Плеханов Георгий Валентинович - Экономическая теория Карла Родбертуса - Ягецова

землю, орудия и продукты труда в собственность отдельных работников... Экономическое развитие нации не может стремиться к замене нынешних землевладельцев и капиталистов - собственниками из рабочих; оно вообще не может выразиться в каких-либо законах о разделении национального имущества". С другой стороны, наш автор убежден в том, что экономическое развитие необходимо должно привести к устранению несправедливых сторон современных имущественных отношений; оно должно, по его мнению, возвратить труду то, что принадлежит ему по праву. "Если я назвал, - оговаривается он, - глубоко справедливым то обстоятельство, что почва, орудия и продукты труда не принадлежат рабочим, то этот справедливый факт сопровождается не менее крупною несправедливостью. Эта последняя состоит в том, что средства и продукты производства составляют частную собственность других лиц. С тех пор как существует разделение труда, орудия и продукты его никогда не составляли собственности рабочих, но всегда принадлежали другим частным лицам. Первая отрицательная сторона этого явления не только останется необходимой до тех пор, пока счастье общества будет опираться на разделение труда, но именно на ней-то и могут быть построены более справедливые отношения в будущем. Вторая, положительная сторона указанного явления должна быть устранена, потому что в ней именно заключается несправедливость современных имущественных отношений. Не чем другим, как принадлежностью орудий и продуктов труда частным лицам, обусловливается то обстоятельство, что доход рабочих никогда не бывает равным стоимости продуктов их труда".

  

   Теперь мы имеем ясный и полный ответ на поставленный выше вопрос о происхождении ренты. Мы знаем, благодаря чему лица, не принимавшие никакого участия в производстве, получают свою, иногда львиную долю в распределении. Мы видели, что право на эту долю не имеет никакой причинной связи с теми или другими полезными занятиями, которым предаются иногда собственники. Экономическая возможность таких общественных отношений создается возрастанием производительности труда. Чтобы дать возможность существовать лицам нетрудящимся, рабочие должны производить более, чем нужно для поддержания их жизни и продолжения их рода. Но одного этого условия недостаточно. Нужны еще такие учреждения, которые вынуждали бы рабочих передавать оставшийся - за удовлетворением их насущнейших потребностей - излишек в руки нетрудящихся членов общества. Нужны такие правовые нормы, при которых рабочие должны были бы

  

   Предоставить почтительно нам

   Погружаться в искусства, в науки,

   Предаваться мечтам и страстям.

  

   И такие правовые учреждения не заменили явиться тотчас же, как люди ознакомились с выгодами разделения труда. Сущность их сохранилась и до настоящего времени, несмотря на всевозможные формальные их изменения. "Как первоначально положительное право опиралось на силу, - говорит Родбертус, - так и теперь передача упомянутого излишка основывается на постоянном принуждении". Первоначально это принуждение достигалось путем рабства. Работники, создававшие своим трудом средства, сами представляли собою движимую собственность, "говорящие инструменты!", как называет их Варрон. Господин их отдавал им то, что необходимо было для поддержания их жизни; все же, что оставалось затем из произведенного их трудом продукта, составляло его неотъемлемую собственность. В настоящее время цивилизованные нации не знают, конечно, не только рабского труда, но и крепостной зависимости. Но это не изменяет, по мнению Родбертуса, сущности дела. Современные землевладельцы и капиталисты имеют в своем распоряжении прекрасное средство для отстаивания своих экономических интересов. Средство это очень простое и обыкновенное: оно носит громкое название свободного договора. Не имея ни земли, ни капитала, современный пролетарий может трудиться только по найму у предпринимателя. Продукты производства составляют поэтому собственность предпринимателя, между тем как рабочий получает условную плату. При определении высоты этой платы и обнаруживаются все благодетельные свойства свободного договора. Побуждаемый голодом, рабочий "рад получить хоть часть стоимости своего собственного продукта, чтобы поддержать свое существование, то есть, чтобы иметь возможность снова взяться за работу" {"Zur Beleuchtung", S. 81.}. Эти реальные отношения нашли свое выражение в учении о необходимой заработной плате, высота которой должна определяться, по мнению экономистов, уровнем насущнейших потребностей рабочего. Таким-то образом "место приказания рабовладельца заступает в настоящее время договор рабочего с предпринимателем". Но договор этот "свободен только с формальной точки зрения, потому что голод вполне заменяет бич рабовладельца. То, что называлось прежде кормом раба, называется ныне заработной платой свободного рабочего" {Ibid.}. Соответственно этому и экономическая наука, со своим учением о "необходимой" заработной плате, как о последнем пределе законных требований рабочего, не перестает смотреть на пролетария, "как на раба, который нуждается в корме столько же, сколько машина в починке".

