Страхов Николай Николаевич - Заметки летописца

и до сихъ поръ составляетъ ея прекраснѣйшее и достолюбезнѣйшее свойство; это свойство слѣдовало-бы всѣми силами охранять и поддерживать, если бы стало оно теряться и сглаживаться.

   Въ наши дни прогресса эта утрата и это сглаживанiе уже начинаетъ грозить нашей литературѣ. Общественное мнѣнiе стало силою и печать стала силою. Всякая сила допускаетъ злоупотребленiя. Всякая сила можетъ быть обращена въ орудiе, а всякое орудiе, какъ извѣстно, можетъ служить и для добрыхъ и для злыхъ цѣлей. Такъ и литература, вмѣсто того, чтобы служить истинѣ и правдивости, можетъ быть обращена въ орудiе лжи и фальши. Какъ скоро дѣло идетъ не о томъ, чтобы изложить свою мысль или выразить свое чувство, а о томъ, чтобы извѣстнымъ образомъ подѣйствовать на читателей, чтобы достигнуть въ этомъ отношенiи заранѣе предположенной цѣли, то тутъ уже возможны всяческiя поддѣлки подъ настоящую мысль и настоящее чувство. Читатели простодушны; читателямъ трудно отличить искренность отъ неискренности; имъ наконецъ некогда все сравнить, все повѣрить, во все вникнуть до тонкости; что мудренаго, что они примутъ за чистое золото даже самую грубую и явную ложь.

   И такъ я хотѣлъ замѣтить, что литература начинаетъ у насъ терять свою искренность. Примѣры неискренности являются все чаще и чаще. Слишкомъ много явилось случаевъ, когда отдаются на служенiе дѣлу, которому въ душѣ нѣтъ никакого сочувствiя; нѣтъ чаще всего по той причинѣ, что въ этой душѣ вообще никакихъ сочувствiй не обрѣтается. Примѣры часты; если-бы мы однакоже вздумали указать на какой-нибудь большой и поразительный примѣръ, который-бы разомъ пояснялъ дѣло, то, какъ думаетъ читатель, на чомъ-бы слѣдовало остановиться?  На "Московскихъ Вѣдомостяхъ"? Едва-ли съ этимъ согласится кто-нибудь, сколько-нибудь ясно понимающiй дѣло. Въ какiя-бы ошибки "Московскiя Вѣдомости" ни впадали, въ какое бы трудное положенiе онѣ себя ни ставили, - нѣтъ сомнѣнiя, что все это дѣлается искренно и что въ этой искренности заключается одна изъ тайнъ ихъ силы.

   Нѣтъ, самый большой примѣръ неискренности, какъ тому и слѣдуетъ быть, явился у насъ, на просвѣщонныхъ берегахъ Невы, и всякiй, сколько нибудь ясно понимающiй дѣло, знаетъ его и согласится со мною; этотъ примѣръ - газета "Голосъ". Можетъ быть найдутся читатели, которые вознегодуютъ на меня за столь рѣзкiй приговоръ; можетъ быть иной даже спроситъ меня: кто меня поставилъ судьею надъ газетами и кому нужны мои приговоры? Смиренно отвѣчаю на это, что я отнюдь не считаю себя судьею, что я въ качествѣ лѣтописца просто записываю факты. Дѣло въ томъ, что вѣдь я читаю "Голосъ"; а не случится прочесть, такъ я безпрестанно слышу о немъ. Въ каждой лавочкѣ, на каждомъ лоткѣ съ книгами, гдѣ продаются газеты отдѣльными нумерами, вы можете не найти какой угодно другой газеты, но "Голосъ" непремѣнно найдете. На каждой станцiи желѣзной дороги, на какой хотите пристани пароходовъ, въ какомъ вамъ угодно трактирѣ или въ самой мелкой кандитерской - вы можетъ быть не застанете парохода, не найдете кушанья, папиросъ, спичекъ, чтобы закурить папироску, но вездѣ вы встрѣтите на стѣнѣ объявленiе объ изданiи газеты "Голосъ". Однимъ словомъ этотъ "Голосъ" такъ громко раздается на берегахъ Невы, его звуки такъ часто и со всѣхъ сторонъ доходятъ до меня, что не замѣтить его и съ теченiемъ времени не отдать себѣ отчота въ впечатлѣнiи имъ производимомъ было невозможно.

