раз; на земле не исчезнет сознание, не исчезнут любовь, воля, радость, и стремление к Вечности. Все то, что человеку в себе истинно дорого - останется: исчезнет в сущности чуждое и постороннее человеку - его тело, которое он так мало знает при жизни. В свободном состоянии наше сознание выражается понятием не "я", а каким-то вневременным, миропроникающим ощущением бытия, независимо от меня или вас. На самом деле душа у всех и всего одна, и мы, наши тела, как более или менее тусклые рефракторы, лишь сосредоточиваем в отдельных фокусах лучи одного великого мирового Света. Нам кажется, что это мы - творцы своей искорки, в нас горящей, а в сущности эта искорка только часть мировой души, которая не умирает. Пусть не сохранится память о нас, пусть мы заснем, перестанем чувствовать, но наше чувство, наше сознание будут продолжать жить в своем вечном источнике. Мир, нас произведший, не может не производить совершенно таких же, как мы; раз мы чувствуем свое торжество с производящей силой мира, мы вместе с нею будем жить вечно во всех ее изменениях. Слышит ли нас Вседержитель? Надо верить, что Он слышит, потому что Он во всем и в нас, и мы в Нем. Если капля влаги подернута пылью земною, она уже не отражает солнца или отражение получается тусклое. Если человек физически развращен, порабощен дурным, болезненным инстинктам, сознание вечности в нем бледно, в душе его, как в тусклом стекле, мировой свет не сосредоточивается в фокусе, не дает пламени.

   Отмирание религий и философских систем не доказывает недостижимости их исканий. Обыкновенно утверждают, что верховная тайна мира безусловно недоступна, но если бы это было так, не стоило бы и тревожиться о такой тайне: она никого бы не привлекла. Но она влечет к себе, и влечет только потому, что она не вполне тайна: как идеал, она хоть на мгновения открывается людям - в меру их душевной силы и чистоты. Первоисточник жизни не может быть недоступен существу, проникнутому Его волей; если не разумом, то совестью или непосредственным внутренним созерцанием в минуты душевного подъема мы постигаем мировое сознание не менее реально, чем отдельные явления мира. Но подобно тому, как для физического зрения нужно иметь здоровые глаза, так для психического - здоровую душу. Только "чистые сердцем Бога узрят". Счастье человека было бы слишком неполно, если бы он навсегда был отчужден сознанием от Верховной Сущности. Нужно верить, согласно великому завету, что общение с этой Сущностью возможно, что оно каждому и во всякое время доступно: будьте только истинно чисты сердцем. Великие подвижники, спасавшие чистоту сердца, ощущали Бога. Каждый из нас, простых смертных, переживал минуты, о которых говорит поэт:

  

   Тогда смиряется души моей тревога,

   Тогда расходятся морщины на челе,

   И счастье я могу постигнуть на земле,

   И в небесах я вижу Бога.

  

   Для того чтобы жизнь превратилась в волшебную поэму, необходима органическая связь ее с Богом. Попробуйте внимательно смотреть на ночное небо с тонущими в нем созвездиями и мерцающими туманностями. Попробуйте вообразить беспредельные пространства, до которых даже свету с его сверхъестественною быстротою приходится достигать чрез миллионы лет, попробуйте продолжить эти пространства еще и еще, повторить тысячи, миллионы и миллиарды раз, попробуйте по любому направлению найти конец пространству и подумайте, что это значит. То же во времени, неизмеримом, неисчислимом, безначальном, бесконечном. Подумайте о материи с ее вечностью, о движении и, наконец, вспомните, что такое наше собственное сознание. Это чудо из чудес доказывает, что и мир сознателен: трудно допустить, чтобы только ничтожное количество вещества, составляющее человеческое тело, имело привилегию на сознание, а весь остальной, бесконечно разнообразный, сверкающий, гремящий мир был мертв и не знал бы вовсе, что он существует. "Я есмь: конечно, есть и Ты". Куда бы вы ни углубились взором, вы всюду исчезнете в Вечности. Разве это - Ничто? Разве это не поражает, не влечет к себе?

