Ходасевич Владислав Фелицианович - Литературная критика 1922-1939

х принимал участие Чебышев.

   С. 255. ...А. Ф. Керенский... произносил речь... - Имеется в виду выступление А. Ф. Керенского 7 марта 1917 г. в Москве, в Овальном зале судебных установлений Кремля. См. подробнее об этом: Первый народный министр в Москве. - УР. 1917. 8 марта.

   Муравьев Николай Константинович (1870-1936) - известный присяжный поверенный охруга Московской судебной палаты (специализировался на политических защитах). "Надменность и презрительность были в его крупной фигуре, в лице, в тоне, в словах" (Яблоновский Сергей. Герой // Р. 1925. 3 июля). После Февральской революции - комиссар Временного правительства по московским судебным установлениям и председатель Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (к этому времени относятся его знакомство и приятельские отношения с работавшим в следственной комиссии А. А. Блоком). Чебышев и позже писал о деятельности Н. К. Муравьева (см.: Чебышев Н. Комиссар при московском суде // В. 1937. 16 января; см. также: Правда о Н. К. Муравьеве // В. 1937. 23 января).

  

   Литература в изгнании. - В. 1933. 27 апреля; 4 мая. 22 апреля 1933 г. Ходасевич выступал с текстом этой статьи на заседании литературного общества "Перекресток", назвав свой доклад "Отчего мы погибаем?" (ср. содержание доклада по газетному объявлению: "Возможна ли эмигрантская литература? Над чему она есть и почему ее нет? Старшие и младшие. Литература и беженство. Книжный рынок. Литература в плену. Упадок критики. Последние опасения и надежды". - В. 1933. 6 апреля). 18 августу 1933 г. Ходасевич писал Г. П. Струве: ""Литературу в изгнании" писал я с тяжелым чувством. Хотел бы сам быть с ней не согласен, но, к несчастью, к самому настоящему несчастью, - все дела идут к тому, чтобы оправдать мои мрачные наблюдения и предсказания. Если я окажусь плохим пророком, то, Боже мой, как буду я рад сам первый объявить, что ошибся!" (Струве Глеб. Из моего архива. I. Письма и статья В. Ходасевича // Мосты. 1970. No 15. С. 398). См. также ответ главного редактора га" "Возрождение" Ю. Ф. Семенова на статью Ходасевича: Семенов Ю. Ф. Посланничество изгнанников // В. 1933. 9 мая.

  

   С. 256. ...статья о положении литературы при советской власти. - Ходасевич Владислав. Литература и власть в советское России. - В. 1931. 10, 15, 17, 22 декабря.

   Уже лет шесть-семь тому назад... мрачные предсказания неизменно исходили... из среды публицистов... - Видимо, Ходасевич имеет в виду вызвавшее общественный скандал выступление Ст. Ивановича (см. о нем в коммент. к статье "Подземные родники") в прениях после доклада З. Н. Гиппиус "Русская литература в изгнании" на заседании "Зеленой лампы" 24 февраля 1927 г., где он утверждал: "...мы здесь задыхаемся, оторванные от родной почвы, - естественно, что наше творчество не может процветать, оно должно вянуть. Прошло 5-10 лет, отрыв от России становится все большим. Отрыв от родной почвы, которая нас питала, делается трагичным" (Новый корабль. 1927. No 1; цит. по кн.: Терапиано, С. 60). Ответное выступление поэта Д. Кнута вошло в историю самосознания эмигрантской литературы благодаря радикальному утверждению: "...близко время, когда всем будет ясно, что столица русской литературы не Москва, а Париж" (Новый корабль. 1927. No 2. С. 41). См. подробнее по поводу дискуссии о возможности существования эмигрантской литературы в кн.: Струве Г. П. Русская литература в изгнании. 2-е изд., испр. и доп. Париж, 1984. С. 199-213.

   С. 257. ..."Параша-сибирячка"... осталась все же произведением французским... как не стал украинцем Байрон, написавший "Мазепу". - Имеются в виду повесть из русской жизни "Параша Сибирячка" ("La jeune Sibêrienne", 1815) много лет прожившего в Россия французского писателя Ксавье де Местра (1763-1852) и поэма Байрона "Мазепа".

   С. 259. ...М. Л. Слоним... провозгласил... "конец эмигрантской литературы". - Слоним Марк Львович (1894-1976) - критик, историк русской литературы, литературный редактор журнала "Воля России", с 1928 г., после переезда из Праги в Париж, организатор литературного общества "Кочевье". Один из немногих в эмиграции друзей и литературных помощников М. И. Цветаевой (см. его мемуары "О Марине Цветаевой". - НЖ. 1970. No 100. С. 155-179; 1971. No 104. С. 143-176). Был известен своим толерантным отношением к советской литературе (Ходасевич рецензировал книгу Слонима "Портреты советских писателей" (Париж, 1933). - В. 1933. 25 мая). Ходасевич имеет в виду доклад Слонима "Конец эмигрантской литературы", прочитанный в "Кочевье" 8 ноября 1931 г., а также статью Слонима "Заметки об эмигрантской литературе", в которой он, определяя эмигрантскую литературу как "провинциальную" по отношению к советской, писал об эмигрантских писателях: "...если бы завтра предстояло им вернуться в Россию, то оказалось бы, что никаких новых идей, никаких новых слов они в изгнании не нашли. <...> за 13 лет эмигрантского блуждания мы не создали ни одного литературного направления, ни одной крупной художественной ценности и не выдвинули ни одной живой идеи. <...> Вымирание "стариков" и постепенная денационализация молодежи - вот, собственно, то, что ожидает в ближайшем будущем эмигрантскую литературу. <...> "Провинции" обеспечено длительное физическое существование: это, впрочем, не спасает ее от духовной смерти" (Воля России. 1931. No 7/9. С. 619, 626). Статья Слонима вызвала возмущенный отклик Б. К. Зайцева: "Можно размалевывать эмигрантскую литературу под какой-то сонм самовлюбленных и самодовольных олимпийцев - будет лубок, неверный и грубый. Если в первые годы раздавались еще горделивые слова (очень редкие!), то теперь давно этого нет. Эмигрантская литература не сдалась, но ушла вглубь, в какие-то окопы, в хорошо укрепленные позиции" (Зайцев Бор. Дневник писателя. 22. Дела литературные // В. 1931. 31 декабря). См. также: Адамович Георгий. Мысли и сомнения (О литературе в эмиграции) // ПН. 1932. 14 января.

