Страхов Николай Николаевич - Заметки летописца

такомъ случаѣ нужно будетъ ждать, пока пробьетъ часъ прогресса".

   Дѣйствительно, подъ управленiемъ прогресса, этого безоружнаго титана, ничего больше не останется какъ ждать. Онъ все сдѣлаетъ, безъ него ничего не подѣлаешь. Въ этомъ смыслѣ Александръ Дюма заключаетъ свою статью предсказанiемъ относительно партiи дѣйствiя.

   "Партiя дѣйствiя", - говоритъ онъ, - "при каждомъ паденiи министерства думаетъ, что она приближается къ власти, которая, однакожъ, чтó бы эта партiя не дѣлала, не достанется ей въ руки до тѣхъ поръ, пока настанетъ день, въ который прогрессъ скажетъ: "Теперь ваша очередь!""

   Вотъ мнѣнiя Александра Дюма, о которыхъ газета "Голосъ" говоритъ, что они не лишены занимательности и что во всякомъ случаѣ нельзя имъ отказать въ оригинальности. Они дѣйствительно очень занимательны, именно какъ чрезвычайно наивное и голое выраженiе ходячихъ мнѣнiй о прогрессѣ. Чего не ждутъ отъ прогресса! Какихъ надеждъ на него не возлагаютъ! Притомъ, многiе совершенно свыклись съ тою мыслью, что прогрессъ идетъ самъ собою, какъ будто онъ въ самомъ дѣлѣ, какое-то живое существо, заправляющее дѣлами людей.

   Отсюда цѣлый рядъ заблужденiй. Все новое считается прекраснымъ; все старое считается никуда негоднымъ, отжившимъ. Послѣдняя книжка признается умнѣе всѣхъ, которыя были до нея. Всякое движенiе, какое бы ни обнаружилось, считается движенiемъ впередъ; всякая перемѣна есть перемѣна къ лучшему.

   Актеръ П. В. Васильевъ, какъ уже извѣстно читателямъ "Эпохи", получилъ отставку. Каковы бы ни были причины, по которымъ это случилось, для почитателей его удивительнаго таланта его удаленiе со сцены есть фактъ весьма прискорбный. А этихъ почитателей, какъ намъ достовѣрно извѣстно, весьма много въ Петербургѣ; къ этимъ почитателямъ, какъ намъ совершенно извѣстно, принадлежатъ самые лучшiе поклонники сценическаго искусства, самые ревностные его любители, цѣнители и судьи.

   И чтò же? Печальный случай подаетъ нѣкоторымъ поводъ оскорблять и Васильева, какъ актера, и его почитателей за ихъ любовь къ его таланту! Въ "Русскомъ Инвалидѣ", газетѣ, имѣющей у себя цѣлый полкъ фельетонистовъ, но, какъ всѣмъ извѣстно, отличающейся хорошими передовыми статьями и никуда негодными фельетонами, мы нашли (N 265) въ фельетонѣ, подписанномъ буквою W, весьма горячую и нескладную выходку противъ Васильева и его почитателей. Приводимъ ее вполнѣ, съ необходимыми примѣчанiями.

