Плеханов Георгий Валентинович - Экономическая теория Карла Родбертуса - Ягецова

чьи руки перешла отнятая у рабочих покупательная сила" {См. брошюру "Der Normal-Arbeitstag", перепечатанную в "Zeitschrift für die gesamte Staats-wissenschaft" 1878 года, Erstes u. zweites Heft, S. 345.}.

   Центром тяжести всей аргументации Родбертуса является, как видит читатель, учение его о заработной плате, как части национального дохода. Чтобы судить о верности его выводов, мы должны, разумеется, проверить основательность его посылок. Мы должны взвесить доказательства, приводимые им, во-первых, в пользу того положения, что производительность труда не только возрастала прежде, но возрастает и по настоящее время. Мы должны опросить себя, во-вторых, верно ли, что количество предметов потребления, поступающих в распоряжение рабочего класса, возрастало, по меньшей мере, не в той же пропорции, в какой увеличивалась производительность труда, а пожалуй и совсем осталось неизменным или даже упало?

   Раз будут доказаны эти два положения, то учение Родбертуса о заработном плате явится вполне законным выводом из них. Мы должны будем признать, что рассматриваемая, как часть национального дохода, заработная плата, действительно, падает, в том или другом отношении к возрастающей производительности труда. Посмотрим же, на чем основывал наш автор свои "предварительные положения". И прежде всего постараемся отделить в них несомненное от гадательного, аксиомы от гипотез, данные, твердо установленные классической экономией, от того, что нуждалось еще в доказательствах, будучи впервые высказано Родбертусом. Припомним учение Рикардо о том же предмете. Рикардо также признавал, что производительность труда не остается неизменной, но он допускал возможность ее возрастания далеко не во всех отраслях производства. Что касается фабричной обработки сырых произведений, то здесь постоянное увеличение производительности человеческого труда стоит, по его мнению, вне всякого оспаривания. Оно обусловливается "усовершенствованием машин, лучшим разделением и распределением труда и постоянно возрастающею ловкостью производителей". Не так смотрел Рикардо на земледелие. В основу его теории ренты легло убеждение в том, что производительность земледельческого труда в цивилизованных странах постоянно уменьшается, так как под влиянием возрастающего спроса в обработку поступают все менее и менее плодородные земли. Вследствие этого и цена земледельческих продуктов должна, по его учению, постоянно возрастать. А так как заработная плата должна быть достаточна "для доставления рабочим средств к существованию и к продолжению своего рода"; так как кроме того главным предметом потребления рабочих являются произведения почвы, то и содержание их должно с течением времени становиться дороже. Отсюда он делал тот вывод, что заработная плата, как часть продукта, стремится к повышению, прибыль же "имеет естественное стремление понижаться".

   Это учение Рикардо не имело, однако, ничего общего с оптимизмом Кари, полагавшего, что буржуазные общества сумеют под эгидой покровительственного тарифа соединить возрастание производительности земледельческого труда с увеличением заработной платы, как части продукта. Автор "Начал политической экономии" стоял, напротив, гораздо ближе к Родбертусу, хотя и пришел к совершенно другому выводу, чем этот последний. "Естественная цена труда возрастает, по мнению Рикардо, в соответствии с увеличением цены на пищу и на другие необходимые предметы; она падает в соответствии с понижением этой цены" {Сочинения Рикардо, выпуск I, стр. 55.}. Если бы, следовательно, ему было доказано, что производительность земледельческого труда возрастает, а не понижается, то он, совершенно в духе Родбертуса, сказал бы, что заработная плата, как часть продукта, "имеет стремление к понижению, а не к повышению". Но во время появления "Начал политической экономии" убеждение в том, что с возрастанием народонаселения производительность земледельческого труда постоянно уменьшается, было весьма распространенным. Многие из современных Родбертусу экономистов также принимали это положение за бесспорную истину. Милль, например, считал его "важнейшим законом в науке о народном хозяйстве". На него же опирался, в своих рассуждениях, и фон Кирхман, с которым вступил в полемику Родбертус. Высказывая противоположное мнение, наш автор расходился, следовательно, со школою Рикардо. Собственно говоря, его убеждение в том, что производительность труда возрастает также и в земледелии, было единственным пунктом, в котором его учение о заработной плате разошлось с учением экономистов-классиков. На этот спорный пункт ему, казалось бы, и нужно было направить все силы своей критики. Но мы сказали уже выше, что рядом со школой Смита - Рикардо развилась другая школа, имевшая своим родоначальником Ж. Б. Сэя и распавшаяся со временем на несколько различных направлений. Несмотря на свои разногласия, экономисты всех этих направлений сходились в том, что каким-то чутьем угадывали, сколько хлопот наделает буржуазии, впоследствии, учение Рикардо о меновой стоимости, о заработной плате, о распределении национального дохода и т. д. Поэтому они взапуски принялись дополнять и поправлять "односторонние" и "бессердечные" теории Рикардо. Одной из услуг, оказанных "учеными" этого пошиба "делу порядка", была, как замечает Маркс, бастиатовская "категория услуги". С своей стороны, и так называемая историко-реалистическая школа, эта немецкая разновидность "вульгарной экономии", немало способствовала искажению здравых политико-экономических понятий. Все это привело к тому, что при защите своих "предварительных положений" Родбертус должен был начать чуть ли не с азбуки хозяйственной науки. "По-видимому, - говорит он во втором "Письме к Кирхману", - мне нужно немедленно приступить к доказательству моих двух предварительных положений, чтобы непосредственно затем показать, в какой связи стоят они с вопросом о пауперизме и кризисах. Однако дело далеко не так просто! При вашем знакомстве с современным положением теории, вы прекрасно знаете, какое множество невыясненных понятий, какое множество научных предрассудков стоит в противоречии с основным пунктом моих воззрений. Ведь теперь оспаривается даже то, что заработная плата, вообще, должна быть рассматриваема как часть продукта! А до какой степени расходятся ходячие воззрения на природу и происхождение прибыли с основными положениями моей теории! В каком противоречии с нею находится господствующее учение о происхождении и возрастании поземельной ренты! Без преувеличения можно сказать, что весь метод, которому следовала до сих пор наша наука, затрудняет понимание положения, лежащего в основе моего объяснения экономических бедствий нашего времени" {"Zur Beleuchtung etc.", S. 25.}.

