Меньшиков Михаил Осипович - Вечное Воскресение

ительно с целью свергнуть власть человека над человеком и восстановить Престол Господень на земле. Идея Благовестил - боговластие. Первые христиане были вторым Израилем, вторым избранным народом Божиим, где не признавалось иной власти, кроме Божией. Ханааном нового обетования была жизнь вечная. Но уже среди первых христиан, в душе многих, возродился дьявол, гордая воля человеческая, объявившая себя способной повелевать людьми. От имени Божия стали управлять ближними и дошли до анафемы, до предания сатане во измождение плоти, до Анании и Сапфиры, до инквизиции. Так образовалась церковь. По замыслу Христа церковь - это царство Божие на земле, т. е. общество, где царем признается Бог. Но историческая церковь быстро стала царством человеческим. Обязанная бороться за власть Божию, она стала бороться за власть человеческую, она сделалась опорой того господства, которое была призвана отменить.

   Истинная церковь Христова есть не собрание верующих, а собрание верующих во власть Божию, признающих эту власть, согласно первой заповеди, т. е. единственной абсолютной, неотменяемой, непередаваемой. А первая заповедь и комментарий ее - вторая отрицают самым решительным образом неограниченную земную власть.

   По идее христианской церкви, если я верно ее понимаю, в основе человеческих законов должно стоять условие: "Да приидет Царство Твое! Да будет воля Твоя!" - т. е. беспрекословное признание неограниченной власти Божией. Это не отвергает человеческих законов, а дает им вечный устой. Земная власть - не более как простое соглашение между людьми, постольку священное, поскольку совпадает с волей Бога. Эта власть по существу обязательна лишь до тех пор, пока налицо добровольное (не за страх) желание ее поддерживать. В тот момент, когда власть прибегает к насилию, ее закон теряет свою нравственную обязательность. Общество должно делать бесконечные усилия, чтобы вышедший из согласия член добровольно вернулся к нему, но власть церкви не идет дальше отлучения. "Если не послушает церкви, то да будет тебе как язычник и мытарь". Но как в отношении язычника и мытаря не дозволено убийство, воровство, клевета, зависть и пр., так и относительно преступившего против церкви. Христиане не смеют убивать его, хотя бы назвав это убийство казнью. Не смеют украсть у него имущество, жену, детей, свободу, назвав эту кражу конфискацией или лишением прав. Не смеют опорочить его, хотя бы назвав это опорочение судебным приговором. Все, что христианское общество может сказать человеку, нарушившему согласие с ним, - это то, что Авраам сказал Лоту: расстанемся, не будем в общении, поставим себя в такие условия, в которых не нужно ни согласие, ни несогласие наше. Это крайняя мера отчуждения, допущенная Христом. В Евангелии нет разрешения не прощать согрешившего брата, лишать его жизни, имущества, свободы. Так как это центральный пункт человеческих отношений, то Христос не мог обойти его молчанием, и Он самым настойчивым, многократным, не допускающим сомнения образом повторял: "Вам сказано: око за око и зуб за зуб", а я говорю вам: "любите врагов ваших и благословляйте ненавидящих вас". "Если ударит вас в правую щеку, подставьте ему левую". "Если просит кафтан, отдайте и рубаху". "Не до семи раз прощайте, а до семидесяти раз семи". Во всем учении Христа этот закон прощения проходит насквозь, как основная ось его, и тут невозможны никакие натяжки. Но что такое прощение, если оно безусловно обязательно для христианина? Долг прощения не есть ли отрицание человеческой власти? Не есть ли оно - ограничение ее до тех естественных пределов, где власть человека совпадает с волей Божией? На этом основном начале, на признании Божеского самодержавия, создается в идеале совершенное общество, удел граждан которых - блаженство.

  

  

    "Здесь молился Николай за матушку-Россию". Такую надпись, как говорят, до сих пор можно видеть под крестом высочайшего в мире христианского храма - св. Петра в Риме. Император Николай I в расцвет бесспорного тогда могущества России, в эпоху, когда пред нею склонялся мир, молился за свое отечество, как бы предвидя наступление теперешних великих бедствий.

   В святые дни страдания и воскресения Христа тысячи и тысячи безвестных русских людей, вероятно, вспомнят о тяжких "страстях" России, о терзании ее, заушении, оплевании, поистине крестных муках, за которыми врагам ее чуется недалекая наша смерть. Вспомнят несчастные сыны России, до чего дошла их родина, и иные помолятся от глубины оскорбленного сердца: Господи, сотвори чудо! Воскреси Россию!

   Из мне известных замечательных русских людей покойный Владимир Соловьев искренно верил в чудеса и, конечно, - в воскресение Христа. Граф Л. Н. Толстой во все это совсем не верит. Верующие наши предки когда-то могли молиться за Россию, неверующее потомство уже не может. Постепенное исчезновение в народе молитвы за свою родину есть убыль большой и деятельной силы. Верно ли человек верит или нет - это вопрос особый и почти излишний. Допустим даже, что он верит ложно. Но, пламенно веруя и молясь, человек доводит любовь свою к тому, за что молится, до степени высочайшей и героической. Если мать, например, молится на коленях за умирающего ребенка, то, пролив потоки слез, она встает с колен сама как бы перерожденная, с новым подъемом воли, со страстным желанием победить болезнь. Обостренное до сверхъестественного ее внимание позволяет ей замечать и угадывать моменты самые важные и способы помощи самые действительные. Если Бог еще не отвернулся от слишком испорченной жизни, то совершается чудо: больной выздоравливает. Возбужденная молитвой любовь вырывает жертву из цепких лап смерти. Представьте себе - как это бывало в старину - десятки миллионов верующих в Бога и жарко любящих свою родину русских людей, вдохновленных одной молитвой: "Господи, помоги нам" (если, например, шла война). Они выходили из храма приподнятые, с наплывом страстной и нервной силы, с неодолимым желанием исчерпать все средства для обороны. Десятки миллионов воль, соединяясь в одну, могучую, приобретали бесстрашие, которое не могло не увенчаться чудом: победой.

