Добролюбов Николай Александрович - Рецензии

м началам вторгаться в американское общество, тем более что политическое развитие Северной Америки пошло путем, совершенно противоположным европейскому. В Европе формальное образование государств совершилось раньше, нежели успело развиться в народах политическое сознание. Отдельные общины никогда не составляли здесь самобытного политического целого; начала государственной жизни развились прежде всего не в них, а в высших сословиях, чуждых народной жизни. Это обстоятельство имело влияние на все последующее развитие европейских государств. Здесь все установлялось в видах государства: законодательство соображалось с высшими политическими интересами, администрация отдельных частей выкраивалась по образцу целого, а между тем участие в государственной жизни очень редко выпадало на долю народа. В Америке вышло совсем другое: влияние государства, то есть метрополии, не могло быть велико, а в некоторых колониях, и именно в Новой Англии, оно ограничивалось только пустою формою подданства. Английское правительство предоставило эмигрантам право составить в Новой Англии гражданское общество и управляться самим собою, только под покровительством Англии. Таким образом, с самого начала своего существования американские общины получили свое самостоятельное политическое устройство. Извне стояло над ними английское королевское правительство, но внутри они развивались совершенно свободно и составляли для себя учреждения в демократическом духе. Из соединения общин образовалось графство, по духу своих учреждений совершенно подобное общине; несколько графств составили штат, и, наконец, Соединенные Штаты, избавившись от английской зависимости, образовали Североамериканский Союз. Таким образом, здесь не было организации отдельных частей под влиянием государства, а, напротив, государство составилось из постепенного соединения маленьких частей. Отсюда произошла та особенность Североамериканских Штатов, что в них нет ни малейшей централизации административной и каждая община в своих домашних делах совершенно свободна от всякого вмешательства властей графства и штата. При таком отношении частей государства друг к другу легко объясняется демократическая полноправность народа, развившаяся в Северной Америке. Городские и сельские общины до сих пор стоят на первом плане в политическом устройстве Соединенных Штатов. В них совершается самая деятельная работа жизни, в них рождаются важнейшие внутренние вопросы, составляющие потом предмет рассуждений конгресса. К сожалению, в книге г. Лакиера мы ничего не нашли о значении и устройстве отдельных общий в Северной Америке. А между тем это предмет весьма важный и любопытный, так как из него объясняется вся союзная конституция. Да и вообще организация высших государственных учреждений далеко не представляет той важности, как устройство учреждений, непосредственно соприкасающихся с народом. В политической жизни народа учреждения, прямо относящиеся к устройству отдельных общим, имеют то же значение, какое элементарные школы имеют для народного образования. Не в устройстве университетов и академий можно узнать степень просвещения народных масс; так точно не в конгрессе и не в министерствах познается степень благосостояния парода. Самое лучшее и даже единственно надежное ручательство в этом случае представляют низшие учреждения, прямо касающиеся частных лиц и небольших общин. На этом основании мы намерены в настоящей статье представить несколько подробностей о внутреннем устройстве общин в Соединенных Штатах, с тем чтобы потом уже вкратце изложить учреждения, относящиеся к устройству отдельных штатов и целого Союза. Чтобы дать понятие об устройстве общин в штатах, мы берем из книги Токвиля описание общин Новой Англии.

   Община Новой Англии, как городская, так и сельская, обыкновенно состоит из 2000-3000 жителей. Такое количество вполне обеспечивает возможность хорошей и довольно однообразной администрации. Потребности небольшого числа людей, живущих в одном месте и при одинаковых условиях, нетрудно согласить; гражданам весьма удобно совещаться между собою о своих делах, и из числа их всегда могут найтись люди, способные успешно вести общее дело, какое будет им поручено их согражданами. Таким образом, в общине Новой Англии вполне может проявляться господство народа, составляющее основу всего государственного устройства Соединенных Штатов. И действительно, в штатах Новой Англии даже представительное начало допускается только в общих делах, касающихся целого штата, в общинах же все дела, требующие общего суждения, разрешаются в общем собрании всех граждан-избирателей; только в очень больших общинах и при соединении в одном месте нескольких общин, например в значительных городах, существует мэр и при нем городской совет.

   Общинная администрация находится главным образом в руках нескольких чиновников, избранных всеми обитателями общины и называемых выборными (select-men). Они избираются каждый год, в маленьких общинах по три, а в самых больших по девяти. Они имеют определенный круг обязанностей, ясно указанных законом, и при исполнении положительного закона действуют совершенно независимо, не спрашиваясь никаких разрешений общины. Но если дело сколько-нибудь сомнительно, если является надобность в изменении положенных правил, в каком-нибудь нововведении,- тут уже выборные являются покорными служителями народной воли. В их власти только - созвать общее собрание граждан-избирателей и предложить дело на их суждение. Положим, например, что в городе нужно открыть школу; выборные тотчас собирают граждан и пред собранием их излагают, какая надобность предстоит в учреждении новой школы, указывают на средства для осуществления этого предприятия, рассчитывают издержки, какие община должна понести по этому случаю, сообщают свои предположения относительно размеров новой школы, места для нее и пр. Общее собрание выслушивает их, признает или не признает справедливость их соображений и, в случае согласия с их главной мыслью, то есть что школа нужна, тут же рассматривает подробности дела, определяет расходы и назначает налог, который должен падать на всех членов общины, для устройства и содержания школы. Затем - выборным остается только исполнять волю общего собрания.

