Плеханов Георгий Валентинович - Экономическая теория Карла Родбертуса - Ягецова

ельно. Места для поселений выбирались на основании множества соображений, часто не имеющих ничего общего с сельским хозяйством. Близость к деревне наиболее плодородных участков является делом случая. Но раз деревня располагалась далеко от них, то обработка их становилась почти невозможной, и они играли лишь второстепенную роль выгонов и пастбищ. Тюнен показал, что доходность земель уменьшается в зависимости расстояния их от хозяйственного центра. На это могут возразить, пожалуй, что если обработка наиболее плодородных участков оказывалась невыгодной для данного хозяйственного центра, то ничто не мешало возникновению новых центров, расположенных именно среди этих плодородных земель. Но, во-первых, известно, что поземельная собственность в Западной Европе сравнительно недавно освободилась от оков феодального права, мешавшего свободному переходу ее из одних рук в другие. Поэтому часто владелец не мог передать малополезных для него участков в другие руки, между тем как у него не было достаточно капитала для заведения новых хуторов в отдаленных частях имения. Кредитные же учреждения и до сих пор далеко не всегда приходят на помощь сельским хозяевам. Кроме того, при господстве трехпольной системы, участки эти оказывались необходимыми в качестве пастбищ и выгонов для скота; и пока общее развитие экономических отношений не привело к плодопеременному хозяйству, участки эти должны были оставаться необработанными.

   "Таким образом, естественные и хозяйственные условия мешали и до сих пор мешают во всех странах Европы возделыванию участков, отличающихся гораздо бόльшим плодородием, чем земли, находящиеся ныне в обработке. В нашем отечестве, например, - прибавляет Родбертус, - нельзя еще и предвидеть, когда исчезнут все вышеуказанные препятствия и сила человека победит природу, а разум исправит историю". Но предположим, что наступило, наконец, такое время, когда не остается уже необработанных плодородных участков. Тогда всякое добавочное количество земледельческих продуктов может быть получено лишь путем затраты нового капитала на обработанной уже почве. Мы знаем уже, что - в противность Мальтусу и Рикардо - наш автор убежден, что эти новые затраты будут столь же производительны, как и предшествующие. "Я думаю, - говорит он, - что в общем плодородие почвы увеличивается под влиянием земледелия, так что участки четвертого класса сравниваются с участками третьего класса, эти последние возвышаются по своему плодородию на степень участков второго класса и т. д., и т. д.".

   Мы видели уже выше, что плодородие почвы возрастает часто под влиянием чисто физических условий. "Еще чаще оно увеличивается вследствие новых затрат капитала". Так, например, дренаж оказывает часто такое благодетельное влияние на плодородие почвы, что, помимо всякого возвышения цен земледельческих продуктов, приносимый ею доход далеко превышает затраченный на ее осушение капитал. Осушение почвы путем дренажа могло бы явиться, по словам Родбертуса, "главным рычагом сельскохозяйственного прогресса в низменных странах европейского континента, следовательно, по всей почти Германии". Но для приложения этого рычага недостает в настоящее время главной точки опоры - карты, которая указывала бы высоту уровня воды в различных местностях данной страны. Таким образом, это улучшение и связанное с ним возрастание плодородия почвы являются еще делом более или менее далекого будущего. "Но я должен, - прибавляет Родбертус, - обратить внимание читателей еще на одно обстоятельство, которое гораздо медленнее, но зато в несравненно более обширных размерах превращает худшие участки в лучшие. Оно заключается просто в продолжительной обработке данного участка, конечно, по разумной системе, но без всяких экстраординарных затрат капитала". Первым условием правильного ведения сельского хозяйства является, как" известно, поддержание надлежащего соотношения между количеством веществ, взятых из почвы в виде хлеба, и количеством веществ, возвращенных ей в виде удобрения. Каждая сельскохозяйственная система достигает этого равновесия по-своему, и несомненно, что любая система, будучи приложена разумным образом, может не только поддержать плодородие почвы на данном уровне, но и увеличить его,-"другими словами, из худших участков сделать лучшие". Такое возрастание плодородия почвы облегчает переход к более интенсивному хозяйству, значительно увеличивающему площадь засеваемых хлебом земель в каждое чанное время. Если при трехпольной системе под посев хлеба идет только третья часть принадлежащей имению земли, то плодопеременная система допускает засевание двух третей, т. е. вдвое большего количества земли. Таким образом, при переходе к более интенсивному хозяйству, площадь обрабатываемых земель возрастает, хотя число принадлежащих каждому хозяину моргенов и остается неизменным. "Этот процесс перехода от экстенсивной к интенсивной культуре еще очень далек от своего окончания даже в Западной Европе. В этой обработаннейшей половине обработаннейшей части света только небольшая часть земель возделывается по плодопеременной системе. Уже этого одного факта достаточно, чтобы опровергнуть мнение Рикардо".

   Родбертус не думает, разумеется, что плодородие почвы может возрастать до бесконечности. "Очень возможно, - говорит он, - что плодородие лучших наших земель может быть только удвоено; но гораздо вероятнее, что все худшие земли могут дойти до такой же степени плодородия, на которой стоят теперь самые лучшие участки. В течение столетий, которые пройдут до тех пор, мы можем не бояться грозных пророчеств Рикардо. А когда этот пункт будет достигнут, откроется новый исход. Ведь речь идет о добывании питательных веществ вообще, а не о добывании того или другого вида этих веществ. И та же самая почва, будучи засеяна каким-нибудь новым питательным растением, может дать гораздо большее количество пищи, чем она давала прежде. С другой стороны, столь же трудно доказать способность человеческого рода к бесконечному размножению, как и способность земледелия к бесконечному усовершенствованию.

