Щебальский Петр Карлович - Правление царевны Софии

ны правительства была бы бесполезна да и не благоразумна. Стрельцам объявлено было прощение, с тем чтобы они возвратили по принадлежности захваченные ими орудия, порох и снаряды, и выдали главных виновников восстания боярину Михаилу Петровичу Головину, которому после казни Хованского поручено ведать Москвой.

   Условия эти объявлены стрельцам через патриарха и приняты ими немедленно и беспрекословно: мятежникам не оставалось более никаких надежд, и в виду Москвы стояла сильная рать... В силу приведенных условий надлежало выдать главных виновников мятежа. Не менее 2700 человек, по свидетельству Крекшина, а по некоторым другим известиям гораздо большее число, выступили из рядов, исповедались, причастились, простились с семействами своими и, надев петли на шеи, взяв с собой плахи и топоры, отправились в Троицкий монастырь.

   Печальна была эта длинная процессия осужденных, провожаемая плачущими женами и детьми!.. Из монастыря выехал при их приближении отряд ратных людей, который, осмотрев стрельцов, не имеют ли при себе оружия, и окружив их со всех сторон, ввел наконец в монастырскую ограду. Там трижды поклонились они перед царским домом, сложили свои плахи и униженно склонили на них свои головы[35]. Семейства этих несчастных, ни на минуту от них не отстававшие, теснясь вокруг стражи, простирали руки к окнам царских покоев, умоляя о пощаде... Много решимости нужно было, чтоб разом истребить такое множество народа! Да и было ли бы это благоразумно? Правительство было еще слишком слабо, чтоб отважиться на такие крутые меры. Победа же была полная, покорность стрельцов безусловная: - прощение им было даровано.

   Все эти пересылки между столицей и временной резиденцией двора заняли с лишком полтора месяца, считая со дня казни Хованских. Наконец, 6-го ноября был назначен торжественный въезд всех особ царского дома в Москву; ночь с 5-го на 6-е проводили они в Алексеевском селе, все охраняемым многочисленной земской ратью.

   Это известие обрадовало многих, надеявшихся на водворение порядка с прибытием двора, но многих и встревожило. Полному прощению не осмеливались доверять, боялись новых исследований, новых наказаний. Стрельцы, разумеется, трусили больше всех; не зная чем доказать свое раскаяние, они просили разрушить столб, воздвигнутый несколько месяцев тому назад, как бы отрекаясь тем от своего прошедшего[36].

   Правительство со своей стороны тоже, по-видимому, не вполне доверяло быстрой покорности стрельцов. В день въезда в Москву им запрещено было надевать оружие; рати же, следовавшей за двором из Троицкого, велено ходить вооруженной. Еще более устрашенные этим повелением, особливо видя перед собой бесчисленных вооруженных людей, недружелюбно на них взиравших, - стрельцы совершенно упали духом и во все время шествия царского от Алексеевского до Москвы не поднимали голов своих от земли. Вскоре после вступления своего в Москву, Петр со своим семейством и двором уехал в Преображенское; Иоанн же, заключившись в своем дворце, передал всю власть в руки царевны Софии.

   Расположив рать, с помощью которой она вступила в Москву, в окрестностях столицы, царевна смело и твердо взялась за кормило правления.

   В следующей главе мы займемся обзором главнейших сторон внутренней администрации и внешней политики нового правительства.

  

   [1] Историч. известия о древних стригольниках и проч.

   [2] История Российской церкви, стран. 407. - "Ин бо учить сице, ин сице" говорить Св. Димитров Ростовский в Розыске о расколе брынской веры.

   [3] История Российской церкви, том III стр. 63.

   [4] "Наставления правильно состязаться с раскольниками", сочин. еписк. рязанского Симеона.

   [5] Жезл правления.

   [6] Ист. изв. о Стригольн. и проч.

   [7] А. Арх. Экс. т. IV No 149.

   [8] Розыск. о расколн. Брынск. веры, Св. Димит. Ростов.

   [9] Увет духовный стр. 13.

   [10] Пишущему эти строки случалось слышать от гребенских казаков, усердных староверов, что чай, кофе и табак потому прокляты, что родились от блудницы.

   [11] Истор. Известия о Стригольн.

   [12] Там же.

   [13] Истор. известия о Стригольн.

   [14] Наставление правильно состязаться с раскольниками.

   [15] Истор. известие о Стригольн.

   [16] Увет духовный. Матвеев. Крекшин.

   [17] Медведев.

   [18] Медведев.

   [19] Матвеев 37.

   [20] Корекшин 44. Матвеев 38. Медведев 31.

   [21] Матвеев 42.

   [22] Медведев 32.

   [23] Медведев.

   [24] Акты Археогр. Эксп. Т. IV. No 258.

   [25] Крекшин 45.

   [26] . Акты Археогр. Эксп. Т. IV. No 262.

   [27] Крекшин 47.

   [28] Матвеев 44.

   [29] Матвеев 45. Крекшин 47.

   [30] Матвеев 45.

   [31] Акты археогр. Эксп. Т. IV. No 264.

   [32] Крекшин 51.

   [33] Акты Археогр. Эксп. Т. IV. No 260.

   [34] Там же, No 264.

   [35] Крекшин 57.

   [36] Акты Археогр. Эксп. Т. IV. No 270.

