Байрон Джордж Гордон - Лара

  

  

  

   Перевод О. Н. Чюминой

   Источник: Байронъ. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Въ письмѣ къ Томасу Муру изъ Итал³и (8-го ³юня 1822 г.) Байронъ вспоминалъ объ обстоятельствахъ возникновен³я "Лары" въ слѣдующихъ словахъ: "Я писалъ "Лару" въ разгаръ баловъ и всякихъ сумасбродствъ, по ночамъ, по возвращен³и изъ маскарадовъ и раутовъ..." Это было въ маѣ и ³юнѣ 1814 года, когда Байронъ погружался въ вихрь лондонскаго "большого свѣта", незадолго до сватовства къ миссъ Мильбэнкъ, которая вскорѣ сдѣлалась его женою. Этотъ бракъ, какъ извѣстно, имѣлъ роковое значен³е въ жизни Байрона: онъ не принесъ поэту ничего, кромѣ горя и страдан³й, онъ разсорилъ его окончательно съ англ³йскимъ обществомъ и принудилъ покинуть Англ³ю навсегда.

   Для характеристики того настроен³я, въ которомъ находился Байронъ въ такой, повидимому, радостный моментъ жизни, какъ сватовство, "Лара" даетъ интересный матер³алъ. Этотъ плодъ ночного вдохновен³я, выдержанный въ сумрачномъ и безотрадномъ тонѣ, былъ грустной прелюд³ей къ самому патетическому моменту байроновской жизни.

   Сопоставляя своего "Лару" съ поэмой Роджерса "Жакелина", совмѣстно съ которой онъ былъ изданъ въ началѣ августа 1814 г., Байронъ видѣлъ въ произведен³и этого посредственнаго поэта "грац³озность, мягкость и поэтичность", свою же поэму называлъ "двумя пѣснями мрака и унын³я", въ которыхъ онъ "по горло пресытился ужасами" (выражен³е Макбета, д. V, сц. 5).

   И дѣйствительно, "мракомъ и унын³емъ" "Лара" выдѣляется даже среди однородныхъ, т. н. лирико-эпическихъ поэмъ Байрона, отличающихся вообще скорбнымъ и трагическимъ содержан³емъ. Въ большинствѣ этихъ поэмъ, однако, общее грустное впечатлѣн³е все же умѣряется чудными картинами природы, на описан³и которыхъ авторъ видимо останавливается съ наслажден³емъ, или мелькающими по временамъ грац³озными женскими образами, представляющими своею душевною цѣльностью отрадный противовѣсъ мучительному душевному разладу героя. Напротивъ того, въ "Ларѣ" картины природы почти отсутствуютъ, замѣняясь лишь небрежно набросанными эскизами ночного пейзажа, при таинственномъ свѣтѣ луны, такъ гармонирующемъ съ загадочнымъ сюжетомъ; что касается героини разсказа, выступающей подъ видомъ пажа Каледа, то ея характеръ почти столько же сумраченъ и трагиченъ, какъ и характеръ самого Лары.

   Основному тону "мрака и унын³я" вполнѣ соотвѣтствуетъ въ "Ларѣ" и общ³й колоритъ таинственности и загадочности, въ который авторомъ намѣренно окрашено все его произведен³е. Не только Байронъ постоянно подчеркиваетъ отъ себя "загадочность" и "непроницаемость" своего "задумчиваго" героя, но и въ самое содержан³е поэмы онъ вноситъ много темнаго и недоговореннаго. Такимъ туманомъ неизвѣстности окутано все темное прошлое графа Лары внѣ его родины; авторъ не считаетъ нужнымъ посвятить читателя въ тайны этого прошлаго, довольствуясь одними загадочными намеками. Читателю не становятся извѣстными ни причины, заставивш³я Лару еще въ юности покинуть родовыя владѣн³я и отправиться надолго на далек³й востокъ, ни обстоятельства его жизни тамъ, которыя такъ отягощаютъ его совѣсть, ни причины его внезапнаго возвращен³я въ родной замокъ, ни сущность того тяжелаго обвинен³я, которое долженъ былъ возвести на Лару графъ Эццелинъ, такъ таинственно убитый наканунѣ рѣшительнаго момента суда.

  

  

   Разгадку темнаго содержан³я "Лары" думали найти въ предположен³и, что эта поэма есть продолжен³е "Корсара". Въ рукописи, помѣченной 14-мъ мая 1814 г., она, дѣйствительно, была первоначально озаглавлена: "Лара, продолжен³е Корсара", но затѣмъ авторъ счелъ нужнымъ уничтожить два послѣднихъ слова и помѣстить въ предислов³и къ первому издан³ю слѣдующ³я строчки: "Читатель - если "Ларѣ" суждено имѣть его - будетъ, вѣроятно, разсматривать эту поэму, какъ продолжен³е "Корсара"; онѣ схожи по колориту, и хотя характеры поставлены въ иныя положен³я, фабулы ихъ въ нѣкоторой степени связаны между собою; лицо - почти то же самое, но выражен³е - различно".

