Страхов Николай Николаевич - Заметки летописца

россiйскаго и бѣлорусскаго безъ Великороссiи можно допустить только по отношенiю къ государственному единству, соединявшему ихъ подъ властью Польши. Противъ этого вооружался г. Кояловичъ и на его возраженiя ничего не отвѣчаетъ г. Костомаровъ.

   Вотъ вамъ и ученый споръ!

   О женскомъ трудѣ.

   Прежде всего я считаю необходимымъ заявить прямо и положительно, что въ нашемъ образованномъ обществѣ, а въ особенности въ Петербургѣ, въ послѣднiе годы не рѣдко говорятъ и часто печатаютъ о новыхъ принципахъ и новыхъ людяхъ, которые слѣдуютъ этимъ принципамъ. Въ литературѣ нашей есть уже даже романъ, трактующiй весьма пространно и серiозно объ этихъ "новыхъ людяхъ и принципахъ", не говоря уже о двухъ-трехъ журналахъ, которые исключительно посвящены имъ.

   Явленiе это, какъ и всякое общественное явленiе, весьма сложно, многосторонне, представляетъ разнообразнѣйшiя уклоненiя, искаженiя и развѣтвленiя. Всякому благомыслящему человѣку слѣдуетъ желать, чтобы оно поскорѣе выяснилось, чтобы его хорошiя стороны рѣзче выступили, чтобы общество могло съ полнымъ сознанiемъ и съ полнымъ усердiемъ поддерживать эти свѣтлыя стороны, а чтобы темныя стороны были отличены отъ свѣтлыхъ и подверглись бы справедливому осужденiю общества. Кажется, дѣло къ этому и близится.

   Обратимся къ частному случаю. о которомъ хотимъ говорить. Въ послѣднiе годы у насъ появились новые принципы относительно труда. Принципы эти въ своей сущности заслуживаютъ величайшаго одобренiя. Они состоятъ въ томъ, что трудъ есть дѣло почтенное, и что даже стыдно человѣку жить на свѣтѣ не трудясь, а пользуясь только плодами чужихъ трудовъ. Это были дѣйствительно новые принципы; ибо до сихъ поръ есть люди, а прежде было и очень много такихъ, которые считали нисколько не зазорнымъ жить чужими трудами, и даже, на оборотъ, считали всякiй трудъ для себя стыдомъ и униженiемъ.

   Далѣе, въ частности, явился принципъ женскаго труда, мысль еще болѣе новая для нашего общества, чѣмъ мысль о мужскомъ трудѣ. Ибо женщинъ многiе почитали и почитаютъ какъ бы созданными самою природою для бездѣйствiя, для занятiя одними нарядами и удовольствiями.

   Если ничего недѣлающiе мужчины ощущали иногда угрызенiе совѣсти и встрѣчали иногда осужденiе, то ничего недѣлающiя дамы считались рѣшительно явленiемъ вполнѣ нормальнымъ, совершенно законнымъ. При такомъ взглядѣ на дѣло обыкновенно матерiальное обезпеченiе женщинъ цѣликомъ возлагалось на мужчинъ. Новый принципъ отрицаетъ такое одностороннее отношенiе. Женщина должна стремиться прiобрѣсти такую же независимость въ матерiальномъ отношенiи, какою пользуется мужчина. Всѣ пути и возможности къ прiобрѣтенiю такой независимости должны быть ей открыты. Только такимъ образомъ можетъ быть устранено, или лучше, смягчено и ослаблено многообразное зло, происходившее отъ того, что мужчины непремѣнно должны были обезпечивать женщинъ, а женщины не иначе могли обезпечивать себя посредствомъ мужчинъ.

   Вотъ наши новые принципы. Конечно, въ головахъ многихъ они являлись не въ такой простой и отвлеченной формѣ, а получали весьма подробное и сложное развитiе, большею частiю совершенно фантастическое, мечтательное. Такъ, напримѣръ, иные были вполнѣ убѣждены, что мужчины и женщины обладаютъ совершенно одинаковыми силами и способностями. Понятно, однако, что подобныя утопiи могли имѣть вредное дѣйствiе только до тѣхъ поръ, пока примѣненiе принциповъ ограничивалось частными случаями. Какъ скоро примѣненiе ихъ приняло значительные размѣры, какъ скоро пришлось проводить ихъ въ дѣйствительность, тотчасъ стало ясно, что годно для дѣла и что нѣтъ, тотчасъ пришлось отказаться отъ всякихъ фантастическихъ предположенiй.

   Объ нѣкоторыхъ опытахъ приложенiя новыхъ принциповъ мы имѣемъ уже публикованныя свѣдѣнiя, и на нихъ-то и хотимъ указать.

   Во-первыхъ, въ Петербургѣ, составляется Общество Женскаго Труда. Лица, возымѣвшiя эту мысль, уже составили полный проектъ, и напечатали его для всеобщаго свѣдѣнiя. Сколько намъ извѣстно, проектъ встрѣтилъ всеобщее сочувствiе, и лица изъ всѣхъ слоевъ и положенiй готовы принять участiе въ составленiи общества. Таково, безъ сомнѣнiя, главное условiе его благосостоянiя. Составляемое общество тогда будетъ крѣпко и благотворно, когда будетъ опираться на всю массу образованныхъ и даже необразованныхъ людей, когда будетъ въ неразрывной, тѣсной связи съ этою массою. Только въ такомъ случаѣ будетъ возможно полное довѣрiе между обществомъ и массою, и правильное взаимное дѣйствiе между ними.

   Въ предисловiи составители проекта говорятъ:

   "Одно изъ самыхъ трудныхъ положенiй въ нашемъ обществѣ есть положенiе женщины".

