Станюкович Константин Михайлович - Похождения одного матроса

- сделался яличником на Темзе... Тут уже не горлом, а руками надо было брать... Вам знакомо это дело, джентльмены... Работал я таким манером два года и, нечего скрывать, был недурным гребцом, умел ругаться не хуже матроса и не прочь был выпить в компании... Ну и в карты научился играть... Мало ли чему научится молодой человек среди не очень-то разборчивых товарищей... Всего было. Юность-то была очень скверно проведена, и некому было в ту пору остановить меня и от выпивки и от игры. Сперва как будто начинает человек шутя, понемногу, а что дальше, то больше втягивается... Тут уже труднее остановиться. Другие, мол, пьют и играют, отчего же и мне не делать того же. Смотришь, к дьяволу в когти и попался и совесть потерял и стыд. И однажды вечером, когда я сидел в таверне и был довольно-таки пьян, за мной пришел один человек: "Немедленно, говорит, поезжайте к матери. Она больна и вас зовет".

   Старый Билль примолк и задумчиво стал набивать трубку.

   Казалось, что те воспоминания о далеком прошлом, которые он собирался рассказывать, несмотря на их отдаленность, восставали перед ним, налагая на его лицо печать грусти.

   - Да, джентльмены, - продолжал Старый Билль после затяжки, - я в пьяном виде поехал, но только не в гостиницу, а в госпиталь Святого Патрикия... И только я слегка отрезвился, когда увидал мать на койке умирающею. Ее раздавил дилижанс на улице в этот день, и ее привезли в госпиталь. Она пристально взглянула на меня и велела нагнуться. И когда я нагнулся, она поцеловала меня и заплакала, а потом чуть слышно, прерывающимся голосом сказала: "Милый мальчик, милый, милый... Прости меня, что я не сумела тебя лучше устроить... Я не виновата, сынок, что не могла быть с тобой... Да сохранит тебя бог!" И сунула мне затем в руки кошелек: "На черный день, говорит, пригодится. Поцелуй меня еще раз!" И после этого стала бредить... об отце вспоминала, прощала его... всякую всячину говорила... А этак часа через два скончалась... Тут уж я, джентльмены, совсем отрезвел и понял, какой я был скотиной... Через два дня я похоронил мать и остался один-одинешенек на свете... Очень тогда тяжело было... И вспоминать о тогдашнем скотстве скверно... Да и забыть нельзя, что я пьяный видел мать в последний раз...

   - И после этого бросили пить, Билль? - участливо спросил Чайкин.

   - Имел намерение, Чайк, имел намерение бросить и даже слово себе давал больше не напиваться и в карты не играть, а кончил тем, что через неделю опять закутил и проиграл все деньги, которые оставила мать. Целых тридцать фунтов, джентльмены... А на эти деньги я мог бы несколько своих лодок завести, а то и купить суденышко и заняться рыбною ловлей в море... Так сперва я и подумывал, да джин все эти хорошие мысли вышиб из головы... Вы это должны понимать, Дун. Не правда ли?

   - Очень даже понимаю. Я прежде до умопомрачения иногда пил. И сколько за это меня пороли, если бы вы только знали, Билль! - проговорил Дунаев с добродушным смехом, показывавшим, что бывший русский матрос давно забыл и простил эту порку.

   - Могу представить себе, хотя и не испытал этого удовольствия. А что вы, Дун, пили и, верно, необыкновенно много пили, чтоб дойти, как вы говорите, до умопомрачения, так это видно.

   - Почему? - смеясь спросил Дунаев.

   - А тогда, после того как мы выехали из города Соляного озера.

   - Что ж тогда?

   - Разве не помните?

   - Право, не помню.

   - Я смотрел, как вы дули ром стаканами, когда агенты вас подпаивали, чтоб обыграть наверняка... Я видел немало людей, способных влить в себя много спирта, но такого крепкого, как вы, Дун, признаюсь, не видал...

   - Я могу много выпить, Билль, и оставаться трезвым. Однако продолжайте, Билль, продолжайте... Вы очень любопытно рассказываете... Вон и Чайк ждет не дождется, когда вы станете продолжать. Ему неинтересно слушать о выпивке. Он не пьет.

   - Так-таки ничего, Чайк? - спросил Билль.

   - Пива бутылку-другую когда пил прежде... Да здесь вот шерри-коблер научился пить... Да и то хочу бросить... Не люблю я никаких напитков, кроме чая да кофе! - словно бы оправдывался Чайкин. - Так продолжайте, Билль... Пожалуйста, продолжайте!

   - Ну ладно... Продолжать так продолжать, пока не придет почта. Она всегда запаздывает, а сегодня мы приехали на "Перекресток" раньше, чем обыкновенно... На чем я остановился-то, джентльмены?..

