Волошин Максимилиан Александрович - Записи 1932 года

nbsp;    Посмотревши на себя в кусок зеркальца при светильнике, он обнаружил на лице воспаленные пятна. И резкий, ничем не скрываемый запах сероводорода. Время было позднее - ему грозило опоздание: он смело пошел. В маленьком и тесном будуаре было много народу и жарко. По мере того как он читал, запах всё усиливался и становился все нестерпимее. Заметив несколько судорожных заглядываний хозяйки и гостей под столы и диваны в поисках собаки, Илья внезапно оборвал чтение, выбежал через ряд комнат в переднюю и там, взяв за руку своего друга, последовавшего за ним, сказал ему шепотом: "Пойди к ним и расскажи все, как было с poudre epilatoire". И только после того, как из будуара донесся громкий и общий взрыв хохота, он вернулся в будуар и спросил хозяйку: "Что, очень явственно был слышен запах?" Хозяйка потупилась и ответила: "Очень..." У Ильи к органическим особенностям туалета относилась еще его постоянная история со штанами. Штаны у него, как он сам выражался, "держались на честном слове". Когда мы в первый раз были у Ц<етли>ных, они жили в шикарном immeuble {меблированные комнаты (франц.).} на Avenue Henri-Martin. В то время, как мы спускались с V этажа по роскошной лестнице, штаны не соблюли "честного слова" и разъединились, он дошел до консьержа, только прикрываясь длинной парижской пелериной. Другая трагическая история произошла в том же роскошном вестибюле, перегороженном прекрасной зеркальной, прозрачной и чистой, как воздух, перегородкой, с Андреем Соболем³⁵, который, второпях и испугавшись, прорвался сквозь эту стеклянную перегородку. Она с шумом и грохотом рухнула. Соболь успел удрать, взял автомобиль - их много на Henri-Martin - и уехал. Кровавый след - он был ранен - показал его следы. Эти герои-комические анекдоты пестрили нашу парижскую жизнь в 1916 году в самые трагические моменты Европейской войны между двумя Марками³⁶.

  

   {Запись от 23/IV.} Илья Эренбург в это время стал писать в новой манере - очень малопонятно. Это и были образы и мысли без пути к ним, часть логического домысла сознательно опускалась. Так написана "Книга о канунах"³⁷. Это давало большую свободу в распоряжении образами, в их чередовании и нагромождении. Вместе с новыми сочетаниями отдаленных рифм-ас<с>онансов составляло большую расчлененность стихам его смысла, что, в общем, было приятно и ново и мало похоже на все прежнее. Евангельская простота, наивность и искренность Жамма остались далеко позади.

   Невыразимые отношения складывались в ту эпоху с Ц<етли>ными, которые в том круге занимали место снобов, буржуев, богатой аристократии. Материальное положение Ильи Э Оренбурга> было ужасно. Он ходил, чтобы подработать, ночным носильщиком на gare Montparnasse и возил вагонетки до рассвета.

   При его слабосильности и болезненности - меня это приводило в ужас: я уговорил Цетлина М. О. издать его "Книгу о канунах" в том маленьком издательстве, которое они затевали в Москве, "Зерна". Где должна была выйти книга самого Миши Ц<етлина> и моя <книга> стихов о войне, которую я в те годы писал, и еще <книги> Эренбурга - переводы из Ф. Вийона и Шарля Пеги³⁸.

   На лето 1915 г<ода> я получил приглашение от Ц<етли>ных поехать на их виллу в Биарриц. Это была, по местоположению, роскошная вилла. На самом берегу, рядом <с> виллой Нап<олеона> II (теперь Hotel du Palais), с другой стороны с нею состояли <в соседстве> виллы разных знаменитостей - Ростана, вел<икого> кн<язя> Александра Мих<айловича> и т. д.

   Я просил разрешения взять туда Маревну³⁹.

   С Маревной меня познакомил Илья: в Париже, в странном военном вертепе - мастерской русской художницы NN. Не помню ее фамилии; у нее висели какие-то кустарные полинезийские ковры, на которых были наляпаны узоры, очень декоративные и смелые, какими-то темно-бурыми, точно запекшимися лепешками (человеческой кровью - шепотом сообщали завсегдатаи этого места, посещавшегося охотно обычными посетителями "Ротонды"⁴⁰, и других кафе - теперь закрытых по вечерам по случаю военного положения). Кроме русских, здесь бывали англичане и другие нации. Давали вино, сидели за столиками, танцевали. Была полная замена кафе. Маревна была когда-то принята, любима и обласкана в семье Горького на Капри. Она была родом с Кавказа. Росла у отчима. У нее была трагическая история. Была душой "Ротонды". Туда она приходила в затруднительных обстоятельствах - и "Ротонда" ей помогала - устраивала в ее пользу "голый бал", где все скандинавы плясали обнаженные в ее честь. И выручали ее. "Маревной" ее прозвал Горький - именем из русской сказки: "Марья Маревна".