   Оставляя вопрос о рациональности молитвы, я думаю, что народ, отвыкающий молиться вообще, и в частности за отечество, теряет самый могущественный способ возбуждать в себе силу. Такой народ становится похожим на психически больных, страдающих упадком воли. При том же физическом здоровье, той же мускулатуре человеку становится трудно, например, встать с кресла или сесть в него. Нет импульса, нет возбудителей, нет какого-то ключа к пружине, которая могла бы вас двигать. Варварские, бедные, воинственные народы религиозны и потому победоносны. Бедствия побуждают их искать помощи свыше, и они получают ее в виде возбуждения их собственной энергии и мысли. Возбуждение - вещь великая: почти всегда остаются неисчерпанные средства, незамеченные или забытые. Всегда - на плохой конец - остается мужество, которое творит чудеса. Отвыкающий молиться народ теряет отвагу. В момент несчастия он не чувствует в себе жизненной упругости и как бы теряет опору в вечности. Такой народ плачевно сдается перед бедой, над которой предки смеялись бы.

   Бывают ли в природе те изумительные и странные явления, что отмечены в священных книгах народов? Когда открываешь деяния грозного Илии или еще более грозного Елисея - дрожь берет, до какого ужаса доводили свое могущество библейские чудотворцы. Чудеса евангельские несравненно человечнее и из них ни одного нет преступного. Поэзия ли - легенда о чудесах, или история? Бывали ли в действительности чудеса и могут ли они быть теперь? Мне бы не хотелось отделываться известным ответом Магомета. На просьбу сотворить чудо он сказал: "А разве не чудо Аллаха это сверкающее солнце? Это небо с кроткою луною и ратью звезд? Разве не чудо - дуновение ветра и тишина, и не чудесны - день и ночь? Разве не чудо - мир и мы, и вообще разве есть что-нибудь на свете кроме чуда?" Так говорил пророк, которому ангел от имени Бога положил Коран на сердце. Ответ (передаю лишь мысль его) прекрасный, но неточный. Миллионы простодушных людей под чудом разумеют не естественные явления, а сверхъестественные, и именно последние считают божественной прерогативой. Бывают ли на свете сверхъестественные чудеса?

   Как я уже писал однажды, наука начинает нащупывать возможность сверхъестественного в самом вульгарном, ходячем смысле. Строгая математика в своем отделе - аритмологии, в теории чисел, в числовой геометрии, в теории инвариантов, в теории прерывных функций вообще набрела на нечто выходящее из причинности и близкое к чуду. То же в химии, например, в структурной теории Кекуле и периодической системе Менделеева. В физике - той же внепричинностью отдает теория фаз Джиббса, в биологии - мутационная теория де-Фриза, теория гетерогенезиса Коржинского и пр. Если вы пробовали понять новейшее ученье об эманациях радиоактивных тел и основные положения механики атома, то вы, наверно, чувствовали себя в области более странных чудес, чем превращения Овидия или Шахрезады. Я не имею данных для того, чтобы останавливаться над этим темным вопросом: мне хотелось лишь оговориться, что я не могу безусловно отрицать чуда даже мистического. После воздухоплавания, уже почти открытого, - по крайней мере аэропланы, тяжелейшие воздуха, уже летают в течение десяти минут, - после воздухоплавания науке ничего не останется делать, как исследовать мир тех чудес, о которых дошли смутные предания из глубокой древности. Я не будут удивлен, если натуралист конца XX столетия откроет наконец так называемого дьявола, автора плохих чудес. И может быть, как праотцы в раю, мы благодаря науке когда-нибудь вновь увидим и услышим Бога.

  

   "Молитесь о чуде, и по вере вашей вам будет дано". Людям, молящимся о России, я дал бы такой совет: помолившись, начнемте действовать. Мы не знаем одной удивительной вещи, что мы сами чудотворцы. Все люди обладают волшебной силой, о которой они не догадываются. Эта сила - душа человеческая, дыхание, вышедшее из уст Божиих. Если не верите в это, то какой же может быть разговор о чуде? Если верите, то приводите в действие вложенную в вас верховную волю - и чудо совершится.

   Я упорно держусь предложенного мной недавно толкования первой заповеди: "Я есть Бог твой и да не будут тебе другие боги, кроме твоего Я". Поверхностные читатели, не желавшие вникнуть в смысл заповеди, нашли в этом толковании безбожие, но это их ошибка - ничего больше. "Я есть Бог твой" означает вовсе не самообожание, не безграничный эгоизм. Это просто согласие с основною мыслью нашей веры, что мир есть воплощение воли Бога. Каждый из нас - воплощение этой воли, и это следует понять во всей громадности буквального значения. Для меня лично нет невидимого божества, ибо я ничего не вижу, кроме осуществленной Воли. Правда, я могу рассмотреть в ней не все, а лишь то, что входит в инфузорно-малый горизонт моего постижения, однако в этом горизонте Бог для меня не призрак, а сама действительность, и притом единственная. Человек и каждая вещь могут сказать себе: "Если мое Я есть воплощение воли Творца, то мое Я есть Бог во мне. Для меня нет иного закона, кроме того, который самым существованием своим я призван исполнить". Каждая вещь обязана быть тем, что она есть, и ничем иным. У брильянта и булыжника, у розы и крапивы, у орла и змеи, у Ньютона и микроба - свои строго выраженные назначения, своя личность. В этой личности, в этой формуле бытия заключен повелительный долг, уклоняться от которого преступно. В силу этого мы должны надеяться лишь на ту божественность, какая заключена в нас самих. В минуты гибели тщетно призывать иного Бога, кроме того, который от вас неотделим. Пока человек жив, Бог непрестанно как бы говорит ему: "Я - здесь, Я - в тебе самом, Я не отступил от тебя и не могу отступить, пока ты жив. Но и ты не отступай от своего "я", борись за него, не думай, что вне себя найдешь какую-нибудь силу более могущественную, чем ты сам". Истинный алтарь живого, живущего в каждом Божества есть душа человеческая, ее сознание. Можно восхищаться и благоговеть перед присутствием Божиим в других Его созданиях - будь это человек или камень, но обязательную для вас волю Бога нужно искать лишь в себе. Будьте тем, чем хотел видеть вас Создатель, давая эту, а не какую-либо иную душу. Будьте самими собой. На этой истине покоится величие личности человеческой и силы национальной. Только доводя до полноты и яркости выражение своего отдельного "я", народ и человек осуществляют вложенную в них волю Бога.