   - На том, как у вас хмель вышиб хорошие мысли из головы! - подсказал Дунаев.

   - Подлинно вышиб, если я вместо того, чтобы купить рыболовное судно, остался поденным яличником у хозяина...

   - А по скольку вы получали?

   - Фунт в неделю, если память не изменяет, и квартиру. А есть должен был на свой счет. Ну да, кроме жалованья, еще от джентльменов-пассажиров перепадало... дарили...

   - Это в России называется получить "на чай", - вставил Дунаев.

   - И выпить водки? - спросил Старый Билль.

   - Ну, разумеется...

   - У нас просто давали без определения надобности, хоть никто и не сомневался, что яличник в большинстве случаев пропьет два пенса, которые ему дарили... И выходит, тот же чай! - засмеялся Билль.

   - И много в день этих пенсов набирали?

   - Да не перебивай, пожалуйста, Дунаев! Дай человеку говорить! А то ты все его перебиваешь! - проговорил вдруг по-русски Чайкин.

   - О чем это, Чайк? - спросил Билль.

   Дунаев объяснил и обещал, что больше перебивать не будет.

   Билль усмехнулся Чайкину и продолжал:

   - Жил я, джентльмены, яличником, свободным яличником, и, как уж я говорил вначале, вдруг сделался солдатом и очутился в казарме. И так как со мною, как я вам объяснял, поступили нечисто, завербовали в пьяном виде, то мне моя солдатская куртка стала еще ненавистнее... Вы понимаете, джентльмены?.. По своей доброй воле все можно перенести, а если не по своей, так и хорошее кажется дурным, а дурное так и вовсе отчаянным... Ну, я терпеть не хотел. Подал жалобу и представил куда следует те двадцать пять фунтов, за которые продался...

   - Какие это деньги. Билль? За что? - осведомился Чайкин.

   - А за то, что я продавался на службу.

   - Кто платит их?

   - Правительство.

   - И всем желающим?

   - Всем. Некоторым красавцам и высокого роста и больше платят... А в России разве ничего не платят?

   - Нет. Взяли - и шабаш! - ответил Дунаев.

   - Жду неделю, другую, третью ответа на мое прошение. Ответа никакого. Наконец через месяц я получил ответ и двадцать пять фунтов обратно. В ответе этом было сказано, что просьба моя была рассмотрена как следует во всех подходящих канцеляриях и что она отклонена, как законному удовлетворению не подлежащая... Прочитал это я и тогда же решил про себя бежать со службы в Америку. В тот год как раз много народу переселялось, и об этом много писали в газетах... Но только первое время бежать нельзя было: очень сторожили новобранцев и никуда не выпускали из казарм. Строго было, и дезертиров, ежели ловили, присуждали к строгому заключению в тюрьме... Ну, я, разумеется, не пожелал, как вы догадаетесь, джентльмены, променять казармы на каторгу и решил выждать время... И так эта мысль мною завладела, что я ее и днем и ночью имел в голове... Разбогатеть думал в Америке... И берег эти самые двадцать пять фунтов, чтобы на них уехать... Потом, когда я приехал в Америку и наработал денег, я эти двадцать пять фунтов, конечно, вернул! - не без гордости прибавил Старый Билль.

   - Кому вернули? - спросил Чайкин.

   - Правительству. В свой полк послал...

   - И вы ни разу не были потом в Англии, Билль? - спросил Дунаев.

   - А разве вам можно было бы ехать в Англию? - осведомился Чайкин.

   - Разумеется, можно. Всякие давности моей вины прошли, и никто бы меня не смел тронуть, тем более что я американский гражданин, слава богу! - с гордостью проговорил Билль. - Но только я в Англии с тех пор, как убежал из нее, не был. Да и что мне там было делать? Я там был бы один как перст... Родных ни души... Друг один был яличник, так и тот утонул в пьяном виде вскоре после моего отъезда, - я об этом в Нью-Йорке в газетах прочитал. Нет, я не ездил, джентльмены! - повторил Билль.

   Вдруг он примолк и, сделав знак рукой, чтобы молчали, зорко смотрел пред собой на траву.

   - Чайк! Несите охотничье ружье! - чуть слышно прошептал он. - Обойдите сзади к фургону.

   Через минуту Чайкин вернулся с ружьем.

   Тогда Билль лег ничком и пополз в траве.

   Дунаев и Чайкин молча следили за движением Билля...

   Вдруг с громким кудахтаньем из травы тяжело поднялась, шумно хлопая крыльями, пара фазанов, блестя на солнце перьями. Раздались один за другим два выстрела, и через несколько минут Билль вернулся с двумя крупными птицами.

   - Вот у нас, джентльмены, и отличное жаркое будет к обеду! - весело проговорил он... - Кто из вас ощиплет и выпотрошит птицу, пока я буду рассказывать вам историю своей жизни?

