Плеханов Георгий Валентинович - Экономическая теория Карла Родбертуса - Ягецова

ни не соответствует более состоянию производительных сил общества и нуждается в перестройке. Но предлагаемый Родбертусом план этой перестройки так же односторонен, как и учение его о причине кризисов. Если, по справедливому замечанию Энгельса, "недостаточное потребление рабочих классов так же мало говорит нам о причинах появления кризисов в настоящее время, как о причинах отсутствия их в прошлом" {"Herrn Eugen Dühring's Umwälzung der Wissenschaft" S. 238.}, то увеличение покупательной силы этого класса не может считаться радикальным средством устранения кризисов. Причина кризисов лежит в несоответствии капиталистического способа производства с современным состоянием производительных сил общества. Только приведя организацию производства в соответствие с состоянием производительных сил, можно уничтожить этот "бич, терзающий даже капитал". Но, чтобы установить это соответствие, недостаточно "регулировать пользование результатами производительных сил". Для этого нужно "регулировать" самое производство, поставивши его под контроль общества. Тогда, вместе с другими противоречиями капитализма, торговые кризисы отойдут в область истории, и человечество войдет в новый период своего развития, в котором продукт не будет более господствовать над производителем. При всей плодотворности усвоенного им исторического метода экономических исследований, Родбертус так же не выяснил окончательно исторического значения кризисов, как не усвоил он вполне точных и законченных понятий о меновой стоимости, капитале и товарном производстве.

  