   Смутное сознание того, что Бога нечего далеко искать, что "царство Божие - внутри вас", сквозит в народной мудрости: "На Бога надейся, да сам не плошай", "Бог - Бог, да сам не будь плох", "Молись, да к берегу гребись" и т. п. При всем соблазне отказаться от всякого участия в судьбе своей, раз ею управляет стоящая вне всемогущая воля, народ не так глуп, чтобы не заметить естественных последствий самоотказа. Народ видит кругом себя непрерывные чудеса Божий, но чувствует, что кроме этих, от него независящих, никаких иных чудес нельзя вызвать иначе, как лишь из своей души.

   Помните великое испытание веры, которое выдержал Христос в пустыне. Искуситель требовал того чуда, какое требуют от идола идолопоклонники. Если ты - Бог или Сын Божий, преврати камни в хлеб, бросься с крыши храма. Поверь во внешнего Бога, поклонись ему - и получишь все царства мира. Но Христос не поклонился внешнему; он чувствовал божество [ не вне, а внутри Себя. Соблазн внешнего поклонения Он отверг повелением, которое мы так часто забываем: "Не искушай Господа твоего".

   Что действительно "царство Божие внутри нас", это доказывает невозможность внешнего чуда и возможность внутреннего. Молите Бога, чтобы он превратил камни в хлеб, и этого никогда не будет, никогда. Но каждому из нас дана возможность превратить камни в почву, посеять на ней зерно и из зерна добыть | хлеб. Скажите, разве в конце концов это не есть осуществление просимого чуда?

   То же самое, если бы весь мир умолял Господа спасти человека, собирающегося упасть с крыши, то чуда не произошло бы. Падающий человек, будь то Шекспир или Наполеон, будь то праведник или невинный младенец, превратился бы в груду окровавленного мяса. Но в каждого человека вложено божество, способное произвести просимое чудо. Стоит лишь довериться разуму, не падать с крыши, а сойти вниз по лестнице. - Но ведь это очень просто, это совсем не чудо! - воскликнет наивный читатель. - Вовсе не так просто, - отвечу я. Сойти благополучно вниз гораздо сложнее, чем слететь с крыши, причем спросите любого человека, учившегося механике. Он скажет вам, что тайна движения непостижима, - самого простого движения, например, поднять ногу. Отказываясь от своего "я", человечество отказывается от истинного божества, что в нем самом. Оно идолопоклонничает, ищет чуда, не замечая, что ему с начала мира дан истинный метод чудес и что бессознательно оно уже пользуется этим методом, непрерывно создавая, кроме природы, все чудесное, что вокруг нас. Когда мы хотим овладеть мировою волей, когда мы хотим отменять вечные законы, на глупое кощунство это Природа отвечает немым молчанием, но она тотчас становится благорасположенной, как только мы хотим овладеть собственной, вложенной в нас Богом волей. Еще пример. У вас полоска земли сохнет от солнца. Умоляйте небо послать дождь - дождя не будет. Но вспомните, что вы сами божество, что вы - осуществленная воля Божия, что вы вовсе не бессильны. В момент возвращения к своему разуму вы возьмете ведро, сходите к колодцу и польете свою полоску совершенно таким же дождем, как если бы он падал с неба. Это требует некоторого труда, но трудящийся знает, что он делает божественное дело, заменяет само Небо. При сосредоточении веры на самом себе, при полном отказе от идолопоклонства человек в состоянии ведро заменить бочкой, устроить водокачалку, к ней ветряную мельницу, провести желоба, арыки и пр. В миллионе человеческих задач совершенно бесполезно просить решения их у высшей Воли, но каждая задача решается недурно, если вы сами потрудитесь над ней. Как мещанин у Мольера, не знавший, что говорит прозой, мы все не догадываемся, что мы чудотворцы, что каждый для себя есть Бог не какой-либо иной, а именно той природы, как наш общий Отец, создавший нас. Вот почему единственная молитва Христова, где мы названы детьми Божиими, дышит таким благородством. Единственное прошение допущено - о хлебе насущном, да и здесь хлеб следует понимать как "слово, исходящее из уст Божиих". Ни о чем не подобает просить, ибо все возможное уже дано. Остается подтвердить в себе молитвой власть Божию и Его волю. Мне кажется, молитва всех благородных людей с тех пор, как мир стоит, была лишь торжественным провозглашением в себе воли Божией.

  

   Молитва за Россию, за несчастное отечество наше, истерзанное и поруганное, уже захваченное тайными ее врагами... Но о каком чуде смеет просить Создателя народ, не умеющий сам сотворить никакого чуда? Кощунство просить о том, что уже дано, для чего нужно только наклониться и поднять. "Тебе, - может сказать Небо народу русскому, - дано громадное пространство земли, и не самой худшей. Тебе дана самая обширная в мире черноземная площадь, самые широкие степи, самые пышные леса. Тебе дана душа великой расы, победоносной, шествующей во главе человечества. Как малодушный апостол среди волн, ты утопаешь среди суши, ты теряешь веру в себя. Но, теряя веру в себя, ты отступаешь от своего божества, от своего права на жизнь. Ты просишь чуда, но в твоей собственной власти сотворить его".