   "Большая часть занятiй для нея закрыты не по неспособности ея къ нимъ, а по непривычкѣ общества видѣтъ женщину на мѣстѣ, которое, обыкновенно, занимаютъ мужчины".

   "Отсюда вытекаютъ послѣдствiя, весьма вредно отзывающiяся на общественномъ благоустройствѣ".

   "1) Значительное число нравственныхъ и умственныхъ силъ, которыя могли бы быть употреблены женщинами на общественное дѣло, пропадаютъ даромъ".

   "2) Находящiяся въ нищетѣ женщины увеличиваютъ собою число лицъ, которымъ общество обязано помогать совершенно непроизводительно для себя".

   "3) Случается, что женщины, попадая въ подобное затруднительное положенiе, обращаются къ безнравственнымъ средствамъ для доставленiя себѣ возможности существованiя. Онѣ или прямо продаютъ себя всякому встрѣчному, или употребляютъ самыя недостойныя средства, чтобы вступить въ бракъ и свалить на мужа заботу о своемъ существованiи и о существованiи дѣтей своихъ".

   "4) Трудность для женщины обезпечить себя собственными силами унижаетъ женщину въ глазахъ мужчины, при недостаточной образованности послѣдняго. Онъ смотритъ на женщину въ семьѣ, какъ на существо, вполнѣ зависимое отъ его произвола, на существо низшее и т. под.".

   "5) Имѣя исключительное право на большинство общественныхъ занятiй, мужчины, не получившiе образованiя, безполезно тратятъ физическiя свои силы на занятiя, нетребующiя вовсе такихъ силъ, между тѣмъ какъ они могли бы съ гораздо большею пользою для общества направить свою дѣятельность на другую работу, раздѣливъ свои нынѣшнiя занятiя съ женщинами".

   "Всѣ эти неудобства, нравственныя и экономическiя, побуждаютъ учредить Общество, которое бы имѣло въ виду устроить женскiй трудъ на болѣе прочныхъ основанiяхъ".

   Выпишемъ также первые два параграфа предполагаемаго устава. Они объясняютъ цѣль общества.

   "§ 1.

   Общество женскаго труда есть Общество благотворительное".

   "§ 2.

   "Общество имѣетъ цѣлью:

   "1) Доставлять трудъ женщинамъ, т. е. указывать мѣста, гдѣ требуется женскiй трудъ, давать имъ работы въ различныхъ сферахъ дѣятельности, доступныхъ для женщинъ въ настоящее время, и вообще служить посредникомъ между лицами, нуждающимися въ женскомъ трудѣ и предлагающими его".

   "2) Изыскивать, кромѣ нынѣ существующихъ сферъ женской дѣятельности, еще такiя, гдѣ женскiй трудъ теперь не участвуетъ, но могъ бы быть допущенъ съ большею или равною пользою, чѣмъ трудъ мужской".

   "3) Ходатайствовать о допущенiи женщинъ къ такимъ родамъ дѣятельности".

   "4) Приглашать женщинъ, ищущихъ, при посредствѣ Общества, труда, - составлять артели для различныхъ предпрiятiй и содѣйствовать устройству этихъ артелей, въ случаяхъ надобности, денежными ссудами въ размѣрахъ, сообразныхъ съ объемомъ и важностью того предпрiятiя, для котораго устраивается артель, и тогда, когда возвращенiе ссуды гарантируется большею или меньшею вѣроятностью успѣха предпрiятiя".

   "5) Доставлять участницамъ Общества средства изучать тѣ предметы, которыми онѣ желаютъ заниматься, если при этомъ изученiи имѣются въ виду какiя либо практическiя цѣли".

   "6) Открывать торговыя и промышленныя заведенiя и проч. съ цѣлью доставленiя женщинамъ труда".

   "7) Выдавать пособiя нуждающимся женщинамъ-членамъ Общества, когда въ данное время нельзя прiискать для нихъ какого либо занятiя; эти пособiя возвращаются Обществу, когда лица, ихъ получившiя, достали себѣ занятiя и имѣютъ возможность возвратить сдѣланное имъ пособiе".

   Въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" (N 105) въ передовой статьѣ, которая въ оглавленiи носитъ названiе - Женскiй трудъ и обезьянство, мы встрѣтили заявленiе нѣкоторыхъ весьма важныхъ фактовъ, относящихся къ настоящему предмету. Статья указываетъ на то, что Общество женскаго труда имѣетъ благотворительный характеръ, что оно на первыхъ порахъ по необходимости должно взять на себя роль опекуна надъ женщинами, именно указывать имъ пути, которыми онѣ могли выбраться изъ своего тяжелаго положенiя. "Сколько намъ извѣстно", - говоритъ статья, - "общество главнѣейшее вниманiе думаетъ обратить на 4 и 6 пункты (втораго §) своего проектированнаго устава, то есть приглашать женщинъ, ищущихъ при посредствѣ общества труда, - составлять артели для различныхъ предпрiятiй,... открывать торговыя и промышленныя заведенiя и проч. съ цѣлiю доставленiя женщинамъ труда".

   "Послѣ всего сказаннаго, читатели имѣютъ право предложить вопросъ: "неужели же среди женщинъ петербургскаго населенiя не нашлось нѣсколькихъ личностей, которыя, будучи развитыми настолько, что въ состоянiи понять свое паразитство, и имѣя, при посредствѣ отцовъ или мужа, порядочныя средства къ жизни, остались холодны къ тому, что говорится о нихъ? Положимъ, у нихъ до настоящаго времени не было толчка; но вѣдь теперь такъ много разъяснилось и формулировалось. Неужели же и эти умныя, достаточныя и желающiя трудиться женщины будутъ ждать полнаго учрежденiя общества, чтобы прекратить свое пошлое существованiе и заняться чѣмъ нибудь дѣльнымъ - хоть для того, наконецъ, чтобы другимъ открыть дорогу?" Дѣйствительно, если бы на этотъ вопросъ пришлось отвѣчать отрицательно, то общее недовѣрiе къ способности и желанiю женщинъ трудиться прiобрѣло бы себѣ весьма важный аргументъ. Къ счастiю, мы должны заявить, что такiя женщины есть"...