  

  

   {Запись от 24/IV.} Во время войны. Я выехал из Коктебеля 6.07.1914 ст<арого> ст<иля>, т. е. приблизительно за неделю до объявления войны. Война в нашем летнем уединении никак не предчувствовалась. Только в человеческих отношениях творилось нечто невообразимое⁴¹. Расторгались необычайно крепкие связи и браки, незыблемые по 20-30 лет. Да Алехан (Толстой) рассказывал: "Когда я ехал сюда, то в вагоне студент говорил, что этим летом война неизбежно будет". Но этому никто не доверял, и не было на европейском горизонте никаких признаков надвигающейся войны. Я с самого начала лета собирался ехать за границу: меня звала Маргарита⁴² в Дорнах - принять участие в постройке Johannes Bau⁴³.

   Кроме того, у меня был другой предлог: я собирался работать над "Духом готики" для М. В. Сабашникова и хотел объехать готические городки южной Германии⁴⁴.

   Должен был выехать через Одессу - Рени - Будапешт - Вену - Мюнхен - Базель - Дорнах. Война и связанные с нею перевороты никак не входили в мои планы.

   Я собирался с начала лета, но в течение всего лета откладывал мой отъезд со дня на день. При создававшейся с каждым днем сложности человеческих отношений я откладывал свой отъезд много раз. Дело было в том, что все гостившие в то лето в Коктебеле постепенно друг с другом ссорились, отказывались от своих комнат, комнаты сдавались и все по очереди переселялись ко мне в мастерскую (Кандауровы⁴⁵, Толстые, Рогозинские). Я никак не мог всю эту кашу, в которой я принимал ближайшее участие, оставить без себя.

   Наконец я почувствовал, что медлить дольше нельзя. Собрался и уехал. Пароход из Феодосии в Одессу уходил переполненный. Я не нашел места, сел на поезд и нагнал тот же пароход в Севастополе и там нашел место в каюте. В Одессе у меня не было никого знакомых: мне было необходимо повидать румынского консула (об австрийском я и не подумал), и в день приезда выехал по какой-то проселочной ж<елезной> д<ороге> в городок Рени на Дунае. В день, когда я переезжал Дунай из Рени, в Галац, был подан австр<ийский> ультиматум Сербии - но это знание было результатом позднейших рассказов⁴⁶. Тогда же я ничего не знал: я провел длинный день до вечера в городке Галац, который меня очаровал провинциальным затишьем и культурным уютом. На следующий день я прибыл к австрийской границе в Карпатах - к Передсалю. Там я оставил вещи в поезде, а сам перешел границу пешком по живописной дороге, вместе с прочими пассажирами. Это дало мне возможность перейти русско-австрийскую границу в этот момент без визы.

   В тот же вечер буммель-цуг {Bummel-Zug - пассажирский поезд малой скорости (нем.).} меня мчал (очень медленно) по направлению к Буда-Пешту. Я провел целый день в живописном городке в последних отрогах Карпат Кронштадте (Брассо)⁴⁷. Я вышел с утра в горы, покрытые вековыми каштановыми лесами. Вечером бродил по городу и провел ночь в поезде. Налево на шафраново-зеленом небе был четко врезан турецкий молодой полумесяц. На всех полустанках навстречу нашему поезду шли товарные вагоны с массой молодых солдат <в> национальных костюмах, на полустанках шли блестящие факель-цуги. Всюду была жизнь и необычайное оживление.

   Это была мобилизация, и войска направлялись к русской границе. Но я этого не знал и наблюдал зрелище взором любопытствующего туриста.

  

   {Запись от 25/IV.} В Буда-Пешт мы приехали перед вечером.

   Это было очень странное переживание: на вокзале была масса людей, очевидно, очень заинтересованных совершающимся событием. Событие - я узнал это много позже - был арест на вокзале сербского воеводы ген<ерала> Путника⁴⁸. Я забросил мой чемодан в гостиницу и побежал смотреть город. Я был в Б<уда>-Пеште во второй раз в жизни. В сущности, в первый, потому что был раньше там, когда мы ехали с Маргаритой из Парижа в Коктебель в 1906 году. Мы в Б<уда>-П<ешт> поехали пароход<ом>. Было это глубокой ночью, после полуночи. У меня остались в памяти только колоссальные лестницы, спускающиеся к реке, да ночные безлюдные улицы с вывесками на неизвестном языке.

   Сейчас я увидел те же безлюдные улицы, но не ночные, а за час перед закатом. В глазах остался фасад монументального иммебля с яркими оранжевыми занавесками. В странствиях это безлюдие становилось странно. Я шел к центру города, как мне казалось. И это полное отсутствие людей казалось необычайно. Только когда смерклось, закишело народом. В этом кишенье было нечто лихорадочно возбужденное, что подчеркивалось лихорадочным нетерпением, с которым расхватывались новые издания газет, выходивших часто в этот июльский вечер 1914 года. Что же это? Муниципальные выборы? Празднество? Гос<дарственный> переворот? Война? Из всех этих возможностей я останавливался охотнее всего на последней. Было так, точно я кинут в неизвестный мне город, в неизвестные времена, город несомненно европейский (после завоевания Европы монголами), в разгар каких-то военных событий - об них мне говорили бурные овации солдатам, маршировавшим по улицам. Я об этом писал год спустя, в годовщину войны, и, кажется, мой фельетон нигде не был напечатан, хотя он был написан тщательно (или, может быть, именно поэтому?)⁴⁹. Чувство самосохранения не позволило мне ни к кому из встречных обратиться с вопросом: что же здесь, в сущности, происходит? И это меня и спасло от возможных осложнений. Если бы толпа в этот момент признала во мне русского, то едва ли мое странствие прошло так просто.