   Если бы Рикардо имел в виду возможность обработки различных участков по различным системам, если бы он принял в соображение, что экстенсивная культура требует меньших затрат, чем интенсивная, то он не сказал бы, что обработка худших участков возможна лишь при возвышении хлебных цен. Доход, приносимый менее плодородными участками, может не покрывать издержек, требуемых плодопеременной системой, но обработка тех же участков по трехпольной системе может, по мнению Родбертуса, приносить не только обычную прибыль на капитал, но даже и поземельную ренту. Плохой участок будет, конечно, родить меньше хлеба, чем хороший. Но так как обработка первого по трехпольной системе требует менее труда, чем обработка второго по плодопеременной, то издержки производства могут быть одинаковыми в обоих случаях. Лучший участок родит, положим, 40 бушелей хлеба, худший - только 20; но если на обработку лучшего участка нужно 80 дней труда, между тем как обработка плохого по более дешевой системе требует лишь 20 дней труда, то каждый бушель хлеба будет стоить двух дней труда, независимо от того, с какого участка он получен.

   Чтобы воспользоваться законом относительной выгодности различных сельскохоэяйственных систем, нужно, конечно, много знаний, не всегда имеющихся даже у западноевропейских хозяев. Несомненно также, что земледелие до сих пор еще не пользовалось услугами естествознания в той же мере, в какой пользуется ими фабричное производство. Кроме того, существует много других препятствий, мешающих прогрессу земледелия и рациональной обработке участков различного плодородия. "Но все эти препятствия устраняются с развитием общества и не могут поэтому иметь тех последствий, которые выводятся из них системою Рикардо".

  

   Учение о постоянном уменьшении производительности земледельческого труда основывалось, как известно, на том будто бы несомненном факте, что хлебные цены повышаются всегда с возрастанием народонаселения. Сторонники этого учения указывали также на то обстоятельство, что в каждое данное время хлебные цены выше в густонаселенных, чем в малонаселенных странах. Именно эти аргументы имел в виду Родбертус, утверждая, что "немногие статистические данные, говорящие, помадимому, в пользу теории Рикардо, или совсем недостоверны, или допускают совершенно иное истолкование". Наш автор прежде всего не соглашается с тем, что хлебные цены всегда повышаются с ростом народонаселения. Он ссылается на таблицу фон Гюлиха, показывающую состояние хлебных цен на лондонском рынке за огромный период времени от 1202 по 1826 год. Из этой таблицы видно, что в XIII и XIV столетиях цены на пшеницу стояли значительно выше, чем в XV и в первой половине XIV века. С 1202 года замечается постоянное понижение цен на пшеницу, продолжающееся до 1560 года включительно. Во второй половине XVI века начинает оказывать свое влияние прилив мексиканского серебра, и цены на пшеницу испытывают огромное повышение, которое продолжается до начала XVIII столетия. Но с 1701 года цена ее снова понижается и стоит сравнительно низко до 1770 года, с которого начинается новое повышение. В 1809 году повышение прекращается, и цены падают вплоть до 1826 года. "Таким образом, замечает Родбертус, - мы не видим "постоянного повышения" цены пшеницы на рынке Лондона, этого всегда растущего всемирного города. Мы видам, напротив, целый ряд колебаний, вполне соответствующих колебаниям континентальных цен. И в Англии и на континенте цены стоят гораздо выше в семнадцатом, чем в восемнадцатом веке; в конце восемнадцатого века они снова повышаются до первого десятилетия девятнадцатого века включительно". Затем статистика указывает на новое понижение. Из исследований Дитерици видно, что цена пшеницы на берлинском рынке была значительно выше в период времени от 1791 по 1815, чем с 1816 по 1840 год. Таблица фон Гюлиха также показывает, что с 1809 года происходит общее понижение цены пшеницы. Только в тридцатых годах, вследствие целого ряда неурожаев в Англии, хлебные цены снова возвышаются, при чем возвышение это продолжается в Германии и в сороковых годах благодаря отмене английских хлебных законов. Само собою понятно, что свобода хлебной торговли оказала обратное этому влияние на английский рынок.

   Если мы сопоставим это движение хлебных цен с движением народонаселения в различных странах, то станет ясно, что первое не имеет никакой связи с последним. Возрастание народонаселения не только не всегда сопровождается вздорожанием хлеба, но, напротив, часто случается, что хлебные цены более всего падают именно в то время, когда население растет всего быстрее. Правда, сколько-нибудь точной статистики европейского населения за предшествующие столетия не существует. Но и общие исторические соображения заставляют признать, что в XIII и XIV столетиях европейское население увеличилось в весьма сильной прогрессии. Это подтверждается соответствующим названной эпохе развитием и процветанием западноевропейских, а в том числе и английских городов. Однако мы видели уже, что лондонские цены на хлеб именно в течение этого периода испытывают весьма значительное понижение. С другой стороны, хлебные цены значительно растут в течение всего XVII века, когда - "по общему признанию историков"- народонаселение Англии не только не увеличивалось, но даже уменьшалось. Наоборот, население ее увеличивается в XVIII столетии, между тем как цены на хлеб падают до 1770 года включительно, при чем понижение их достигает более чем 30%. Дальнейшее сравнение хлебных цен с движением народонаселения показывает, что и цены эти росли всего сильнее именно в то время, когда население возрастало всего медленнее, и падали в периоды наиболее быстрого его увеличения. Так, например, с 1817 по 1843 год население Пруссии возросло на 50%. По теории Рикардо, такое увеличение народонаселения должно было бы вызвать значительное вздорожание хлеба. История показывает, однако, совершенно противное. В тот самый период, когда население Пруссии возросло на 50%, хлебные цены на ее рынке понизились до 30 %. А между тем за все это время Пруссия не только не ввозила иностранного хлеба, но продолжала увеличивать свой вывоз.

