| Главная » Книги |
Тургенев Иван Сергеевич - Примечания (к "Запискам охотника")
Тургенев Иван Сергеевич - Примечания (к "Запискам охотника")Примечания <к "Запискам охотника"> И.С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах
Сочинения в двенадцати томах
Издание второе, исправленное и дополненное
М., "Наука", 1979
Сочинения. Том третий. Записки охотника 1847-1874
OCR Бычков М. Н.
I "Записки охотника", появлявшиеся в печати отдельными рассказами и очерками на рубеже сороковых и пятидесятых годов и объединенные затем в книгу, составили первое по времени большое произведение Тургенева. В нем заключен ответ на центральную проблему эпохи, в которую произведение это создавалось. Создавалось же оно в ту пору, когда в России, по словам Ленина, "все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 520.}. "Записки охотника" - художественный суд писателя над крепостничеством и теми явлениями русской действительности, которые сложились в условиях векового господства этого строя. Вместе с тем - это широкое поэтическое полотно народной жизни России в крепостную эпоху. Продолжая то, чего достигли в изображении русского народа Радищев, Пушкин и Гоголь, Тургенев одновременно выработал новый метод изображения. По словам Белинского, он "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил" (Белинский, т. 10, с. 346). Образы крепостных крестьян, созданные Тургеневым, были восприняты читателями как глубоко типические и навсегда сохранили это свое художественное достоинство. Проникнутые духом антикрепостнического протеста н демократической гуманности, "Записки охотника" сыграли важную роль в истории русского реализма, так же как и в развитии русского общественного самосознания. По свидетельству Салтыкова-Щедрина, они "положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды" и, вместе с другими произведениями Тургенева, значительно повысили "нравственный и умственный уровень русской интеллигенции" (Салтыков-Щедрин, т. 9, с. 459).
Впоследствии, в предисловии к переводу на русский язык романа Б. Ауэрбаха "Дача на Рейне" (1868), Тургенев указал на то, что "обращение литературы к народной жизни" замечалось в сороковых годах "во всех странах Европы" {Характеристику "романа из сельской жизни", ставшего особенно популярным в первой половине XIX века в швейцарской, немецкой и французской литературах, см. в кн.: Zellweger Rudolf. Les débuts du roman rustique. Suisse - Allemagne - France. Paris, 1941.}. Тургенев имел здесь в виду прежде всего "Шварцвальдские деревенские рассказы" самого Б. Ауэрбаха, а также повести и романы из сельской жизни Жорж Санд - "Чёртово болото", "Маленькая Фадетта" и др. Творческий опыт этих писателей был хорошо известен автору "Записок охотника" {См. об этом: Сумцов Н. Ф. Влияние Ж. Санд на Тургенева.- Книжки Недели, 1897, No 1; Каренин Вл. Тургенев и Ж. Санд.- Т сб (Кони), с. 87 - 129, и др.}. Прекрасно знал Тургенев и русскую литературу о крестьянстве {Сабик Э. В. К вопросу о преемственности литературных традиций в "Записках охотника" (И. С. Тургенев и А. В. Кольцов).- Научные доклады высшей школы. Филол. науки. М., 1961, No 2, с. 110-115.}. Однако, как указывал Горький, сочинения Жорж Санд могли помочь "установить, организовать известное отношение к мужику, но интерес и внимание к нему вызвал он сам и вызвал грубейшим образом, именно путем бунтов и волнений" {Горький М. История русской литературы. М., 1939, с. 178.}. Обращение Тургенева к теме народа, крестьянства и возникновение на этой основе антикрепостнической книги писателя определялось сложившейся в России к середине сороковых годов XIX века общественно-политической ситуацией, превратившей крестьянский вопрос в грозный вопрос, от которого зависели судьбы страны.
"Записки охотника" возникли в русле того литературного направления - "натуральной школы", которое стремилось на основе реализма и демократизма к правдивому изображению жизни современного русского общества, в первую очередь его социальных низов. "Натуральная школа" начала свою деятельность с всестороннего изображения жизни большого города и особенно тех его углов, где ютилось городское мещанство - мелкие чиновники, ремесленники - люди, беспомощно бившиеся с нищетой. Однако к середине 40-х годов в тематике "натуральной школы", идейным вдохновителем и руководителем которой был Белинский, наметился явственный сдвиг. Не отказываясь от разработки тем города, городских углов, городского "дна", писатели "натуральной школы" всё с большей решительностью обращаются к изображению крепостного крестьянства, его материальной и духовной жизни. "Природа - вечный образец искусства, а величайший и благороднейший предмет в природе - человек. А разве мужик - не человек? - Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? - Как что? - Его душа, ум, сердце, страсти, склонности,- словом, всё то же, что и в образованном человеке" (Белинский, т. 10, с. 300). Эти строки из статьи Белинского "Взгляд на русскую литературу 1847 года" имели программное значение. Белинский призывал писателей тех лет изображать "мужика", страдающего от "несчастных обстоятельств жизни", говорить о народе "с участием и любовью". И передовые русские писатели 40-х годов с величайшим творческим подъемом выполняли эту важнейшую задачу эпохи. О "несчастных обстоятельствах жизни" русских крестьян, о крепостном рабстве писали в ту пору и Герцен ("Кто виноват?", "Сорока-воровка", "Доктор Крупов"), и Некрасов ("Тройка", "В дороге", "Огородник", "Родина", "Псовая охота"), и Григорович ("Деревня", "Антон Горемыка"), и Гончаров ("Обыкновенная история"), и многие другие {Подробнее об этом см.: Кулешов В. И. Натуральная школа в русской литературе. М.: Просвещение, 1965, с. 241-252.}.