   Но оно прошло без единого приключения. Я продолжал его, на следующий день выехал из Б<уда>-П<ешта> в Вену.

   Там я сообразил, что я делал массу неосторожностей. Но моя судьба не зацепилась ни за одну: в Б<уда>-П<еште> я ходил рисовать остатки старой крепости над Дунаем. В Вене, остановившись в специальном отеле для военных, <я> пошел менять русские деньги. Напрасно стучался в "Альбертин<у>" - где хотел работать для "Духа готики"⁵⁰. Но мне непостижимо везло: отсутствие гульденов заставляло меня быстро покинуть Австрию. Всюду <я> попадал на последний поезд, последний пароход; было чувство, что все двери за моей спиной с шумом захлопываются и что назад возврата нет.

   В Мюнхене никого из знакомых не было в городе. Но я целый день провел в осмотре выставок, которых в городе, по случаю летнего сезона, было открыто десятки. Вечером был <в> каком-то немецком "Варьете" - и на другой день рано утром (в 7 часов) выехал в Базель. Меня спросили в kasse, какой билет мне надо - по швейцарскому или баденскому берегу. Я сказал: мне все равно - и мне дали по швейцарскому, что меня обезопасило, потому что в полдень были закрыты границы Германии и война началась. От Мюнхена поезд шел пустой: со мною в вагоне была только немецкая fraulein {барышня (нем.).}, ехавшая на дачу. А после, между Романсхорном и Lindau, на пароходике томилось много англичан. В швейцарском вагоне рядом сидела семья сербов. С которыми я договорился до общих знакомых (таковым оказался принц Гика)⁵¹. Только в Базеле, на Zentral-Bahnhof {Центральный вокзал (нем.).}, я увидел картину европейской вокзальной паники этих дней. Но я уже был у цели. Я взял ж<елезно>д<орожный> билет до Дорнаха. И час спустя был в горной глуши, где мне предстояло прожить полгода.

   Все из русских, кто в этот день пытался выехать из России,- все вернулись обратно. Поэтому Шт<ейне>р встретил меня словами: "Вам все-таки удалось доехать. Но выехать - неизвестно когда Вам удастся".

   Первый день моего пребывания в Дорнахе был первым днем войны. Мне помнится, когда мы пришли утром в кантину (ресторан), перепуганная фигура А. Белого⁵², который сообщал: "Знаете... Жореса убили в Париже. Я ведь его хорошо знал... Да, в ресторане. Неизвестно кто"⁵³.

   Марг<арита> мне сказала: "Я тебя не ждала. Мы все думали, что ты уже не приедешь. Все наши, уезжавшие сегодня утром, вернулись. Пути в Россию закрыты. Тебя ждала комната О. Н. Анненковой⁵⁴. Сейчас она свободна. Поселяйся там..."

   Через несколько дней приехала Леля Анненкова. Я ей сказал: "Я без Вас занял Вашу комнату. Хотите ее? Я Вам ее очищу".

   Комната было крошечная и холодная, с огромной двуспальной кроватью. Кажется, Марг<арита> была не очень довольна моей галантностью: меня вновь надо было устраивать. В конце концов, она предложила мне поселиться в одной комнате с Сизовым⁵⁵, в том же доме, где жила она - [нрзб.- З. Д., В. К.}.

   Дорнах был типичная швейцарская деревня, соседняя с Арлесгеймом. Отдельные швейцарские домики, разбросанные среди лугов и рощ, по которым проходили сельские дороги. Внизу, по долине, проходила ж<елезная> д<орога>, здесь наверху шел трамвай в Базель. Центром всех антр<опософов> было "капище", где встречались за едой все представители воюющих стран Европы. Вообще, Дорнах, очевидно, был в эти месяцы единственным местом, где не чувствовалась война: немцы, французы, англичане, австрийцы, русские сидели за одним столом, обменивались новостями и блюдами и не пылали друг к другу ненавистью. Были недоразумения - немцы поздравляли русских со своими победами и извинялись: "Простите, я забыл (или забыла), что Вы не немец".

  

   {Запись от 26/IV.} Обижался на эти веши один Белый и громко протестовал. Я же держался противоположной тактики: когда однажды был сбор в пользу немецких раненых, я беспрекословно достал 3 марки и сказал: "Если бедный Вильгельм обращается ко мне за милостыней в пользу немецких раненых - разве у меня хватит духу ему в этом отказать?" А Белый мне ответил: "Если ты так ставишь вопрос, то это иное дело". Штейнер читал интереснейший курс лекций по национальной характеристике народов. Лекции были захватывающе интересны, но интерес стал слишком остер и рождал между слушателями слишком страстные споры. Штейнер его прекратил. Помню последнюю лекцию, в которой Штейнер любезно, легко, тоном светского человека характеризовал двух дам-сплетниц (антропософских теток): каждая из них в глубине торжествовала и победительницей глядела на свою соперницу. А после с торжеством обе говорили о том, как Д<окто>р "отделал" их противницу, и каждая в наивности не предполагала, что эти слова относимы также и к ней лично. Это было трогательно, смешно и жалко до отчаяния.