   Закравшиеся в его учение о стоимости противоречия послужили главным основанием ошибочных представлений его о поземельной ренте. Исходным пунктом его учения о ренте является вопрос о значении материала в земледельческих и промышленных предприятиях. "То, что входит в понятие о материале в фабричных предприятиях, или совершенно отсутствует в земледелии, или составляет продукт собственного хозяйства, а потому совсем не требует издержек или требует их в очень ограниченных размерах. В земледелии сама почва заступает место материала" {"Zur Erklärung etc. der Kreditnoth, I Th., S. 123.}. Читатель знает уже, какие выводы делал Родбертус из этого обстоятельства. Он был убежден, что ею теория ренты неопровержима, и что если бы Рикардо оставался верен своему учению о стоимости, то непременно пришел бы к тем же выводам. Но, по смыслу учения Рикардо, меновая стоимость продуктов не всегда определяется единственно количеством труда, затраченного на их производство. Правила это "значительно изменяется, - говорит он, - вследствие употребления машин и другого рода постоянного и медленно обращающегося капитала" {Works, p. 20.}. Рикардо не говорит, правда, о влиянии различий в стоимости материала. Но, раз допустивши изменение коренного своего положения ввиду неодинаковой стоимости орудий труда, он должен был признать возможность такого же изменения ввиду различной стоимости материала. И он несомненно признал бы это изменение, если бы не усмотрел каких-нибудь новых факторов, устраняющих влияние различной стоимости материала в различных предприятиях. По замечанию г. Зибера, к. числу таких факторов должна быть отнесена практикуемая предпринимателями система взаимного кредита, благодаря которой переход продуктов из одной отрасли производства в другую не представляет уже "непрерывного ряда продаж и покупок", требующих немедленной расплаты и потому увеличивающих издержки предприятий. Стоимость материала не входит в таком случае в эти издержки и не влияет на уровень прибыли. Потребитель выплачивает, конечно, стоимость материала предпринимателя. Но он выплачивает ее в размере труда, затраченного на производство материала; и каждый отдельный предприниматель получает ту часть этой стоимости, которая соответствует труду его рабочих. Вследствие этого стоимость материала не может влиять на высоту уровня прибыли в различных предприятиях. Замечательно, что Родбертус, который не принял во внимание влияния указанного фактора, сам должен был признать, что общий закон меновой стоимости несколько изменяется вследствие неодинаковой стоимости материала в различных предприятиях. "Принятый Рикардо и Мак-Куллохом закон меновой стоимости изменяется, - говорит он, - в настоящее время под влиянием другого закона, по которому прибыль стремится к равному уровню во всех предприятиях. На этом основании он и допускает, что меновая стоимость продуктов тех предприятий, которые обрабатывают более дорогой материал, несколько превышает количество труда, затраченного на их производство" {Ср., "Zur Erkenntnis unserer staatsw. Zustände", S. 160-161.}. В своем учении о ренте он забывает сказанное им в учении о стоимости и упрекает при этом Рикардо в непоследовательности. А между тем единственно его собственной непоследовательности обязана своим существованием его поземельная рента. Из двух воззрений он должен был остановиться на каком-нибудь одном: он должен был или признавать, или отрицать изменение общего закона о меновой стоимости под влиянием стремления прибыли к одинаковому уровню во всех предприятиях. В первом случае его поземельная рента не может иметь места потому, что стоимость фабричных продуктов несколько превышает количество труда, затраченного на их производство, стоимость же земледельческих продуктов опускается ниже этой нормы, так как фабричная деятельность нуждается в более дорогом материале, чем земледелие. Благодаря этому отклонению меновой стоимости от обычной ее нормы, уровень прибыли будет одинаков во всех предприятиях, и составляющий поземельную ренту остаток прибыли земледельческих предприятий будет равняться нулю. Во втором случае Родбертус, действительно, мог с грехом пополам доказать, что земледельческие предприятия должны приносить сверх обычной прибыли еще известный остаток в виде поземельной ренты. Но, оставаясь последовательным, он должен был придти к тому неизбежному выводу, что подобный же остаток дают и фабричные предприятия. Так, например, несомненно, что ткацкая фабрика нуждается в более дорогом материале, чем бумагопрядильня, потому что первая подвергает дальнейшей обработке продукт, изготовленный второю. Повторяя известное читателям рассуждение Родбертуса, мы придем к тому заключению, что, при прочих равных условиях, бумагопрядильня должна принести более высокую прибыль, чем ткацкая фабрика. Но так как в стране не может быть двух различных уровней прибыли, то приносимый бумагопрядильней доход распадается на две части: обычную прибыль предприятия и еще некоторый остаток, соответствующий поземельной ренте в земледелии. Как назвать этот остаток? Поступит ли он в распоряжение предпринимателя? Но это противоречило бы "закону равного уровня прибыли во всех предприятиях". Или он отойдет каким-нибудь другим лицам, существования которых не подозревала до сих пор экономическая наука и не обнаружила практическая жизнь? Разумеется, нам нет основания думать, что наша прядильная рента будет явлением исключительным. Количество видов нового рода ренты будет так же бесконечно велико, как бесконечно различна стоимость материала в различных предприятиях. Разнообразие ее видов увеличивается еще вследствие неодинаковой стоимости орудий труда в различных отраслях производства. Если, при прочих равных условиях, одно предприятие нуждается в более дорогих машинах, чем другое, то уровень прибыли не может быть одинаков в этих предприятиях. Поэтому фабрикант, употребляющий более дешевые машины, сверх обычной прибыли, получит еще известный доход в виде ренты. Его, конечно, будут мучить угрызения совести, так как он нарушит "закон равного уровня прибыли", удерживая свою ренту. Но пока последователи Родбертуса не укажут ему, как распорядиться с этой рентой, он не будет в состоянии снять с души своей это тяжелое бремя. Читатель видит, что теория поземельной ренты Родбертуса приводит к абсурду. И это совершенно понятно, потому что наш автор исходит в своем учении о ренте частью из совершенно произвольных и недоказанных положений, частью из явления слишком общего для того, чтобы оно могло объяснить существование социальной категории дохода. Он совершенно неправ, говоря, что материал "или совершенно отсутствует в земледелии, или составляет продукт собственного хозяйства", а потому и не входит в понятие об издержках производства. К таким "продуктам собственного хозяйства" относит он семена и удобрение. Но разве сельский хозяин не относит употребленного на обсеменение полей хлеба к издержкам производства? Разве не вычитает он стоимости этого хлеба из валового дохода имения при определении своей чистой прибыли? Когда, в случае неурожая, он теряет надежду на получение прибыли и заботится только о покрытии своих издержек, разве согласится он признать, что обсеменение полей ему ничего не стоило? Наконец, употребление для посева своего или покупного хлеба зависит не от общих законов земледелия, а от случайных расчетов сельского хозяина. Он может продать весь свой яровой хлеб осенью, в надежде купить семена весной. В таком случае и сам Родбертус не отказался бы, конечно, отнести эту покупку к издержкам производства. Можно ли строить теорию поземельной ренты на таком основании? Если семена и удобрение не входят в понятие об издержках производства на том основании, что "они составляют продукт собственного хозяйства", то зачем же относить к этим издержкам содержание рабочего? Известно, что земледельческие рабочие гораздо чаще фабричных получают от хозяина помещение и пищу, причем последняя почти исключительно состоит "из продуктов собственного хозяйства". Почему бы не выводить принципа земельной ренты, между прочим, и из того обстоятельства, что сельский рабочий получает свою плату "натурой"? Тогда было бы еще яснее, что земледельческие предприятия должны приносить более высокую прибыль, так как понятие об их издержках ограничивалось бы главным образом орудиями труда и не распространялось бы даже на заработную плату.