   Конечно, выборные могли бы и злоупотреблять своим правом, если бы общее собрание граждан не могло составляться без их вызова. Но дело в том, что и право собирать граждан для суждения о делах не принадлежит им исключительно. Общинное собрание может составиться без всякого желания выборных, просто по требованию десяти граждан; они могут предъявить свое желание выборным, которые не имеют права отказать им. Таким образом, управление делами общины никогда не выходит из-под контроля народа и очень прочно ограждено от всякого произвола выборных чиновников.

   Кроме этих выборных, на которых лежит забота об общем ходе администрации, в каждой общине Новой Англии есть еще до двадцати чиновников, которым поручаются некоторые частные отрасли общинного управления: так, назначаются особенные лица для раскладки податей, для сбора их, для хранения общинной казны, для полицейского наблюдения за порядком, для записывания совещаний и решений, состоявшихся в общем собрании, и т. д. Чиновники эти избираются каждый год в общем собрании граждан; всякий гражданин может быть избираем, и ни один не может отказаться от принятия должности, в которую избран. Впрочем, отказываться и не для чего: общественное служение вознаграждается довольно хорошо, и члены общества, без всякого ущерба для своих материальных выгод, могут посвящать ему свой труд и время. Здесь нужно заметить еще одну особенность американского общественного устройства: большая часть американских чиновников не получает определенного жалованья, но каждое дело, совершаемое ими, дает им известную плату, так что каждый получает большее или меньшее содержание, по мере того, сколько он трудится на общую пользу.

   В числе должностей, существующих в общинах, есть несколько таких, которые могут довольно странно поразить человека, привыкшего смотреть на администрацию по-европейски. В общинах Новой Англии назначается, например, особый чиновник, который должен смотреть за исполнением законов относительно бедных; есть особые лица, которым поручается наблюдение за весами и мерами, за сбором хлеба с полей, за действиями всех граждан в случае пожара и т. п. Нам это может показаться стеснением, противным духу демократической свободы, которым отличаются все общинные учреждения Северной Америки, но американцами все дело администрации понимается совершенно не так, как нами. Они видят в ней простое разделение труда между членами общины, и лицо, выбранное общиною для одного известного рода дел, чрез это вовсе не приобретает себе того оттенка власти, какой мы придаем обыкновенно всякому административному лицу. В американских общинах нет, например, особой пожарной команды, но в случае пожара все граждане должны содействовать погашению огня. Нужно, чтобы при этом кто-нибудь распоряжался их действиями, но американец не хочет в этом случае подчинить себя воле тех чиновников, на которых возложена общая администрация; он хочет, чтобы власть и труд как можно больше были разделены между членами общины, и выбирает для пожарных случаев особого человека, который при пожаре и распоряжается, но зато во всем остальном не имеет уже ровно никакой власти. Таким образом, распределение частных должностей между значительным числом лиц сказывается совершенно согласным с демократическим характером страны.

   Вообще между членами общины Новой Англии соблюдается совершенное равенство прав. Те, которые управляют, и те, которые им подчиняются, не чувствуют ни малейшего стеснения друг перед другом. Одни очень хорошо понимают, что самая власть их есть только особенный вид служения обществу и может продолжаться только под тем условием, если они будут ею пользоваться добросовестно. Другие повинуются власти, но не потому, чтобы признавали ее превосходство над собою, а только потому, что находят свою собственную пользу в этом разделении общественной службы. Получая в свои руки какую-нибудь власть, чиновник американской общины знает, что он обязан ею избранию своих сограждан, и потому не может решиться смотреть на них свысока, тем более что постоянно чувствует свою зависимость от них во все время отправления своей должности. В свою очередь, граждане, избирающие чиновника для известного рода дел, тем самым свидетельствуют о своем доверии к его способностям и честности. Вследствие того общинная администрация никого не обременяет и не стесняет; административные лица не составляют особого, привилегированного сословия, и, как отзываются путешественники по Америке, со стороны даже не видно, кем и как управляется эта страна.

   Но каким же образом сохраняется единство Союза? Какие обеспечения существуют для того, чтобы каждая община, каждый город исполняли общие законы союзной конституции и не производили беспорядков в управлении? Эти вопросы разрешаются учреждением судов в Северной Америке. Почти все административные затруднения решаются там путем судебным, и оттого судьи имеют весьма важное значение даже в политическом смысле. Устройство и деятельность судебной части в штатах Северной Америки имеет следующий вид.

   По назначению губернатора штата, а в некоторых штатах по народному избранию, определяется известное количество судей; из числа их трое составляют судебную палату - court of assizes. Судьи эти обязаны ездить по общинам и производить суд и расправу при помощи присяжных и адвокатов. Дело судьи состоит, собственно, в том, чтобы применить к частному случаю закон, существующий в конституции Союза. Суждение же о самом факте предоставляется присяжным, которых выбирает сама община. Оттого при назначении судей смотрят всего более на то, чтобы это были люди юридически образованные, не только знающие букву закона, но умеющие понимать дух законодательства и отношение частных законов к общим правилам конституции. Судья может даже постановить решение, основанное не на частном законе, а на общих требованиях конституции; он имеет право объявить, что такое-то постановление признает противным конституции и не руководствуется им при решении дела. Бывают даже такие случаи: сенат или собрание народных представителей сделает постановление; народ найдет его несогласным с конституцией; в таком случае судье представляется жалоба на этот закон. Судья разбирает дело и если признает жалобу справедливой, то закон теряет обязательную силу и мало-помалу выходит из употребления. Отсюда видно, что значение судьи очень велико и что от него требуется высокая степень добросовестности, юридического образования и независимости. Именно этого и стараются достигнуть в Америке назначением в судьи не просто хороших людей, любимых народом, но юристов, людей опытных, большею частию составивших себе предварительную известность адвокатурою. В некоторых штатах и судейские должности замещаются по избранию; но в других назначение судей предоставляется губернатору штата и его совету. Злоупотреблениям, вредным для демократии, трудно вкрасться и при этом способе назначения, потому что - во-первых, губернатор и совет его избираются самим же народом, во-вторых, губернатор не может по произволу сменить назначенного им судью: должность судьи отправляется одним лицом много лет, а губернаторы выбираются ежегодно. С другой стороны - и от народа судья находится довольно в независимом положении, потому что он обеспечен очень значительным жалованьем: в Массачусетсе судьи получают жалованья более 5000 руб. сер.