   С. 261. Казалось, писатели перенесли свои столы... и уселись писать как ни в чем не бывало. - Ср. в позднейшей статье об эмиграции Г. П. Федотова "Зачем мы здесь?" (1935): "Среди литературной продукции эмиграции отберется с десяток книг, на которых будут воспитываться поколения в России. Эти книги там не могли быть написаны. Они выражают коренной, временно прерванный поток русской мысли. Они способны утолить духовную жажду России, когда эта жажда проснется или получит возможность своего удовлетворения" (Федотов Г. П. Тяжба о России. Paris, 1982. С. 211).

   С. 262-263. ...литературная молодежь в эмиграции существует... сверстники в постыдном числе и с постыдною быстротой утрачивают свою национальность. - О судьбе молодой эмигрантской литературы Ходасевич писал в статье "Подвиг" (В. 1932. 5 мая); ср. в статье "Романы Ю. Фельзена": "Дарования и умы наших писателей не одинаковы. <...> Но им никак нельзя отказать в стремлении повиноваться лишь голосу художественной совести, а не давлению художественного рынка. Судьбы словесности им дороже, нежели их собственная судьба, - тут они следуют одной из возвышенных традиций русской литературы. Они глубоко бескорыстны в самом буквальном и горестном смысле слова" (5. 1933. 12 января).

   С. 263. Первая, посвятившая опыты почти исключительно поэзии... в естественных для ее возраста поисках учителей... их наивно искала среди футуристов... - Ср. в статье Ходасевича "По поводу "Перекрестка"": "...после скитаний по Европе, в 1925 году, встретился я с поэтической молодежью русского Парижа. <...> Меж тем как в России сумели уже понять внутреннюю несостоятельность футуризма, знали его минувшее и предвидели близкое будущее - здесь считали его не только живым, но и жизнеспособным. Здесь еще были так наивны и не догадывались о несовместимости футуризма с эмиграцией" (В. 1930. 10 июля). Речь идет о первых поэтических парижских объединениях 1921-1925 гг. "Палата поэтов", "Через", "Гатарапак", в которых принимали участие поэты В. Я. Парнах, М. Л. Талов, Ильязд (И. М. Зданевич), Г. С. Евангулов, С. И. Шаршун, Б. Б. Божнев, А. С. Гингер, Д. Кнут, В. С. Познер и др. См. подробнее об этом: Палата поэтов в Париже // Новая русская книга. 1922. No 2. С. 33; Кнут Д. Русский Монпарнасс // ПН 1927. 1 декабря; Издебская Галина. "Гатарапак" // Новое Русское Слово. 1953. 5 января; Юлиус Анатолий. Русский литературный Париж 20-х годов // Современник (Торонто). 1966. No 13. С. 84-90.

   С. 264. ..."с доверчивой надеждой юных лет"... - Из ст-ния Пушкина "19 октября" (1825); у Пушкина - "первых лет".

   "Мы не в изгнаньи, мы в посланьи!" - Неточная цитата из "Лирической поэмы" Н. Н. Берберовой (СЗ. 1927. Кн. XXX. С. 227, 230). В ответ на эти стихи З. Н. Гиппиус писала Берберовой: "Ваша поэма меня интересует еще по одному поводу: у меня есть давно начатое и неоконченное "письмо в Россию", где главное вот это "не изгнаны, а посланы", и вы даже не знаете, м<ожет> б<ыть>, какая тут реальность" (Гиппиус. С. 14).

   С. 266. ...один писатель с крупным и заслуженным именем пытается продавать свои мелкие сочинения в виде автографов. - Имеется в виду Алексей Михайлович Ремизов (1877-1957), для которого рисунки и рукописные книги, а также их продажа были частью его писательского образа (см. об этом: Куковников Василий [А. М. Ремизов]. Рукописи и рисунки А. Ремизова // Числа. 1933. No 9. С. 191-194; Рукописные издания А. Ремизова // ПН. 1933. 16 февраля; Куковников Василий. Выставка рисунков писателей // ПН. 1933. 30 декабря).

   С. 267. Блок перед смертью сказал, что Россия слопала его, как глупая чушка - своего поросенка. - Из письма Блока К. И. Чуковскому от 26 мая 1921 г. (Блок А. А. Собр. соч. Т. 8. С. 537).

  

   "Камера обскура". - В. 1934. 3 мая. О взаимоотношениях Ходасевича и В. В. Набокова см. в коммент. к статье "О Сирине".

   С. 297. "Роман Сирина похож на синематографический сценарий". - Так, например, с "кинопьесой" сравнивал роман Набокова М. А. Осоргин (Мих. Ос. В. Сирин. Камера обскура: Роман. Берлин, 1934 // СЗ. 1934. Кн. LIV. С. 459); о "кинематографичности" "Камеры обскуры" несколько раз писал Г. В. Адамович: "Роман внешне удачен, это бесспорно. Но он пуст. Это превосходный кинематограф, но слабоватая литература" (Адамович Георгий. "Современные записки", кн. 50-я. Часть литературная // ПН. 1932. 27 октября; ср.: Адамович Георгий. "Современные записки", кн. 49-я // ПН. 1932. 2 июня). Ср. с мнением профессионального кинематографиста С. Л. Бертенсона (запись в дневнике от 7 января 1932 г.): "Прочел "Камера обскура" Набокова. Вряд ли это пригодно для американского фильма. Чересчур эротично и нет ни одного положительного лица. Герой, что называется, "мокрая курица", а героиню, чтобы возвести ее в центр фильма, надо сделать хотя бы и отрицательной, но более значительной" (Аренский К. Письма в Холливуд / По материалам архива С. Л. Бертенсона. California, 1968. С. 161).