   К сожалению, всякое исследование о распределении дохода в капиталистическом обществе должно иметь в виду не натуральное, а денежное хозяйство, в котором каждый продукт имеет меновую стоимость. Зная рыночные цены, сельский хозяин имеет полную возможность оценить и отнести к своим издержкам даже те из "продуктов, предназначенных для дальнейшего производства", которые обязаны своим существованием его собственному хозяйству. Таким образом речь может идти не об "отсутствии" или "присутствии" материала в земледелии, а только о величине его стоимости, которая, как мы видели, различна в различных отраслях производства. И если мы не хотим признать существования особого рода ренты во всех отраслях, употребляющих дешевый материал, то мы должны согласиться, что дешевизна земледельческого материала не объясняет еще происхождения поземельной ренты. Да и можно ли с уверенностью сказать, что все отрасли фабричных предприятий нуждаются в более дорогом материале, чем земледелие? Мы полагаем, что вопрос этот остается пока открытым.

   Другие возражения Родбертуса против теории ренты Рикардо так же неосновательны, как и только что рассмотренное. Так, например, предложенную им "задачу" последователи Рикардо могли бы решить в утвердительном смысле, нисколько не противореча основным положениям своей теории, хотя нужно заметить, что все подобного рода "задачи" напоминают собою уравнение со многими неизвестными, потому что условия их никогда не определяются надлежащим образом. Как помнит читатель, в "задаче" Родбертуса речь идет о круглом острове, в центре которого находится город, служащий для сбыта земледельческих продуктов. Каждое из имений этого острова "простирается от городских стен до берегов" и, заключая в себе "около 5.000 магдебургских моргенов", имеет фигуру сектора. Будет ли существовать здесь поземельная рента? - спрашивает Родбертус. Ответить на этот вопрос можно только, принимая в соображение доходность различных участков каждого данного имения. Посмотрим же, будет ли она одинакова для всех участков. В каком бы пункте внутри имения ни лежал "хозяйский двор", участки не могут находиться на одинаковом от него расстоянии, потому что имение представляет собою фигуру сектора, а не круга. А, между тем, расстояние это играет важную роль в вопросе о доходности участков. С возрастанием его, уменьшается доходность участка, несмотря на то, что, по условиям задачи, почва острова повсюду отличается одинаковым плодородием. При прочих равных условиях, отдаленные участки будут приносить меньший доход, и если потребности населения вынудят взяться за их обработку, то ближайшие участки, сверх обычной прибыли, дадут еще поземельную ренту. Величина этой ренты будет одинакова в каждом из имений секторов, так как они представляют собою не только подобные, но и равные фигуры. Решив в этом смысле предложенную им задачу, последователи Рикардо могли бы воспользоваться ею, как оружием против самого Родбертуса. Они могли бы сослаться на удовлетворительное решение ее, как на доказательство того, что теория Рикардо имеет в виду не только различную величину "поземельной ренты", но и самый ее принцип. Что касается "колебаний уровня прибыли, случающихся раза два в год", то, вопреки мнению Родбертуса, явление это не может служить аргументом против теории Рикардо. Поземельные участки сдаются, по меньшей мере, на год. Каковы бы ни были колебания прибыли в течение года, арендатор легко может определить средний ее уровень, который и послужит нормой его дохода. Он согласится платить ренту только за те участки, которые приносят доход, превышающий средний уровень прибыли. При долгосрочном контракте он окажется, конечно, в проигрыше, если обычный уровень прибыли возвысится. Возможность проигрыша арендатора есть единственное заключение, к которому можно придти ввиду продолжительных колебаний уровня прибыли. Но опровергает ли это заключение теорию Рикардо? Мы этого не думаем. Из всей теории поземельной ренты Родбертуса должно быть признано справедливым только учение его о производительности земледельческого труда. Это учение проливает новый свет на распределение национального дохода. Но, по словам самого Родбертуса, оно не касается сущности теории Рикардо. Возрастание производительности земледельческого труда не устраняет, или, по крайней мере, до сих пор не устранило различий в степени плодородия участков.