   Ошибочность и смутность господствующих в науке понятий обусловливается, по его мнению, прежде всего тем, что сама исходная точка рассуждений экономистов не соответствует характеру изучаемых ими явлений. Национальное хозяйство представляется им простым собранием частных хозяйств, не имеющих никакой органической связи между собою. Естественно поэтому, что индивидуум становится центром тяжести всех их рассуждений. Хозяйством и потребностями индивидуума, его капиталом и доходом ограничивается все поле зрения экономистов, и эта "атомистическая точка зрения" ведет их, по мнению Родбертуса, к целому ряду противоречий. "Вместо того чтобы исходить из признания того факта, что разделение труда связывает общество в одно неразрывное хозяйственное целое; вместо того чтобы объяснять отдельные общественно-экономические понятия и явления с точки зрения этого целого; вместо того чтобы понятия о национальном (общественном) имуществе, национальном производстве, национальном капитале, национальном доходе и его разделении на поземельную ренту, прибыль и заработную плату - эти общественные понятия - поставить во главе своих исследований и с помощью их объяснить положение и роль индивидуумов, - наука о народном хозяйстве поддалась влиянию индивидуалистических стремлений нашего времени. Она разорвала на клочки то, что, благодаря разделению труда, составляет одно социальное целое, что не может и существовать иначе, как целое; и от этих клочков, от экономической деятельности индивидуумов она старалась возвыситься до понятия о целом. Так, например, она положила в основу своих исследований понятие об имуществе отдельного лица, не подозревая даже, что имущество человека, связанного со своими ближними посредством разделения труда, существенно разнится от имущества индивидуума, ведущего изолированное хозяйство. Точно так же исходила она из понятия о ренте отдельного землевладельца, забывая, что понятие о поземельной ренте предполагает уже понятие о прибыли и заработной плате, и что обо всех этих понятиях мы можем говорит, имея в виду лишь современное общество и его доход, частями которого являются поземельная рента, прибыль и т. д." {"Zur Beleuchtung etc.", S. 25-26.}.

   Если бы экономическая наука не держалась этого ошибочного метода, она имела бы теперь, по мнению Родбертуса, совершенно другой вид и, конечно, гораздо дальше ушла бы вперед в своем развитии.

   Затронув вопрос о методе, Родбертус разошелся уже не только с "вульгарными экономистами", сомневающимися даже в том, что заработная плата представляет собою часть национального продукта. Он коснулся одного из слабых мест самой классической экономии.

   Конечно, Рикардо в несравненно меньшей степени заслуживал упрека в излишнем "атомизме", чем какой-нибудь правоверный "Freihändler vulgaris". Автор "Начал политической экономии" отлично понимал, что, несмотря на экономическую "войну всех против всех", производительный механизм современного общества связан в "одно неразрывное целое", в котором каждый работает на всех и все на каждого. Он не сказал бы, как это и до сих пор говорят некоторые экономисты, что современное общество есть "собрание индивидуумов и семейств", обменивающих между собою излишек своих продуктов. Выработанная же окончательно Рикардо теория распределения национального дохода легла потом в основу учения самого Родбертуса. Но экономисты-классики, не исключая и Рикардо, были до такой степени детьми своего времени, что не допускали даже и мысли о возможности существования экономических отношений, непохожих на буржуазные. Общественное хозяйство античных государств, организация производства и распределения в далеком будушем, даже жизнь первобытных, диких племен - представлялись им более или менее яркими копиями экономической жизни современной им Англии или Франции. Они допускали еще, что лэндлорды существовали не на всех ступенях общественного развития, но без капиталистов и пролетариев они не могли вообразить себе даже охотничьего племени. Они считали, - чтобы употребить выражение Родбертуса - "делом природы то, что было лишь делом истории". В своих сочинениях они часто приглашали читателя вообразить себе капиталиста-охотника, рыбака-рабочего и тому подобные, будто бы поясняющие дело примеры. Но само собою разумеется, что эта "Ur-Fischer-Methode", как называл ее Ланге, только затрудняла понимание господствующих в капиталистическом обществе отношений. Еще более затрудняла она - или, вернее, делала совершенно невозможным - понимание исторического значения капитализма, как одного из фазисов экономического развития человеческих обществ.