   Но если доход землевладельцев и капиталистов так же, как и доход рабовладельца, представляет собою продукт труда работников, то нужно сознаться, что в современном обществе существует целая масса условий, затрудняющих понимание сущности дела. Чрезвычайно сложный характер современных экономических отношений скрывает эту сущность от глаз поверхностного наблюдателя. Доход фабриканта принимает вид какого-то независимого от труда рабочих "дохода от имущества", как будто составляющие этот доход продукты стоят чего-либо кроме труда. Но представим себе ра-бовладельческое хозяйство и соответствующую ему организацию производства и распределения. В таком хозяйстве часть рабов обрабатывает поле и добывает сырой продукт. Другая часть их подвергает сырье дальнейшей обработке, пока, наконец, продукт не сделается годным для потребления. Таким образом, те отрасли труда, которым соответствует нынешнее фабричное производство, не отделились еще от земледелия и соединяются с ним в одном и том же рабовладельческом хозяйстве. Все оставшиеся за прокормлением рабов продукты этого хозяйства естественно принадлежат "господину" и составляют его доход. Рабовладелец не станет вывозить эти продукты на рынок, чтобы путем обмена получить необходимые для него предметы потребления. На той ступени экономического развития, о которой здесь идет речь, хозяйство считается хорошим лишь тогда, когда рабовладелец не нуждается в покупке на стороне, когда все нужные ему предметы производятся его рабами. Именно такой идеал хозяйства рисуют своим согражданам Ксенофонт и Аристотель. Легко понять, - говорит Родбертус, - что все продукты такого хозяйства будут обязаны своим существованием труду рабов. Доход господина будет равен разности между произведенными и потребленными его рабами продуктами. И рабовладелец без всякого смущения согласился бы с этим; он считал бы вполне естественным то обстоятельство, что продукты труда его рабов составляют его собственность. Экономическая сторона дела была бы ясна, как день.

   Но когда, с дальнейшим развитием общественно-экономических отношении, натуральное хозяйство переходит в денежное; когда появляются отдельные классы землевладельцев и предпринимателей; когда, вследствие этого, взятый у рабочих излишек их продукта подразделяется, как мы увидим ниже, на поземельную ренту и прибыль, - тогда дело оказывается гораздо более сложным и запутанным. Имущим классам не хочется сознаться в том, что доход их обязан своим существованием труду свободных рабочих, у которых, как у рабов, отнимается часть их продукта. Если естественным следствием рабства было право собственности господина на все произведенное трудом рабов, то не менее естественным кажется право собственности свободных рабочих на полную стоимость их продуктов. И когда личная свобода рабочих) уживается рядом с эксплуатацией его в пользу землевладельцев и предпринимателей, то у последних невольно является опасение за прочность своих привилегий. "Ода боятся, - говорит Родбертус, - чтобы история не сделала последнего вывода из своих посылок и не освободила рабочего и в экономическом отношении. Под влиянием этого опасения представители высших классов охотно соглашаются с тем учением, по которому рента представляет собою продукт не труда, а особых "производительных услуг" почвы и капитала. Они обнаруживают, таким образом, особенную склонность к экономическим теориям Сэя. Разделение же ренты на поземельную ренту и прибыль, в связи с обменом продуктов на рынке при посредстве денег, затрудняет понимание дела даже для тех, кто нашел бы в себе достаточно мужества и беспристрастия, чтобы любить истину, какова бы она ни была". В современном обществе взятый у рабочих излишек их продукта, в свою очередь, распределяется между различными слоями общества. Класс лиц, которые, говоря словами Ад. Смита, жнут там, где не сеяли, подразделяется на землевладельцев, предпринимателей и "капиталистов", то есть лиц, ссужающих свои деньги другим для промышленных предприятий и получающих за это известный процент. "Деньги родят деньги", и это явление, так ужасавшее когда-то Аристотеля и отцов церкви, сделалось теперь до такой степени обыкновенным, что легло в основу всех ходячих воззрений на природу и происхождение ренты. Всякое имущество имеет известную меновую стоимость, выражающуюся в той или другой сумме денег. Поверхностный наблюдатель объясняет себе происхождение дохода, приносимого этим имуществом, тем обстоятельством, что на покупку его была затрачена известная сумма денег, которая должна давать процент. Что такими поверхностными наблюдателями оказывались по временам даже патентованные экономисты, читатель может видеть из следующего поразительного примера. "В политической экономии, - говорит один буржуазный "ученый", - рабочий является не чем другим, как постоянным капиталом, накопленным страной (читай - буржуазией), которая дала средства для обучения и полного развития сил работника. По отношению к производству богатств рабочего нужно рассматривать как машину, на постройку которой был затрачен известный капитал, начинающий приносить проценты с того времени, как он становится полезным фактором в промышленности" (sic!). Именно этим и объясняет почтенный экономист то обстоятельство, что "труд рабочего приносит менее выгод ему самому, чем предпринимателю" {"Cours éclectique d'écon. politique" par Florès Estrada, t. I, pp. 363-364.}. Но если в обыденной жизни такие воззрения являются естественным следствием сложности и запутанности современных экономических отношений, то в науке они не перестают быть самым грубым логическим промахом, самым непозволительным смешением причины со следствием. Не потому землевладелец и предприниматель получают ренту, что денежный капитал приносит теперь известный процент. Наоборот, деньги потому и "родят деньги", что исключительное обладание средствами производства дает имущим классам возможность присваивать себе часть произведенного рабочими продукта. Часть эта удерживается у свободных рабочих и вывозится на рынок для обмена. Но могла ли произвести какие-нибудь существенные изменения в отношениях имущих и неимущих замена рабов свободными рабочими и натурального хозяйства - денежным? Весь доход рабовладельческого хозяйства был продуктом труда рабов. Каким же образом доход собственников перестал бы быть продуктом труда рабочих, благодаря лишь тому обстоятельству, что рабы получили свободу, а имущий класс подразделился на несколько различных слоев? Ведь изменились только правовое положение рабочих да распределение отнятого у рабочих продукта. Происхождение же этого продукта, "естественное отношение производителя к продукту его труда", как выражается Родбертус, осталось неизменным. Вся разница лишь в том, что присвоение рабовладельцем продуктов рабского труда было непосредственным следствием рабства; современный же рабочий отдает предпринимателю продукты своего труда в силу "свободного договора". И если стоимость заработной платы всегда составляет только часть стоимости произведенного рабочим продукта, то не ясно ли, - спрашивает Родбертус, - что другая часть этой стоимости составляет доход собственников? А если это так, то частная собственность на землю и средства производства вполне заменяет собою то давление, которое оказывала когда-то на трудящихся рабская и крепостная зависимость. Она заставляет рабочих довольствоваться скудным заработком и предоставлять в распоряжение собственника все то, что остается за удовлетворением их самых насущных потребностей. Только тысячелетняя привычка, в связи с упомянутою сложностью современного хозяйства, могла затемнить, по мнению Родбертуса, ту простую истину, что доход собственников есть не что иное как продукт труда рабочих. "Простейшие и ближайшие истины всегда оказывались наименее понятными для людей. Это случалось особенно часто с истинами, заключавшими в себе общественный, моральный элемент, указывавшими людям на несправедливость того, что составляло правовую норму общественных отношений в течение целых тысячелетий" {"Zur Beleuchtung", S. 89.}.

