Станюкович Константин Михайлович - Похождения одного матроса

  

  

   Обрадованный, что нашел терпеливого слушателя в лице Чайкина, Абрамсон подробно рассказал ему о своей жизни в Америке, о том, как на первых же порах он потерял, войдя в компанию с одним русским евреем, весь свой капиталец - около двухсот долларов, - нажитый им на торговле, как они бедовали в Нью-Йорке, как потом поправились, занимаясь мелочной торговлей, и как уехали в Калифорнию, когда прослышали, что там найдено золото.

   - Вы золото искали, Абрам Исакиевич?

   - Нет... Это трудная работа - копать золото. Я лучше гешефт сделал... Я привез на прииски разного мелкого товара и нажил хорошие деньги... Опять выписал, и в один год нажил двадцать тысяч. Кажется, хорошие деньги двадцать тысяч, господин Чайкин?

   - Хорошие...

   - И можно было бы завести какое-нибудь дело в городе без риска потерять деньги... Но я подумал: ежели ты в год нажил двадцать тысяч, то в два года наживешь сорок... И выписал на все двадцать тысяч еще товара, и остался я без товара и без денег.

   - Как так?

   - Индейцы напали на караван, в котором было три моих фургона; и мы с Сарой остались только с нашими кустюмами да со сто долларами... Приходилось начинать сначала... А кредита у меня не было... и компаньонов не находилось... И приехали мы во Фриски... И с тех пор вот бьемся здесь...

   Подробности о последнем периоде жизни Абрамсон обошел. Он ограничился только общим замечанием, что пришлось всего испытать и заниматься всякими делами, и прибавил:

   - Ну да вы знаете, Василий Егорович, какими я делами занимался, и поняли, как я потерял совесть... У каждого своя судьба! - мрачно повторил он и опустился на кровать, видимо утомленный долгим своим рассказом.

   Чайкин просидел еще несколько времени и сказал:

   - Надо еще в одно место зайти, Абрам Исакиевич, а завтра я уезжаю на ферму. Поправляйтесь скорей, Абрам Исакиевич, и начинайте дело... и насчет ваксы... А я хочу еще сто долларов вам дать. Ведь я ваш компаньон...

   И с этими словами Чайкин полез за пазуху и достал деньги...

   Абрамсон не мог выговорить слова. Слезы текли из его глаз.

   - Пишите тогда, Абрам Исакиевич...

   Абрамсон молчал.

   Наконец он приподнялся с постели и зашептал что-то по-еврейски, должно быть молитву, и затем прерывающимся от волнения голосом сказал:

   - Бог отплатит вам за все, Василий Егорович. И за Ривку, и за меня, и за Сару...

   Чайкин пожал сухую горячую руку Абрамсона и тихо вышел за двери.

   В дверях он столкнулся с Сарой. Та обрадовалась, увидав Чайкина, и объяснила, что возвращается с работы раньше, чтобы побыть около мужа. Он что-то плох последнее время.

   - Как вы его нашли?

   - Надо бы доктора.

   - Доктора? А на что позовешь доктора, Василий Егорович? После смерти Ривочки наши дела совсем плохи... Если бы тогда не вы, то и Ривочке нельзя было бы хоть последние ее дни прожить хорошо. Благослови вас бог... Прощайте, Василий Егорович.

   И с этими словами Сара вошла в двери.

   Но не прошло и двух минут, как она снова выскочила из дверей и пустилась бегом спускаться с лестницы. Внизу она нагнала Чайкина, быстро схватила его руку, поцеловала ее и побежала назад.

   Чайкину было невыносимо грустно, когда он вышел на улицу и направился не туда, куда собирался, а в госпиталь, чтобы сказать мисс Джен о больном еврее и попросить ее что-нибудь сделать для него.

   После того как мисс Джен обещала прислать к Абрамсону доктора и навестить его сама, Чайкин пошел к Джаксонам сделать им прощальный визит и увидать спасенную им девочку, из-за которой он чуть было не погиб и которая от этого была еще ближе его сердцу.

   И какая она была ласковая, эта маленькая черноглазая Нелли, когда приходила раз в неделю вместе с мистрис Джаксон навещать его. И с какою заботливою нежностью расспрашивала она о здоровье "милого Чайка", передавая ему разные лакомства, купленные, как говорила она не без некоторой гордости, на ее "собственные деньги". "Я получаю от папы один доллар в неделю", - прибавляла она, словно бы желая объяснить, откуда у нее собственные деньги.

  

  

   Был пятый час одного из тех мягких и теплых осенних дней, какие часто бывают в благодатной Калифорнии, и Чайкин думал сперва пешком пройти от госпиталя до улицы, в которой жили Джаксоны.

