Плеханов Георгий Валентинович - Экономическая теория Карла Родбертуса - Ягецова

лен на производство материальных предметов потребления. Судья, занимающийся охранением существующего в обществе правового порядка, косвенным образом способствует, конечно, производству материальных продуктов. За эту деятельность он имеет, разумеется, полное право требовать известного вознаграждения. Но предметом непосредственных его занятий является право, а не фабричный или земледельческий труд. И если нельзя сказать, что рабочие принимают участие в деятельности судьи, обеспечивая ему материальные средства существования, то и, наоборот, нельзя утверждать, что судья участвует в производстве материальных предметов, занимаясь охранением правового порядка. "Необходимая взаимная связь различных общественных функций составляет, - говорит Родбертус, - гораздо более широкое понятие, чем понятие о разделении труда, направленного на добывание материальных предметов".

   Но если все "хозяйственные блага" стоят труда, то под этим последним нужно понимать не только ту непосредственную работу, которая делает материал годным для потребления. С теми орудиями труда, которыми снабдила его природа, то есть с органами своего тела, человек ушел бы очень недалеко, так как органы эти слишком слабы для успешной борьбы за существование. Поэтому с самых первых шагов своего культурного развития он вооружается искусственными орудиями, для приготовления которых он должен, разумеется, затратить известное количество сил и времени: они также стоят ему труда. Каждый приготовленный не голыми руками продукт будет стоить, следовательно, во-первых, труда, с помощью которого орудия производства были употреблены в дело, а во-вторых, - той работы или, вернее, известной части той работы, которая нужна была для выделки самих орудий производства. Если данное орудие могло служить для выделки одного только предмета, который мы назовем х, то стоимость его целиком перенесется на этот предмет. Если же с помощью нашего орудия можно произвести не один, а несколько, - например, хоть десять, - таких предметов, то на каждый из них в отдельности перенесется только одна десятая часть стоимости орудия. Таким образом стоимость каждого из них будет равняться, во-первых, десятой части стоимости орудия, к которой нужно прибавить, во-вторых, труд, затраченный на приведение орудия в действие во время производства. Если мы этот труд обозначим через m, а труд, необходимый для приготовления орудия, через п, то у нас получится следующая формула стоимости нашего предмета:

  

  

   До сих пор мы предполагали, что имеем дело с человеком, ведущим совершенно изолированное хозяйство. Для простоты примера было допущено, что трудящийся сам выделывает необходимые для него орудия и сам же подвергает существующий в природе материал всем последовательным видам обработки. Но известно, что таких Робинзонов в действительности не существует. Уже на самых низших ступенях развития человеческих обществ в их среде замечается известное разделение труда, делающее возможной кооперацию нескольких производителей. Затем появляется частная собственность, обнаруживаются имущественные неравенства, земля и орудия производства скопляются в руках высших сословий. Спрашивается, не вносит ли этот ход развития человеческих обществ каких-либо ограничений в то положение, что "все продукты стоят труда и только труда"? Если это положение верно для человека, ведущего изолированное хозяйство, то не возникают ли, с течением времени, какие-нибудь другие элементы, которые рядом с трудом входили бы составною частью в стоимость продуктов? Известно, что этот вопрос был поводом ожесточенных споров между различными школами экономистов. Каждая из них отвечала на него по-своему и каждая утверждала, что она развивает лишь учение Адама Смита об этом предмете. И нужно сознаться, что Смит выражался по этому поводу так сбивчиво и неопределенно, что действительно мог поддерживать своим авторитетом самые противоположные мнения.

   По словам Родбертуса, вышеприведенная "истина не изменяется ни вследствие разделения труда, ни вследствие того, что людям удается, с течением времени, с меньшим количеством усилий производить большее количество продуктов" {"Zur Beleuchtung etc.", S. 71.}.

   Разделением труда обусловливается лишь то обстоятельство, что над производством каждого данного продукта трудится уже не одно, а несколько лиц. Продукт стоит, в таком случае, труда всех тех рабочих, через руки которых он проходил на различных стадиях его приготовления. Если к труду этих работников прибавить ту часть стоимости, которую утратили употреблявшиеся ими орудия, то мы получим полную стоимость данного продукта. А так как орудия производства, в свою очередь, "стоят труда и только труда", то мы должны признать, что теперь - как и в изолированном хозяйстве - в стоимость продуктов не входит никаких элементов, кроме человеческой работы.

   Точно также не изменяется сущность дела и с возникновением частной собственности на землю и капиталы. Оно ведет лишь к тому, что производители не трудятся более для себя, но работают на землевладельцев и капиталистов. Поэтому и продукт труда принадлежит уже этим последним, между тем как рабочие получают, если они пользуются личной свободой, известное вознаграждение в виде заработной платы. Но продукты не перестанут быть результатом их труда и только их труда. Конечно, землевладельцы и капиталисты могут и сами принимать участие в труде их работников, и тогда продукты будут результатом, между прочим, и их труда. Но они выступят, в таком случае, уже в качестве работников, а не в качестве капиталистов и землевладельцев. Продукты будут результатом "их труда, а не почвы их или капиталов" {"Zur Beleuchtung", S. 71.}. Словом, все, что составляет доход собственников, поземельная рента и прибыль на капитал, представляет собою такой же продукт труда, как и заработная плата.