   К числу удивительнейших возражений против изложенного выше учения о ренте нужно, без сомнения, отнести следующее рассуждение Германия. Глупо было бы, - говорит этот остроумный человек, - со стороны рабочих менять известное количество, - положим, десять часов, - своего труда на плату, эквивалентную только 8 или 6 часам труда. "Однако, - отвечает Родбертус, - рабочих не особенно благодарят в тех случаях, когда они начинают находить такой отмен глупым. Тогда их всеми силами стараются убедить в противном, и если этой цели не достигают рассказы мисс Мартино, то помогает ultima ratio regis. Независимо от взглядов рабочих на разумность такой сделки, они должны согласиться на нее, если не хотят умереть голодной смертью!" Когда могли они отказаться от предлагаемой им предпринимателем "глупой сделки"? Оборванными или совсем нагими были отпущены они на свободу, не имея ничего, кроме своей рабочей силы... обязанность прежнего владельца заботиться об их пропитании устранялась вместе с упразднением их зависимости, между тем как потребности их оставались в прежней силе. Им нужно было чем-нибудь жить. Что же оставалось им делать? Им предстояла одна альтернатива: или разрушить существующий общественный строй, или вернуться к прежним своим господам и получить в виде платы то, что получали они прежде в виде корма. Другими словами, несмотря на новое правовое положение, они должны были работать при прежних экономических условиях. И рабочие были настолько благоразумны, что предпочли совершить глупость, в которой упрекает их Германн, и своим уважением к существующим правовым учреждениям обеспечить развитие цивилизации".

   Эта-то "глупость" рабочих и обусловливает существование ренты, т. е. всякого дохода, получаемого известным лицом без труда с его стороны, единственно по праву собственника. В настоящее время такой доход получает различные названия, смотря по тому, достается ли он землевладельцам, предпринимателям или, наконец, обладателям денежного капитала. Как подразделяется взятая у рабочих часть их продуктов между перечисленными категориями нетрудящихся, об этом мы будем говорить в следующих главах, где мы закончим изложение экономической теории Родбертуса. Мы увидим там, какие соображения заставили Родбертуса отрицать правильность теории поземельной ренты Рикардо, и постараемся обнаружить ошибки нашего автора по отношению к этому вопросу. Наконец, указавши все те пункты, в которых разошелся Родбертус с экономистами-классиками, мы сравним его теорию с учением Маркса. Теперь же мы закончим эту главу, обращая внимание читателя на то, что изложенная уже выше часть теории Родбертуса содержит в себе вполне выработанное учение о "прибавочной стоимости", этом фокусе всех "проклятых вопросов" XIX века. Именно это учение о "прибавочной стоимости" и заставило, как нам кажется, автора "Капитала" признать, что, несмотря на ошибочность теории поземельной ренты, "Sociale Briefe an von Kirchmann" ясно изображают сущность капиталистического производства.

  

   На основании предыдущего изложения читателю известно уже, каким образом объясняет Родбертус существование так называемой им "ренты вообще", т. е. всякого дохода, получаемого без труда, единственно по праву собственности. Так как всякий доход составляет продукт труда, то лица, не принимающие непосредственного участия в производстве, не могли бы поддерживать своего существования, если бы продукт труда рабочих не превышал количества предметов, необходимых для удовлетворения их насущнейших потребностей. Первым условием существования ренты является, следовательно, возрастание производительности труда. "Всякая рента, говорит наш автор, - поземельная рента и рента на капитал, становится возможной лишь тогда, когда продуктов производится больше, чем нужно их для удовлетворения насущнейших потребностей рабочих; другими словами, принцип объективного существования ренты есть достаточная производительность труда {"Zur Erkenntnis unserer staatswirthsch. Zustände", S. 67.}. Но, однако, этого условия еще мало. Возрастание производительности труда создает лишь экономическую возможность существования ренты. Спрашивается: каким путем переходит в руки других лиц излишек продукта, остающийся за удовлетворением потребностей трудящихся? Это достигается путем давления, оказываемого на рабочих известными правовыми учреждениями. Одним из таких учреждений было рабство, "возникновение которого совпадает, по словам Родбертуса, с возникновением земледелия и поземельной собственности". Рабочие сами представляли собою предметы собственности наряду с землею и орудиями труда. Некоторая часть продуктов их труда шла на восстановление их сил и "поддержание их расы", как выражаются экономисты; другая часть употреблялась на возмещение затраченных в хозяйстве средств производства; наконец, все, что оставалось сверх этого, составляло чистый доход рабовладельца и принадлежало ему по всем законам, "божеским и человеческим". Такой порядок вещей справедливо осуждается буржуазными экономистами, так как он основан на эксплуатации слабого сильным. Но, упраздняя институт рабства, история не имела, к сожалению, в виду буржуазных экономистов с их высоко развитым нравственным чувством. В противном случае она устранила бы, конечно, не форму только, но и самую сущность эксплуатации человека человеком. Теперь же мы видим, что "голод с успехом заменяет бич рабовладельца". Другими словами, современная организация производства новым путем достигает старой цели - передачи излишка, оставшегося за удовлетворением насущнейших потребностей рабочих, в другие руки. В капиталистическом обществе все хозяйственные предприятия ведутся за счет собственников, которым и принадлежат продукты предприятий. Что же касается до свободных рабочих, то они, "не имея ничего, рады, если им удастся получить хоть часть своего собственного продукта" в виде заработной платы. В таком обществе "место приказания рабовладельца занимает договор рабочего с предпринимателем; но договор этот свободен только с формальной стороны, потому что рабочие вынуждены довольствоваться лишь частью своего продукта". Это видно, между прочим, из того, признанного всеми экономистами факта, что наем свободного работника обходится дешевле содержания невольника "Опыт всех веков и народов доказывает, - говорит Ад. Смит, - что труд свободного рабочего стоит предпринимателю в конце концов дешевле труда раба" {"Wealth of Nations", p. 77 (в изд. "The world Library of standard Books").}. Родбертус выражает ту же мысль, называя заработную плату замаскированным кормом раба.