В это литературное движение включился и молодой Тургенев. Первые произведения цикла (особенно "Хорь и Калиныч", "Ермолай и мельничиха") примыкали к новому, только что сформировавшемуся жанру натуральной школы - физиологическому очерку. Однако Тургенев возвел жанр на новую ступень художественного развития {См.: Гонзик И. Значение творческой индивидуальности для развития метода критического реализма ("Записки охотника" И. С. Тургенева и физиологический очерк 40-х годов).- В кн.: Художественный метод и творческая индивидуальность писателя. М., 1964, с. 211-217; Цейтлин А. Г. Становление реализма в русской литературе. (Русский физиологический очерк). М.: Наука, 1965, с. 278-281.}. В отличие от физиологических очерков Гребенки, Григоровича, Даля, Кокорева, в которых, как правило, отсутствовал сюжет, а герой представлял собой обобщение "цеховых" признаков (извозчика, шарманщика, кухарки, дворника и т. п.), для очерка Тургенева характерна типизация героя, отбор обстоятельств, способствующих выявлению характера.
Внешним толчком для начала работы над "Записками охотника" была обращенная к Тургеневу летом или осенью 1846 г. просьба И. И. Панаева снабдить его материалом для отдела "Смесь" в первом номере обновленного "Современника", который, начиная с 1847 г., должен был выходить под редакцией Некрасова и самого Панаева, "...я,- писал впоследствии Тургенев в "Литературных и житейских воспоминаниях",- оставил ему очерк, озаглавленный "Хорь и Калиныч"". Неожиданный успех у читателей этого небольшого очерка, написанного, по-видимому, до просьбы Панаева, имел для автора важные последствия. Тургенев вспоминал потом, что он до такой степени был не удовлетворен своей тогдашней писательской деятельностью, что "возымел твердое намерение вовсе оставить литературу" (там же).
Появление в печати "Хоря и Калиныча" резко изменило такие настроения: "Успех этого очерка побудил меня написать другие,- вспоминал Тургенев,- и я возвратился к литературе" (там же). В письме к П. В. Анненкову от 22 ноября (4 декабря) 1880 г. Тургенев также утверждал: "В начале моей карьеры успех "Хоря и Калиныча" породил "Записки охотника"".
Несмотря на отмеченную самим автором "Записок охотника" некоторую случайность публикации первого рассказа, возникновение этого цикла было явлением глубоко закономерным в идейном и творческом развитии Тургенева. О его глубоком внимании к народному быту и понимании экономической основы отношений между помещиками и крестьянами свидетельствует уже служебная записка 1842 г.- "Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине". Вопрос о положении русского крепостного крестьянина Тургенев считает одним из самых важных и первостепенных, связанных с вопросом о будущности России вообще (наст. изд., Сочинения, т. 1, с. 419-420). В рецензии 1846 г. на сочинения В. И. Даля - "Повести, сказки и рассказы Казака Луганского" - Тургенев дает свое определение понятия народного писателя, необходимыми качествами которого он считает "сочувствие к народу, родственное к нему расположение"; в русском простом человеке Тургенев видит "зародыш будущих великих дел, великого народного развития..." (там же, с. 278, 279). В поэтическом творчестве Тургенева 1843 - 1846 годов наблюдается сильнейшее развитие в сторону реализма. Непосредственно в преддверии "Записок охотника" стоит "Помещик" (1845) - поэма, которую Белинский недаром назвал "физиологическим очерком помещичьего быта" (Белинский, т. 10, с. 345).
В январе 1847 г. Тургенев уехал за границу и пробыл там три с половиной года. В это время и были написаны почти все последующие рассказы и очерки "Записок охотника".
Пребывание за границей, в обстановке назревавшей, а затем совершившейся революции 1848 года, крайне обострило социально-политическое восприятие Тургезевым не только западноевропейской, но и русской действительности. Впоследствии он заявлял, с излишней, быть может, категоричностью: "...знаю <...> что я, конечно, не написал бы "Записок охотника", если б остался в России". И в объяснение этого заявления рассказал о своей "аннибаловской клятве" - своей и других передовых русских людей сороковых годов. "Я не мог,- писал Тургенев,- дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел <...> Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя; враг этот был - крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решился бороться до конца - с чем я поклялся никогда не примириться... {Комментируя это заявление Тургенева о крепостном праве и раскрывая тем самым общественно-политическую проблематику "Записок охотника", П. Л. Лавров писал в 1884 г. в статье "И. С. Тургенев и развитие русского общества": "Мы можем теперь определить ясней область, которая подразумевалась под этим термином, это было не только униженно личностей раба и рабовладельца в процессе легального рабства; это было унижение личности русского интеллигентного человека перед мумиею чистообрядного православия, неспособного постоять ни за что и ни против чего, это было унижение личности члена русского общества перед архаическим самодержавием русского императорского правительства" (Вестник народной воли, 1884, No 2).} Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить <...> "Записки охотника", эти в свое время новые, впоследствии далеко опереженные этюды, были написаны мною за границей; некоторые из них - в тяжелые минуты раздумья о том: вернуться ли мне на родину или нет?" ("Литературные и житейские воспоминания" ("Вместо вступления", 1868) - наст. изд., Сочинения, т. 11).