   Как человек, задавшийся целью "провести резкую черту различия между логическими и историческими категориями во всех частях экономической науки", Родбертус не мог не заметить указанной ошибки экономистов-классиков. Он понял, что хозяйственный строй всякого данного общества есть результат длинного процесса развития, и, как всякое "дело истории", изменчив не только в количественном, но и в качественном отношении. Он видел также, в каком направлении должны совершаться эти изменения. "Целый мир лежит между двумя понятиями: капитал сам по себе и капитал, составляющий частную собственность (Privatkapital)! - восклицает он в одном из писем своих к Вагнеру. - Чтобы выяснить себе существующее между ними различие, нужно припомнить античное общество, в котором люди (т. е. рабы) также принадлежали к капиталу частных лиц; затем нужно представить себе следующий всемирно-исторический период, в котором только земля и капиталы являются объектами частной собственности и в котором средства существования работников еще принадлежат к капиталу частных предпринимателей; наконец, нужно выяснить себе будущий период, в котором объектами частной собственности будут лишь предметы потребления, почва же и продукт национального производства, пока он не сделался еще доходом, составят собственность всего государства" {"Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft", S. 219-220.}. Только уяснивши себе различия в хозяйственной организации этих трех "следующих один за другим" периодов, можно, по мнению Родбертуса, увидеть совершенно ясно, что такое капитал сам по себе (или капитал в логическом смысле этого слова) и что такое капитал, составляющий частную собственность (или капитал в историческом смысле этого слова). Так как классическая экономия даже и не подозревала, что эти два понятия могут не совпадать между собою, то все ее исследования ограничивались только одним из названных всемирно-исторических периодов, именно современным, буржуазным периодом. Естественно было поэтому, что на многие явления этого периода она смотрела не так, как взглянул на них Родбертус, утверждавший, что он "слышит уже приближение новой эры". Считая "делом природы" то, что было лишь "делом истории", экономисты-классики не могли воспользоваться сравнительным методом, с помощью которого Родбертус надеялся выяснить характеристические особенности каждого из "всемирно-исторических периодов". Поэтому, когда наш автор пришел к вопросу о том, в каком же порядке должны быть расположены различные части экономической науки, он не мог признать удовлетворительным план, принятый его предшественниками. Современная политическая экономия казалась ему "простым учением о природе обмена". Это учение нужно было, по его мнению, отнести к первой части науки, выясняющей законы "производства, распределения и потребления продуктов" в современном обществе. За нею логически следовала бы вторая часть, "указывающая те опасности, которыми может угрожать обществу дальнейшее развитие его экономических отношений при сохранении нынешних правовых учреждений". Наконец, предметом третьей и последней части экономической науки должен был явиться вопрос о мерах, с помощью которых общество могло бы избежать этих опасностей.

   Всякий знакомый с сочинениями буржуазных экономистов знает, как мало задумывались они о мерах, могущих отвратить тревожившие Родбертуса "опасности". Они полагают, что меры эти должны находиться в ведении "исполнительной власти", которая, с своей стороны, не могла предложить ничего, кроме осадного положения и военной диктатуры. Правда, катедер-социалисты немало толкуют теперь об "обязанностях государства" по отношению к рабочему классу, но мы знаем уже, что наш автор называл предлагаемые ими меры "ромашкой, которая не может не только исцелить, но даже и облегчить социальный вопрос". Излишне прибавлять поэтому, что ни "вторая", ни "третья" части науки, в том смысле, как понимал их Родбертус, не находили себе места в сочинениях его предшественников. Самое "учение о природе обмена" понимали они далеко не так, как понимал их автор "Социальных писем к Кирхману". Мы видели уже, с какою горячностью нападал он на "атомистическую точку зрения" буржуазных экономистов. По его мнению, экономическая наука "должна была бы исходить из понятий о национальном труде и национальном имуществе, понимая под национальным или общественным трудом кооперацию всех единичных сил, связанных, путем разделения труда в одно неразрывное целое; под национальным имуществом - сумму всех единичных имуществ данной нации, также связанных в одно неразрывное целое благодаря потреблению плодов национального труда". Затем она должна была бы перейти к оценке влияния, оказываемого разделением труда на организацию национального производства. Она должна была показать, как при производстве любого продукта общественный труд подразделяется на добывание сырья, фабричную его обработку и наконец перевозку, и как, в свою очередь, эти большие отрасли национального производства дробятся на отдельные предприятия. Соответственно разделению общественного труда на добывание сырья и его обработку нужно было бы установить различие той части национального имущества, которая заключается в национальной почве, от той, которая представляет собою национальный капитал, т. е. продукт, предназначенный для дальнейшего производства и распределенный между различными предприятиями. Далее необходимо было бы сопоставить понятие о национальном капитале с понятием о национальном продукте, как о результате национального производства, полученном в течение определенного времени. Уяснивши себе понятие о национальном продукте, нужно было бы показать, как одна часть его идет на восстановление потребленного в производстве капитала, другая же - служит для удовлетворения непосредственных потребностей всего общества и отдельных его членов и в этом виде представляет собою национальный доход. От понятия об этом последнем оставался бы затем один только шаг до понятия о национальном богатстве, величина которого определяется степенью производительности общественного труда. "После этого анализа общих политико-экономических понятий и их взаимной связи нужно было бы,- прибавляет Родбертус, - показать, в какой зависимости стоят организация и ход национального производства, равно как и распределение его продуктов, от существующих в обществе правовых учреждений".