   Мы видим таким образом, что, кроме возрастания производительности труда, существует еще другое, необходимое и достаточное условие существования ренты-именно частная собственность на землю и капиталы. "Принцип получения ренты, - говорит Родбертус, - есть частная собственность на землю и капитал" {"Zur Erkenntnis unserer staatswirthschaftlichen Zustände", S. 72.}. Посмотрим же теперь, какими законами регулируется дальнейшее распределение ренты между различными слоями привилегированного класса.

   Прежде всего нужно заметить, что как распределение национального дохода, так и все движение общественно-экономической жизни принимает различные виды в различные исторические эпохи, в зависимости от изменений в самой организации производства. Там, где разделение общественного труда еще не велико, обработка сырых продуктов совершается в пределах тех же самых хозяйственных единиц, которые занимаются их добыванием. Это мы видим, например, в античном обществе. В большом древнеримском или древнегреческом хозяйстве часть рабов занималась добыванием сырых продуктов, другая подвергала эти продукты дальнейшей обработке, пока они не становились годными для потребления.

   Земледельческий труд не был еще отделен от ремесленного, а потому и средства производства безразлично принадлежали одному и тому же классу собственников. Чистый доход каждого античного хозяйства представлял собою однообразное целое, о подразделении которого на поземельную ренту и прибыль на капитал не могло быть и речи, так как в обладании средствами производства не произошло еще необходимой для выработки этих понятий дифференциации. Все движение общественно-экономической жизни совершалось еще в форме натурального хозяйства. Так как сырые продукты подвергались обработке в пределах той же хозяйственной единицы, в которой они добывались, то все "посредственные и непосредственные хозяйственные блага", т. е. предметы потребления и средства производства, приготовлялись "дома". Ни на одной из стадий своего возникновения эти "хозяйственные блага" не являлись еще в виде товаров, а потому и понятие о меновой стоимости продуктов отходило здесь, как говорит Родбертус, на задний план. Вернее сказать, оно совсем еще не выработалось. Вследствие этого не существовало еще масштаба для оценки как всего имущества рабовладельца, так и чистого дохода его хозяйства. Чистый доход и средства производства оставались еще величинами несоизмеримыми: невозможно было определить отношение стоимости чистого дохода к стоимости всего имущества, так как отсутствовало еще самое понятие о меновой стоимости. Взаимное отношение различных частей дохода и имущества также не поддавалось, как мы сказали, определению. Рабовладелец не мог, да и не имел ни малейшей надобности определять, какая часть его дохода приходится на землю, какая на "капитал". Самое понятие о капитале, в нынешнем смысле этого слова, не выработалось еще в античном обществе. "Капитал сам по себе, в логическом или национально-экономическом смысле этого слова, есть, по определению Родбертуса, продукт, предназначенный для дальнейшего производства, предварительно совершенная работа". Но рассматриваемый с точки зрения современного предпринимателя, т. е. по отношению к прибыли, которую он приносит, продукт этот, чтобы быть капиталом, должен явиться в виде издержек предприятия. В виде таких издержек является, например, современный исторический капитал, обнимающий собою стоимость материала, орудий труда и заработной платы. Но в античном обществе, где все операции добывающей и обрабатывающей промышленности совершались в пределах одного и того же хозяйства, "продукт, предназначенный для дальнейшего производства", не является для рабовладельца в виде издержек. Материалы для различных отраслей производства не покупаются на рынке. Они производятся внутри того же самого хозяйства, и раб-ремесленник обрабатывает лишь то, что произведено его товарищем, рабом-земледельцем. Содержание рабов так же мало представляет собою капитал, долженствующий приносить собою прибыль, как корм для скота, составляющий продукт собственного хозяйства, представляется капиталом современному сельскому хозяину. Не будучи покупаемы на рынке, не являясь в виде издержек в нынешнем смысле этого слова, входившие в состав античного хозяйства средства производства не приносили и прибыли в смысле известного количества процентов на единицу затраченного капитала. Только деньги составляли исключение из этого общего правила. Определение уровня процентов на отданный в заем денежный капитал (римский sors) не представляло никаких затруднений, так как здесь, по выражению Аристотеля, "равное рождается от равного", затраченный капитал и полученный доход являются в виде одноименных стоимостей. Но процент этот был ростовщическим процентом. Величина его определялась нуждой должника, а не общим уровнем прибыли промышленных предприятий, как это имеет место в настоящее время. Этим и объясняется то предубеждение против "процента", которое замечается у всех древних писателей {Mунк, в своей "Geschichte der römischer Literatur", I Band S. 239) приводит весьма характерную выписку из сочинений Катона-цензора "De re rustica". "Наши предки, - говорит этот Стародум римского общества, - приговаривали вора к возврату украденного в двойном размере, ростовщика - к возврату суммы, вчетверо превышающей взятый им процент. Отсюда можно видеть, во сколько раз ростовщик казался им хуже вора".} и кажется современным экономистам нелепым предрассудком. Но предрассудок этот имел, как мы видим, свое разумное основание. Он коренился в общем укладе экономической жизни античного общества, положившем свой отпечаток на все экономические воззрения классических писателей. Именно в этом укладе экономической жизни и нужно, по словам Родбертуса, искать объяснения того обстоятельства, что древним была закрыта вся область государственного хозяйства, что в экономических сочинениях таких умов, как Аристотель и Ксенофонт, мы встречаем лишь правила домашней экономии, а не экономии целой нации {"Zur Beleuchtung", S. 100.}.