   "Все передовые экономисты согласны между собою в этом отношении, - говорит Родбертус, - хотя они и держатся различных взглядов на правомерность существования ренты и прибыли". Даже Бастиа и Тьер признают, что рента и прибыль составляют продукт труда. Но, по мнению этих последних, каждый поземельный собственник представляет собою именно то лицо, - или наследника того лица, - которое впервые расчистило данный участок земли и сделало его годным для обработки. Точно также и в капиталистах видят они лиц, собственным трудом приготовивших те средства производства, которые употребляются ныне в дело рабочими. В этом пункте, - равно как и в вопросе о том, не являются ли рента и прибыль несколько преувеличенным вознаграждением за когда-то сделанную работу, - и лежит, по мнению Родбертуса, начало всех споров и несогласий между "передовыми экономистами".

   Если разделение труда и переход его орудий и объектов в руки высших сословий не могли поколебать вышеприведенной "теоремы", то возрастание производительности труда еще менее способно принести с собою какие-нибудь новые элементы стоимости. Единственным результатом увеличения плодородности почвы или прогресса промышленной техники может быть лишь уменьшение затраты труда, необходимого для производства земледельческих или фабричных продуктов.

   "Но никогда, - говорит Родбертус, - хлеб, выросший на более плодородной почве, не будет продуктом чего-либо другого, кроме труда; никогда не может он быть назван - с экономической точки зрения - продуктом самой почвы или землевладельца, как такового". То же нужно помнить и относительно фабричных продуктов. С экономической точки зрения было бы невозможно сказать, что производимые ныне с меньшими, чем прежде, затратами труда фабрикаты являются отчасти продуктом действующей в машинах естественной силы или продуктом предпринимателя, как такового. И до и после введения машин фабричные изделия являются продуктами труда: в первом случае большего, во втором - меньшего его количества.

   Связанное с употреблением машин возрастание количества продуктов, производимых работником в единицу времени, дает нам только понятие о роли и значении производительности труда в экономической истории общества, но ни на йоту не ограничивает правила, по которому "все предметы потребления стоят труда и только труда".

   Если "в истории возникновения предметов потребления нет, кроме труда, других элементов, которые можно было бы рассматривать с точки зрения стоимости этих предметов", то мы имеем право предположить, что труд является единственной нормой, регулирующей обмен продуктов на рынке. Иначе сказать, мы имеем все основания согласиться с Рикардо, утверждавшим, что меновая стоимость предмета "или количество всякого другого предмета, на которое он обменивается, зависит от сравнительного количества труда, необходимого на его производство" {Сочинения Давида Рикардо, выпуск I, стр. 1.}. Правда, так называемая рыночная цена предметов постоянно колеблется под влиянием изменений в спросе и предложении, но она стремится, по крайней мере, совпасть с "естественной ценою" предметов, которая определяется количеством труда, необходимого на их производство. Совершенно в духе Рикардо, Родбертус замечает, что это тяготение рыночной цены обусловливается конкуренцией предпринимателей. В самом деле, если бы в какой-нибудь отрасли производства предпринимателям удалось получить, в обмен за свои продукты, количество предметов, стоившее большего труда, чем стоили им собственные изделия, то это было бы равносильно увеличению их прибыли. Каждый, располагающий свободным капиталом, поспешил бы употребить его в "дело" именно в этой, более выгодной отрасли производства. Тогда предложение ее продуктов превысило бы спрос их на рынке; упала бы их рыночная цена, а вместе с нею и прибыль предпринимателей, и меновая стоимость предметов снова стала бы в зависимость единственно "от количества труда, необходимого на их производство". В том случае, когда рыночная цена предметов упала бы слишком низко, то есть, если бы в обмен за них стали давать количество других предметов, стоившее меньшего труда, чем стоили они сами, произошло бы явление обратное вышеописанному. Производство этих продуктов сделалось бы, сравнительно, невыгодным, предприни-матели стали бы переводить свои капиталы в другие более прибыльные отрасли промышленности, и рыночная цена этих продуктов, вследствие уменьшения предложения, снова поднялась бы до надлежащего уровня. Так, подобно маятнику, вечно колеблется рыночная цена продуктов то в ту, то в другую сторону, никогда, быть может, не совпадая, но всегда стремясь совпасть с точкой покоя, т. е. с "естественной" их ценою. Таково общее правило. Но известно, что на всякое правило есть исключения. "В частностях, т. е. в каждом данном ремесле и на каждой данной ступени разделения труда, продукты не всегда могут обмениваться, - говорит Родбертус, - на точном основании заключающегося в них количества труда" {"Zur Erkenntnis etc.", S. 130.}. Эти отклонения от нормы вызываются, по его мнению, двумя причинами:

   1) тем, что прибыль капиталистов "имеет, по крайней мере, тенденцию сделаться равной во всех предприятиях";

   2) тем, что меновая стоимость продуктов данного рода определяется количеством труда, необходимого на их производство в тех именно предприятиях, которые вынуждены работать при наименее благоприятных условиях.