  

   По-видимому, правительство царевны не обещало быть долговечным. Возникши вдруг в вихре мятежа, оно, казалось, должно было также и исчезнуть. В самом деле, чем оно держалось? На какую партию, на какую часть народа оно опиралось? Аристократия, как мы уже видели, была почти вся предана Петру, и хотя она понесла жестокие потери, однако могла еще быть опасна и положительной своей силой, и чувством законности, которое было на ее стороне, и наконец именем венчанного царя, которое было на ее знамени. Войско, московские стрельцы, по крайней мере, и многочисленный секты старообрядцев, недавно еще усердные союзники царевны, стали, как это нам также известно, открытыми врагами ее. Наконец память о правах местничества была так еще свежа и корни ее в русской почве так глубоки [1], что вид Голицына, стоявшего в первых рядах царевнина правления, должен был не располагать к нему весьма многих.

   Кто же следовательно оставался на стороне нового правительства? В чем состояла его сила? Вопросы эти, весьма естественно приходящие в голову человеку, освоившемуся с нынешним состоянием политики, разрешатся без большого затруднения, если мы вникнем глубже в дух и обычаи старинной России. Давно уже прошло для нее то время, когда народ имел хотя некоторое участие в правлении. Вечевые собрания, города, приглашавшие к себе или изгонявшие князей, давно перестали существовать; самодержавие сильно укоренилось к концу ХVII столетия в русской почве, и народ привык смотреть на судьбы московского престола, как на непосредственные действия Провидения.

   Те, которые видять в думе царской нечто подобное палатам представительных монархий, силу, поставленную для уравновешения исполнительной власти, весьма ошибаются[2]. Если это бывало, то только во время смут государственных и слабости правителей, при Шуйском, например. Насмешливый тон, которым говорит Кошихин об этой думе в царствование Алексия[3], уже доказывает ее незначительность при управлении государя деятельного и твердого. Недаром разные области России назывались отчинами царскими, а первейшие вельможи холопами его: царь был полный и единственный господин в своем царстве. При дворе его все должности, от дворецкого до истопника включительно, были исправляемы людьми более или менее родовитыми[4]; важнейшие государственные сановники кланялись ему в землю. Произвола его достаточно было, чтоб последнего между его подданными сделать первым, беднейшего сделать богатейшим; за исключением земель, укрепленных за некоторыми лицами, городами, монастырями и проч.[5], все остальное находилось в непосредственном распоряжении правительства, которое по своему усмотрению раздавало поместья и потом могло обращать их в наследственные вотчины. Но если царь был вполне неограниченный господин в своем государстве, он был еще более патриарх своих подданных; сытный двор ежедневно выдавал до 100 ведер вина, а пива и меду от 400 до 500[6]; до 3000 яств выдавалось ежедневно из кормового двора, а в праздничные дни число этих подач увеличивалось в четыре, пять и более раз. На конюшнях царских содержалось до 40 000 лошадей, которые служили не только для особ придворного штата, но выдавались неимущим ратникам, драгунам и возили снаряд (артиллерию)[7]. Семейные праздники царя были праздниками общественными: в эти дни богатым и бедным раздавались именинные калачи[8], рассылались милостыни в тюрьмы, а с другой стороны подданные приносили государю подарки, которыми главнейше и наполнялся казенный двор[9]. Известно, что какой-то купец, вероятно незначительный, потому что имя его не упоминается, поднес младенцу Петру в день его рождения саблю, которая сделалась любимой игрушкой будущего героя Полтавы.

   Таковы были патриархальные отношения царей русских к своим поданным, отношения равно удивляющие людей XIX века и неограниченностью произвола и простодушием. Все привязывало русских к своим государям: и эти так сказать семейственные узы, вследствие которых царь был как бы главой великой русской семьи, и неограниченное право его над имуществом и самой жизнью подданных, и наконец твердая вера в участие небесного Промысла в судьбах московского престола.

   При таком моральном состоянии народа, при этой полной централизации всякой власти в особе государя - царевна София могла смело выдерживать неудовольствия и нерасположение нескольких, хотя бы и знатных фамилий, московских стрельцов и поражаемых церковью раскольников. Важнейшим делом для нее было тесно и неразрывно связать судьбу свою с судьбой престола венчанных государей. Так она и сделала. Когда замыслы Хованского стали угрожать Москве и правительству новым переворотом, она умела представить их делом опасным для всей царской фамилии; вместе с обоими царями удалилась она в Троицкую Лавру; их именем повелела собираться рати, и как ни чудно было видеть две главы под шапкой Мономаха, а двадцатипятилетнюю девицу у кормила правления, народ выслал беспрекословно лучших сынов своих для защиты столь необыкновенно организованного правительства.

   Следовательно, положение царевны не было еще так неверно и безнадежно, как это можно бы думать по нынешним политическим понятиям, и ей не было необходимо поддерживать ту или другую партию, чтоб опираясь на одну, господствовать над другой.

   Первым делом нового правительства по прекращении вышеописанного мятежа, естественно, было желание предупредить подобные попытки на будущее время. Поэтому с самой казни Хованского началась реакция против стрельцов. Мы видели, как быстро перешли эти мятежники от заносчивого буйства к покорности и уничижению. Несмотря на торжественно обещанное им прощение, они не считали еще себя вполне безопасными. Но правительство в самом деле не имело в виду дальнейшего их преследования: это значило бы уже не наказывать, а мстить; оно желало только привести их в невозможность нарушать общественное спокойствие.