   На основан³и этихъ словъ, нѣкоторые критики считаютъ себя вправѣ отождествить Лару съ героемъ поэмы "Корсаръ" - Конрадомъ, исчезающимъ, неизвѣстно куда, послѣ смерти Медоры, а пажа Каледа - съ спасенной имъ изъ пламени гарема турчанкой Гюльнарой, уб³йцей Сеида-паши. Съ такимъ отождествлен³емъ врядъ ли, однако, можно согласиться безъ серьезныхъ оговорокъ. Несомнѣнно только то, что "Лара" былъ задуманъ, какъ продолжен³е "Корсара". Однако, замыселъ этотъ не былъ доведенъ до конца, такъ какъ Байронъ въ течен³е работы, очевидно, убѣдился, что подъ его руками Лара превращается въ характеръ, далеко не тождественный съ характеромъ Конрада. Не даромъ же онъ счелъ необходимымъ замѣтить въ предислов³и, что оба героя почти одно и то же лице, но съ различнымъ выражен³емъ; относительно фабулъ онъ говоритъ, что онѣ только до извѣстной степени связаны между собою. Такимъ образомъ, Байронъ, не отрицая близкаго сходства между обѣими поэмами въ фабулѣ, колоритѣ и характерахъ, явно старается предохранить читателя отъ слишкомъ поспѣшнаго полнаго отождествлен³я Лары съ Конрадомъ.

   Присматриваясь внимательно къ Ларѣ, мы легко придемъ къ заключен³ю, что онъ не есть простое повторен³е Конрада, а представляетъ собою новый и очень знаменательный фазисъ въ развит³и байроническаго типа разочарованнаго идеалиста. Самъ Байронъ позаботился о томъ, чтобы съ возможною обстоятельностью раскрыть намъ внутренн³й м³ръ героя, посвятивъ его характеристикѣ большую часть первой пѣсни. Однимъ изъ главныхъ недостатковъ своей поэмы Байронъ считалъ то, что въ ней было слишкомъ мало повѣствовательнаго элемента ("it is too little narrative"- писалъ поэтъ Ли Гэнту 1-го ³юня 1815 г.); но въ этомъ обстоятельствѣ мы склонны видѣть скорѣе достоинство, чѣмъ недостатокъ, такъ какъ Байронъ, удержавшись отъ увлечен³я повѣствовательнымъ элементомъ, получилъ возможность главныя свои творческ³я усил³я направить на психолог³ю героя.

   Еще другое обстоятельство также способствовало расширен³ю и углублен³ю психологическаго анализа. Помѣщая мѣсто дѣйств³я своихъ первыхъ поэмъ - "Гяура", "Абидосской невѣсты" и "Корсара" - на востокѣ, Байронъ, подъ свѣжимъ впечатлѣн³емъ всего видѣннаго и слышаннаго имъ во время перваго путешеств³я въ Грец³ю, удѣлялъ много стиховъ этнографическому элементу, описан³ю иныхъ народностей съ ихъ своеобразными чертами личности, костюмовъ, обычаевъ и нравовъ. Мѣсто дѣйств³я "Лары" перенесено, напротивъ того, въ средневѣковую обстановку западной Европы, намѣченную, правда, лишь самыми общими и довольно блѣдными штрихами. Судя по имени героя, поэма должна быть пр³урочена къ Испан³и, но друг³я имена - Оттонъ, Эццелинъ - звучатъ вовсе не по-испански, да и ничего специфически-испанскаго нѣтъ въ поэмѣ. Когда, еще до выхода поэмы въ печати, Гобгоузъ упрекалъ Байрона въ нарушен³и исторической правды, такъ какъ "рабовъ", о которыхъ говорится въ поэмѣ, въ дѣйствительности никогда въ Испан³и не существовало,- Байрону пришлось сознаться, что въ "Ларѣ" онъ не имѣлъ въ виду ни Испан³ю, ни какую другую опредѣленную страну. "Только имя героя испанское" - писалъ по этому поводу поэтъ Мэррею 24-го ³юля 1814 г.:- "мѣсто же дѣйств³я - не Испан³я, а луна". Иначе говоря, дѣйств³е "Лары" происходитъ въ какой-то воображаемой странѣ, которой приданы общ³е легк³е контуры средневѣковья. Поэтому, ни личнымъ впечатлѣн³ямъ и воспоминан³ямъ, ни этнографическому элементу не могло быть здѣсь мѣста. Тѣмъ болѣе простора, опять-таки, получалъ авторъ для характеристики душевной жизни своего героя.