   В этот первый период в Дорнахе я часто бывал у А. Белого. Он мне подробно рассказывал о тех циклах, которые я не слыхал. Это был период, когда между нами опять вспыхнула горячая словесная дружба и мы разговаривали часами и с неослабевающим упоением.

   Часто я уезжал на целый день в Базель и просиживал часами в кино. Здесь были военные фильмы. Вообще, город после той особой, очищенно-бесстрастной атмосферы, что царила в Дорнахе, пронизывал острыми, убийственными впечатлениями, как обстрелом пулемета. Но бесстрастная и святая атмосфера вокруг Johannes Bau - утомляла. Слишком тяжело было во все времена соблюдать справедливость и равновесие, когда то и другое в мире было совершенно нарушено. Я начинал мечтать о Париже. И написал Нюше и Бальмонту, что жажду их видеть. Получил от них призыв⁵⁶. И в январе 1915 года расстался с Дорнахом. До Берна меня сопровождал художник Кемпер⁵⁷.

  

   {Запись от 27/IV.} Вернее было бы сказать: "Я сопровождал художника Кемпера". У Кемпера была история простая, но весьма сложная по тому времени: ему нужно было засвидетельствовать подпись. Он был русский и харьковчанин по рождению. У него были дела по наследству в Харькове со своим братом, офицером русской службы. Нужна была его подпись, официально заверенная. Но ни в одном русском учреждении даже и говорить <с ним) не хотели как с немецким подданным. Я этим был глубоко возмущен и пошел с ним ходатайствовать. Сперва мы пошли к испанскому консулу, т. к. все дела германских подданных были во время войны переданы испанскому консулу. Но там ничего не вышло. Испанский консул вежливо перед нами извинился и нас спровадил, посоветовав нам обратиться к американскому консулу. Мы прошли в конс<ульство> Соед<иненных> штатов, несравненно более чопорное и торжественное. Но результат оказался тот же. Потом мы посетили (нет, раньше) русское консульство. После американского - еще несколько, потом Кемпер предо мной извинялся и решил с этим сложным вопросом покончить.

   На эти хождения по консульствам ушел весь день. Наконец я остался один. На вокзале оказалось, <что> еще мне оставалось ждать в Берн(е) поезда часа 3. Я пошел в синема скоротать время и смотрел до поезда фильмы. В поезде я заметил только внимание, которое привлекала к себе эльзасская девушка (судя по головному убору с черными лентами), рассказывавшая о своем путешествии с мытарствами через Германию. Да после переезда через франц<узскую> границу - настороженное внимание ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало Германию: начиналась полоса шпиономании. В Париж мы приехали на гар де Лион. Помню путь на извозчике в Passy - он все время шел по утренним пустынным набережным. Я смотрел широко раскрытыми новыми глазами на новый - военный Париж. Почти, в сущности, не изменившийся. Б<альмонтов>скую квартиру на Rue de Tour я тоже нашел неизменной и знакомой. Нюша отвела меня наверх в мою комнату. Это была полутемная комната, очень маленьких размеров. "А после вы сможете перейти сюда, в Нинину комнату",- сказала она, распахивая дверь в солнечную и более просторную комнату ребен<ка>.

  

   {Запись от 28/IV.} Я питался у Б<альмонта>. После ходил работать в Нац<иональной> библиотеке.

   Нюша давала мне с собой в библиот<еку> сандвич. Я немного конфузился принимать его и съедать тайком под столом в биб<лиотеке>. Я помню свои мысли, подходя к Нац<иональной> биб<лиотеке>, сквер Лувра с голыми деревьями, сквозь которые сквозил новый отель... (не помню названия). По вечерам я ходил рисовать на крови (5-ти минутная поза) в Atelier Colarossi⁵⁸. Там были вечно те же американки и англичанки со своими папками. Работа была торопливая и лихорадочная, и если сначала в рисунок закрадывалась какая-нибудь ошибка,- то она повторялась во всей серии рисунков этого дня. Это, конечно, происходило от лихорадочной поспешности рисунка и некоторой механичности, которая оставалась вопреки настороженной лихорадочности. Мою художеств<енную> жизнь отчасти разделяла Е. Н. Григорович, кот<орая> была немного художницей. С ней мы много говорили об ее приятеле - художнике Гуревич<е>⁵⁹, кот<орый> жил в Англии и недавно там женился. У него была в живописи одна "идея", котор<ую> я случайно, к большому удивлению Григ<оро>вич, угадал. "Идея" была в том, что композиция картины была подчинена психологической перспективе. Т. е. главные персонажи были нарисованы в большем масштабе, чем второстепенные. Темы были: "Распятие" - громадная фигура распятого Христа на пригорке и разбегающиеся с Голгофы маленькие фигурки римских воинов. Как идея это было недурно, но пропорции не были найдены, и в законченных вещах были утрировка и шарж. Вообще, в художнике Г<уреви>че чувствовался оригинальный домысел, но не было талантливости, вкуса и убедительности. По вечерам мы всегда встречались с Эренбургом и иногда просиживали в маленьком кафе у gare Montparnasse {вокзал Монпарнас (франц.).} до рассвета, читая стихи, и я возвращался в Пасси пешком вдоль линии Метро.