   - Я это дело обработаю, Билль! - сказал Дунаев, беря из рук Билля фазанов.

   - Экие красивые куры. Как их зовут, Дунаев?

   - Фазаны! - ответил Дунаев.

   - У нас в России их нет?

   - На Кавказе есть... черноморские матросики говорили. Вкусная птица!

   И Дунаев принялся ощипывать птиц.

   А Билль зарядил ружье, положил на траву и, усевшись, продолжал:

   - Шесть месяцев, джентльмены, я прослужил на службе ее величества королевы Виктории, а на седьмой месяц, как получен был приказ об отправлении нашего полка в Индию, я ночью удрал из казарм, продал форму и купил себе дешевую пару платья, шляпу и две смены белья - и с утренним поездом в Ливерпуль, как раз к отходу эмигрантского парохода в Америку. Бумаги свои мне дал мой друг яличник, и я под его именем был принят палубным пассажиром на пароход.

   По приезде в Америку я бумаги вернул ему по почте и записался под своею фамилией: "Билль Робине", если вам интересно знать мою фамилию, хотя уже давно меня зовут в этой стране просто Старым Биллем. Прежде звали дядей Биллем, но уж теперь какой же я "дядя"...

   Когда я ступил после пятнадцатидневного плавания - тогда пароходы не так шибко ходили, как нынче - на берег в Нью-Йорке, у меня был один фунт... Но я скоро нашел работу - поступил кочегаром на буксирный пароход, и дело мое было сделано... Не стану вам рассказывать, джентльмены, сколько я перепробовал профессий за два года: был я и конюхом, и разносчиком, и сторожем в цирке. Через два года у меня была тысяча долларов, и мне повезло... я попробовал играть на бирже, и через шесть месяцев у меня было двадцать тысяч долларов, а еще через шесть я все спустил... Но легкая нажива уже соблазняла меня, джентльмены... Работа казалась уж мне нестоящим трудом... Мне хотелось быстро разбогатеть, и я отправился в южные штаты пробовать там счастия... Но в Ричмонде, вместо того чтобы начать работать, я стал посещать игорные дома и сделался профессиональным игроком. Шулером не был, в этом могу вас уверить, но играл каждый день, водил компанию с подозрительными джентльменами и пьянствовал. Наконец и играть не на что стало... А уж привычка к праздной жизни сделала свое дело. Мне не хотелось работать и хотелось жить хорошо... И опять дьявол взял меня в свои когти, но на этот раз уже крепче, чем когда я ездил по Темзе на шлюпке... Я поступил в шайку агентов, но не убийц, а только грабителей... мы останавливали дилижансы на большой дороге и грабили плантаторов. Жизнь мы вели кочевую, то на одной дороге, то на другой, и снова у меня появились денежки, и снова я пьянствовал и кутил, пока... пока не случилось того, чему лучше бы не случаться, джентльмены, хоть этому я и обязан тем, что стал другим человеком. Но я вам все расскажу. Раз начал, так надо все рассказать!.. Да и почты еще не видать! - проговорил глухим голосом Билль, взглядывая на дорогу, по которой должна была ехать почта.

   И хотя Старый Билль и хотел рассказать то, чему "лучше было бы не случаться" и что случилось много-много лет тому назад, тем не менее он все-таки не решался и, опустив глаза, уставил их на кучку золы погасшего костра.

   Чайкин украдкой взглядывал на Старого Билля и понимал, как трудно ему продолжать. И ему жаль было этого симпатичного старика, и ему очень хотелось, чтобы он не продолжал, не вспоминал бы вновь, что ему, очевидно, хотелось бы совсем забыть.

   И Чайкин поднялся с места, сделав и Дунаеву знак подняться.

   - Куда вы? - спросил Билль.

   - А немного пройтись... Ноги размять... И утро уж очень хорошее! - отвечал, несколько смущаясь, Чайкин.

   Билль, по-видимому, понял и оценил деликатность Чайкина и необыкновенно ласково взглянул на него.

   - Далеко не заходите! Пожалуй, и почта скоро придет! - сказал Билль.

   - Мы недалеко.

   Когда русские матросы отошли, Дунаев спросил:

   - Ты чего позвал?

   - А так... пройдемся... Пусть Билль один побудет...

   - А что?

   - Да ему что-то не хочется рассказывать. Верно, что-нибудь тяжелое для него...

   - Не хочется, так и не расскажет. Это его дело. А здесь, братец ты мой, в этих краях у многих бывали такие дела, про кои неохота рассказывать... Ну да быль молодцу не в укор...

   - А все-таки совесть зазрит...

   - Здесь не у многих. Было и сплыло. Никому дела нет, что я в прошлом году делал, - веди только себя хорошо в этом году. А Биллю нечего прошлого стыдиться... Он зато давно правильным человеком стал. Его во всей округе почитают и уважают за его справедливость и честность... Старики здешние говорят, что Билль первый человек... Его в Денвере хотели в шерифы выбирать...