   На рассмотрение судей представляются обыкновенно и все уклонения от общих законов Союза, совершаемые чиновниками общины или кем бы то ни было из ее членов. Случаи таких уклонений не часты, потому что, как уже сказано, государство не вмешивается в частные дела общины и предоставляет ей полную свободу устроиться, как ей кажется лучшим. Но есть общие требования, которые должна исполнить каждая община. Требования эти раз навсегда постановляются законом, и за исполнением их никто не смотрит, кроме самих членов общины и судей. Графство, составляющееся из соединения общин, не представляет никакой важности в административном смысле, а имеет именно судебное значение. В каждом графстве есть судебная палата, шериф, как исполнитель приговоров суда, и тюрьма для содержания преступников. Из административных дел - в графстве составляется только проект бюджета, который потом рассматривается в законодательном собрании целого штата, и затем сообразно с ним распределяются подати на общины. Кроме того - забота об устройстве и содержании дорог также относится к обязанности court of assizes в графстве. Община получает обыкновенно только назначение того, сколько заплатить и что сделать должна она вообще. Распределение повинностей между частными лицами, видоизменения в форме исполнения закона предоставляются совершенно на ее волю. Община непременно должна, например, содержать школу; иначе она подвергается большому штрафу "за поддержание невежества и безнравственности". Но как устроить школу, откуда взять на нее денег, как распределить в ней занятия и пр.- это уже община определяет сама. Только ежели, по скупости членов, общины, школа будет устроена дурно или ежели кто-нибудь из людей, которым поручено будет наблюдение за ней, станет небрежно исполнять свою обязанность, то каждый отец семейства может обвинить эти лица и даже делую общину перед court of assizes. Тогда дело рассматривается судебным порядком, и если жалоба оказывается справедливою, община присуждается к штрафу. Та же самая история повторяется во всех отраслях убавления. Инстанций нет никаких, низший чиновник не получит от высшего никаких предписаний, подтверждений, запросов и т. п.; но он всегда может быть позван к суду за неисполнение своей обязанности. Есть, например особый чиновник для смотрения за устройством дорог; ему передаются от сборщика податей деньги, собранные на этот предмет. Если дорога не в порядке, то всякий, у кого сломалось колесо в какой-нибудь яме или вообще случилось что-нибудь неприятное от дурной дороги, имеет право позвать к суду чиновника, наблюдающего за путями сообщения. Чиновник знает это и поэтому сам заботится, чтобы получить в свои руки нужные для расходов деньги. Если община не дает денег, он имеет право сам требовать их, нарушая обычный порядок; в противном случае дело опять решается судом.

   Можно бы опасаться, что подобное право вмешательства в общественные дела, предоставленное всякому гражданину, поведет к беспрерывным кляузам и всякого рода беспорядкам. В Америке это могло бы произойти том скорее, что во многих случаях доноситель на противозаконные поступки пользуется частью штрафа, который взыскивается с обвиненного. Но устройство судов - словесных, с адвокатами, присяжными и с полнейшею публичностью - не слишком благоприятствует развитию кляузничества. Да притом же есть и еще обстоятельство, удерживающее американцев в пределах благоразумия и справедливости,- распространение начал образования в целом народе. Всякого рода вздорные и несправедливые притязания являются в обществах неразвитых, не имеющих правильных понятий о предметах; с развитием образования взаимные отношения определяются легче, разумнее и дружелюбнее. Это очень хорошо поняли в Америке, и потому-то там каждая община непременно обязана содержать школы для первоначального обучения. Образование детей совершается на счет государства, и в каждой общине есть свой школьный капитал. Все граждане должны жертвовать на школы часть своих доходов, потому что все пользуются плодами общего образования: если у кого и нет своих детей, то всё же школы для него полезны, потому что только при образованности граждан возможно в обществе поддержание порядка и благоденствия. Оттого человек, вовсе не бывший в школе, не принимается даже на фабрику; оттого для распространения грамотности в народе ничего не жалеют в Америке, и всякая небрежность в этом отношении строго преследуется. Кроме денежной подати, в пользу школ выделяется всегда, при заведении общины, одна тридцать шестая доля общинных земель; земля эта продается, и деньги, вырученные за нее, составляют школьный капитал, находящийся в распоряжении штата. В книге г. Лакиера приведены цифры из отчета за 1857 год провинции Массачусетс. Из них видно, что в пользу школ собирается в год более 2300 000 долларов (до 3 000 000 руб. сер.), а школьный капитал простирается до 1625 000 долларов; проценты с него, до 50 000 долларов, распределяются между школами отдельных городов. Но право на получение этого вспоможения имеет только та община, которая сама собирает не менее 1 1/2 доллара на каждого ребенка от 5 до 15 лет. В отношении к управлению - и здесь находим совершенное отсутствие всякой централизации. Каждая община управляет своими школами по собственному усмотрению; даже если община, особенно городская, очень велика, то она разделяется на округи и участки (приходы). Так, в Бостоне, по свидетельству г. Лакиера, "для большего удобства город разделен на округи, и в каждом сами граждане избирают членов в училищный комитет, числом шесть, и притом так, что двое из них, по исполнении своей обязанности в течение трех лет, выбывают и заменяются другими, буде на них снова не падет выбор. Эти шесть членов училищного комитета образуют для школ своего участка особый комитет (district committee) и затем для местного заведывания отдельными школами подразделяют между собою училища по своему усмотрению; так что в важнейших только и определенных случаях дела из местных комитетов доходят до участкового, и еще реже до общего городского". Нужно, впрочем, заметить, что не во всех штатах устройство школьного управления таково, как в Бостоне; в штате Нью-Йорке, например, существует нечто вроде наших учебных округов и местные школы подлежат начальственному наблюдению чиновников штата.