Как всякое ретроспективное свидетельство, признание Тургенева, при всей его искренности, не могло обладать и не обладает значением объективного биографического документа того времени, о котором в нем идет речь. Но оно дает достоверное общее представление об идейном взлете, который был достигнут русской передовой мыслью, возглавлявшейся Белинским, в конце сороковых годов,- взлете, нашедшем одно из высших своих художественных выражений в "Записках охотника".
Уже в первом рассказе будущего цикла Тургенев, как это отметил еще Анненков, "выразил ясно и художественно сущность настроения, которое уже носилось <...> в воздухе" (Анненков, с. 267). Образы Хоря и Калиныча, этих простых русских людей, в высокой степени обладающих чувством социального достоинства, возникли в обстановке жарких споров Белинского и членов его кружка со славянофилами. В положительно оцененной Белинским статье "Взгляд на юридический быт древней России" К. Д. Кавелин утверждал, что "личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, есть необходимое условие всякого духовного развития народа" (Совр, 1847, No 1, отд. "Науки и художества", с. 12). Утверждение это было направлено против той идеализации "покорности" русского народа, которую на все лады развивали в те годы идеологи "официальной народности" и славянофильства {См. об этом в статье: Ковалев В. А. "Записки охотника" И. С. Тургенева и "западническая" публицистика 1846-1848 гг.- Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1937, т. VII, каф. рус. лит-ры, с. 127-165.}.
Начальная пора работы Тургенева над "Записками охотника" была временем его наибольшей идейной близости к Белинскому. В "Записках охотника" отразилось понимание роли народа и личности, во многом близкое к пониманию этой роли Белинским, который писал: "Народ - почва, хранящая жизненные соки всякого развития; личность - цвет и плод этой почвы" (Белинский, т. 10, с. 368).
Вслед за "Хорем и Калинычем" во втором номере "Современника" за 1847 г. появился "Петр Петрович Каратаев". Слова "Из записок охотника", прибавленные к заглавию "Хорь и Калиныч" И. И. Панаевым (свидетельство Тургенева в "Литературных и житейских воспоминаниях"), не были повторены при заглавии "Петр Петрович Каратаев"; в качестве подзаголовка здесь стояло слово "Рассказ". Эти два первые рассказа будущего цикла не были отмечены и номерами. Нумерация началась только с третьего рассказа - "Ермолай и мельничиха", помещенного в пятой книге "Современника" всё за тот же 1847 год. Здесь этот рассказ, был, однако, помечен цифрой II, a не III. Таким образом, Тургенев, по-видимому, лишь весной этого года утвердился в мысли создать цикл рассказов и очерков. При этом в намерение его не входило сначала включать в цикл рассказ "Петр Петрович Каратаев", хотя объем цикла постепенно расширялся. Сохранившиеся в рукописях и письмах Тургенева заметки и свидетельства позволяют сделать вывод, что вначале писатель представлял себе все произведение состоящим из двенадцати очерков и предполагал закончить работу над ним в течение года. В сентябре-октябре 1847 г. программа была расширена до двадцати очерков. И, наконец, в сентябре 1850 г., уже приступив к подготовке отдельного издания "Записок охотника", Тургенев решил довести число очерков до 24 (Клеман, Программы, с. 117).
Однако в первое отдельное издание 1852 г. вошло всего 22 очерка. Из них лишь один - "Два помещика" - был введен в цикл по рукописи, прямо в книгу. Все остальные печатались ранее в "Современнике". Соединяя очерки и рассказы в книгу, Тургенев совершенно изменил их последовательность, по сравнению с тем, как они появлялись в журнальных публикациях. Об этом дает наглядное представление таблица, где римские цифры в левом столбце обозначают нумерацию рассказов в "Современнике", арабские же в скобках - порядок рассказов в первом отдельном издании 1852 г.:
--- В этой таблице обращает на себя внимание пропуск в публикации "Современника" номера XIV. Можно предположить, основываясь на сложной цензурной истории "Двух помещиков" (см. ниже), что именно этот рассказ, предназначавшийся первоначально для первых книжек "Современника" за 1848 г., и должен был появиться там под этим номером.