  

  

   И эта характеристика сдѣлана съ такою обстоятельностью, съ какою Байронъ не очертилъ ни одного изъ болѣе раннихъ своихъ типовъ. Ни "Чайльдъ-Гарольдъ" (I-II пѣсни), ни "Гяуръ", ни "Абидосская невѣста", ни "Корсаръ" не даютъ подобнаго психологическаго анализа. Образъ Чайльдъ-Гарольда блѣденъ и смутенъ и совершенно отступаетъ на задн³й планъ передъ великолѣпными картинами природы и историческихъ мѣстностей, набросанными кистью великаго мастера и чередующимися съ чудными лирическими изл³ян³ями автора. Чайльдъ-Гарольдъ - просто маска, удобная для субъективныхъ изл³ян³й поэта; это довольно прозрачный псевдонимъ, слегка прикрывающ³й автора, не умѣвшаго еще тогда объективировать свое настроен³е въ рельефномъ художественномъ типѣ. Первой попыткой создать подобный типъ былъ "Гяуръ". Однако, въ характеристикѣ героя и здѣсь еще много отрывочнаго и смутнаго. Въ лицѣ Селима, героя поэтичной "Абидосской невѣсты", проявляющей все искусство Байрона, какъ разсказчика, байроническ³й типъ осложняется чертами типа "благороднаго разбойника", возникшаго не безъ вл³ян³я шиллеровскаго Карла Моора. Этотъ типъ благороднаго разбойника разработанъ въ третьей поэмѣ Байрона - "Корсаръ" въ лицѣ Конрада, этого "мужа одиночества и тайны" ("that man of loneliness and mystery"). Въ сравнен³и со всѣми этими героями образъ Лары очерченъ яснѣе, контуры его опредѣленнѣе, психологическое содержан³е богаче.

   Потомокъ знатной и богатой фамил³и, графъ Лара лишился отца въ младенчествѣ и слишкомъ рано "сталъ своихъ поступковъ господиномъ", научившись "повелѣвать другими" въ томъ возрастѣ, когда самъ онъ "нуждался всего болѣе въ руководствѣ" (I, 2). Это была гордая, страстная и мятежная натура, во всѣхъ своихъ увлечен³яхъ доходившая до крайности. "Въ юности, полной движен³я и жизни, онъ сгоралъ отъ жажды наслажден³й и не уклонялся отъ борьбы". Онъ извѣдалъ рано, и любовь, и войну, и тревоги океана, наслаждаясь или страдая, но никогда не унижаясь "до трусливой и пошлой посредственности". "Въ этомъ напряжен³и чувствъ онъ искалъ спасен³я отъ мысли: буря его сердца съ презрѣн³емъ взирала на ту бурю, которую поднимали болѣе слабыя, въ сравнен³и съ нимъ, стих³и, а при своихъ сердечныхъ восторгахъ онъ обращалъ взоры горѣ и спрашивалъ, есть ли на небѣ большее блаженство" (I, 8). Такъ Лара "былъ прикованъ къ излишеству и былъ рабомъ всего крайняго" ("Chained to excess, the slave of each extreme"). Какъ настоящ³й идеалистъ, "въ своихъ юныхъ грезахъ о добрѣ онъ опередилъ дѣйствительность" и готовъ былъ всюду расточать сокровища своего сердца, ибо "у него было болѣе способности любить, чѣмъ удѣляется большинству земныхъ смертныхъ" (1, 18).

   Но опытъ жизни заставилъ его "пробудиться отъ безумныхъ грезъ" (I, 8). Какъ это случилось, мы не знаемъ, да и самъ герой - "того, увы, не могъ бы разсказать". Разочаровавшись въ окружающемъ, молодой графъ отправился въ продолжительное путешеств³е въ "далек³й, безвѣстный" край, "страну борьбы" (а land of strife).

   Черезъ много лѣтъ вернулся Лара изъ своего загадочнаго путешеств³я на востокъ, сильно измѣнившимся физически и нравственно:

  

   Его года замѣтно измѣнили

   Чѣмъ-бы ни сталъ, но онъ - не то, что былъ.