   Еще в первом своем сочинении наш автор совершенно верно заметил, что "правовая идея и экономическая необходимость издавна шли рука об руку" {"Zur Erkenntnis unserer staatswirthschaftlichen Zustände", 75, в примечании.}. Он поступил бы поэтому последовательнее, если бы постарался обнаружить связь между современными правовыми учреждениями, с одной стороны, и вызвавшею их к жизни экономическою необходимостью - с другой. От такого выяснения много выиграл бы им же самим поднятый вопрос о мерах, способных устранить "недостатки современной общественно-экономической организации". Тогда было бы видно, какие учреждения уже отжили свой век и какие, напротив, продолжают соответствовать общественным потребностям. Критерием явилась бы, в этом случае, та самая экономическая необходимость, "рука об руку" с которой "издавна шло" и всегда будет идти развитие правовой идеи.

   Родбертус избрал, к сожалению, обратный путь. Он решился искать в правовых учреждениях объяснения общественно-экономических явлений и тем не только отнял у себя возможность найти это объяснение, но и лишил себя единственного разумного критерия для оценки самих "правовых учреждений". Вместо объяснения ему пришлось ограничиться простым описанием экономической жизни общества на различных стадиях ее развития. Впрочем вредное влияние закравшейся в рассуждения Родбертуса непоследовательности отразилось более всего на его "практических предложениях". Сделанное же им описание общественно-экономических явлений, которое, повторяем, он принимал за объяснение этих явлений, имеет и само по себе большой интерес и потому заслуживает полного внимания читателя. Интерес этот обусловливается тем, что, верный своему взгляду на "исторические категории", Родбертус сопоставил, в своем описании, хозяйственный строй современного общества с тою организацией производства и распределения, которая должна, по его мнению, иметь место в "будущем всемирно-историческом периоде".

   Для оценки влияния, оказываемого правовыми учреждениями на экономическую жизнь общества, нужно, - говорит наш автор, - прежде всего иметь в виду важнейший правовой институт нашего времени - частную собственность на землю и капиталы. В самом деле, национальное производство и распределение его продуктов приняли бы совершенно иной вид, если бы земля и капиталы составляли собственность не частных лиц, а всего общества. Тогда не было бы, конечно, частной собственности на орудия труда, но что касается до распределения продуктов, то оно не должно было бы непременно происходить на коммунистических основаниях. Предметы потребления продолжали бы составлять частную собственность благодаря тому, что продукты общественного труда распределялись бы между отдельными лицами, сообразно с участием этих лиц в национальном производстве. При таком порядке вещей доход каждого члена общества зависел бы лишь от количества затраченного им труда, и собственность не только не была бы уничтожена, но, напротив, была бы "окончательно приведена к ее первоначальному и истинному принципу". {"Zur Beleuchtung etc.", S. 28.}. Устроенное на таких основаниях общество не объявило бы, по примеру Прудона, что "собственность есть кража", оно - и только оно - предохранило бы, наоборот, собственность от "кражи" {Ibid., S. 150.}.

   Против вышеизложенных оснований распределения продуктов обыкновенно возражают, что производительность труда различных работников никогда не бывает одинакова: один работник может в два часа сделать больше, чем другой в четыре, - утверждают экономисты. Кроме того, иногда говорят, что невозможно сравнить труд работников, занятых в различных отраслях производств. Луи Рейбо в своих "Etudes sur les réformateurs" удивляется, каким образом такой умный человек, как Оуэн, мог придти к "нелепой мысли" сравнивать труд сапожника с совершенно будто бы несходным с ним трудом булочника или ткача. "Но если противники этой системы, - говорит Родбертус, - не имеют против нее других аргументов, кроме того, что производительные способности работников неодинаковы, то возражения их стоят очень немного" {См. "Zeitschrift für die ges. Staatswissensch.", S. 337.}.

   Труд данного работника всегда может сравниваться и соизмеряться с трудом других работников, занятых в различных отраслях производства. Для этого нужно при установлении "нормального рабочего дня" определить то среднее количество продукта, которое производят, обыкновенно, работники данной отрасли труда. Рабочий, сделавший менее этого среднего количества, получил бы менее, чем за целый рабочий день и, наоборот, сделавший более получил бы, сообразно с этим, право на большее вознаграждение. Считалось бы, что один трудился, например, в продолжение ?, между тем как другой в течение ⁵/₆ нормального рабочего дня.

   Кроме того, нужно было бы принять в соображение степени интенсивности и утомительности труда в различных отраслях производства. Если, положим, труд углекопа утомительнее труда ткача, то пришлось бы постановить, что рабочий день углекопа должен быть на несколько часов короче. Несмотря на свою бóльшую продолжительность, рабочий день ткача должен был бы считаться равноценным рабочему дню углекопа, так как работа последнего требует большего напряжения сил. Проработавши установленное для каждого из них время, углекоп и ткач имели бы право на получение одинакового количества продуктов из общественных магазинов. Родбертус не отрицает, что определение средней производительности и интенсивности труда в каждой отрасли производства было бы делом далеко не легким. Но он считает вполне устранимыми все могущие встретиться на этом пути практические затруднения. Вообще, он не сомневается в возможности осуществить такого рода организацию производства и распределения, в которой доход каждого отдельного лица соответствовал бы участию этого лица в общественном труде. Важнее всех технических затруднений был бы вопрос о нравственной подготовленности народа для таких общественных отношений. Все дело зависит, по мнению Родбертуса, от того, "достаточно ли развит народ, чтобы по свободному побуждению принимать участие в национальном труде или, что то же, в национальном прогрессе, не видя перед собою того бича бедности, которым современная частная собственность на землю и капиталы выгоняет его на работу" {"Zur Beleuchtung", S. 28.}.