Мысль об отдельном издании "Записок охотника" возникла у Тургенева и его друзей задолго до того, как в "Современнике" закончилось печатание 21 рассказа цикла. Первое известное нам документальное свидетельство такого замысла датируется летними месяцами 1847 г. Тургенев писал тогда "Бурмистра" и на полях черновой рукописи этого рассказа набросал текст титульного листа будущего издания (см. Программу IVa). Следующий do времени проект возник вскоре у Некрасова. 28 октября
1847 г. он писал Тургеневу: "Я Вам <...> скажу весть, может быть, приятную: я хочу издавать и на днях начну "Библиотеку русских романов, повестей, записок и путешествий",- начну с "Кто виноват?", потом "Обыкн<овенная> история", а потом, думаю я, "Записки охотника" - уж наберется томик порядочный, а когда наберется другой - и другой напечатаем <...> А рассказы Ваши так хороши и такой производят эффект, что затеряться им в журнале не следует" (Некрасов, т. X, с. 84).
Наступление весною 1848 г., в связи с революционными событиями в Западной Европе, цензурного террора обрекло некрасовский замысел на провал. Всё же Тургенев продолжал вынашивать мысль об отдельном издании "Записок охотника". На полях черновой рукописи рассказа "Обед" (впоследствии названного "Гамлет Щигровского уезда") он набросал в середине
1848 г. новый проект титульного листа задуманного им издания (см. Программу IXа). Доход от него Тургенев намеревался передать семейству Белинского. Но уже одно это намерение ставило под сомнение возможность осуществить очередной замысел издания. Не только публичное заявление сочувствия Белинскому, но и простое упоминание его имени в печати были невозможны в то время. "Что касается до "Записок охотника", то в пользу семейства Бел<инского> их печатать нельзя",- писал Некрасов Тургеневу 12 сентября 1848 г. (Некрасов, т. X, с. 115).
Прошло два года, и Тургенев разрабатывает еще один проект издания "Записок охотника", предусматривающий разделение его на две части. Программа распределения рассказов по частям дана в записи, сделанной Тургеневым на полях чернового автографа рассказа "Притынный кабачок" (впоследствии названного "Певцы" - см. Программу X). В связи с этим проектом Тургенев писал Полине Виардо 12 (24) ноября 1850 г.: "Я не оставляю мысли собрать все эти рассказы и издать их в Москве. Вы мне еще ничего не ответили на мою просьбу по поводу посвящения. Надеюсь, что вы не захотите отказать мне в этом счастье, тем более, что для публики будут только три звездочки". Ответ Полины Виардо на эту просьбу неизвестен, но в цензурной рукописи "Записок охотника" 1852 г. сохранился титульный лист с отметкою "Посвящается***", относящейся именно к Полине Виардо.
"Записки охотника" создавались в условиях существовавшего при Николае I жесткого цензурного режима, особенно сурового в отношении обсуждения в печати вопросов, касавшихся взаимных отношений между помещиками и крестьянами. Произведение Тургенева ставило эти вопросы. Появление его в печати сопровождалось поэтому рядом столкновений с цензурой. Важнейшие эпизоды в сложной цензурной истории "Записок охотника" связаны не только с первопечатными публикациями тургеневских рассказов и очерков в "Современнике", но и с подготовкой и выходом в свет их первого, а затем и второго отдельных изданий.
Решение Тургенева осуществить первое отдельное издание в Москве (о чем он писал П. Виардо) было вызвано его убеждением, что цензура здесь окажется менее строгой, чем в Петербурге. По совету В. П. Боткина, участвовавшего вместе с Н. X. Кетчером в хлопотах по изданию, Тургенев обратился к московскому цензору и литератору, с которым был лично знаком, кн. В. В. Львову с просьбой взять на себя труд предварительно и неофициально ознакомиться с рукописью будущей книги. Львов выразил согласие, и вскоре к нему поступила на рассмотрение рукопись "Записок охотника". Это была та рукопись, которая получила впоследствии у исследователей название цензурной. Она была изготовлена несколькими переписчиками и выправлена автором. Тексты рассказов и очерков в цензурной рукописи не отличались существенно от первопечатных. Всё же, готовя "Записки охотника" к отдельному изданию, Тургенев не только устранил из них большую часть цензурных искажений, возникших при печатании цикла в "Современнике", но и произвел некоторую, преимущественно стилистическую, доработку текста (см. об этом ниже, с. 436-438).
Рассмотрев рукопись, кн. Львов одобрил ее. Предложенные им изменения были незначительными и количественно и по существу {Грузинский А. Е. К истории "Записок охотника".- Научное слово, 1903, кн. VII, с. 95-101 (перепечатано в его книге "Литературные очерки". М., 1908); Кунцевич Г. З. "Записки охотника" по цензурной рукописи.- Журнал министерства народного просвещения, 1909, No 12, с. 396-398; Шелякин М. А. Цензурная рукопись "Записок охотника".- Орл сб, 1955, с. 416-418.}. После этого, а именно 28 февраля 1852 г., "Записки охотника" были официально представлены Н. X. Кетчером в Московский цензурный комитет. Подготовленное неофициальным чтением Львова, рассмотрение произведения прошло здесь быстро. 5 и 6 марта были выданы разрешительные документы на печатание обеих частей издания.
Тургенев написал предисловие к книге. В печати оно, однако, не появилось, и текст его неизвестен. Судя по письму к Тургеневу Е. М. Феоктистова от 24 марта (5 апреля) 1852 г., предисловие было полемически заострено против Ап. Григорьева и его суждений о произведениях Тургенева {Назарова Л. Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками.- В сб.: Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 165-166.}.