   И такъ, независимо отъ предлагаемаго общества, женскiй трудъ уже принялся и развивается. Статья сообщаетъ объ этомъ такiя свѣдѣнiя:

   "Въ Петербургѣ существуетъ уже, сколько намъ извѣстно, два частныхъ женскихъ общества. Пробуя пока на практикѣ свои силы, они существуютъ еще не офицiально, но потомъ хотять просить утвержденiя своихъ уставовъ и сдѣлать свое существованiе вполнѣ гласнымъ. Первое изъ этихъ обществъ занимается пока изданiемъ книгъ, преимущественно дѣтскихъ; оно уже издало три выпуска одной книги (не имѣется ли здѣсь въ виду книжка: "Сказки Андерсена", на которой надписано: "изданiе переводчицъ"?) и, говорятъ, намѣрено значительно расширить свою издательскую дѣятельность. Основанiя общества - чисто артельныя; каждый членъ вмѣстѣ съ тѣмъ работникъ. Но понятно, что у насъ трудно основывать существованiе общества на издательской дѣятельности. Учредительницы знали это; "такъ какъ", - говорятъ они въ своемъ уставѣ, - "изданiе книги представляетъ выгоду наискорѣйшаго оборота капитала и требуетъ наименьшихъ затратъ, то женская артель начнетъ свои дѣйствiя съ изданiя книгъ преимущественно, но не исключительно, дѣтскихъ, учебныхъ и педагогическихъ". Но "общество имѣетъ въ виду на первый разъ еще предпрiятiя: переплетную, книжный магазинъ и типографiю". Интересно, что "членами артели принимаются исключительно женщины, безъ различiя сословiй". До сихъ поръ, какъ намъ разсказывали, ни въ одномъ собранiи артели не участвовали мужчины; тѣмъ интереснѣе будетъ узнать судьбу этого дѣла, основаннаго самими женщинами безъ всякой посторонней помощи".

   "Второе общество, основанное также на артельныхъ началахъ и существующее независимо отъ перваго, устроило переплетную. Артельщицы имѣютъ мастера, получающаго ежемѣсячное жалованье, и подъ его руководствомъ занимаются работами. Большая часть ихъ живутъ вмѣстѣ, что, слѣдовательно, даетъ имъ возможность истрачивать весьма немного на свое содержанiе. Необходимо замѣтить, что и эта артель устроилась безъ малѣйшей помощи мужчинъ".

   И такъ, у насъ существуетъ не только просто женскiй трудъ, но есть даже мѣста, гдѣ господствуетъ исключительно женскiй трудъ. Мы полагаемъ даже, что статья, изъ которой мы выписываемъ, принадлежитъ исключительно женскому перу. Такое заключенiе (если требуется привести аргументы) мы выводимъ, главнымъ образомъ, изъ исключительнаго употребленiя въ ней чисто мужскихъ выраженiй, напр., издательская дѣятельность, пошлое существованiе, отвѣчать отрицательно и пр.

   Извлекаемъ изъ любопытной статьи еще слѣдующiй фактъ:

   "Дѣла женской "перелетной", принимая въ соображенiе недавность ея существованiя, идутъ весьма успѣшно. Этому, конечно, много помогаетъ то, что работницы, имѣя въ виду свою собственную выгоду, трудятся съ утра до ночи, и если занимаются чѣмъ нибудь постороннимъ, то только между дѣломъ. Такъ, напр., они слѣдятъ за тѣмъ, что дѣлается вокругъ нихъ, но какимъ образомъ? Всѣ работницы, поочереди, читаютъ вслухъ то, что назначается по общему согласiю. Чтенiе это происходитъ во время работы, и, слѣдовательно, одно другому не мѣшаетъ".

   Вотъ главные существенные факты, которые мы нашли въ статьѣ и которые не только поинтересуютъ читателей, но, безъ сомнѣнiя, вызовутъ къ себѣ у каждаго искреннее сочувствiе. Остановимся еще на нѣкоторыхъ заявленiяхъ статьи, весьма важныхъ для настоящаго пониманiя дѣла.

   1) Статья всячески вооружается противъ подозрѣнiй, которыя такъ обыкновенны въ этомъ случаѣ. Именно, она положительно заявляетъ, что, кромѣ прямаго труда и пользы, въ этихъ новыхъ обществахъ не скрывается никакой задней мысли, что будетъ чистой ложью и клеветой, если кто причислитъ участвующiя въ нихъ лица къ списку людей подозрительныхъ, сходящихся не безъ заднихъ цѣлей. Они хотятъ трудиться, извлекать пользу изъ своего труда и больше ничего. Статья находитъ, что только при этомъ условiи и можетъ идти хорошо дѣло.

   "Мы уже имѣемъ", - говоритъ она, - "передъ глазами слишкомъ много печальныхъ примѣровъ, доказавшихъ, что все, начатое не по необходимости, а по одному принципу, не только само рушилось, но увлекало за собою много насущно-необходимаго, много истинно-полезнаго".

   Слова можетъ быть не совсѣмъ точныя, но во всякомъ случаѣ прекрасныя, выражающiя искренее желанiе дѣлать настоящее дѣло.

   Это подтверждается еще болѣе слѣдующимъ обстоятельствомъ.