   В минуты острого отчаяния за Россию меня утешает одна мысль: а что если мы, замотавшийся народ, очнемся? Я в это не совсем верю, но ведь что я знаю достоверного в таинственном процессе жизни? На моих глазах от ничтожнейших, пропащих родителей вдруг появлялись сын или дочь как бы другой породы - сильные, трезвые, трудолюбивые, - и на сгнившем корне начиналась другая жизнь. Для меня бесспорно, что миллионы, может быть десятки миллионов, нынешних людей русских обречены на гибель. Невозможно им не погибнуть - ленивым, праздным, пьяным, бесноватым, развратным, которые бродят по всему лицу России, от ночлежки до Английского клуба, шулерничают, воруют, гадят и огаживают собою жизнь. Проникнув во все ткани народные, они, как яд, отравляют нацию. Что сами они погибнут - это вне спора, вопрос лишь в том, успеют ли они погубить и Россию? А что как нет? А что если после великих бедствий, сбросив с себя человеческую гниль и грязь, Россия пустит свежие побеги? Отрицать этого я не могу, и это единственное, что утешает. Ведь нечто подобное было с другими некоторыми народами. Еще так недавно - всего сто лет назад - Швеция погрязала в пьянстве, и население ее бедствовало в нищете. Посмотрите же теперь на Швецию. Еще недавно, всего 100-120 лет тому, Германия и Франция вымирали от голода: в неурожайные годы буквально вымирали миллионы людей. Нищета и невежество местами были невероятные, и вот теперь совсем другая картина. Еще при Георгах Англия была незначительной страной, и население ее, пьяное и грубое, отдавалось грабежам и разврату. Но в земле рылись здоровые корни, и от них побежали новые, сильные поколения. Россия переживает сейчас неслыханное унижение, и ей предстоят еще Бог весть какие беды. "Но в искушеньях долгой кары, перетерпев судьбы удары, окрепнет Русь".

   Чуда воскресения, я совершенно в этом уверен, не пошлет Бог, но оно может совершиться само собою, стоит проснуться воле народной, его личности, его страстному желанью жить. Давайте же делать это чудо. Давайте работать изо всех сил и кто во что горазд! Схватитесь за топоры, за вилы, за сохи, грабли, косы, за молоты и буравы. Как некогда предки наши, схватитесь за благородный меч, если этого потребует необходимость. Давайте отстаивать жизнь родины, и чудо совершится, она воскреснет. Прежде всего давайте гнать вон из жизни лентяев и дармоедов, людей ничтожных, отродившихся как отброс народный. Жалость - вещь прекрасная, но пусть будет поменьше жалости к человеческой дряни, потерявшей в себе Бога, отрицающей его самым фактом смрадного своего существования. Да не будет никакой жалости к пороку в ближних наших и в самих себе! Никакой жалости к врагам, неспособным стать друзьями. Если человек, покрытый грязью, насекомыми, паршами, начинает серьезно чиститься, то он сентиментальные чувства свои к паразитам должен оставить. Чтобы воскреснуть к жизни, нужно погубить смерть. Если же вам жаль пороков, своих и народных, воплощенных в целых сословиях, неисправимо испорченных, если вам жаль бездарности, слабости, лени, разврата, пьянства, бездушия и бессовестности, - то знайте, что, поддерживая все это, вы губите отечество и самих себя. "Нечестивые истребятся!" - это вечная воля Божия, спасающая жизнь. Без отброса, без чистки самой энергической и беспощадной нет воскресения. Я не говорю: истребляйте зло, но, по крайней мере, не давайте ему помощи, и оно волею Божией само сгинет. Жалость - прекрасная ведь, но если хищник грызет человека, почему вам жаль хищника, а не его жертву?

   Чудо воскресения начнется, когда мы поймем, что жизнь наша - божественна, что она заслуживает не только глубокого уважения, но и героической обороны.

  

    

   Сегодня, если будут вечером звезды, взгляните на небо: кажется, что само небо в глубоком молчании прислушивается к тайне, что творится на земле, напрягает зрение неисчислимых глаз, горящих любопытством. Христос родился! Родился Пророк, Благовеститель о жизни вечной!

   Что такое вечная жизнь? Идея по безмерности своей почти невместимая в нынешнее, слишком расчлененное сознание и потому чаще всего отрицаемая. Но неужели в прогрессе человеческом эта грандиозная идея должна быть потеряна? Это было бы великим несчастьем, чисто умственным, и может быть катастрофою не только морали, но и сознания вообще. Я получил любезное письмо, где меня просят именно в первый день Рождества сказать, что я думаю о жизни вечной.

   Я думаю об этом следующее. Проведите линию, круг, треугольник каким хотите карандашом и взгляните в микроскоп: фигура покажется безобразной, не прямой и не кривой, а колеблющейся и ломаной. Однако в природе вещей существует и прямая, и круг, и треугольник, и всякая форма - в абсолютном совершенстве ее. Это идея или идеал, как угодно назовите. Нетрудно заметить два свойства идеи: вечность ее и бесплотность. Невозможна безусловно правильная линия материальная, но невозможна идеальная линия иная, кроме как правильная.