   С. 301. ...дело идет о смерти, грозящей всей нашей культуре. - Ср. противоположную оценку "Камеры обскуры" Г. В. Адамовичем: "Роман не то что анти-современен, он абсолютно вне-современен, и написан так, будто, кроме бумаги и письменного стола, ни до чего решительно дела нет. <...> Удивительно, что такой писатель возник в русской литературе. Все наши традиции в нем обрываются. Между тем это все-таки большой и подлинный художник, значит, такой, который "из ничего" появиться не мог... <...> Не повлияла ли на него эмиграция, т. е. жизнь "вне времени и пространства", жизнь в глубоком одиночестве, которое мы поневоле стараемся чем-то населить и наполнить? <...> Не является ли вообще Сирин детищем и созданием того состояния, в котором человек скорее играет в жизнь, чем живет? <...> Если бы это оказалось так, "национальная" сущность и призвание Сирина получили бы в общем ходе русской литературы неожиданное обоснование" (Адамович Георгий. Сирин // ПН. 1934. 4 января).

  

   К столетию "Пана Тадеуша". - В. 1934. 21 июня.

   См. анализ статьи Ходасевича в статье: Struve G. Mickiewicz in Russian translations // Adam Mickiewicz in World Literature: A Symposium / Ed. by W. Lednicki. Berkeley-Los Angeles, 1956. P. 141-142. Давний интерес Ходасевича к польскому романтизму (см. об этом: Hughes R. P. Vladislav Khodasevich / Wladislaw Chodasiewicz and Polish Romantism // Language, literature, linguistics. Berkeley, 1987) был переосмыслен им в 20-30-е годы в контексте популярной аналогии между русской эмиграцией, с одной стороны, и осуществившими свою культурную миссию французской эмиграцией в эпоху Великой французской революции и польской эмиграцией второй четверти XIX в. - с другой (см., напр.: Алданов М. О положении эмигрантской литературы // СЗ. 1936. Кн. LXI. С. 400-401). В более поздней статье "Иридион" (В. 1936. 31 октября) Ходасевич писал о трех польских эмигрантах - Мицкевиче, С. Красиньском и Ю. Словацком: "В изгнании, среди кучки таких изгнанников, они с полным правом могли говорить от имени всего народа, воистину быть его посланниками перед лицом человечества". В 1939 г. Л. Н. Гомолицкий констатировал: "...как ни различны по существу своему две эмиграции - та, в которой был написан "Пан Тадеуш", и наша, входящая уже в третий десяток своего зарубежного рассеяния, - нам было бы утешительно <...> сознавать, что и у нас есть такая страница, которую русские матери читают своим сыновьям, смешивая рифмы с молитвой. <...> Романа между зарубежным читателем и его поэтом не произошло. Русского "Пана Тадеуша", о котором, может быть не отдавая себе в том отчета, мечтает рядовой эмигрант, за двадцать лет зарубежья не появилось..." (Гомолицкий Л. Арион: О новой зарубежной поэзии. Париж, 1939. С. 5, 6; ср.: Gomolizki L. Mickewicz wsrod Rosján. Warszawa, 1956. S. 35-36).

  

   C. 309. "Вновь потянул за шнур, чтобы знакомый вал..." - Mickiewicz Adam. Dzieta. Warszawa, 1955. T. IV. S. 11. Цитируемый русский перевод "Пана Тадеуша" не обнаружен; вероятно, это перевод, специально для статьи сделанный самим Ходасевичем. О переводах Ходасевича из Мицкевича см.: Бэлза С. К истории русских переводов Мицкевича // Советское славяноведение. 1970. No 6. С. 67-73.

   С. 310. ...идиллию в духе "Германа и Доротеи". - "Герман и Доротея" (1797) - идиллическая поэма И. В. Гете. О первоначальной связи замысла "Пана Тадеуша" с поэмой Гете Мицкевич писал в письме А. Э. Одынцу от 8 декабря 1832 г. (см.: Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1954. Т. 5. С. 466).

   С. 311. "Литва! О родина! Ты - как здоровье. Тот..." - Mickiewicz Adam. Dziela. T. IV. S. 9.

   "Когда я пишу, мне кажется, будто я на Литве". - Из письма Мицкевича А. Э. Одынцу от 20 апреля 1833 г. (см. в других переводах: Мицкевич А. Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. Н. Р. Полевого. 2-е изд. М., 1902. Т. 4. С. 293; Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. С. 473).

   С. 313. ...той высоты мировоззрения, которую так проницательно угадал в нем Пушкин. - О взаимоотношениях Пушкина и Мицкевича Ходасевич писал также в статьях ""Медный всадник" у поляков" (В. 1932. 10 марта), "Друзья-москали" (В. 1935. 31 октября).

   ...король, лорд, пэр, министр, профессор - со временем станут дурными кличками. - Видимо, имеется в виду следующее место из четвертой главы "Книг польского пилигримства" (1832) Мицкевича: "И потому заслужили презрение власть и мудрость, что теперь человека низкого называют в Европе министром или стоящим у власти, а глупца зовут носителем учения или мудрецом. <...> И со времени вашего (т. е. польских пилигримов. - Коммент.) пришествия такое значение утвердилось в христианстве за словом король, за словом лорд, за словом пэр, за словом министр и за словом профессор" (Мицкевич А. Книги народа польского и польского пилигримства / Перевод Анатолия Виноградова. М., 1917. С. 34).

   С. 314. Товянский Анджей (1794-1878) - польский мистик, проповедник идеи польского мессианизма. Мицкевич находился под сильным влиянием идей Товянского в первой половине 1840-х годов (см. подробнее об этом: Maкушев В. В. Андрей Товианский, его жизнь, учения и последователи // Русский вестник. 1879. Т. 139, кн. 2. С. 273-513; Т. 141, кн. 5. С. 215-259; Т. 143, кн. 10. С. 453-493).

   "О великой войне за свободу народов..." - Ходасевич приводит, видимо, собственный перевод "Литании пилигримов" из "Книг народа польского и польского пилигримства" Мицкевича (см. русский перевод А. К. Виноградова в кн.: Мицкевич А. Книги народа польского и польского пилигримства. С. 98).

  

   По поводу "Ревизора". - В. 1935. 21 февраля.