   Остановимся сначала на первой из этих причин. Читателю известно, как определяется уровень прибыли промышленных предприятий: сумма так называемого чистого дохода делится на общую сумму предпринимательского фонда. Если фабрикант затратил на свое предприятие 100.000 рублей и получил 20.000 руб. чистого дохода, то прибыль будет равняться пятой части его капитала, или, иначе сказать, он получит 20% прибыли на свой капитал. Предположим теперь, что два предпринимателя "работают" в двух различных отраслях промышленности. Допустим также, что каждый из них "дает работу" одинаковому числу "рук" и что "руки" эти затрачивают в течение рабочего дня одинаковое количество труда в каждой из этих отраслей промышленности. Тогда один из элементов общей стоимости продуктов - труд непосредственно занятых в производстве работников - будет также одинаков в обоих предприятиях. Если мы предположим, кроме того, что каждый из наших предпринимателей употребляет машины одинаковой стоимости и одинаковой прочности, то в обоих предприятиях на продукт перенесется одинаковая стоимость с орудий труда. Но в обществах, основанных на разделении труда, существует еще третий элемент меновой стоимости продуктов: стоимость материала, из которого они приготовляются. Мы говорили выше, что первоначальный материал дается человеку самой природой и потому не может быть рассматриваем с точки зрения стоимости. Поэтому мы просим читателя обратить внимание на то, что теперь речь идет уже не о первоначальном материале. Известно, что при разделении общественного труда один и тот же предмет является продуктом по отношению к одной отрасли производства и материалом по отношению к другой. Каменный уголь, например, может назваться продуктом труда рабочих, добывающих его в шахтах, и материалом - по отношению к рабочим газовых заводов; полотно есть продукт труда ткача, материал для труда швеи и т. д., и т. д. Мы знаем также, что при современных общественных отношениях переход продуктов из одной отрасли производства в другую, т. е. с одной ступени обработки на другую, более высокую, "представляет собою длинную цепь передач и отчуждений собственности, совершаемых при посредстве денег". Чем больше ступеней обработки прошел известный продукт, тем он дороже, потому что тем большее количество труда он, по выражению Родбертуса, "в себе заключает". Если взятые нами для примера два предпринимателя нуждаются в материале различной степени обработки, то и стоимость этого материала будет неодинакова: одному из них придется заплатить за него, положим, 50.000 руб., другому - 100.000 или более. Разумеется, стоимость материала перенесется на продукт и составит, рядом с двумя указанными выше, третий элемент его меновой стоимости. Благодаря неодинаковым затратам на материал, валовой доход наших предпринимателей будет, следовательно, неодинаков. Первый выручит меньшую, второй большую сумму за свой продукт. Что же касается чистого дохода, то на него стоимость материала не может оказать влияния, если только продукты обмениваются сообразно "количествам труда, необходимого на их производство". В самом деле, ни материал, ни орудия труда не создают новой стоимости. Ее создает только живой человеческий труд. Стало быть, секрета чистого дохода мы должны искать в труде занятых производством продуктов рабочих. И действительно, ларчик открывается именно с этой стороны. Чистый доход предпринимателей обязан своим существованием единственно тому, что рабочие получают, в виде заработной платы, стоимость значительно меньшую, чем та, которую они создают своим трудом и прибавляют, таким образом, к стоимости материала. Ниже мы еще вернемся к этому предмету, а теперь обратим внимание на "барыши" наших предпринимателей. Каждый из них "дает работу" одинаковому числу "рук". Каждый удерживает, при равной продолжительности и интенсивности работы и равной заработной плате в обоих предприятиях, одинаковую часть стоимости произведенных этими "руками" продуктов. Чистый доход их будет, следовательно, одинаков. Но один из них должен был сделать бóльшие затраты на материал, чем другой. Поэтому равный в обоих предприятиях чистый доход не будет стоять в одинаковом отношении к общей сумме издержек каждого из наших предпринимателей. Он будет составлять, положим, четвертую часть издержек одного и только пятую часть издержек другого предпринимателя, которому пришлось употреблять в дело более дорогой материал. Первый получил 25% прибыли на затраченный им капитал, между тем как второму удается "заработать" только 20%. Но какой же предприниматель согласится затрачивать свой капитал в менее выгодной отрасли промышленности? Разумеется, никакой, если только не существует законодательных постановлений, стесняющих переход от одного занятия к другому. Поэтому Родбертус и полагает, что меновая стоимость продуктов не всегда "зависит от сравнительного количества труда, необходимого на их производство". Продукты тех отраслей производства, которые обрабатывают более дорогой материал, всегда должны, по его мнению, продаваться по цене, несколько превышающей эту норму. И это отклонение от общего правила должно быть достаточно для того, чтобы во всех отраслях промышленности отношение чистого дохода к общей сумме издержек предприятия было одинаково или, другими словами, чтобы уровень прибыли стоял на одной высоте.

   Перейдем теперь ко второму из указанных Родбертусом ограничений общего закона меновой стоимости.

   Увеличение спроса на продукты известного рода вынуждает, конечно, к расширению производства этих продуктов. При этом может случиться, что добавочное их количество потребует большей затраты труда, чем нужно было прежде для производства равного ему количества этих продуктов.

   По мнению Родбертуса, стоимость всех находящихся на рынке продуктов этого рода должна возрасти пропорционально увеличению трудности производства добавочного их количества. Так, например, Рикардо утверждал, что с развитием общества производство земледельческих продуктов может расширяться только на счет худших участков земли. Если бы он был прав, то меновая стоимость хлеба постоянно возрастала бы, в зависимости от большей трудности производства его на менее плодородных участках. Вследствие этого, хлеб, снятый с лучших участков, приобрел бы стоимость, несколько превышающую количество труда, затраченного на его производство. Другими словами, при обмене этого хлеба, например, на фабричные продукты, за него давали бы количество этих продуктов, стоившее большего труда, чем стоит он обладателю плодородного участка. Но если за продукт трех дней труда на лучшем участке дают продукт четырех дней фабричного труда, то один день фабричного труда создает стоимость, равную только трем четвертям дня работы на названном участке. Таким образом, "нарушение общего закона меновой стоимости но отношению к какому-нибудь продукту оказывает обратное действие на стоимость тех продуктов, на которые этот продукт обменивается".

