Толстой Лев Николаевич - Том 30, Произведения 1882-1889, Полное собрание сочинений

ни возмутительно видеть самоуверенное спокойствие профес­сора, изучающего экскременты микроскопического существа или химический состав звезды млечного пути, обоих верующих, что из их исследования что-то может выдти, или фортепианиста, дошедшего до быстроты стольких-то ударов в секунду, или клауна, перевертывающегося два раза на воздухе, - всех вполне уверенных, что деятельность их вполне законна и выку­пает с излишком те труды людей, нужных для их, не только безбедного, но большей частью роскошного существования, что естественно думать, что лучше уж не было бы никакой науки и искусства, чем такой очевидный обман и ложь, до такой степени это возмутительно.

   К так думать тем более естественнее в наше время, что, благо­даря распространению книгопечатания и гласности, науки и искусства сами себя уже давно компрометировали в глазах мыслящих людей, и авторитет их держится только по инерции и потому, что нет никакого другого. В самом деле, возьмите какую хотите деятельность, научную или художественную, и в суждениях о ней вы найдете ее отрицание. Великое открытие научное нашего времени: теория эволюции Дарвина. Все другие науки шатки, потому что основываются на умозрении; здесь факты. И вот в науке фактов продолжается вот уже который год полемика между дарвинистами и антидарвинистами. Анти­дарвинисты - и это всё компетентные ученые, магистры есте­ственных наук- в подтверждение себе приводящие мнения зна­менитых ученых,-доказывают, что всё учение Дарвина ошибка и что всё разнообразие существ не могло произойти от од­ного. Дарвинисты, тоже ученые, и тоже привода подтвер­ждения, доказывают обратное. Обе стороны издеваются друг над другом, презирают, упрекают в невежестве и недобросове­стности друг друга. И это взаимное отрицание друг друга повторяется и в отдельных вопросах и в целых науках. Нет ни одного положения в науках (кроме математических), которое бы не было отрицаемо учеными же. Отрицаются не только поло­жения, но целые науки. В том же университете читают лекции профессора философии, юриспруденции, политической эконо­мии, богословия, и профессора естественники, физики все эти предметы огульно считают бесполезной и даже вредной болтовней. Богословы, философы того же мнения о преподавании есте­ственных наук, считая методы их ложными. Но, мало того, та же наука сама нынче открывает 4-е состояние тел Крукса или бациллы Коха и завтра отрекается. И этого еще мало. Пре­подавание того, как Христос улетел на небо и сидит одесную отца, тоже преподается, как наука. Как наука выставляется и учение о духах, и люди приглашаются профессорами иссле­довать эти явления во имя науки.

   То же и по отношению того, что называется искусством. Точно так же, как и в науке сами ученые трудятся для того, чтобы разбивать авторитет науки, так же и художники взаимно раз­рушают все авторитеты искусства. Нет ни одного предмета искусства, который бы признан был всеми. Таким было долгое время древнее искусство Греции в Возрождение, но теперь уже давно наложены и на него руки. Те же предметы искусства для одних представляются верхом совершенства, для других пред­метами отвращения, не заслуживающими даже названия произ­ведения искусства. И все эти суждения исходят от людей оди­наково компетентных. Но кроме этого в искусстве есть еще свойство, подрывающее его значение. Это свойство есть его очевидная ничтожность или вредность. Простому неученому человеку не может быть вполне ясно про фагоцитов, что от знания нашего, что они есть или их нет, никакой разницы никому не будет. Простому человеку, запуганному страшными неслы­ханными словами, которых, чем пустее дело, тем больше обык­новенно напускают ученые, не всегда ясно, что рассуждения о фагоцитах и их экскрементах - ненужные пустяки, но в дело искусства это бывает совершенно очевидно. Не только очевидна бывает пустяковость произведений искусства, но и вредность их, которая в соединении с важностью, приписываемой этим предметам, ясно указывает на ложное значение, придаваемое им. Так это было, например, в то же время, как шла полемика о Дарвине в научной области, по отношению опер Вагнера. Страшные усилия, труды людей были потрачены и тратились, все художники и критики художественные вникали и рассу­ждали, и толпа людей старых, почтенных по три дня сидели и слушали... что? Сказку, да глупую пошлую сказку, которую ни один ребенок не выслушает без скуки, потому что это даже не сказка, а какая-то бессмысленная каша из плохих сказок, сопровождающаяся такой же кашей звуков. Тут прямо оче­видна несоответственность приписываемой важности пустяковости содержания. В некоторых же предметах, так называемых искусств, как в картинах чувственных обнаженных женщин, в балетах, очевидна и прямая вредность этих произведений, выставляемых чем-то хорошим, потому что составляет проявле­ние искусства. Так что человеку, который вглядится в ту заброшенную людьми бедность низших классов, которым недо­ступны науки и искусства, вглядится в самоуверенность людей, занятых науками и искусствами, не имеющими никакого при­ложения к жизни и пользующихся за этим праздным занятием огромным, сравнительно с зарабатываемым низшими классами тяжелым трудом, обеспечением, - вглядишься в ту нетвердость достоинств этих наук и искусств, отрицаемых самими служителями наук и искусств, и увидишь даже несомненный вред, приносимый людям этими деятельностями, то естественно за­ключить, что если нельзя ограничить круг наук и искусств тем, что действительно нужно людям, а науки и искусства должны развиваться в теперешнем виде, то уж лучше, чтобы их совсем не было. Так и заключают многие люди, и не одни сторонники Руссо, люди образованные, но люди, самые главные ценители наук и искусств, те, для которых всё и производится, и те, которые на своих плечах несут всю тяжесть этого производ­ства - именно большая масса народа. Спросите эту массу народа, нужны ли ему музеи, галлереи, университеты, консер­ватории, академии, и эта масса, - масса, а не некоторые, везде и всегда ответит, что нет, не нужны. И очевидно они не нужны ему, потому что они ими не пользуются, не могут пользоваться, занятые работами вне города, да и не желают пользоваться под условием тех тяжестей, которые они несут для поддержания их. Естественно думать и сказать, что лучше бы вовсе не было наук и искусств, чем если бы они поддерживались такими жертвами, какими они поддерживаются теперь, и были бы такие же, какие они теперь.