   2) Статья вооружается противъ обезьянства въ этомъ дѣлѣ и заявляетъ существованiе его въ большихъ размѣрахъ.

   "Заговоривъ о короткихъ волосахъ и простыхъ нарядахъ (статья упоминала о нихъ, какъ о подозрительныхъ признакахъ), чтобы быть вполнѣ безпристрастными, намъ необходимо замѣтить, что, дѣйствительно, между "стрижеными дѣвками", по выраженiю г. Аскоченскаго, есть много лицъ, не заслуживающихъ ни малѣйшаго уваженiя, обезьянствующихъ, усвояющихъ только форму и наивно думающихъ, что достаточно надѣть простое платье и остричь волосы, чтобы быть прогрессистками. Но гдѣ же нѣтъ уродливыхъ фактовъ, особенно во времена переходныя, неустановившiяся? И слѣдуетъ ли изъ-за этихъ уродствъ, которыя со временемъ исчезнутъ сами собою, забрасывать грязью десятки дѣйствительно честныхъ натуръ?"

   Опять скажемъ, - прекрасныя слова, и мы очень рады появленiю ихъ въ печати. Положимъ, что эти уродства, какъ говоритъ статья, исчезнутъ сами собою, но указывать на нихъ непремѣнно слѣдуетъ, именно ради тѣхъ честныхъ натуръ, на которыя они бросаютъ тѣнь. Къ сожалѣнiю, у насъ до сихъ поръ  слѣдовали совершенно противоположной методикѣ, именно старались покрывать всякую глупость и всякое уклоненiе. Эта политика потворства, которой держится болѣе или менѣе каждая партiя, но которую слѣдуетъ терпѣть  только какъ неизбѣжное зло, какъ горькую необходимость, и отъ которой слѣдуетъ отказываться при первой представившейся возможности, - эта политика была у насъ провозглашена величайшей мудростiю и практиковалась въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Нашлись же у насъ рыцари, которые преломили копье съ г. Тургеневымъ даже за такую даму, какъ Авдотья Кукшина. Понятно, что, при такомъ ходѣ дѣлъ, даже самыя чистыя желанiя и убѣжденiя были уронены въ глазахъ общества, потеряли всякое его довѣрiе и уваженiе. Поправить это дѣло можно только однимъ - отказаться отъ всякаго лукавства и укрывательства. Кажется, дѣло уже и вступаетъ на этотъ путь. Дожили мы, наконецъ, до этого; теперь, какъ говорится, въ газетахъ объявлено, что существуетъ въ петербургѣ много Кукшиныхъ, и что эти Кукшины не заслуживаютъ ни малѣйшаго уваженiя.

   3) Статья, наконецъ, вооружается противъ какого-то третьяго общества, о которомъ отзывается довольно темно. Общество это состоитъ изъ нѣсколькихъ молодыхъ людей мужскаго пола; они принуждены были судьбою перемѣнить свои прежнiя умственныя занятiя на чисто механическiя и устроили тоже переплетную. Но статья предполагаетъ, что все это сдѣлано изъ моды, изъ пустаго подражанiя, а это очень дурно, по мнѣнiю статьи. Такое неблагопрiятное мнѣнiе относительно устроившагося общества статья основываетъ на томъ, что молодые люди присвоили своей переплетной весьма странное названiе. Это странное названiе статья не сказываетъ, но, въ видѣ примѣра, приводитъ три названiя: "положимъ", - говоритъ она, - "переплетная названа чиновничьей, студентской или офицерской". Въ этомъ обстоятельствѣ статья видитъ явный знакъ, что все дѣло есть пустое обезьянничанье, не имѣющее никакого смысла и по тому самому  могущее повредить серiозному дѣлу женскихъ артелей, только что начинающихъ свое существованiе и такъ много обѣщающихъ впереди. Доводы статьи совершенно справедливы. "Если они", - разсуждаетъ она, - "завели переплетную не ради шутки, а для того, чтобы жить этимъ трудомъ, то они должны изъ чиновниковъ, студентовъ или офицеровъ обратиться просто въ переплетчиковъ, въ работниковъ. Кто далъ имъ право называть себя тѣмъ именемъ, которое они перестали уже носить?"

   Всему этому, повторяемъ, нельзя не сочувствовать вполнѣ. Не нужно при этомъ, конечно, забывать дѣйствительнаго, полнаго значенiя женщины въ человѣческой жизни, не нужно смотрѣть на нее какъ на одну рабочую силу. Какъ работникъ, какъ добыватель цѣнностей, женщина всегда уступитъ мужчинѣ и, слѣдовательно, такой взглядъ на нее обрекалъ бы ее на вѣчное экономическое подчиненiе мужской половинѣ общества. По счастiю, достоинство человѣка, такъ сказать, его цѣна для другихъ, измѣряется другою, не экономическою мѣркою. И потому, женщина можетъ обладать полнымъ равенствомъ съ мужчиною въ силу своего духовнаго значенiя, какъ жена, мать, какъ живая связь людей между собою, по поводу которой именно и сказано: не добро быть человѣку единому.

   Но, такъ какъ это высокое значенiе часто забывается женщинами и попирается мужчинами, то необходимо, чтобы у женщинъ былъ твердый якорь, на которомъ онѣ могли бы держаться при безпрерывныхъ опасностяхъ. Этотъ твердый якорь - самостоятельная работа, независимое экономическое положенiе.

   Пушкина ругаютъ.

   Начало этой исторiи, вѣроятно, памятно читателямъ. Г. Погодинъ, ратуя противъ Костомарова, сослался на стихи Пушкина:

   Тьмы низкихъ истинъ мнѣ дороже

   Насъ возвышающiй обманъ.