   У всех явлений - в том числе у существа человеческого - есть две жизни: временная, связанная с проявлением ее в сознании - неправильная, - и жизнь вечная, связанная с самой идеей ее. Черта, проведенная мелом, осыпается, стирается начисто. Но неистребима та черта математическая, которую мел имел претензию изобразить. Изображение человеческое - его тело - разрушается, но идеальный образ остается в виде невидимой и бесплотной модели, вечно неизменной. Сказать, что с вашей смертью все, что составляло вас, исчезает навсегда, философски неверно. Как же это "все исчезает", когда идея существа остается, притом на веки? Смотрите на себя как на машину, построенную каким-то изобретателем. Пусть машина разрушена, но ведь план ее остался, не правда ли? И если бы даже план затерялся, идея машины осталась? Даже если бы идея была забыта, но ведь сама в себе она существует? Не только существует, но она безусловно неистребима. Можно не знать какую-нибудь сложную формулу, можно забыть ее, но это не значит, что она исчезла. Эвклид не сочинил геометрию, а лишь нащупал ее вечную в тканях и складках природы. Не Ньютон и не Лейбиц создали те свойства бесконечно малых, которые дали знаменитый метод. Мне кажется, вечная жизнь всего, что существует, была всегда и будет всегда, но в состоянии бесплотном, в состоянии некоего математического духа. Нелегко выразить ясно, что я хочу сказать. Что "дух" вечный и бесплотный не есть ничто, а нечто абсолютно-реальное, видно из следующего: вы можете стереть с доски миллионы кругов, но попробуйте стереть идею круга, искоренить ее из природы. Она бессмертна. Но ведь все мы - и люди, и растения, и минералы, и атомы, и миры миров - все мы держимся на невидимом остове своей идеи, остове столь же сложном, насколько сложно тело. Это, мне кажется, и есть дух вещей. Это - дух вечный, вездесущий (ибо идея круга допустима в любом месте пространства), всемогущий в своих пределах, словом - дух божественный. Именно этот дух, проявляясь каким-то образом в материальном самосознании, создает ощутимость самого себя, т. е. действительность, как она есть.

   - Метафизика! - заворчит читатель, - неужели Христос принес Евангелие о такой "вечной" жизни? На это я замечу, что я лично, никому не навязывая своих мыслей, склонен принимать евангельское бессмертие именно в указанном смысле. Как стертая с доски фигура, начерченная мелом, я материально умираю, но навеки остается идея моего существа, моя математическая возможность. Если же есть возможность, то при подходящих условиях она непременно осуществится, и я воскресну совершенно в той же индивидуальности, какую составляю теперь. - Через неизмеримо долгое время? - спросит насмешливо читатель. Но это отвечу, что вне сознания всякое время равно нулю, и, если бы я родился через биллион лет, перерыва в моем бытии не было бы. Вот почему философы и вероучители истинным бытием советуют считать не жизнь плоти, а жизнь духа. Царство Божие или Царство Небесное, о котором постоянно говорит Христос, есть, мне кажется, все то, что под материей и что составляет ее, так сказать, идеальную опору. Нетрудно видеть, что существование в виде математической идеи составляет хотя бесплотную, но неумирающую реальность. Естественно, что если идея существа человеческого сама по себе прекрасна, уравновешенна и сильна, то это послужит источником счастья плотской жизни и источником блаженства - жизни бесплотной. Наоборот, души извращенные, "грешные" (впавшие в ошибку) несчастны и "здесь", в плотском своем изображении, несчастны и в бесплотной идее. Вся допущенная неуравновешенность, все искажение идеи перейдут и в вечную формулу вашу, стало быть, и там будут мучительным, возбуждающим "плач и скрежет зубов". Сознание вечной испорченности - при лучшей, когда-то данной возможности, - действительно, должно жечь огнем адским.

   Читатель заметит: может ли "идея" обладать сознанием? Как она может испытывать блаженство или мучение? На это я замечу, что приписать сознание и чувство самой материи еще более странно. Как это инертное и мертвое может ощущать и мыслить? Если есть в начерченном на доске круге душа, то вся ее разумность (например, отношение окружности к радиусу) относится не к телу же, а к идее круга, Допустимо, что и наша разумность вытекает не из тела, а из бесплотных основ его. Эти основы бессмертны, стало быть самосознание их принадлежит им. Идеи вещей - действительно живые духи, как об этом догадывался Платон. Если это так, то, очевидно, в материальном теле только то и живо, что дух, и так как дух вечен, то жизнь бессмертна. В глазах философа призрачна не идея, а материя. Именно материальный мир составляет "майю", марево, обман чувств, нечто непрерывно текущее, постоянно умирающее и вне наших чувств не существующее вовсе. Единственно, что существует, - это невидимая "бесплотная идея", "вещь в себе".

   Открытие бессмертной основы жизни было действительно "благой вестью". Это открытие давало опору мужеству и человеческому совершенству. Однако что же такое "смерть", которую победил Христос, и что значит "спасение душ" - Спасителем? Любопытно то, что в христианском сознании смерть и грех неотделимы. За грехом следует проклятие Божие и смерть. Я это понимаю так: если идея вашего существа, т. е. душа ваша, сама по себе совершенна как математический круг, то это состояние непрерывного, т. е. вечного блаженства. Но допустите, что круг усомнился в своей правильности и отклонился от установленного совершенства. Это - ошибка его, грех и смерть его как круга. Искаженная идея имеет тоже непрерывную жизнь, но как бы полную страдания в самой себе. Проклятие Божие состоит в предоставлении каждой душе испытать искажение и отстрадать за него. Спасение души или воскресение ее есть восстановление первоначального совершенства. Неправильный круг делается правильным, выпрямляется и вновь входит в состояние математической круглоты. Спрашивается, как это делается? Может ли сама душа освободиться от искажения своего? Нет. Неправильный круг, начерченный на доске, остается на ней вечно. Необходимо, чтобы пришел некто сознающий закон и исправил неверную линию. Необходимо, чтобы в грешную душу воплотился Бог, первоначальный образ души, предвечное Слово. И тогда душа выпрямляется, как помятое кольцо, надетое на стержень, и вновь становится богоподобной. "Никто не придет ко мне, кого не призовет Отец", - говорит Христос. Для воскресения необходимо воплощение, т. е. чтобы действительно в плоть вашу вошла настоящая, божественная ваша душа, предвечная ваша идея, и чтобы она вытеснила "ветхого человека", т. е. искаженную, измятую душу, и этим вытеснением изнутри расправила бы ее до ее потерянного совершенства. Когда с бесплотного остова спадает то загадочное, что мы называем плотью, этот остов облекается вновь материей, но одна душа испытывает "воскресение живота", другая - "воскресение суда". И совершенства, и несовершенства наши идут в загробное состояние, составляют "карму" каждой души. Что заслужили, то и получим. Если исказили образ человеческий до животного или растительного, то возможно, что следующее овеществление наше примет нечеловеческую форму. Но за смертью в нас предвечного Слова может идти новое воплощение Его и воскресение наше в первоначальном замысле Создателя.