  

   Нам остается сделать несколько замечаний относительно "практических предложений" Родбертуса. Выше мы говорили уже, под какими "практическими" влияниями находится Родбертус как реформатор. Он выступает перед нами в этих планах не столько в качестве беспристрастного ученого, сколько в качестве померанского помещика, никогда не теряющего из виду связи интересов землевладения с интересами капитала. Взглянем теперь на его "планы" с точки зрения их осуществимости. Теоретическим центром тяжести всех его планов является установление нового "мерила стоимости", замена денег - товара "простыми билетами". На эту меру опираются все другие предложения Родбертуса, и хотя практическое осуществление некоторых из них возможно, по его мнению, и при современном денежном хозяйстве, но он категорически заявляет, что только введение нового "мерила стоимости" дало бы прочность и законченность предлагаемой им реформе. Он совершенно прав в этом отношении: планы его утрачивают всякое практическое значение для того, кто считает ошибочной основную его посылку. Поэтому мы и обратимся к оценке ее теоретического и практического значения.

   Учение Родбертуса о "рабочих деньгах" тесно связано с учением его о стоимости, которое было далеко не безошибочным. Он утверждает, что идея прудоновской "valeur constituée" принадлежит ему, так как он ее высказал несколькими годами ранее Прудона. Действительно, мы находим ее уже в сочинении его "Zur Erkenntnis etc.", вышедшем в 1842 году. Но в то время она была далеко не нова. Еще в 1831 году английский писатель Джон Грэй выработал проект национального банка, который, имея отделения во всей стране, выдавал бы производителям, в обмен на их продукты, свидетельства, с обозначением рабочего времени, затраченного на изготовление этих продуктов. Предъявители таких свидетельств получали бы из складов банка соответствующее количество товаров, обращение которых совершалось бы, таким образом, без посредства нынешних денег. Грэй так верил в практичность своего плана, что после февральской революции представил временному французскому правительству записку, в которой доказывал, что Франция нуждается не в "организации труда", а в "организации обмена" {См. "Zur Kritik der politischen Oekonomie", von Karl Marx, Berlin 1856, S. 61.}. Как видит читатель, в "практических предложениях" Родбертуса целиком повторялись идеи Грэя, с тою, впрочем, разницею, что наш автор, кроме "организации обмена", предлагал еще законодательное регулирование заработной платы. Но это различие не могло придать более веса основным его положениям. Он повторил в них ту же ошибку, которую ранее его сделал Грэй, а после Прудон, и которая состояла, по выражению Маркса, в "элементарном непонимании необходимой связи между товаром и деньгами". Товары представляют продукт индивидуальных производителей, так что воплощенный в них труд есть индивидуальный, а не общественный. Меновая же стоимость продуктов определяется общественно-необходимым трудом, затраченным на их производство. Чтобы знать меновую стоимость продукта, мы должны, следовательно, знать, как относится воплощенный в нем индивидуальный труд к труду "общественно-необходимому". В настоящее время отношение это определяется в процессе товарного обращения. Необходимым следствием обращения продуктов в товары является превращение одного из товаров в деньги, во "всеобщий эквивалент", в различных количествах которого все другие товары выражают свою меновую стоимость. Товар-деньги становятся, таким образом, "воплощением общественного рабочего времени" в противоположность всем другим товарам, как воплощению индивидуального рабочего времени различных производителей. Отношением каждого отдельного товара ко всеобщему товару-деньгам и выражается отношение индивидуального рабочего времени к общественному. По проекту Родбертуса, это последнее отношение определяется в самом производстве. Путем опыта государство находит среднюю производительность труда в каждом из бесчисленных его отраслей. Таким образом приводится в известность общественное рабочее время, необходимое на производство каждого отдельного продукта. Стоимость продуктов определяется именно этим общественным временем, независимо от того, каких усилий потребовало производство их от данного индивидуума. Но воплощенный в продуктах труд становится общественно-необходимым трудом только в том случае, если они удовлетворяют известные общественные потребности. Будучи произведены в излишнем количестве, продукты перестают соответствовать потребностям общества. Время, затраченное