   Но когда Чайкин узнал от полисмена, к которому обратился с просьбой указать дорогу, что улица, которую он искал, находится в другом конце города и что идти туда не менее получаса, он, уже почувствовав усталость от долгой ходьбы после целого месяца вынужденного сиденья, сел в конку, по бокам которой крупными буквами было написано на большом планките название улиц, по которым должен проходить трамвай, как называют конку американцы.

   Места внутри вагонов не было, и Чайкин остался на площадке, на которой толпилось несколько человек, не обращая друг на друга ни малейшего внимания и не извиняясь, когда приходилось протискиваться и бесцеремонно наступать на чужие ноги.

   И какой-то толстяк, выходивший из трамвая, так наступил на ногу Чайкина, что тот поморщился от боли.

   - Надо было убирать ноги и не зевать! - с добродушным смехом проговорил вместо извинения янки.

   И, спрыгивая на ходу, он потерял равновесие и упал навзничь.

   - Не надо скакать, если не умеете! - сердито проворчал кондуктор.

   - А вам какое дело? - огрызнулся толстяк, стараясь подняться.

   - Если расшибли голову, я остановлю трамвай! - крикнул кондуктор.

   - Убирайтесь к черту! - крикнул вдогонку толстяк, поднявшись на ноги.

   Чайкин невольно улыбнулся этому обмену любезностей и заметил, что ни один из стоявших на площадке пассажиров не обратил ни малейшего внимания на падение толстяка, точно на мостовую шлепнулся не человек, а мешок с овсом; никто не повел бровью, не проронил слова. И ни один из проходивших через улицу не подошел к нему, чтобы помочь подняться. Справляйся, мол, как знаешь сам!

   Но зато его удивило необыкновенно почтительно-любезное отношение к дамам, которому он был свидетелем, когда после остановки трамвая у перекрестка занял освободившееся место внутри трамвая.

   Через несколько времени после этого на площадку вспрыгнули две молодые барышни, и те же пассажиры площадки, которые столь бесцеремонно наступали на ноги мужчинам, немедленно расступились, толкая друг друга, чтобы дать проход барышням. И, несмотря на то, что вагон был полон, они вошли и, озирая мужчин, подошли к двум более молодым мужчинам, видимо щадя стариков, и стали против них.

   И немедленно эти два господина уступили барышням свои места и пошли на площадку. Затем вошла какая-то бедно одетая старушка. Чайкин про себя подумал, что ей никто не уступит места и что ей придется стоять, и хотел было подняться, чтобы предложить ей свое место, но в эту минуту уже поднялся какой-то щегольски одетый молодой господин, против которого остановилась старушка, и ушел на площадку.

   "Почитают здесь женский пол!" - подумал Чайкин и продолжал свои наблюдения над пассажирами.

   - Извините... скоро Гольм-стрит? - обратился Чайкин к соседу.

   - Проехали! - хладнокровно ответил сосед.

   Чайкин бросился опрометью из вагона и, не стесняясь, пробивал себе дорогу локтями, чтобы соскочить с трамвая.

   - Гольм-стрит! - обратился он к кондуктору.

   Кондуктор кивнул головой назад и потом влево.

   - Не бросайтесь как полоумный! - прибавил он, заметивши испуганно-растерянный вид Чайкина и сразу признавши в нем иностранца.

   И пока Чайкин протискивался к выходу, он услышал, как двое янки держали на него пари:

   - Доллар, что шлепнется!

   - Доллар, что не шлепнется!

   - Прибавлю два доллара, что шлепнется! - крикнул какой-то новый голос.

   - Держу! - ответил кто-то.

   Державшие пари смотрели, как соскочит Чайкин. Трамвай был на полном ходу.

   Он соскочил, на мгновение качнулся, но, сохранив равновесие, остался на ногах и, добродушно улыбаясь, глядел вслед убегавшему трамваю.

   До его ушей долетели одобрительные крики державших за то, что он не шлепнется.

   "Экий чудной народ!" - проговорил вслух Чайкин, направляясь, по мимическому указанию кондуктора, назад, и затем, повернув в первую улицу налево, убедился из надписи на углу, что он находится действительно на Гольм-стрит.

   Пройдя несколько шагов, он увидал номер дома, который был ему нужен, и вошел в подъезд.

   Там он нашел таблицу, в которой были означены фамилии жильцов и нумера квартир, и благодаря этому, не спрашивая никого, легко нашел двери Джаксонов и позвонил. Через минуту-другую отворились двери, и перед Чайкиным показалась веселая, необыкновенно симпатичная физиономия негра, во фраке и в белом галстуке.

   - Джаксон дома?

   - Если вы спрашиваете мистера Джаксона, то его нет дома. Он на заводе.

   - А мистрис Джаксон?

   - Она дома. Но примет ли вас - не знаю. Давайте вашу карточку, я покажу ей.

   - У меня нет карточки.

   - Как нет? - воскликнул в изумлении молодой негр. - У всякого джентльмена есть визитные карточки...