16 (28) апреля Тургенев был арестован, а в мае выслан на родину, в Спасское, под надзор полиции. Формально репрессии обрушились на писателя за публикацию им в Москве статьи о Гоголе, которая была запрещена в Петербурге. Но сам Тургенев был убежден и неоднократно повторял, что арестовали его и отправили на жительство в деревню "в сущности за "Записки охотника"" {Тургенев утверждал это, в частности, в письмах к Л. и П. Виардо от 1(13) мая 1852 г. и К. К. Случевскому от 8(20) марта 1869 г., а также в автобиографии.}.
Арест и высылка Тургенева не приостановили печатания книги. Обе части "Записок охотника" были готовы к 10 мая 1852 г., а 13 мая Московский цензурный комитет отправил экземпляр или несколько экземпляров издания в Петербург, в канцелярию министра народного просвещения кн. П. А. Ширинского-Шихматова. Вслед за тем в подведомственном министру Главном управлении цензуры началось своего рода следствие - подробное ознакомление с содержанием "Записок охотника", сопоставительный детальный анализ текста всех рассказов по их публикациям в "Современнике" и в отдельном издании, а также выяснение всех обстоятельств разрешения и осуществления этого издания {Относящиеся к этому важнейшему в цензурной истории "Записок" эпизоду документальные материалы были опубликованы Ю. Г. Оксманом в первые годы после революции. Значительно дополненную разработку данной темы см. в исследовании того же автора "Секретное следствие о "Записках охотника" Тургенева в 1852 г." (Оксман, Сб, 1959, с. 246-307).}.
Между тем Тургенев, хотя и не знавший о начавшемся "следствии", сам решил несколько задержать выход в свет своей книги. Он опасался, что появление ее непосредственно после того, как он подвергся репрессиям, осложнит его положение. 6(18) июня 1852 г. Тургенев сообщал Аксаковым: "Вот и мои "Записки охотника" совсем готовы, и билет на их выпуск выдан; однако мы с Кетчером решились подождать".
Всё же в начале августа 1852 г. книга Тургенева вышла в свет (в Петербурге она появилась только в конце этого месяца) и сразу приковала к себе внимание всей образованной части русского общества. Примерно в течение полугода издание было полностью продано. 12(24) мая 1853 г. Тургенев сообщал И. Ф. Миницкому: "Уже три месяца, как все экземпляры разошлись". Но одновременно с завершением издания "Записок охотника" оканчивалось и начатое властями секретное следствие о них. Первый рапорт чиновника Главного управления цензуры Е. Е. Волкова министру народного просвещения о результатах обследования текста тургеневского произведения датирован 25 июня (7 июля) 1852 г.; второй - 5(17) августа. В этом последнем рапорте, написанном в дни выхода издания в свет (первое объявление о поступлении книги в продажу появилось 7 августа в "Московских ведомостях"), "Запискам охотника" давалась резко отрицательная характеристика, "...мне кажется,- доносил цензор министру,- что книга г. Тургенева сделает более зла, чем добра... и вот почему. Полезно ли, например, показывать нашему грамотному народу (нельзя же отвергать, что "Записки охотника", как и всякая другая книга, могут быть читаны грамотным крестьянином и другими лицами из низшего сословия), что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше. Не думаю, чтоб всё это могло принести какую-нибудь пользу или хотя бы удовольствие благомыслящему читателю; напротив, все подобные рассказы оставляют по себе какое-то неприятное чувство" (Оксман, Сб, 1939, с. 272-273).
Непосредственным результатом следствия о "Записках охотника" было увольнение от службы (с лишением пенсии) цензора Львова. "Отставить за небрежное исполнение своей должности",- написал Николай I на "всеподданнейшем представлении" по этому вопросу Ширинского-Шихматова (там же, с. 297). Возникшая в связи с разбирательством дела о пропуске в печать сочинения, признанного "неблагонамеренным", "высочайшая резолюция" и всё следствие, ей предшествовавшее, не могли не отразиться и на ближайшей цензурной судьбе "Записок охотника". Впоследствии, отзываясь о статье, помещенной в журнале "Всемирная иллюстрация" (1869, No 20: "Наши замечательные деятели. IV. И. С. Тургенев"), где впервые, в общей форме, упомянуто было о цензурных мытарствах этой книги, Тургенев писал П. П. Васильеву (26 августа (7 сентября) 1869 г.): "Рассказ "Иллюстрации" о затруднениях, встреченных отдельным изданием "Записок охотника", совершенно верен; была даже речь об отобрании экземпляров, но дело обошлось тем, что запретили мне говорить и даже объявлять в журналах" {П. П. Васильев предлагал опубликовать это письмо Тургенева вместе с другим, адресованным ему же (от 23 июня (5 июля) 1869 г., в котором также говорится о "Записках охотника"), в издании "Библиографические записки", Казань, 1870, No 1, но в свет оно не вышло ("пробный" номер этого журнала был издан в 6 экз., но запрещен цензурой; в настоящее время известно лишь 2 экз. его, один - в ИРЛИ. См.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. М.; Л., 1958. Вып. IV, с. 42).}. "Внимание", уделенное властями первому отдельному изданию произведения, сделало практически невозможными как появление в печати отзывов на него, так и его скорое повторение. Следует отметить, что на пути к переизданию "Записок охотника" в николаевское царствование возникло вскоре еще одно препятствие. В апреле 1854 г., т. е. вначале Крымской войны, в Париже вышел в свет французский перевод "Записок охотника", выполненный Эрнестом Шаррьером {Mémoires d'un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.}. Издание это было предпринято не столько с литературными, сколько с политическими целями. Оно было вызвано к жизни теми настроениями во французском общественном мнении, которые сопутствовали военному столкновению Франции с Россией. Тургенев вынужден был публично протестовать против недоброкачественного перевода Шарръера, равно как и против тенденциозного использования этого издания в целях антирусской пропаганды. Он выразил свой протест в форме письма в редакцию "Journal de St. Pétersbourg" (номер от 10(22) августа 1854 г.). Однако это выступление не могло снять тех критических, в адрес самодержавно-крепостнического режима Николая I, элементов книги Тургенева, которые в ней действительно имелись и которые были политически заострены как в самом переводе Шаррьера (начиная с заглавия), так и в откликах на него французской печати {Mémoires d'un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.}.