   - Не пошел?

   - Не пошел. "Лучше, говорит, дилижанщиком останусь".

   - Не зарится на должность?

   - Простой... И добер к человеку... Поможет в беде. Он многим помогает по малости. У него есть деньжонки... Скопил кое-что.

   - Так отчего он не оставит своей работы? Трудная...

   - Привык, и, сказывают, бытто зарок себе дал никем другим не быть, как дилижанщиком.

   - Почему?

   - А бог его знает. Так болтают. Может, и зря.

   Они продолжали идти молча по дороге. Солнце уж поднялось высоко и пригревало изрядно. Хорошо еще, что ветерок умерял зной.

   - Тоже вот и мой бывший капитан Блэк. Должно, и у него много на душе разных делов! - наконец проговорил Чайкин, словно бы отвечая на занимавшие его мысли.

   - Мало ли у этакого отчаянного дьявола... Ты рассказывал, как он расправлялся.

   - То-то, расправлялся, как зверь, можно сказать А все-таки должна подойти такая линия, что бросить дол жен человек все такие дела. Кому раньше, кому позже... Может, перед самой смертью...

   - От этого людям, брат, не легче...

   - А когда-нибудь будет легче? Как ты полагаешь?

   - Бог знает... А ты, Чайкин, не нудь себя такими мыслями, вот что я тебе скажу.

   - Отчего?

   - Оттого, что только себя в тоску вгоняешь. Что будет, то и будет, а пока что каждый человек должен около себя заботиться... А ты уж больно допытываешься: как да почему все вокруг происходит... Ну да здешняя сторона тебя скоро обломает... Однако идем назад... Солнце-то больно греет.

   Они повернули и через несколько минут возвратились к фургону.

   Билль по-прежнему сидел угрюмый и задумчивый.

   - Присаживайтесь-ка, джентльмены. Нагулялись? - спросил Билль.

   - Нагулялись, Билль.

   - А почты все нет...

   - То-то, нет.

   - Так уж я вам докончу про свои прежние грехи... Я понял, зачем вы уходили, Чайк. Благодарю вас! Но почта не пришла, и я пораздумал. Пораздумал и сказал себе: "Нечего скрывать, Билль, того, что было, хотя бы и очень дурное..."

   - Зато, Билль, сколько у вас было хорошего! - заметил Дунаев. - Вас все уважают.

   - Это правда, уважают. И я, по чести скажу, ничего умышленно дурного не сделал с тех пор - подчеркнул Билль. - А с тех пор прошло лет тридцать пять... Так слушайте, джентльмены, почему Билль, прежний пьяница, мот и игрок, стал совсем другим Биллем. Дайте только закурить трубку.

   И Билль с видом какой-то суровой решимости начал:

   - Как теперь помню, было это позднею осенью. Сидел я в гостинице в одном из городов южного штата, - зачем вам название города? - как ко мне входит наш президент Томми (он давно повешен, джентльмены!) и говорит: "На днях хорошее дельце будет, Билль. Едет в Нью-Орлеан богатый плантатор с семейством и с деньгами. Так не худо, говорит, поживиться его капиталом. Кошелек туго набит". Мы вчетвером в ту же ночь и уехали из города и расположились лагерем вблизи одного ущелья, вроде Скалистого, будто охотники. Ну, разумеется, провизии было взято достаточно, вина тоже, и мы весело проводили время в ожидании поживы... А тем временем мы успели поживиться шестьюдесятью долларами и лошадью одного мексиканца, который имел неосторожность проезжать мимо нас... Так прошло два дня... Эти два дня только Томми был совершенно трезв, а мы трое не то чтобы совсем пьяны, а так, в достаточном возбуждении. Томми нарочно держал нас в таком состоянии, угощая вином. Это он называл "поддать пару". Так вот, джентльмены, были мы под парами, когда на третье утро, на заре, мы вчетвером, в масках конечно, подъехали к большой дорожной карете и приказали кучеру остановиться... Карета остановилась. Но сидящие в карете, вместо того чтобы встретить нас благосклонно и отдать свои кошельки, пустили в нас несколько зарядов из револьверов, и двое из наших упали с лошадей... Тогда Томми крикнул: "Билль, защищайся!" - и разрядил свой бульдог... Выстрелил и я, честное слово, почти не глядя, и вдруг услышал жалобный детский стон... Этого стона я никогда не забуду... Бывают времена, когда я его слышу... Он стоит в ушах и напоминает мне, что я - детоубийца.

   Старый Билль помолчал.