   Поэтому у стрельцов отнято было право носить оружие, иначе как на службе; разрушен был бесчестный столб[10], воздвигнутый на Красной илощади в воспоминание майских неистовств, и наконец стрельцам возвращено было это прежнее наавание, вместо пышного наименования надворной, то есть придворной пехоты[11].

   Все эти распоряжения, произведенные в присутствии сильной рати, расположенной внутри и в окрестностях Москвы, при всеобщем одобрении московского народонаселения, по крайней мере здравомыслящого большинства, - должны были смирить стрельцов; но на долго ли? Останутся ли они спокойны, когда будет распущена земская рать? Сохранится ли на будущее время эта покорность со стороны многочисленной, вооруженной, организованной, недовольной массы? Этого нельзя было ожидать и правительство должно было против этого принять решительные меры.

   С этой целью издан был в декабре того же 1682 года указ[12], которым определялось: из девятнадцати полков, бывших в столице, оставить только семь, по выбору, надежнейших, остальных же послать на украинскую, польскую и шведскую границы, на службу. А дабы и Москва не оставалась без войска, то из числа стрельцов, размещенных на пограничных пунктах, предписывалось выбрать, под ответственностью полковых командиров, воевод и проч., пять полков, которые и направить к Москве. Весьма многие из полковых командиров были сменены, заменены новыми и управление стрелецким приказом было поручено Шакловитому, человеку безусловно преданному царевне.

   Все это должно было жестоко поразить стрельцов; они были люди семейные, имели хозяйства, дела, связи торговые и промышленные; оставить Москву было для них большой расстройкою, не говоря уже о множестве различных преимуществ жизни в столице. Но многочисленная рать царская стояла еще в виду Кремля, сопротивление было невозможно, и с горьким чувством бессилия в назначенный день угрюмыми, молчаливыми толпами выступили они из застав московских и направились в разные концы обширного русского царства: кто на север, кто на ют, кто на запад, среди глубоких снегов и рождественских морозов.

   В сущности, однако же, эта мера была справедлива, не говоря уже о том, что она была необходима: за что в самом деле одни полки несли тяжелую пограничную службу, а другие проживали в Москве, обязанные только занимать несколько караулов в Кремле и уворот? Подобная привилегия не была определена, сколько нам известно, никаким постановлением, а учредилась сама собой, обычаем, может быть для избежания издержек при передвижении. Справедливость допускала, следовательно, а общественная польза требовала уравнения службы по всему стрелецкому войску.

   Впрочем правительство озаботилось о дальнейшей судьбе высылаемых стрельцов; им были выданы деньги на подъезд и первоначальное обзаведение, и семейства их вывезены на места нового жительства.

   Указ, определявший все эти меры, замечателен по изложению, резко отличающему его от указов предшествующих царствований ясностью, точностью и необыкновенной предусмотрительностью мельчайших подробностей. Так, например, каждой колонне, идущей как в Москву, так и из нее, назначены маршруты, которые, равно как и время выступления каждой из них, рассчитаны так, чтоб колонны эти не могли встретиться и следовательно стеснить одна другую в квартировании и продовольствии. Эта предусмотрительность была распространена даже на перевозку семейств стрелецких, которым, для избежания встреч и столкновений, тоже определены маршруты. Мера и способ взимания для переселенцев корма с обывателей, надзор, который долженствовали иметь за стрельцами местные власти, порядок, в котором они должны были размещаться, отстраиваться, все было обозначено с чрезвычайной отчетливостью и определительностью.

   В настоящее время трудно представить себе беспорядки, существовавшие по всем частям управления в эпоху, о которой говорим; в стрелецком приказе, например, не было ведомостей и списков большей части полков[13]; от этого происходило, что многие служилые люди отлучались, бродяжничали, занимались промыслами, не думая о службе; другие, напротив, беглые холопы, разночинцы, люди задолжавшие, преследуемые правосудием, приставали к стрельцам, поселялись в их слободах, и не неся их службы, находили возможность пользоваться их привилегиями. Нельзя было позволить, чтоб стрелецкие полки превращались в притоны бродяг и преступников; тем же указом от 30 декабря 1682 года повелевалось произвести переписи наличным стрельцам, также как их семействам; списки людям, состоящим на действительной службе, вести постоянно; стариков же, выслуживших срок, отчислить от службы, а малолетков, по мере достижения законного возраста, зачислять на действительную службу; остальных, наконец, затем бродяг, людей, произвольно приставших к стрельцам, разобрав какого они звания и из каких мест, рассылать по принадлежности.

   Такая мера, распространенная на будущее время, обращенная в постоянный закон, должна была произвести радикальное улучшение в администрации войска и в самом его духе. Нельзя не отдать справедливости правительству, так скоро и ясно уразумевшему источник зла и так решительно приступившему к его искоренению.