   Мы видим таким образом, что в античном мире распределение "ренты вообще" допускало лишь количественные, но не качественные различия. Конечно, не все члены имущего класса получали доход одинаковой величины, но между ними невозможно еще было различить землевладельцев от капиталистов. Только в истории германских народов появляется это качественное различие в родах дохода. Оно обусловливается возникающей здесь дифференциацией труда и владения, зарождающейся противоположностью между городом и деревней. Обработка добытых в деревне сырых продуктов сосредоточивается теперь в городах, так как средневековые постановления прямо запрещают землевладельцам ремесленные предприятия. Естественным следствием этой противоположности между городом и деревней было дальнейшее подразделение обрабатывающей промышленности на множество отдельных отраслей. "Земледелие дает материал для самых разнообразных отраслей промышленности, - говорит Родбертус, - зерновой хлеб для выделки муки, дерево для приготовления мебели и орудий труда, кожу - для обуви, лен и шерсть - для платья и т. д., и т. д.". В античном хозяйстве все эти сырые продукты подвергались обработке на месте. С отделением же ремесленной деятельности от сельскохозяйственной обработка сырых продуктов необходимо должна была подразделяться на множество разнородных отраслей. Сапожник не мог заниматься выделкой мебели, столяр не мог взяться за приготовление платья. В свою очередь каждая из этих отраслей ремесленной деятельности подразделялась еще на более мелкие {Изданные Людовиком Св. в половине XIII столетия постановления, известные под именем "Etablissements des métiers de Paris", содержат, по словам Бланки, "правила, относящиеся более чем к 150 различным профессиям", "Histoire de I'économis pol". V édit, p. 161.}. Все эти неизвестные в античном мире подразделения нашли свое выражение в средневековой организации цехов. Разделение труда, незначительное еще внутри мастерской, играло тем большую роль во взаимных отношениях различных корпораций, подавая повод к целому ряду недоразумений, так как не всегда и возможно было провести точную границу между сферами законной деятельности различных ремесленников.

   При существовании частной собственности на землю и капитал, разделение общественного труда предполагает обмен его продуктов "а рынке. Производитель каждого рода продуктов должен предварительно обратить их в деньги и уже с помощью денег приобретать необходимые для него предметы потребления. "Та хрематистика, которую Аристотель считает достойной гражданина, тот способ хозяйства, который состоял в том, чтобы продуктами домашнего приготовления удовлетворять все важнейшие потребности, лишается своего нравственного значения, потому что становится невозможным экономически" {"Zur Beleuchtung etc.", S. 102.}. Натуральное хозяйство античного мира мало-помалу уступает свое место современному денежному хозяйству. "На первый план выступает меновая стоимость продуктов". Так как каждый производитель лишь путем обмена получает необходимые для него предметы потребления то естественно, что он прежде всего интересуется меновой стоимостью своих продуктов. Ею определяется его покупательная сила. Богатство человека, величина и значение его имущества определяются теперь меновою, а не потребителъною стоимостью находящихся в его распоряжении продуктов. Самое распределение национального дохода происходит теперь иначе, чем оно происходило в античном обществе. Во-первых, продукты не делятся непосредственно между обладателями средств производства и рабочими. Они продаются предварительно на рынке, и только различные части их стоимости распределяются между, этими классами. Во-вторых, приходящаяся на долю собственников часть национального дохода, "рента вообще", подразделяется теперь на несколько видов. Одна часть ее поступает в распоряжение сельских хозяев, другая распределяется между ремесленниками-предпринимателями и фабрикантами. Каждый из них называет доставшуюся ему часть ренты доходом с имущества. Сельский хозяин смотрит на нее, как на продукт, обязанный своим существованием почве и земледельческому капиталу, фабрикант объясняет свою прибыль "производительными услугами" принадлежащих ему средств производства. Но мы знаем уже, что "всякая рента" есть такой же продукт труда рабочих, как их заработная плата. И если, считая свою ренту доходом с имущества, рабовладелец был до известной степени прав, поэтому что рабы также составляли часть его имущества, то в настоящее время, с освобождением рабочего, дело представляется в ином свете. "Рабочие, трудом которых создается этот доход, считаются свободными, а свобода предполагает право собственности трудящегося на продукты его труда" {"Zur Beleuchtung", S. 106.}. Только сложностью современного хозяйства и нежеланием имущих классов признать неприятные для них истины объясняется, по мнению Родбертуса, это перенесение на неодушевленные предметы творческих свойств живого человеческого труда.