   - Дальше нечего рассказывать. Томми прикончил своими пулями плантатора, его молодую жену и девочку, негритянку-няньку, а я маленькую, лет пяти... Томми пристрелил и кучера негра... Когда я увидел убитую мною девочку, то я почувствовал весь ужас своего злодейства... А Томми говорит: "Пожива нам досталась хорошая!" И вынул из кармана мертвого кошелек и разбил шкатулку. Она была вся полна золотом... А я, джентльмены, глядел на все и ничего не понимал. Словно бы на меня вдруг столбняк напал... И потом, как снова пришел в себя, я во весь дух поскакал прочь от этого места...

   Билль снова примолк.

   Чайкин находился под впечатлением рассказа. Потрясенный, он весь как-то съежился, и лицо его подергивалось.

   А Дунаев заметил:

   - Вы ведь не нарочно, Билль, убили ребенка. Вы ведь нечаянно...

   - А не будь я в ту пору мерзавцем, не будь я агентом, так и нечаянности этой не было бы, Дун... Какое уж это утешение. Надо правде в глаза смотреть. Правда, Чайк?

   - Правда, - чуть слышно промолвил Чайкин.

   И опять наступило молчание.

   - Что ж дальше вы сделали, Билль? - спросил наконец Дунаев.

   - Пролежал я около трех месяцев в одной уединенной ранче... Горячка была... На ранче говорили, что подняли меня без чувств на дороге... И когда я выздоравливал, то в это время я и думал о своей жизни и понял, какая она была позорная. И почувствовал к ней отвращение и дал себе слово стать другим человеком. Чтобы не было искушения в городах, я остался на ранче, отработал то, что был должен хозяину за мое содержание во время болезни, хоть он, добрый человек, этого и не требовал, и после уехал из южных штатов, чтобы больше никогда в них не возвращаться.

   - Куда ж вы уехали, Билль? - спросил Дунаев.

   - На Запад... Б Канзас... Тогда еще там жили индейцы.

   - Что ж вы делали?

   - Охотником был... Слонялся один с места на место...

   - А индейцы вас не трогали?

   - Не трогали. Я им зла не делал, и они мне не делали. Мы дружны были... Все меня звали и называли Белым Охотником. В таком одиночестве я пробыл, джентльмены, лет семь и, когда почувствовал, что нет для меня больше искушений, вернулся в город... Там открывалась компания дилижансов, и меня взяли кучером... С тех пор я и езжу по этой дороге, джентльмены, и надеюсь до смерти ездить и благополучно довозить пассажиров и почту, охраняя их от агентов.

   - Не любите вы их, Билль! - заметил Дунаев.

   - От этого и не люблю, что сам был агентом и знаю, как подло нападать исподтишка, и часто на безоружных людей. Есть здесь разбойники, которые и женщин не жалеют... Недавно была убита одна женщина вместе с мужем...

   - А за что повесили Томми? За то дело?

   - Нет! то дело так и осталось в тайне, - Томми ловко припрятал концы. Он уехал из страны на север и, как после я узнал, был повешен за убийство... Мне случайно попалась потом газета, в которой был напечатан судебный отчет и отчет о его казни. И на суде держал себя хорошо и умер без страха... Однако долго же не идет почта! - круто оборвал Билль разговор и сделался прежним серьезным и суровым и малоразговорчивым Биллем.

   - Не случилось ли чего-нибудь! - заметил Чайкин.

   - Здесь тихо. Не пошаливают. Да и кому охота нападать на письма.

   Наступило молчание.

   Между тем два фазана были ощипаны, выпотрошены и вымыты в свежей воде.

   - Что с ними теперь делать, Билль? - спросил Дунаев.

   - Я полагаю зажарить их, Дун.

   - А успеем до прихода почты?

   - Не успеем, так дожарим на станции, где будем обедать.

   Чайкин собрал сучьев и развел огонь. Когда образовалась горячая зола, Дунаев обвернул фазанов в свежие листья и всунул в золу, наблюдая, чтобы жаркое пропеклось со всех сторон.

   Сзади вдруг послышался лошадиный топот.

   Билль обернулся и схватился за ружье.

   Всадник скакал во всю мочь по дороге... Он подскакал к костру и спрыгнул с лошади.

   - Дэк! - воскликнули изумленно Чайкин и Дунаев.

   - Вам, Дэк, что нужно? - сурово спросил Билль.

   - Я нарочно приехал сюда, чтобы предостеречь вас...

   - От кого?

   - От моего товарища. Мне нечем было прострелить ему голову, а то бы я прострелил. Я вам верно говорю, Билль.

   - За что?

   - А за то, что он не чувствует благодарности, и за то, что вы нас не повесили благодаря главным образом Чайку, он вам же собирается напакостить.

   - Каким образом?

   - Он уехал в Сакраменто, чтобы организовать на вас нападение... Он звал и меня, но я... я еще помню, кому обязан жизнью.