  

   {Запись от 29/IV.} В этот период Илья писал книгу о "Канунах". Это был ряд набросков и настроений первого года войны, со всею чудовищностью и ложью, которая тогда уже начинала кристаллизоваться в атмосфере и личностях. Отсюда тот ряд странных образов, которыми обновили стихи модернисты, франц<узские> поэты - Аполлинер, Макс Жакоб и другие. К ним непосредственно примыкал и Илья Эренбург. Как-то раз, проходя около Трокадеро, я стал думать об этих приемах, и у меня сложилась пародия на Эренбурга "Серенький денек", которой эпиграфом могли бы служить знаменитые строчки:

  

   День прошел весьма обыкновенно.

   Облака сидели на диванах...

  

   Стихи были проникнуты "урбанизмом" и начинались так:

  

   Грязную тучу тошнило над городом.

   Скользили калоши, чмокали шины.

   Шоферы ругались, переезжая прохожих.

   Сгнивший покойник во фраке

   С соседнего кладбища

   Насиловал девочку... Плакала девочка.

   Старый слепой паровоз

   Кормил чугунною грудью

   Младенца Бога.

   В яслях лежала блудница и плакала.

   А в райской гостиной, где пахло духами

   И дамской плотью<...>.

   А святая привратница

   Туалетного места варила для ангелов суп из старых газет.

   Цып-цып-цып, херувимчики, цып-цып-цып, серафимчики.

   Брось ты, архангел проклятый, ишь, отдавил

   Серафиму хвостик копытищем...

  

   Стихи были встречены хохотом. Одна Маревна была в серьезном восторге и сказала: "Как хорошо, Макс, что ты начал писать наконец тоже серьезные, настоящие стихи. Очень хорошо".

  

   {Запись от 30/IV.} Илья ее осадил каким-то саркастическим замечанием, заметив ей, что это не серьезные стихи, а пародия на его стихи, так что она не продолжала своих восторгов. Война и ее постоянный аккомпанемент в газетах начинал действовать удручающе на психику. Из французов я очень часто виделся в ту зиму с Озанфаном. У него была хорошая мастерская с квартирой в Passy, громадный вид на Булонский лес и на высоты Севра и Meдона. Оз<анфан> меня вытаскивал с собою к разным своим приятелям-французам. Так я был с ним у Рене Менара, у Коттэ⁶⁰... Он издавал журнал "Elan". Я ему много помогал в этом. Писал рекоменд<ательные> письма в Россию. И он, как вполне честный и совестливый француз, платил за это сторицей - парижскими знакомствами и связями. Deux mots du bon d'une carte de visite {Два добрых слова на визитной карточке (франц.).} - вот обычная обменная парижская монета, и любопытно, что здесь нет ни фальшивых денег, не бывает никогда обмана. Это одно из ценнейших и удобнейших произведений парижской жизни. Это большое достижение городской культурной жизни, где учитывается каждый любезный жест, каждый "счет" в кафе, каждая малейшая услуга. И это дает возможность в Париже, при достаточном количестве верных, хотя бы и поверхностных друзей, чувствовать себя как дома во всех слоях и углах Парижа, а также устроить и пристроить своих друзей, попавших в Париж впервые.

   В Париже таких признаков очень старой (вековой) культурной жизни - больше, чем в любом из больших городов Европы.

   Горькая ирония О. Мирбо⁶¹, когда он говорит о том, что надо многое, чтоб гарантировать исполнение обязанности, когда дело идет о сделке между двумя честными людьми (нотариус, протокол, договор, контракт) и как эти дела просто разрешаются между двумя ворами, котор<ые> никогда не нарушают своего слова, вполне опровергается инсти<нк>том "Deux mots...".

  

   {Запись от 2/V.} В один из последних дней моего пребывания в Париже Ал<ександра> Вас<ильевна> Гольштейн (Баулер) позвала меня в свой крошечный кабинет, с мал<еньким> пис<ьменным> столом, где происходили все гениальные беседы, и начала длинный разговор, из которого я с трудом понял, что она считает, что у нас с Мар<ией> Сам<ойловной> Цетлин роман, и (что она) советует мне от него отказаться. Это было так далеко от истины и так далеко от ее соображений, что я ее не мог разубедить. Она ее не находила достаточно умной для моей дружбы и поэтому совсем не находила данных, по которым можно было объяснить мое частое посещение Ц<етли>ных.

   Помню очень отчетливо наши встречи в эту эпоху с М<арией> С<амойловной>. Она хотела мне подарить чемодан для путешествий и несессер для туалета. Мы с ней ездили по большим магазинам, и она с трогательным вниманием выбирала мне роскошные, но не очень нужные вещи. Иногда с грустью говорила: "Мне очень грустно себе представить, что Вы с этим чемоданом уедете скоро в Индию". Последние дни, когда уже мой билет в Россию был взят и день отъезда назначен, мы вместе ходили по Парижу, я ее знакомил с разными моими любимыми местами, музеями и людьми. Она меня просила познакомить ее до моего отъезда с Верхарном⁶². Я стал узнавать, где он живет. И узнал, что его постоянный адрес - St. Clond.