   Не будем, однако, уклоняться от вопроса о распределении ренты между различными слоями имущего класса. Мы сказали выше, что с отделением промышленных предприятий от земледельческих возникают качественные различия в распределении национального дохода, создаются неизвестные древним экономические категории. Но разделение чистого дохода страны между сельскими хозяевами и промышленниками не объясняет еще этих различий. Всюду, где преобладает фермерство, сельскими хозяевами являются не сами землевладельцы. Доход же крупного фермера есть так же прибыль на капитал, как и доход фабриканта. Существенных различий нужно искать между доходом землевладельца, с одной стороны, и доходом предпринимателя - с другой, хотя бы предпринимателем явился не фабрикант или ремесленник, а сельский хозяин-арендатор. Только установивши это основное различие, мы можем перейти к дальнейшему исследованию законов распределения, к выяснению принципов этих различных категорий ренты, т. е. поземельной ренты и прибыли на капитал.

   Для выяснения этих принципов Родбертус считает необходимым сделать два предположения. Для простоты анализа он принимает, что часть ренты, доставшаяся "обладателям фабричного продукта, не подвергается дальнейшему подразделению между различными отраслями ремесленного и фабричного производства. Я делаю это, - говорит он, - единственно для простоты рассуждения, и такое предположение нисколько не изменяет сущности явления, хотя в действительности оно происходит, конечно, иначе". Кроме того, он принимает, что "меновая стоимость продукта определяется количеством труда, затраченного на его производство". Другими словами, он исходит в своих рассуждениях из признанной и подробно разобранной им теории стоимости Рикардо. "В своем сочинении "Zur Erkenntnis unserer staatswirth-schaftlichen Zustände" я показал, - прибавляет он, - что в действительности меновая стоимость продуктов несколько отклоняется от этой нормы, что она бывает то выше, то ниже ее, но она стремится, по крайней мере, к этому столько же естественному, сколько и справедливому уровню. Притом же мое предположение, - поскольку речь идет лишь об определении общих законов распределения ренты, - нисколько не противоречит истине. Наконец, я мог бы с таким же удобством принять, что меновая стоимость несколько отклоняется в ту или другую сторону от вышеупомянутой нормы. Мне важно лишь признание того, что стоимость следует в своих изменениях одному и тому же постоянному закону". Какое значение имеют эти предположения для нашего автора, мы увидим впоследствии.

   Доставшаяся фабричным предпринимателям часть "ренты вообще" рассматривается ими, как прибыль на капитал. Мы говорили уже выше, что развитие товарного производства выдвигает на первый план меновую стоимость продуктов. Вследствие этого является возможным определить уровень прибыли каждого предприятия, т. е. отношение прибыли к общей сумме затраченного в производстве капитала. И прибыль и затраченные в предприятии средства производства одинаково являются теперь в виде стоимостей, допускающих всевозможные сравнения и измерения. Там, где движение капиталов не стесняется законодательными мерами, устанавливается обыкновенно определенный уровень прибыли, равной для всех отраслей промышленности. Это достигается, как известно, путем конкуренции. Обычный в стране уровень прибыли на капитал принимается за норму и в сельскохозяйственных предприятиях. Это признается всеми экономистами и объясняется тем, что промышленная деятельность вовлекает в свой круговорот гораздо более значительную часть национального капитала, чем земледелие. Из чистого дохода сельскохозяйственных предприятий должна быть, прежде всего, вычтена часть, соответствующая обычной прибыли на капитал. В противном случае земледелие не представляло бы собою достаточно выгодной для капиталистов отрасли промышленности, и капиталы устремились бы в другого рода предприятия.

   Если прибыль на земледельческий капитал не поглотит всего чистого дохода сельскохозяйственных предприятий, то остаток будет представлять собою поземельную ренту и принадлежать землевладельцам, как таковым. Всегда ли будет существовать такой остаток? Именно этот вопрос и ведет к разногласию между Родбертусом и Рикардо. Последний отвечает на него отрицательно. По его мнению, такой остаток появляется лишь тогда, когда, с увеличением населения, общество видит себя вынужденным взяться за обработку менее плодородных земель, причем возвышается стоимость земледельческих продуктов. "Когда с прогрессом общества, - говорит он, - поступают в обработку земли второй степени плодородия, то земли лучшего качества немедленно начинают приносить ренту, и величина этой ренты зависит от разницы в степени плодородия лучших и худших участков". Родбертус полагает, напротив, что, "за вычетом прибыли на капитал из доставшейся обладателям сырого продукта ренты, всегда должна остаться некоторая часть в виде поземельной ренты, как бы ни была велика или мала стоимость сырых продуктов" (курсив Родбертуса) {"Zur Beleuchtung der socialen Frage", S. 109.}. Он основывает свой взгляд на том предположении, что меновая стоимость как сырых, так и фабричных продуктов определяется количеством труда, необходимого на их производство.