   Но этим исключениям не нужно придавать преувеличенного значения. "Они доказывают только, что общий закон меновой стоимости применим не во всех частных случаях, но не опровергают его верности в общем" {"Zur Erkenntnis". S. 132.}.

   Частные отступления уравновешивают друг друга, и меновая стоимость предметов не перестает "зависеть от сравнительного количества труда, необходимого на их производство". Нельзя, например, утверждать, - как это, не без задней мысли, делали некоторые экономисты, - что меновая стоимость всякого продукта несколько превышает количество затраченного на его производство труда. Такого рода превышение возможно, по мнению Родбертуса, только в частных случаях. "Делаясь общим правилом, - говорит он, - оно тем самым потеряло бы всякое реальное значение". На кого падало бы это повышение меновой стоимости предметов? В обществе, основанном на разделении труда, потребители одних продуктов являются в то же время производителями других. В случае предположенного общего возвышения меновой стоимости предметов производители продавали бы свои продукты по той же возвышенной цене, по какой покупали бы продукты всех других отраслей производства. Положенное в один карман они вынимали бы из другого, и само собою разумеется, что такого рода упражнения так же не увеличили бы стоимости всех продуктов, как не увеличивает разности прибавка одного и того же числа к уменьшаемому и вычитаемому.

   Но все это до такой степени просто и ясно, скажет читатель, что едва ли стоило останавливаться на этом; еще более странно считать такое простое и очевидное для всех положение краеугольным камнем какой-то новой теории, которая должна будто бы исправить ошибки прежних экономистов. Все это, действительно, очень просто и очень ясно, ответим мы, с своей стороны. Но так уже исстари ведется, что все как нельзя более ясные научные истины подвергаются оспариванию, как только они становятся в противоречие с интересами сколько-нибудь влиятельных классов общества. Недаром же говорят, что математические аксиомы обязаны своею общепризнанностью единственно тому обстоятельству, что они не затрагивают ничьих интересов. А так как вопрос о меновой стоимости очень недвусмысленным образом касается интересов предпринимателей, то, разумеется, не могло быть недостатка в ученых, готовых оспаривать самые неоспоримые истины экономической науки. За примером, как говорится, ходить недалеко. Тот самый Германн, которого профессор Адольф Вагнер относит к числу самых выдающихся немецких экономистов {См. "Zeitschrift für die gesam. Staatswissensch.". S. 203.}, утверждал, что обыкновенно продукты обмениваются на продукты большего количества труда, чем то, которое нужно было на их производство" (!). И такие "теории" стоимости не только не вызывали гомерического хохота, но выдавались за последнее слою экономической науки, и авторы их до сих пор, как читатель видит на примере Германна, пользуются почетом со стороны "благодарного потомства". Родбертус взял на себя труд напомнить экономистам учение Рикардо о меновой стоимости. Он понял, что, пока этот вопрос не будет выяснен окончательно, невозможно будет сколько-нибудь научное обоснование учения о распределении. Поэтому он и направил свои усилия прежде всего на доказательство того положения, что "все предметы потребления стоят труда и только труда". Этою "теоремой" начинается первое, вышедшее еще в 1842 году, его сочинение - "Zur Erkenntnis unserer staatswirthschaftlichen Zustände". И эта "теорема" одна уже показывает в нем истинного ученика и последователя Смита и Рикардо.

  

  

   Если "все предметы потребления стоят труда и только труда", то весь национальный доход обязан своим существованием труду работников. Как же объяснить, - спрашивает Родбертус, - то обстоятельство, что в современном обществе часть национального дохода достается лицам, пальцем не пошевельнувшим для его производства? Известно, что есть много, даже целые классы лиц, не принимающих участия в производстве материальных продуктов. Судьи, врачи, писатели, учителя и т. д., и т. д. получают известное количество предметов потребления, произведенных без всякого с их стороны участия и составляющих, следовательно, продукт труда других членов общества. Правда, доход этих лиц является результатом того, что называется "производным распределением продуктов". Они получают его, в виде вознаграждения за свои услуги, от других лиц, принимающих участие в "первоначальном распределении продуктов". Но как происходит это последнее? Не видим ли мы, что лица, не принимавшие никакого участия в производстве и не оказавшие никаких услуг ни целому обществу, ни отдельным его членам, получают, тем не менее, часть национального дохода? Здесь предъявляет на нее свои права землевладелец, весь труд которого состоял в том, что он подписал контракт, заключенный им со своим арендатором. Там капиталист - не менее легким путем - получает проценты на деньги, положенные им в банк или отданные взаймы частным лицам. Предприниматель может поручить ведение всего своего дела управляющему, и, тем не менее, он будет получать доход, в виде прибыли на затраченный в производство капитал, даже в том случае, если капитал этот не составляет его собственности. Он может занять его у другого лица и получать прибыль, отдавая капиталисту часть ее, в виде процента. Конечно, лица эти могут заниматься весьма полезными для общества делами, могут облагодетельствовать своих сограждан тем или другим научным открытием или изобретением. Но доход свой они получают вовсе не в виде вознаграждения за эти возможные услуги. Они не потеряли бы своих прав на него даже в том случае, если бы стали вести совершенно праздный образ жизни.