   Билль несколько мгновений молчал, словно что-то обдумывал, и потом протянул руку Дэку и сказал:

   - Спасибо вам, Дэк. Вы поступили как порядочный человек... Теперь вижу, что Чайк был прав...

   - В чем?

   - Он утверждает, что вы бросите вашу позорную жизнь и станете порядочным человеком. Ведь вы это говорили, Чайк?

   - Говорил! - весело сказал Чайкин.

   - Благодарю за хорошее мнение обо мне, Чайк. Быть может, вы и правы...

   - Присаживайтесь-ка, Дэк, и не хотите ли закусить? - предложил Билль.

   - Не откажусь. Я еще не успел позавтракать сегодня. Насилу достал лошадь в ранче у Косого Джима. Оставил залог...

   - И стаканчик рома выпить не откажетесь, Дэк? - предложил Дунаев.

   - В этом не может быть сомнения...

   Скоро Дэк с аппетитом принялся уписывать за обе щеки принесенные Чайкиным мясо и ветчину, выпив предварительно стаканчик рома.

   Билль что-то раздумывал и наконец проговорил:

   - Недаром я хотел повесить вашего товарища, Дэк. Большой он мошенник!

   - Оказывается, что большой, Билль. Я ему уж это сказал, когда он мне сообщил свое намерение.

   - Что ж он?

   - Он сказал, что это не мое дело... И так как он сильнее меня, то я должен был согласиться, что не мое дело, но объявил, что мы больше с ним не знакомы...

   - И хорошо сделали, Дэк! - сказал Билль.

   И когда тот позавтракал и после завтрака выпил еще стаканчик рома, Билль его спросил:

   - Какую ему лошадь дал Косой Джим?

   - Черную кобылу.

   - Хорошая лошадь! Давно бы и Джима следовало повесить. Он укрывает агентов и помогает им... Что вы на это скажете, Дэк?

   - Мне неудобно, Билль, быть судьей в этом деле... Разве со временем... Тогда я, - быть может, не откажусь высказать свое мнение.

   - Правильно сказано. А в каком часу выехал ваш товарищ?

   - В шесть вечера, как только мы добрались до Джима...

   - Значит, он уж обогнал нас.

   - Весьма вероятно. Для этого он и поехал.

   Билль пристально взглянул в упор на Дэка. Тот глаз не отвел под испытующим взглядом Старого Билля.

   - А вы, Дэк, что думаете делать теперь?

   - Ехать в Сан-Франциско.

   - Верхом?

   - Верхом.

   - Извините, Дэк... Еще один вопрос.

   - Предлагайте сколько угодно, Билль...

   - Вы... в самом деле... возмущены вашим товарищем?.. Нет ли какой ловушки?

   Дэк вспыхнул.

   - Какая же может быть ловушка? Я торопился единственно для того, чтобы отплатить хоть отчасти за жизнь, которой я обязан Чайку. Для Чайка больше и приехал... Ваше дело верить мне или не верить... И у меня револьвера нет! - прибавил в виде веского аргумента Дэк, выворачивая свои карманы.

   - Довольно. Я верю вам, Дэк! - произнес Билль.

   Дэк опять покраснел, на этот раз от удовлетворенного чувства.

   - И сколько агентов, вы думаете, соберет этот мерзавец?

   - Полагаю, человек шесть, по два на каждого из вас, и чтобы досталось по шести сот долларов на каждого.

   - Как так? Почему по шестисот?

   - Около этого... разделите-ка, Билль, на шесть три тысячи долларов Дуна да пятьсот долларов Чайка, которые зашиты у него и спрятаны на груди.

   - А вы почем знаете, Дэк? - изумленно спросил Чайкин.

   - Я слышал, как вы об этом говорили на пароходе...

   - Но я вас не видал на пароходе...

   - Не мудрено: я тогда был с бородой... Так разделите, говорю, три тысячи пятьсот долларов на шесть, и выйдет около шестисот на брата... Ради этакого куша молодцы выедут...

   - А что, Дэк, если против шести будет не трое, а четверо?

   - Откуда у вас четвертый?

   - А если я вас возьму в дилижанс и довезу до Фриски? И револьвер дам?

   - Спасибо, Билль. Но я откажусь.

   - Почему?

   - Я не хочу стрелять в бывших товарищей. Если бы даже со вчерашнего дня я и переменил о них мнение, все-таки мне бы не хотелось поднимать на них руку. Это пахнет предательством...

   - Пожалуй, вы правы, Дэк. Вы гораздо лучше, чем я думал.

   - Предупредить я могу... это долг совести, но пристать к какой-либо стороне считаю неудобным. Я предпочту оставаться нейтральным в этом деле и не спеша продолжать путь до Фриски...

   - В таком случае я возвращу ваш револьвер... Без револьвера неудобно?