   Г. Васильевъ 2-й окончательно оставилъ нашу сцену и на его мѣсто будетъ ангажированъ, какъ мы слышали, одинъ даровитый провинцiальный комикъ (прiятное извѣстiе! Намъ, очевидно, хотятъ замѣнить Васильева. Это такъ легко!). Мнѣнiе наше о покидающемъ насъ артистѣ мы уже высказали и потому, казалось бы, возвращаться къ этому предмету болѣе не зачѣмъ (сошелъ со сцены, такъ и не зачѣмъ говорить? какое уваженiе къ артистамъ вообще! Но не всѣ же такъ смотрятъ. О Васильевѣ долго еще будетъ говорить въ Петербургѣ, и не видя его на сценѣ); но такъ какъ нѣкоторые изъ слишкомъ ревностныхъ друзей г. Васильева (что за намекъ? Почему друзей Васильева, а не друзей его таланта, почитателей его искусства? Не хочетъ ли уже сказать г. фельетонистъ, что Васильевъ имѣлъ только личныхъ друзей, а почитателей имѣть не могъ?) старались посѣять въ публикѣ слухъ, что актеръ этотъ сдѣлался жертвою какой-то интриги и недоброжелательства (откуда это? Здѣсь нужны бы положительныя свѣдѣнiя; дѣло идетъ о лицѣ, обозначенномъ всѣми буквами его имени. Что за бесцеремонность!), то мы, по долгу справедливости, считаемъ не лишнимъ объявить (кто?), на основанiи самыхъ достовѣрныхъ свѣдѣнiй (откуда?), что дирекцiя сдѣлала все отъ нея зависѣвшее, для того, чтобы удержать г. Васильева; но что онъ, по соображенiямъ лично до него касающимся, призналъ за нужное оставить службу и уѣхать изъ Петербурга. (И такъ, г. Васильеву по личнымъ соображенiямъ захотѣлось оставить службу и уѣхать изъ Петербурга? Какой, однако, смѣлый г. фельетонистъ! Онъ говоритъ не только за дирекцiю, что еще понятно но и за самаго г. Васильева! Онъ знаетъ его личныя соображенiя! На это мы могли бы объявить, на основанiи самыхъ достовѣрныхъ свѣдѣнiй, что у г. Васильева никакихъ личныхъ соображенiй оставлять службу и уѣзжать изъ Петербурга не было; но мы лучше ничего не будемъ объявлять, а станемъ разбирать то, чтò дѣлается и говорится публично). Такимъ образомъ, винить дирекцiю въ настоящемъ случаѣ было бы крайне несправедливо и неразсудительно. (Положимъ, такъ; вамъ видно лучше знать!). Но друзья, о которыхъ съ горечью отозвался нѣкогда Пушкинъ (какъ кстати!), до того увлекаются своимъ фанатизмомъ (т. е. любовью къ сценѣ и къ таланту актера? Объ этомъ-то и говорилъ Пушкинъ?), что стараются выместить свою досаду (досаду! Глубокое огорченiе отъ потери удивительнаго артиста - досада!) на комъ бы то ни было, не разбирая: кто правъ, кто виноватъ (а вотъ посмотримъ!). Вотъ почему, не довольствуясь газетными статьями (это все друзья-то писали?), въ которыхъ г. Васильевъ выставляется актеромъ совершенно незамѣнимымъ (по мнѣнiю г. фельетониста, очевидно, замѣнить однаго артиста другимъ ничего не стоитъ; они у него точно пѣшки или простые солдаты, которыхъ можно поставить одного вмѣсто другаго. Каково уваженiе къ художественнымъ талантамъ! Да если бы у г. Васильева была даже сотая доля его настоящаго таланта, то и тогда нужно было бы подумать и подумать - кѣмъ-бы его замѣнить. Замѣнить! точно старыя колоши новыми! Г. фельетонистъ не догадывается, что всякiй истинный талантъ незамѣнимъ, и ему кажется дерзостiю такая въ сущности скромная похвала!), ярые приверженцы этаго артиста (какiе такiе приверженцы? Подкупалъ онъ ихъ, что ли? Или, можетъ быть, его родня?) устроили, нѣсколько времени тому назадъ, скандалъ въ театрѣ противъ г. Бурдина за то, что тотъ игралъ одну изъ ролей г. Васильева (ну вотъ и причина! Кому же прiятно видѣть въ любимой роли плохаго актера, вмѣсто хорошаго? Положимъ, шиканье дурно, но причина его ясна), - роль Любима Торцова, которая, однако, постоянно входила въ его репертуаръ (ну чтò за оговорка! Репертуаръ вѣдь назначаетъ не публика! Вотъ если бы можно было сказать: роль, которую, однако, г. Бурдинъ постоянно игралъ также хорошо, или даже лучше г. Васильева, - тогда другое дѣло, оговорка бы вышла хорошая. Да сказать-то этого или даже намекнуть на это ужь никакъ нельзя). Скандалъ былъ подготовленъ по образцу московскаго (не знаю о чемъ рѣчь): г. Бурдинъ точно также получилъ передъ спектаклемъ безъимянную записку, наполненную нелѣпыми угрозами (въ запискѣ виноватъ тотъ, кто ее писалъ, а не публика), а когда онъ вышелъ на сцену, то былъ встрѣченъ громкимъ шиканьемъ и криками: "Васильева! Васильева!" (Ну что тутъ необъяснимаго? Публика или ожидала увидѣть Васильева, или же знала, что она его больше не увидитъ, и видъ г. Бурдина напомнилъ ей это печальное обстоятельство. Понятно, почему кричали: "Васильева!", Осудитъ за это кричавшихъ, значитъ осудитъ ихъ за самое естественное выраженiе любви къ артисту. А что значило шиканье? Въ обыкновенныхъ случаяхъ шиканье означаетъ желанiе публики заставить молчать актера, слѣдовательно - прямое осужденiе. Здѣсь же оно и этого не значило; оно значило только: мы предпочитаемъ Васильева Бурдину; мы хотѣли бы лучше слушать Васильева, чѣмъ Бурдина. Шиканье г. Бурдину въ такомъ смыслѣ - всего менѣе обидно. Г. фельетонистъ, очевидно, хочетъ сказать, что какiе-то друзья г. Васильева считали г. Бурдина виноватымъ, и что они одни шикали ему, какъ будто за то, что онъ выжилъ г. Васильева изъ театра. Но неужели только такъ и можно объяснить дѣло? Будто ужь и просто пожалѣть объ Васильевѣ было невозможно? Будто бы такъ-таки въ цѣлой публикѣ не нашлось ни однаго человѣка, который просто предпочелъ г. Васильева г. Бурдину? Ну не обидно ли и г. Васильеву, и всякому его почитателю читать такiя вещи?). Но такъ какъ нарушителей порядка (какой оффицiальный слогъ! Точно въ театрѣ порядокъ первое дѣло!) было весьма не много, то спокойствiе было тотчасъ возстановлено (спокойствiе - въ театрѣ! Ужь не сонъ ли?), а г. Бурдинъ воспользовался первымъ благопрiятнымъ случаемъ для того, чтобы, не выходя изъ своей роли, дать понять публикѣ, что онъ во всемъ этомъ дѣлѣ ни душою, ни тѣломъ не виноватъ: тогда ему начали аплодировать (вотъ эти аплодировавшiе, очевидно, любящiе постороннiе намеки въ игрѣ, достойны нѣкотораго осужденiя съ точки зрѣнiя искусства), и онъ доигралъ свою роль безъ всякой помѣхи (т. е. въ совершенномъ порядкѣ и при полномъ спокойствiи?).