   Общая тенденция образования в Северной Америке - приготовление детей к гражданской деятельности, ожидающей их за пределами школы. Оттого элементарные школы считаются необходимыми для всех; затем важнейшими считаются средние школы общего образования, в которых на первом плане стоят математика, новая география, история Соединенных Штатов и их конституция. Затем - знания классические, богословские, философские и пр. предоставляются каждому ad libitum, [По желанию (лат.). - Ред.] и охотников на них является сравнительно не слишком много. "Но об этом американец и не сокрушается,- как замечает г. Лакиер,- он хлопочет о гражданах, образованных в такой мере, чтобы быть хорошими исполнителями народной воли,- а ученые для него роскошь..."

   Вообще в образовании детей и в устройстве школ в Америке выражается то же направление, какое и во всем другом отличает эту страну: делать как можно больше для народа и как можно менее потворствовать аристократическим тенденциям. В этом отношении любопытна для нас наметка г. Лакиера, сопоставляющая воспитание американское с английским. "В Англии,- говорит он,- безграмотный вовсе не редкость, тогда как высший класе едва ли где-нибудь может сравняться в классическом образовании с английскою аристократиею. Но и до сих пор там воспитание сохраняло средневековой, монастырский характер, который оно имело в Англии целые столетия. Изучение древних языков, греческого и латинского, занимает большую часть времени в английских, особенно высших, школах и вытесняет языки живые и науки более практические. Очевидно, американцы не могли допустить ни такой ограниченности, ни односторонности воспитания; свет наук должен был по возможности просветить каждого по мере его способностей и стремления к образованию. Тем менее может быть речь о разделении воспитанников разных каст - не только по заведениям, но в одном и том же заведении по комнатам, костюмам и столам, как это делается в Англии".

   Таковые общие черты устройства и положения отдельных общин в Северной Америке. Между ними и штатом составляют посредствующее звено графства, которые, впрочем, не имеют почти никакого значения. Правительство штата заключается в сенате и в палате представителей. Оба учреждения очень сходны между собою и вовсе не находятся в тех отношениях, как две палаты в Англии. Вся разница между ними состоит в том, что сенат, кроме законодательной деятельности, иногда имеет еще административную и судебную, а палата представителей занимается исключительно законодательством, в судебную же часть пускается - только обвиняя пред сенатом чиновников, не исполняющих своей обязанности. Кроме того, есть еще разница - в том, что в сенате членов меньше и они избираются на более продолжительное время, чем в палате представителей... Существенный же смысл учреждения двух палат вместо одной заключается в желании разделить законодательную власть между двумя политическими учреждениями и чрез то доставить более ручательств беспристрастию и обдуманности законов.

   Исполнительную власть в штате представляет губернатор, избираемый на один год. Он имеет право остановить решение сената, и в таком случае дело переходит на рассмотрение конгресса. Но сам собою губернатор не может ни издавать законов, ни вмешиваться в администрацию страны. Он может только излагать пред законодательным собранием нужды штата и указывать на средства, какие, по его мнению, полезно употребить. Затем на его обязанности остается только исполнение определений сената и палаты представителей. На всякий случай у него в руках и военная власть.

   Федеральный конгресс Союза представляет то же, что правительство каждого штата. В нем тоже находим сенат и палату представителей; исполнительная власть в руках президента, который, следовательно, то же самое значит в целом Союзе, что губернатор в каждом отдельном штате. Существование двух палат в Союзе имеет историческое основание. При первом предположении о конгрессе возникли две партии: одна хотела, чтобы Союз был просто международным конгрессом, в котором было бы по равному числу представителей из каждого штата; другая, напротив, желала более тесного, национального соединения, для которого нужно было, чтобы представители являлись в конгресс не по штатам, а по числу жителей. Примирить оба требования было трудно, и потому решили принять их оба. Для сохранения принципа совершенной независимости и равенства штатов учрежден сенат, в который присылается по два представителя из каждого штата; они обыкновенно назначаются на шесть лет, из числа сенаторов штата. Но чтобы население штата не оставалось без влияния на его представительство в Союзе, в палату представителей является от каждого штата различное число депутатов, сообразно с количеством его населения. Таким образом, штат Нью-Йорк, например, присылает на конгресс 40 депутатов, а Делавар - только одного. Число народных представителей ныне 233, так что, по расчету населения Соединенных Штатов, приходится по одному депутату на 93 000 граждан.