   - Как будто бы не совсем.

   Минут через десять приехала почта, то есть небольшая тележка с несколькими десятками писем и посылок.

   - Что так поздно, Джо? - обратился Билль к заспанному мальчику лет четырнадцати, который привез почту и начал ее укладывать в фургон.

   - Дорога скверная, Старый Билль!

   - А может быть, нам и спать хотелось, Джо?

   - Хотелось, Старый Билль.

   - И мы вздремнули. А, Джо?

   - Вздремнули, Старый Билль!

   - И лошади вздремнули?

   - Очень может быть, Старый Билль!

   - В следующий раз выспитесь хорошенько дома, Джо, перед тем как везти почту. Слышите?

   - Слышу, Старый Билль.

   - И хорошо слышите, Джо?

   - Хорошо, Старый Билль. А вот посылочка лично вам, Старый Билль. Отец велел передать!

   И мальчик подал Биллю корзинку с персиками.

   - Это для кого же?

   - Для вас, Старый Билль. Мать сказала: "Старый Билль любит персики".

   - Поблагодарите, Джо, отца и мать. Персики отличные. Каков урожай, - сказал Билль, пробуя один крупный свежий персик, - в вашем саду?

   - Отличный.

   - Кушайте, джентльмены, персики... Попробуйте и вы, Джо. После сна приятно съесть персики... Дэк! Полакомьтесь да возьмите себе на дорогу! - говорил Билль, поставив корзину на сиденье.

   Все стали есть персики и похваливали, пока Билль запрягал лошадей.

   - А что на свете нового, Джо? - спросил Билль.

   - Перемирие заключено.

   - С этого следовало начать, Джо! Слышите, джентльмены? Конец войне и рабству!.. Ура! - радостно воскликнул Старый Билль.

   - Ура! - повторили все.

   - А еще что нового, Джо, у вас?

   - Одного молодца повесили.

   - За что?

   - Пять лошадей увел.

   - Лошадей-то вернули?..

   - Вернули! Двадцать миль гнались за конокрадом. Нагнали, привезли к нам и ночью вздернули. Так и надо! Не кради лошадей! - энергично прибавил мальчик, внезапно оживляясь.

   - Здесь за конокрадство строго! - шепнул по-русски Дунаев Чайкину.

   - А еще что нового, Джо?

   - Больше ничего, Старый Билль.

   - Ну так до свидания, Джо. Кланяйтесь всем, да вперед не опаздывайте! Прощайте, Дэк! Еще раз спасибо вам!

   И старый Билль крепко пожал руку Дэка.

   - Револьвер получили?

   - Вот он.

   - И зарядов Дун дал?

   - Дал.

   - Возьмите и провизии.

   И Билль отдал Дэку небольшой окорок, сухарей, бутылку рома и с десяток персиков.

   Дунаев и Чайкин, в свою очередь, крепко пожимали руку Дэка и благодарили его.

   А Дэк сказал Чайкину дрогнувшим голосом:

   - Будьте счастливы, Чайк.

   - Дай бог и вам счастия! - задушевно ответил Чайкин.

   Все было готово. Дунаев и Чайкин сели в дилижанс. Билль взобрался на козлы.

   - Будьте настороже, Билль, под Сакраменто, у Старого дуба... Желаю, чтобы игра разыгралась вничью, если встретитесь с агентами! - говорил Дэк. - Прощайте, джентльмены! Спасибо вам, Чайк!

   - Надеюсь услыхать о вас хорошие вести, Дэк! Еще раз спасибо! - сказал Билль.

   - Во Фриски зайдите ко мне, Дэк... Быть может, устроимся с местом. Я открываю мясную.

   И Дунаев сказал свой адрес.

   - Прощайте, Дэк! - крикнул Чайкин, снимая шляпу.

   В ответ и Дэк взмахнул своей, когда Билль взял вожжи, и фургон покатился.

  

  

  

  

   Несмотря на тревожные вести, сообщенные Дэком о готовящемся нападении, Чайкин на этот раз менее беспокоился, почти уверенный, что Старый Билль как-нибудь да проведет снова агентов и встречи с ними не будет и, следовательно, не придется обагрять своих рук кровью.

   Эта уверенность в мудрость Билля поддерживалась и спокойствием, с которым тот принял известие, сообщенное Дэком... Спокойствие это чувствовалось Чайкиным и в покойной позе Старого Билля, и в его могучей широкой спине, и в тех неторопливых окриках, которыми он по временам понукал левую дышловую лукавую лошадь.

   Все это не омрачило того хорошего настроения, в котором находился Чайкин по случаю поступка Дэка, свидетельствующего, что он, Чайкин, не ошибся в своей вере в Дэка.

   "Совесть небось заговорила и повернула человека!" - думал Чайкин, вспоминая вчерашний день, когда Дэк мужественно ожидал, что его вздернут на дерево.