   Что же дает этим лицам право на их доход, который, - называется ли он поземельною рентою, прибылью или процентами на капитал, - всегда представляет собою продукт труда других членов общества? И что заставляет трудящихся членов общества передавать продукты их работы своим праздным согражданам, не получая от них никакой полезной услуги? "Ответ на эти вопросы есть теория ренты вообще, т. е. прибыли на капитал, и поземельной ренты" {"Zur Beleuchtung", S. 75.}, - говорит Родбертус.

   Разумеется, предшественники Родбертуса в экономической науке, равно как и современные ему школы, также должны были столкнуться с этими вопросами и искать того или другого их решения. Но каждая из школ отвечала на них различным образом, и каждая ошибалась, по мнению нашего автора, в том или другом отношении. Английская школа осталась более всех других верною "тому великому положению Смита, что все предметы потребления являются результатом труда". Рикардо целиком принимает это положение и признает, что поземельная рента и прибыль представляют собою продукт труда, и притом труда не тех лиц, которые пользуются ими как доходом. Но, обстоятельно трактуя вопрос о поземельной ренте, он "слишком поверхностно касается принципа прибыли". Она существует, по его мнению, уж в самые ранние эпохи общественного развития. "Первоначально, - говорит он, - когда приступают к земледелию, почва приносит только заработную плату и прибыль". Он пытается объяснить происхождение прибыли, называя ее "вознаграждением за сбережение капитала". Но, по справедливому замечанию Родбертуса, это может назваться лишь более или менее удачным сравнением, но никак не объяснением. Некоторые же из последователей Рикардо смешали прибыль с процентом на отданный в заем капитал, между тем как, в сущности, это два совершенно различных понятия.

   Процентом называется та часть прибыли, которую предприниматель отдает лицу, ссудившему ему необходимый для ведения дела денежный капитал. Но откуда же берется самая прибыль, откуда получает предприниматель возможность уплачивать проценты своему заимодавцу? Вопрос остается открытым, и если Рикардо давал на него весьма неясный ответ, то школа Сэя совершенно запутала дело. Она отрицала, что доход поземельных собственников и капиталистов представляет собою продукт труда. По ее мнению, доход этот обязан своим существованием "производительным услугам" заключающихся в почве и капитале естественных сил. Но, совершенно неожиданно для нее самой, школа Сэя дала своей теорией новое оружие в руки французских социалистов. "Если поземельная рента и прибыль являются результатом действия естественных сил, - говорили социалисты, - то справедливо ли обращать эти силы в собственность частных лиц? Не разумнее ли было бы передать их в обладание всего общества?" Довод их был неотразим, и, чтобы поправить дело, принимавшее неприятный для экономистов оборот, Баста дал в своих "Гармониях" новые ответы на поставленные выше "проклятые вопросы". Он соглашается, что поземельная рента и прибыль составляют продукт труда, но старается уверить своих читателей, что каждый из этих видов дохода создается трудом именно тех лиц, которые его получают, или их предков. Ту же карту передергивает и Тьер в своей книге "О собственности". "Мой ответ на вышепоставленные вопросы, - говорит Родбертус, - заключает в себе новую, отличную от трех предшествующих, теорию".

   "Во все времена, с тех пор как появилось разделение труда, с ним было связано два явления, которыми объясняется возникновение поземельной ренты и прибыли на капитал, или ренты вообще", - продолжает он, переходя к изложению этой теории. Первое из них было экономического характера и относилось к производству продуктов; второе стояло в связи с их распределением и носило поэтому правовой характер. Остановимся сначала на первом.

   На самых низких ступенях общественного развития производительность труда так незначительна, что продуктов его едва хватает на поддержание жизни самих трудящихся. Тогда продукт, по необходимости, должен всецело принадлежать самим трудящимся. Ни один член общества не может жить в праздности или взяться за какое-нибудь занятие, не имеющее в виду удовлетворения самых первых, самых насущных потребностей человека. Так, например, каждый член охотничьего племени добывает своим трудом не более того, что необходимо для поддержания его собственного существования и, разумеется, его семьи. Поэтому в охотничьем племени немыслимо появление людей, не занимающихся материальным трудом. Такие люди умерли бы с голоду, и, при всем желании, общество не могло бы обеспечить им сколько-нибудь сносное существование. Но предположим, что производительность охотничьего труда вдруг возросла в два или три раза. Тогда каждый охотник мог бы добывать средства существования не только для себя одного, да и еще для одного или двух членов племени. Этим была бы создана экономическая возможность существования ренты, которая, по терминологии Родбертуса, есть не что иное, как "доход, получаемый кем-либо в качестве собственника без всякого труда с своей стороны". Увеличение производительности труда представляет собою необходимое условие возникновения ренты. Последняя "возможна только тогда когда занятые в производстве работники создают своим трудом более того, что нужно для поддержания их существования" {"Zur Erkenntnis", S. 67.}. Но охотничий труд никогда не может достигнуть такой степени производительности. Только переход к земледелию избавляет людей от необходимости тратить все свое время и все свои силы на удовлетворение насущнейших своих потребностей. Конечно, земледелие, в собственном смысле этого слова, доставляет только сырой материал. Его продукты должны подвергнуться дальнейшей обработке, чтобы годиться для потребления. И, чтобы возможно было возникновение ренты, производительность труда должна возрасти также и в тех отраслях производства, которые занимаются обработкою доставляемого земледелием сырья. Что же касается предметов не первой необходимости, то возрастание производительности труда изготовляющих их лиц не составляет необходимого условия существования ренты. Если каждый занятый производством предметов первой необходимости работник может обеспечить средства существования не только самому себе, но и еще двум лицам, то ничто не мешает этим последним посвятить себя изготовлению предметов роскоши. Обладатели предметов первой необходимости отдадут им излишек своих продуктов в обмен за изделия роскоши, и такой обмен может состояться даже в том случае, если количество этих изделий будет весьма ограничено. Если же излишек продуктов первой необходимости скопится в руках немногих собственников, то они получат полную возможность содержать целые полчища совершенно непроизводительной челяди.