   Я написал ему, но оказалось, что в назначенный день он дома не будет. В тот день, когда было назначено не имеющее состояться свидание, я повел М<арию> С<амойловну>. в Musee Guimee, чтобы показать ей мумию Левканойи⁶³ (в зеркальной витрине с черными цветами) - и здесь мы увидели Верхарна. Он был в одной из зал музея Гимэ, пред статуей "Дхармы" - п<оследний> облик, который у меня остался в глазах от великого поэта⁶⁴.

  

   {Запись от 5/V.} Вспоминая последние недели, проведенные в Париже, я замечаю, что у меня вовсе не было тоски расставания с Парижем. Хотя я должен был предвидеть, что еду в совершенно неизвестное, но не предвидел Революцию и того, что на много лет, вне своей воли, застряну в России,- а это-то именно и случилось со мной. Мой отъезд был решен маминым зовом, кот<орая> писала, что если я теперь не приеду, то она совсем не знает, когда и как мы увидимся. И я выехал, несмотря на усилившуюся подводную войну, несмотря на то, что момент для возвращения был самый неблагоприятный. Но я совершенно не верил, что со мной что-нибудь может случиться катастрофическое. Но, вместе с тем, я никогда ближе не стоял к возможной катастрофе, как во время этого морского перехода⁶⁵. Последний пароход перед нашим переходом через Ламанш был потоплен со всеми пассажирами. Это был "Sussex". Также был потоплен пароход "Ирида", вышедший за нами из Нью-Кестля. Потом я узнал, что подводные лодки готовились напасть именно на нас, т. к. я ехал с Генеральным штабом Сербской армии, тайно пробиравшимся в Россию. Это мне сказали в Лондоне в русск<ом> посольстве (я ехал дипл<оматическим> курьером с депешами к Сазонову)⁶⁶. Эти "депеши", представлявшие фактически мои собственные тетради со стихами, и были дипломатической визой, держась за которую я преодолевал с легкостью все международные военные рогатки, расставленные в то время в изобилии. На этом окольном пути из Парижа в Россию, через Хапарандо - Торнео⁶⁷.

  

  

  

   ¹ Юнге Эдуард Андреевич (1833-1898) - врач окулист, пионер курортного Коктебеля.

   ² Мурзаки - низшие дворяне у татар.

   ³ Вяземский Терентий Иванович (1857-1914) - московский врач.

   ⁴ Ермолов Алексей Сергеевич (1847-1917) - министр земледелия с 1848 до 1905 года.

   ⁵ Мысли об "историческом пейзаже" изложены Волошиным также в его статье "Константин Богаевский" (Аполлон, 1912, No 6).

   ⁶ См. "Южная страна" (1908), "Классический пейзаж" (1910).

   ⁷ Вирхов Рудольф (1821-1902) - немецкий ученый, основатель современной патологической анатомии. Гельмгольц Герман Фердинанд (1821-1894) - немецкий физик, математик, физиолог и психолог. Грефе Альбрехт (1828-1870) - основатель современной офтальмологии.

   ⁸ Юнге был командирован в Египет в 1861 году.

   ⁹ Толстой Федор Петрович (1783-1873) - медальер, скульптор, живописец и график.

   ¹⁰ Костомаров Николай Иванович (1817-1885) - украинский и русский историк, этнограф, писатель. Мей Лев Александрович (1822-1862) и Майков Аполлон Николаевич (1821-1897) - поэты.

   ¹¹ "Воспоминания" Марии Федоровны Каменской (1817-1898) печатались в "Историческом вестнике" (1894). "Воспоминания (1843-1860)" Е. Ф. Юнге (1843-1913) были изданы в Москве в 1914 г.

   ¹² Олдридж Аира Фредерик (ок. 1805-1867) - американский актер. Его портрет был выполнен Т. Г. Шевченко.

   ¹³ Юнге Сергей Эдуардович (1879-1902).

   ¹⁴ Мидовская Надежда Васильевна (1847-1906).

   ¹⁵ Волошин подарил Е. Ф. Юнге "Стихотворения. 1900- 1910" 7 июня 1910 года, так надписав книгу: "Первой благосклонной слушательнице моих детских стихотворений с глубокой любовью".

   ¹⁶ Досекин Николай Васильевич (1863-1935) - пейзажист.

   ¹⁷ А. А. Фет умер 21 ноября 1892 года.

   ¹⁸ Леонтьев Константин Николаевич (1831 -1891) - писатель.

   ¹³ Говоруха-Отрок Юрий Николаевич (1850-е - 1896) - журналист и критик.

   ²⁰ Досекин Сергей Васильевич (1868 - ок. 1916).

   ²¹ Коренев Анатолий Григорьевич (?-1943) - художник, директор Ялтинского художественного музея (1921-1927) и Севастопольской картинной галереи (1927-1939). Щукин Сергей Иванович (1854-1937) - собиратель живописи.

   ²² Юнге Владимир Эдуардович (1864-1902) - технолог. Умер в сентябре 1902 года.

   ¹³ М. Ю. Лермонтов бывал подростком в имении Столыпиных - Середниково.

   ²⁴ Якунчикова Мария Васильевна (1870-1902) - художница. В 1905 году Волошин написал статью "Творчество М. Якунчиковой" (Весы, No 1).

   ²⁵ Имеется в виду Крымская война 1854-1855 гг.

   ²⁶ "Очерки Крыма" Евгения Львовича Маркова (1835- 1903) впервые были изданы в 1872 году, второе издание - 1884 год.