   Жизнь принимает прекрасный, волшебный вид тотчас же, как вы внимательно, т.е. религиозно к ней отнесетесь. Все кажется странным, загадочным, нездешним, и мелкие, привычные явления жизни оживают: из механических и мертвых превращаются в яркие, полные интереса события. Все интересно, если во всем видишь раскрывающуюся тайну, - все теряет интерес, когда тайна непроницаема. Начало мира близко и доступно: сознание этого навевает на человека возвышенное, покорное благой Воле настроение, полное жажды слиться с нею.

   "Не так, как" я хочу, а так, как хочешь Ты". Вот когда человеку захочется молиться, он обретет счастье. Молитвенное настроение открывает то, что не в силах открыть иные виды сознания, и человек начинает верить в невидимое так же убежденно, как если бы он видел его. Таково это внутреннее откровение, составляющее благороднейшее счастье сердца.

   Чем же должна быть жизнь? Она должна быть богослужением, непрерываемым священнодействием пред лицом Создателя. Как богослужение, жизнь должна быть торжественна, серьезна, полна вдохновенной радости общения с Богом, полна поэзии и мысли, направленной к вечности. В этом священнодействии жрецом должен быть каждый из людей-братьев; молитвою их должна быть любовь, которая "исправится", как кадило благовонное. Жизнь с Богом - величайшее счастье и завершение счастья.

  

   Было некогда царство, где царем был Бог. Одно из благородных племен, кочевавших в пустыне, сочло себя первым народом в мире, избранным, единственным, боголюбимым, святым народом, свободным и совершенным, и в лице своего праотца Авраама избрало себе государем Бога. Эпопея этого царствования - лучшая из человеческих легенд. Но вспомните революцию, через которую пало это царство Божие и сменилось царством человеческим. "Когда же состарился Самуил, то поставил сыновей своих судьями над Израилем... Но сыновья его не ходили путями его, а уклонились в корысть, и брали взятки, и судили превратно" (1 Цар., 8). Старейшины Израиля (удивительный институт в этой древней республике) пришли к пророку, к делегату Божию, и сказали ему: "Вот ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими. И так поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов".

   Момент трагический в истории великой расы! Иссякла вера в царство Божие, захотелось царства земного, человеческого, и главным образом из чувства моды, из подражания "прочим народам". "И не понравилось слово сие Самуилу". Великий пророк тотчас почувствовал, что это значит: "поставь над нами царя" - и обратился к небесной власти, в которую верил.

   "И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе. Ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними. Как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня оставляли Меня и служили иным богам, так поступают они и с тобою".

   Требование иного царства понято было божественной властью как революция, как свержение истинного Властителя и замена его державы своей, земной, "как у прочих народов". Господь не счел достойным настаивать на своем царствовании, раз народ был против. Он повелел Самуилу предупредить народ о правах земного царя, которого они ищут. "И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим, и сделает всадниками своими, и будут они бегать перед колесницами его. И дочерей ваших возьмет, чтобы они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши, и виноградные и маслиничные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим. И от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим. И рабов ваших, и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела. От мелкого скота вашего возьмет десятую часть. И сами вы будете ему рабами и восстанете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе, и не будет Господь отвечать вам тогда".

   Вот ответ Божий, переданный пророком тогдашней революции. Господь снимал с себя корону над Израилем, не большая честь царствовать над изменниками. Но, видя будущее, отечески увещевал их и предостерегал: "И сами вы будете ему рабами!" Переход к земному царству предсказывался как переход к рабству. И если бы к тому времени не иссякла у евреев любовь к свободе, если бы держался прежний, дикий, возвышенный, страстный идеал независимости и индивидуальности, - народ задумался бы и, может быть, послушал бы Господа. "Но народ не согласился... и сказал: "Нет, пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш и ходить перед нами, и вести войны наши". Господь на это сказал Самуилу: "Послушай голоса их и поставь им царя".

   Так совершилась величайшая из революций, и именно в этот момент был брошен жребий Израиля. Только на три поколения царей хватило древней, боговнушенной культуры, только на три славных царствования. За ними потянулся сплошной позор, сплошное рабство великого племени - эпоха поражений и плена, эпоха рассеяния и окончательной смерти. Любопытно, как изменивший истинному Царю народ пытался за земною властью удержать некоторое богоподобие. Первым царем евреев был избран первый красавец и богатырь племени. "И не было никогда из израильтян красивее его: он от плеч своих был выше всего народа". И, несмотря на помазание и Дух Господень, и пророческое преображение Саула и знатный род, несмотря на богатырство Давида и мудрость Соломона, несмотря на пророческий дух обоих, - все-таки в самой природе земной власти, заменившей Божию, сказалось какое-то проклятие для народной свободы, какой-то приговор для всего племени.