   Чем более возрастает производительность труда, чем большее число членов общества может быть избавлено от необходимости материального труда, - тем большее число их может посвятить себя другим родам деятельности. Отсюда видно, как тесно связаны все сферы общественной жизни с экономическим прогрессом. "Чем выше производительность труда, тем пышнее может развиться умственная и художественная деятельность нации; чем ниже первая, тем беднее вторая".

   Но возрастание производительности труда в свою очередь обусловливается его разделением. До разделения труда человеческая деятельность ограничивается захватом тех предметов потребления, которые предлагает сама природа: собиранием дикорастущих плодов или охотой. Производство, в истинном смысле этого слова, земледелие и скотоводство становятся возможными лишь со времени разделения труда, с которым тесно связан весь экономический прогресс общества. В самом деле, человеческий труд может сделаться производительнее только путем улучшения способов производства и усовершенствования его орудий. Но никакое серьезное усовершенствование способов и орудий производства не мыслимо без разделения труда. "Именно это последнее было тою дверью, через которую человечество вышло на бесконечную дорогу своего экономического развития".

   Казалось бы, что возрастание производительности труда должно прежде всего послужить на пользу самим трудящимся. Если в результате известного количества труда является большее, чем прежде, количество продуктов, то естественнее всего было бы ожидать, что производители воспользуются этим для улучшения своего материального благосостояния для сокращения своего рабочего дня и т. д., и т. д. Так оно, по мнению Родбертуса, и было бы, если бы экономические успехи человечества не сопровождались возникновением некоторых правовых институтов, обуславливающих некоторые особенности в распределении продуктов.

   Сущность этих институтов сводится к следующему. Как только производительность труда поднимается на такую высокую степень, что трудящийся оказывается в состоянии производить более, чем нужно для поддержания его существования, то почва и капиталы переходят в собственность лиц, не принимающих непосредственного участия в производстве. Поэтому и продукты труда достаются уже не рабочим, а обладателям средств производства. Из общей суммы этих продуктов рабочие получают только часть, не превышающую того, что необходимо для поддержания их жизни. Остальная часть продукта поступает в полное распоряжение собственников и составляет их ренту. "Положение это кажется, с первого взгляда, до такой степени невероятным, - замечает Родбертус, - что может возбудить недоумение в читателях... Ведь написал же Тьер целую книгу в 400 страниц, чтобы доказать, что собственность основывается только на труде, что она настолько же законна, насколько законно присвоение трудящимся продуктов своего труда. И вдруг оказывается, что знаменитый писатель старался обосновать право собственности, ссылаясь на несуществующий факт! В конце концов выходит, что в своей книге Тьер только и делал, что побивал самого себя! Как несомненно то, что труд есть единственное разумное основание права собственности, что труд, говоря словами Тьера, не только должен лежать в основе собственности, но также определять ее меру и границы, так же неопровержимо и то обстоятельство, что всюду, где существует разделение труда, почва, орудия и продукты труда не принадлежат рабочим. Они составляют собственность последних только до разделения труда, т. е. до начала цивилизации. Земля, на которой снискивает свое пропитание первобытный охотник, составляет его собственность так же, как его лук, стрелы или убитое им животное. С появлением разделения труда такое правовое отношение трудящегося к средствам и продуктам производства немедленно прекращается. Оглянитесь вокруг себя! Где земля принадлежит работнику? Она принадлежит тому, кто не только не обрабатывал, но, пожалуй, никогда ее и не видал. Где принадлежит работнику капитал, т. е. материал и орудия его труда? Он получает их от другого лица, от собственника, и работает, таким образом, с помощью чужого капитала. Где, наконец, принадлежат рабочему продукты его труда? Никогда, во все продолжение процесса производства, начиная от обработки пашни, на которой он сеет клевер для корма овец, и кончая доставкой сукна потребителям, на всех ступенях производства, во время стрижки, пряденья шерсти, тканья и окрашиванья сукна, продукт не принадлежит работнику; он составляет собственность сначала землевладельца, а затем целого ряда предпринимателей, подвергающих его дальнейшей обработке. Трудящиеся над приготовлением продуктов рабочие получают заработную плату, которая есть нечто другое, чем продукт их труда. Только эта заработная плата и поступает им в собственность, - если они могут, по своему правовому положению, иметь собственность. В таком отношении к почве, капиталу и продуктам своего труда повсюду стоит современный работник, и это отношение становится тем более заметным, чем более развивается разделение труда и возрастает его производительность" {"Zur Beleuchtung", S. 79-80.}.