   ²⁷ Постройка феодосийского порта шла в 1891 - 1895 гг.

   ²⁸ М. Горький находился на отдыхе в Коктебеле с середины августа до 12 сентября 1917 г. Жил на даче Манасеиных.

   ²⁹ Теш Павел Павлович (1842-1908) - врач, близкий знакомый Е. О. Волошиной.

   ³⁰ По-видимому, имеется в виду хребет Карагач.

   ³¹ Путешествие в поисках лошадей Волошин описал в письме к своей двоюродной сестре Елене Ляминой 20 августа 1893 года.

   ³² Отъезд Волошиных из Москвы в Крым состоялся 3 июня 1893 г.

   ³³ Волошин писал о воспитании, в частности, в статье "Откровения детских игр" (Золотое руно, 1907, No 11 -12).

   ³⁴ Виноградов Василий Ксенофонтович (1843-1894).

   ³⁵ Виноградов скончался 18 сентября.

   ³⁶ Новым директором стал Василий Федорович Гролих.

   ³⁷ Галабутский Юрий Андреевич (1863-1928).

   ³⁸ Алексеев Фома Константинович и Пружанский Иосиф Харитонович (умер в 1911 г.) - феодосийские врачи.

   ³⁹ Чернобаев Григорий Евмсньевич, в 1894 году - помощник классного наставника.

   ¹⁰ Правильно - Кабанов Александр Ефимович.

   ⁴¹ Митридат - холм на окраине Феодосии.

   ⁴² Вяземская Валентина Орестовна (1872-?, в замужестве Селезнева). Автор воспоминаний о Волошине.

   ⁴³ Этот вечер состоялся 31 января 1893 года.

   ⁴⁴ Закалинский Алексей Григорьевич, впоследствии помощник присяжного поверенного.

   ⁴⁵ Балладу А. К. Толстого "Чужое горе" Волошин читал на гимназическом вечере 5 декабря 1893 года.

   ⁴⁶ Представление "Ревизора" состоялось 2 февраля 1896 года.

   ⁴⁷ Пешковский Александр Матвеевич (1878-1933)- впоследствии известный лингвист.

   ⁴⁸ Бокль Генри Томас (1821 - 1862) - английский социолог.

   ⁴³ Волошин был в Ялте с Пешковским в мае - июне 1896 года.

   ⁵⁰ Петров Михаил Митрофанович (1841-1903).

   ⁵¹ Лагорио Лев Феликсович (1827 -1905) - художник.

   ⁵² Не совсем верно: первые двухколесные велосипеды появились в начале XIX века. Однако велосипед "безопасный", близкий по конструкции к современному, возник в 1893 году.

   ⁵³ Петрова Александра Михайловна (1871 -1921).

   ⁵¹ См. также статью Волошина "Культура, искусство, памятники Крыма" (Крым, путеводитель - М., 1925).

   ⁵⁵ Дикое Поле - историческое название территории между Доном, верхней Окой и левыми притоками Десны и Днепра, отделявшими Русское государство от Крымского ханства.

   ⁵⁶ Фламмарион Камиль (1842-1925) - французский астроном. Большой популярностью пользовались его "астрономические" романы "Люмен" (1872) и "Урания" (1889).

   ⁵⁷ Попытки облесения феодосийских холмов предпринимались с 1876 года, однако успешными оказались лишь посадки лесничего Ф. И. Зибольда (с 1900 г.).

   ⁵⁸ Чураев Степан Артемович - латинист.

   ⁵⁹ Ребиков Владимир Иванович (1866-1920) - композитор. Знакомство Волошина с Ребиковым произошло в 1909 г.

   ⁶⁰ Имеются в виду произведения Владимира Федоровича Одоевского (1803-1869) "Русские ночи", "Косморама", "Саламандра", "Беснующиеся".

   ⁶¹ Волошин находился в Средней Азии с 17 сентября 1900 года по 22 февраля 1901 года.

   ⁶² Материалы коллекции А. М. Петровой были частично опубликованы в "Известиях общества обследования и изучения Азербайджана" в Баку в 1926 году.

   ⁶³ Воллк-Ланевские: Валерия Альфонсовна (1875-1943, в замужестве Гауфлер), Евгения Альфонсовна (1872-1959). Нич Вера Матвеевна (ум. 1918).

   ⁶⁴ Семирадский Генрих Ипполитович (1843-1902) - польский и русский живописец.

   ⁶⁵ "Апофеоз ночи" - статья Волошина о французском писателе Вилье де Лиль-Адане (1838-1889), вошедшая в сборник Волошина "Лики творчества" (1914).

   ⁶⁶ Мишле Виктор-Эмиль (1862-1938) - французский историк и литератор.

   ⁶⁷ Цетлины: Мария Самойловна (урожд. Тумаркина, 1882-1976) и Михаил Осипович (1882 -1946) - меценаты, любители поэзии.

   ⁶⁸ Ozenfant (франц.) - Озанфан Амеде (1886-1966) - французский художник.

   ⁶⁹ Польти Жорж (1868-?) - французский литератор.

   ⁷⁰ Импровизация Вилье де Лиль-Адана была напечатана А. Ла Люберном в журнале "La jeune France" в сентябре 1886 года.