   Сослался онъ на нихъ въ простотѣ души, предполагая, что каждое слово великаго поэта имѣетъ для насъ авторитетъ, составляетъ нѣчто важное и достойное вниманiя.

   Г. Костомаровъ отвѣчалъ, что ему удивительно, какъ можно сослаться на эти пошлые стихи. Ибо какъ можетъ обманъ быть дороже истины?

   Недавно г. Костомарову нашелся потакатель. Г. Орестъ Миллеръ въ своей статьѣ "Русскiй народный эпосъ передъ судомъ г. Соловьева" (смотри "Библ. для Чт.", март. Критика, стр. 54), отзываясь неодобрительно о нѣкоторыхъ выходкахъ г. Погодина противъ г. Костомарова, для вящшей силы прибавлялъ:

   "Онъ (Погодинъ) вооружается противъ г. Костомарова даже такимъ стихотворенiемъ Пушкина, въ которомъ между прочими странностями, народъ честится "безсмысленнымъ". Именно, съ той точки зрѣнiя, которой держится "День", эти стихи и должны представляться такими, какими они представлялись г. Костомарову - пошлыми, и только пошлыми, хотя бы ихъ написалъ Пушкинъ.

   Фактъ презнаменательный. Появились, изволите видѣть, нынче точки зрѣнiя, съ которыхъ стихи Пушкина кажутся пошлыми, исполненными страстей и т. п. Представителями и носителями этихъ точекъ зрѣнiя являются такiе люди, какъ г. Костомаровъ и г. Орестъ Миллеръ (о "Днѣ" мы не говоримъ, ибо г. Орестъ Миллеръ только навязываетъ ему свою мысль), то-есть люди, судя по всему, образованные, свѣдущiе, преданные наукѣ и притомъ люди зрѣлыхъ лѣтъ, а слѣдовательно, должно быть и зрѣлыхъ мыслей.

   Кто же не одобряется ими? Пушкинъ; не одобряется самое прекрасное, самое свѣтлое явленiе нашей литературы. Пушкинъ у насъ есть явленiе, выходящее изъ ряду вонъ; онъ былъ воплощенный поэтъ; всѣ движенiя его души и мысли носятъ на себѣ глубокiй поэтическiй характеръ, носятъ на себѣ печать красоты и гармонiи. И вдругъ - его стихи оказываются пошлыми! Ищите пошлости во всемъ, въ чемъ хотите, только не въ Пушкинѣ.

   Далѣе - Пушкинъ былъ простой, прямой, здравый человѣкъ; человѣкъ съ чистымъ сердцемъ, съ теплою и свѣтлою душою. Не было на его душѣ никакой болячки, не было въ его духовномъ строѣ никакого искаженiя и извращенiя; онъ былъ человѣкъ въ высокой степени нормальный. И вдругъ въ его стихахъ находятъ странности самаго дурнаго качества!

   Правильное отношенiе къ Пушкину можетъ быть только одно - благоговѣнiе передъ великимъ явленiемъ. Его мысли и рѣчи должны быть разсматриваемы какъ нѣкоторыя образцы прекрасныхъ человѣческихъ мыслей, прекрасной человѣческой рѣчи. Въ этомъ смыслѣ, въ его мысляхъ и рѣчахъ воплощается несравненно больше мудрости, чѣмъ во множествѣ томовъ и головъ современныхъ мудрецовъ. Къ произведенiямъ Пушкина нужно приступать не иначе, какъ съ цѣлью питаться ими, извлекать изъ нихъ тотъ свѣтъ, то тепло, которыми они проникнуты.

   Таково вообще значенiе поэтовъ, а изъ новыхъ поэтовъ всѣхъ народовъ едва ли есть другой болѣе чистый поэтъ, чѣмъ Пушкинъ.

   Но приступимъ къ дѣлу. Въ чемъ обвиняютъ Пушкина? Говорятъ, что онъ назвалъ народъ безсмысленнымъ. Посмотримъ, гдѣ и какъ. Это мѣсто находится въ стихахъ, гдѣ поэтъ говоритъ о славѣ. Поэтъ задумывается надъ глубокимъ, таинственнымъ смысломъ славы. Вотъ эти удивительные стихи:

   Да, слава въ прихотяхъ вольна.

   Какъ огненный языкъ, она

   По избраннымъ главамъ лѣтаетъ;

   Съ одной сегодня исчезаетъ,

   И на другой уже видна.

   За новизной бѣжать смиренно

   Народъ безсмысленный привыкъ,

   Но намъ ужь то чело священно,

   Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

   Поэтъ находитъ, что слава причудлива, загадочна; она, подобно огненному языку, вдругъ исчезнетъ съ одной головы, вдругъ вспыхнетъ на другой; народъ, т. е. толпа, множество, масса, бѣжитъ за новизной, сегодня поклоняется одному, завтра другому; онъ не даетъ себѣ отчета въ своихъ симпатiяхъ, онъ безсмысленно, какъ стихiя, покоряется имъ; онъ непостояненъ, измѣнчивъ и, прославляя новыхъ идоловъ, забываетъ старыхъ.

   Но мы, однако же, знаемъ, что люди, на которыхъ намъ указываетъ слава - избранныя головы; но мы не должны безсмысленно увлекаться новымъ; но избранники славы для поэта, для историка, для мыслящаго человѣка имѣютъ не мимолетное значенiе; они, какъ сказано дальше въ стихахъ, властвуютъ надъ нашими душами. Словомъ, какъ ни прихотлива слава,

   Но намъ ужь то чело священно,

   Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

   Само собою разумѣется, что подъ славою здѣсь понимается добрая слава, благоговѣнiе, удивленiе, прославленiе.

   По нашему, это прекрасныя мысли.

   Если народъ здѣсь названъ безсмысленнымъ, то вѣдь тутъ же названо священнымъ то чело, на которомъ онъ видитъ славу. Возможно ли не понимать, что въ этомъ противорѣчiи и выражается вопросъ, дума поэта?

   Есть, однакожъ, люди, которые этого не понимаютъ; къ нимъ-то и принадлежатъ г. Орестъ Миллеръ и г. Костомаровъ. Пушкинъ вотъ задумывается надъ таинственными источниками симпатiй человѣчества, надъ глубокимъ значенiемъ избранниковъ славы; но г. Костомаровъ надъ этимъ не задумывается. Г. Костомаровъ, вѣроятно, готовъ по пальцамъ объяснить, какъ и на чемъ опирается слава, откуда происходятъ симпатiи человѣчества къ тѣмъ и другимъ лицамъ. Г. Костомаровъ такъ хорошо это знаетъ, что причисляетъ даже къ своимъ обязанностямъ заниматься разбиванiемъ народныхъ кумировъ. Чтожъ? Съ Богомъ! пускай себѣ упражняется, если ему рукъ своихъ не жалко. Мы же предпочтемъ вмѣстѣ съ Пушкинымъ вдумываться въ смыслъ народныхъ кумировъ; мы не погонимся за новой мудростiю;

   За новизной бѣжать смиренно

   Народъ безсмысленный привыкъ,

   Но намъ ужь то чело священно,

   Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

   Перейдемъ теперь къ другому обвиненiю. Дѣло идетъ объ истинѣ. Пушкинъ задумался надъ тѣмъ значенiемъ, которое можетъ имѣть для людей истина. Все стихотворенiе, изъ котораго мы приводимъ отрывки, имѣетъ эпиграфомъ знаменитый вопросъ: что есть истина? вопросъ, нѣкогда сдѣланный Пилатомъ. Свою думу поэтъ выразилъ въ слѣдующихъ стихахъ:

   Да будетъ проклятъ правды свѣтъ,

   Когда посредственности хладной,

   Завистливой, къ соблазну жадной,

   Онъ угождаетъ праздно! Нѣтъ,

   Тьмы низкихъ истинъ мнѣ дороже

   Насъ возвышающiй обманъ.

   Вотъ полная мысль поэта. Возможно ли не повторять съ полнымъ сочувствiемъ этихъ энергетическихъ стиховъ? Г. Костомаровъ находитъ эти стихи пошлыми. Нужно достигнуть до значительной степени пошлости пониманiя, для того, чтобы не видать настоящаго смысла этихъ стиховъ и понять ихъ именно въ пошломъ смыслѣ.

   Бываютъ ли случаи, когда правда производитъ зло, когда она угрожаетъ посредственности, когда льститъ зависти и порождаетъ соблазнъ? Бываютъ, и такiе случаи проклинаетъ поэтъ. Бываетъ ли обманъ, который насъ возвышаетъ? Бываетъ, и такой обманъ поэту дороже тьмы низкихъ истинъ.

   Любопытно бы знать, въ какой степени пошлости понялъ г. Костомаровъ слово обманъ? Пушкинъ подъ обманомъ могъ вообще разумѣть здѣсь такiя явленiя, какъ, напримѣръ, искусство, которое, по замѣчанiю Аристотеля, истиннѣе, чѣмъ дѣйствительность. Въ частности же, тутъ дѣло идетъ именно о томъ обманѣ, который называется народнымъ миѳомъ. Относительно Наполеона составился миѳъ, что онъ въ Яффѣ, когда солдаты были поражены чумою, навѣстилъ госпиталь и пожималъ руку больнымъ для ихъ ободренiя. Бурьеннъ въ своихъ запискахъ отрицаетъ это "сказанiе" (такъ это названо у Пушкина), именно утверждаетъ, что Бонапарте не прикоснулся ни къ одному изъ зачумленныхъ.

   Вотъ въ этой-то истинѣ и не нашелъ никакой особенной сласти Пушкинъ. Онъ предпочелъ ей сказанiе, героическую черту, созданную благороднымъ энтузiазмомъ къ Наполеону и показывающую, какими глазами смотрѣлъ на него народъ. Г. Костомаровъ расходится съ Пушкинымъ; ему болѣе нравится истина, чѣмъ сказанiе, и онъ называетъ пошлостiю сожалѣнiе поэта о томъ, что оказался ложью такой прекрасный, возвышающiй насъ разсказъ. Г. Костомаровъ даже, вѣроятно, не замѣтилъ этого чсожалѣнiя, онъ, кажется, полагаетъ самымъ пошлымъ образомъ, что Пушкинъ предпочитаетъ обманъ истинѣ. Между тѣмъ у Пушкина поэту, произносящему выписанные нами стихи объ истинѣ, другъ отвѣчаетъ:

   Утѣшься!.....

   Утѣшься, читатель. Было бы очень горько, если бы нашъ Пушкинъ писалъ пошлые стихи. Но этой низкой истины, какъ она ни дорога г. Костомарову, не существуетъ. Нашъ поэтъ высокъ и чистъ умомъ. Онъ понималъ, какъ часто знанiе людей и свѣта приводитъ къ сомнѣнiю, къ соблазну, къ невѣрiю въ добро, какъ много есть такъ называемыхъ истинъ, которыя приходятся по вкусу посредственности, зависти, пошлости. Онъ зналъ, что нѣтъ ничего истиннѣе и дороже, какъ вѣра въ добро, что самое глубокое знанiе жизни заключается въ умѣньи цѣнить и понимать высокое, прекрасное, героическое.