   - А у меня нет! - проговорил, улыбаясь, Чайкин. - А вы без карточки доложите мистрис Джаксон, что Чайк пришел проститься.

   - Чайк!? Вы - мистер Чайк, тот самый, который спас мисс Нелли? - воскликнул радостно негр и с восторженным изумлением глядел на Чайкина, словно бы не веря своим глазам, что перед ним стоит тот самый "герои", совсем непохожие портреты которого были в иллюстрациях. - О мистер Чайк... Вы можете идти без всякой карточки... Не угодно ли?.. Вас все здесь благословляют... Но только какой же вы, мистер Чайк, маленький и худенький... А я думал, что вы большой... большой... высокий...

   И, взвизгивая от удовольствия, молодой негр потянул Чайкина за рукав в прихожую и оттуда в гостиную.

   - Садитесь, мистер Чайк... на диван. Вам будет удобно на диване... А то в качалку... А я сейчас обрадую мистрис и мисс...

   И негр в несколько прыжков исчез из гостиной...

   "Экая ласковая негра", - подумал Чайкин.

   Через минуту вышла мистрис Джаксон, а из-за юбки ее выскочила Нелли и бросилась целовать Чайкина.

   - Наконец-то Чайк к нам пришел, мама! - радостно восклицала Нелли. - Джим! Вы знаете, что это Чайк! - обратилась она к негру.

   - Знаю... я докладывал... Я не узнал мистера Чайка по портретам! - отвечал весело негр.

   - Позовите, Джим, и Мосси... Пусть и она увидит Чайка... Это моя няня, Чайк... Хотите видеть мою няню, Чайк?..

   - Очень буду рад... Здравствуйте, мистрис Джаксон...

   - Как я рада вас видеть, мистер Чайк! - говорила хозяйка, крепко пожимая руку Чайкина. - Надеюсь, совсем поправились?

   - Совсем. Завтра уезжаю на ферму.

   - Завтра? - воскликнула Нелли. - Совсем из Фриски?

   - Совсем.

   - Нет, вы не должны уезжать, Чайк! Мама! попроси, чтобы Чайк остался. Пусть он у нас живет!

   - Я просила мистера Чайка, и папа просил. Мы были бы счастливы, если б мистер Чайк погостил у нас... К его услугам была бы комната...

   - Вы останетесь жить у нас, Чайк... ведь останетесь, не правда ли?.. Вы не захотите огорчить меня? - спрашивала девочка, гладя маленькой ручкой по щеке Чайкина.

   - Не могу, мисс Нелли...

   - Это отчего?..

   - Надо ехать и приниматься за работу.

   - Потом приметесь за работу, а пока поживите у нас... И не уезжайте из Фриски, Чайк. Папа вам даст место... Я его попрошу...

   В эту минуту в гостиную вошла опрятно одетая, в белоснежном переднике и в таком же чепце на голове, толстая пожилая негритянка с необыкновенно добродушным круглым лицом.

   При виде Чайкина губы ее как-то задрожали, точно она собиралась заплакать, но удерживалась, и лицо ее приняло умиленное выражение. Она на мгновение остановилась и проникновенно и благодарно глядела своими блестящими черными глазами на Чайкина и вдруг быстро подбежала к нему, схватила его руку, поцеловала ее и взволнованно, со слезами в голосе и в глазах проговорила:

   - Да благословит вас бог, что спасли мою девочку!

   Прослезился и не перестававший весело улыбаться Джим. Он и смеялся и плакал в одно и то же время.

   А Чайкин, совсем смущенный этим неожиданным проявлением благодарности пожилой негритянки, густо покраснел и не знал, куда ему деваться от стыда.

   И, опустив с колен девочку, он быстро поднялся и поцеловал три раза негритянку.

   - Видите, Чайк, какая у меня славная Мосси! И она вас любит и каждый вечер вместе со мною молится за вас... И она хочет, чтобы вы остались у нас... Ведь хотите, Мосси?

   - Мосси очень хочет... Но, верно, мистеру Чайку нельзя, если он не может исполнить просьбу Нелли...

   - Он может, но не хочет. Он не любит Нелли... А если не любит, так зачем же он меня спасал!? - проговорила девочка дрогнувшим голосом и вытянула свои розовые пышные губки, готовая заплакать.

   - Нехорошо, Нелли. Что о тебе подумает мистер Чайк! - остановила ее мать ласковым серьезным тоном.

   И девочка тотчас же проглотила слезы и серьезно спросила Чайкина:

   - А вы обо мне что думаете, Чайк?

   - Думаю, что вы хорошая и добрая девочка, Нелли.

   - О мистер Чайк, вы не ошиблись. Она добрая! - проговорила Мосси, с нежностью взглядывая на девочку. - А затем прощайте, мистер Чайк... Я счастлива, что вас видела!

   И она крепко пожала руку Чайкина и ушла из гостиной. Вслед за ней удалился и Джим.