История с переводом Шаррьера обрекала на неудачу дело переиздания "Записок охотника" при жизни Николая I. Однако н с началом нового царствования "Записки охотника" продолжали оставаться на положении вредной по содержанию книги {Об этом свидетельствуют, в частности, обнаруженные В. А. Громовым материалы следствия по делу Н. А. Мордвинова, обвинявшегося в распространении "преступных статей", к разряду которых причислялись и "Записки охотника". См.: Т, СС, 1975, т. 1, с. 367-368.}. Вопрос о новом издании их был поставлен Тургеневым и его друзьями в 1856 г. (в связи с подготовкой к печати первого собрания сочинений писателя - "Повести и рассказы", в трех томах). Но практически решение этого вопроса в цензурных инстанциях оказалось возможным лишь после того, как правительство окончательно решилось приступить к отмене крепостного права, что нашло выражение в известных рескриптах Александра II на имя Назимова - виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора. 25 декабря 1857 г. Некрасов писал Тургеневу в Рим: "После (вероятно, известного тебе) указа о трех губерниях нет, говорят, сомнения, что "Зап<иски> ох<отника>" будут дозволены" (Некрасов, т. X, с. 375).
Новое издание "Записок" было "дозволено", но не сразу {Подробнее см.: там же, с. 368-369.}. Главное управление цензуры разрешило издание 5 февраля 1859 г., причем Тургеневу было предложено внести в текст несколько изменений, указанных официальными рецензентами - цензорами В. Н. Бекетовым и А. И. Фрейгангом. Выходу в свет второго издания способствовал И. А. Гончаров, служивший в ту пору в цензуре {О представленной им докладной записке см. в кн.: Mаzon André. Ivan Gontcharov, un maître du roman russe. Paris, 1914, p. 347-356.}.
В февральской книжке "Современника" за 1859 г. Добролюбов включил в текст своего критического разбора пьесы А. Н. Островского "Воспитанница" следующее извещение: "Приготовляются к печати "Записки охотника" И. С. Тургенева, нового издания которых уже" несколько лет с таким нетерпением ожидала терпеливая русская публика. Эта новость уже не в предположениях только, а в действительности: мы видели, наконец, экземпляр "Записок охотника", одобренный цензурою к новому изданию. Месяца через два книга эта появится в свет" (отд. "Новые книги", с. 289).
Вышедшее в свет в первых числах мая второе издание по своему составу повторяло первое. Изменения в составе цикла были сделаны при издании его в 1860 г., в "Сочинениях", выпущенных Н. А. Ооновским. К двадцати двум рассказам цикла Тургенев присоединил здесь еще два очерка: "О соловьях" и "Поездка в Полесье". Первый был напечатан сначала в приложении к книге С. Т. Аксакова "Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах", вышедшей в Москве в 1855 г.; второй - в десятой книжке журнала "Библиотека для чтения" за 1857 г. Но уже в следующем издании своих "Сочинений", выпущенных в 1865 г. бр. Силаевыми в Карлсруэ, Тургенев исключил из цикла оба очерка, вернувшись в отношении состава "Записок охотника" к изданию 1852 года.
Вновь к работе над пополнением состава цикла Тургенев обратился в начале 70-х годов. В 1872 г. он напечатал в No 11 журнала "Вестник Европы" рассказ "Конец Чертопханова", написанный в завершение созданного еще в 1848 г. рассказа "Чертопханов и Недопюскин". Узнав об этом, П. В. Анненков тогда же писал Тургеневу, убеждая его оставить "Записки охотника" "в неприкосновенности и в покое после того, как они обошли все части света". "Ведь это дерзость,- писал Анненков,- не дозволенная даже и их автору. Какая прибавка, какие дополнения, украшения и пояснения могут быть допущены к памятнику, захватившему целую эпоху и выразившему целый народ в известную минуту. Он должен стоять - и более ничего. Это сумасбродство - начинать сызнова "Записки"" (письмо от 23 октября (4 ноября) 1872 г.- Рус Обозр, 1898, кн. V, с. 21). В ответном письме к Анненкову Тургенев как будто соглашался с доводами своего друга (письмо от 25 октября (6 ноября) 1872 г.), но, готовя очередное издание "Записок охотника" 1874 г., ввел в цикл не только рассказ "Конец Чертопханова", но и еще два: "Живые мощи" и "Стучит!". Из них первый был прежде напечатан в сборнике "Складчина" того же 1874 г. В основу обоих этих рассказов были положены старые творческие замыслы, возникшие еще в сороковые годы.