   И Чайкин, душевно умиленный, радовался за "человека". Ему теперь этот Дэк казался близким, и будущая его судьба заботила русского молодого матроса.

   - А ты, Дунаев, дай место! - обратился Чайкин.

   - Кому? Тебе?

   - Нет, Дэку.

   - Отчего не дать!

   - Не побоишься его взять?

   - Чего бояться? Здесь, брат, если будешь всего бояться, так никакого дела не сделаешь. Был бы только человек пригоден к делу, а чем он занимался прежде, - этого не касаются. Тут ведь люди нужны, и большого выбора не приходится делать. Возьму. Попробую его. Если подойдет, оставлю.

   - То-то. Надо вызволить человека.

   - Он сам себя может вызволить, если захочет. Работай только. Только вряд ли он пойдет ко мне.

   - Отчего ты так думаешь?

   - Не пойдет он на "мясное" место.

   - Почему?

   - Джентльменист очень. Видел, руки у него какие господские... тонкие такие да длинные... Ему по какой-нибудь другой части надо заняться: либо в контору, либо по чистой торговле... Деликатного он воспитания человек... Это сразу оказывает... А впрочем, нужда прижмет, так не станет разбирать местов. Здесь, братец ты мой, не то, что в России: барин - так он ни за что не возьмет простой должности. Здесь люди умней, никакой работой не гнушаются, - понимают, что никакая работа не может замарать человека.

   - Это что и говорить!

   - Здесь, в Америке, сегодня ты, скажем, миллионщик, а завтра ты за два доллара в день улицы из брандспойта поливаешь. И никто за это не обессудит. Напротив, похвалит. В Сан-Францисках был один такой поливальщик из миллионщиков...

   - Разорился?

   - Да. А была у него и контора, и свой дом, и лошади - одним словом, богач форменный... Но в несколько дней лопнул. Дело большое, на которое рассчитывал, сорвалось, и все его богатство улыбнулось... И он дочиста отдал все, что у него было, до последней плошки, потому гордый и честный человек был, и сам определился в поливальщики. Так все на него с уважением смотрели... На этот счет в Америке умны, очень умны!

   - Что ж, этот миллионщик так и не поправился? - спросил Чайкин, заинтересованный судьбой этого миллионера.

   - Опять поправился... Поливал, поливал улицы, да и выдумал какую-то машину новую... Люди дали под эту машину денег, и он разбогател, и опять дом, и контора...

   - Ишь ты!..

   - А то, братец ты мой, и в возчиках у нас был довольно-таки даже странный человек из немцев!

   - А чем странный?

   - Да всем. Сразу обозначил, что не такой, как все... И с первого раза видно: к тяжелой работе не привык... И старался изо всех сил, чтобы, значит, не оконфузить себя... И как, бывало, идем с обозом, он сейчас из кармана книжку - и читает. И на привалах поест, да за книжку... И вином не занимался, и в карты ни боже ни!.. Из себя был такой щуплый, длинноногий, в очках и молодой, годов тридцати... И никогда не ругался, тихий такой да простой... И кто же, ты думаешь, оказался этот немец?

   - Кто?

   - Ученым немцем. Он всякую науку произошел и был в своей земле при хорошем месте. Студентов обучал, профессором прозывался и книжки разные сочинял... А очутился в возчиках. И очень был рад, что его приняли в возчики.

   - И долго этот немец был возчиком?

   - Нет... Только обоз привел до Францисок.

   - А потом куда делся?.. Не слыхал?

   - Потом он в добровольцы поступил солдатом в войска американские... Против южан драться захотел... Что с ним стало - бог его знает. А хороший был человек этот немец, надо правду сказать. Прост. Форсу не задавал оттого, что все знает... Бывало, на привале бросит книжку читать, да и давай рассказывать: отчего дождь идет, откуда гром берется, откуда облака, и почему реки текут, и как это солнце заходит... И любопытно так рассказывал. Многие слушали его. Он хорошо по-аглицки говорил... Да и на многих других языках. Дошлый на все немец был...

   Дунаев замолчал и некоторое время спустя затянул вполголоса своим низким сипловатым баритоном "Не белы снеги".

   - Не забыл русских песен? - весело спросил Чайкин.

   - А ты думал, как? - ответил Дунаев и затянул громче.

   - Я думал было, что ты совсем американцем стал... забыл! - шутя промолвил Чайкин и стал подтягивать своим мягким тенорком.

   Через несколько времени песня лилась громко. Голоса слились и звучали красиво, хотя и дрожали от тряски фургона.

   Старый Билль слушал с видимым наслаждением русскую песню. Его загорелое грубое лицо понемногу теряло свое суровое выражение, и глаза светились мягко, так мягко.

   Он нарочно попридерж