   Обсуждению союзного конгресса подлежат: дела иностранной политики, содержание войска и флота, займы, необходимые для общих интересов Союза, принятие в Союз новых штатов, законы о подданстве иностранцев, о банкротстве, о монете и пр. Кроме законодательной власти, союзный конгресс имеет и судебную во всех делах, выходящих из круга власти одного штата,- например, в спорах между двумя штатами, между гражданами какого-нибудь штата и иностранцами, и т. п. Но вообще говоря - конгресс нисколько не стесняет внутренней жизни штата, и потому Североамериканский Союз не только не близится к распадению, как сначала ожидали некоторые, а все более укрепляется. Число штатов все возрастает, и теперь их уже 35, вместо первоначальных 13. Необходимые условия для принятия нового штата в Союз составляют: признание им союзной конституции и население не менее 93 000 человек, потому что иначе он не мог бы посылать от себя депутата на конгресс.

   Президент Союза - совершенно то же, что губернатор в отдельном штате. Он представляет конгрессу о нуждах страны, указывает, что и как можно сделать, рассматривает постановления конгресса и может остановить их своим противоречием. В этом случае постановление опять переходит на рассмотрение обеих палат, и тут уже требуется, чтобы две трети голосов не согласились с президентом: только тогда первоначальное постановление может остаться в своей силе. В отношении к внешней политике президент может, с согласия конгресса, вести переговоры и заключать трактаты с иностранными державами; он же имеет начальство над союзной армией в случае войны. За службу свою он получает 25 000 долларов в год.

   Как ни поверхностен этот общий очерк учреждений Соединенных Штатов (назначенный для тех только, кто о них ровно ничего не знает), но и из него можно видеть, что основанием всего их устройства служит народная воля и что если в этой стране и есть некоторые признаки правительственной централизации, то в административном отношении господствует децентрализация самая полная. Хорошо это или дурно, нельзя судить по одной теории, не зная жизненных фактов, в которых выражается влияние политических учреждений страны. Поэтому мы намерены в другой статье коснуться некоторых черт быта и нравов Северной Америки. Вообще говоря, конечно, справедливее будет признать зависимость учреждений от нравов народа. Но в Америке основные положения ее государственного устройства определились очень рано и, раз сделавшись необходимой принадлежностью политического существования страны, не могли остаться без влияния на самый быт народа. Поэтому нам кажется, что для полной оценки американских учреждений не мешает проследить, как они отражаются в самой жизни американцев. Пользуясь наблюдениями нашего путешественника и других писателей, мы и постараемся сделать это в следующей статье.²¹

  

  

   Странная, жалкая судьба постигает все наши попытки на поприще образования! Чуть только выскажется в обществе желание учиться, чуть только кто-нибудь сделает шаг вперед,- сейчас же подскочит ловкий специалист, бывалый человек, авторитет, вождь ex officio, [По обязанности (лат.). - Ред.] - и предлагает указать лучшую дорогу, облегчить трудности пути, поить, кормить и лелеять вас во все время вашего странствия. Только положитесь на него,- он вас уж проведет!.. Хотите историю знать,- г. Иван Шульгин вам руководство предлагает;¹ географию - г. Зуев составляет для вас бесчисленное множество атласов;² грамматику,- к вашим услугам гг. Греч и Иван Давыдов;³ педагогику,- г. Николай Вышнеградский целый журнал для вас основывает!..⁴ Наконец, если своего ума и... смелости не хватит, так можно у иностранцев позаимствоваться. Для политической экономии недавно явился у нас отвратительный перевод тупоумного курса Гарнье;⁵ теперь вот для истории немецкой литературы (то есть, собственно,- только поэзии; в книге ни слова не говорится о немецких историках, философах и пр.) является книжка, составленная г. Шталем по лекциям гг. Вильмара и Бартеля!..⁶ Нужно же было взяться за это дело именно г. Шталю, который издал теперь только первую часть, но говорит в предисловии, что "если богу будет угодно, то скоро явится и вторая!". Нужно же было этому почтенному сочинителю выбрать себе фанатически-одностороннего Вильмара и поверхностного Бартеля (можете себе представить, каков должен быть поверхностный немец!). Бранить г. Шталя, собственно говоря, не за что: он сделал, что умел и как умел, сообразно своим способностям и понятиям. Понравились ему Бартель и Вильмар за то, конечно, что оба очень благочестивы и скромны,- он им и предался душою. Полюбились они ему тем, что один имел четыре, а другой восемь изданий в Германии,- он и сообразил, что недурно из них составить книжку и для русской публики. Проверить их суждения, выразить свой собственный взгляд на писателей г. Шталь не мог, вероятно, потому, что сам не вполне знаком с немецкой литературой... Чего же от него требовать? В чем его упрекать? В том разве, что не за свое дело взялся? Да как же это не его дело? Послушайте-ка, что он говорит в предисловии: "В надежде, что предлагаемый очерк, писанный большею частью по лекциям гг. Вильмара и Бартеля собственно только для моих учеников, может принести некоторую пользу и другим, я решаюсь издать его в свет". Видите ли: это его специальность, он учитель, ex officio учитель; как же ему не взяться за обучение публики тому предмету, которому он (с большим, должно быть, успехом) обучает своих учеников?.. Нет, можно пожалеть, что кто-нибудь другой не взялся за составление курса немецкой литературы; но г. Шталя упрекать не за что!..