   Но в таком неустроениюм обществе, каково было русское в XVII веке, преследование одного зла часто вело к открытию многих других, спокойно гнездившихся в неизвестности; проникать все дальше и дальше в этот лабиринт беспорядков и искоренять их требовало большой энергии со стороны правительства. Правительство слабое не решилось бы на такой подвиг. Перепись стрелецкая показала, что бродяг всякого рода было в России весьма много, что они проживали не только в отдаленных областях, но и в самой Москве, не только на землях частных владельцев, но и в дворцовых имениях. Частые вторжения иностранцев, утеснения, малолюдность страны, дремучие леса, пространные степи развили наклонность к бродяжничеству, к переселению с места на место, и вкоренили эту наклонность в народные нравы[14]; она играла, без сомнения, важную роль в образовании козачества, явления единственного в истории народов, и конечно этому желанию простора, этой любви к бродячей жизни, разгульной и свободной обязаны мы многими и блистательными, и несчастными страницами нашей истории: завоеванием Сибири, первыми столкновениями с Китаем, подвигами Хабарова на Амуре, разбоями Стеньки Разина, Хлопки и может быть многочисленностью и успехами самозванцев[15]. Наконец, бродяжничество, не говоря о том, что оно льстило духу народному, представляло многия выгоды как бедным людям, которые избавлялись от кабалы, так и богатым, хоторые за ночлег, за кусок хлеба, добывали руки для обработки своих земель. Но не вдаваясь в предположения, мы можем на оснований официальных распоряжений царя Алексея и его преемника, направленных против бродяг[16], заключить, что зло это было старинное, вкоренившееся. Итак, правительство, вооружась против него, должно было ожидать упорного сопротивления, а разграбление холопьего Приказа во время стрелецкого мятежа, истребив многие крепостные записи[17], должно было увеличить его затруднения.

   Тем не менее оно на это отважилось. От помещиков и вотчинников потребованы были объяснения, сколько за кем из них числилось душ по последней переписи (1678 года) и, в случае несогласия с оной, почему произошло это увеличение или уменьшение[18]. Принимая в расчет, что много документов погибло во время майских смут, владельцам было дано два года срока для отыскания и предъявления своих прав[19]. Вместе с тем строго запрещено было кому бы то ни было в городе или в своем имении держать людей без видов[20], а немедленно представлять их местным властям; воеводам же и наместникам вменено в обязанность всеми силами содействовать отыскиванию бродяг и рассылать их по принадлежности. Наконец, присоединяя к повелениям самое действие, правительство разослало во все концы сыщиков для поимки беспаспортных[21].

   Нет сомнения, что все эти крутые и решительные меры произвели много частных злоупотреблений, что сами сыщики, равно как воеводы и другие начальные люди, преследуя виновных, утесняли и правых; тем не менее всякий здравый ум должен согласиться, что мысль правительства была вполне благонамеренна, и согласна с выгодами народа.

   Распространяя далее эту меру, увидели, что самые права людей вольных, или объявлявшие себя такими, следует подвергнуть строгому контролю, ибо кроме многих подложных документов оказалось, что холопы, пользуясь последними смутами, часто вынуждали своих господ угрозами давать себе отпускные[22]. Оказалось также, что множество людей всякого звания проживало в разных местах с незапамятных времен, не имея на то никакого положительного права. Но поднимать такие стародавние споры значило принимать на себя бесконечный и бесполезный, может быть даже опасный труд; поэтому впоследствии решено было, - покрайней мере касательно дворцовых имений, - людей, проживших не менее двадцати лет на одном месте, считать крепкими тому месту[23].

   Углубляясь все далее и далее в сложный механизм государственного управления, правительство открыло новый источник злоупотреблений, и с прежней решимостью приступило к его отвращению. Поземельная собственность была в величайщем беспорядке в России. В западной Европе, где она проистекала из феодального права, владение передавалось от отца к сыну в виде майората, не изменяя ни названия, ни границ, и таким образом могло переходить в течение нескольких поколений. В России было совсем другое; у нас при каждом переходе от отца к детям имение делилось, дробилось и изменялось как в названии, так и в границах своих. Это относится собственно к вотчинам, то есть к владениям наследственным; но в России были еще поместья, то есть земли, принадлежавшия казне, даваемые частным людям в пожизненное владение с обязанностью нести государственную службу. Поместья эти по смерти владельца переходили отчасти к детям его в виде награды, отчасти же возвращались в казну для передачи опять другому служилому человеку. При повышении его в чин за какую-нибудь заслугу, оклад, то есть пожизненное владение, увеличивался при перемещении помещика из новгородских, например, дворян в московские, следовала новая дача, новое движение поземельной собственности. Понятно, какая страшная путаница должна была при этом происходить, особенно если принять во внимание, что границы и межи обозначались (как это видно из старинных жалованных грамот) ручьями, которые могли переменить течение или высохнуть, рощами, которые могли быть вырублены или сгореть, пашнями, которые могли обратиться в выгоны. Поэтому земский судный и поместный приказы постоянно бывали завалены жалобами, тяжбами, из которых многие невозможно было решить. Кроме страшных беспорядков, которые такое положение дел представляло, оно должно было питать и огромные злоупотребления: при этой неопределенности границ сильный человек мог очень легко притеснить слабого; сама казна бывала обманываема: случалось, что помещик, получивший уже один оклад, просил и получал его во второй раз.

   Все это требовало исправления. Еще прежние правительства делали некоторые попытки к размежеванию земель и учреждение порядка в поземельной собственности[24], но неискусство межевщиков и сопротивление владельцев не дали развиться этому начинанию, которое было предпринято без общего плана, и делалось по частям, местами. Правительство царевны принялось за межевание и деятельнее, и в более обширных размерах. В начале 1683 года во все концы государства были посланы межевщики[25], которых снабдили подробной инструкцией; они должны были, соображаясь с жалованными грамотами, купчими записями и другими документами, обозначать границы владений как частных лиц между собой, так и с имениями монастырей и казенными[26].