   При всех этих сопоставлениях хлебных цен с движением народонаселения нужно, кроме того, иметь в виду, что стоимость драгоценных металлов в свою очередь подвергалась колебаниям. Рикардо признавал, что открытие американских рудников причинило внезапное падение стоимости драгоценных металлов в XVI веке; но он полагал, что влияние этого открытия давно уже прекратилось. Родбертус оспаривает мнение Рикардо, указывая на то обстоятельство, что в течение XVIII столетия добывание драгоценных металлов в Мексике увеличилось почти в пять раз. Такое возрастание притока драгоценных металлов должно было, по его мнению, вызвать возвышение денежной стоимости всех продуктов, в том числе и хлеба - совершенно так же, как уменьшение добывания драгоценных металлов, обнаружившееся с 1809 года, должно было понизить хлебные цены. "Именно в виду таких колебаний в стоимости самих денег, - прибавляет Родбертус, - было бы весьма рискованно делать заключения о производительности земледельческого труда, основываясь лишь на денежной стоимости хлеба".

  

   Мы видим теперь, какое значение имеют историко-статистические данные, подтверждающие будто бы учение об уменьшении производительности земледельческого труда в развивающихся обществах. Данные эти ни в каком случае не доказывают положения, в защиту которого их приводят. Но есть один несомненный факт, объяснимый, по-видимому, лишь с точки зрения учения Мальтуса - Рикардо. Сущность его заключается в том, что в каждое данное время в богатых и густонаселенных странах хлебные цены стоят выше, чем в странах бедных и малонаселенных. Родбертус не отрицает этого явления, но находит для него иное объяснение. Если бы справедливо было учение Мальтуса и Рикардо, рассуждает он, то в каждом развивающемся обществе сельское население должно было бы возрастать относительно быстрее городского. Так как, по учению английских экономистов, производство добавочного количества хлеба требует все большего труда, то естественно было бы ожидать, что все бόльшая и бόльшая часть прироста населения будет обращаться к земледелию. В действительности же мы видим совершенно обратное явление. В прогрессирующих обществах городское население увеличивается обыкновенно быстрее сельского. Это может быть объяснено лишь тем, что, вопреки мнению Мальтуса и Рикардо, производительность земледельческого труда возрастает и потому относительно большая часть населения прогрессирующих стран получает возможность взяться за ремесленный и фабричный труд. И если, несмотря на возрастание производительности земледельческого труда, хлебные цены все-таки возвышаются в таких странах, то это явление может быть объяснено множеством других причин, не имеющих прямого отношения к земледелию. Так, например, несомненно, что до некоторой степени оно обусловливается упомянутым уже более быстрым увеличением городского населения сравнительно с сельским. Для пропитания городского населения хлеб доставляется из деревень, и эта доставка значительно возвышает его стоимость. По исследованиям Тюнена, оказывается, что если бы в деревне, отстоящей от города на 50 миль, шеффель ржи не стоил ничего, то при доставке его на лошадях и по обыкновенным немецким дорогам он стоил бы в городе не менее 1¥ талера. Улучшение путей сообщения уменьшает, конечно, влияние этого фактора, не уничтожая, однако, его совершенно. Но зато, чем дешевле обходится доставка хлеба с экономическим прогрессом страны, тем сильнее сказывается, по мнению Родбертуса, влияние на хлебные цены нового фактора, именно денежного хозяйства. Известно, что с заменой натурального хозяйства денежным "натуральная" заработная плата уступает место денежной. Не только рабочие, но даже прислуга, вместо так называемого "хозяйского содержания", получают соответственно повышенную денежную плату и сами уже заботятся об удовлетворении своих потребностей. Рабочие являются таким образом самостоятельными покупателями на рынке и в громадной степени увеличивают спрос на предметы первой потребности. Конечно, предложение этих предметов также возрастает, потому что все, составлявшее прежде натуральную плату рабочего, превращается теперь в товар и вывозится на рынок. Но, по мнению Родбертуса, это возрастание предложения "ни в каком случае не может уравновесить увеличения спроса", а потому цены названных предметов и не могут остаться на том же уровне, на каком стояли они в эпоху натурального хозяйства. "Исходя из многих тысяч отдельных личностей, направляясь на необходимейшие для жизни предметы и направляясь именно в то время, когда потребность в них дает очень сильно себя чувствовать, спрос превышает увеличившееся предложение. Это влияние спроса, раздробившегося между многими тысячами лиц, заметно отчасти и на существующих в розничной продаже ценах. В особенности же оно заметно при неурожаях. Именно благодаря этому влиянию, даже при одинаковом отношении наличного количества хлеба к числу потребителей, цена его стоит гораздо выше в тех странах, где натуральная плата уступила место денежной".