   И как отозваться о самой книге его? Полезна она или вредна может быть для читателя? Как хотите: может быть и то и другое. Самое дурное в большей части наших учителей - то, что они не довольствуются сообщением нам нужных фактов, а хотят навязать и свои понятия об этих фактах. У них есть убеждение, что они не только знают больше, чем их ученики, но что и мыслят они лучше. Вследствие того, рассказавши историю какого-нибудь Молчалина, они никак не хотят предоставить ученику самому обсудить ее, а непременно считают долгом прибавить: "Молчалин есть примерный молодой человек..." Таким образом и случается почти всегда, что юноши наши обогащаются познаниями в ущерб здравого смысла. Подобный ущерб угрожает всякому, кто захочет довериться суждениям г. Шталя. Это обстоятельство едва ли не уничтожает всю пользу, какую могло бы принести учащимся довольно подробное изложение некоторых произведений немецкой поэзии (например, "Песни о Нибелунгах", "Рейнеке-Фукса", нескольких пьес Шиллера и Гете), представленное в книге г. Шталя. Правда, г. Шталь не искажает смысла рассказываемых произведений, как это делает, например, г. Орест Миллер в своей диссертации; но зато суждения его ничуть не лучше тех, которые представлены в диссертации "О нравственной стихии в поэзии".⁷ Например, г. Шталь говорит, что драма Лессинга "Nathan dor Weise" ["Натан мудрый" (нем.). - Ред.] "основана на том софизме, будто бы в каждой вере можно быть добрым человеком" (стр. 82). О "Фаусте" ои говорит: "В нем Гете хотел показать, что если человек ищет свободы вне бога, в необузданной жажде знания и грешной гордости стремится ко всеведению, то подпадает духу лжи и грубой чувственности и погибает во грехах" (стр. 106). И таких суждений много в "Очерке" г. Шталя; какое понятие дадут они читателю о смысле художественных произведений? Впрочем, когда дело идет об отдельных произведениях, которых содержание рассказано в книге, то читателю предоставляется по крайней мере возможность хоть несколько проверить приговор г. Шталя. Но составитель "Очерка" не ограничивается частными суждениями: он произносит свой суд над целыми периодами литературы, над целыми партиями и направлениями - и даже не представляет никаких доказательств в подтверждение своих слов. Как вам нравится, например, такая характеристика Гейне (стр. 150-151):

  

   Людвиг Берне и 'Ейнрих 'Ейне (г. Шталь везде пишет значок вместо немецкого Н) - оба еврейского происхождения и уже по этому одному не могли - ни искренно уважать христианскую веру, ни, как всегда бывает у этого народа, питать истинной любви к отечеству... 'Ейне не без основания обвиняют в бесхарактерности и легкомыслии. Он не стыдился издеваться над самым святым; рисуясь пред светом своей мировой печалью, он на самом деле едва ли был способен чувствовать истинную печаль. Излив свою тоску, он чрез минуту подсмеивается над ней; почти все его произведения обнаруживают отсутствие твердых нравственных убеждений, и пр.

  

   И ни одного факта в подтверждение этих голословных ругательств!..

   Зато с такою же точно голословностью восхваляет г. Шталь Редвица, Эйхендорфа, Гейбеля,⁸ которого называет даже "одним из первых лириков нашего времени". Какие средства имеет читатель, не знающий этих поэтов, сообразить, что в книжке г. Шталя восхваляется систематически все пресное, вялое, праздное и гнилое?

   А что за хаос в общих понятиях автора! Мы уверены, что никакая человеческая логика не разберет изумительной путаницы, представляющейся, например, в следующем объяснении причин, от которых призошел упадок немецкой литературы в XIII веке. Мы приведем вполне эту страницу из книги г. Шталя, чтобы тут же кстати дать понятие о способе его изложения (стр. 52-53):

  

   Чем более мы удаляемся от XIII столетия и теряем из вида это поэтическое время, тем безотраднее становится путь, тем мрачнее горизонт литературы. Мы вступаем в обширную пустыню, и лишь изредка путешественник может отдохнуть на зеленом оазисе у свежего источника; он слышит пение, и перед ним носятся воспоминания о былых красных днях златой поэзии(!!).

   С пресечением дома 'О'онштауфенов Германия упала с своей политической высоты, и Рудольф Габсбургский, как заботливый домохозяин, был занят одними только внутренними, мелочными интересами государства; певцы, приходившие к его двору с большими надеждами, уходили ни с чем, унося свои песни в замки вельмож. Но каков господии, таков и слуга. Могущественные герои и князья обратили теперь свои мысли от дальней чужбины, где утихли шумные дни крестовых походов, к родине; их деятельность ограничивалась заботами о ближайшей пользе своих подданных, которым угрожали голод и язва, противодействием кулачному праву и хищничеству рыцарей, распространявшемуся все более вследствие ослабления папской власти, как церковной, так и политической. Христианская вера, этот богатый источник поэзии того времени, ослабела; мысли народа обратились исключительно к земным заботам, торговля расцветала, города возникали и усиливались, богатство росло под влиянием различных изобретений и открытий. Чем более возвышалось материальное развитие, тем ниже упадала нравственная и поэтическая жизнь народа.