  

   Съ смертельной блѣдностью лица, оттѣнявшеюся густыми локонами его волосъ, онъ "былъ похожъ на выходца изъ могилы". Вѣчно грустные глаза его имѣли одну особенность, унаслѣдованную отъ него Печоринымъ: они не смѣялись, когда губы его складывались въ улыбку. Всѣ страсти его "давно уснули", теперь онъ больше "не сгоралъ любви и славы жаждой". Появляясь иногда среди феодальной аристократ³и, онъ "въ душѣ не раздѣлялъ ни ихъ заботъ, ни шумнаго веселья". На празднествѣ графа Оттона, Лара, не вмѣшиваясь въ толпу, безучастно глядѣлъ на нее, "прислонившись къ высокой колоннѣ и скрестивъ на груди руки" - въ позѣ, сдѣлавшейся у многочисленныхъ подражателей Байрона почти обязательной для ихъ героевъ. Лара такой-же "мужъ одиночества и тайны", какъ и его ближайш³й предшественникъ Конрадъ. Избѣгая человѣческаго общества, онъ проводитъ цѣлые дни въ лѣсу или въ твердыняхъ своего феодальнаго замка "безмолвенъ и унылъ", иногда съ раскрытой книгой и глазами, устремленными на человѣческ³й черепъ. Съ приближен³емъ ночи имъ овладѣваетъ безпокойство: онъ не находитъ себѣ мѣста въ мрачныхъ и темныхъ залахъ своего замка, гдѣ "тѣнь его блуждаетъ вмѣстѣ съ нимъ по стѣнамъ", увѣшаннымъ портретами предковъ и скудно освѣщеннымъ таинственнымъ свѣтомъ луны, проникающимъ сквозь росписныя окна. Здѣсь, въ полночный часъ, посѣщаютъ его видѣн³я, которыя доводятъ его до обморока.

   Въ этомъ тяжеломъ душевномъ состоян³и Лара "наконецъ спуталъ понят³я добра и зла и готовъ былъ акты своей воли счесть за дѣян³я судьбы: слишкомъ благородный для того, чтобы отдаться вульгарному эгоизму, онъ могъ иной разъ для блага другихъ пожертвовать своимъ благомъ, но вовсе не изъ сострадан³я и не по чувству долга, а по нѣкоторой странной извращенности мысли, которая подталкивала его съ затаенною гордостью къ совершен³ю того, чего никто не сдѣлалъ-бы или сдѣлали-бы лишь немног³е. Тотъ-же самый импульсъ могъ при случаѣ увлечь его душу одинаково и къ преступлен³ю" (I, 18).

   Потерявъ нравственное равновѣс³е, Лара представляетъ собою причудливую смѣсь отрицательныхъ и положительныхъ свойствъ: "въ немъ непонятнымъ образомъ смѣшались мног³я качества, какъ достойныя любви и пр³язни, такъ и - ненависти и боязни" (I, 17). Онъ обладалъ способностью привязывать къ себѣ многихъ, ибо "сердце его не было жестокимъ отъ природы". По отношен³ю къ своимъ вассаламъ Лара былъ мягкимъ, гуманнымъ и щедрымъ властителемъ, а по отношен³ю къ слугамъ - ласковымъ и милостивымъ господиномъ. Онъ давно мечталъ объ отмѣнѣ рабства и провозгласилъ эту отмѣну, когда задумалъ поднять возстан³е въ краѣ противъ феодаловъ. Въ этомъ возстан³и онъ и погибаетъ, смѣшивая личные интересы съ общественными и до конца оставаясь непоколебимымъ и таинственнымъ.

  

  

   Лара - одинъ изъ вар³антовъ типа разочарованнаго идеалиста, оскорбленнаго въ своихъ лучшихъ чувствахъ, потерявшаго нравственное равновѣс³е и гордо замкнувшагося въ самомъ себѣ. "Его умъ, гнушаясь земной бренности, воздвигъ свой тронъ далеко отъ здѣшняго м³ра, въ своихъ собственныхъ сферахъ" (I, 18) - въ этихъ словахъ хорошо подчеркивается основное его идеалистическое настроен³е. Лара представляетъ промежуточное звено между предыдущими байроническими типами, съ одной стороны, и типами Манфреда и Каина - съ другой.