   С. 336. Спектакли пражской труппы и М.А. Чехова... - Спектакли пражской труппы Московского Художественного театра в парижском Thêâtre des Arts в конце января - начале февраля 1935 г. "Ревизор" с М. А. Чеховым - Хлестаковым был дан 28, 30 января и 1 февраля (см.: В. 1935. 29 января). Из Парижа труппа отправилась на гастроли в США.

   С. 337. ...императору Николаю Павловичу сказать... - Слова императора, слышанные после первого представления "Ревизора" 19 апреля 1836 г. актером П. А. Каратыгиным (см.: Вересаев В. Гоголь в жизни. М., 1990. С. 188).

   С. 339. ..."ни на волос не понял, что такое Хлестаков". - Цитируется гоголевский "Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления "Ревизора" к одному литератору" (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. [М], 1951. Т. IV. С. 99-100).

   С. 341. В беседе с сотрудником нашей газеты М. А. Чехов сказал, что трактует Хлестакова как "сон", приснившийся городничему. - "Городничий - это как бы кусок земли, твердый, тяжелый. А Хлестаков - фантазия, фантазия Городничего. Он не существует реально. Городничий от акта до акта как бы творит его. И вот поэтому я хочу теперь играть Хлестакова, так сказать, более легко, менее "плотно", чем прежде" (Перед представлением "Ревизора": Беседа с М. А. Чеховым // В. 1935. 27 января). Как видим, формула "сна" (на месте "фантазии" у М. А. Чехова) принадлежит Ходасевичу.

  

   Новые стихи. - В. 1935. 28 марта.

   Одна из центральных статей в полемике Ходасевича с Г. В. Адамовичем о поэзии "человеческого документа". Георгий Викторович Адамович (1892-1972) - поэт поколения "младших акмеистов", участник 2-го и 3-го "Цеха поэтов", выпустил в России две книги стихов (Облака. Пг., 1916; Чистилище. Пб., 1922) и еще две в эмиграции (На Западе. Париж, 1939; Единство: Стихи разных лет. Нью-Йорк, 1967). В эмиграции своими "Литературными беседами" в еженедельнике "Звено" (1925-1928), а с 1927 г. - четверговыми "подвалами" в "Последних новостях" Адамович сплотил вокруг себя и своих идей большую часть парижской литературной молодежи, став фактическим руководителем и вдохновителем самого своеобразного литературного течения за всю историю русской зарубежной литературы - так называемой "парижской ноты". "Без Адамовича, конечно, те же писатели и поэты подвизались бы, но вне какого бы то ни было объединяющего начала. В результате родилось одно органическое сознание: нужного и ненужного, вечного и временного" (Яновский. С. 109). В 1927 г. Ходасевич писал о статьях Адамовича: "...они часто волнуют, но слабо запоминаются; они изящны, но капризны; очень важные темы порой затронуты слишком броско; верная и полезная мысль иногда высказывается столь неточно, что становится соблазнительна..." (Бесы // В. 1927. 11 апреля). Позже литературно-философские эссе Адамовича 30-х годов Ходасевич называл "объективно вредными - такой острой и разъедающей безнадежности они исполнены", - но отмечал в них мастерство и "глубокую искренность тона" ("Числа", No 7-8 // В. 1933. 5 января). См. подробнее о критической деятельности Адамовича в эмиграции: Hagglund R. A study of the literary criticism of G. V. Adamovic. Seattle, 1967. Дискуссия Ходасевича и Адамовича, длившаяся более десятилетия с разной степенью горячности и напряженности, но с неизменным пафосом с обеих сторон, касалась положения эмигрантской критики и критики вообще, проблемы "человеческого документа" (см.: Вейдле В. Человек против писателя // ПН. 1933. 6 августа), молодой парижской поэзии, современной оценки Н. А. Некрасова и пр. (см.: Hagglund R. The Adamovic- Xodasevic Polemics // Slavic and East European Journal. 1976. Vol. 20. No 3. P. 239-252). Однако центральной темой полемики становится вопрос о границах и возможностях литературы. Согласно идеям Адамовича и его молодых соратников, в эпоху "уже не истории, а эсхатологии" (Поплавский Б.Ю. Среди сомнений и очевидностей // Утверждения. Париж, 1932. Вып. 2. С. 105), какой представляются 30-е годы, "иллюзии "искусства" рассеялись" (Адамович Георгий. Комментарии // Числа. 1930. No 2/3. С. 168); по утверждению Б. Ю. Поплавского: "Искусства нет и не нужно. Любовь к искусству - пошлость, подобная пошлости поисков красивой жизни" (О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции // Там же. С. 308). Установка на эстетическое совершенство, в т. ч. на неоклассическую поэтику, становится признаком духовного благополучия и "герметичности" литературы по отношению к жизни. Место девальвированных эстетических ценностей должны занять честность и искренность литературы, воплощенные в понятии "человеческий документ", где осуществлена связь между словом и личным духовным опытом. "Литература есть аспект жалости, ибо только жалость дает постигание трагического" (Поплавский Б. По поводу Джойса // Числа. 1930-1931. No 4. С. 171). Таким образом, поэзия соединяется с христианством, и в этом Адамович видит ее долг в условиях нового времени. "Поэзия же есть, мне кажется, попытка поднять весь груз эпохи, и, при общей "сальеричности" нашего времени, только такой полет и ценен, который тяжел и труден" (Адамович Г. Оценки Пушкина // ПН. 1935. 25 апреля). В 1938 г. Ходасевич сам подвел итог своей дискуссии с Адамовичем, подчеркнув не только ее общекультурный, но и определяющий для позиции Ходасевича-критика литературно-педагогический смысл. В статье "К спору о Некрасове" Ходасевич пишет, что "спорил с Адамовичем как с литературным критиком", в то время как ему следовало бы называть себя "не литературным критиком, а кем-то другим, стоящим над литературой, над искусством, преодолевшим и то и другое. Может быть, оно так и есть, но в пределах литературной критики такая подмена одного объекта суждений другим представляется мне и ошибочной и <...> соблазнительной. Потому соблазнительной, что к нашим оценкам, заслуженно или нет, прислушиваются многие молодые авторы, с художественным сознанием еще не установившимся. Подменяя литературную критику оценками иного, скорее религиозно-нравственного порядка, мы наносим вред тому художественному мировоззрению, которое могло бы им весьма пригодиться, ибо ведь они собираются быть художниками.