   Христианскую мораль, неразрывно связанную с актом спасения, я объясняю себе так. Представьте себе пену, состоящую из бесчисленного множества пузырьков. Каждый из них - правильный шар. Каждый, сколько может, отстаивает свое математическое совершенство, всем существом чувствуя, что это совершенство наиболее обеспечивает его бытие и что всякое отклонение в большей или меньшей степени угрожает смертью. Если бы пузырьки обладали сознанием (может быть, они и обладают им), то спасительным учением для них явилось бы такое: "Не тесните друг друга, не давите один другого, не мните, не искажайте ни своего совершенства, ни ближних своих. Не делайте друг другу зла". Требование от человека нравственного совершенства не есть каприз Божий, не есть нечто произвольное, чего может не быть. Неделание зла есть основное условие того, чтобы истинные существа людей - их души - постепенно выпрямлялись и возвращались к блаженному состоянию. И злодей Гилевич, и его жертва - Подлуцкий (персонажи нашумевшего в те дни в С.-Петербурге уголовного дела. - М. П.) проснулись в "ином" мире, в бесплотном их состоянии, оба искаженные, оба страдающие в своих вечных сущностях. Для обоих процесс восстановления - различный, и я нисколько не удивлюсь, если душа Гилевича, воплощаясь в змею, тарантула, ядовитого паука, в микроба чумы, еще заставит человечество бороться с собой и предавать ее смертной казни бесчисленное число раз. Если вы найдете эту идею странной, то вспомните Гете: он верил, что душа великого человека в состоянии собрать вокруг себя новое солнце в небе. В столь темной области, как отношение между материей и духом, приходится больше верить самочувствию исключительных умов, прозрению поэтов и ясновидцев духа. Позади себя мы видим множество гордых и сильных душ, которые были искренно уверены, что они бессмертны. Правда, у ног Гете копошились разные Фейербахи, уверявшие, что никакого бессмертия они не чувствуют в себе. Предоставив таких Фейербахов их скудному самочувствию, Гете мог себя счесть источником более достоверным для того, чтобы разобраться в этом вопросе.

   "Псу живому лучше, чем мертвому льву", - вопил в отчаянии ветхозаветный скептик (Еккл. 9, 4), и из этой глубоко-низкой мысли вытекал грубо-мещанский, типически-еврейский идеал счастья: "Нет им (мертвым) более части во веки ни в чем, что делается под солнцем и так иди, ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твое... Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей... Пиры устраиваются для удовольствия и вино веселит жизнь, а за все отвечает серебро... Даже в спальной комнате своей не злословь богатого" и пр. и пр. Совет пресыщенного проповедника, изнемогшего от обилия жен и наложниц, пиров и торжеств, не был нужен для опустившихся и изнеженных варваров: каждый из них без всякой философии стремился к тем же утехам, но что же, однако, вышло? Ни мудрец еврейский не утешился своим чувственным счастьем, ни одряхлевший от разврата народ. Уныние, беспросветное уныние - вот что сквозит и у Екклесиаста, как впоследствии у столь же чувственного Петрония. Как они умирали мрачно, эти лжефилософы, не знавшие самого главного, что составляет жизнь! Как мрачно умирало засмердевшее в грехах язычество и обезумевшее иудейство!

   Бог, по учению христианства, сжалился над сотворенной природой, воплотился в человека наиболее грешной расы, восстановил в лице Христа ветхую, испорченную, измятую идею человека и объявил драгоценнейшую истину, какая должна двигать жизнью: истину о том, что жизнь - вечна. Мы не умираем, - вот что благовозвестил Христос. То, что живо в нас, то, по существу, вечно: разрушается только мертвое, что не составляет жизни. Тайная, невидимая, бесплотная, неистребимая, как математическое отношение, основа наша - в ней жизнь, а не в теле, которое может быть создано и разрушено сколько угодно раз. Не тело мое говорит вам через эти строки и не телом вы сознаете их. Мы понимаем друг друга не при посредстве тел, а вопреки препятствиям, которые они составляют для этого. Как узники в казематах перестукиваются через стены, наши бессмертные существа в телах своих имеют плохие проводники звука и многое, самое тонкое, что могли бы передать друг другу души, остается несказанным, нерасслышанным...

   Мир человеческий, как было 2-3 тысячи лет назад, слишком износился, слишком изнежился и одряхлел. Цивилизация вновь, как было не раз в истории, чересчур утомила и развратила народы. Бесчисленные знания, мелкие, как пыль, заслонили солнце, светившее первозданным людям: мы уже не видим самого великого факта жизни - своего бессмертия. Дошло до того, что мы почти не видим своей души, готовы даже не признавать ее! Нужен опять воплощенный Бог, Который пробудил бы наше сознание, войдя в природу нашу, и восстановил бы первое условие блаженства: презрение к смерти.