   Эта мера естественно встретила самое сильное сопротивление; в обществе неустроенном и непросвещенном всякое злоупотребление, - особенно такое, где больше всего теряет казна, - выгодно для многих частных лиц. Поэтому определены строгие взыскания за сопротивление межевщикам[27], а для предупреждения подобного сопротивления сим последним приданы команды вооруженных людей[28].

   Не можем с определительностью сказать, до какой степени успех увенчал эти начинания; но находя в течете всех семи лет правления царевны подтверждения, распространения как этой, так и других вышеприведенных мер, мы считаем себя в праве заключить, что эта замечательная женщина действовала по крайней мере последовательно, твердо, неуклонно, по однажды принятым ею началам достоинство весьма великое. В семь лет трудно привести к концу размежевание земель как частных, так церковных и казенных, разобрать права владельцев на эти земли, права и взаимные отношения граждан различных классов между собой, истребить бродяжничество, это зло, проникшее в самый дух народный; но царевна упорно преследовала все эти цели, и мы не можем не признать великой ее заслуги.

   В отношении к религии правительство обнаружило небывалую дотоле в России и примерную для целой Европы терпимость. В то самое время как Людовик XIV, глава образованнейшего народа, объявил жестокое религиозное гонение, когда последовало отменение Нантского эдикта, когда толпы преследуемых протестантов принуждены были оставлять Францию, - Россия объявила, что она готова дать приют этим несчастным изгнанникам[29]. Как им, так и другим иноверцам, находившимся в России, разрешено было свободное отправление их богослужений; духовенству строго было воспрещено обращать их силой в правовославие[30], также как с другой стороны объявлено было иноверцам, что обращение не спасет их от наказания за совершенные ими преступления, и что люди, пользующиеся покровительством русских законов, совершенно равны перед ними, будут ли то православные католики или протестанты, идея следовательно столько же справедливая, сколько светлая, мудрая, просвещенная и далеко опережавшая дух современного общества. Зато немало протестантов, изгнанных из Франции, переселилось в Москву, в Немецкую Слободу, принеся с собой много просвещения, правда неуспевшего расцвести при Софии, но которым без сомнения воспользовался наш великий преобразователь. К концу правления царевны в Москве было пять иноверческих церквей, в числе которых одна каменная: явное доказательство покровительства иноверцам со стороны правительства.

   И не в отношении только католиков и протестантов, немногочисленных, полезных и спокойных людей, - правительство явилось великодушным; оно было кротко и терпеливо в отношении к раскольникам, этим заклятым врагам своим, врагам церкви и общественного порядка. Преследовать их значило бы наполнить всю Россию кострами, орудиями пытки, навлечь на себя проклятия и даже деятельную ненависть значительной части народонаселения. Сам Петр I, тридцать лет правивший государством, совершиший так много не только государственных, но даже общественных преобразований, он, истребивший стрельцов, не решился предпринять истребления раскольников, предоставив это времени и успехам просвещения!.. Без сомнения подобным же образом понимало раскол и правительство царевны; оно строго поступило с ним, когда он, в лице Хованского и Никиты, посягнул на спокойствие государства, но потом его не преследовало, а только подтвердило против него прежние узаконения[31], и результаты оправдали эти меры; лжеучение не остановилось, правда, но оно таилось, и только однажды, в последнее время правления царевны, обнаружено было некоторое стремление к пропаганде, и то на отдаленных границах государства, на оконечности Донской земли, - но без большого усилия было прекращено самими же донцами, которые рассеяли проповедников раскола и принудили их скрыться в безлюдных степях между Доном, Камой и Волгой[32].

   Рисуя характер царевнина правительства, мы не станем исчислять всех постановлений касательно судопроизводства, разъяснения многих затруднений при передаче наследств, продаже имений, узаконений касательно чистоты улиц в Москве, предупреждения от пожаров и т. п.: мы предполагаем ограничиться только главнейшими чертами, мерами чисто государственными; таковы, кроме упомянутых выше, некоторые указы, касавшиеся торговли.

   В старинной России, как это было некогда и во всей Европе, внутренняя торговля была стесняема множеством привилегий, особых прав на взимание пошлин, которыми пользовались не только казна, но отдельные области, города и даже частные люди. Судоходные реки, большие дороги не были, как теперь, достоянием государства; но частных людей, монастырей или городов, через земли которых они проходили. Таким образом, эти пути сообщений были на каждом шагу перерезаны заставами, на которых владельцы собирали пошлины с проходящих товаров: за переправу через мост, за паром, за проезд через город, за все бралась пошлина. Торговля от этого жестоко терпела, но владетели застав упорно стояли за свои права, и цари находили их справедливыми и подтверждали подобные привилегии: Феодор Алексеевич, например, на жалобу путивльцев, что купцы, дабы не платить пошлины при проезде через их город, возят товары проселками, - определил взыскания за минование застав[33].

   Очевидно, что такое невежественное понятие о собственности было повсеместным в России; что это была одна из тех ложных идей, одно из тех фальшивых учений, которые в разные времена у всех народов замедляли ход общественного благосостояния. Невозможно следовательно требовать, чтоб правительство царевны возвышалось над своим веком до попрания всеобщего заблуждения; и действительно, оно отдавало, особенно в последние годы, когда по причине войны с Крымом деньги сделались нужнее, разные статьи народной промышленности на откуп частным людям[34]; но с другой стороны, перебирая указы, изданные при Софье, встречаем много таких, которые оказывают покровительство торгующим людям и определяют некоторые их права.