   Мы знаем уже, что Бастиа и Тьер не смущались современным положением работника. Они утверждали, что если земля и не принадлежит работнику в настоящее время, то она во всяком случае составляет собственность тех лиц или наследников тех лиц, которые впервые сделали ее доступной для обработки. Так же рассуждали они и о капитале. По их мнению, он перешел в обладание нынешних капиталистов в качестве наследства от тех лиц, труду которых он обязан своим существованием. Но Родбертус не придает низкой цены подобного рода положениям. "Я думаю, - пишет он во втором письме к Кирхману, - что в вас, мой дорогой друг, эти бессмысленные уверения всегда вызывали такое же отвращение, как и во мне. Как? Разве не происходит почти ежедневно обработка новой, девственной почвы, ее осушение и т. п.? Этот труд совершается не землевладельцем, а нанятыми рабочими, которые не получают, однако, ни малейшего права собственности на возделанную ими землю. Не возникают ли ежедневно новые капиталы, которые менее всего составляют продукт труда лиц, получающих на них право собственности? И как это могло случиться, что факт присвоения самими трудящимися первых обработанных участков земли и первых возникших по разделении труда капиталов, что этот предполагаемый факт навсегда сделал невозможным свое повторение? Неужели разумный правовой принцип присвоения трудящимися продуктов своего труда, неужели этот принцип только для того и явился нормой взаимных отношений первобытных производителей, чтобы затем уничтожить себя навсегда? Нет, мнение, по которому первоначально дело происходило не так, как теперь, исторически неверно и экономически невозможно. И прежде, с тех самых пор, как появилось разделение труда, землевладельцами и капиталистами были не те лица, которые расчистили почву и создали своим трудом капиталы. Землевладельцы и капиталисты никогда не были бы в состоянии одними только собственными силами расчистить почву и произвести капиталы" {Ibid., S. 81.}.

   С самых первых шагов культурного развития человечества действительность представляла, по мнению Родбертуса, далеко не те мирные картины, малеванию которых так охотно предаются многие экономисты. Всегда и везде, вслед за разделением труда, появляется эксплуатация человека человеком. "Одни повинуются и служат, другие повелевают и наслаждаются; одни работают, другие присваивают себе расчищенную землю, капиталы и продукты труда". Такой порядок вещей так же стар, как и "право, без которого немыслим был бы" экономический прогресс человечества. Только в среде незнающих разделения труда дикарей наталкиваемся мы на другие отношения между людьми. В охотничьем племени все свободны; лук, стрелы, все необходимые для охоты снаряды, равно как и убитая дичь, принадлежат еще самому охотнику. На этой ступени развития человеческих обществ еще невозможно сколько-нибудь продолжительное подчинение человека человеку. Связь родителей с детьми прекращается, как и в животных семьях, немедленно по достижении детьми физической зрелости. Побежденных неприятелей убивают, приносят в жертву или съедают. И весь этот порядок вещей обусловливается экономическою необходимостью. Когда производительность труда стоит на такой низкой ступени, что каждый трудящийся не может произвести более того, что необходима ему для поддержания его существования, тогда эксплуатация человека человеком экономически невозможна. Обращение побежденного врага в раба не приносит еще никакой выгоды победителю, поэтому последний должен или убить, или совершенно освободить своего неприятеля. Освобождение его было бы, однако, не в интересах победителя, так как борьба могла бы возгореться снова. Поэтому "охотничьи племена должны убивать своих побежденных неприятелей". Но вот общество подвигается несколько далее по пути своего культурного развития. Появляются земледелие и разделение труда, производительность его возрастает, и каждый трудящийся получает возможность производить сверх необходимою для него самого еще известный излишек. Тогда победителю уже невыгодно убивать своего врага. Он предпочитает обратить его в рабство, чтобы пользоваться излишком созданных его трудом продуктов. Успехи общества на поприще экономических усовершенствований влекут за собою прогресс в правовых отношениях, потому что порабощение все-таки должно быть признано смягчением нравов, в сравнении с убийством или антропофагией. "Развитие правовой идеи всегда шло рука об руку с экономической необходимостью".

   Мы видим таким образом, что "рабство возможно только у земледельческих народов". Но зато в среде этих народов оно находит себе самое обширное применение. По словам Родбертуса, история не может указать ни одного народа, у которого самые первые следы земледелия не были бы связаны с эксплуатацией слабых сильными, у которого "на долю одних не выпадал бы труд, на долю других - пользование его продуктами". Насилие является необходимым и потому неизбежным спутником экономического развития общества, одним из важнейших факторов его хозяйственного уклада. Экономический строй всех сколько-нибудь культурных народов есть продукт насилия, господства с одной стороны и подчинения - с другой. Древнейшие исторические памятники изображают дело именно таким образом, и даже в греческой философии заметно еще, по словам Родбертуса, влияние этого повсеместного явления. Наш автор цитирует то место из "Политики" Аристотеля, в котором последний говорит, что из "отношений мужчины к женщине и господина к рабу возникает первое хозяйство". У наших предков дело происходило совершенно подобным же образом. Оно не изменилось и в то время, "в котором можно уже исторически проследить зачатки современного национального богатства Германии". В доказательство Родбертус ссылается на знаменитые капитулярии Карла Великого de villis, то есть на те распоряжения последнего об устройстве и организации императорских вилл или хуторов, которые открывают собою, по словам Маурера, "новую эпоху" в истории крупного землевладения в Германии {См. "Einleitung zur Geschichte der Hof-Mark-Dorf und Stadtverfassung", S. 225.}.