   Мистрис Джаксон с необыкновенною сердечностью расспрашивала Чайкина о его прошлой жизни, о его планах на будущее и сама рассказывала о том, как она счастлива благодаря ему... вспоминала подробности пожара, - как она думала, что муж взял девочку, а муж думал, что она...

   - И если бы вы знали, какой ужас охватил тогда меня, мистер Чайк.

   - Я видел, мистрис Джаксон... Мне не забыть вашего лица тогда...

   Они разговаривали и не замечали, как бежит время.

   В седьмом часу пришел Джаксон... Он тоже обрадовался Чайкину и, крепко пожимая ему руку, спросил:

   - Ведь вы с нами обедаете, конечно, Чайк?

   - Не могу. Обещал обедать с приятелями.

   И Чайкин пояснил, с кем.

   - И обедать у нас не хотите, Чайк? Ну уж это вовсе нехорошо! - сказала Нелли и, обращаясь к отцу, проговорила: - Чайк и жить у нас не хочет... И остаться во Фриски не хочет, хоть я и говорила, что попрошу тебя, чтобы ты ему дал работу.

   - Я с удовольствием вам дам работу у себя на заводе, Чайк...

   - Благодарю вас.

   - Хотите?

   - Нет.

   - Могу узнать, почему?.. Впрочем, прежде я вам скажу, какую бы работу я вам дал: я посадил бы вас в контору и посмотрел бы, на что вы годитесь, и если бы - в чем я не сомневаюсь - вы оказались пригодны, я дал бы вам на первое время сто долларов в месяц, а затем через год прибавил бы вам до ста пятидесяти... Почему вы не хотите?

   Чайкин объяснил, что он, как бывший крестьянин, любит землю и любит ходить за ней.

   - Я отказался от места лоцмана из-за того, чтобы работать где-нибудь на ферме! - прибавил он.

   - Но эта работа не даст вам много, Чайк.

   - Я знаю.

   - И все-таки идете на нее?

   - Иду.

   - Ну, значит, с вами нечего толковать. Чайк... Вы упрямы! - засмеялся мистер Джаксон, дружески похлопывая Чайкина по плечу. - Не смею просить вас и погостить у нас.

   Чайкин благодарил, но объяснил, что он соскучился без работы. Вот уже два месяца, что он ничего не делает - месяц в дороге, а другой пролежал в госпитале... И ему хочется поскорей за работу.

   - Понимаю вас, Чайк! - одобрительно проговорил янки.

   Пора было Чайкину уходить.

   Нелли взяла с него слово написать ей письмо с фермы и горячо просила его непременно приехать к ней на рождество. У нее будет елка, и на елке будет Чайку игрушка.

   - И вы, добрый Чайк, не забудьте Нелли... Приезжайте на елку!

   Чайкин поцеловал девочку и сказал:

   - Если можно будет приехать в Фриски, приеду, милая девочка.

   Джаксоны сердечно простились со спасителем Нелли, и Джаксон, крепко пожимая ему руку, проговорил:

   - Не забудьте, Чайк, что я ваш неоплатный должник. Захотите иметь свою ферму, захотите завести какое-нибудь дело или просто захотите иметь деньги, - я в вашем распоряжении.

   Чайкин благодарил и простился.

   Обед с приятелями прошел весело. Вспомнили путешествие и приключения и просидели вместе долго. Чайкин не забыл попросить Макдональда позаботиться об Абрамсоне. Его печальную историю Чайкин рассказал, деликатно умолчав, как он собирался его усыпить, чтобы отвести на купеческий корабль.

   На следующее утро Дунаев провожал Чайкина на пароход.

   Мистер Дун был молчалив и грустен. Тяжело ему было расставаться, да еще на чужбине, с таким земляком, как Чайкин, к которому Дунаев успел привязаться. И на пароходе Дунаев сказал:

   - Если на ферме тебе не приглянется, поступай в возчики. Будешь капитаном. Вместе будем ездить. Напиши мне, и я встречу тебя, Чайкин...

   - Ладно, Дунаев. А не приглянется тебе в возчиках, приезжай ко мне. Вместе будем работать около земли. Хорошо, братец ты мой...

   - Не тянет к этому делу... В возчиках способней, и привык...

   - А меня не тянет к твоему, Дунаев!

   Пробил второй звонок...

   - Прощай, Чайкин, не забывай...

   - Прощай, Дунаев... Не забуду твоей заботы обо мне в госпитале... Добер ты и прост, даром что стал вроде американца.

   - Я добер? Какой я против тебя добер? Небось обозначил ты себя, какой ты есть человек, Вась!.. И хошь башковат, до всего можешь дойти рассудком, а сердцем прост, так, братец ты мой, прост, что бери с тебя хоть рубаху - отдашь... Совесть-то у тебя вовсе как у младенца... То-то, и заскучишь без тебя, Чайкин!.. - взволнованно проговорил Дунаев.