   Между множеством постановлений, касающихся торговли и торговых людей, внушенных истиной и случайными, минутными потребностями, частью отмененных царевной, остановимся на одном ее действии, заслуживающем полного нашего внимания; это уничтожение томожен между Великой Россией и Малороссией[35]. Меньший результат этого постановления состоял в приобретении и великорусской, и малороссийской промышленностью, весьма незначительной конечно в то время, новых рынков, и следовательно поощрения к сильнейшей производительности; другой результат, гораздо более важный и убедительнее доказывающий глубину политических соображений царевны, заключался в неминуемом сближении с нами Украины.

   Подобная же мера употреблена правительством отношении и к другой вновь приобретенной провинции, - Смоленской. Смоленск, уступленный Польше во время самозванцев, был вновь приобретен Россией вследствие славного Андрусовского перемирия, но приобретен не навсегда, а на время перемирия. Внутренние смуты Польского государства, о которых скоро будем подробнее говорить, подавали однако России надежду удержать за собой и навсегда это старинное ее достояние. Имея это в виду, царевна старалась привлечь к себе смоленское народонаселение, связать его выгоды с выгодами России. Она подтвердила права шляхетства вообще и раздала поместья беспоместным или малопоместным дворянам; даровала привилегии самому городу Смоленску[36] и всеми этими мерами, без сомнения, уравновесили влияние России с польским влиянием, так что в случай разрыва с Польшей часть народонаселения, можно было надеяться, примет нашу сторону; в случай же окончательного упрочения за нами Смоленска, мы приобретали область уже на половину обруселую.

   Теперь перейдем к обозрению действий правительства в отношении к иностранным государствам.

   До Петра ² сношения наши с западной Европой представляют мало интересного, как известно. Франция, Испания и Португалия были знакомы нам почти только по имени; с частью германских государств, Данией, Голландскими Штатами и Великобританией хоть и учреждались то торговые, то дипломатические сношения, но и те и другие бывали временные, случайные, до такой степени поверхностные, что царь Алексей, прогневавшись на англичан, одним словом своим расторг всякую связь своих подданных с ними, и этот разрыв не произвел потрясения в промышленности ни того, ни другого народа.

   Таковы были торговые связи наши с Западом. Что касается до отношений дипломатических, то за исключением нескольких случаев, как например предполагаемого брачного союза при Годунове с Датским двором, или деятельного участия Пап в наших делах при самозванцах, дипломатическая переписка наша не имела никаких важных следствий.

   С азиатскими государствами мы имели более древние, но разве мало чем более тесные связи, нежели с западноевропейскими. Правда, с Персией, с Китаем вели мы издревле торговлю; от первой получали ковры и шелковые ткани, из второго вывозили еще при Иоанне Грозном чай[37]; но все эти торговые сношения были непостоянны, недеятельны, не были жизненной необходимостью народов, также как отношения дипломатические были по большей части только этикетные: длинные грамоты, которыми от времени до времени обсылались государи русские с персидскими и китайскими: они состояли на половину из титулов, другая же половина их была наполняема высокопарными вежливостями...

   Но из этого еще не должно заключать, чтоб Россия жила совершенно отдельной, уединенной жизнью между европейскими государствами, которых интересы в эпоху, нами описываемую, уже значительно обобщились. Напротив, была сфера, в которой Россия постоянно обнаруживала свое влияние; в кругу государств Европы восточной она имела свое значение, свою степень; интересы Швеции, Польши и Турции (с Крымом) часто сталкивались с интересами России, и мы то воюем с Польшей за Ливонию при Грозном, то заключаем договоры с Швецией при Шуйском, то сажаем на московский престол польского царевича, то протягиваем руку к короне польской. С половины ХVII века история России тесно связывается с историей государств восточной Европы. Присоединение Малороссии сильно столкнуло интересы России, Польши и Турции, и длинная цепь переговоров, войн и перемирий связывает судьбы этих трех государств в продолжение полувека, до тех пор, пока Петр I не дал другого направления силам и политики России.

   Чтоб яснее уразуметь политику царевны в отношении к соседственным государствам, обратимся несколько назад и разберем обстоятельства, давшие основания этой политике.

   Основанием сношений наших с Швецией в ХVII веке был договор, заключенный с ней Шуйским, по которому Россия уступала ей часть прибрежья Финского залива в уплату за помощь против самозванцев и поляков. В то время как Шуйский покупал столь дорогой ценой союз Швеции, самозванец расплачивался за пособие Польши Смоленской и Северской областями. Царь Михаил, чтоб умирить и успокоить свое государство, принужден был подтвердить уступки, сделанные его предшественниками, Польше и Швеции. Алексей Михайлович вступил, следовательно, в управление государством, потерявшим старинные свои области, отрезанным от морей, и имевшим границу в 4-5 переходах от столицы. Между тем Россия оправилась, окрепла и стала обнаруживать ту, если можно так сказать, стальную упругость, вследствие которой она при первой возможности стремилась раздвинуться и захватить пространство, некогда ею занимаемое. Малороссия изъявила желание вступить в подданство Алексея. Предложение было заманчиво, но принять его, значило начать упорную борьбу с Польшей и Турцией, потому что оба эти государства считали Украину своей добычей и достоянием. Подданство Хмельницкого было после долгих колебаний наконец принято и война с Польшей и Турцией началась. Успех, однако, был по большей части на нашей стороне, вследствие чего и был заключен с Польшей Ордыном-Нащокиным славный Андрусовский договор, который возвращал России, только на время перемирных лет, большую часть уступленных незадолго перед тем земель.