   Впечатлѣнiе не весьма прiятное. Есть въ каждой вещи признаки, которые обличаютъ ея сущность. Эта напыщенная рѣчь, желающая придать себѣ какъ можно болѣе твердый тонъ, это топорщенiе, стремящееся принять видъ чувства собственнаго достоинства, вся эта игра въ оскорбленiе, обиду и опасность, всѣ эти слишкомъ яростныя и слишкомъ частыя ссылки на общiя авторитеты гуманности, просвѣщенiя и т. п., - все это для внимательнаго наблюдателя служитъ только яснѣйшимъ доказательствомъ, что ни твердости мысли, ни искренности чувства, ни пламеннаго служенiя принципамъ гуманности и просвѣщенiя тутъ нѣтъ. Дурно безмыслiе, неодобрительныя нелѣпости и крайности, до которыхъ инымъ случается доходить въ своемъ мышленiи; но безсмыслiе и нелѣпости имѣютъ на своей сторонѣ большую выгоду, если они совершенно искренни. По моему мнѣнiю несравненно хуже ихъ отсутствiе мысли, принимающее видимость убѣжденiя, нежели равнодушiе, играющее роль пламеннаго увлеченiя. Тутъ является такая фальшь въ тонѣ, такой диссонансъ, что ухо оскорбляется невыразимо. Этимъ диссонансомъ для меня постоянно отзывается "Голосъ".

   Чувствую, что мнѣ здѣсь тотчасъ-же слѣдуетъ привести выдержки и образчики; но теперь у меня ихъ нѣтъ подъ руками. Если-же читатель непремѣнно ихъ желаетъ, то они не преминутъ явиться. Передъ нами цѣлый годъ и увы! я вѣдь буду читать "Голосъ" въ этомъ году.

   Теперь-же я заговорилъ о "Голосѣ" только по поводу мысли о печати, какъ о средствѣ и орудiи, а мысль о печати, какъ о средствѣ и орудiи, была возбуждена во мнѣ на сей разъ не "Голосомъ", а другими не столь крупными явленiями, именно нѣкоторыми нападенiями на "Эпоху".

   Всѣмъ и каждому извѣстно, что "Эпоха" имѣетъ честь возбуждать противъ себя ожесточонное озлобленiе. Я говорю честь, ибо принимаю это озлобленiе за признакъ успѣха и возрастающаго значенiя. Этотъ признакъ неизбѣженъ, т. е. по свойству души человѣческой если есть успѣхъ, то непремѣнно слѣдуетъ озлобленiе. Конечно обратное заключенiе - отъ озлобленiя къ успѣху - не имѣетъ полной строгости, а только вѣроятность; но въ такой области какъ литература, эта вѣроятность весьма велика.

   Ожесточенiе-же доходитъ въ настоящемъ случаѣ до крайностей, которыя какъ нельзя лучше доказываютъ его силу. Именно печать употребляется какъ средство и орудiе, которымъ можно достигнуть цѣли и помимо истины. Такъ въ "Современникѣ", въ послѣднемъ двойномъ нумерѣ, напечатана статейка о "Воспоминанiяхъ о А. А. Григорьевѣ" г. Страхова. Статейка заявляетъ, что г. Страховъ написалъ свои воспоминанiя съ тайною мыслiю унизить и опошлить покойнаго А. Григорьева и для этой цѣли недобросовѣстно и нагло перетолковалъ его письма.

   Конечно подобныя вещи не заслуживаютъ ни малѣйшаго опроверженiя; конечно всякiй, кто читалъ "Воспоминанiя" г. Страхова, прочитавъ потомъ статейку "Современника", ни минуты не задумается, не получитъ и тѣни сомнѣнiя относительно смысла и значенiя этихъ "Воспоминанiй". Но статейка очевидно вовсе и не имѣла въ виду тѣхъ, кто читалъ статью г. Страхова; напротивъ она именно имѣла въ виду тѣхъ, кто статьи не читалъ, кто на вопросъ о ней пожалуй скажетъ: "не читалъ, да и читать не хочу!" для такихъ написана статейка, и такiе найдутся, и такiе ей повѣрятъ.

   Что прикажете дѣлать? Печать - сила.

   По слѣдамъ "Современника" идутъ многiе и между прочимъ "Будильникъ". Въ N 9 напечатана въ немъ такая диковинка:

   "Эпоха" затѣяла съ своимъ бывшимъ сотрудникомъ "посмертную полемику." Такъ Ѳ. Достоевскiй старается доказать А. Григорьеву (мертвому-то!), что онъ, т. е. Достоевскiй, писатель даровитый."

   Совершенно ясно, что это напечатано для тѣхъ, кто мало читаетъ, кто почти ничего не знаетъ въ литературѣ. На такiя выходки эти господа и разсчитываютъ.