   Наш автор сознается, однако, что вышеприведенные факторы не выясняют спорного вопроса во всей его полноте. Так, например, Англия населена вдвое гуще, чем Германия. "Я утверждаю, - говорит Родбертус, - что производство данного количества хлеба требует, по крайней мере, на 50% менее труда в Англии, чем в Германии, а между тем, даже после отмены хлебных законов, английские цены на хлеб на 50% выше немецких. Такая значительная разница не может быть объяснена вышеуказанными причинами". Но сам же Рикардо дает новое оружие в руки своего противника. Родбертус повторяет мысль Рикардо о влиянии международной торговли на количество денег в различных странах и утверждает, что хлебные цены должны быть выше в богатых странах, вследствие присутствия в них большего количества денег. Богатство страны обусловливается производительностью национального труда, - говорит он. - Большая же производительность национального труда дает стране значительные преимущества на всемирном рынке. Она ставится в положение производителя, работающего при исключительно благоприятных условиях, и получает за свои продукты цены, значительно превышающие издержки их производства. "Всемирный рынок заменяет, таким образом, для нее богатые рудники, из которых она с малым трудом, - необходимым для производства вывозимых ею продуктов, - получает большое количество золота и серебра, платимого ей за ее товары". Благодаря этому и на внутреннем рынке ее является большое количество драгоценных металлов, так что стоимость их (понижается или, другими словами, возрастают цены всех других товаров. Но это возрастание денежных цен товаров будет заметно лишь по отношению к некоторым из них. Здесь повторится явление, которого мы касались уже выше, говоря о влиянии американских рудников на европейские цены. Как помнит читатель, мы пришли к заключению, что если бы производительность европейского труда осталась неизменной, то денежные цены всех товаров возвысились бы, благодаря уменьшению стоимости драгоценных металлов. Но так как рядом с уменьшением их стоимости шло возрастание производительности труда во всех его отраслях, то дело получило гораздо более запутанный характер.

   Возвысились денежные цены лишь тех товаров, производство которых удешевилось в меньшей степени, чем добывание драгоценных металлов. Такими товарами были сырые земледельческие продукты. Что же касается других продуктов европейских стран, то увеличение производительности соответствующих им отраслей труда уравновесило или даже превысило влияние усилившегося притока драгоценных металлов, и цены их не возросли или даже упали. Так как большая производительность труда "заменяет для передовой страны богатые рудники", то производство главных предметов вывоза из страны может быть рассматриваемо как добывание драгоценных металлов при исключительно благоприятных условиях. Более сильный, сравнительно с бедными странами, приток драгоценных металлов возвысит в передовой стране цены сырых продуктов, но влияние его не будет достаточно сильно, чтобы вызвать вздорожание продуктов фабричных. Несмотря на общее возвышение цен, продукты эти будут дешевле в богатых странах, чем в бедных, потому что увеличение производительности труда уравновесит и перевесит влияние усилившегося притока драгоценных металлов.

   Само собою понятно, что международная торговля повлияет в обратном смысле на бедные, мало развитые страны. На внутренних рынках этих стран цены всех продуктов будут стремиться к понижению вследствие уменьшения количества обращающихся в них драгоценных металлов. Но это общее понижение цен будет в особенности заметно на сырых продуктах, потому что малая производительность фабричного труда в этих странах будет стремиться возвысить цены фабричных продуктов и тем уравновесить влияние возвысившейся стоимости драгоценных металлов.

   "Я знаю, - говорит Родбертус, - что последователи Рикардо говорят о возвышении хлебных цен в густонаселенных странах, между тем как я объясняю это явление по отношению к богатым странам. Но более населенные страны являются обыкновенно и более богатыми. Увеличение производительности национального труда есть результат умственного развития. Творческая же сила человеческого ума растет, поводимому, лишь благодаря соединению и сближению умов, подобно тому как производительная сила индивидуумов увеличивается благодаря разделению труда. По мнению Рикардо, густота населения возвышает цены съестных припасов вследствие уменьшения производительности земледельческого труда. На самом же деле именно большое богатство густонаселенных стран причиняет возвышение цен тех продуктов, производство которых удешевляется в меньшей степени, чем производство продуктов, составляющих главную статью их вывоза".

  

   Если производительность земледельческого труда не только не уменьшается, но даже возрастает во всех прогрессирующих странах, - хотя и в меньшей степени, чем производительность труда фабричного, - то экономический пессимизм Мальтуса и Рикардо лишается всякого основания. Увеличение народонаселения является, в таком случае, не бедствием, которого должны страшиться цивилизованные народы, а источником общественного богатства и благосостояния. Правда, до сих пор было не так, но причина этого печального явления коренится не в производстве, а в распределении национального продукта. В этом, по мнению Родбертуса, коренной "недостаток" современной общественной организации, в устранении этого "недостатка" состоит вся суть социального вопроса. Мы знаем уже, что с самых первых шагов в области самостоятельных экономических исследований Родбертус задался целью "увеличить долю участия рабочего класса в национальном доходе", и что все научные исследования его были лишь "необходимой теоретической основой" для достижения этой цели. Посмотрим же, какие "практические предложения" для решения этого вопроса имел в виду автор "Социальных писем к Кирхману".