   В то время, как царь Алексей так счастливо вознаграждал Россию за недавние ее потери со стороны Польши, он вознамерился возвратить от Швеции прибрежье Финского залива или даже может быть Балийского моря[38]. Но под стенами Риги счастье, сначала благоприятствовавшее русским, оставило их. Царь заключил мир, которым прежние уступки наши Швеции были подтверждены.

   Что же касается доТурции, то война с ней за Малороссию продолжалась, то приостанавливаясь, то снова вспыхивая, и Феодор Алексеевич наследовал ее вместе с престолом отца своего; она кончилась наконец Бахчисарайским договором, заключенным в 1681 году на двадцать лет Тяпкиным и Зотовым (учителем Петра Великого), вследствие которого признано было бесспорное господство России надь Украиной (до Днепра). С Польшей, с другой стороны, было возобновлено перемирие еще на тринадцать лет на прежних же условиях, исключая некоторый против прежнего уступки с нашей стороны.

   Таковы были отношения наши к соседям при вступлении на престол царей Иоанна и Петра. Как к соседним дворам, так и к дворам западной Европы посланы были любительные грамоты, на которые с большей или меньшей поспешностью последовали ответы. Прежние договоры и трактаты были подтверждены со всеми как потому, что мы со всеми были в мирных отношениях и не было причины нарушить их, так и потому, что сомнительное в начале положение правительства принуждало его обратить все свое внимание на внутренние дела.

   Но в этой восточной Европе, в которой с половины XVII столетия интересы так обобщились, не замедлили обнаружиться признаки близких потрясений. Султан Магомет IV и знаменитый визирь его, Купроглы, являются последними представителями энергии, буйной отваги и славы Османов. Турция оживилась при них. Сухопутные ее войска, покинув вследствие Бахчисарайского договора берега Днестра, обратились на Польшу и Австрию и принудили одну к уступке Каменца с Подолией, другую к невыгодному для нее Темешварскому миру. Флот Турции между тем, после двадцатилетней осады Кандии, отнял этот важный остров у Венецианской республики. Это встревожило европейских государей, тем более, что в будущем можно было предвидеть новые враждебные вмешательства со стороны Магомета.

   Приобретение Венгерского королевства австрийскими эрц-герцогами, без сомнения, возвысило их в глазах Европы, но в сущности оно было для них весьма часто отяготительно. Народ венгерский не сливался с прочими подданными австрийского государя, ревниво дорожил своей национальностью и не раз уже со времени своего присоединения до исхода XVII века обнаруживал энергические попытки к восстановлению своей независимости. В последней четверти этого века венгерские дела приняли для Австрии весьма неблагоприятный оборот. Венгерцы взялись за оружие, по всему государству быстро распространилось возмущение, и главой его является молодой, отважный, предприимчивый Текелий. Чувствуя однако неравенство сил между Австрией (поддерживаемой Германией) и Венгрией, он воззвал о помощи к Турции и отдал отечество свое под ее покровительство. Турция с радостью воспользовалась случаем сделать зло давнишней своей сопернице, и восстание Венгрии, руководимое Текелием, подстрекаемое французской политикой, поддерживаемое Турцией, обнаружилось с ужасающей силой и бистротой[39].

   Поставленный между этим восстанием и неутомимой враждой Людовика XIV. император Леоподьд заботливо стал изыскивать себе союзников. В это время королем польским был Ян III Собесский, знаменитый победительТурок, возведенный на престол признательностью сограждан. Он имел двойную причину желать союза с императором: государственную и личную, династическую. Возвратить Каменець и Подолию было единощушное желание государства, весь народ скорбел об этой утрате[40] и негодовал на мир с Турцией, обложившей Польшу унизительной данью[41]. С другой стороны Ян стремился к утверждению престолонаследия в своем семействе, и в этом отношении содействие императора могло быть ему весьма полезно, поэтому-то император и послал своих агентов в Польшу с полной надеждой на успех. Между тем Людовик XIV, которого политической системой было противодействие Австрийскому дому, стал заискивать дружбы воинственного Яна. Варшава сделалась театром ожесточенной дипломатической борьбы между Францией и Австрией. Последняя однако же превозмогла наконец, как потому что она предлагала деньги на военные издержки, в которых Польша имела крайнюю нужду[42], так и потому, что император изъявил согласие на брак старшего сына Якова с одной из эрц-герцогинь, между тем как Людовик XIV имел несчастье вооружить против себя супругу польского короля, пользовавшуюся в государственных делах большим влиянием[43]. Итак, предложение Леопольда было принято и договор заключен на следующих условиях: императору выставить 70 тысяч войска, королю 40 тысяч, не мириться одному без другого и стараться приобретать новых союзников общему делу.