   Послѣ такого утѣшительнаго исхода этого скандала, подобныя дикiя выходки мнимыхъ любителей искусства (и такъ, почитатели Васильева - только мнимые любители искусства - хорошо!), безъ сомнѣнiя, уже болѣе не повторятся (?). Нельзя не порадоваться тому, что у насъ заглушили ихъ, такъ сказать, въ зародышѣ (о чемъ это такая сильная радость?): если дать волю охотникамъ до скандаловъ, то безъ нихъ не обойдется положительно ни одинъ спектакль (какъ будто каждый спектакль публика будетъ вспоминать утрату такого артиста, какъ Васильевъ!), уже по той причинѣ, что нѣтъ на свѣтѣ актера, который бы нравился рѣшительно всѣмъ. (Ну такъ чтожъ изъ этого? Молчать что-ли всѣмъ?). У насъ напримѣръ, г. Самойловъ давно уже признанъ первымъ актеромъ, а между тѣмъ и у него есть недоброжелатели, не говоря уже о завистникахъ, имя которымъ - легiонъ. (Это правда; но опять таки - чтó же тутъ дѣлать? Бываетъ вѣдь еще хуже; бываетъ, что человѣкъ не то что признанъ первымъ актеромъ, на самомъ дѣлѣ первый актеръ въ городѣ, и, однако же, его не признаютъ первымъ, его считаютъ только пѣшкою, которую всегда можно замѣнить другою пѣшкою; противъ него пишутъ обидныя статьи; вотъ чтó бываетъ! А что же дѣлать? Какое средство противъ плохихъ фельетонистовъ? Запретить книгопечатанiе, что ли?). И такъ, если актеръ - существо и безъ того уже беззащитное (а именно?), зависящее отъ каприза публики, а нерѣдко и критики (отчего-же отъ каприза? Что касается до публики и критики, то актеръ зависитъ не отъ каприза, а отъ ихъ вкуса, - отъ того, насколько они понимаютъ и любятъ искусство, и больше не отъ чего), будетъ поставленъ въ такое положенiе, что враги безнаказанно станутъ оскорблять его въ виду всей публики (какiе враги? Развѣ одни враги могутъ шикать актеру? Развѣ не можетъ ему шикать сама публика, не питая къ нему никакой личной вражды, а только за плохую игру? Вотъ вѣдь о чемъ слѣдуетъ говорить), то театръ придется, наконецъ, закрыть (съ бездарными актерами?), потому что дѣятели его, не будучи ограждены противъ злаго умысла (въ шиканьи можетъ выражаться только неудовольствiе на дурную игру, или дурную пiесу), предпочтутъ заняться дѣломъ болѣе благороднымъ и, вмѣсто того, чтобы посвящать себя искусству и приносить ему тяжелыя жертвы (а талантъ? про него весьма многознаменательно умалчиваетъ авторъ. Между тѣмъ, безъ таланта, сколько ни посвящай себя искусству и какiя жертвы не приноси, все-таки будешь актеромъ нисего незаслуживающимъ...), начнутъ шить сапоги или кроить панталоны (и прекрасно!), такъ какъ дѣло это, по крайней мѣрѣ, безопасное и, тотъ, кто исполняетъ его дурно, рискуетъ только тѣмъ, что лишится заказовъ"...