   Наш автор справедливо полагает, что экономисты много выиграли бы в понимании хозяйственной жизни современного общества, если бы они постарались ясно представить себе все те изменения в организации производства и распределения, которые явились бы следствием "приведения собственности к ее первоначальному принципу". Но предшественники Родбертуса, в огромном большинстве случаев, не только не интересовались "первоначальным принципом собственности", но и вообще полагали, что рассуждать о подобных "принципах" - дело юриста, а не политико-эконома. Как мы сказали уже выше, экономисты считали буржуазный строй последним или, вернее, единственно возможным шагом в развитии человечества и не могли даже представить себе никаких серьезных изменений в экономических отношениях современной Европы. Родбертус, принадлежавший к числу немногих экономистов, "слышавших приближение новой эры", должен был сам взяться за решение всех тех вопросов, которые относятся к экономии "будущего всемирно-исторического периода". Ему пришлось приняться за обработку почти совершенно невозделанного экономистами поля, т. е. за изображение экономической деятельности того гипотетического общества, которое взяло бы в свое непосредственное заведование все средства производства.

   В таком обществе все экономические явления приняли бы характер, совершенно отличный от современного. Организация производства изменилась бы, прежде всего, в том отношении, что для заведования производительною деятельностью и для приведения ее в соответствие с общественными потребностями необходимо было бы существование особого учреждения. Задачу этого учреждения, говорит наш автор, составляло бы целесообразное употребление в дело национального имущества. В современном же обществе, в котором национальное имущество дробится между частными лицами, место такого рода учреждения занимает интерес собственников и предпринимателей. Он побуждает их производить лишь продукты, находящие себе сбыт на рынке, т. е. удовлетворяющие потребности всего общества или известной его части.

   Обращение орудий и объектов труда в коллективную собственность придало бы также новый вид тому переходу продуктов из одной отрасли производства в другую и тому передвижению их с места на место, которые обусловливаются разделением общественного труда. Читателю известно, что самая обыкновенная вещь домашнего обихода, прежде чем быть готовой для употребления, претерпевает целый ряд разнообразнейших метаморфоз. Она появляется на свет в виде сырого материала и путешествует в таком виде в тот или другой промышленный центр, чтобы подвергнуться фабричной обработке. Здесь она переходит из одной отрасли производства в другую, пока не получит окончательной отделки и не отправится, наконец, на место сбыта. В современном обществе этим метаморфозам продуктов соответствует переход их через руки целого ряда предпринимателей, оптовых и мелочных торговцев, а следовательно, и целый ряд продаж и покупок. "От начала до конца, - говорит Родбертус, - от производства сырья до окончательной выделки предметов потребления обмен продуктов представляет собою в настоящее время длинную цепь передач и отчуждений собственности, совершаемых при посредстве денег".

   Не так происходило бы дело в нашем гипотетическом обществе с его центральным учреждением, заведующим всем ходом производства. В таком обществе каждый продукт представлял бы собою национальную собственность вплоть до окончательной своей отделки. И тогда достаточно было бы предписания названного центрального учреждения, чтобы передавать его из одной отрасли производства в другую и доставить, наконец, потребителю. То же центральное учреждение должно было бы озаботиться тем, чтобы из общей суммы национального продукта отделить часть, необходимую для восстановления затраченного в производстве капитала. Только после вычета этой части национальный продукт стал бы национальным доходом и служил бы для удовлетворения потребностей как общества, так и отдельных его членов. "В настоящее же время, - говорит Родбертус, - место этой предусмотрительности центрального учреждения занимает интерес владельцев капитала или предпринимателей. Их собственные выгоды побуждают их браться только за такие предприятия, которые, по замещении капитала, дают им известный излишек, называемый прибылью".

   Если мы теперь от производства перейдем к распределению, то здесь наше гипотетическое общество представит еще более своеобразные особенности, соответственно предположенным нами изменениям в отношении людей к вещам. Раз был бы установлен тот правовой принцип, по которому доход каждого члена общества определяется участием его в производстве, то национальный продукт уже не поступал бы в раздел между землевладельцами, капиталистами и работниками, как это имеет место в настоящее время. Он составлял бы тогда достояние одних рабочих. Каждый член общества получал бы свидетельство, удостоверяющее, что он затратил известное количество труда. Предъявивши это свидетельство в государственные магазины, он получил бы в обмен необходимые для него предметы потребления. И эти предметы потребления составляли бы такую же неотъемлемую собственность его, какою является заработная плата по отношению к современным рабочим. Но заработная плата определяется теперь не количеством затраченного работником труда: она испытывает на себе влияние рыночной конкуренции, понижающей ее до уровня насущнейших потребностей трудящихся. Вся же разность между заработной платой и стоимостью произведенного работником продукта остается в руках землевладельцев и капиталистов и, за вычетом части, необходимой для восстановления капитала, делится между ними на основании особых экономических законов.