   Люди верующие пусть вникнут в вещие страницы Первой Книги Царств.

  

   В России идет спор о природе власти. Народ, изнеможенный владычеством над собою изнеженного и в то же время грубого сословия, старается припомнить, кто же истинный хозяин родной земли? Не он ли, народ, от начала веков орошал эту землю потом своего труда? Не он ли напоил ее кровью своих детей, боровшихся за землю? Не он ли принимает из рук Божиих хлеб, которым кормит и слабых, и сильных? Не он ли, стало быть, господин своей земли, исконный государь ее?

   Партия господ говорит: народ - стихия. Народ не может управлять собой. Необходима внешняя сила, которая ограничивала бы нацию, соразмеряла ее, устраивала, управляла ею. Эта внешняя сила должна быть независимой от народа, иначе она не власть. Народ издревле добровольно покоряется внешней силе и при падении ее - вновь создает ее. Народ из своей среды выдвигает дружину мужественных людей и самому героическому и мудрому роду вручает божеские над собой права. Народ, безотчетно понимая неразумность свою, как массы, всегда искал единоличного разума царского как души своей, как центрального сознания, как центральной воли. Чтобы овладеть своею сырой природой и стать индивидуумом, народу нужен некий Дух, организованный столь же стройно, как душа в теле. Живое воплощение этой души народ называет верховною властью.

   Таков предмет спора о природе власти.

   Обе стороны, мне кажется, в чем-то правы, и обе неправы в том, что приписывают себе верховную власть. Она принадлежит не нам. В самом деле, что такое человек для человека? Без нашей воли мы явились на свет и без нашей воли умираем. Среди этих двух повелений Божиих разве не каждое мгновение мы в Его руке? Разве мы сами создаем частицы нашего тела, разве мы заставляем биться сердце, разве своей волей держимся в пространстве? Если бы хоть на один неизмеримо малый момент отошла от нас Сила, непрерывно творящая в нас нечто, называемое нашим "я", что осталось бы от этого "я"? Итак, действительной верховной властью, неограниченной и самодержавной, можно назвать лишь Божью власть: все человеческие власти по существу своему крайне ограничены. Тиран может лишить вас жизни, но может ли он дать вам жизнь?

   Вот коренное различие между Божией и человеческой властью. Если Бог-Природа дает и продолжает жизнь мою, я повинуюсь ей добровольно, и мотив этого подчинения - совесть. Если человеческая власть (в крайнем ее выражении) в силах только отнять жизнь мою, я повинуюсь ей не добровольно. Мотив моего повиновения - страх. Одна власть положительная, другая отрицательная. Одна власть исходит от существа ограниченного, временного, слабого, опутанного сетью заблуждений, отягощенного пороками. Другая власть - от существа Вечного, и уже в силу вечности своей Совершенного и Благого. Одна власть - твари, другая - Творца.