   Современная общественная организация казалась ему переходною ступенью от античного строя, где не только средства производства, но и сами производители были объектами частной собственности, к тому будущему обществу, в котором предметы потребления будут подлежать частному присвоению, в размере участия каждого индивидуума в национальном производстве. Понятно, что "практические предложения" нашего автора должны были сообразоваться с этим общим ходом исторического развития, с этой сменой "всемирно-исторических периодов". Вот почему он так недоверчиво относился к "эйзнахцам", не имевшим, разумеется, в виду никакого "будущего периода". "Эйзенах глубоко комичен!" - восклицает он в одном из писем к Р. Майеру. Так же мало удовлетворили его всевозможные попытки примирить интересы труда и капитала на почве "свободного договора", путем пресловутого "участия рабочих в прибыли предприятий" или чего-либо подобного "Стремиться решить социальный вопрос на почве свободного договора - такое же нелепое намерение, как если бы госпожа История (Frau Historia) вздумала лечить бедствие рабства, оставаясь на почве рабства" {"Briefe und socialpol. Aufsätze, I В., S. 160.}, - пишет он тому же Р. Майеру. Даже лассалевский проект организации производительных рабочих товариществ вызывал его недоверие, именно ввиду философско-исторических соображений. "Ничто не убедит меня в том, что производительные ассоциации лежат на пути будущего национально-экономического развития... Они не могут явиться даже переходной ступенью к более широкой цели. Они вернули бы нас к корпоративной собственности, которая в тысячу раз хуже современной частной собственности. Переход от частной к государственной собственности не может совершиться через посредство собственности корпоративной; напротив, именно частная собственность есть переходная ступень от корпоративной к государственной собственности" {Ibid., S. 228.}. На основании всех этих соображений Родбертус должен был искать такого пути для решения социального вопроса, который, с одной стороны, постепенно вел бы общество к "будущему всемирно-историческому периоду", но в то же время не подал бы повода к слишком резкому разрыву с настоящим. Как "социально-консервативный" мыслитель, наш автор стремился, разумеется, к мирному решению социального вопроса, потому что вопрос этот "не может быть решен на улице, посредством стачек, баррикад или даже петроля". Задача людей, стремящихся к решению социального вопроса, заключается, по мнению Родбертуса, в том, "чтобы найти и осуществить такие "экономические учреждения", которые могли бы, путем мирного развития, постепенно перевести общество из современного, основанного на частной собственности и уже отжившего государственного порядка в высший порядок, в котором собственность являлась бы лишь в виде дохода, пропорционального труду". Эта, как он сам сознавался, неудобопроизносимая формулировка дополнялась еще одним, весьма существенным требованием.

   Искомые "экономические учреждения" должны были "вести к указанной цели и связать настоящее с будущим путем системы наемного труда, не сокращая доходов собственников, но в то же время обеспечивая рабочим увеличение участия их в национальном доходе" {"Briefe und Aufsätze", 1 B, S. 313.}.

   Само собою разумеется, что такие замысловатые учреждения не могли бы быть осуществлены иначе, как посредством государственного вмешательства. В вопросе о государственном вмешательстве Родбертус совершенно сходился с Лассалем и не менее его ненавидел "Nichts-als-Freihändler"'ов. "Физиократическая система, от которой мы и теперь так страдаем, должна уступить место антропократии. Народное хозяйство также должно войти в сферу государственного управления", - писал он в статье, носящей вполне понятное название "Physiokratie und Anthropokratie", к которому, по неизвестной причине, был прибавлен какой-то таинственный знак. Издатель "писем и статей" Родбертуса, Р. Майер, называет этот знак "масонским" и предполагал, что, украшая им статью, Родбертус хотел пригласить "свободных каменщиков" к постройке здания "будущего". Эта частность имеет, разумеется, значение лишь в качестве биографической подробности. Для нас важно лишь содержание статьи, в которой автор старается выяснить разницу между животным организмом, с одной стороны, и социальным - с другой. Между тем как "животные организмы свободны только по отношению к внешнему миру", социальный организм свободен еще и в том смысле, что составляющие его "атомы" могут по произволу изменять свои взаимные отношения, а следовательно и всю организацию общества.

  

   ... Der Mensch

   Vermag das Unmögliche;

   Er unterscheidet,

   Wählet und richtet, -

  

   говорит он словами Гете. Государство должно совершать все признанные необходимыми изменения и исполнять таким образом волю "социальных атомов". Но между тем как Лассаль полагал, что государство лишь тогда явится на помощь рабочему классу, когда он будет представлять собою сильную политическую партию, Родбертус считал политическую программу Лассаля по меньшей мере бесполезным придатком к социальным требованиям рабочих. Он думал, что политическая агитация только нарушит общественное спокойствие, необходимое для решения социального вопроса. Кроме того, он опасался, что в наше время, когда "чуть не сам Лойола спекулирует на социальный вопрос", политика даст возможность приобрести влияние над рабочим людом, интересующимся социальным вопросом только "для политики", как выражался он, играя словами. Еще более отрицательно относился он к "католическим" и "протестантским социалистам". "Я убежден, - писал он Р. Майеру, - что пока одни будут примешивать к социальному вопросу свои религиозные, а другие - политические симпатии, вопрос этот решен не будет". Не рассчитывая на политическую самодеятельность рабочего класса, он всего ожидал от великодушия и гения какого-нибудь государственного человека. Откуда возьмется такой человек, - он и сам не знал хорошенько. Некоторое время он думал, что таким благодетельным гением явится князь фон Бисмарк, которым он так восхищался в период франко-прусской войны. Находчивые друзья нашего автора советовали даже ему просить у "железного канцлера" аудиенции для изложения своих "практических предложений", но Родбертус был слишком умен для того, чтобы решиться на такую детскую выходку. Он отвечает, что в четверть часа невозможно решить социальный вопрос, а по окончании аудиенции Бисмарк, наверное, забудет и о социальном вопросе и о сделанных ему "предложениях". Он уже начал склоняться к тому убеждению, что "Бисмарк так же ничтожен во внутренней, как велик во внешней политике" (письмо к Р. Майеру 5 февраля 1873 г.). Это не помешало ему однако надеяться на появление нового Мессии, а в ожидании этого писать проекты и передавать их на обсуждение политико-экономических конгрессов. Будучи убежден, что в настоящее время "даже самые абстрактные вопросы экономии понимаются рабочими лучше, чем многими профессорами", он не переставал осаждать своими "практическими предложениями" профессоров, принадлежавших, по энергическому его выражению, к "эйзенахскому болоту", и упорно отклонялся от всякой более благодарной практической деятельности. Только незадолго до смерти он начал останавливаться на мысли "выступить в качестве социалистического депутата" в рейхстаге, но и эту миссию он понимал довольно своеобразно. "В 1848 г. я много способствовал открытию для демократии доступа в салоны (salonfähig zu machen), быть может, удастся мне это и с социализмом". Неизвестно, чем кончилась бы эта попытка, открыл ли бы Родбертус доступ в салоны социализму или социализм вывел бы его из "салонов" в рабочие собрания; тяжелая болезнь помешала осуществлению этого нового плана нашего автора. Больной, слабый и раздражительный, переезжал он из курорта в курорт и только урывками мог обращаться к своей любимой теме - социальному вопросу вообще и средствам его решения в частности.