   Выяснивши влияние правовых учреждений на распределение продуктов, следовало бы, по мнению Родбертуса, обратить внимание на то, каким образом распределение влияет, в свою очередь, на направление общественного производства. Для этого опять нужно было бы держаться сравнительного метода: нужно было бы посмотреть, как происходит дело в настоящее время и как происходило бы оно в обществе, установившем коллективную собственность на землю и капиталы.

   И в том и в другом случае направление производства не может не сообразоваться с потребностями лиц, участвующих в разделе национального продукта. Но в обществе, взявшем в свое непосредственное заведование все средства производства, это последнее сообразовалось бы с потребностями только тех лиц, которые получили благодаря своему труду право на требование из общественных магазинов известного количества продуктов. В настоящее же время направление производства определяется потребностями не одних только трудящихся, но также капиталистов и землевладельцев.

   Интерес предпринимателей заставляет их сообразоваться с покупательною силой всех трех классов современного общества. Таким образом, чем бóльшая часть стоимости национального продукта поступит в распоряжение одного из этих классов, тем большая часть производительных сил страны будет занята приготовлением необходимых для него предметов потребления. Этим и объясняется, по мнению Родбертуса, то обстоятельство, что теперь часто "строят блестящие пассажи, в то время как рабочие не имеют здоровых жилищ... На рынок доставляется лишь то, за что можно получить деньги. Богатые фланеры могут оплачивать содержание роскошных пассажей, рабочие же, получающие ничтожную плату, не могут заплатить за постройку здоровых жилищ" {"Zeitschrift für die ges. Staatswiss.", 345.} и потому должны довольствоваться нездоровыми.

   На основании всего высказанного нетрудно также убедиться в том, что так называемое сбережение, которое, как известно читателю, вменяется в заслугу современным капиталистам, есть особый способ увеличения национального капитала, обусловленный существованием частной собственности на землю, материалы и орудия труда. При других же обстоятельствах увеличение национального капитала могло бы, по мнению Родбертуса, достигаться путем кредита¹.

   {¹ К "теоретикам сбережения" (Spartheoretikern) Родбертус обращается с следующими словами Гейне:

   Ich kenne die Weise, ich kenne den Text, Ich kenn'auch die Herren Verfasser,

   Ich weiss, sie trinken heimlich Wein

   Und predigen öffentlich Wasser.

   См. "Zur Erklärung und Abhülfe der heutigen Kreditnoth des Grundbesitzes", II. S. 294, в примечании.}

   Выяснивши, таким образом, значение общих экономических понятий, обнаруживши влияние правовых учреждений на движение производства и распределение продуктов, нужно было бы, - продолжает наш автор, - перейти к вопросу об изменении производительных сил общества. Изменение это может произойти двояким образом. Во-первых, благодаря распашке новых земель, расширению фабричной деятельности, увеличению народонаселения и т. д., национальный продукт может возрасти в том или другом количественном отношении. Сумма производимых в обществе предметов потребления может, например, удвоиться, но для приготовления каждого из этих предметов может требоваться не меньшая, чем прежде, затрата человеческого труда. Национальное производство расширится, но в способах его не окажется никакого улучшения. Земледельческая культура, фабричная техника и пути сообщения останутся, следовательно, на той же ступени развития, на которой находились и прежде. Такой случай Родбертус называет увеличением суммы производительных сил.

   Но может случиться, что при таком же, как и прежде, количестве рабочих сил, при той же площади обрабатываемых земель, словом, при той же сумме производительных сил, на выделку каждого предмета в отдельности потребуется меньше времени, чем нужно было прежде. Это может произойти вследствие улучшений в способах производства, изобретения новых машин и т. п. В результате каждого дня работы окажется большее, чем прежде, количество продуктов, и национальный доход возрастет, потому что возросла производительность труда.

   Именно этот второй путь изменения производительных сил страны и ведет к увеличению национального богатства. Под национальным богатством понимают обык-новенно отношение национального имущества к общей цифре народонаселения. А это отношение будет, разумеется, тем благоприятнее для общества, чем большее количество продуктов произведет каждый работник в единицу времени, т. е. чем производительнее будет труд этого работника. Но Родбертус не смешивает,- как это умышленно делали буржуазные экономисты, - понятия о национальном богатстве с понятием о благосостоянии большей части членов общества. По его мнению, между этими двумя понятиями существует огромная разница, и, чтобы лучше оттенить ее, он снова берет в пример гипотетическое общество, обратившее землю и капиталы в национальную собственность. В таком обществе доход каждого члена был бы, как мы знаем, прямо пропорционален участию его в общественном труде, и увеличение национального дохода действительно повело бы к улучшению положения всех трудящихся. В настоящее же время, при господстве того экономического закона, который понижает заработную плату до уровня насущнейших потребностей рабочего, возрастание производительности национального труда ведет, по мнению Родбертуса, к обогащению одних только капиталистов и землевладельцев.

   После того, как изучено было бы влияние производительности труда на благосостояние различных классов общества, экономисты должны были бы перейти к вопросу о финансовом хозяйстве и о налогах и показать влияние этих последних на движение производства и распределение национального продукта. Это и составило бы предмет последнего отдела первой части экономической науки, "соответствующей современному учению о природе обмена".