Были у Тургенева и другие замыслы и наброски, относившиеся к "Запискам охотника". Но к работе над их завершением он больше уже не обращался. В письме к Я. П. Полонскому от 13 (25) января 1874 г, Тургенев следующим образом характеризовал эти замыслы и наброски. "Иные очерки остались недоконченными из опасения, что цензура их не пропустит; другие - потому что показались мне не довольно интересными или нейдущими к делу" (см. ниже, с. 511). К первой из этих групп принадлежали замыслы рассказов "Землеед" и "Русский немец и реформатор"; ко второй - рассказы "Приметы", "Незадача" и др. (см. Приложение II: Неосуществленные замыслы рассказов, предназначавшихся для "Записок охотника").
--- Появление "Записок охотника" в печати было встречено в русской критике разноречивыми оценками. Критики правого лагеря отнеслись к тургеневским очеркам и рассказам с безусловным отрицанием. Ф. В. Булгарин еще до появления "Записок" отдельной книгой напал на язык отдельных рассказов, усмотрев в нем "венец красноречия натуральной школы", с которой вел ожесточенную борьбу (Сев Пчела, 1847, No 109, с. 435). Изображения "сельской жизни" в "картинах" Тургенева он квалифицировал как "грязь" и "безграмотность" (там же, No 257, с. 1027). С. П. Шевырев критиковал рассказы "Записок" как произведение, будто бы, антигуманистическое и нехудожественное. Отвергая демократическое истолкование принципа гуманности, лежавшее в основе деятельности писателей "натуральной школы", Шевырев противопоставлял этому истолкованию всепрощающее христианское чувство. "Любовь,- рассуждал этот критик,- налагает на нас обязанность любить ближнего в каждом человеке, каков бы он ни был. Гуманность же сортирует людей,- и к большинству их питает даже ненависть, а из ненависти не может выйти ничего изящного, ничего глубокомысленного, ничего возбуждающего..." Тургенева-прозаика Шевырев квалифицировал как "кописта, который не имеет поэтического призвания" (Москв, 1848, No 1, отд. "Критика", с. 54 и 41).
Славянофильская и близкая к ней критика с сочувствием отнеслась к тем рассказам цикла, в которых, без достаточных оснований, увидела апологию народного (крестьянского) смирения и покорности. Так, критик журнала "Северное обозрение" доказывал, что в рассказе "Смерть" Тургенев - "прекрасный живописец русского мира" - "верно и тонко воспроизвел одну из самых замечательных черт нашего народа - наш}7 преданность воле бога..." {Сев Обозр, 1848, т. II, отд. "Критика и библиография", с. 55). Обличительные произведения цикла, напротив того, подвергались в славянофильской и родственной ей печати осуждению. Почвенническая критика в лице Аполлона Григорьева усматривала в "Записках охотника" только выражение "поэтических стремлений" их автора и, стало быть, отказывала произведению в подлинно реалистическом изображении действительности (Рус Сл, 1859, Ж 5, отд. "Критика", с. 18).
Представители либерального лагеря и эстетическая критика 40-50-х годов высоко оценивали художественные достоинства "Записок охотника". "Какой артист Тургенев,- восклицал В. П. Боткин в письме к П. В. Анненкову.- Я читал их с таким же наслаждением, с каким, бывало, рассматривал золотые работы Челлини" (Анненков и его друзья, с. 553). Рецензент "Отечественных записок" писал, что форма, избранная Тургеневым, "дает ему свободу, как и автору "Мертвых душ", исходить вдоль и поперек пространное русское царство и на пути знакомиться с различными лицами и явлениями известной сферы жизни" (Отеч Зап, 1848, No 1, отд. V, с. 22). Но критика этого лагеря была равнодушна или даже враждебна ко многому из того, что составляло общественную силу произведения,- к реализму "Записок охотника", к объективному значению содержащейся в них социальной критики и утверждению значения народного начала.
Не было недостатка и в субъективных интерпретациях произведения. П. В. Анненков ставил, например, в заслугу автору "Записок" соблюдение "уважения ко всем свои лицам", видел в художественном методе "Записок" черты не существующего в них объективизма ("Заметки о русской литературе прошлого года".- Совр, 1849, Л" 1, отд. "Русская литература", с. 19). Позднее, в статье о романе "Дворянское гнездо", Анненков находил, что "Записки охотника" похожи "на изящные, щеголеватые лодочки, неоценимые для прогулок, для полусерьезных и полушутливых бесед, но мало пригодные к большому, долгому и серьезному плаванию за богатствами русского духа и русской поэзии" (PB, 1859, No 8, с. 510).