   Посмотрим же, в чем состояли "практические предложения" Родбертуса. Мы знаем уже, как формулировал он свою задачу; взглянем теперь на ее решение. Все практические планы Родбертуса сводятся к законодательному регулированию заработной платы. Но под этим регулированием он понимал нечто гораздо более сложное, чем определение ее уровня на почве нынешнего денежного хозяйства. Предложенная им реформа затрагивала почти все сферы современной экономической жизни общества и требовала, поэтому, целого ряда предварительных работ и законодательных постановлений. Нужно заметить, что Родбертус выступил с изложением своих планов как раз в то время, когда между немецкими рабочими велась очень сильная агитация в пользу так называемого нормального рабочего дня, т. е. в пользу ограничения числа рабочих часов. Он воспользовался вызванным этой агитацией возбуждением общественного мнения, как удобным моментом для пропаганды своих воззрений. Простому ограничению числа рабочих часов он не придавал ровно никакого значения. Он находил, что несправедливо устанавливать ту или другую норму рабочего дня или заработной платы, не обращая внимания на различие в прилежании и ловкости рабочих. Чтобы удовлетворить требованиям справедливости, нужно было бы, по его мнению, не только ограничить число рабочих часов, но и установить норму того, что может быть сделано в каждой отрасли производства "средним рабочим при обыкновенном прилежании и обыкновенной ловкости". Рабочий, сделавший больше, чем требовалось бы этой законной нормой, получал бы большую заработную плату, и наоборот - сделавший меньше, получил бы плату лишь за неполный рабочий день. "Но этого мало, - прибавляет наш автор. - Предложенная мера ведет, собственно говоря, к установлению поштучной платы. Пока рабочая сила будет представлять собою товар и цена ее будет определяться конкуренцией, поштучная плата останется самым действительным средством эксплуатации работника". Поэтому "государство должно установить уровень заработной платы в каждой отрасли производства, подвергая его периодическим изменениям, сообразно возрастанию производительности национального труда".

   Раз стушивши на путь законодательного определения заработной платы, государство должно идти далее и постараться найти новый "масштаб стоимости". Это новое предложение Родбертуса тесно связано с учением его о меновой стоимости товаров, которого не позабыли еще наши читатели. Если меновая стоимость продукта определяется количеством труда, необходимого на его производство, то, определяя среднюю производительность национального труда в каждой его отрасли, мы определяем тем самым и стоимость продуктов. Зная, что "средний рабочий, при обыкновенном прилежании и обыкновенной ловкости", может сделать х продуктов данного рода в течение своего рабочего дня, мы скажем, что стоимость этих продуктов равна стоимости у продуктов другого рода, явившихся в результате рабочего дня в другой отрасли производства. Если число х вдвое больше числа у, то стоимость каждого отдельного продукта первого рода будет вдвое меньше стоимости каждого отдельного продукта второго рода и т. д. Мы потому говорим о "днях", а не о часах труда, что, по проекту Родбертуса, продолжительность рабочего дня может быть и неодинакова в различных отраслях производства. Известно, что интенсивность, а потому утомительность различных родов труда далеко не одинакова. Необходимо, поэтому, поставить продолжительность труда в соответствие с его интенсивностью и сделать рабочий день короче в более утомительных отраслях производства. Для удобства пришлось бы разделить рабочий день на несколько, например, на десять частей, которые Родбертус называет часами, хотя, как мы видим, десятая часть рабочего дня не всегда равнялась бы часу солнечного времени. Так как Родбертус находит необходимым оставить на время средства производства в частной собственности, то из общей суммы национального продукта, стоимость которого выражалась бы в днях и часах труда, рабочие получали бы только некоторую часть, положим, одну треть. Но эта часть оставалась бы постоянною, несмотря на возрастание производительности национального труда. Поэтому, если бы производительность национального труда удвоилась или утроилась, то в распоряжение рабочих поступало бы в два или в три раза большее количество предметов потребления. "Железный закон" заработной платы был бы устранен, и рабочие получили бы возможность пользоваться успехами общественной культуры и усовершенствованием промышленной техники. Далее, определивши таким образом постоянный уровень заработной платы, государство должно было бы выпустить в обращение особые билеты, на которых обозначались бы различные количества рабочих дней и которые служили бы для расплаты предпринимателей с рабочими. На первый раз государство выдало бы предпринимателям в кредит необходимое для них количество билетов. С своей стороны, предприниматели возвратили бы ему этот долг, так сказать, натурой, именно продуктами своего производства. Государство должно было бы выстроить особые магазины для склада полученных таким образом продуктов и выдавать их в соответствующем количестве предъявителям новых денег.