   "Если бы, - говорит Родбертус, - в науке держались этого метола, если бы переходили, таким образом, от целою к его частям, то избежали бы очень многих из существующих в ней теперь предрассудков. Тогда была бы подготовлена почва для понимания тех обстоятельств, в которых я вижу причину кризисов и пауперизма. Тогда я мог бы, для обоснования своих положений, прямо перейти к доказательству того, что производительность труда возросла, между тем как заработная плата не увеличилась или даже упала. После этого мне оставалось бы только показать, что названные выше бедствия составляют необходимое следствие понижения заработной платы, как части национального продукта. Теперь же я вынужден к набросанному мною очерку лучшего метода прибавить соответствующую ему теорию, по крайней мере, распределения национального продукта" {"Zur Beleuchtung der socialen Frage", S. 32.}.

   Эта "из самой жизни заимствованная" теория распределения и представляет собою то, что может быть названо экономической теорией Родбертуса, в собственном смысле этого слова.

  

   Учение Родбертуса о причине кризисов и пауперизма так и осталось незаконченным. Ни в одном из своих появившихся в печати сочинений Родбертус не перешел еще к доказательству того "предварительного положения", что "заработная плата не увеличилась или даже упала", несмотря на колоссальное возрастание производительности труда. Правда, положение это составляло вполне логичный вывод из того закона заработной платы Тюрго - Рикардо, который, по справедливому замечанию Брентано, "признается всеми серьезными экономистами", а оспаривается, заметим мы мимоходом, только некоторыми представителями "историко-реалистической школы". Но в экономической науке, также как и в науках естественных, дедукция должна и может стоять в тесной связи с индукцией, и добытые путем вывода положения должны быть проверены на фактах. Разумеется, в социальной науке невозможен опыт, составляющий такой могучий рычаг в развитии некоторых отраслей естествознания, но история и статистика представляют собою обширное поле для наблюдения, играющего не менее важную роль в точных науках. Чтобы поставить вне всякого сомнения свое учение о заработной плате, Родбертус должен был проверить, на основании данных статистики и истории, вывод, сделанный им из закона Тюрго - Рикардо. Это тем более было необходимо, что Рикардо знал, как известно, только "цветочки" капитализма, "ягодки" же его начали поспевать в половине нашего века. Перед глазами современников Родбертуса развертывалась гораздо более яркая картина положения рабочих классов в капиталистическом обществе, и они должны были пополнить, так или иначе, теорию Рикардо. Родбертус хорошо сознавал эту необходимость, и, как видно из писем его к архитектору Петерсу, его учение о заработной плате опиралось не на одну только дедукцию. "Сила машин в современной Англии, - говорит он в одном из этих писем, - равняется, по крайней мере, силе 600 миллионов работников. В 1800 году она не превышала силы 50 миллионов рабочих. На основании истории распределения национального дохода Англии с 1800 года и разделения его на заработную плату, поземельную ренту и прибыль, мне удастся, как я надеюсь, доказать, что продукт труда 550 миллионов неутомимых день и ночь трудящихся деревянных и железных работников ни на йоту не увеличил собою общей суммы заработка живых работников, но целиком был поглощен поземельной рентой и прибылью". К сожалению, занятый борьбой против укоренившихся в науке "предрассудков", Родбертус не успел окончить своего опыта о распределении дохода в Англии, этой классической стране капитализма. С этого опыта только и началось бы, строго говоря, доказательство учения его о заработной плате, которому он считал нужным предпослать изложение правильной теории распределения {В сборн. "За 20 лет" выпущен следующий абзац:

   "И пока не вышло в свет обещанное Ад. Вагнером издание посмертных сочинений Родбертуса, нельзя даже приблизительно сказать, насколько подвинулось у него вперед обоснование одной из важнейших посылок его теории кризисов и пауперизма. Поэтому в нашем дальнейшем изложении нам придется иметь дело лишь с учением нашего автора о распределении и с доказательствами, приводимыми им в пользу того положения, что производительность труда возросла и продолжает возрастать также и в земледелии".}.

   Что касается учения Родбертуса о распределении, продуктов в современном обществе, то оно, действительно, явилось лишь "последовательным выводом" из основных положений школы Рикардо во всех своих частях, кроме теории поземельной ренты. Мы сказали уже выше, что из всех воззрений Рикардо только учение его о производительности земледельческого труда противоречило теории кризисов и пауперизма Родбертуса. Так понимал, по-видимому, свое отношение к Рикардо и сам Родбертус. В письме к Ад. Вагнеру от 20-го июня 1872 года он говорит, что теория поземельной ренты Рикардо несогласима с его учением о пауперизме и кризисах только в одной (и даже несущественной) своей части, - в той именно части, где высказывается убеждение, что земледельческий труд становится все менее и менее производительным и пища становится поэтому все дороже. "Мое же учение,- продолжает он, - основывается на совершенно обратном положении: я утверждаю, что земледельческий труд становится все более и более производительным, и что цена пищи, измеряемая трудом, постоянно падает" {"Zeitschrift für die gesamte Staatswissensch.", S. 234.}. Но в своих учениях Родбертус не ограничился, к сожалению, опровержением этой "несущественной части" учения Рикардо о ренте. Он отнес к числу научных "предрассудков" все это учение и решился противопоставить ему свою собственную теорию поземельной ренты, которая вообще составляет самую слабую сторону всего учения его о распределении. Этой теории он придавал огромное значение и, весьма невыгодным для себя образом, связывал с нею все остальные свои "теоретические положения" и все свои "практические" планы. Каковы именно были взгляды Родбертуса на природу и происхождение поземельной ренты, об этом нам придется говорить в следующих главах, теперь же мы должны познакомить читателя с основными "теоремами" его учения о распределении.