  

   Что это такое? Поэзия упала оттого, что государи стали заботиться о благе своих подданных! Поэзия упала оттого, что кулачное право и хищничество ослабели! И вместе с этим христианская вера тоже ослабела - оттого, что хищничество и резня стали преследоваться!.. Что же это такое? Не написал ли это какой-нибудь фанатик из последователей распопа Аввакума⁹ или Никиты Пустосвята? Нет,- на книге стоит имя г. Шталя, по-видимому, немца... Но он зашел уже, кажется, слишком далеко в своем усердии, которым так славятся немцы, поселившиеся в России.

  

  

   Время от времени являются у нас мудрецы, желающие быть руководителями молодых людей на жизненном поприще. Большею частию это бывают люди, искушенные долгим опытом жизни и оттого смотрящие на все несколько мрачно. Иные доходят даже до того, что вместо всяких советов предписывают только угрозы и побои. Таков, например, долженствующий быть знаменитым г. Миллер-Красовский (о котором мы говорим в этой же книжке)¹, полагающий всю надежду воспитания в пощечинах. Но не таков г. Ефим Дымман, составивший "Науку жизни". Его направление очень мягко и благодушно. О детях, например, он говорит следующее:

  

   Телесно детей никогда не наказывать, в отвращение грубых чувств упрямства и ожесточения. Какова бы ни была вина детей, не делать из того ни шума, ни криминала, никогда на них не кричать, а вразумлять их всегда с ласкою, толкуя им тихо и ясно, как поступок их вреден и какие из того могут выйти дурные последствия (стр. 326).

  

   Вы уже чувствуете расположение к автору за такую гуманность и думаете, что г. Дымман далеко ушел от теорий г. Миллер-Красовского. С точки зрения г. Миллер-Красовского, подобные мысли должны представляться безумными и отчаянно либеральными. Как! Не бить детей! Не кричать на них!! Вразумлять их!! Толковать им о вредных последствиях, какие может иметь их поступок!!! Что может быть ужаснее для верного рыцаря трех пощечин? Какое преступление может более этого возмутить его? Наверно, г. Миллер-Красовский скажет о г. Дыммане, что он "не заглядывал в жизнь и силен одними кабинетскими теориями"; наверное, сочтет его последователем "руссовских плевел филантропизма".²

   Но формы, в которых проявляется житейская философия, могут быть очень разнообразны, нисколько не изменяя тем ее существенного характера. Прочитав "Науку жизни", мы увидим, что Ефим Дымман, в сущности, не менее кого другого уважает молчалинскую теорию умеренности и аккуратности; безусловное повиновение он любит не менее, чем сам рыцарь трех пощечин. Но склад ума г. Ефима Дыммана более дипломатический, и оттого правила, предписываемые им, никогда не имеют такого жестокого характера и даже в грамматическом отношении не столь ужасны, как "Основные законы воспитания" г. Миллер-Красовского, восхищающегося своими тремя пощечинами. Г-н Ефим Дымман отличается чрезвычайным житейским благоразумием и такою гибкостью ума и совести, какой может позавидовать любой дипломат. Вот отчего и происходит видимое различие его советов от предписаний мудрецов, подобных г. Миллер-Красовскому. Но по самой ловкости изложения "Наука жизни" заслуживает того, чтобы на нее обратить серьезное внимание. В ней возведено в систему то, что у нас обыкновенно делается бессознательно; она представляет кодекс принятой ныне житейской нравственности. С этой точки зрения она очень любопытна, и мы считаем нелишним рассмотреть ее с некоторой подробностью.

   Автор "Науки жизни", как открывается из разных мест книги, служил прежде в военной службе; дошел до степеней известных, соделался старцем, был женат, но теперь живет одиноко, имея в доме четырех человек: пожилую женщину, вроде ключницы, кучера, повара и лакея, которые беспрестанно между собою ссорятся и просят расчета у автора (стр. 243). Но г. Ефим Дымман и с этими беспокойными людьми умеет ладить так же хорошо, как он ладит со всеми на свете, и в этом-то уменье со всеми ладить заключается его искусство общежития, которое хочет он передать молодым людям.

   "Наука жизни" заключает в себе именно правила о том, как ужиться с людьми, приобресть общее уважение и нажить состояние. По благожелательности и по доброте своего сердца автор заботится о мире, тишине и общем благополучии; но опыт жизни, соделав его Талейраном, научил его не предаваться движениям своего сердца. "Прежде всего,- советует он юноше,- сделай себе всегдашним правилом: никогда не предаваться своему первому движению как в отношении людей, так и во всех твоих делах" (стр. 235). Вы знаете, что и Талейран говорил то же самое, прибавляя только резон: "потому, что первое движение всегда хорошо". Кажется, что и г. Ефим Дымман имеет ту же тайную мысль; но он не так прост, чтобы высказать ее прямо: опыт жизни научил его быть осторожнее и хитрее Талейрана. Вследствие того он и не говорит иначе, как языком дипломатическим. Юноши, которые будут читать "Науку жизни", непременно должны иметь это в виду. Для того чтобы лучше понять ее, они могут даже составить небольшой объяснительный словарь употребительнейших в ней слов. Например, лицемерие в "Науке жизни" изображается постоянно под видом вежливости, подлость - под именами угождения и искательства, мошенничество называется ловкостью, подозрительность и малодушие - осторожностью, кража всех видов - пользованием обстоятельствами, шарлатанство - сноровкою, и пр. И все это пересыпается, само собою разумеется, беспрестанными громкими воззваниями о честности, добросовестности, братолюбии, помощи несчастным и т. п. Словом, вся книжка составлена чрезвычайно дипломатически. Рассмотрим же сущность ее содержания, имея в виду сделанную нами оговорку относительно фразеологии автора.