   Въ "Сѣверной Почтѣ" (N 25, 31 января) напечатанъ переводъ  письма изъ Петербурга, явившагося въ газетѣ "Le Nord" и помѣченнаго 17-мъ (29-мъ) января. Письмо написано по поводу Московскаго дворянскаго собранiя. Оно заключаетъ въ себѣ такiя вѣрныя черты современнаго состоянiя Россiи, которыя показываютъ основательное знакомство съ ходомъ нашего внутренняго движенiя. Вообще-же письмо касается предметовъ величайшей важности. Вотъ оно вполнѣ:

   "Неоспоримо, - пишетъ кореспондентъ - что мысли, высказанныя въ Москвѣ, довольно распространены въ Россiи. Весь вопросъ заключается въ своевременности, свойствѣ и объемѣ учрежденiй, которыя  предполагается создать. Вотъ гдѣ мыслящая масса дѣлится на бесконечные оттѣнки. Нѣкоторые хотѣли-бы броситься, зажмуривъ глаза, въ западный парламентаризмъ, какъ бросаются въ воду, учась плавать. Другiе хотѣли-бы, чтобы свободныя учрежденiя возникли сами собою, естественно, изъ самыхъ нѣдръ живыхъ и народныхъ силъ страны. Иные-же считаютъ ее не довольно зрѣлою для подобныхъ учрежденiй. Они возражаютъ, что изъ числа ушедшихъ далѣе впередъ нацiй, ни одна, за исключенiемъ Англiи, не могла вынести этихъ учрежденiй. Они желали-бы продолжительной отсрочки, подготовки и постепеннаго развитiя, разсчитаннаго согласно съ свойствами духа народа, вся исторiя котораго свидѣтельствуетъ, что онъ, во-первыхъ, по существу своему охранителенъ и мало склоненъ къ нововведенiямъ, а затѣмъ, что онъ вовсе не торопится, будучи увѣренъ въ своей громадной будущности.

   "Я не стану говорить о крайнихъ партiяхъ, онѣ лишены серiознаго значенiя и корней въ странѣ. Но вы легко поймете на какое безконечное множество оттѣнковъ, даже въ отношенiи къ умѣреннымъ либеральнымъ учрежденiямъ, подраздѣляется мыслящiй классъ, въ средѣ котораго зрѣетъ будущность Россiи. Московское дворянство занимаетъ здѣсь очень важное мѣсто. Его обвиняютъ въ томъ, что оно противопоставляетъ правительству свои конституцiонныя стремленiя, вслѣдствiе недовольства отмѣною крѣпостнаго права. Тутъ есть и правда и неправда. Дворянство, у котораго однимъ почеркомъ пера отчуждена часть его собственности, приняло это рѣшенiе. Но оно стало домогаться, чтобы въ отношенiи къ тому, чтò у него осталось, его право собственности было ограждено отъ произвольныхъ преобразованiй. Отсюда мысль о гарантiяхъ.

   "Но не одинъ этотъ путь привелъ къ такому заключенiю. Общее положенiе страны, неопредѣленность законовъ, соцiялистскiя стремленiя, распространенныя извѣстнымъ классомъ, важное замѣшательство, произведенное въ трудѣ отмѣною крѣпостнаго права, недостатокъ кредита и финансовыя затрудненiя сильно содѣйствовали къ распространенiю желанiя болѣе широкихъ преобразованiй. Такъ какъ правительство само дало толчокъ этому преобразовательному движенiю, покинувъ колею прежняго бюрократическаго деспотизма и призвавъ страну къ завѣдыванiю общественными дѣлами; то послѣдствiя настоящаго переходнаго положенiя побудили даже самыхъ благоразумныхъ людей желать скорѣйшаго по возможности выхода изъ этого порядка вещей и предложить правительству содѣйствiе всѣхъ разумныхъ силъ нацiи.

   "Вотъ, я думаю, истинное начало обнаружившагося въ Москвѣ движенiя. Собранiе дворянства было проникнуто общераспространеннымъ желанiемъ; оно думало, что кому-нибудь надо первому выйдти изъ области неясныхъ стремленiй и вступить на поприще политической дѣтельности.

   "Не ищите иной причины для демонстрацiи, которую оно попыталось произвести. Не ищите здѣсь ни заговора, ни революцiонной попытки, ни даже проявленiя сильно сплоченныхъ партiй, вступающихъ въ борьбу съ правительствомъ. Скорѣе тутъ было увлеченiе. Нѣсколько убѣжденныхъ людей хотѣли первые осуществить на дѣлѣ чувство, принадлежащее очень многимъ, даже рискуя повредить себѣ лично въ виду сомнительности успѣха.

   "Итакъ, не должно осуждать слишкомъ строго это увлеченiе, даже и не раздѣляя его. Но слѣдуетъ-ли одобрить его? Есть-ли въ этомъ поступкѣ доля практической мудрости и политической зрѣлости, соотвѣтствующая чувству, которое внушило этотъ поступокъ, и способная съ пользою послужить дѣлу, которое имѣлось въ виду?

   "Я не думаю. Во-первыхъ, собранiю не слѣдовало допускать, чтобъ это выраженiе желанiя исходило отъ дворянства - класса, стоящаго особнякомъ въ русскомъ обществѣ. По нынѣшнимъ временамъ - это анахронизмъ. Если дворянство хотѣло обнаружить свою жизненность и доказать, что оно не считаетъ себя умершимъ въ качествѣ отдѣльной корпорацiи, то оно могло выбрать иное поприще. Для такого предприятiя было мало вѣроятности успѣха, но, по крайней мѣрѣ, дворянство причинило-бы вредъ только самому себѣ.

   "Если московское дворянство думало возвыситься, поставивъ себя, посредствомъ этой демонстрацiи, во главѣ либеральнаго движенiя, то и тутъ оно ошиблось въ разсчетѣ. Ему предстояло довольно дѣла на томъ пути, который былъ открытъ ему самимъ Государемъ - въ уѣздныхъ и губернскихъ земскихъ собранiяхъ, гдѣ призваны участвовать посредствомъ выборовъ не только дворяне, но всѣ классы общества. Здѣсь дворянству было отведено мѣсто и указана роль. Оно должно было, по своему естественному вѣсу, стать во главѣ собранiй, приспособить ихъ къ согласiю въ дѣйствiяхъ, научить ихъ своимъ примѣромъ спокойному и достойному обсужденiю дѣлъ, законности въ возбужденiи новыхъ вопросовъ, дѣятельности практической и сдержанной. Когда-же эти собранiя показали-бы себя такимъ образомъ на дѣлѣ, тогда желанiя, которыя они заявили-бы Государю съ должнымъ согласiемъ и зрѣлостью, получили-бы въ Его глазахъ неоспоримую цѣну. Потому что нѣтъ ничего несправедливѣе, какъ предполагать, что правительство противится мысли объ участiи законныхъ интересовъ въ дѣлахъ, ихъ касающихся, путемъ представительства, основаннаго на выборномъ началѣ. Оно не хочетъ для Россiи только буйнаго парламентаризма иностранной выдѣлки, того адвокатскаго парламентаризма, котораго не могла вынести Францiя, который затрудняетъ Пруссiю теперь, въ блестящую впрочемъ эпоху ея исторiи. Нигдѣ этотъ парламентаризмъ не былъ-бы такъ гибеленъ, какъ въ Россiи, гдѣ нужны не слова, а дѣло. Что-же касается представительства серьознаго, практическаго, чистой пробы, укрѣпленнаго своими корнями въ нѣдрахъ общества, въ средѣ живыхъ и законныхъ интересовъ, то русское правительство далеко не противъ него. Самъ Государь заложилъ его основы сознанiемъ выборныхъ губернскихъ и уѣздныхъ собранiй.

   "Демонстрацiя-же, произведенная теперь въ Москвѣ, скорѣе похожа на парламентскiя пренiя запада, гдѣ разгоряченныя собранiя позволяютъ ораторамъ, упивающимся звуками своихъ собственныхъ словъ, увлекать себя на дѣла необдуманныя, несвоевременныя, практически бесполезныя, даже вредныя.

   "Какое заключенiе будетъ выведено изъ этого? Я говорю не о крайнихъ партiяхъ, прирожденныхъ врагахъ умѣренной свободы, а о людяхъ благоразумныхъ и здравомыслящихъ. Изъ этого заключатъ, что если собранiе, составленное изъ отборнаго дворянства и общества, обнаружило такъ мало практическаго политическаго смысла, то значитъ, что Россiя не созрѣла для серьозныхъ представительныхъ учрежденiй.

   "Чтó произойдетъ изъ этого? - Что правительство будетъ менѣе расположено ускорить развитiе сѣмянъ, которыя оно посѣяло, и что такимъ образомъ собранiе московскаго дворянства, вмѣсто того чтобы приблизить, отдалило осуществленiе дѣла, подвинуть которое его побудилъ патрiотизмъ.

   "О такомъ результатѣ всѣ должны сожалѣть. Однако можно надѣяться, что прискорбныхъ послѣдствiй не будетъ. Съ одной стороны, здравый смыслъ публики, а съ другой - непоколебимая твердость, съ которою правительство идетъ по либеральному пути, служатъ вѣрнымъ ручательствомъ, что движенiе Россiи впередъ не будетъ серьозно задержано излишествами рвенiя".

   Это дворянское собранiе есть очевидно фактъ частный, мѣстный, невыражающiй собою общаго положенiя дѣла. Объ этомъ можно судить между прочимъ и потому, какъ изображается въ письмѣ отношенiе московскаго дворянства къ крестьянскому дѣлу. Никакъ нельзя сказать, чтобы все дворянство относилось къ этому дѣлу такимъ-же образомъ. "Московское дворянство обвиняютъ въ томъ, сказано въ письмѣ, что оно противопоставляетъ правительству свои конституцiонныя стремленiя вслѣдствiе недовольства отмѣною крѣпостного права. Тутъ есть и правда и неправда". Въ первый разъ мы слышимъ, что изъ-за крестьянскаго дѣла между правительствомъ и дворянствомъ существуетъ нѣкоторая оппозицiя. До сихъ поръ мы полагали, что въ той или другой степени но дворянство въ этой великой мѣрѣ было на сторонѣ правительства, что оно въ большей или меньшей степени добровольно сложило съ себя извѣстныя права. Такой характеръ крестьянскаго дѣла приносилъ  собою честь русскому дворянству, и мы не думаемъ, чтобы эта честь могла быть отрицаема у него вполнѣ, не была-бы хотя отчасти признаваема за нимъ. "Дворянство, говоритъ далѣе письмо, у котораго однимъ почеркомъ пера отчуждена часть его собственности, приняло это рѣшенiе". Опять мы не думаемъ, чтобы это можно было отнести ко всему дворянству. Крестьянское дѣло не рѣшено однимъ почеркомъ пера. Оно было предлагаемо дворянами, было обсуждаемо въ комитетахъ, состоявшихъ изъ дворянъ, было наконецъ порѣшено по мысли нѣкоторыхъ изъ дворянъ. Никакимъ образомъ невозможно сказать, что русское дворянство вообще только приняло это рѣшенiе; въ той или другой мѣрѣ, но оно само постановило это рѣшенiе.

   И такъ, хотя "московское дворянское собранiе было проникнуто повсюду распространеннымъ желанiямъ", какъ говоритъ письмо, однако-же очевидно не должно смѣшивать московское дворянство съ русскимъ дворянствомъ вообще. Дворянство вообще можетъ-быть не впадаетъ въ "анахронизмъ", можетъ быть оно не станетъ "считать себя умершимъ въ качествѣ особенной корпорацiи", не признаетъ себя "классомъ, стоящимъ особнякомъ въ русскомъ обществѣ". Оно не должно дѣлать ничего подобнаго, если хочетъ быть правымъ "въ глазахъ большинства публики", говоритъ письмо; вѣроятно, прибавимъ мы, и въ глазахъ тѣхъ своихъ членовъ, которые составляютъ настоящее, здоровое его ядро.

   Споръ объ общинномъ землевладѣнiи, этотъ нескончаемый споръ, опять возобновился въ послѣднее время. Два раза "Московскiя Вѣдомости" возставали противъ общины и два раза были побѣдоносно опровергнуты "Днемъ" (см. NN 5 и 7).

   Интересны здѣсь нѣкоторыя ссылки на общiя начала, ссылки ясно обличающiя, что эти начала приняты нами на вѣру и служатъ для насъ какимъ-то внѣшнимъ авторитетомъ, отъ котораго мы не въ силахъ отступить. Именно: "Московскiя Вѣдомости" ссылаются на начало экономической свободы; онѣ до сихъ поръ еще не подозрѣваютъ возможности усумниться въ справедливости этого начала, признаваемаго западною наукою политической экономiи.

   Свобода - превосходное дѣло, если только она понимается не въ одномъ чисто-отрицательномъ значенiи, въ которомъ принимаетъ ее напримѣръ политическая экономiя. Какъ отрицательное понятiе, какъ отрицанiе всякой нормы, всякаго порядка, всякаго опредѣлившаго ея склада - свобода не можетъ быть защищаема никакимъ разумнымъ человѣкомъ. Весьма странно, что тѣ самые люди, которые отвергаютъ всякую мысль о подобной свободѣ въ сферахъ юридическихъ, нравственныхъ, религiозныхъ и т. д., находятъ однакоже полную возможность проповѣдывать эту самую свободу въ одной изъ сферъ человѣческой жизни, именно - въ сферѣ экономической. Во всякой другой области жизни никто не осмѣлится пожелать разрушенiя всякихъ связей, всякаго строя; вездѣ отношенiя людей, установленныя закономъ, обычаемъ, историческою жизнью или нравственнымъ складомъ общества, считаются предметомъ достойнымъ уваженiя, и если иногда и не одобряются, то отнюдь не въ самомъ принципѣ, т. е. не какъ законы, обычаи и связи, а только какъ дурные законы, дурные обычаи и связи. Только въ экономическомъ быту всякое строенiе и всякiй правильный складъ отвергаются по самому принципу; политическая экономiя находитъ, что всякая установившаяся форма здѣсь вредна, что она стѣсняетъ дѣйствiе экономическихъ силъ.

   Стѣсняетъ! Но если мы будемъ понимать свободу отрицательно, то окажется, что все насъ стѣсняетъ. Всякое учрежденiе, всякая организацiя, всякое правило и опредѣленiе уже будутъ стѣсненiемъ для этого рода свободы. Въ такомъ случаѣ и здравый смыслъ есть уже стѣсненiе, какъ однажды было замѣчено въ "Русскомъ Вѣстникѣ". Почему-же во всѣхъ другихъ областяхъ жизни такое стѣсненiе считается и неизбѣжнымъ и благодѣтельнымъ, а въ одной только экономической области оказывается зломъ? Вездѣ во всѣхъ другихъ случаяхъ людямъ позволительно и даже необходимо становиться въ правильныя, мирныя, имѣющiя опредѣленный складъ отношенiя; въ экономической-же сферѣ этого не допускается; тутъ всѣ отношенiя должны быть враждебныя, недовѣрчивыя, все должно имѣть характеръ борьбы; каждый долженъ всѣхъ бояться, всѣхъ остерегаться; только тогда будто-бы и пойдетъ хорошо дѣло.

   Борьба конечно великое дѣло; въ борьбѣ растутъ и развиваются силы, не только силы экономическiя, но и всякiя другiя. Слѣдуетъ-ли однакоже отсюда, что общiй хаосъ и общая борьба есть наилучшее состоянiе человѣческаго рода? Война никогда не бываетъ цѣлью; цѣлью можетъ быть только миръ.

   И такъ свобода, развивающаяся въ общей борьбѣ, ни въ чомъ не должна быть признаваема нормальнымъ и окончательнымъ состоянiемъ. Свобода только тѣмъ и дорога, что на ней, на свободѣ, можетъ спокойно сложиться и созрѣть всякая форма жизни, вызываемая внутреннею потребностiю. Въ этомъ смыслѣ кажется и слѣдовало-бы понимать свободу и желать свободы. Т. е. ее слѣдуетъ понимать не какъ нетерпимость ко всякой связи и ко всякому строю, а именно какъ терпимость ко всякой нараждающейся или уже установившейся формѣ жизни. Всякая форма жизни, всякiй складъ ея и строй должны быть терпимы; противъ всякой формы жизни дозволяется вооружаться только въ томъ случаѣ, если она сама нетерпима, если она насильственно подчиняетъ себѣ людей, если растетъ и развивается не своею силою, а при помощи внѣшней силы.

   Если такъ понимать свободу, то съ точки зрѣнiя свободы ничего нельзя будетъ сказать противъ общиннаго владѣнiя; законъ не требуетъ его непремѣннаго сохраненiя тамъ, гдѣ оно есть, и не налагаетъ его тамъ, гдѣ его нѣтъ. Удержится-ли оно, въ какой мѣрѣ удержится и въ какой мѣрѣ разрушится - это зависитъ отъ самихъ людей, которые въ немъ участвуютъ: они свободны сохранить эту форму или разрушить ее.

   "Московскiя Вѣдомости" приводятъ по этому случаю одно замѣчательное доказательство въ пользу своей мысли и одно замѣчательное возраженiе противъ мысли противниковъ. Доказательство состоитъ въ томъ, что лица, участвующiя въ общественномъ владѣнiи очевидно лишены нѣкоторыхъ правъ на предметъ владѣнiя, и что слѣдовательно разрушенiе общины значитъ то-же, чтó дарованiе правъ, превращенiе правъ неполныхъ въ права полныя.

   Совершенно справедливо. Дѣйствительно члены общины уступаютъ часть своего права цѣлому, т. е. общинѣ. Но спрашивается, чтó-же тутъ противнаго свободѣ? Не всякiй-ли человѣкъ отказывается отъ нѣкоторыхъ своихъ правъ, какъ скоро принимаетъ на себя извѣстныя обязательства? Не всякiй-ли ограничиваетъ свою свободу, какъ скоро ставитъ себя въ опредѣленныя отношенiя къ другимъ людямъ? Взаимное ограниченiе правъ есть единственная возможность для существованiя между людьми правильныхъ отношенiй и опредѣленныхъ связей. Если кто добровольно и сознательно служитъ какому-нибудь интересу, подчиняется идеѣ какого-нибудь цѣлаго, то его никогда не упрекаютъ тѣмъ, что онъ лишилъ себя полноты своихъ правъ, что онъ отказался отъ своего права - ничему не подчиняться, кромѣ себя, и никакому интересу не служить, кромѣ своего собственнаго. Отчего-же въ экономической сферѣ дѣло это имѣетъ другой видъ, и требуется какъ возможно больше разобщенiя, обрыванье всякихъ связей, всякаго подчиненiя, всякаго служенiя?

   Возраженiе, которое дѣлаютъ "Московскiя Вѣдомости", также весьма много способствуетъ къ разъясненiю дѣла въ его настоящемъ смыслѣ. Возраженiе это состоитъ въ томъ, что хотя крестьянинъ внѣ общины дѣйствительно подвергается бóльшей опасности чѣмъ въ общинѣ, но вѣдь и вообще, чѣмъ больше человѣкъ имѣетъ правъ, тѣмъ больше онъ можетъ злоупотреблять этими правами и дѣлать себѣ зло; слѣдовательно опасность связана со всякимъ правомъ, и кто хочетъ ея избѣгнуть, тотъ долженъ отказаться отъ всякаго права. Опять - совершенно справедливо. Всякiй, кто отказывается отъ путей опасныхъ, вредныхъ, ложныхъ, отказывается отъ нѣкотораго права, ибо онъ имѣетъ полное право ходить и по ложнымъ, опаснымъ и вреднымъ путямъ. Спрашивается только, чтò-же дурного въ такомъ отказѣ? Не всякое-ли дѣло идетъ лучше, если люди участвующiе въ немъ отказываются отъ злоупотребленiя этимъ дѣломъ? Если кто выбираетъ себѣ опредѣленную дорогу, опредѣленный образъ дѣйствiй, то онъ вмѣстѣ съ тѣмъ разумѣется отказывается отъ всякихъ другихъ дорогъ и всякаго другого образа дѣйствiй. Иначе это и быть не можетъ. Вообще невозможно дорожить правомъ, если понимать право въ чисто-отрицательномъ смыслѣ, т. е. какъ право блуждать по всевозможнымъ путямъ и предаваться всевозможнымъ злоупотребленiямъ и опасностямъ. Право дорого только въ томъ случаѣ, если оно будетъ право на нормальное, здравое, внушаемое правильною потребностiю проявленiе жизни.

   И такъ съ точки зрѣнiя общихъ началъ, съ точки зрѣнiя свободы и права нельзя ничего сказать противъ общиннаго владѣнiя. Противъ него возможны возраженiя только съ частныхъ точекъ зрѣнiя. Извѣстный строй и складъ, какъ въ экономической, такъ и во всякой другой области, можетъ быть дуренъ, невыгоденъ или вреденъ. Такъ точно и въ общинномъ землевладѣнiи могутъ быть дурныя стороны и недостатки. Но говоря о нихъ, нужно прежде всего помнить, что свобода и право на сторонѣ этого рода владѣнiя, что слѣдовательно противъ него можно дѣйствовать только убѣжденiемъ, примѣромъ, распространенiемъ правильныхъ понятiй; законодательное-же разрушенiе общиннаго владѣнiя было-бы явнымъ нарушенiемъ свободы и права.

   Помѣстивъ въ прошломъ мѣсяцѣ замѣтку по крестьянскому дѣлу, полагаю нужнымъ привести здѣсь выписки изъ передовой статьи "Московскихъ Вѣдомостей", имѣющей отношенiе къ тому-же предмету. Статья, надписанная Москва 27 января, начинается такъ:

   "Будущiй историкъ нашего времени, посреди разныхъ, характеризующихъ его явленiй, съ изумленiемъ остановится передъ тою неслыханною игрой, которую ведутъ теперь ловкiе люди передъ публикой, нисколько не стѣсняясь и даже пользуясь ея присутствiемъ. Историка поразитъ та неутомимость и увѣренность, съ которыми эти люди ведутъ свою игру, и онъ будетъ съ напряжоннымъ интересомъ разыскивать, кого-же и какими путями хотѣли обмануть эти искусные люди. Повѣсть о томъ, какъ Яго опутывалъ своими сѣтями великодушнаго и довѣрчиваго Отелло, исполнена глубокаго интереса; во сколько-же кратъ интересъ долженъ быть сильнѣе, когда дѣло идетъ не о вымыслѣ, не о потаенной темной интригѣ, въ которой замѣшана участь одного или нѣсколькихъ лицъ, а о мистификацiи, имѣющей предметомъ своимъ дѣла цѣлой страны и нагло передергивающей свои карты передъ глазами цѣлаго мiра! Мистификацiя, о которой мы говоримъ, имѣетъ своимъ предметомъ русскiя дѣла и разсчотъ игроковъ основанъ на особыхъ обстоятельствахъ, характеризующихъ въ настоящее время русскiя дѣла. Публичность есть у насъ элементъ только-что народившiйся; она имѣется у насъ лишь на столько, чтобы давать чувствовать свое отсутствiе. У насъ бываютъ лишь нѣкоторые проблески публичности, но солнце публичности еще не всходило. Вотъ этому-то состоянiю неполной публичности, этому-то полусвѣту и, стало быть, полумраку, въ которомъ дѣла наши находятся, этой неопредѣленности и зыбкости тѣней и освѣщенiй, этой безднѣ недоразумѣнiй, отсюда происходящихъ, - обязана своимъ началомъ и отвагой своихъ разсчотовъ та интрига, которой подвергаются теперь русскiя дѣла и которая издѣвается надъ русскою публикой."

   Нельзя не согласиться съ этимъ блистательнымъ вступленiемъ, такъ много въ немъ правды. Легко можетъ быть однако-же, что и такого историка не окажется. Въ такомъ случаѣ очень легко можетъ случиться, что современныя обстоятельства никогда и ни для кого не будутъ имѣть того глубокаго интереса, который имѣетъ для читателей и зрителей всего мiра повѣсть о томъ, какъ Яго опутывалъ своими сѣтями великодушнаго и довѣрчиваго Отелло. Но можетъ быть также, что и самая дѣйствительность не имѣетъ въ себѣ ничего столь разительнаго и изумляющаго. Можетъ быть эти ловкiе и искусные люди вовсе даже не такъ ловки и искусны, чтобы ихъ игра имѣла интересъ шекспировской драмы. Можетъ быть дѣло идетъ гораздо проще.

   Статья "Московскихъ Вѣдомостей" приводитъ далѣе дурныя вѣсти, которыя печатаются за границей о московскомъ дворянствѣ, а именно въ петербургской корреспонденцiи газеты "Indêpendance Belge" и въ сообщенiяхъ, которыя почти въ тѣхъ-же выраженiяхъ были сдѣланы въ нѣкоторыя нѣмецкiя газеты, особенно въ "Кельнскую Газету".

   "Это", говорятъ авторы петербургской корреспонденцiи (Ind. B.), "старая партiя дворянъ, недовольныхъ тенденцiями нынѣшняго царствованiя. Въ эпоху крестьянской эманципацiи эта партiя не смѣла выражать свое неудовольствiе, а теперь она пытается, подъ прикрытiемъ своего ультра-патрiотизма, возвратить свое влiянiе на правительство".

   О русскомъ дворянствѣ (сказано далѣе) авторы этой корреспонденцiи разсказываютъ ужасы, которые до сихъ поръ оставались неизвѣстны исторiи.

   Противъ этихъ-то клеветъ и вооружаются "Московскiя Вѣдомости" въ своей статьѣ. Онѣ говорятъ слѣдующее:

   "Нынѣшнiя дворянскiя совѣщанiя происходили публично; на нихъ присутствовали многiя тысячи людей и съ участiемъ слѣдили за ихъ развитiемъ. Всякiй можетъ засвидѣтельствовать, что въ этомъ собранiи своемъ московское дворянство было исполнено того-же самаго духа, съ какимъ, въ апрѣлѣ 1863 года, оно подписывало свой адресъ. Въ этомъ многочисленномъ собранiи были лица всевозможныхъ свойствъ и воззрѣнiй, были лица, занимающiя или занимавшiя важныя должности, были лица испытанныя въ преданности Государю и Россiи, - и что-же? Мы можемъ утвердительно сказать, что во всемъ этомъ собранiи не было ни одного человѣка, который протестовалъ-бы или могъ-бы по совѣсти протестовать противъ духа господствовавшаго въ этомъ собранiи. Мы обязаны сказать это здѣсь, на мѣстѣ, когда враги наши въ своихъ корреспонденцiяхъ такъ безславятъ насъ передъ Европой, разсчитывая на молчанiе нашей печати. Никогда русское дворянство не было болѣе свободно отъ духа сословной исключительности и отъ какихъ-либо своекорыстныхъ разсчотовъ; никогда оно не было такъ мало наклонно сожалѣть о совершившейся великой реформѣ и роптать о своихъ потеряхъ; никогда не было оно одушевлено въ большей степени искреннею преданностiю своему Государю".