   Пусть человек, стремящийся к власти, на одно мгновение будет искренним и ответит: может ли он управлять самим собой? Хороший ли он царь самого себя? От колыбели слабый, мечтательный, мятежный, каждый из нас - игрушка обстоятельств: не мы подчиняем их, а они - нас. Но если вы не можете царственно управлять самим собой, в силах ли вы управлять людьми? И не будет ли ваша власть всегда, как бы ни были вы благонамерены, несовершенной, призрачной, подчас нелепой? И если бы вы царствовали не один, а вместе со многими, или даже если бы весь народ управлял собою, то не будет ли эта сумма человеческой власти суммою слабых, сомнительных усилий, которые никогда, ни при деспотизме, ни при анархии, ни при парламентах, ни при монархии, никогда не приблизятся даже отдаленно к могуществу той единой власти, которой можно подчиниться не за страх, а за совесть? Истинная, вечная власть над людьми, как и над всей природой, принадлежит Творцу и никому больше. Это единственная святая власть, неотъемлемая, непередаваемая, безусловная, и все виды человеческого правления представляют или делегацию божественной власти, или узурпацию ее. Если земной властитель в своих требованиях совершенно совпадает с волей Божией, то он простой делегат ее, если же требует чего-то иного, - узурпатор. Например, если земная власть заботится о том, чтобы обеспечить народу землю и воду, то, очевидно, это согласно с волей Божией, связавшей жизнь именно с этими стихиями. Но если властитель отнимает от подданных эти условия жизни, ясно, что он потерял свои делегатские права. В этом одном - мера законности земной власти: чуть лишь она выпадает из естественных прав человека, она перестает быть властью. Она превращается в насилие, враждебное жизни, с которым жизнь отстаивает свое право войны. Не такова верховная власть природы: она потому верховна, что не свергаема. Богу единому принадлежит самодержавие в мире, и всякое иное самодержавие есть тщетное посягательство на прерогативы Божий. Только вечной природе подобает создавать законы неотменяемые, законы жизни. Хотим мы или нет, мы ежеминутно выполняем божественные веления: указано дышать - мы дышим, указано тяготеть к центру земли - мы тяготеем к нему, указано питаться - питаемся. Всякая попытка восстать против естества наказывается в меру безумия или бесконечной лестницей страдания, или смертью. Самодержавие Божие потому благодетельно, что, в противоположность человеческому, оно представляет волю, а не произвол. Только человеку свойственно менять решения, т. е. отрицать самого себя. Бог же своих решений не меняет: они вечны и теперь все те же, что в начале мира. С тех пор, как сказано: "да будет свет!" - сила света обратно пропорциональна квадрату расстояния, и величие и благость Неба в том, что закон этот не может быть ни подкуплен, ни изменен. Созданиям Божиим, сложившимся в условиях этих вечных законов, предоставляется повиноваться им не как чему-то чуждому, внешнему, навязанному извне, а как существу собственной их природы. Воля Божия потому благая, что мы из нее сотканы и она составляет наше истинное "я". Повинуясь высшей власти, мы не теряем чего-нибудь своего, а приобретаем, возвращаемся к естественному состоянию, к полноте счастья.

  

   Мысль о верховной власти Божией есть душа религии. Она принята у всех народов, но с особенной тонкостью и красотой разработана у тех, что росли и расцветали как бы нарочно для того, чтобы дать это верховное откровение. Из народов этих древний Израиль останется, вероятно, навсегда пророком для человеческого рода. Вникните в идею Библии. Она вся посвящена учению о верховной власти. Таковою власть от создания мира признана воля Творца, что бы ни подразумевалось под этой непостижимостью.

   Проследите основные моменты библейской драмы. Пока прародители признавали истинную власть - Божию, они наслаждались богоподобной жизнью, такою, какая достойна детей Божиих. Но вот - в пределах рая - совершилась первая революция. Первородный грех был свержением власти Божией. Адам поставил свою человеческую волю выше Божией и тем самым уже был изгнан из совершенства. Первое убийство было доведение человеческой власти до абсолютизма. Каин не мог дать жизни, но сравнялся с Богом в том, что отнял ее, и этим на веки вечные предуказал природу человеческой власти. В первородном грехе зачат и в братоубийстве рожден дьявол, т. е. гордая воля человеческая, поставившая себя выше Божией. Добиваясь божественного самодержавия своей воли, люди оказались способными лишь на жалкое самодурство; изощрение воли дошло до такого извращения ее, что Господь раскаялся в том, что сотворил людей и истребил их. Сохранилась лишь одна семья, признавшая волю Божию. С одним из потомков этой семьи Бог заключил вторую (после рая) конституцию человеческого рода. "Завет" был сначала устный, потом - записанный среди громов. Новый отец народов, как Адам до грехопадения, вернул Господу признание власти. Это было как бы новое творение человека, избрание Богом первого народа, введение его в новый рай - Ханаан. Но, подобно первому человеку, и первый народ изменил Божией власти. Евреи кончили тем, что потребовали себе царя. Отсюда начинается драма нового изгнания из рая, рассеяния Израиля из Ханаана.

   Дальше в Библии рассказывается, как Бог посылал пророков на землю для восстановления древней власти Божией, т. е. для добровольного и сознательного подчинения ей. По безумию евреев пророчества были поняты в смысле осуществления земной власти. Мессия ожидался как земной властитель, и на этом ослеплении оканчивается эта трагедия древности.

   Великое древо жизни засохло, - но от корней его побежал свежий отпрыск. Христианству дано было раскрыть истинный смысл древнего завета и смысл пророков. Христос пришел исключ