   ...Вот к этому и сводится наш спор с Адамовичем. <...> Прямое сюда отношение имеет и неизбывный наш спор о "человеческом документе". Естественно, что, интересуясь людьми, а не художниками, Адамович и молодежь, нам обоим близкую, с пути литературного творчества уводит на путь человеческого документа. Спорим мы, таким образом, о душах, боремся за обладание ими. По правде сказать, я думаю, что в конечном счете (хоть я еще повоюю) победа останется за Адамовичем, ибо то, к чему он зовет, несравненно легче, доступнее каждому" (В. 1938. 11 марта). Через полгода Ходасевич окончательно признает свое поражение: "Когда-то, в самом начале наших споров, Адамович писал, что авторы, на которых я "нападаю", вряд ли способны сами создать что-либо настоящее, что удел их - оставить лишь материал, из которого даровитый писатель будущего сумеет со временем что-то сделать. Тогда эти слова показались мне слишком безнадежными, слишком даже суровыми. Теперь все чаще мне думается, что Адамович был прав и нам не из-за чего было ломать копья" ("Круг", книга 3-я // В. 1938. 14 октября).

   С. 346. ...поэтической "метрополии". - В 1931 г. Адамович писал: "С каждым годом русская эмиграция все больше приучается к мысли, что Париж - ее столица. <...> Писатель, художник, публицист, даже общественный деятель, как бы ни был он "столичен" в прошлом, проведя несколько лет в других центрах эмиграции, - для Парижа внезапно оказывается "провинциалом". Он говорит порой так цветисто, что парижанам делается за него неловко, он энергично принимается разъяснять то, что здесь давно уже понято" (Провинция и столица // ПН. 1931. 31 декабря; см. также: Рысс Петр. Провинция и столица // В. 1930. 29 мая). Сторонниками идеи не только политического и демографического, но и культурного превосходства Парижа были прежде всего писатели-петербуржцы, осознавшие себя продолжателями традиций петербургской культуры символистской (З. Н. Гиппиус) и постсимволистской (Г. Адамович, Г. Иванов) эпох (о противопоставлении Парижа Праге, как Петербурга Москве, прямо писал Адамович. См.: Литературные заметки // ПН. 1935. 24 января). Ср. в рец. Н. Н. Берберовой, подписанной псевд. Ивелич: "Пора прекратить презирать людей за то, что они живут далеко от Монпарнасса и ни разу не были в "Ротонде"" (Ивелич. "Зодчий"//!?. 1927. 8 декабря).

   "Меч" - варшавский литературно-политический еженедельник "Меч" (1934; с No 21 (7 октября) - газета) был задуман как "орган активизма общественного, художественного и политического", объединяющий солидарные с ним силы эмиграции в разных центрах русского рассеяния. Журнал имел двух главных редакторов - варшавского (Д. В. Философов) и парижского (Д. С. Мережковский); из парижских литераторов в "Мече" сотрудничали в основном писатели, близкие кругу "Зеленой лампы" и "Чисел". Однако твердая антикоммунистическая программа политического редактора "Меча" Философова противоречила поэзии парижан, что было отмечено и критиками журнала: "Действительно, у нас создалось впечатление, что спайка двух групп носит несколько случайный и личный характер. Думаем, что для многих парижан их участие в журнале объясняется крайней аполитичностью и равнодушием к варшавским методам активизма" (Г. Ф[едотов]. "Меч". Еженедельник. Варшава. No 1-6 // Новый Град. 1934. No 9. С. 95-96). Это противоречие переросло в конфликт, и осенью 1934 г. парижские участники "Меча" покинули журнал (см.: Философов Д. К читателям // Меч. 1934. No 19/20. С. 4-5; Цуриков Н. Духа не угашайте // Меч. 1934. No 22. 14 октября).

   С. 347. Раевский Георгий (Оцуп Георгий Авдеевич; 1897-1963), автор трех стихотворных сборников, поэт-"неоклассик", поклонник Гете и Тютчева, входил в группу "Перекресток". Один из самых близких Ходасевичу "молодых" парижских поэтов.

   С. 347-348. ...некий социал-демократ... вздумал упрекать нашу литературу за ее пристрастие к теме смерти. ...для художника нет запретных тем. ...не вправе кому бы то ни было навязывать тему смерти, распада, изнеможения. - О теме смерти как главной поэтической теме последних лет писал в своей программной статье, "наставлении" молодым поэтам, Адамович (Начало // СЗ. 1930. No 41. С. 505-511); однако в том же году он предупреждал: "Не надо говорить о смерти. Это заразительная, мелкозаразительная тема, она соблазняет в людях их слабость, она им по вкусу как что-то сладковатое и снотворное... Начинается "умирание скопом"..." (Комментарии // Числа. 1930. No 2/3. С. 173). Ср. в статье Г. П. Федотова "О смерти, культуре и "Числах": "...тема смерти оборачивается в "Числах" темой нирваны. Это доказывает, что старое декадентство еще не преодолено - с его ставкой на усталость, на блеклость, на угашение жизни" (Числа. 1930-1931. No 4. С. 146; ср.: Слоним Марк. О "Числах" // Новая газета. 1931. No 2. 15 марта).

   С. 348. ..."душегрейке новейшего уныния"... - Выражение И. В. Киреевского из статьи "Обозрение русской словесности 1829 года" (Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 71).

   С. 350. Блох Раиса Ноевна (1899-1943) - автор трех книг стихов (Тишина. Берлин, 1935, - ее второй сборник), историк средневековья. Переехала в Париж из Берлина в 1933 г. Г. Адамович писал, что "чтение "Тишины" превращается как бы в разговор с человеком. Но человек этот, сложившийся "по образу и подобию" Ахматовой..." (Литературные заметки // ПН. 1935. 24 января). В 30-е годы Ходасевич был дружен с Р. Н. Блох и ее мужем, поэтом и филологом М. Г. Горлиным. Погибла в нацистском концлагере. См. о ней в кн.: Gorlin M. & R. Etudes littêraires et historiques. Paris, 1957; Воронова Т. П. Раиса Блох - русская поэтесса и историк западного средневековья // Проблемы источниковедческого изучения русской и советской литературы. Л., 1989. С. 54-85.