  

  

   Въ iюньской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ находится слѣдующее опредѣленiе нигилизма:

   Извѣстно, что ничего бывшаго, ничего сущаго и даже осуществляемаго ортодоксальный нигилистъ признавать хорошимъ недолженъ: онъ обязанъ сочувствовать только тому, чего нѣтъ, стремиться къ тому, что еще возбуждаетъ сильныя сомнѣнiя насчотъ своего существованiя въ самой утробѣ временъ, особенно къ тому, что не оставляетъ ни малѣйшаго сомнѣнiя на счетъ своего несуществованiя даже и въ этой утробѣ; ибо только этимъ способомъ онъ можетъ улепетывать отъ стрѣлъ, пускаемыхъ въ него здравымъ смысломъ, и только это улепетыванiе и поддерживаетъ въ немъ ту рѣзвость фантазiи, при которой становится понятнымъ, почему онъ свои незлобивые и отчасти даже милые шиши, посылаемые въ безпредѣльное пространство, считаетъ разрушительными гранатами.

   Рѣзкость выраженiй этой характеристики вполнѣ выкупается ихъ несомнѣнной меткостiю. А вотъ и другое, болѣе серьозное опредѣленiе нигилизма, сдѣланное редакцiею Дня, N 31.

   Нигилизмъ есть естественный, законный, историческiй плодъ того отрицательнаго отношенiя къ жизни, въ которое стала русская мысль и русское искусство съ перваго шага своей дѣятельности послѣ Петра. Вспомнимъ, что исторiя нашей "литературы" (въ тѣсномъ смыслѣ) начинается сатирой! Это отрицанiе должно дойдти, наконецъ, до отрицанiя самаго себя. Таковъ процесссъ нашего общественнаго сознанiя и таково историческое оправданiе нигилизма. Въ частности же онъ имѣетъ значенiе протеста, не всегда справедливаго, но полезнаго уже тѣмъ, что, съ одной стороны, воздерживаетъ отъ примиренiя со многою ложью и пошлостiю, а съ другой - нападенiями на истину - вызываетъ ея приверженцевъ на болѣе разумную, строгую, критическую ея повѣрку и защиту.

   Прибавимъ же къ этому, что дѣятельныхъ приверженцевъ истины оказывается гораздо меньше, чѣмъ можно бы было желать и надѣяться, и что, вообще, размѣры явленiя указываютъ на неясность и бѣдность формъ той, въ сущности могучей внутренней жизни, къ которой нигилисты ставятъ себя въ отрицательное положенiе.

   Читалъ я iюньскую книжку "Современника". Я люблю читать "Современникъ", какъ вообще люблю все ясное, опредѣленное, все то, чтò отчетливо понимаю и къ чему могу поставить себя въ несомнительное и твердое отношенiе. Прiятно мнѣ наблюдать въ "Современникѣ" постоянно веселый и бодрый тонъ, тонъ людей, очевидно, довольныхъ собою, ни мало не колеблющихся въ сознанiи своего ума и превосходства. Совершенно ясно мнѣ, какъ отсюда проистекаетъ та постоянная насмѣшливость, которая господствуетъ въ этомъ журналѣ и которая живо напоминаетъ мнѣ рѣчи петербургскихъ чиновниковъ и вообще большинства петербургскихъ людей. Нужно отдать полную справедливость - "Современникъ" есть журналъ петербургскiй въ полномъ смыслѣ этого слова. Петербургъ же, какъ извѣстно, есть городъ просвѣщенный и образованный до высочайшей степени. Чтобъ убѣдиться въ этомъ стоитъ только послушать бесѣду его жителей, даже самыхъ маленькихъ, какихъ нибудь титулярныхъ совѣтниковъ или губернскихъ секретарей. Просвѣщенiе необыкновенное! Все-то они пересмѣютъ, все поддѣнутъ на зубокъ, вездѣ найдутъ пятно; чего лучше - многiе глумятся даже надъ строгимъ соблюденiемъ постовъ. Такъ что слушаешь-слушаешь и думаешь себѣ: чортъ возми, какiе, однакожъ, образованные люди! Какое отсутствiе предразсудковъ!

   Вотъ точно также, и читая "Современникъ", постоянно чувствуешь, что пишутъ здѣсь люди просвѣщенные, чуждые предразсудковъ и потому отлично себя чувствующiе. Но, кромѣ этого бодраго и веселаго тона, свидѣтельствующаго о прiятномъ душевномъ настроенiи, я люблю "Современникъ" также за его направленiе. Направленiе это все состоитъ изъ тончайшей гуманности, изъ непрерывныхъ мысленныхъ заботъ о меньшемъ братѣ. Правда образъ, въ которомъ представляютъ себѣ этого меньшаго брата писатели "Современника", не имѣетъ въ себѣ ничего привлекательнаго. Голова меньшаго брата наполнена сплошь густою тьмою, въ которой не проглядываетъ ни однаго свѣтлаго луча. Сообразительности у меньшаго брата нѣтъ ни капли, особенно если взять въ сравненiе ту высокую сообразительность, какою отличаются писатели "Современника". Сердце меньшаго брата живетъ и движется одними фальшивыми потребностями, напускными и извращенными чувствами. И чтоже? Не смотря на все это, "Современникъ" не отрицаетъ у меньшаго брата ни единаго права, никакихъ возможностей и преимуществъ. А именно - главнѣйшимъ и существеннѣйшимъ образомъ, по его мнѣнiю, меньшiй братъ имѣетъ право на то, чтобы люди просвѣщенные и образованные очистили его голову отъ хлама предразсудковъ, ее наполняющихъ, и чтобы они изгнали изъ его сердца всѣ фальшивыя и напускныя чувства, которыми одними оно одушевляется. За этимъ главнымъ правомъ слѣдуютъ и всѣ другiя права, какiя только возможны. Такъ, напримѣръ, одинъ изъ писателей "Современника" объявилъ однажды весьма твердо и рѣшительно, что каждый нищiй имѣетъ право ѣсть такiя же кушанья, какiя ѣстъ какой нибудь богатый лакомка, и одѣваться въ такое же платье, какое носитъ какой нибудь изысканный щеголь. Вотъ какъ далеко простирается гуманность въ направленiи "Современника!"