   - И без тебя скучно будет, Дунаев. Небось свой...

   - То-то, свой... А ты не очень-то дитей оставайся в Америке. Живо обработают... Тоже здоровы объегорить американцы.

   - Всякие люди есть... А я много добра от них видел... Небось, Дунаев, ежели и объегорит кто... не пропаду... И ты не пропал, что тебя невеста всего капитала решила... Не деньги обидны... Обидно, что человек веру в него обескуражил... А главное - не пей ты, Дунаев, и в карты не дуйся... Я ведь любя тебя говорю...

   Они троекратно поцеловались, и Дунаев сошел на пристань.

   Раздался третий свисток и пароход отошел.

   Он быстро удалялся, и Чайкина уже нельзя было разглядеть, и Дунаев тихо направился в город. Грустный, он чувствовал, что потерял близкого и любимого человека.

   Испытывал тоску одиночества и Чайкин.

   Среди многочисленной публики калифорнийцев на пароходе он чувствовал себя чужим. Оживленные разговоры, веселый смех, яркое солнце, ласково греющее с голубого неба, притихший океан, слегка покачивающий на умиравшей воде пароход... все это словно бы еще больнее напоминало, что он один и что впереди его ждет одиночество.

   - За золотом? - резко спросил его какой-то пассажир, костюм которого говорил, что к Чайкину обратился один из рудокопов.

   - Нет! - ответил Чайкин.

   - Могу дать пай в своем прииске. Хотите?

   - Не хочу.

   - Напрасно. Выгодное дело, иностранец!.. Можете разбогатеть...

   - Благодарю. Вы лучше сами богатейте.

   Калифорниец засмеялся.

   - Вы, зелененький, пожалуй, правы! - ответил он и предложил сыграть партию.

   - Вовсе не играю.

   - И не играете? Чем же вы занимаетесь? Спекулируете свободными фондами? - иронически спросил молодой калифорниец, добродушно смеясь и оглядывая фигуру Чайкина и его дорожный костюм.

   Чайкин ответил, что был матросом, а теперь едет работником на ферму.

   И янки отошел от Чайкина.

  

  

   Часу в пятом дня Чайкин вышел из дилижанса и пошел на ферму госпожи Браун. Дорога туда шла лесом, и Чайкин с удовольствием вдыхал смолистый аромат высоких сосен.

   Часа через два, когда уж смеркалось, Чайкин увидал ранчу, за нею тянулись расчищенные от леса поля.

   "Хорошо!" - подумал Чайкин. Он поправил на спине мешок со своими пожитками и прибавил шагу.

   Войдя в ограду, Чайкин прошел небольшим благоухающим садом, обошел веранду небольшого дома и постучался в двери на другой стороне. Вблизи от дома стояли хозяйственные постройки и небольшой флигель.

   - Войдите! - раздался женский голос.

   Чайкин вошел в прихожую и увидал молодую, щеголевато одетую девушку.

   - Я рабочим сюда! - начал Чайкин, кланяясь девушке.

   - Мистер Чайк?

   - Я самый!

   Девушка протянула руку и сказала:

   - Пойдемте к маме. Сложите здесь мешок.

   Чайкин прошел в отлично убранную, ярко освещенную гостиную и увидал хозяйку - миссис Браун, пожилую, в черном платье женщину с большими ласковыми глазами, напомнившую своим еще красивым лицом капитана Блэка.

   - Очень рада вас видеть, Чайк!.. Я слышала о вас и читала про вас в газетах! - проговорила миссис Браун своим грудным, мягким голосом, протягивая красивую белую руку с двумя обручальными кольцами на безымянном пальце. - Идите во флигель, посмотрите комнату, Чайк... Вас проведет Нора... И сейчас приходите сюда. Вам приготовят поесть...

   Мисс Браун повела Чайкина к флигелю через двор.

   На веранде внизу сидели трое рабочих с трубками в зубах.

   Нора представила "нового товарища Чайка" трем рабочим. Все пожали ему руку своими здоровыми рабочими руками.

   - Проведите, Фрейлих, нового рабочего в его комнату! - обратилась Нора к молодому бородатому блондину с голубыми глазами и ушла в дом.

   Блондин повел Чайкина во второй этаж. По сторонам коридора расположены были комнаты для рабочих фермы. В конце коридора Фрейлих остановился и, указывая на дверь, сказал:

   - Вот ваша комната, Чайк. Столовая внизу. В шесть часов утра кофе и ветчина, в полдень ленч и в семь обед... Уже пообедали, но что-нибудь найдется...

   - Хозяйка велела сейчас прийти.

   - Не велела, а просила, Чайк. Помойтесь и идите.

   - Можно так?..

   - А то как же?.. Или у вас фрак есть? - засмеялся блондин.

   - Пиджачная пара есть...