   Голенищев-Кутузов Илья Николаевич (1904-1969) - поэт, переводчик с романских и славянских языков, историк и филолог, занимавшийся романским поздним средневековьем и Возрождением. Жил в Белграде, Риме, где близко познакомился с В. И. Ивановым, и, по командировке Белградского университета с целью изучения первых французских переводов Петрарки, - в Париже. Во время войны сражался в партизанских отрядах Югославии; после войны был репрессирован как "советский шпион", после освобождения уехал в СССР, где продолжил свои занятия Итальянским Возрождением и славянскими культурами. Автор нескольких монографий. "Память" (Берлин, 1935) - единственная поэтическая книга Голенищева-Кутузова.

   Головина Алла Сергеевна (1909-1987), сестра поэта А. С. Штейгера, считалась одной из самых талантливых участниц пражского литературного объединения "Скит поэтов". В конце 1934 - начале 1935 г. переехала в Париж, где "намеревалась идти к Ходасевичу советоваться о своих писаниях" (Цветаева Марина. Письма к А. Тесковой. Иерусалим, 1986. С. 121; из письма Цветаевой от 23 февраля 1935 г.). Во второй половине 30-х годов - близкая подруга Цветаевой. "Лебединая карусель" (Берлин, 1935) - ее первый поэтический сборник. См. о ней подробнее в кн.: Головина Алла. Городской ангел. Избранные стихи / Предисл. Е. Эткинда. Брюссель, 1989.

   С. 351. ...прав Вячеслав Иванов, отмечая, что Голенищев-Кутузов еще не нашел себя. - В. И. Иванов писал: "Во избежание недоразумений полезным кажется мне предупредить, что Илья Николаевич Голенищев-Кутузов вовсе не мой ученик. <...> Мало того; мой мнительный слух не улавливает в этих стихах, к великому облегчению моей совести, и косвенных улик моего общего литературного влияния" (Иванов Вячеслав. Предисловие // Голенищев-Кутузов Илья. Память. С. 5-6).

  

   Жалость и "жалость". - В. 1935. 11 апреля.

   Ходасевич отвечал на статью Г. В. Адамовича "Жизнь и "жизнь"" (ПН. 1935. 4 апреля), которая в свою очередь является откликом на статью Ходасевича "Новые стихи". Адамович пишет: "Многое у Ходасевича правильно. Напрасно только он <...> бранится новейшим бранным словом "Монпарнасс": это прием эффектный, квазибезошибочный, но глубоко неверный и жизненно жестокий, - будто скитальческая бездомность здешней русской литературной молодежи создалась по их воле и решению, а не сама собой? <...> Разбирая конкретные образцы, он (Ходасевич. - Коммент.) хвалит именно средне-хорошие, средне-гладкие стихи, не обращая внимания на их удручающую пустоту. Не случайно он называет их старинным, вышедшим из употребления словом "пьеса": пьеса, une pièce, - нечто в себе законченное, закругленный, завершенный мирок. <...> Я перечитываю стихи, "пьесы", которые Ходасевичу нравятся, например стихи Голенищева-Кутузова, торжественные, многоречивые, со "вступлением", изложением и "заключением", как в школьных сочинениях; перечитываю затем стихи, которые ему явно нравиться не могут, например стихи Лидии Червинской, растерянные, беспомощные, почти немые <...>, - и с самым искренним беспристрастием <...> утверждаю: в искаженных строчках Червинской творчества больше. <...> И вот, после всего, что раздирает сознание, смущает сердце и душу, после всего этого русским молодым поэтам с высоты учительской кафедры, в ореоле почтеннейших литературных достижений, которым, конечно, у них нечего противопоставить, спокойно и веско советуют: "Пишите, господа, хорошие стихи; ямбы и хореи, правильные и чистые рифмы, композиция, законченность, ясность и т. д. ...Все остальное от лукавого!" <...> Тема распада, конечно, опасная и плохая тема. Но тема жизни, которая не есть жизнь, тема кукольной безмятежности, игрушечного совершенства, музейного благополучия, одним словом, творческого обмана - еще гораздо хуже и губительнее. Когда-то Ходасевич помнил, что на земле все живое идет "путем зерна"".

  

   С. 356. ...Монпарнассе, как в закупоренной колбе. - Ср. о духе Монпарнаса в рец. Ходасевича на роман С. И. Шаршуна "Путь правый": "Это - унылый дух безделия, бессильного внутреннего надсадка, бескрылых и безнадежных мечтаний. Через Монпарнасс проходят и даровитые люди, но они там не засиживаются. Аборигены же Монпарнасса - вечные неудачники, погубленные не эпохой, не обществом, а лишь отсутствием дарования, ленью, иногда - завистью. Их губит не окружающий мир, а сидение друг с другом" (В. 1934. 26 апреля). Ср. с определением Монпарнаса, данным одним из его завсегдатаев: "Монпарнасс - это обескровленная плоть, нечто неверное и призрачное, и не нужно в него вглядываться или пытаться прикоснуться сердцем, - он ускользает от взгляда и гибнет от прикосновения; остается лишь какой-то магический круг настроений, какой-то "гниловато-нежный" аромат..." (Алферов Анатолий. Что случилось? // Меч. 1934. No 1/2. С. 22; ср.: Седых Андрей. Монпарнасс // ПН. 1932. 7, 11, 19 октября).

   С. 357. О Лидии Давыдовне Червинской см. в коммент. к статье "Рассветы".

  

   О Гумилеве. - В. 1936. 19 сентября.

   С. 383. ...издательство "Петрополис" выпустило две книжки его... "Гондла" "... "Чужое небо", первое издание которого вышло осенью 1912 года. - Имеются в виду книги: Гумилев Н. Чужое небо: Третья книга стихов. Берлин: Петрополис, 1936; Гумилев Н. Гондла: Драматическая поэма в четырех действиях. Берлин: Петрополис, 1936. Впервые "Чужое небо" было издано не осенью, а в начале 1912 г. (см.: Гумилев Николай. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста и примеч. М. Д. Эльзона. Л., 1988. С. 561).