Попытки ослабить или отрицать антикрепостническую направленность "Записок охотника" предпринимались и позже. Наиболее заметным в атом смысле был критический этюд В. П. Буренина "Литературная деятельность Тургенева" (СПб., 1884). Подобного рода тенденции проявлялись также в позднейших критических работах, особенно сильно в статьях, вошедших в сборник "Творчество Тургенева", под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова (М., 1920).
Наиболее правильное и полное для своего времени осмысление общественного содержания "Записок охотника", их объективного значения с точки зрения основных задач, стоявших перед русским освободительным движением, дали представители революционно-демократического лагеря. Начало этому положил Белинский - в своих эпистолярных отзывах и в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года". Далее, в примечаниях, приведены почти все отзывы Белинского о тех четырнадцати очерках и рассказах цикла, с которыми он был знаком {См. также: Бродский Н. Л. Белинский н Тургенев.- В сб.: Белинский - историк и теоретик литературы. М.; Л., 1949, с. 323-342; Кийко Е. И. Белинский и "Записки охотника". - Орл сб, 1955, с. 136-150.}. Наибольшее одобрение критика вызвали произведения с ярко выраженной антикрепостнической тенденцией - например, рассказ "Ермолай и мельничиха", особенно же рассказы "Бурмистр" и "Контора", в которых с большой силой отразились оппозиционно-демократические настроения передового отряда русской интеллигенции в конце 40-х годов. А эти настроения, как указывал Ленин по поводу письма Белинского к Гоголю, отражали, в свою очередь, настроения крепостных крестьян (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 469).
Продолжая и развивая оценки Белинского, Герцен писал в книге "О развитии революционных идей в России" (1851): "Кто может читать, не содрогаясь от возмущения и стыда, замечательную повесть "Антон-горемыка" или шедевр И. Тургенева "Записки охотника"?" (Герцен, т. VII, с. 228). В статье "Новая фаза русской литературы" (1864) Герцен указывал, что тургеневские "очерки из жизни крепостных - эта поэтическая обвинительная речь против крепостничества - принесли огромную пользу" (там же, т. XVIII, с. 215). В более ранней статье "О романе из народной жизни в России" (1857) Герцен подчеркивал как характерную особенность стиля "Записок охотника" - сочетание их обличительного содержания с мягкой, артистической формой: "У Тургенева есть свой предмет ненависти, он не подбирал крохи за Гоголем, он преследовал другую добычу - помещика, его супругу, его приближенных, его бурмистра и деревенского старосту. Никогда еще внутренняя жизнь помещичьего дома не подвергалась такому всеобщему осмеянию, не вызывала такого отвращения и ненависти. При этом надо отметить, что Тургенев никогда не сгущает краски, не употребляет энергических выражений, напротив, он рассказывает совершенно невозмутимо, пользуясь только изящным слогом, что необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта против крепостничества" (там же, т. XIII, с. 177).
Сходное с герценовским мнение высказал и Н. П. Огарев: "Тургенев доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их" (Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Госполитиздат, 1952, т. I, с. 463).
На особую форму связи "Записок охотника" с Гоголем указывал Чернышевский в статье "Не начало ли перемены? (Рассказы Н. В. Успенского. Две части. СПб., 1861г.)". Он писал:
"Говорить всю правду об Акакии Акакиевиче бесполезно и бессовестно, если не может эта правда принести пользы ему, заслуживающему сострадания по своей убогости. Можно говорить об нем только то, что нужно для возбуждения симпатии к нему. Сам для себя он ничего не может сделать, будем же склонять других в его пользу. Но если говорить другим о нем всё, что можно бы сказать, их сострадание к нему будет ослабляться знанием его недостатков. Будем же молчать о его недостатках.
Таково было отношение прежних наших писателей к народу. <...> Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями - всё это насквозь пропитано запахом "шинели" Акакия Акакиевича" (Чернышевский, т. VII, с. 859).
"Записки охотника" принадлежали к тем художественным произведениям, к которым было приковано внимание всей читающей России. Отклики и суждения читателей, дошедшие до нас в эпистолярных и мемуарных документах эпохи, представляют значительный интерес.
Гоголь, ознакомившийся с тургеневскими рассказами, опубликованными в пятой книге "Современника" за 1847 год, писал 26 августа (7 сентября) того же года П. В. Анненкову: "Изобразите мне <...> портрет молодого Тургенева, чтобы я получил о нем понятие как о человеке; как писателя я отчасти его знаю: сколько могу судить по тому, что прочел, талант в нем замечательный и обещает большую деятельность в будущем" (Гоголь, т. XIII, с. 385). Некрасов сообщал Тургеневу 24 июня 1847 г.: "Нас (редакцию "Современника") то и дело спрашивают, будут ли в "Современнике" еще Ваши рассказы" (Некрасов, т. X, с. 71). Самому Некрасову пришлись "по сердцу" рассказы всего тургеневского цикла (там же, с. 62). Е. М. Феоктистов в одном из писем к Тургеневу свидетельствовал, что по сравнению с Петербургом успех его рассказов в Москве "повторился еще в большей степени", что в московской публике "о них говоря 
| |||||||||||||||||||||
| Просмотров: 715 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0 | |||||||||||||||||||||
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры