Страхов Николай Николаевич - Наша культура и всемирное единство

ить слез над таким прискорбным состоянием".

   В самом деле, "маятник качается по строго определенным законам механики" - вот где эти законы непреложны; пока он качается, он им подчинен "исключительно". Между тем, остановить его или привести в движение можно, будто бы и вопреки этим законам, какою-нибудь "немеханическою" причиной. Но какая же разница? Ведь качание, и остановка, и приведение в движение - ведь все эти три случая суть равно механические явления, явления движения; научная механика и не делает между ними никакого различия. Если спиритические духи, по г. Соловьеву, могут остановить маятник или привести его в движение, то они могут изменять по-своему и его качание; если же они над качанием бессильны, и тут действует непреложный закон, то они не в силах и начать, и остановить это движение. Вот почему физики с таким непоколебимым упорством утверждают, что на спиритических сеансах всякие вещи приводятся в движение и останавливаются не духами, а руками и ногами живых людей, т.е. телом, материею.

   С необычайной наивностью г. Соловьев повторил самое ходячее заблуждение, которому поддаются спириты и вообще все, незнакомые с началами механики; он не уяснил себе первого ее закона, закона инерции, по которому движение и покой суть нечто равно сохраняющееся, и изменения того и другого происходит от одинаковых причин и имеют одинаковую сущность.

   С полным правом мне можно бы здесь уличать г. Соловьева не только в незнании самых оснований физики, но также в непонимании великих философских учений Декарта и Лейбница, учений, положивших навсегда правильную границу между духом и веществом. Но перейду лучше прямо к заключению и скажу вообще, что истинно печально видеть такое состояние понятий, как у г. Соловьева, состояние совершенно однородное с тем, какое господствует у спиритов и которым порожден самый спиритизм. Очевидно, дух представляется просто в виде тонко материального, но одушевленного существа, которое сидит в нашем теле, как в мешке, или гуляет на свободе без этого мешка. Печально здесь то, что таким образом искажается и теряется истинное понятие о духе, то понятие, которое одно способно нас руководить, спасать и животворить в наших мыслях и действиях. Г. Соловьев называет меня материалистом; между тем все, что я писал по этому предмету, было направлено именно к выяснению истинного понятия о духе. Три моих книги - "Мир как целое", "Об основных понятиях психологии и физиологии" и "О вечных истинах", можно сказать, все написаны на эту тему; в них я старался о том, чтобы, установивши точнее понятия о веществе, о вещественном мире, показать полнейшую противоположность вещества духу и очистить самое понятие духа от малейшей примеси материалистических представлений. Вот почему я и воевал со спиритизмом, который есть не что иное, как грубейшее овеществление духовных явлений, почему он и нашел себе поддержку у натуралистов, давно чуждающихся всякого философского образования.

   Г. Соловьеву известны мои три книги; но теперь мне ясно, что он главного в них и не мог понять, несмотря на свои занятия философией. Он заявляет, что не нашел у меня ни малой научной самобытности. Ну что ж делать? Если кто говорит: "не вижу", "не понимаю", "не нахожу", то он, значит, признает себя за судью, на которого уже нет апелляции.

   Книга "Борьба с Западом", если судить по отзыву г. Соловьева, не представляет каких-нибудь недостатков, но зато и не имеет никаких достоинств. Удивительная книга! Мне вовсе не приходит и в мысли защищать свою книгу от такого суждения; оно для того и сказано голословно и бессодержательно, чтобы от него нельзя было защищаться. Но при этом г. Соловьев делает мне упрек, о котором скажу несколько слов. Он насмешливо предполагает, что у меня есть особое знамя, "восточное", на котором что-то написано, и упрекает меня, зачем я не развернул этого знамени в своей "Борьбе с Западом". Такие и подобные упреки мне приходится уже давно и часто слышать. В этом отношении я даже совершенно несчастный человек. О чем бы я ни заговорил и как бы ни старался быть ясным и занимательным, есть множество читателей, которые не хотят ничего слушать, нимало не заинтересовываются моими рассуждениями, а сейчас же пристают ко мне: "Да вы кто такой? Выкиньте ваше знамя!" {Недавно г. Модестов очень жалел, что никак не может дать мне определенной клички. "Пантеист ли он, - говорит обо мне г. Модестов, - деист ли, исповедует ли он положительную религию, материалист ли он, идеалист ли он, либерал ли он, консерватор ли он, - одним словом, кто г. Страхов в области философии и политики, для меня оставалось и до сих пор остается неизвестным ("Новости". 1887, 20 октября). Какое поистине праздное любопытство и какое обидное невнимание! Г. Модестов наготовил много разных клеток и занят вопросом, в какую меня посадить. В целом фельетоне он только об этом и говорит и, к моему огорчению, вовсе не коснулся вопросов, которым посвящена моя книга.}. Это приводит меня в отчаяние. Ну какое им дело до меня, и почему они не занимаются предметом, о котором я говорю? Вот и теперь г. Соловьев, который сам так часто и с таким успехом развертывал разные знамена, требует от меня тоже знамени, если я желаю, чтобы он удостоил вниманием мои мысли. Нужно мне, наконец, объясниться.

   Скажу откровенно: я вовсе не умею выкидывать знамена, вовсе не способен к этому. Да кроме того я считаю это выкидывание часто бесполезным, а большей частью превредным делом. Говорят: толчок, даваемый умам, возбуждение сознания. Согласен, что это может быть полезно; но каковы обыкновенные результаты? Обыкновенно и тот, кто поднял знамя, и те, кто обратил взор на это знамя, пускаются в неистовое словоизлияние. Обыкновенно прекращается всякая работа мысли, всякий труд доказательства и уяснения предмета, а наступает лишь бесконечное повторение одного и того же и верченье на одном и том же месте. Люди, которым понравилось знамя, чаще всего думают, что кроме этого сочувствия от них ничего больше не требуется, и поднимают крик и гам, как будто в крике все дело. И таким образом, мысль, которая могла бы созреть и развиться, остается у самого автора на степени одной красноречивой выходки, а у последователей искажается, истрепливается, опошляется на тысячу ладов и наконец всем надоедает. Тогда публика начинает с тоской посматривать, не выкинул ли кто нового знамени, и снова начинается шум, и снова та же история бесплодного брожения мыслей и непомерного словоизвержения. Так идет почти все наше литературное и умственное движение - порядок печальный и жалкий, которому следует противодействовать всеми силами.

   Вот почему я не очень огорчаюсь своим неуменьем выкидывать и развертывать знамена.

   Впрочем, что ж я? Ведь и я какими-то судьбами выкинул знамя, именно то, на котором написан девиз: борьба с Западом. Но с моим знаменем случилась престранная история. Сколько могу судить, множество читателей поняли, что я хочу сказать, вероятно, потому, что под знаменем находились два томика опытов, стремившихся показать приложение девиза к делу. Но зато писатели, как оказалось, никак не могут уразуметь моей мысли и моего желания и так упорны в своем непонимании, как бывают только люди, твердо решившиеся не понимать. Г. Модестов пишет, что не может себе и представить такого происшествия, как борьба с Западом.

   И г. Соловьев говорит: "все-таки борьбы с Западом мы не видим". А доказательство следующее: "Автор "Борьбы с Западом", в сущности, не говорит ничего такого, чего бы не мог сказать любой толковый европеец"⁴⁹.

   Ну что же? Покорно благодарю и за это. Мне и это годится. Мне именно хотелось, чтобы русские люди были хоть столько же самостоятельны в своих суждениях, как "любые толковые европейцы", а еще лучше, если бы они поравнялись даже с самыми толковыми европейцами, если бы они судили о разных явлениях Запада полной свободой ума, без того постыдного подобострастия и преклонения перед Европой, которое вызвало у поэта выражение:

  

   Не слуги просвещенья, а холопы!⁵⁰

  

   и которое отзывается на сей раз и в статье г. Соловьева.

   Очень громки эти слова: борьба с Западом, но смысл их, как знают читатели, очень скромный. Они выражают желание труда, твердой умственной работы, при которой одной невозможно рабство перед авторитетом. Проповедуется не отрицание авторитетов, а их точная и правильная критика, требующая самостоятельной работы мысли.

   Пусть мои собственные попытки слабы и маловажны, как того желает г. Соловьев; но я стою не за них, а за свое знамя, и так как оно зовет к строгому размышлению и труду, то мне можно, кажется, не бояться ответственности за то, что я распустил это знамя. Будьте свободны духом, и дадутся вам все умственные блага и успехи! Возможно ли не видеть, как рабство перед умственным миром Европы подавляет наши силы? Если статья г. Соловьева на кого-нибудь подействовала (не думаю, впрочем), то влияние ее должно быть только вредное. Греки говорили: познай самого себя, будь самим собою! Из тщеславия, из слабости, из самолюбия мы тянемся за Европой, принимаем на себя всякие чужие виды, исповедуем всякие чужие мысли и чувства и, предаваясь горячо и спешно такому самоусовершенствованию, забываем и заглушаем то, что одно имеет цену в мире духовной деятельности - собственную мысль, собственное чувство. Между тем, если мы только будем сами собой, если только научимся искусству стоять на своих ногах, то что бы мы ни писали, стихи или критику, ученую диссертацию или шутливый фельетон, - на всем будет лежать яркая печать самобытного русского ума и чувства. Таков закон человеческой души, таков закон жизни, которая проявляет силу своего творчества лишь в определенных формах, следовательно в своеобразных.

  

  

   Славянофилы никогда не были оптимистами в суждениях о русском просвещении. Напротив, они очень строго судили о нашей литературе, науке, искусстве, иногда даже грешили по избытку строгости. У Хомякова, у И. Аксакова можно найти много самых горьких упреков нашей культуре, ее зыбкости, фальшивости и внутреннему бессилию. Западники всегда были довольнее нашим просвещением, потому что требования их были очень просты и, можно сказать, плоски, число их приверженцев было несравненно больше, и всякая умственная деятельность в духе западничества нарастала и распространялась с каждым днем. Западники желали больше всего прогресса в наших общественных порядках, славянофилы же брали дело гораздо выше и полагали главное в умственном перевороте, в глубоком преобразовании чувств и мыслей. Н. Я. Данилевский в этом смысле был ничуть не доволен развитием России и посвятил этому вопросу особую главу "Европейничанье - болезнь русской жизни", главу, оставленную г. Соловьевым без всякого внимания.

   Итак, если западники считают лучшим своим занятием ежедневно в газетах и журналах щеголять некоторой скорбью, то напрасно они присваивают себе какую-то монополию на скорбь. Кто больше и истиннее любит, тому и приходится больше и истиннее не только радоваться, но и огорчаться, и приходить в уныние и боязнь. И как обидно бывает, когда эту скорбь и волнение глубоко любящего человека поставят вдруг на одну доску со злорадными обличениями человека равнодушного или даже ненавидящего! Когда из слов, относящихся к частному случаю, или выражающих временное огорчение, вдруг с бездушной недобросовестностью сделают какой-то общий приговор! Такие извращения не редкость у иностранных писателей и газетчиков, которым нет дела до наших чувств; можно сказать, что нечто подобное сделал и г. Соловьев, когда в конце своей статьи привел одно восклицание Данилевского и несколько моих строк, как подтверждение своих суждений. Г. Соловьев, мы надеемся, чужд злорадства и ненависти, но его мнения, как он сам знает, придутся по душе многим злорадникам и ненавистникам, и нет никакого удовольствия вместе с ним служить для них потехой.

   Между тем, есть великая разница в самом смысле славянофильских и западнических упреков, даже если бы они совпадали в предмете осуждения. Известно, что славянофилы видели в России некоторое раздвоение, что они глубоко чтили дух русского народа, живущий в массе низших сословий, и питали мало уваженья к объевропеившейся части народа, которую Данилевский так хорошо называл "внешним выветрившимся слоем", покрывающим твердое ядро. Упреки славянофилов относятся именно к этому слою, заправляющему у нас почти вполне и внешними, и внутренними делами, но никак не ко всему народу, взятому в его внутренних силах и возможностях. Вот и разгадка того противоречия, которое нашел г. Соловьев в моих унылых словах, сказанных по случаю смерти Аксакова. "Он смущается, - пишет г. Соловьев обо мне, - и унывает только за нас, а само славянофильство остается для него в своем прежнем ореоле". И через несколько строк: "Он (все я же. - Н. С.) рассуждает так: мы оказываемся духовно-слабыми и для всемирных дел непригодными, - следовательно, нам должно быть стыдно перед славянофилами, которые так на нас уповали. Но не правильнее ли будет обернуть заключение: мы оказались духовно-слабыми и несостоятельными для великих дел к стыду славянофильства, которое понапрасну и неосновательно надеялось на наши мнимые силы?"⁵¹. Г. Соловьев хочет сказать, что я смущаюсь и унываю и стыжусь будто бы за весь русский народ; нет, он ошибся, к таким чувствам я вовсе не расположен; я часто смущаюсь и унываю и стыжусь, но только за нас в тесном смысле, т.е. за себя с г. Соловьевым, за наше общество, за ветер в головах наших образованных людей и мыслителей, за то, что мы не исполняем обязанностей того положения, которое занимаем, что мы так неисцелимо тщеславны и легкомысленны, что мы не любим труда и постоянства, а предпочитаем разливаться в красноречии и только являться деятелями. Много у меня предметов смущенья, уныния и стыда; но за русский народ, за свою великую Родину я не могу, не умею смущаться, унывать и стыдиться. Стыдиться России? Сохрани нас, Боже! Это было бы для меня неизмеримо ужаснее, чем если бы я должен был стыдиться своего отца и своей матери. Иные речи г. Соловьева о России кажутся мне просто непочтительными, дерзкими. Вот какое у меня настроение чувств, и вот почему я так уважаю славянофилов; по моему мнению, это самое настроение есть истинный корень славянофильства.

   Нелегко было богатырю Н. Я. Данилевскому, когда он, читая в своей книге, что никак не может оказаться, чтобы Россия была

  

   Больной, расслабленный колосс,

  

   черкнул на полях: "Увы! начинает оказываться!" Что он разумел под этим? И что бы он написал, если бы ему довелось вполне изложить свою мысль? Может быть, эта заметка была сделана после печальных вестей о Берлинском конгрессе⁵². Но если так, то нет никакого сомнения, что упрек здесь относился только к злополучному ходу нашей внешней политики, а не к русскому народу и его будущим судьбам. Последняя наша война сама служит только ярким доказательством того, как часто наши внешние дела ничуть не соответствуют исполинской душевной мощи нашего народа. Г. Соловьев с видимым удовольствием признает в заметке Данилевского будто бы согласие со своими мыслями, извлеченное из опыта, и, следовательно, полагает, что Россия действительно "больной, расслабленный колосс". Но не то говорит чувство тех, кто никогда не отделял себя от Родины. Много болезней точат безмерное тело России; но, несмотря на то, чувство душевной бодрости, молодой свежести и отваги, неисчерпаемого избытка жизни и здоровья с такой силой разлито по этому колоссу, беспечно растущему и беспечно проживающему день за днем, год за годом, что все мы невольно сознаем это стихийное богатырство, и сомнение в нем готовы считать за признак "больных, расслабленных" людей, которых где же не бывает. Данилевский, который не только живо чувствовал в себе это здоровье, но умел привести себе к сознанию самый дух и судьбу своего народа и даже облек это сознание в научные формы, - нет, г. Данилевский не мог из-за Берлинского конгресса усомниться в России!

  

   10 мая 1888 г.

  

  

   Перв. публ.: Русский вестник, 1888, июнь.

   Печатается по: Н. Н. Страхов. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Кн. вторая. Изд. 2-е. - СПб., 1890, стр. 218-286.

   ¹ Статья "Россия и Европа" Вл. Соловьева, направленная против одноименной книги Н. Я. Данилевского, опубликована в 1888 году в февральском и апрельском номерах "Вестника Европы" - журнала западнического направления. Затем она перепечатана в его брошюре "Национальный вопрос в России". Спб., 1888. В свою очередь и мы для удобства читателей станем ссылаться на современную публикацию данной брошюры - Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России: в 2 вып. // Вл. С. Соловьев. Сочинения: в 2 т. Т. 1. Философская публицистика. - М., 1989.

   ² Для того чтобы уничтожить вредное стремление книги "Россия и Европа", якобы зовущей к "национальной исключительности", Вл. Соловьев обвинял Данилевского в "умственной беспечности", "незнакомстве с данными", "произвольном измышлении", стремясь отнять у книги всякое научное достоинство, а ее автора считать способным лишь к "ползучим теориям", причем он и не стремился доказывать подобного рода обвинения, а если и подбирал какие-то аргументы, то они выглядели смехотворными.

   ³ Среди уколов, нанесенных Вл. Соловьевым русскому народному самолюбию, являются, например, следующие: 1. "Ни славянофильская идеализация народа, ни стремление некоторых литературных кружков "в деревню", ни известное хождение в народ - не организовались ни в какую постоянную общественную деятельность и ничего в смысле действительной солидарности образованного класса с простым народом не создали. Это были только временные увлечения, прекрасные по чувству и намерению, но совершенно бесплодные"; 2. "Рожденная под самыми счастливыми созвездиями, русская наука не озарила мир новым светом"; 3. "Для великих и долговечных созданий в области философии прежде всего нужно верить в самозаконную и неограниченную силу человеческого ума,.. но, наблюдая особенности нашего национального характера, легко заметить, что чисто русский даровитый человек отличается именно крайним недоверием..., а также глубоким презрением к отвлеченным, умозрительным теориям, ко всему, что не имеет явного применения к нравственной или материальной жизни"; 4. "Наши новые литературные поколения, ...не могли произвести ни одного писателя, хотя бы лишь приблизительно равного старым мастерам". - См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 340, 342, 344, 348, 351.

   ⁴ Речь идет о двухтомнике "Дарвинизм. Критическое исследование" Н. Я. Данилевского (СПб., 1885), о трех книгах Страхова "Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки". (Книга первая. - СПб., 1887), (Книга вторая. Изд. 2-е. - СПб., 1890), (Книга третья. Изд. 3-е. - Киев, 1897) и сборнике страховских статей "О вечных истинах" (СПб., 1887). Вл. Соловьев не разбирал содержание этих книг, выявляя оригинальность встречающихся в них мыслей, но прежде всего старался всяческим образом уронить их значение в глазах читателей.

   ⁵ Говоря о статье Вл. Соловьева "Великий спор и христианская политика", опубликованной в "Руси", статье "О народности и народных делах России", напечатанной в "Известиях Славянского общества" и статье "Любовь к народу и русский народный идеал" ("Православное обозрение". 1884, апрель), И. С. Аксаков всюду ясно обнаружил "недостаток любви", в котором и упрекал автора: "Г. Соловьев, определяя отношение к народу словами "верить" и "служить", опустил одно слово... безделицу: любить!.. Во всем диалектическом мудрствовании г. Соловьева об отношениях индивидуума к своему народу слово "любовь" вовсе и не встречается. Это не случайность: отсутствует не только слово, но и само понятие" ("Русь". 1884. No 6, стр. 11, 14).

   ⁶ Соловьев стремился "уничтожить книгу" Данилевского, ибо она мешала пропаганде его теократических взглядов. И в этом стремлении он с легкостью объявил, что якобы и русская наука, и русская философия, и отечественная литература клонятся к упадку. Вот, скажем, немцы и по сей день гордятся обращением к своим соотечественникам Гегеля - автора "Лекций по истории философии": "Мы получили от природы высокое призвание быть хранителями этого священного огня" - огня философии (Т. 1. - СПб., 1993, стр. 64). А русские люди должны с почтением выслушивать клевету на русскую философию из уст "ее основоположника", как называют Соловьева все бытующие ныне учебники, внимать этой клевете и верить, что даже там, где русские мыслители, философы и ученые пытаются развивать чужие идеи, они лишь "воспроизводят в карикатурном виде те или иные крайности и односторонности европейской мысли". Критик теории культурно-исторических типов в конце концов договорился до того, что русский народ, подобно "другим полудиким (!!! - А. Б.) народам Востока" вовсе не способен к серьезной умственной работе "в области мысли и знания". Словно бы к 1888 году, когда была произнесена такого рода нелепость, за плечами русской науки не было гениальных открытий Николая Лобачевского и Дмитрия Менделеева, в России не возникло мощных научных школ в математике, физике, химии, филологии (А. Н. Афанасьев, Ф. И. Буслаев, И. И. Срезневский и мн. др.), вовсе не развивалась русская историческая наука - славяноведение, европеистика, востоковедение и пр. Даже творчество своего отца - известнейшего историка Сергея Михайловича Соловьева (1820-1879) - не удержало сына от нелепых обобщений. Недаром со стороны Страхова прозвучала справедливая характеристика Вл. Соловьева, как "печального образчика немощи русского просвещения", заимствованного к тому же с Запада.

   ⁷ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 338.

   ⁸ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 381.

   ⁹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 354-355.

   ¹⁰ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 359.

   ¹¹ См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 154.

   ¹² Страхов, доказывая, что Вл. Соловьев "вообще, держится метода не развивать своих мыслей, а только утверждать их на разные лады", в качестве примера приводит, в частности, следующую сентенцию противника: "...автор стоит всецело и окончательно на почве племенного и национального раздора, осужденного, но еще не уничтоженного евангельскою проповедью". - См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 335.

   ¹³ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 336-337.

   ¹⁴ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 336.

   ¹⁵ См. в настоящем издании статью Страхова "Жизнь и труды Н. Я. Данилевского".

   ¹⁶ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 380-381.

   ¹⁷ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 359.

   ¹⁸ Р. Вирхов (1821-1902) - немецкий ученый, член-корреспондент Петербургской АН (с 1881), выдвинувший теорию целлюлярной патологии, согласно которой патологический процесс есть сумма нарушений жизнедеятельности отдельных клеток, описавший патоморфологию и объяснивший патогенез основных общепатологических процессов.

   ¹⁹ Идея единого человечества, якобы вошедшая "в духовные инстинкты мыслящих людей", красной нитью без особых доказательств проведена Вл. Соловьевым через все критические статьи его брошюры. При этом он ссылался на философию, религию и науку, выделив из каждой формы общественного сознания по одному авторитету. Однако, отметил Страхов, есть "немалая разница" между воззрениями на человечество как единый организм стоика-пантеиста Сенеки, христианина ап. Павла и атеиста-позитивиста Огюста Конта, выразивших каждый в свое время "чувство всеобщего человеколюбия".

   ²⁰ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 386.

   ²¹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 361-362.

   ²² См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 365.

   ²³ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 361.

   ²⁴ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 365.

   ²⁵ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 365.

   ²⁶ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 360.

   ²⁷ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 335.

   ²⁸ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 366.

   ²⁹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 367.

   ³⁰ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 355-356.

   ³¹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 356.

   ³² См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 356.

   ³³ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 356-357.

   ³⁴ См. Cicero. De legibus, 1. III, стр. 19.

   ³⁵ Вот эта прекрасная страница из "России и Европы" Н. Я. Данилевского: "Сами римляне, покорив, как обыкновенно говорится, мир, правильнее же - бассейн Средиземного моря и европейское прибрежье Атлантического океана, насильственно передавали свою цивилизацию покоренным ими народам.

   Но им это удалось не лучше их предшественников. Они уничтожили зачатки самобытной культуры там, где она была (как, например, в друидической Галлии), на место их завели города, как бы колонии римской жизни и римского быта, но нигде не возбудили цивилизации, которая, сложившись из народных элементов (галльских, иберийских, иллирийских, нумидийских и других), имея своим органом национальный язык, приняла бы римскую форму и римский дух. Все вековое господство Рима и распространение римской цивилизации имели своим результатом только подавление ростков самобытного развития. Все немногие ученые, художники, писатели, которые родились и жили не на национальной римской почве, были, однако же, или потомки римских колонистов, или облатинившиеся туземцы из высших классов общества (подобно нашей ополячившейся интеллигенции Западного края), которые не имели и не могли иметь никакого влияния на массу своих соотечественников. Такой результат может быть приписываем тому, что римская культура передавалась не путем свободного сообщения благ цивилизации, а путем насильственного покорения, уничтожившим вместе с политической независимостью и всякую национальную самодеятельность". - См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 119-120.

   ³⁶ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 372.

   ³⁷ См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 155.

   ³⁸ См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 157.

   ³⁹ См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: "Институт русской цивилизации, 2008, стр. 144.

   ⁴⁰ Contradictio in adjecto - противоречие как таковое (лат.).

   ⁴¹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 369.

   ⁴² См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 383.

   ⁴³ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 385.

   ⁴⁴ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 386.

   ⁴⁵ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 387.

   ⁴⁶ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 388.

   ⁴⁷ Страхов Н. Н. Всегдашняя ошибка дарвинистов // Русский вестник. 1887, ноябрь и декабрь.

   ⁴⁸ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 391-392.

   ⁴⁹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 389-390.

   ⁵⁰ Строка из стихотворения Ф. И. Тютчева.

   ⁵¹ См. Вл. Соловьев "Национальный вопрос в России". Выпуск первый, стр. 393-394.

   ⁵² Строка из стихотворения А. С. Пушкина "Бородинская годовщина" (1831):

  

   Клеветники, враги России!

   Что взяли вы?.. Еще ли росс

   Больной, расслабленный колосс?

   Еще ли северная слава

   Пустая притча, лживый сон?

  

   Скорее всего эта заметка была сделана после известий о Берлинском конгрессе, где по настоянию Австрии и Англии был заключен стеснительный для славян договор, согласно которому территория южной Болгарии вновь возвращалась под власть Турции.