   Въ послѣднихъ своихъ строкахъ авторъ замѣчательно близко подходитъ къ истинѣ, хотя самъ, очевидно, считаетъ ихъ сильнѣйшимъ аргументомъ въ свою пользу. Въ самомъ дѣлѣ, не лучше ли плохимъ актерамъ шить сапоги или кроить панталоны, чѣмъ браться за такое трудное и опасное дѣло, какъ лицедѣйство? Чтò касается до его опасности, то мы, признаемся, очень бы желали, чтобы она не только не уменьшилась, а, напротивъ того, во сто разъ увеличилась. Чѣмъ ревностнѣе будетъ слѣдить за театромъ публика, чѣмъ больше у нея будетъ любви и вкуса къ этому дѣлу, тѣмъ опаснѣе будетъ плохимъ актерамъ, и тѣмъ лучше, разумѣется, хорошимъ. А то иногда случается совершенно наоборотъ: хорошимъ худо, а плохимъ безопасно, даже гораздо безопаснѣе, чѣмъ если бы они шили сапоги или кроили брюки.

   Читатель замѣтитъ, что я не касался фактовъ; я не былъ на представленiи, о которомъ идетъ рѣчь, и вообще не берусь излагать всего дѣла, по которому мы лишились Васильева, такъ какъ едва ли можно изложить это дѣло вполнѣ ясно для читателей.

   Но фельетонъ, который я привелъ, мнѣ кажется, ясенъ самъ собою, краснорѣчиво говоритъ самъ противъ себя. Публика лишилась любимаго актера, а "Русскiй Инвалидъ" ее обвиняетъ - зачѣмъ она сердится, зачѣмъ не довольствуется тѣми актерами, которые остаются. Ея любовь къ артисту называютъ фанатизмомъ, дружескимъ пристрастiемъ, капризомъ.

   Мы сами, пожалуй, не станемъ стоять за шиканье; но если оно уже случилось, то объяснять его непремѣнно низкими причинами, злымъ умысломъ, врагами - очень странно.

   *) Статья Ѳ. М. Достоевскаго. Поздн. примѣч.