   ..."агитация в кронштадтские дни среди рабочих"... он даже не обвинялся. - Согласно опубликованным документам (Хлебников Олег. Шагреневые переплеты // Огонек. 1990. No 18. С. 13-16), Гумилеву инкриминировалось получение от Петроградской боевой организации 200 тысяч рублей для "технических надобностей", а также его обещание одному из участников ПБО в дни кронштадтского восстания "собрать активную группу из <...> бывших офицеров" и согласие на "попытку написания контрреволюционных стихов" (из свидетельских показаний Гумилева от 18 августа 1921 г.). О случайной встрече Гумилева на улице с арестованными кронштадтскими матросами вспоминал Н .Оцуп (см.: Оцуп Николай. Н. С. Гумилев: Воспоминания // ПН. 1926. 26 августа).

   С. 384. Первое появление Гумилева в литературе... объявлен "конец символизма". - Гумилев дебютировал в печати ст-нием "Я в лес бежал из городов..." в сентябре 1902 г. в газете "Тифлисский листок". Ходасевич имеет в виду юношеский поэтический сборник Гумилева "Путь конквистадоров" (СПб., 1905). Под объявлением Брюсовым в 1905 г. "конца символизма" Ходасевич подразумевает, видимо, предисловие к книге стихов Э. Верхарна в переводах Брюсова, в котором Брюсов писал: "Круг развития той литературной школы, которая известна под названием "Новой поэзии", можно считать замкнувшимся. Настало время подвести итоги поэтическому творчеству Европы за последние тридцать лет" (Верхарн Эмиль. Стихи о современности в переводе Валерия Брюсова. М., 1906. С. 3).

   С. 385. ...Георгий Чулков выдумал мистический анархизм... - В брошюре 1906 г. "О мистическом анархизме" Георгий Иванович Чулков манифестировал появление нового литературно-философского течения, основанного на идеях В. И. Иванова - "соборности" искусства, "реалистического символизма" и пр.; органом "мистического анархизма" стал издававшийся Г. И. Чулковым альманах "Факелы" (1906-1908). К "мистическому анархизму", вызвавшему оживленную полемику в символистских кругах, в разной степени были близки В. И. Иванов, А. А. Блок, С. М. Городецкий.

   ..."за нашу планету Землю". Акмеистами объявили Ахматову, Осипа Мандельштама, Кузьмину-Караваеву, Зенкевича. - Ходасевич цитирует один из первых акмеистических манифестов - статью С. М. Городецкого "Некоторые течения в современной русской поэзии": "Борьба между акмеизмом и символизмом <...> есть, прежде всего, борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю" (Аполлон. 1913. No 1. С. 48 (паг. 1-я)). Здесь же Городецкий относит к числу символистов Гумилева, Ахматову, М. Зенкевича и В. Нарбута. Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (1891-1945), которая входила в 1-й "Цех поэтов" и чьи стихи появлялись на страницах "Аполлона", тем не менее к акмеистам не принадлежала. Ср.: ""Акмеистов" пока во всем мире только шесть. Это - А. Ахматова, С. Городецкий, Н. Гумилев, М. Зенкевич, О. Мандельштам, В. Нарбут..." (Акмеизм // Заветы. 1913. No 5. С. 153).

  

   О Сирине. - В. 1937. 13 февраля.

   Появлению статьи в печати предшествовала речь Ходасевича на парижском вечере Владимира Владимировича Набокова-Сирина (1899-1977) 24 января 1937 г. в зале Социального музея (см.: М. Вечер В. В. Сирина // В. 1937. 30 января). С конца 20-х годов Ходасевич становится одним из наиболее влиятельных и последовательных пропагандистов творчества Набокова - "серьезного писателя для серьезных читателей" (Ходасевич Владислав. Книги и люди. "Современные записки", кн. 58 // В. 1935. 11 июля). Историю дружбы и взаимных печатных отзывов Ходасевича и Набокова подробно проследил Д. Малмстад (М-3. С. 277-291); позже Набоков перевел на английский язык несколько ст-ний "крупнейшего поэта нашего времени", как он посмертно оценивал Ходасевича (см.: Сирин В. О Ходасевиче // СЗ. 1939. No 69. С. 262; см. также: New Directions in Prose and Poetry / Ed. by J. Laughlin. Norfolk, 1941. P. 597-600; Second Book of Russian verse / Ed. by C. M. Bowra. London, 1948. P. 91; Бахрах А. По памяти, по записям // Мосты, 1965. No 11. С. 243).

   С. 388-389. ...эпилептическим минутам "высшей гармонии", о которых рассказывает Достоевский... - Из романа Ф. М. Достоевского "Идиот" (1868).

   С. 389. ..."расположение души к живейшему приятию впечатлений... и объяснению оных"... - Из статьи А. С. Пушкина "Отрывки из писем, мысли и замечания" (1827).

  

   "Рассветы". - В. 1937. 11 июня.

   Лидия Давыдовна Червинская (1907-1990), чья поэзия считалась воплощением идеи "парижской ноты", выпустила до войны две книги стихов, о первой из которых (Приближение. Париж, 1934) Ходасевич писал: "У Червинской есть очень хорошие данные: несомненное дарование, изящный вкус. Есть, наконец, качество в особенности ценное: та подкупающая правдивость, которую нельзя подделать и которая невольно располагает читателя в пользу автора. <...> Глубокая растерянность и как бы даже усталость, не только человеческая, но и литературная, явно владеет автором, едва начинающим свое поприще. Стихи Червинской бледны и анемичны не только потому, что она хотела их такими сделать (нельзя отрицать и этого), но и потому, что иными они не могли выйти. Это произошло от отсутствия литературного мировоззрения <...> Стихи ее словно не знают, какими им быть <...> Бессилие Червинской не только ей принадлежит. Она лишь отважилась с наибольшей открытостью и своеобразным умением обнаружить то, что в разных степенях присуще огромному большинству ее поэтических сверстников, не столь откровенных или не столь чутких к собственному бессилию" (Кризис поэзии // В. 1934. 12 апреля). В. С. Яновский вспоминал о Червинской 30-х годов: "Червинская жила в искусственном мире, искусственным бытом, искусственными отношениями. В результате ряда искусственных выдумок получалась ее весьма искусная, реальная поэзия" (Яновский. С. 230-231).