   Я лично многого жду от новейших открытий в области химии и психологии. Уничтожение материи путем эманации, с одной стороны, и достижения абсолютного нуля - с другой, открывает больше, чем открыл Колумб: не Новый Свет, а новый свет, брошенный на весь мир Божий. Мы накануне грандиозного умственного переворота, накануне, может быть, психологической катастрофы. Слишком долго мысль человеческая была материализована, связана с Эпикуровым представлением о вещах. Заточенный в материю, дух людей вырождался в материализм, в забвение божества и любви. Приближается своего рода "преставление света", кончина плотского, материального мира и возвращение к истинной жизни, к истинному богообщению. Все остается то же, что теперь, но все покажется иным. Иными глазами - восхищенными и очищенными - взглянет на все человек! Небо покажется новым небом, земля - новой землей, а все старое как будто сгорит в пламени откровения, которое отгонит страх смерти.

   Химия ведет к уничтожению материи, психология - к восстановлению бесплотного духа. Ясновидение и гипнотизм еще не вышли из своей средневековой эры, но первое прикосновение к ним точного метода дает уже поразительные результаты. Ведь в самом деле нет времени и пространства, ибо при известных условиях можно видеть и прошлое, и будущее. Ведь в самом деле возможна живая душа, независимая от тела, ибо эти души при некоторых условиях отделяются и живут внетелесной жизнью. На взгляд как будто так выходит, что рушится весь древний, идеальный мир, отходят все старые, благородные представления о вечности и неотделимой от вечности любви. На деле же одновременно - в умах достойных откровения - идет обратная катастрофа: рушится гордый материализм, рушится все то плоское и низкое, что связано с идеей смерти. Вновь выдвигается истина о вечности, о живом реальном бессмертии, и с ним дух человеческий вновь ощущает свою способность на все высокое. Если мы смертны, рассуждал Гилевич, то стоит ли быть порядочным человеком? Так как я бессмертен, то что мне мучения и смерть, хотя бы на кресте? - рассуждает герой и мученик. Это отправные точки совершенно разных цивилизаций.

  

   Мысль об учреждении ордена Святой Ольги встречена с сочувствием в весьма влиятельных кругах. Особенно кажется своеобразным и трогательным - жаловать знаки ордена Святой Ольги матерям героев, получивших Георгиевский крест или убитых на войне. Некоторые члены общества находят, что одним этим назначением роль ордена Святой Ольги и должна исчерпываться, то есть что им должны награждаться только женщины и из женщин - только матери героев, живых или убитых на войне.

   На последнем (30 ноября) общем собрании Всероссийского общества Святой Ольги (в присутствии В. А. Сухомлинова и В. К. Саблера), мне было поручено составить основания, какие общество могло бы предложить при разработке этого вопроса. Я беседовал по этому поводу с управляющим делами капитула орденов К. М. Злобиным. Он тоже отнесся весьма одобрительно к идее ордена и просил представить ему наши обоснованные соображения. У меня есть серьезные данные предполагать, что в самой мысли учреждение нового ордена не встретит препятствий. Это обязывает Всероссийское общество Святой Ольги позаботиться о том, чтобы новый способ прославления великой государыни вышел вполне достойным ее имени.

   Так как Святая Ольга была нашей первой государыней и первой матерью исторического героя, притом единственного ее сына, погибшего на поле брани, то ее святое имя, конечно, по преимуществу перед всеми заслуживает того, чтобы украшать собою орден, покровительствующий матерям, родившим и воспитавшим героев. Орденом таких матерей может быть только орден Святой Ольги.

   Но не следует забывать основной цели учреждения всех орденов, освящаемых именами святых. Ордена эти не только отмечают заслуги и подвиги жалуемых кавалеров, но прежде всего увековечивают подвиги самого Святого или Святой, во имя которых они учреждены. Так, орден Святого Андрея Первозванного служит вечным напоминанием России того апостольского благословения, которым, по преданию, первый из учеников Христа осенил наше царство на горах киевских, воздвигнув там первый крест. Самая форма Андреевского креста с изображением распятого апостола говорит о мученической его смерти за веру, о великой верности его и бесстрашии до конца. Орден Святого князя Александра Невского служит вечным же напоминанием исторических подвигов этого князя, его побед над шведами и немцами и его государственных забот о России.

   Было бы, мне кажется, нарушением самой природы государственных орденов, если бы при учреждении ордена Святой Ольги оказались забытыми все другие ее заслуги, кроме высокого ее счастья быть матерью героя. Не следует обрекать забвению те бессмертные отличия, которые выдвигают Святую великую княгиню Ольгу из ряда приснопамятных людей Земли Русской. Перечислим еще раз эти отличия:

   1. Святая великая княгиня Ольга была первой просветительницей России духом христианской веры. Ее пример, как премудрой государыни, был решающим для ее внука князя Владимира и тогдашней знати. Именно Святая Ольга была первой храмоздательницей на Руси, что удостоверено ее иконописными с древнейших времен изображениями. В воздаяние этих заслуг православию Церковь наша нарекла великую княгиню Ольгу Святою и среди святых - Равноапостольною, каково почитание ей принадлежит наряду с ее внуком Святым Владимиром. Ольга - первая святая Российской Церкви, и именно она начинает собою бытие и славу нашего народного православия.

   2. Святая великая княгиня Ольга была первой в России государыней вообще и первой зачинательницей, после Игоря, славянорусских династий. Она является могучей праматерью целого ряда великих государей, которыми Россия строилась и возросла. На всех престолах Земли Русской, царских, великокняжеских и удельных, в течение 600 лет восседало прямое потомство Святой Ольги. От ее короны, впервые увенчанной крестом Христа, пошло наше государственное самодержавие. Ее же святая кровь струится до сих пор в жилах многочисленных знатнейших родов, составляющих русскую аристократию, а через нее и в жилах всего русского народа.

   3. Святая Ольга была первой государыней, признанной нашей историей великой. "Мудрейшая из всех людей", по словам летописи, она перешла в летописи с именем не только Святой, но и "мудрой" (в церковных песнях "богомудрой").