   Рассмотрим ближе учение обоих экономистов. По имению Рикардо, первые поселенцы всякой страны занимают, обыкновенно, самые плодородные участки земли. Пока население остается редким и малочисленным, этих участков первостепенного качества существует более чем достаточно для пропитания жителей. Каждый желающий заняться земледелием и обладающий необходимым для этого капиталом может найти еще незанятый участок земли первостепенного качества. Вследствие этого никто не согласится платить ренту за право пользования землею, отошедшею в частную собственность. "По общим законам спроса и предложения, - говорит Рикардо, - никто не будет платить за право пользования этою землею, так же точно, как никто не платит за право пользования водою или воздухом, или каким-нибудь другим естественным благом, существующим в неограниченном количестве". Весь чистый доход земледельческих предприятий остается, следовательно, в руках предпринимателей, и землевладельцы получают доход лишь постольку, поскольку они являются в то же время и сельскими хозяевами. Но с возрастанием народонаселения дело принимает другой оборот. Все участки лучшего качества оказываются занятыми а между тем спрос на хлеб все-таки превышает его предложение. Хлебные цены растут и достигают, наконец, такого высокого уровня, что даже обработка участков второстепенного качества начинает приносить обычный уровень прибыли на капитал. Но в таком случае доход с первостепенных участков будет уже превышать эту норму. За вычетом из него обычной прибыли, получится еще некоторый остаток, который и будет представлять собой ренту. Эта часть доходов с участков лучшего качества поступит в распоряжение землевладельцев, отдавших их в наем. Уровень арендной платы определится, таким образом, самым ходом общественно-экономического развития. Но достигнутое таким путем равновесие будет весьма неустойчиво. Дальнейшее возрастание народонаселения вынудит общество взяться за обработку земель третьестепенного качества. Тогда доход с участков второстепенного качества, в свою очередь, превысит обычный уровень прибыли, и они также начнут приносить своим владельцам ренту. И чем ниже будет плодородие поступающих в обработку земель, тем менее будет их доходность сравнительно с доходностью лучших участков, тем более будет возрастать приносимая этими последними рента. Сущность рассуждения не изменится, если мы предположим, что с возрастанием народонаселения предприниматели не берутся за обработку земель худшего качества, а увеличивают затрату труда и капитала при возделывании лучших участков. Это увеличение затрат не будет сопровождаться, по мнению Рикардо, пропорциональным ему возрастанием чистого дохода. С развитием общества производительность земледельческого труда постоянно уменьшается. Таким образом, при удвоении затрат на обработку лучших участков приносимый ими доход возрастает не на 100%, а лишь на 90, 85 или 80%. Но во всяком случае последняя, наименее производительная затрата капитала должна принести обычную прибыль, потому что иначе капиталисты не решились бы на такую затрату. Возможность получения обычной прибыли обеспечивается общим возвышением хлебных цен, так как "меновая стоимость всех предметов потребления определяется количеством труда, необходимого на их производство в тех предприятиях, которые не имеют исключительных преимуществ". К числу таких предприятий относится, разумеется, и обработка земель лучшего качества, равно как и наименее производительные затраты труда на лучших участках. Но в таком случае доход, приносимый предшествовавшими, более производительными затратами труда и капитала, будет уже превышать обычный уровень прибыли. Полученный за вычетом этой прибыли остаток отойдет к землевладельцам и будет составлять их ренту.

   Такова теория поземельной ренты Рикардо, казавшаяся Родбертусу ошибочной во всех отношениях. Как известно уже читателю, наш автор не разделял того убеждения, что с развитием общества производительность труда постоянно уменьшается. Со свойственной ему основательностью он разобрал со всех сторон это положение английской школы и показал его ошибочность. Относящиеся сюда аргументы Родбертуса имеют огромную важность, и несколько ниже мы представим их подробное изложение. Но, несмотря на всю свою основательность, аргументы эти не могли поколебать теории Рикардо, так как центр тяжести его учения лежит вне вопроса о производительности земледельческого труда. Это сознавал и сам Родбертус. "Теория поземельной ренты Рикардо, - говорит он в третьем письме к Кирхману, - также хорошо согласима в основных своих положениях с постоянным уменьшением производительности земледелия" {"Zur Beleuchtung", S. 62.}. Сущность теории Рикардо заключается в том положении, что наименее производительные затраты земледельческого капитала, равно как и наименее плодородные участки земли не приносят ренты, а дают лишь обычную прибыль. На этот пункт и направил наш автор свои главные возражения. Он упрекал Рикардо в непоследовательности, утверждая, что теория ренты английского экономиста противоречит его учению о меновой стоимости, составляющему главную заслугу его в истории экономической науки. Если все предметы потребления стоят труда и только труда, - рассуждал Родбертус, - если меновая стоимость продуктов, по учению самого Рикардо, определяется количеством труда, необходимого на их производство, то общая стоимость национального дохода распределится между предпринимателями пропорционально количеству труда, затраченного на производство их продуктов. Предположив, что высота заработной платы одинакова во всех отраслях производства, т. е. что в каждой из них рабочий получает одинаковую часть стоимости произведенного им продукта, мы должны будем признать, что и "рента вообще" распределится между предпринимателями пропорционально стоимости вывезенных ими на рынок продуктов. Допустим, что стоимость земледельческих продуктов равняется стоимости продуктов фабричных, т. е. что на производство тех и других затрачено одинаковое количество труда. Тогда и чистый доход или рента фабричных предпринимателей будет равняться чистому доходу сельских хозяев. Мы знаем уже, что рента промышленников называется прибылью на капитал, высота которой служит нормой и для земледельческих предприятий. Но сельские хозяева всегда нуждаются в меньшем количестве капитала, чем промышленники. Это объясняется тем обстоятельством, что, подвергая обработке сырые продукты, промышленники должны увеличить общую сумму издержек своего предприятия покупкой более или менее дорогого материала. Земледелие же не нуждается в таком материале, который был бы продуктом предшествующих ступеней производства. "Земледелие начинает собою производство, и материалом для обработки в нем служит сама почва", которая не входит в сферу предпринимательских издержек {"Zur Beleuchtung", S. 100; ср. также "Zur Erklärung und Abhülfe der Kreditnoth des Grundbesitzes", I Band.}. Вследствие этого отношение чистого дохода к общей сумме капитала будет в земледельческих предприятиях больше, чем в фабричных. В самом деле, мы предположили, что чистый доход, приходящийся на долю сельских хозяев, равняется чистому доходу промышленников. Но в земледелии этот доход распределяется на меньший капитал, чем в промышленности. Поэтому если прибыль на промышленный капитал будет достигать десяти процентов, то доход от сельскохозяйственных предприятий будет несколько выше; он будет равняться, положим, пятнадцати или двадцати процентам. За вычетом из этого дохода обычной прибыли на капитал, мы получим некоторый остаток, который и будет представлять собой поземельную ренту. Повторяем, существование такого остатка будет, по мнению Родбертуса, не случайным, а постоянным явлением, если только меновая стоимость земледельческих продуктов определяется количеством труда, необходимого на их производство.