   Таким образом оказывается, что и "первоначально" почва, капиталы и продукты труда не принадлежали самим рабочим. По мнению нашего автора, гораздо более согласно с исторической истиной обратное положение, то есть, вернее было бы сказать, что первоначально не только почва, капиталы и продукты труда, но и самые работники составляли собственность других, не трудящихся лиц. "Первоначальный вид эксплуатации человека человеком настолько же суровее современного, насколько рабство тяжелее для работника, чем договорные отношения его к предпринимателю" в современном обществе.

   Но предполагаемый школой Бастиа первоначальный вид отношений производителя к продуктам его труда, т. е. присвоение им этих продуктов невозможно и с экономической точки зрения. Каким образом могло произойти расчищение почвы, осушение ее, распашка, словом, все необходимые при переходе к земледелию работы? Разумеется, их не мог предпринять и исполнить изолированный работник. Последний едва может поддержать свою жизнь, влача жалкое существование дикаря-охотника. Его единичных усилий было бы недостаточно для расчистки и обработки почвы. Только основанное на разделении труда общество, "только социальный человек" может совершать чудеса экономического прогресса. Поэтому и обработка почвы и изготовление орудий труда могло быть предпринято лишь целыми группами людей, в среде которых уже появилось разделение труда. Но как возникли такие группы, - спрашивает Родбертус, - как происходило распределение занятий, разделение труда в их среде? Было ли оно следствием свободного договора, которым определялись бы способы коллективного производства, участие в нем каждого из членов общества и, наконец, справедливое, по понятиям того времени, распределение? Утверждать это, - говорит Родбертус, - было бы еще ошибочнее, чем считать поземельную собственность и капиталы продуктом труда их обладателей. "Как образованию государств не мог предшествовать общественный договор, так и экономическая организация народов не могла быть результатом свободного соглашения". Мы уже говорили выше, что весь культурный прогресс человечества стоит в тесной связи с возрастанием производительности труда. Мы говорили также, что достигнуть сколько-нибудь высокой степени может лишь разделенный труд. И разделение труда должно, в отличие от случайных меновых сделок первобытных дикарей, найти себе место в самом процессе производства. Продукт должен составлять результат кооперации нескольких производителей, приготовляющих его по частям. Необходимым следствием такой организации производства является правильный обмен продуктов между производителями, которые не могут уже удовлетворять своих потребностей продуктами своего индивидуального труда.

   Но это-то разделение труда - необходимая основа всего общественно-экономи-ческого процесса - "первоначально основывалось на принуждении и насилии". Впервые оно нашло себе место в той семье, в которой женщины и дети находились, в сущности, в рабском состоянии, не говоря уже о том, что рабы, в собственном смысле этого слова, являлись ее необходимою составною частью. Затем рабство, а с ним и насилие, развивалось далее, легло в основу всего античного хозяйства и, пройдя несколько переходных ступеней, смягчилось в средневековое крепостничество, доставившее необходимый контингент для образования "класса современных рабочих. Во все эти эпохи продукты разделенного труда и кооперации производителей не могли принадлежать самим трудящимся, потому что принадлежали господину. С мыслью о том, что единственным основанием собственности должен служить труд, случилось, по мнению Родбертуса, то же самое, что произошло со всеми социальными идеями. "Как только додумывается до них человечество, сейчас же находятся люди, которые в благородном или корыстолюбивом рвении, стараются доказать, что эти идеи лежат в основе всей истории общества. А между тем эти идеи только еще идут к своему осуществлению в будущем" {"Zur Beleuchtung", S. 85.}.

   Но Родбертус идет еще далее. Он утверждает, что средства производства и не должны были принадлежать рабочему. Они "и не будут никогда принадлежать ему как собственность, - по крайней мере, до тех пор, пока разделение труда будет существовать, развиваться, расширяться и опрокидывать над обществом рог изобилия своих чудесных сокровищ" {"Zur Beleuchtung", S. 85; см. также "Zur Erklärung und Abhülfe der Kreditnoth des Grundbesitzes". Th. II, S. 295.}. Осуществление такого порядка имущественных отношений, в котором каждый рабочий являлся бы собственником орудий и непосредственного продукта своего труда, встретило бы, по мнению нашего автора, непреодолимые технические препятствия. "Припомните, - говорит он, - знаменитый пример булавочного производства. Здесь между добыванием и обработкой металла, с одной стороны, и доставкой булавок потребителю - с другой, - продукт проходит через руки целого ряда производителей. Каждый из них нуждается в особых орудиях, которые, в свою очередь, изготовляются особыми производителями. Если признать, что непосредственный продукт труда должен принадлежать рабочему, то каждая булавка окажется собственностью всех рабочих, которые трудились над ее приготовлением. Каким же образом мог бы вступить в свои права каждый из этих собственников? Как пришлось бы делить между ними продукт их совокупных усилий? И что делал бы каждый рабочий, получивший в булавках свою долю общего продукта? Право собственности рабочих на орудия и непосредственные продукты их труда создало бы такую массу трудностей и замешательств, что оно было бы равносильно уничтожению разделения труда, а с ним и всего пышного здания современной цивилизации". "Нет, - повторяет Родбертус, - почва, капиталы и непосредственные продукты не должны принадлежать рабочим, как не принадлежали они им с тех пор, как существует разделение труда. В следующем "Письме" {Письмо это не появилось до сих пор в печати.}, в котором я буду говорить о собственности, я укажу на глубокое, провиденциальное значение, на телеологию этого явления. Мне удастся, я надеюсь, доказать, что если общество захочет установить справедливые имущественные отношения, оно все-таки не должно будет отдавать