   4. Святая Ольга оказала России, как государыня, три незабвенные услуги: после первого в России цареубийства (ее мужа Игоря) подавила начавшийся мятеж и тем спасла в начале истории только что сложившееся единство народа русского.

   5. Святая Ольга первая из государей, согласно летописям, явилась государственной устроительницей России, совершая походы для учреждения опорных пунктов суда, администрации (погосты) и культурного быта.

   6. Святая Ольга под самый конец жизни, будучи правительницей государства в отсутствие сына, выдержала страшное нашествие печенегов и первую в нашей истории великую осаду. Ее мужеству обязана была столица тогдашней Руси и сама Русь своим существованием.

   Сообразно с вышесказанным, мне кажется, и орден Святой Ольги должен включать в свое общество не только матерей героев, отличившихся на войне или убитых, но и всех граждан, которые исключительными заслугами церкви и государству обнаружат выдающееся подражание этой святой. По самой природе каждого ордена кавалеры его суть последователи своего патрона, носители его идеалов, продолжатели его славы.

   Было бы оскорбительным умалением имени Святой Ольги, если бы в учреждении ордена все великие ее заслуги были пренебрежены и признана только одна косвенная - именно та, что она была матерью отважного сына. Святая Ольга имеет свои собственные подвиги и свои высокие достоинства, в общем несравненно более яркие, чем у Святослава. Собственно святая слава равноапостольной деятельности принадлежит ей, а не ему.

   Сторонникам исключительного назначения ордена Святой Ольги как ордена матерей героев хотелось бы видеть в нем такой же знак отличия для женщин, каким служит орден Святого Георгия для мужчин. Мне кажется, это по существу невозможно. Женщины не сражаются: их, как и детей, защищают отцы, мужья и братья. Вследствие этого женщины могут быть дамами своих рыцарей, но не могут быть кавалерами рыцарственных орденов. Женщины не могут носить символических изображений, отличающих ордена, а подобно нижним чинам они могут носить только знаки отличия этих орденов. Военный орден для женщин, как для священников, есть противоречие по существу. Знаки ордена Святой Ольги, жалуемые матерям героев, не могут играть значения военного ордена для них, ибо они предполагаются к пожалованию не за военную заслугу матерей, а за гражданскую. Родить героя и воспитать в нем бесстрашную душу - это, конечно, заслуга, которую отечество чувствует потребность почтить благодарностью, но заслуга гражданская. Поэтому знаки ордена Святой Ольги не могут быть приравнены к знакам военного ордена Святого Георгия: последний дается лишь за подвиги личной храбрости. Узкое назначение ордена Святого Георгия объясняется, между прочим, тем, что Святой патрон ордена не имел никаких других удостоверенных историей заслуг, кроме бесстрашного сражения с драконом, пожиравшим девиц, и кроме великих мук и смерти, принятых им за Имя Христово. Святая Ольга не имеет титула великомученицы. Ее титул - "Равноапостольная", и она может патронировать собою не мученические, а проповеднические и иные заслуги.

   Всероссийское общество Святой Ольги, возбуждая ходатайство об учреждении ордена Святой, не может руководствоваться никакими иными целями, кроме возвеличивания имени великой государыни, основательницы православия в России. Поэтому общество едва ли может согласиться на ограничительное значение ордена, которым отмечалась бы лишь одна заслуга Святой Ольги, а все остальные, притом главные, были бы пренебрежены. В интересах культа великой Святой лучше вовсе не иметь ордена ее, нежели иметь слишком незначительный, вроде некоторых специально женских орденов (Святой Екатерины, Святой Нины и т. п.). Названные женские имена не пользуются достаточным уважением в обществе потому только, что жалуются за заслуги слишком специальные и, главное, потому, что встречаются чрезвычайно редко. Кто слыхал, что в России существует орден Освобождения? Та же участь могла бы постичь и орден Святой Ольги, если бы ему дать исключительно женское назначение. Одним этим мужчины - наиболее влиятельная часть нации - были бы совершенно лишены этого ордена и как бы изгнаны навсегда из круга последователей Святой Ольги, носителей ее заветов. Это было бы несправедливо. Наконец, это противоречило бы идеальным целям Всероссийского общества Святой Ольги: собрать всю Россию в почитании ее великой праматери.

   Даже среди русских женщин орден Святой Ольги встречался бы крайне редко. Каждая война дает лишь небольшое число героев, иначе героизм - гений мужества - не был бы такою ценностью. Несколько больше воинов, павших с честью на поле брани, но у большинства их - по их возрасту - матерей уже нет. Средняя продолжительность жизни в России считается 37 лет, между тем матерям 22-24-летних и свыше героев не может быть менее 40-50 лет. До этого возраста доживают немногие или, дожив, довольно скоро сходят в могилу, таким образом, число матерей, увенчанных за отвагу и мученичество сыновей, будет всегда гораздо менее числа самих героев и павших на войне. Их нужно будет считать немногими тысячами или даже сотнями на 170-200-миллионное население России, причем в течение какого-нибудь десятилетия после войны все знаки отличия ордена Святой Ольги исчезали бы из обращения. Войны нынче, к счастию или несчастию великих народов, редки: Германия, например, не воевала с 1871 года, Австрия - с 1867 года и т. п. При общем упадке мужества обуржуазившиеся народы боятся войн и не хотят их. В пользу всеобщего мира собираются международные конференции и вырабатываются примирительные трибуналы, строятся "дворцы мира", учреждаются премии за пропаганду мира, отдельные державы входят в постоянные соглашения не воевать. При таком направлении современной цивилизации войны хотя еще не скоро исчезнут, но будут становиться все реже и реже. Стало быть, не станет даже возможности в течение долгих десятилетий для проявления военного героизма, а следовательно, ордена, даваемые за храбрость, обречены на исчезновение. Если это неизбежно предстоит ордену Святого Георгия, то во много раз больше угрожает орден