   - Так завтра наденьте. По воскресеньям мы обедаем там! - проговорил Фрейлих, указав рукой по направлению к дому, и прибавил: - Здесь хорошо жить, Чайк. И книги дают. Вы русский?

   - Да...

   Чайкин удивился и обрадовался, когда он зажег простенькую лампу, висевшую над небольшим сосновым столом, и яркий огонь осветил уютную маленькую комнату, чистую и светлую. Железная кровать с подушкой и тюфяком, бельем и одеялом, маленькая этажерка, в стене шкап для платья и белья, два стула и рукомойник, занавески над окном - таково было убранство комнаты для рабочего.

   "Так ли живут у нас в деревне!" - невольно подумал Чайкин, оглядывая свое помещение и любуясь им.

   Он посмотрел в окно. Всходила луна, и лес впереди и верхушки сиерры казались волшебными в серебристом свете.

   И Чайкин, восхищенный, не отрывал глаз.

   Первые впечатления радовали Чайкина. Все здесь казалось прекрасным: и сосновый лес вокруг, поднимающийся к сиеррам, и поля, и эта комната, и ласковая встреча хозяек, и скромные, серьезные лица трех рабочих, которых он видел.

   "Только оправдай себя и старайся!" - подумал Чайкин и снова повторил:

   - Хорошо!

   Он помылся, причесался и пошел в ранчу. Миссис Браун пригласила Чайкина в столовую. На столе было несколько холодных блюд и горячий картофель.

   - Кушайте, Чайк... А вина нет... И не подаю... Вы пьете водку и вино?

   - Нет.

   - И хорошо делаете, Чайк... Кушайте... А потом вместе будем пить чай.

   С этими словами миссис вышла в гостиную, оставив Чайкина одного. Это была нелишняя деликатность миссис Браун, чтобы не стеснять Чайкина.

   Этот скромный и застенчивый русский, о житейской философии которого и необыкновенном равнодушии к деньгам миссис Браун слышала от адвоката, понравился ей, и она не нашла Чайкина простофилей, как назвал его адвокат за то, что он так решительно отказался от серьезных денег, которые предлагали ему богатые Джаксоны за спасение единственного своего ребенка.

   Женщина восхищалась самоотверженным поступком Чайкина и понимала, почему он отказался от денег.

   Чайкин между тем закусывал с удовольствием проголодавшегося человека, и, когда миссис Браун вошла в столовую, он уже насытился и поблагодарил хозяйку. Пришла негритянка, убрала со стола и подала чайники для чая. Явилась и Нора.

   Когда Чайкин напился чая, миссис Браун сказала:

   - Теперь о деле, Чайк... Завтра воскресенье и работы не будет. А с понедельника приметесь за работу... Брат мой вернется завтра и скажет, что надо делать... Вы что умеете, Чайк?

   - Всякую работу, миссис. До поступления на службу я был мужиком.

   - И отлично! Мой брат посмотрит, как вы работаете, и предложит вам жалованье. Надеюсь, мы сойдемся. На первое время у нас платят двадцать пять долларов. Работа обязательна с шести часов утра и до шести вечера с отдыхом для завтрака и обеда... В экстренных случаях придется беспокоить вас и после шести... На работе на ферме нельзя все предусмотреть... Вы, Чайк, понимаете?

   - Еще бы. Это не на фабрике... Когда нужно, придется и ночью встать. Дело не ждет... Особенно летом.

   - Теперь рубка леса, колка дров и прессовка сена... Придется, быть может, вам и за лошадьми смотреть...

   - Что нужно, то и буду делать, миссис Браун.

   - Завтракать и обедать будете во флигеле...

   И миссис Браун точно объяснила, что именно дают рабочим, и прибавила:

   - А по воскресеньям мы обедаем все вместе... Конечно, кто не пожелает, может обедать у себя... Книги в нашей библиотеке к вашим услугам, Чайк... Почта приходит два раза в неделю... Нечего и говорить, что игроков и пьяниц мы не держим.

   С этими словами миссис Браун встала. Догадался и Чайкин встать.

   - Отдохните хорошо, Чайк, и завтра обедать к нам... Хотелось бы, чтобы вы не тосковали, Чайк, на чужой стороне... Или уже привыкли к Америке?

   - По временам тоскую, миссис. Надеюсь, работа разгонит...

   Чайкин пожал руки хозяев и, вернувшись в свою комнату, посмотрел на лес, залитый лунным светом. Скоро он лег спать и заснул как убитый.

  

  

  

  

   После знатной высыпки на новоселье Чайкин встал в седьмом часу погожего солнечного утра. Его маленькая комнатка казалась прелестной: так она была светла и радостна.

   Наш "американец" сперва было испугался, что в первый же день опоздал на работу. Но, вспомнив, что сегодня воскресенье и работы нет, он неторопливо вымылся, оделся в свою новую пиджачную пару и, раскрыв настежь окно, жадно вдыхал свежий и бодрящий, полный остроты воздух калифорнийской мягкой зимы, напоминавшей ласковый осенний день на севере.