   Между Ларою и Манфредомъ есть нѣсколько точекъ соприкосновен³я. Ихъ образы рисуются намъ на различномъ фонѣ, но между ними существуетъ несомнѣнное духовное родство. Образъ Манфреда возстаетъ передъ нами на яркомъ фонѣ величественнаго альп³йскаго пейзажа съ снѣговыми вершинами, неприступными скалами и низвергающимися въ бездну потоками; образъ Лары, напротивъ того, связывается въ нашемъ воображен³и съ представлен³емъ о пустынныхъ и мрачныхъ залахъ готическаго замка, въ которыхъ въ лунную ночь гулко раздаются шаги мучительно-страдающаго человѣка, "похожаго на мертвеца". Манфредъ, какъ и самъ Байронъ въ пер³одъ создан³я этого типа, находитъ себѣ извѣстное удовлетворен³е въ чувствѣ пантеистическаго общен³я съ "вѣчною красою" природы; предшественникъ его Лара еще томится за душными стѣнами своего замка, ни въ чемъ не находя себѣ удовлетворен³я. Оба уединились въ своихъ владѣн³яхъ, проводя нерѣдко безсонныя ночи въ раздумьи и терзан³яхъ. Чисто манфредовскою чертою Лары является его жажда знан³я:

  

   Онъ въ книгу углубился, до того

   Лишь человѣкъ былъ книгою его.

  

   Въ Ларѣ уже намѣчается образъ чернокнижника Манфреда, находящагося въ общен³и съ м³ромъ духовъ. Если Манфредъ является передъ читателемъ получеловѣкомъ и полутитаномъ, полусмертнымъ и полудухомъ, и во всякомъ случаѣ существомъ, стоящимъ выше обычной человѣческой мѣрки, то уже въ Ларѣ сказывается стремлен³е Байрона повести развит³е своего излюбленнаго типа въ этомъ направлен³и, сблизивъ его съ сверхъчувственнымъ м³ромъ: "блуждающ³й духъ, низвергнутый изъ другого м³ра, онъ былъ чужимъ на нашей землѣ" (1,18). Въ образы Лары и Манфреда уже привходятъ черты будущаго байроновскаго Люцифера. Недаромъ Гете замѣчаетъ, что Лара "стоитъ на границѣ царства духовъ". Онъ составляетъ переходную ступень къ "метафизическимъ" типамъ Манфреда и Каина. Самъ Байронъ думалъ, что его Лара "слишкомъ метафизиченъ для того, чтобы нравиться массѣ читателей". (Письмо къ Ли Гэнту 1 ³юня 1815 г.).

   Въ развит³и байроническаго типа замѣчается постепенное уменьшен³е эгоистическихъ чувствъ героевъ и нарастан³е въ нихъ чувствъ гуманистическихъ и альтруистическихъ. Послѣдняго рода мотивы берутъ рѣшительный верхъ въ "Каинѣ", герой котораго является ходатаемъ и страдальцемъ за обездоленный человѣческ³й родъ. Каинъ - это новый Прометей, возмущающ³йся противъ Божества въ интересахъ человѣчества. Прометеевск³я черты не чужды и Манфреду, а въ предшественникѣ его, Ларѣ, чувствуется уже приближен³е прометеевскаго настроен³я, предвѣстниками котораго выступаютъ его гуманистическ³е инстинкты, проявляющ³еся и въ отношен³яхъ къ "меньшей брат³и", и въ попыткѣ свергнуть феодальное иго. Пусть къ его дѣйств³ямъ въ послѣднемъ случаѣ примѣшиваются нѣкоторые эгоистическ³е мотивы - желан³е отсрочить свое паден³е, но все-же онъ погибаетъ въ борьбѣ за общее дѣло освобожден³я, въ противоположность другимъ героямъ Байрона (припомнимъ Гяура, Альпа, Гуго, Мазепу и др.), руководящихся исключительно чувствомъ личной мести. Самая возможность дѣйствовать уже показываетъ, что Лара въ своемъ пессимизмѣ не дошелъ еще до такого отчаян³я, какъ Манфредъ, который просилъ у духовъ, какъ высшаго дара, только одного: "забвен³я! забвен³я самого себя!"

  

  

   Въ душевной жизни Лары, какъ и Манфреда, женщины играютъ выдающуюся роль. Таинственная Астарта въ "Манфредѣ" занимаетъ такое же положен³е, какъ та неизвѣстная женщина, по которой постоянно, въ мукахъ совѣсти, сокрушается Лара.

   Лара скорбитъ о женщинѣ, любимой имъ и погибшей преждевременной и, повидимому, трагической смертью:

  

   Но та, что духъ его больной тревожитъ,

   Увы, внимать ему уже не можетъ!

  

   Эта женщина не была соотечественницей Лары, потому что въ припадкѣ галлюцинац³и онъ обращается къ ея тѣни на языкѣ Каледа. Ясно также, что смерть ея не была роковою случайностью, противъ которой Лара ничего не былъ въ силахъ подѣлать, - иначе скорбь его не сопровождалась 6ы такими бурными и мучительными, леденящими кровь пароксизмами, которые возможны только при мукахъ грѣховной и покаянной совѣсти. Стало быть, трагизмъ положен³я Лары заключается въ томъ, что онъ сдѣлался прямою или косвенною причиною смерти той самой женщины, которую онъ любилъ высокою любовью, доступною "только избранникамъ".