   Первое, по важности, место занимает между ними "теорема", гласящая, что "все предметы потребления - с экономической точки зрения - должны быть рассматриваемы как продукты труда, и только труда". Теорема эта "приобрела уже, по словам нашего автора, полное право гражданства в учениях английских экономистов, нашла своего защитника даже в лице Бастиа, хотя и получила в его "Экономических гармониях" совершенно неверное приложение, но - что всего важнее - она глубоко вкоренилась в народном сознании, несмотря на софизмы некоторых таящих заднюю мысль учений" {"Zur Beleuchtung der socialen Frage", S. 70-71.}. Посмотрим же, как поясняет и доказывает ее Родбертус.

   Если бы, - говорит он, - предметы потребления существовали в неограниченном количестве и притом, как воздух или солнечный свет, непосредственно могли бы служить для удовлетворения человеческих потребностей, то люди не имели бы никаких побуждений к труду и ведению хозяйства. Но в том-то и дело, что предметов, рамой природой приспособленных к нуждам человека, очень немного. Большинство же существующих в природе предметов должно быть подвергнуто известной предварительной обработке, чтобы служить для удовлетворения человеческих потребностей. "Щедрость природы должна быть дополнена деятельностью человека. Само собою разумеется, что деятельность его может быть весьма неодинаковой по своему характеру и интенсивности. Между собиранием дикорастущих плодов и тою в высшей степени сложной работой, которая необходима для постройки паровой машины, лежит целая бездна. Но, несмотря на все разнообразие проявлений человеческой деятельности, природа ее всегда остается неизменной. "Во всех различных случаях она есть не что иное, как затрата сил и времени человека, с целью приобретения известного предмета. Во всех этих случаях она остается трудом" {"Zur Erkenntnis unserer staatsw. Zustände", S. 5.}.

   Теперь понятно, какой смысл имеет хозяйство. Человеческие потребности очень разнообразны и многочисленны. Приобрести необходимые для их удовлетворения предметы человек может лишь ценою затраты своего времени и своих усилий. Как находящееся в его распоряжении время, так и способность его к труду, разумеется, не безграничны. Он должен поэтому стараться расходовать свой труд и свое время, равно как и приобретенные ценою их затраты продукты, с возможно большею осмотрительностью: он должен вести хозяйство. В область этого хозяйства будут, очевидно, входить лишь те предметы, приобретение которых стоило человеку известного труда, или, как выражается Родбертус, "причины, сделавшие необходимым ведение хозяйства, определяют и границы его области". Все предметы, обладателем которых человек становится без всяких усилий с своей стороны, будут естественными благами, не представляющими собою объектов его хозяйственной деятельности.

   Вместе с этим "определением границ хозяйственной области" человека становится ясным и то положение, что предметы потребления стоят труда, и только труда, - другими словами, что "в истории возникновения предметов потребления нет помимо труда других элементов, которые можно было бы рассматривать с точки зрения стоимости этих предметов. Никто, конечно, не станет отрицать, что для производства известного продукта нужен еще материал, к которому мог бы быть приложен труд человека. Но этот материал дает ему природа. И нужно было бы, - замечает наш автор, - олицетворять природу, чтобы говорить о том, чего стоит для нее материал или так называемые силы ее, утилизируемые человеком для облегчения своего труда. А если нельзя говорить о том, чего стоит первоначальный материал природе, то нельзя, стало быть, и вообще говорить о его стоимости. Он существует помимо труда человека, а кроме человека нет другого субъекта, которому мог бы стоить чего-либо тот или другой предмет: природа безлична. Поэтому человек может быть очень благодарен природе за то, что силы ее облегчают ему труд производства необходимых для него продуктов; но в хозяйстве его эти продукты будут иметь значение лишь постольку, поскольку ему придется дополнять своим трудом дело природы. "Кто смотрит на предметы потребления иначе, тот рассматривает их с естественно-исторической точки зрения", - замечает Родбертус {"Zur Beleuchtung der socialen Frage". S. 69.}.

   При этом нужно помнить, что экономическая наука имеет дело только с материальными продуктами и только с тем трудом, который имеет целью производство этих продуктов. С легкой руки Ж. Б. Сэя французские экономисты особенно склонны были умалять различие между всеми видами "производительной деятельности" человека. Они утверждали, что труд юристов, писателей и чиновников так же входит в область национально-экономических исследований, как труд машиниста или земледельца. Впрочем, на деле и они не оставались, по словам Родбертуса, верными этому взгляду. "Заявивши на первых страницах своих сочинений, что нематериальные продукты также подлежат ведению хозяйственной науки, они ни единым словом не упоминали об этих продуктах во всех остальных частях своих исследований" и рассуждали лишь о материальных предметах потребления. Если бы они захотели быть последовательными, то должны были бы "писать не о политической экономии, а о социальной науке в обширном смысле этого слова; тогда можно было бы говорить о теологии или юриспруденции рядом с технологией или сельским хозяйством". Но деятельность, направленная на добывание материальных продуктов, во всяком случае, настолько важна и обширна, что может и должна составить предмет особой науки, область которой была бы разграничена с областью других общественных наук. С точки же зрения этой науки производительным может назваться только тот труд, который непосредственно направ