   Чайкин чувствовал себя бодрым и довольным. Сознание, что теперь он при месте и будет заниматься работой, которая ему по душе, успокаивало его.

   Жизнерадостный, здоровый и голодный, вошел он в небольшую, очень скромную столовую для рабочих фермы.

   Никого еще в ней не было.

   Но на большом столе, накрытом опрятной клеенкой, уже стояло пять приборов и около них пять больших чашек для кофе. На чистых салфетках у приборов были различные кольца; только на одной не было. Чайкин догадался, что последний, поближе к краю стола, прибор поставлен для него, и сел за стол.

   Несколько минут просидел он, не зная, у кого спросить кофе.

   Наконец из соседней кухни вошла старая негритянка в ярком пестром платье и с бусами на шее и сказала:

   - Здравствуйте, Чайк. Хорошо ли спали? Отчего не спрашиваете завтрака? Я тут рядом на кухне... Хотите завтракать, конечно?

   - Пожалуйста! - отвечал Чайкин, здороваясь с негритянкой.

   Негритянка ушла и вернулась с блюдом горячей ветчины, миской с картофелем и поджаренным хлебом. Затем принесла кофе и горячее молоко, налила в большую чашку и, присаживаясь на стул, торопливо заговорила:

   - А товарищи еще спят. Сегодня воскресенье, и хочется подольше поспать. Не правда ли, Чайк? Вы только рано встали. А завтра еще раньше встанете... Завтрак готов у меня с пяти часов утра... Кушайте на здоровье, Чайк... Кушайте!.. Хозяйка любит, чтобы рабочие джентльмены ели больше! - весело и добродушно трещала, видимо, болтливая и экспансивная негритянка.

   Чайкин ответил, что он с удовольствием завтракает.

   - И слава богу, Чайк... И, верно, будете много есть. Здесь воздух здоровый, Чайк... И вас давно ждали сюда... Адвокат из Фриски писал нашей миссис. Кухарка из ранчи говорила. А я здесь кухарка... Меня зовут Сузанной, если вам нужно знать, как меня зовут... Я давно у миссис Браун живу и давно свободная негритянка. Миссис Браун и купила меня в Нью-Орлеане, чтобы дать мне свободу... О, какая добрая миссис... Я нянькой у мисс Норы была, когда она была вот такой маленькой! - прибавила Сузанна, показывая своей пухлой рукой на несколько футов от пола, чтобы показать, какая маленькая была Нора. - Добрые они обе... Спаси их господь!.. А вы, Чайк, что же ветчины не едите? Или не нравится вам?

   - Напротив, очень. Но я сыт...

   Сузанна унесла блюдо и, вернувшись, предложила Чайкину выпить еще чашечку.

   Чайкин отказался. Он вполне доволен. Больше не хочет.

   - Так, с вашего позволения, я поставлю кофе и молоко на плиту. Скоро и наши придут завтракать... Вы подождите, Чайк... Познакомитесь...

   Через минуту Сузанна уже снова затараторила: сперва вкратце изложила свою автобиографию, всплакнула о сынке Томи, умершем от горла, рассказала, что муж где-то пропадает по свету, но, верно, в конце концов вернется к своей старухе Сузанне, и затем стала расспрашивать, откуда Чайк и давно ли в Америке.

   Чайкин удовлетворил жадное любопытство негритянки, и, вероятно, его откровенность была одной из причин расположения Сузанны к новенькому на ферме.

   Сузанна в виде особенной любезности сказала:

   - Я вам дам новое кольцо на салфетку, Чайк... Вы не брезгаете поболтать с Сузанной?.. А другие не очень-то любят меня слушать... Особенно старый Вильк... Он хороший человек, но больше молчит... все молчит... А зачем человеку молчать? Язык на то и дан человеку, чтобы он говорил... Не правда ли, Чайк?

   Чайкин деликатно согласился. Однако все-таки прибавил, что очень много говорить не всякие умеют.

   - То-то и я говорю, что не умеют. И это нехорошо, Чайк.

   Чайкин промолчал.

   - Кто не умеет много говорить, значит тот много думает...

   - Так разве это дурно?

   - А кто много думает, тот и на дурное додумается!.. Я заметила... Мой бывший хозяин, плантатор, все молчал... Зато и как жесток был с неграми, если бы вы знали, Чайк!..

   В эту минуту вошел молодой Фрейлих, приодетый по-праздничному. Он пожал руку Чайкину, любезно кивнул головой негритянке и проговорил с веселым смехом:

   - Уж Сузанна, верно, заговорила вас, Чайк... Сузанна милая особа, но такой болтушки, как она, я еще не видал... Вы не сердитесь, Сузанна, и дайте мне позавтракать. А Чайкин в другой раз будет вас слушать.