   Совершенно такой же мотивъ затронутъ въ "Манфредѣ" въ лицѣ Астарты и ея таинственныхъ отношен³й къ герою драмы, и разработанъ подробнѣе и полнѣе: если образъ умершей возлюбленной Лары угадывается лишь въ трудно уловимыхъ намекахъ, не сразу раскрываемыхъ, то Астарта, стоящая въ центрѣ душевной жизни Манфреда, представляется необходимымъ драматическимъ факторомъ произведен³я.

   Трагическая любовь къ Астартѣ уничтожаетъ въ Манфредѣ всякую мысль о какой-либо новой любви. Но Ларѣ скорбь объ одной женщинѣ не мѣшаетъ принимать благосклонно поклонен³е со стороны другой. Въ противоположность абсолютному одиночеству Манфреда, рядомъ съ Ларою стоитъ безумно влюбленная въ него женщина, скрывающаяся подъ видомъ пажа. Съ Гюльнарой, съ которою мног³е ее отождествляютъ, она имѣетъ мало сходства: это не восточная гаремная женщина, а женск³й вар³антъ "м³рового скорбника" "Роковая печаль гнететъ ея духъ борьбою и сомнѣньемъ", "въ ея глазахъ видится мятежный блескъ" (I, 26). Подобно Ларѣ, она то бродитъ по цѣлымъ часамъ въ лѣсу въ полнѣйшемъ одиночествѣ, то въ книгахъ ищетъ отвѣта на мучащ³е ее вопросы. "Во всѣхъ ея поступкахъ проявлялись мятежный пылъ и гордость, не знавш³е препятств³й на своемъ пути... Она гордо, какъ Лара, отвращала взоръ и сердце отъ благъ и радостей земли и не принимала отъ нея даровъ, за исключен³емъ горькаго дара жизни". Однимъ словомъ, по характеру, настроен³ю и интересамъ, эта женщина близка къ Ларѣ и является предшественницей Астарты съ ея высокимъ духовнымъ развит³емъ, стоящимъ на одномъ уровнѣ съ развит³емъ самого Манфреда. Трогательная смерть на могилѣ безумно любимаго Лары смягчаетъ ея нѣсколько суровый образъ.

  

  

   Относясь всецѣло къ романтическому пер³оду байроновскаго творчества, характеръ Лары не взятъ изъ наблюден³я окружающей жизни: онъ чисто субъективнаго происхожден³я и является, прежде всего, не чѣмъ инымъ, какъ попыткою художественнаго воспроизведен³я духовнаго м³ра самого поэта. Лара гораздо ближе къ самому Байрону, чѣмъ герои его предыдущихъ "восточныхъ" поэмъ. Если намъ очень трудно представить себѣ Байрона въ роли непосредственнаго предшественника Лары - Конрада, въ роли атамана разбойничьей шайки, дѣлающей пиратск³е набѣги, то гораздо легче сблизить поэта-лорда, владѣтеля средневѣкового Ньюстэдскаго аббатства, съ графомъ Ларою, гордо уединившимся отъ м³ра въ родовомъ замкѣ.

   Еще Вальтеръ Скоттъ замѣчалъ, что въ "Ларѣ" Байронъ "разсказываетъ свою собственную истор³ю". Дѣйствительно, уже 2-ая строфа поэмы, повѣствующая объ обстановкѣ дѣтства героя,- чисто автоб³ографическаго содержан³я. Характеристика юности Лары въ 8-й и слѣдующихъ строфахъ также полна личными, субъективными чертами, какъ и разсказы о жизни героя въ замкѣ, передающ³е мног³я личныя впечатлѣн³я Байрона отъ Ньюстэдскаго аббатства и жизни въ немъ до перваго путешеств³я на Востокъ. Ларѣ придалъ поэтъ мног³я своеобразныя особенности своей личности: стремлен³е окружать себя ореоломъ загадочной натуры (какъ Лара, Байронъ "съ раннихъ поръ считалъ за наслажденье загадкой быть"), представлен³е о роковомъ предназначен³и быть, подобно Печорину, "топоромъ въ рукахъ судьбы", брожен³е мятежной воли, "просящей бури", презрѣн³е къ "золотой серединѣ" и природное тяготѣн³е ко всему крайнему, муки ненасытимаго сердца и чуткой совѣсти, страдан³я идеально-настроеннаго духа и т. д.

   Эта субъективная основа поэмы должна была, по вкусу времени, явиться въ эффектномъ романтическомъ освѣщен³и, быть расцвѣченной прихотливыми цвѣтами романтическаго воображен³я. Почерпнувъ психологическое содержан³е "Лары" изъ глубины своей души, - въ колоритѣ и фабулѣ поэмы Байронъ находился подъ вл³ян³емъ шаблонныхъ продуктовъ романтическаго творчества. Въ Ларѣ есть много сходства съ героемъ той самой повѣсти миссъ Гарр³этъ Ли "Крюцнеръ", которая впослѣдств³и послужила основою для драмы Байрона "Вернеръ": отсюда взятъ мотивъ таинственнаго уб³йства, внезапно устраняющаго съ дороги опаснаго врага. Полный всякихъ ужасовъ и грубыхъ эффектовъ романъ миссъ Рэдклиффъ "Удольфск³я тайны" также далъ Байрону нѣкоторыя краски для внѣшней характеристики его героя. Изъ дѣйствительной жизни взятъ только разсказъ о томъ, какъ таинственный всадникъ, въ которомъ читателю предоставляется угадать Лару, сбрасываетъ въ потокъ трупъ Эццелина; здѣсь Байронъ довольно точно слѣдуетъ повѣствован³ю одного итальянскаго хроникера, передающаго подробности объ уб³йствѣ герцога Ганд³и, сына папы Александра VI (Ср. Byron's Works, edited by Coleridge, III, 367-369).

   Весь романтическ³й декорумъ, всѣ крайности и рѣзкости красокъ таинственной личности сумрачнаго и отчасти ожесточившагося героя не должны, однако, скрывать отъ насъ идеальной и благородной основы его характера, носящаго въ себѣ общ³я черты разочарованнаго и страдающаго индивидуалиста начала XIX вѣка.

   На перепутьѣ къ великимъ и общечеловѣческимъ образамъ Манфреда и Каина, критикъ не можетъ не остановиться съ особеннымъ интересомъ на личности ихъ болѣе скромнаго предшественника - Лары¹).

  

   ¹) Ставъ на другую точку зрѣн³я, И. И. Ивановъ, авторъ помѣщеннаго выше предислов³я къ "Корсару", гораздо строже относится къ нравственной личности Лары. Къ этимъ различнымъ пониман³ямъ мы еще вернемся въ общемъ очеркѣ жизни и литературной дѣятельности Байрона. Ред.

  

  

             ПѢСНЬ ПЕРВАЯ.

  

                   I.

  

         Среди владѣн³й Лары - ликованье,

         Вассаловъ цѣпь - легка рабамъ его;

         Ихъ вождь, себя обрекш³й на изгнанье,

         Но не забытъ - вернулся изъ него.

         Веселая толпа въ палатахъ Лары,

         Развѣшены знамена, блещутъ чары,

         Сквозь окна расписныя на луга

         Ложится свѣтъ привѣтный очага,

         У камелька - вассаловъ разговоры,

         Безпечный смѣхъ, с³яющ³е взоры.

  

                   II.

  

         Вернулся онъ изъ чужеземныхъ странъ.

         Но почему бѣжалъ за океанъ?

         Ставъ сиротой и полноправнымъ съ дѣтства,

         Скорбь получилъ онъ отъ отца въ наслѣдство.

         Мучительный удѣлъ! Въ груди людской

         Живетъ она, отнявъ души покой.

         Кто во-время предѣлъ его стремленью

         Вдоль по путямъ, ведущимъ къ преступленью,

         Могъ положить могучею рукой?

         Когда всего нужнѣй руководитель -

         Надъ взрослыми онъ самъ былъ повелитель;

         За шагомъ-шагъ не намъ слѣдить за нимъ,

         Какъ несся онъ, въ пути - неудержимъ.

         Недолг³й путь! Но мчался онъ съ разбѣга,

         И былъ въ концѣ полуразбитъ отъ бѣга.

  

                   III.

  

         Онъ край родной оставилъ съ юныхъ лѣтъ,

         И вотъ, со дня послѣдняго прощанья,

         Все болѣе его терялся слѣдъ,

         Стиралося о немъ воспоминанье.

         Отецъ былъ мертвъ; о немъ сказать одно

         Могли въ странѣ: что онъ исчезъ давно,

         Вѣстей не шлетъ, не ѣдетъ, - и росла тревога

         Въ душѣ иныхъ, но было ихъ немного.

         Лишь изрѣдка въ стѣнахъ его чертога,

         Гдѣ со стѣны портретъ его глядитъ -

         Владѣльца имя гулко прозвучитъ.

         Утѣшилась съ другимъ невѣста Лары;

         Онъ юнымъ - чуждъ, тѣхъ - нѣтъ, что были стары.

         И все-жъ онъ живъ, хотя надѣть бы радъ

         Его наслѣдникъ траурный нарядъ.

         Въ пр³ютѣ, гдѣ вкушая сонъ спокойный,

         Въ тѣни гербовъ поч³етъ прахъ отцовъ -

         Его лишь нѣтъ межъ близкихъ мертвецовъ

         Въ часовнѣ ихъ подъ колоннадой стройной.

  

                   IV.

  

         Онъ наконецъ вернулся - одинокъ.

         Откуда онъ - вассаламъ неизвѣстно,

         И не пр³ѣздъ, а то, что долго могъ

         Онъ быть вдали, - имъ кажется чудесно.

         Безъ свиты онъ вернулся: молодой

         При немъ былъ пажъ, дитя страны чужой.

         Какъ дни бѣгутъ - равно для тѣхъ знакомо,

         Кто странствовалъ и оставался дома.

         Отсутств³емъ извѣст³й окрыленъ

         Ходъ времени бываетъ, и съ сомнѣньемъ

         Всѣ думали: теперь-ли съ ними онъ?

         Прошедшее-ли было сновидѣньемъ?

         Онъ - въ цвѣтѣ лѣтъ, но время и труды

         Оставили на немъ свои слѣды.

         Грѣхи его - ихъ люди не забыли -

         Искуплены позднѣй быть можетъ были;

         Молва о немъ молчитъ не первый годъ,

         Онъ можетъ быть еще прославитъ родъ;

         Изъ гордости и жажды наслажденья,

         Въ дни юности впадалъ онъ въ заблужденья;

         Не закоснѣвъ въ порокѣ глубоко,

         Вину онъ можетъ искупить легко.

  

                   V.

  

         Его года замѣтно измѣнили,

         Чѣмъ-бы ни сталъ, но онъ - не то, что былъ.

         Морщины на челѣ слѣды страстей хранили,

         Былыхъ страстей. Надменность, но не пылъ

         Дней юности; съ осанкой благородной

         Небрежность обхожденья, видъ холодный

         И острый взоръ, что проникаетъ вмигъ

         Въ чужую мысль; насмѣшливый языкъ -

         Орудье тѣхъ, кто былъ ужаленъ свѣтомъ,

         И жалить самъ, какъ бы шутя, привыкъ

         До боли онъ, хотя сознаться въ этомъ

         Тѣ не хотятъ, кого уколъ постигъ, -

         Все было въ немъ, и съ примѣсью иного,

         Чего не передастъ ни взоръ, ни слово.

         Любовь, и честолюбье, и успѣхъ

         Желанны всѣмъ, доступны не для всѣхъ;

         Угасли въ немъ, смирились ихъ порывы,

         Хотя они недавно были живы,

         Но отблескомъ глубокихъ чувствъ на мигъ

         Порою озарялся блѣдный ликъ.

  

                   VI.

  

         Онъ не любилъ разспросовъ. О чудесномъ,

         О тѣхъ краяхъ, гдѣ онъ бродилъ безвѣстнымъ -

         Онъ никогда не заводилъ разсказъ.

         Разспрашивать пытались незамѣтно

         Пажа его, въ глазахъ читали тщетно:

         Не вынося, что видѣлъ, на показъ,

         Онъ все таилъ отъ постороннихъ глазъ;

         Настаивалъ-ли кто неосторожно -

         Нахмурясь, отвѣчалъ онъ односложно.

  

                   VII.

  

         Привѣтливый пр³емъ со всѣхъ сторонъ

         Въ домахъ вельможъ пр³ѣзжему оказанъ,

         Высокаго происхожденья онъ,

         Со многими родствомъ и властью связанъ.

         Онъ наблюдалъ, смотря на карусель,

         Какъ эти забавлялись, тѣ - скучали,

         Но не дѣлилъ забавъ ихъ и печали,

         Ихъ вѣчно ускользающую цѣль:

         Тѣнь славы, благъ житейскихъ обладанье,

         Успѣхъ въ любви, соперника страданье.

         Онъ былъ какимъ-то кругомъ обведенъ,

         И всѣмъ къ нему былъ доступъ прегражденъ;

         Въ глазахъ его свѣтилась тѣнь упрека,

         Державшая людей пустыхъ далеко,

         А робк³й человѣкъ, когда встрѣчалъ

         Его вблизи, - смущался и молчалъ.

         Лишь меньшинство мудрѣйшихъ сознавалось,

         Что лучше онъ, чѣмъ съ виду имъ казалось.