  

   С. 401. Автору человеческого документа можно сочувствовать... мстит ему забвением. - Более концентрированно свои возражения сторонникам "человеческого документа" Ходасевич выразил в рец. на третью книгу альманаха "Круг": "Подлинный человеческий документ (будь то дневник, письмо, мемуар или что-либо в этом роде) представляет собой не более как непосредственное свидетельство о психологическом факте (или о цепи фактов). Как всякий документ <...>, он должен обладать лишь двумя достоинствами: подлинностью и точностью. Как всякий документ, он представляет собой лишь материал для дальнейших заключений и обобщений. В качестве материала он может служить надобностям психолога, социолога, историка, художника и т. п., но сам по себе он не есть ни психологическое, ни социологическое, ни историческое, ни художественное произведение. <...> превращение искусства в изготовление человеческих документов в художественном смысле неправомерно, незаконно, потому что противно самому естеству художника. <...> Это все равно как если бы живописец, вместо того чтобы живописать груши и яблоки, стал бы выращивать их у себя в саду. Может быть, он стал бы отличным садовником и, следственно, - полезнейшим гражданином, но на скромное звание художника претендовать он уже не мог бы, и его продукты приносили бы человечеству не то насыщение, которого оно ждет от искусства" (В. 1938. 14 октября).

  

   "Распад атома". - В. 1938. 28 января.

   Отношение Ходасевича к поэту, прозаику, мемуаристу Георгию Владимировичу Иванову (1894-1958), с которым он был хорошо знаком по Дому искусств, было неизменно настороженным; см., напр., приводимые в мемуарах Терапиано советы Ходасевича: "Особенно опасайтесь Георгия Иванова. Не старайтесь заводить с ним близких отношений, иначе вам рано или поздно не миновать больших неприятностей... Он горд, вздорно обидчив, мстителен, а в своей ругани - убийственно зол" (Терапиано. С. 110). После "литературно-бытового" инцидента, описанного в тех же мемуарах Терапиано (с. 115), Г. Иванов выступает с резкой статьей, саркастически названной "В защиту Ходасевича", где он пишет о поэзии Ходасевича: "Как холоден и ограничен, как скуден его внутренний мир! Какая нещедрая и непевучая "душа" у совершеннейших этих ямбов. О да, Ходасевич "умеет рисовать"! Но что за его уменьем? Усмешка иронии или зевок смертной скуки..." (ПН. 1928. 8 марта); ср. в дневнике В. Н. Буниной от 8 января 1929 г.: "О Ходасевиче он (Г. Иванов. - Коммент.) сказал: он умен до известной высоты, и очень умен, но зато выше этой высоты он ничего не понимает" (Устами Буниных. Т. 2. С. 195). Ходасевич печатно отвечает на выпад Иванова через два года в связи с его скандальной рецензией на произведения В. Сирина-Набокова (Числа. 1930. No 1. С. 233- 235): "Мы бы, впрочем, и не снизошли до спора с Г. Ивановым, статейка которого, наполненная непристойной бранью по адресу Сирина, подсказана причинами, слишком хорошо понятными литературным кругам. От изложения этих причин мы избавим наших читателей, но заметим вот что. Во главе большинства эмигрантских изданий стоят деятели политические, не всегда осведомленные по части мелких литературных дел.

   Писатели, вроде Г. Иванова, этим нередко пользуются, чтобы в своих статейках делать "политику", сводить личные счеты и т. п." ("Числа" // В. 1930. 27 марта). Г. Иванов в том же году откликается насмешливой статьей "К юбилею В. Ф. Ходасевича" (Числа. 1930. No 2/3. С. 311-314), подписанной псевдонимом А. Кондратьев, который, по свидетельству Г. П. Струве, вскоре стал в русском Париже "секретом Полишинеля" (Струве Глеб. Дневник читателя. Г. Иванов, В. Ходасевич и А. Кондратьев // Русская мысль. 1969. 30 января; см. также: Струве Глеб. В. Ходасевич и Георгий Иванов // Новое русское слово. 1973. 15 июля). Формальное примирение Ходасевича с Ивановым произошло по инициативе Ю. Фельзена в феврале 1934 г. (см.: Терапиано. С. 123-124). Позже Ходасевич рецензировал книгу стихов Иванова "Отплытие на остров Цитеру" (Париж, 1937): "Характерны для Георгия Иванова заимствования у других авторов, а в особенности - самый метод заимствований. <...> Георгий Иванов заимствует < ... > стиль, манеру, почерк, как бы само лицо автора - именно то, что повторения не хочет и в повторении не нуждается <...> И в то же время <...> в его стихах чувствуется нечто незаимствованное, неповторимое, действительно данное ему свыше. <...> Я говорю о замечательном, о непогрешимом вкусе, с которым исполнено решительно все, что написано Георгием Ивановым в стихах. Больше того: если те поэты, которые послужили ему первоисточниками, порой, в тяжком труде самообретения и самовысказывания, невольно погрешают против изящества, - Георгий Иванов, как бы лишенный их творческого смятения, имеет время их как бы исправить. <...> Противореча, быть может, себе самому, я бы даже решился сказать, что не изменяющее Иванову чувство изящного почти возмещает ту самобытность, ту поэтическую первозданность, которой ему недостает. <...> По-видимому, там, где это чувство столь тонко развито, сама собой возникает поэзия, а за поэзией сама собой начинается личность поэта. Быть может, Георгию Иванову надо сделать лишь какое-то усилие, чтобы ее высвободить" ("Отплытие на остров Цитеру" // В. 1937. 28 мая). Значительно позже, оценивая изменение своей поэтики на рубеже 40-50-х годов, Иванов писал Р. Гулю: "Не хочу иссохнуть, как иссох Ходасевич" (Иванов Георгий. 1943-1958. Стихи. Нью-Йорк, 1958. С. 11).

  

   С. 414. ...зам Лас-Каз... - Зал Социального музея на улице Лас-Каз, 5, где в 30-е годы постоянно проводились разнообразные эмигрантские собрания; в пред