   Вследствие этой последней статьи император обратился к венецианскому правительству и при помощи Папы Иннокентия XI, лично ему преданного, при помощи напоминания о потерянной республикой Кандии, успел склонить ее к войне. Ян III со своей стороны обратился к России; после многих намеков и полуслов об обязанностях всех христианских государей действовать сообща против врагов креста, он наконец решился формально пригласить царей к союзу, 21 апреля 1683 года[44]. Предложение это было получено в Москве через несколько месяцев после возвращения царей из Троицкого похода, когда еще волнение, произведенное стрелецким бунтом и замыслами Хованского, не успело совершенно утихнуть, когда правительство было слишком озабочено у себя дома, и когда, следовательно, вдаваться в какие-либо предприятия внешней политики было бы с его стороны и неблагоразумно и неосторожно. Поэтому предложение польского короля было отвергнуто на том основании, что Турция не подала повода к нарушению с ней мира. В самом деле, в первые месяцы правления Софии прибыл из Константинополя посол наш, Возницын, с ратиикацией Бахчисарайского трактата, который Магомет медлил подписывать, пока наконец не узнал о союзе императора с польским королем и о домогательствах их обоих склонить к тому же союзу и Россию.

   Зато с другой стороны вмешательство Дивана в дела Венгрии приняло решительный характер, между тем как Текелий, прокламациями своими и личным примером возбуждая венгерское народонаселение, проник в Силезию[45], а будинский паша овладел Токаем, на берегах Савы и Дуная собрались огромные полчища nурок, и в начале весны 1683 года хлынули наконец на владения Австрии, гоня перед собой ее войска. Император, не имея в готовности сил, чтоб противостоять этому страшному вторжению, не считая себя безопасным в своей столице, оставил ее, и за ним до шестидесяти тысяч жителей поспешили выехать из Вены[46], которая и была обложена турками 14 июля. В этой крайности Леопольд потребовал от Яна III исполнения договора. Бодрый король поспешил со совим дворянством сесть на коня, явился под стенами Вены и после жаркого боя принудил турок поспешно отступить. Через несколько дней прибыл в лагерь победителя и император, но вместо благодарности за спасение своей столицы, оказал ее освободителям надменный и холодный прием. Это естественно оскорбило и самого Яна и еще больше его дворянство, которое неохотно шло биться против венгерцев, чувствуя к ним более симпатии, нежели к австрийцам. Но делать было нечего: мириться с турками уже поздно было, и потому король польский обратился с новыми убеждениями к русскому двору.

   Он поспешил известить царей о поражении турок: "Мнится, - писал он, - что только гордый и дедичный (древний) креста святого неприятель и все войско потерять принужден был, если б для толико великой победы и день был большой; но ночь наступила и он ушел[47], однако же идем за ним, гоняясь и уже наши передовые поезды на шеях их подлинно сидят". С естественным и понятным удовольствием распространившись в описании своей победы, он прибавляет: "Надежда в крепком Боге, что тот народ бусурманский, когда ни есть рукой христианской, при благословении Высочайшего укротится и преломится, токмо б все христианские государи восхотели". Затем прямо обращаясь к царям, он убедительно приглашает их соединить свои силы с силами победителей и пригласить персидского шаха к союзу. Император со своей стороны, извещая о поражении турок, убеждает: "Совокупив сердца, руки и оружие", - положить конец общему врагу христианства.

   Надеясь новыми известиями о победах возбудить бранный дух в русском правительстве, Ян не допускал случая писать в Москву. "Дунай, - писал он из-под Буды, на треть версты пространства кровью плыл"; он извещал и о помощи, которая стекалась к нему со всех концов Германии: "Приходит, - говорил он, - время на изгнание из Европы врагов святой веры", - и не получая удовлетворительного ответа, удивлялся равнодушию России в деле общем всему христианству, грозил гневом небесным...

   Действительно, трудно было найти более удобное время для начала войны с Турцией, ослабленной и устрашенной целым рядом неудач. Герой Собесский уже создавал в уме своем целый план похода против турок: австрийцы должны были действовать со стороны Дуная, поляки в Подолии, русские против Крыма, персидский шах, наконец, к которому посланы были гонцы из Варшавы[48], со стороны Малой Азии. Много было вероятностей успеха, даже не рассчитывая на содействие Персии; но правительство русское не решилось еще употребить сил своих и деятельности на отдаленные предприятия.

   Между тем, в отношении к иностранным дворам оно находилось в прекрасном положении. Польский король в частых своих посылках хотя и выказывал иногда неудовольствие на холодность нашу, старался однако всячески угождать царям, вызывал их на полюбовное решение пограничных споров, посылал в Москву листы за листами, послов за послами; император Леопольд, надменный и гордый человек, непреклонный в отношении к этикету в лагере Собесского, под стенами униженной Вены, - хвалился дружбой своей с Россией, благодарил за хороший прием, оказанный в Москве его послам[49]; султан Магомет, наконец, поспешил сменить "холопа и работника своего крымского хана" вследствие неудовольствий против него России[50]. В столь выгодном и почетном положении относительно соседних государств мы едва ли когда-либо доселе были. Надлежало наконец им воспользоваться; иначе война с Турцией могла окончиться, а мир естественно отнимал у России выгодное ее положение.

   Но так как участие царевны в турецкой войне нашло много порицателей между современниками, а вслед за ними и между историками, то постараемся вникнуть, до какой степени эти порицания справедливы; действительно ли были безумным делом эти крымские походы - значительнейшее явление в правление Софии? Выгоднее ли было