   Во избежание всяких недоразумений по этому важному вопросу, мы просим у читателя позволения повторить то же рассуждение в несколько более конкретной форме. Два предпринимателя - фермер и фабрикант - вывозят на рынок продукты, стоившие одинакового количества труда. Меновая стоимость продуктов фермера будет поэтому равняться меновой стоимости продуктов фабриканта. Если наши предприниматели заплатили одинаковую сумму своим рабочим, то и чистый доход их будет одинаков. Но, согласно мнению Родбертуса, мы должны предположить, что издержки фабриканта были больше издержек фермера. Допустим, что первый затратил вдвое больший капитал, чем второй. Ясно, что фермер получит вдвое большую прибыль на свой капитал, чем фабрикант. Но конкуренция не допускает двух различных уровней прибыли. Мы знаем уже, что прибыль промышленных предприятий служит нормой для предприятий сельскохозяйственных. Поэтому наш фермер должен будет довольствоваться лишь половиной принесенного его фермой дохода, другую же половину он передает землевладельцу в виде поземельной ренты.

   Это рассуждение составляет, по словам Родбертуса, "основной пункт и краеугольный камень" его теории поземельной ренты. Он настойчиво возвращается к нему как в напечатанных своих сочинениях, так и в письмах, из которых многие, по собственному его замечанию, составляют целые брошюры. В 1870 году он предложил в гильдебрандовских "Jahrbüchern" "следующую задачу" сторонникам Рикардо. Предположим, говорит он, уединенный от всего мира круглый остров, на котором существует частная собственность на землю и капиталы. Вся обрабатывающая промышленность сосредоточена в городе, расположенном в самом центре острова; лежащая вне городских стен почва служит для добывания сырых продуктов. Размеры острова так невелики, что каждое из расположенных одно возле другого имений простирается от городских стен до самого берега. Принадлежащая к этим имениям земля отличается повсюду одинаковыми качествами. "В этой гипотезе, - прибавляет наш автор, - исключены все те моменты, которые ставят отдельных землевладельцев в исключительно благоприятные условия по отношению к сбыту или стоимости производства продуктов. Здесь не существует различия ни в качестве почвы, ни в расстоянии от места сбыта... Здесь нет ни одного из тех условий, которые, по мнению Рикардо, вызывают появление ренты. Но я утверждаю, что рента все-таки будет существовать, потому что в распоряжении землевладельцев, сверх прибыли на их капиталы, во всяком случае останется еще некоторая часть чистого дохода. Откуда возьмется эта часть дохода? Ответ на этот вопрос заключает в себе, по моему мнению, принцип поземельной ренты, потому что постановка вопроса не позволяет смешивать случайные явления с существенными, поземельную ренту - с различными колебаниями этой ренты в том или другом частном случае" {Op. "Zur Beleuchtung", S. 113.}.

   Развивая далее свою аргументацию против теории Рикардо, Родбертус обращает внимание на другую, по его мнению, слабую сторону ее. Поземельная рента обязана своим существованием, по учению Рикардо, тому излишку дохода с лучших участков земли, который остается за вычетом прибыли на капитал. Но прибыль на капитал не представляет собою постоянной величины: уровень ее повышается и понижается несколько раз в течение года. Как отражаются на поземельной ренте эти колебания? - спрашивает Родбертус. При понижении общего уровня прибыли даже самые плохие участки должны приносить ренту; при возвышении этого уровня многие участки, приносившие прежде ренту, перестают приносить ее. Но ни в том, ни в другом случае не изменяются ни свойства участков, ни расстояние их от рынка. Все эти пертурбации произойдут единственно вследствие колебаний уровня прибыли. Таким образом, поземельная рента Рикардо, - которая есть не более как дифференциальная рента, - представляет собою нечто в высшей степени шаткое, заключает наш автор {"Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft", 1878, erstes und zweites Heft, S. 230.}.

  

   При изложении учения Родбертуса о поземельной ренте, мы обращали уже внимание читателя на то обстоятельство, что землевладелец может и не заниматься лично сельским хозяйством. Он может сдать свою землю в наем и довольствоваться арендной платой, не принимая таким образом ни малейшего участия в производстве национального продукта, но весьма интересуясь ходом его распределения. То же самое может иметь место и по отношению к капиталу. Очень часто собственник передает свой капитал в производительное пользование другого лица, получая за это известную часть чистого дохода пр