на производство излишних продуктов, есть просто даром потерянное время. А так как ни один производитель не пользуется на рынке какими-нибудь преимуществами перед другими, то потеря эта распределяется между ними пропорционально количеству произведенных ими продуктов. Только часть труда, воплощенного в каждом из их продуктов, признается на рынке трудом общественно-необходимым. "Рыночная цена" продуктов опускается "иже "естественной цены" их, как сказал бы Рикардо, и предприниматели сокращают свое производство до тех пор, пока оно не придет в равновесие с потребностями общества. Колебание рыночных цен регулирует, таким образом, производство. Чем думает заменить этот регулятор Родбертус? Должны ли товары иметь, по его проекту, кроме "конституированной стоимости", еще и рыночную цену, или, правильнее, развивается ли первая во вторую? Конечно, нет; весь секрет "valeur constituée" именно в том и состоит, что она устраняет различие между ценою и стоимостью продуктов. Родбертус забывает при этом, что "различие между ценою и стоимостью есть не номинальное только различие", что "в нем концентрируются все те невзгоды, которые грозят товару в действительном процессе обращения" {Karl Marx, "Zur Kritik etc." S. 46.}. Устранить его можно только с устранением самого товарного производства, т. е. путем такой организации производства, в которой продукты не будут иметь ни цены, ни стоимости по той простой причине, что они не будут товарами. Но при такой организации производства сама "valeur constituée" не имела бы ни малейшего смысла. Чтобы быть последовательным, Родбертусу ничего не оставалось, как отказаться от "принадлежащей ему" идеи "конституированной стоимости" и стремиться к новой, планомерной организации всего производительного механизма, в которой не имела бы места современная противоположность между индивидуальным и общественным рабочим временем. Сама логика вещей привела к этому его предшественника Грэя, который "отрицает", по словам Маркса, одно за другим условия буржуазного производства, хотя и предполагает ограничить свою "реформу" деньгами. Так, он обращает капитал в национальный капитал, поземельную собственность - в национальную собственность, и если внимательнее приглядеться к его банку, то окажется, что этот последний не только одною рукою получает товары, а другою выдает свидетельства с обеспечением затраченного труда, но регулирует и самое производство {Ibid., S. 63.}. Читатель помнит, однако, что, предлагая государству осуществить реформы, которые, чтобы привести к чему-нибудь, должны были бы привести к устранению буржуазного способа производства, Родбертус хотел в то же время удержать буржуазный способ распределения национального дохода. Он хотел сохранить во всей неприкосновенности современные отрасли этого дохода; поземельную ренту, прибыль и заработную плату. Конечно, реформаторской фантазии нельзя положить предела, но можно требовать по крайней мере, чтобы одно "практическое предложение" реформатора не противоречило другому.

   Нетрудно подвести итоги сказанному нами о практических планах Родбертуса. Они неполны, односторонни, внушены соображениями, не всегда согласными с беспристрастием ученого, окончательно отказавшегося от известных интересов и предрассудков. Наконец, - и это главное, - в основе их лежит недостаточно выясненное понятие о сущности современного производства. Он хочет сохранить это производство, устраняя необходимейшие его условия, хочет товаров без денег, "буржуазии без пролетариата". Если эта неясность понятий повредила много его теоретическим исследованиям, то она лишила всякого значения его "практические предложения".

   Заканчивая наш не в меру растянутый этюд о Родбертусе, мы можем повторить сказанное нами о нем в начале статьи. Смешно ставить его учение не только выше учения Маркса и Энгельса, но и на одну доску с этим последним. Воззрения Родбертуса сложились в тот период истории экономической науки, когда старое здание классической экономии оказалось тесным, обветшалым и потребовало радикальной перестройки. Сочинения его были замечательнейшим "знамением" этого переходного времени, но не ему суждено было стать архитектором, заложившим фундамент новой науки. Он усердно и добросовестно трудился над ее обновлением, не ограничивал поля своего зрения интересами одних высших классов, не утаивал результатов, добытых классической экономией. Все это обеспечивает ему почетное место в истории науки. Верный последователь Смита и Рикардо, он был бесконечно выше современных ему вульгарных экономистов.