   Целию жизни поставляет г. Дымман приобретение житейского благополучия, то есть общего почета, обеспеченного состояния и долговечности. Средства для этой цели предписываются самые практические и притом такого свойства, что, по мнению самого автора, "для человека слабого духом могут показаться трудными". "Но,- продолжает он,- зато они верны и действительны, и мы с ними совершим дело чудное: приобретем любовь людей, повелителей мира; честным образом обеспечим себя состоянием и будем здоровы, счастливы и долговечны. А из благодарности ко всевышнему, даровавшему нам эти средства, будем помогать неимущим и слабым, защищать правого и невинного, и стяжаем имя людей добрых, честных и благоразумных" (стр. 344). Этими словами оканчивает автор свою книгу, и вы видите, что он хлопочет о добре и честности. Слушайтесь его, и вы будете долговечны, богаты и всеми уважаемы, оставаясь честным человеком. Автор уверен в этом, и, как нам кажется, не напрасно. С полным и горячим убеждением (хотя несколько и витиевато) говорит он в начале книги: "Прежде приступа к нашему делу, весьма серьезному и очень далекому от всякого пустословия и от всякого сцепления забавных, скуки ради, приключений, скажу я тебе, юноша, что ни в чем так свято и положительно не уверен я, как в пользе и добре, приносимых мною в дань прекрасному нашему юношеству этою книгою; что ни над чем не трудился я с таким душевным посвящением, как над нею, и что ничего в жизни пламеннее не желаю я, как того, чтобы юное наше поколение вполне ею воспользовалось" (стр. 13). Мы не станем до времени выражать нашего мнения о том, желательно ли, чтобы в самом деле кто-нибудь воспользовался правилами г. Ефима Дыммана. Но мы смело можем сказать, что кто принимает конечную цель автора - всеобщее уважение и обеспеченное состояние, тот найдет в его книге много практически полезных советов, очень ловко примененных к духу современного нашего общества. Представим некоторые из них нашим читателям и потом посмотрим, какое значение могут иметь они в русской жизни, между русскими людьми, поставленными так, как они поставлены при современном нашем общественном устройстве.

   Прежде всего заметим, что г. Дымман имеет в виду людей не обеспеченных и независимых, а таких, которые должны чего-нибудь добиться в жизни. Поэтому он очень сильно напирает на необходимость людям трудиться, сберегать свои силы, не пьянствовать, не восставать против начальства, не верить ворожеям и сновидениям, не буйствовать, не предаваться неумеренно ласкам женщин и пр. Нельзя не согласиться, что все подобные советы очень благоразумны, с какой хотите точки зрения. Выражает их автор очень сильно и подтверждает примерами еще более сильными. Например, вот что говорит он о ласках женщин:

  

   Я был очевидцем, как один здоровый молодой человек, предавшись неумеренно ласкам женщин (чему был очевидцем г. Ефим Дымман!!!), без малейшего страданья вдруг почувствовал бессилие и ослабление памяти, возраставшие всякую минуту, в такой степени, что на другой день он не мог даже припомнить слов к разговору, а на третий уже его не было в живых (стр. 340).

  

   Видите - как скоро!.. Есть нравоучительная книжка: "Сорок лет пьяной жизни";³ так в той вред пьянства доказывается тем, что человек, пьянствовавший сорок лет, наконец сгорел... А у г. Ефима Дыммана - как только человек предался неумеренно ласкам женщин, так на другой же день память потерял, а на третий уж и богу душу отдал... Пример, в самом деле, поразительный!..

   Но, кроме отрицательных советов, г. Дымман дает юноше и положительные правила. Сущность их заключается, как он сам говорит, "в трех главнейших откровениях - угождении, умеренности и труде" (стр. 287). Все три должны быть тесно связаны в жизни и одно другому помогать. Трудиться должен человек, угождая другим, чтобы достигнуть цели своих стремлений; но в стремлениях всегда должен быть умерен. Мир и жизнь, по мнению автора, превосходны. "Какова участь, каков удел человека на земле! - восклицает он.- Целый мир, вся планета, вся земля дана ему на его пользу, для его наслаждения, для его счастия. Наша жизнь есть радостнейшая, прелестнейшая жизнь, и целый мир даровал нам господь на услаждение ее" (стр. 132). Надобно только не искать невозможного, довольствоваться тем, что есть, и не идти против людей, наших братьев, обладателей мира. "Не слушай неблагоразумных,- советует г. Дымман,- которые корчат молодца против начальства, против существующего порядка. Каков бы ни был этот порядок, но, как установление людское, он совершенным быть не может никогда; равным образом - с постепенным просвещением и устройством самого гражданского общества и он не может не улучшаться" (стр. 112). Не правда ли, что совет г. Дыммана очень практичен и вполне согласен с теориею угождения и умеренности?

   С тою же последовательностью своим началам г. Дымман рассуждает и о труде. Он признает труд полезным для здоровья и, кроме того, велит заботиться об исполнении всякой, даже самой ничтожной обязанности, потому что "нет такой маловажной должности, в которой неутомимою, всегдашнею деятельностию нельзя бы было не обратить на себя внимания и милостей начальства, а за труды не получить награды и повышения" (стр. 118). Впрочем, убиваться над работой, заботясь о пользе са