   ⁷¹ Названная книга Ж. Польти вышла из печати в Париже в 1895 году.

   ⁷² Журнал "Mercure de France" выходил с 1890 года.

   ⁷³ Эти три статьи, с дарственными надписями Ж. Польти, сохранились в мемориальной библиотеке Дома-музея М. А. Волошина.

   ⁷⁴ Лямина Елена Сергеевна (1870-1952) - двоюродная сестра Волошина.

   ⁷⁵ Упомянутая болезнь Волошина относится к июлю - декабрю 1921 года.

   ⁷⁶ Пшеславский (Пржецлавский) Александр Александрович (1875-?) - художник.

   ⁷⁷ Кедрова Евгения Дмитриевна (1886-1967) с дочерьми: Натальей, Ольгой и Татьяной.

   ⁷⁸ Микешин Михаил Осипович (1835-1896) - скульптор.

   ⁷⁹ Рубо Франц Алексеевич (1856-1928) - художник-баталист. Над панорамой "Оборона Севастополя" работал в 1902-1904 гг.

   ⁸⁰ Нич Николай Матвеевич (1884-1942) - феодосийский знакомый Волошина.

   ⁸¹ Немитц Александр Васильевич (1879-1967) - контрадмирал, с февраля 1920 по декабрь 1921 года - командующий морскими силами республики.

   ⁸² Гумилев был расстрелян 24 августа 1921 года по обвинению в участии в заговоре Таганцева.

   ⁸³ Валетка - Валентина Владимировна Успенская.

   ⁸⁴ Юнге Ольга Андреевна (урожд. Фрам) - жена инженера Ф. Э. Юнге. В начале 20-х годов жила в доме Волошина.

   ⁸⁵ Гончаров Иван Васильевич (1885-ок. 1940) - председатель феодосийского ревкома в 1921 году. В санаторий в Феодосию Волошин приехал из Коктебеля 16 октября 1921 года.

   ⁸⁶ Лампси Петр Николаевич - городской судья, внук И. К. Айвазовского. В 1920 году уехал в Грецию - поэтому его квартира в доме художника пустовала.

   ⁸⁷ Братья Юнге - Федор Эдуардович (1866-1928) - инженер и Александр Эдуардович (1872-1921) - ботаник.

   Первый вариант стихотворения "Готовность" (из которого Волошин затем выделил стихотворение "На дне преисподней") был опубликован в журнале "Новая русская книга" (Берлин, 1923, No 2).

   ⁸⁹ Богаевская Жозефина Густавовна (1877-1969) - жена художника К. Ф. Богаевского.

   ⁹⁰ "Скромное предложение" - памфлет Д. Свифта (1729).

   ⁹¹ Слагцев Яков Александрович (1885-1929) - генерал-лейтенант. Руководил обороной белыми Крыма с севера.

   ⁹² Айвазовская Нина Александровна (?-1944).

   ⁹³ Квятковский Людвиг Лукич (1894-1977) - художник из бедной семьи. А. М. Петрова опекала его с малых лет.

   ⁹⁴ А. М. Петрова скончалась 11 декабря 1921 года. В архиве Волошина сохранился набросок статьи "Киммерийская сивилла" (памяти А. М. Петровой). Волошин писал: "В основе каждого таланта лежит избыток жизненности, которому природа дает чем-нибудь возможность вылиться в жизни. Лежит ли эта природа в обстоятельствах, в среде, в физическом дефекте, недостатке или в особенностях характера, она всегда обуславливает пресуществление сущностей - физических - в душевные. Если у данного лица есть способность воплощения - он становится художником, если ее нет, то он живет жизнью своеобразной, глубокой и, действуя на окружающих как заряженная лейденская банка, оставляет глубокий след в их жизни и психике. Влияние таких талантов, лишенных дара личного воплощения, бывает очень глубоко и плодотворно. Но, к сожалению, редко отмечается и фиксируется, так как у нас не ведется записей нашей культурной жизни.

   К таким людям, оплодотворившим многие десятки людей, с ней соприкасавшихся, принадлежала Алекс<андра> Мих<айловна> Петрова, имя которой не угасло сразу только потому, что ее труд по собиранию и исследованию татарских вышивок был закончен по ее завещанию Е. Ю. Спасской (чего она сама, конечно, не сделала бы) и недавно опубликован. Но личность А. М. далеко превышала ее труд, и хочется, чтобы она была увековечена. В развитии моего поэтического творчества, равно как и в развитии живописи творчества К. Ф. Богаевского А. М. сыграла важную и глубокую роль. Она послужила не только связью между нами, но и определила своим влиянием наши пути в искусстве..."

   ⁹⁵ Маркс Аделаида Валерьевна (урожд. Чарыкрва, в 1-м браке - Фридерикс, 1857-1921).

   О Н. А. Марксе.

   ¹ Маркс Никандр Александрович (1860-1921) - генерал-лейтенант, профессор археологии, крымовед и фольклорист.

   ² Нич Вера Матвеевна (?-1918, по мужу Георгилевич), феодосийка, директрисса частной гимназии. Фридерикс Ольга Владимировна (1877 -ок. 1900) - дочь А. Маркса от первого брака.

   ³ Чин генерал-майора был присвоен Марксу в декабре 1900 г.

   ⁴ В университете Маркс не учился. Он