   "Конечно, - замечает Родбертус, - я очертил эти важнейшие мероприятия лишь самым беглым образом. Человек, не привыкший рассуждать об экономических явлениях, едва ли даже и поймет меня. Но и по отношению к специалистам я остаюсь еще в долгу. Я должен еще обосновать все сказанное мною. Чтобы удовлетворить научным требованиям, я должен был бы написать целую книгу. Здесь же мне нужно было только определить общую точку зрения, бросить беглый взгляд на те трудности, которые, подобно цепям огромных гор, выделяются на горизонте социального вопроса" {"Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft", S. 34.}.

   Тем не менее наш автор убежден, что даже в этой незаконченной форме проект его дает возможность судить о выгодах, связанных с его осуществлением. Первою из них был бы дешевый кредит для предпринимателей, который дал бы им новое орудие для борьбы на всемирном рынке. Уж это одно до такой степени облегчило бы обращение новых "рабочих денег", что Родбертус задается даже вопросом, не окажутся ли излишними государственные магазины. "Можно ожидать, - говорит он, - что рабочие деньги сами по себе, помимо государственных магазинов, будут преимущественно употребляться при расплатах предпринимателей с рабочими. Государству оставалось бы, в таком случае, лишь основать конторы для размена металлических денег "а рабочие. Какой курс должны были бы иметь при этом рабочие деньги, легко было бы определить, потому что те же самые продукты, которые обменивались бы на рабочие деньги, продавались бы в то же время и за деньга металлические" {"Zeitschrift etc.", S. 343.}. Кроме того законодательное определение заработной платы, как постоянной части национального продукта, избавило бы общество от потрясений, причиняемых торговыми кризисами: мы знаем уже, что, по теории Родбертуса, кризисы причиняются именно постоянным понижением заработной платы, как части продукта, и проистекающим отсюда уменьшением покупательной силы рабочих. Устраняя причину, он был в праве ожидать и устранения ее следствия. Наконец, еще одно немаловажное преимущество, а вместе с тем и условие прочного осуществления предлагаемого плана заключается в возможности заменить мало-помалу металлические деньги "рабочими". Бумажные деньги существуют и теперь, но обращение их основывается, как известно, на, наличности известного металлического фонда, поддерживающего курс их на надлежащей высоте. Введение же в обращение "рабочих денег" сделало бы, по мнению Родбертуса, этот металлический фонд совершенно излишним. "В обществе, в котором стоимость продуктов определялась бы количеством труда, затраченного на их производство, можно было бы создать новые деньги, - гласит пятая "теорема" его сочинения "Zur Erkenntnis unserer Staatswirthschaftlichen Zustände". "Деньги эти, с одной стороны, были бы вполне удовлетворительны, как мерило цен и средство обращения, с другой стороны - они не представляли бы собою вещественного предмета потребления и не основывались бы, как нынешние бумажные деньги, на наличном металлическом фонде" (S. 135). Это требует некоторого пояснения.

   Наш автор думает, что деньги должны испытать на себе влияние того всеобщего закона, по которому "всякое учреждение, в своем историческом развитии, постепен-но приобретает в руках людей значение, совершенно отличное от первоначального. Социальные отношения основываются на естественной необходимости и законах природы и лишь мало-помалу, путем постепенного развития, переходят в область человеческой свободы, где новый бог истории, человек, берет их усовершенствование в свои руки" {"Zur Erk. etc.", S. 63.}.

   Функция денег выросла естественным путем из разделения труда и обмена его продуктов. Первоначально роль денег играли предметы, наиболее употребительные в среде лиц, ведущих меновую торговлю: меха, скот и т. д. Мало-помалу, когда с развитием земледелия усилилось рабство, роль денег стали играть драгоценные металлы. В рабовладельческом обществе участниками обмена являлись, главным образом, лица высших сословий, насущные потребности которых удовлетворялись рабским трудом. Вследствие этого на рынке приобрели особенное значение предметы роскоши, свидетельствующие о могуществе и богатстве их обладателей. Как красивые и редкие металлы, золото и серебро не замедлили, разумеется, попасть в число этих предметов. Делимость же драгоценных металлов и способность их противостоять разрушительному действию времени и атмосферных влияний - сделали их еще более пригодными для роли денег. Являясь товаром, и притом товаром, на который всегда существовал сильный спрос, т. е. вступая в обмен чаще других продуктов, драгоценные металлы служили мерилом стоимости этих продуктов. Два, три или несколько продуктов, выменивавшихся на одинаковое количество золота и серебра, имели, очевидно, равную стоимость. Кроме того, представляя собою продукт труда, драгоценные металлы могли попасть в руки лишь тех лиц, которые принимали посредственное или непосредственное участие в производстве. В самом деле, помимо воровства, грабежа и т. п. случаев, нас в настоящее время не интересующих, обладатель драгоценных металлов мог приобрести их лишь двумя путями: или получивши их в обмен за произведенный им продукт, или добывши их из недр земли. В обоих случаях он, посредственно или непосредственно, личным трудом или трудом зависимых от него лиц, принимал участие, в производстве, а потому имеет право на получение части поступивших на рынок продуктов. Наконец, ввиду сильного спроса на драгоценные металлы, обладатель их всегда мог надеяться получить в обмен на них любой из предметов потребления, если только он имел достаточное количество этих металлов. Если же, ввиду случайного характера первобытной торговли, обладатель драгоценных металлов и лишился бы возможности обменять их на другие продукты, то они сами по себе, собственною потребительною стоимостью, представляли достаточное вознаграждение за отчужденный им продукт. В рабовладельческом обществе на рынке фигурируют, главным образом, предметы роскоши, в числе которых драгоценные металлы занимают одно из первых мест. Таким образом драгоценные металлы удовлетворяли всем требованиям, которые можно было предъявить им, как деньгам. Они служили мерилом стоимостей; обеспечивали уверенность в том, что выражаемая ими стоимость действительно произведена и доставлена на рынок, наконец, сами по себе служили достаточным вознаграждением за проданный продукт. Но, спрашивается, предъявляем ли мы деньгам все эти требования и в настоящее время? И не могут ли деньги удовлетворять необходимым теперь требованиям, не будучи товаром? Родбертус отвечает отрицательно на первый вопрос, утвердительно на второй.