   - Он любезный молодой человек... Он умеет выслушать старую женщину... Не то, как многие другие... Сейчас подаю вам... Сейчас, мистер Фрейлих!

   Вслед за Фрейлихом вошли трое рабочих фермы.

   С двумя из них Чайкина познакомила мисс Нора еще вчера. Они крепко пожали руку своего нового товарища и сказали ему несколько приветливых слов.

   Третий был высокий и крепкий старик, с красивыми чертами сурового лица, изрытого морщинами, с длинной бородой и большими темными глазами под клочковатыми седыми бровями. Взгляд умных и серьезных глаз был задумчив и грустен.

   - Вильк! - произнес он сдержанным, словно бы сердитым тоном, протягивая Чайкину свою большую мускулистую руку.

   - Чайк! - ответил русский матрос.

   Вильк затем не произнес ни одного слова. Он молча завтракал, по-видимому не обращая ни малейшего внимания на разговоры и смех других сотрапезников.

   Фрейлих болтал с Чайкиным.

   Он рассказал, что приехал из Пруссии. Он был дома рабочим на угольных шахтах. Было тяжело, и он еле-еле кормился. По счастию, тетка оставила ему наследство в тысячу марок, и он решил искать счастия в Америке. Прогорел на золотых приисках и нашел место на ферме.

   - Скоплю денег и уеду во Фриски... пробовать счастия... Надо разбогатеть. Иначе зачем же ехать в Америку?.. И вы, верно, хотите разбогатеть?.. На этой работе не разбогатеете, Чайк!.. - прибавил Фрейлих.

   - Я не хочу разбогатеть!

   Фрейлих рассмеялся, словно бы Чайкин хотел подшутить над ним.

   И двое рабочих взглянули на Чайкина и тоже улыбнулись.

   - Ловко же вы врете, Чайк! - добродушно заметил один из них.

   - Да я не вру! - простодушно ответил Чайкин.

   - Если не врете - это ваше дело, - то вы, должно быть, большой, скажем, чудак.

   - И думаете долго оставаться на ферме? - недоверчиво спросил Фрейлих.

   - Долго, если будут держать.

   - Значит, Вильк найдет постоянного товарища... Он здесь уже пятый год...

   Вильк молчал. Он только пристально взглянул на Чайкина и отвел глаза.

   Скоро старик позавтракал и вышел.

   - Вильк не разговорчивый. Отличный человек, но из него ничего не вытянете, Чайк! - промолвил Фрейлих.

   - Он янки? - спросил Чайкин.

   - Едва ли... Вот эти двое янки не признают Вилька за янки. Но никто не знает, откуда Вильк и кто он такой.

   Два рабочие, которых Фрейлих назвал янки, оба люди лет за тридцать, усмехнулись, и один из них сказал:

   - Вильк, должно быть, был прежде богатым... Будь он янки, не оставался бы здесь... Положим, здесь хорошо, но на время.

   - И вы здесь на время? - спросил Чайкин.

   - А вы думали, так и останемся, как Вильк?.. Мы не такие чудаки, как вы, Чайк, если не врете... Мы хотим, как и Фрейлих, разбогатеть.

  

  

   Все пришли обедать в ранчу, одетые в лучшие свои городские платья. Один Вильк пришел в своей рабочей кожаной куртке, но рубашка на нем была безукоризненно белая, и грубые руки отличались белизной.

   Возвратился из Фриски мистер Джемсон, брат миссис Браун, типичный красивый смуглый янки, и за обедом рассказывал политические новости, обращаясь чаще, чем к другим, к Вильку.

   Вильк слушал внимательно, но говорил мало. Зато оба янки высказывали свои взгляды о политических делах не стесняясь и говорили громко. Немец конфузился. Стеснялся несколько и Чайкин. Он сидел около мисс Норы, и она старалась его занимать.

   После обеда миссис Браун пригласила гостей просидеть вечер. Мисс Нора обещала, по просьбе двух рабочих янки, что-нибудь спеть.

   А Джемсон увел Чайкина в кабинет и в несколько слов покончил с ним дело, объяснив, какие будут его обязанности.

   - Если, Чайк, будете полезны, жалованье прибавится; если через месяц я увижу, что не годитесь, дам расчет, и вы уходите. Согласны?

   - Вполне.

   - Сестра о вас говорила... И адвокат, у которого вы были, писал о вас... Мне нет дела до ваших мнений... Извините, я считаю их нелепыми... Сестра их не считает такими... Но это не мешает мне уважать вас, Чайк... Помните, не проговоритесь перед сестрой и племянницей, что знаете, кто капитан Блэк. Прошу вас, Чайк... Блэк о вас справлялся... Он очень вас любит...

   - Я много ему обязан, мистер Джемсон.

   - Он вам больше, Чайк... Ну, дел