   И такъ я люблю читать "Современникъ"; отъ него такъ и вѣетъ - во первыхъ образованностiю, а во вторыхъ гуманностiю. Образованность и гуманность, просвѣщенiе и человѣколюбiе - что можетъ быть лучше? Съ такими чувствами я началъ читать въ iюньской книжкѣ "Замѣтки изъ общественной жизни," новый отдѣлъ, очевидно составляемый писателемъ, который прежде его не составлялъ и можетъ быть даже въ первый разъ выступаетъ на литературное поприще. Я говорю новый отдѣлъ, ибо не должно смѣшивать этихъ замѣтокъ изъ общественной жизни съ тѣмъ, что называлось просто: наша общественная жизнь; замѣтки имѣютъ и болѣе скромное заглавiе, да и печатаются не тѣмъ гордымъ крупнымъ шрифтомъ, какимъ красовалась наша общественная жизнь.

   И такъ читаю я замѣтки - въ самомъ прiятномъ настроенiи духа. Авторъ разсуждаетъ о пароходахъ и сильно возстаетъ противъ нѣкоторыхъ капитановъ, которые обходятся деспотически, начальнически съ своими пассажирами. Гуманность, подумалъ я, неизмѣнная, неистощимая гуманность!

   И вдругъ мнѣ попадается страница, которая нарушаетъ мое благодушное настроенiе, которая отзывается не гуманностiю и образованностiю, столь мнѣ любезными, а чѣмъ-то совершенно противоположнымъ. Выписываю ее вполнѣ:

   "Въ Николаевѣ, на Днѣпрѣ, входитъ въ каюту второго класса пассажиръ въ шляпѣ (пассажиръ въ шляпѣ!). Къ нему подходитъ лакей изъ прислуги парохода и проситъ снять шляпу, говоря, что это правилами парохода не дозволяется. Пассажиръ отвѣчаетъ, что читалъ правила и въ правилахъ этого не видѣлъ, и продолжаетъ сидѣть въ шляпѣ. Лакей идетъ жаловаться капитану. Прибѣгаетъ капитанъ и прямо къ пассажиру: "Вы почему не снимаете шляпы?" - "Не хочу." - "Но правилами парохода требуется, чтобы пассажиры сидѣли въ каютахъ безъ шляпъ." - "Я читалъ правила и такого не нашелъ." - "Но этого правила не было нужно и писать; оно требуется самимъ приличiемъ." - "Г. капитанъ, я не мальчикъ, и что прилично, что неприлично - знаю самъ. И вамъ моимъ менторомъ быть въ такомъ случаѣ не приходится. Если же вы хотите, чтобы пассажиры ваши сидѣли безъ шляпъ, то напечатайте объ этомъ въ правилахъ. Почему вы знаете, можетъ быть если бы такое правило существовало, я вовсе не нашолъ бы для себя удобнымъ ѣхать на вашемъ пароходѣ? Во имя приличiя вы, пожалуй, будете требовать, чтобъ я не сидѣлъ въ каютѣ въ сапогахъ." - "Но, если вы будете почитать себя въ правѣ дѣлать все, что не написано въ правилахъ, то вы начнете, пожалуй, дѣлать Богъ знаетъ что, о чемъ можетъ быть и въ правилахъ написать неловко." - "А, въ такомъ случаѣ вамъ принесетъ на меня жалобу общество, съ которымъ я ѣду, и по его иницiативѣ вы получите право быть моимъ судьею. Тогда и за то, что я сижу въ шляпѣ, вы можете осудить меня, если кто принесетъ вамъ на меня жалобу. Но являться ко мнѣ ни съ того ни съ сего съ наставленiями о томъ, что прилично и что неприлично, давать волю даже лакеямъ дѣлать мнѣ указанiя, какъ я долженъ вести себя, - это, г. капитанъ, какъ хотите, верхъ безобразiя. И хоть мнѣ никакой нѣтъ прiятности сидѣть въ шляпѣ въ каютѣ, но на досаду намъ, я буду ѣхать не иначе, какъ въ шляпѣ до самой Одессы. Высаживайте меня за непослушанiе - и будемъ судиться." Капитанъ увидѣлъ, что съѣлъ грибъ и удалился сконфуженный."

   Браво! Молодецъ пассажиръ въ шляпѣ! Натянулъ носъ капитану!

   Кто правъ однако же въ этой удивительной исторiи? Побѣжденный капитанъ, или побѣдоносный пассажиръ? Очевидно, нашъ пассажиръ вошолъ со шляпою на головѣ туда, гдѣ всѣ другiе сидѣли безъ шляпъ; очевидно, все это общество, и слуги парохода, и самъ капитанъ были твердо увѣрены, что само приличiе требуетъ сидѣть въ каютѣ безъ шляпы. Спрашивается, былъ ли совершенно правъ человѣкъ, вздумавшiй не соблюдать приличiй, признаваемыхъ на пароходѣ?

   Но положимъ онъ правъ; въ правилахъ не написано, публика не жалуется, значитъ онъ имѣлъ полное право сидѣть въ шляпѣ. За то же онъ и остался побѣдителемъ въ возникшемъ недоразумѣнiи; онъ заставилъ капитана съѣсть грибъ, и остался сидѣть въ шляпѣ тамъ, гдѣ другiе сидѣ