   Драгоценные металлы служат теперь деньгами не потому, что они сами по себе представляют достаточное вознаграждение за отчуждаемые продукты, а потому, что каждый уверен в возможности приобрести за деньги необходимые для него продукты. Это доказывается существованием бумажных денег; которые всеми принимаются так же охотно, как и металлические, несмотря на то, что потребительная их стоимость равняется нулю. На это могут возразить, конечно, что бумажные деньги принимаются лишь ввиду возможности в любое время обменять их на металлические. Но именно тот факт, что, имея такую возможность, обладатели бумажных денег все-таки не меняют их на металлические, - доказывает, по мнению Родбертуса, что в настоящее время деньги принимаются уже не как предмет потребления, а как полномочие на получение предметов потребления.

   Таким образом, в истории денег нужно различать два периода. В каждом из них деньги являются товаром. Но между тем как в первом периоде товар этот принимается, как предмет потребления, участники обмена не интересуются уже потребительною стоимостью товара-денег - во втором. По словам Родбертуса, существует даже демаркационная линия, разделяющая эти два периода в истории денег, именно го время, когда деньги начинают чеканить, а не принимают, как прежде, по весу. Наш автор уверен, что теперь приближается уже третий период в истории денег, в котором деньги - товар уступят место "простым билетам". Но и этот период деньги перейдут уже не сами собой, как перешли они во второй период, а путем сознательного вмешательства общества в обмен продуктов.

   В настоящее время товарное свойство денег важно лишь постольку, поскольку оно устраняет от участия в обмене лиц, не доставивших на рынок той или другой стоимости. Как продукт труда, золото может быть приобретено только в обмен за другие продукты или путем непосредственного добывания его из недр земли. В обоих случаях обладатель его является лицом, принимавшим участие в национальном производстве, а потому имеющим право на известную часть национального продукта. Таким образом, гарантируется надлежащий ход распределения. Но если бы этой цели можно было достигнуть другим путем, то металлические деньги сделались бы, по мнению Родбертуса, излишней роскошью.

   "По идее своей деньги суть свидетельства, дающие право на получение известной меновой стоимости. И в этом смысле можно сказать, что нет надобности писать эти свидетельства на золоте, и общество могло бы сберечь те тысячи миллионов, которые оно затрачивает теперь на материал для этих свидетельств" {"Briefe und Aufsätze", S. 70.}. Конечно, деньги служат теперь, кроме того, и "мерилом стоимости", но если меновая стоимость продуктов всегда будет определяться количеством труда, затраченного на их производство, то и эта функция денег может исполняться "простыми билетами".

   Мы знаем уже, что, по проекту Родбертуса, государство должно взять на себя определение средней производительности труда в каждой отрасли производства, т. е., другими словами, количества труда, необходимого на производство каждого данного продукта. Определяя это количество, государство тем самым определяло бы и стоимость продуктов, так что не было бы уже никакой надобности измерять ее деньгами. Еще при жизни Родбертуса шверинский архитектор Петерс составил таблицы, указывавшие среднюю производительность плотничьего труда. Наш автор смотрел на работы Петерса, как на первый шаг к осуществлению его "практических предложений", и придавал им огромную важность. По его мнению, государство тотчас же могло, бы приступить к осуществлению его планов, как только были бы составлены подобные таблицы во всех других отраслях производства. Тогда "мерилом стоимостей" сделалось бы само рабочее время, и "простые билеты" с обозначением дней и часов труда сделали бы излишними металлические деньги. Чтобы обеспечить правильный ход распределения, нужно было бы только принять меры, благодаря которым "рабочие деньги" не попадали бы в руки лиц, не принимавших посредственного или непосредственного участия в производстве. Этой цели государство достигло бы, выдавая новые деньги только предпринимателям, доставившим соответствующее количество продуктов в общественные магазины. Тогда гарантированная в "рабочих деньгах" стоимость равнялась бы стоимости национального продукта, и в процессе общественного обмена веществ не произошло бы никаких потрясений. Наш автор не закрывал глаз перед трудностями, стоящими на пути к осуществлению его "предложений". "Конечно, - говорил он, - решение социального вопроса будет стоить много дороже, чем напечатание полицейского распоряжения, именно потому, что мы имеем дело с социальным вопросом". Но если государство тратит многие миллионы на самые непроизводительные предприятия, то "почему не затратить ему многих миллионов на совершение акта социальной справедливости, открывающего новую эру во всемирной истории"? Затраты эти были бы весьма полезны даже с точки зрения материальных интересов общества. При современной организации производства и обмена общество не может воспользоваться находящимися в его распоряжении производительными силами во всей их полноте. "Если бы не было этого печального усложнения, то совре