   Естественно думать и сказать так, но это было бы несправед­ливо.

   Что такое науки и искусства в самом широком и общем своем значении? Это передача одних людей другим того, что узнают люди, путем доказательств, рассуждений, искусства передают это же возбуждением в другом того же чувства, которое испы­тывает передающий. И то и другое необходимо для человече­ства, потому сказать, что лучше, чтобы не было наук и искусств, всё равно, что сказать, что лучше, чтоб не было человечества.

   Всё, что знает и понимает каждый из нас, начиная от знания счета и названия предметов и от уменья выражать и понимать интонациями голоса различные оттенки чувств до самых слож­ных знаний, есть ничто иное, как накопление знаний и чувств, передававшихся от поколений к поколениям и дошедших до нас, есть последствие деятельности наук и искусств.

   Всё, чем отличается жизнь человеческая от жизни животных, есть результат передачи знания и понимания, т. е. науки и искусства. Не будь наук и искусств, не было бы человека и человеческой жизни.

   Всё, чем мы живем, всё, что нас радует, всё, чем мы гордимся, всё от железной дороги, оперы, небесной механики и доброй жизни людей, - всё это есть ничто иное, как последствия этих деятельностей. Железная дорога есть ничто иное, как пе­реданные от поколения к поколению знания того, как выкопать, сварить, закалить, обделать железо в полосы, гайки, винты, листы и т. п.; и опера есть ничто иное, как переданное от поко­ления к поколениям понимание известных чувств, выражаемых различными словами, картинами, звуками.

   Небесная механика есть накопление знаний и открытий в области движения светил; добрая жизнь людей есть послед­ствие накопления выводов, наблюдений и откровений в области взаимных отношений людей. Если бы люди не узнавали нового, лучшего и не передавали друг другу того, что они узнают, не было бы людей, а были бы животные, постоянно остающиеся на одной ступени развития. Науки и искусства это то, что двигает людей вперед, дает им возможность бесконечного раз­вития. -

   И потому, как бы люди ни злоупотребляли в нашей жизни важным значением наук и искусств, под видом наук и искусств делая пустые и даже вредные дела, нельзя отвергать наук и искусств, составляющих всю силу и значение человеческой жизни.

   Если же под видом наук и искусств люди предаются пустой, ложной и вредной деятельности, необходимо ясно и точно опре­делить: 1) в чем состоит научная и художественная деятель­ность и 2) всякая ли научная и художественная деятельность составляет важное и нужное для людей дело, и если не всякая, то 3) какая именно научная и художественная деятельность важна и нужна для людей и потому достойна того уважения, которым пользуются в наше время деятельности этого имени?

  

  

   * N 1 (рук. N 1).

  

  

   Если бы человек, (страстно) любящий музыку, посвятивший занятию ею всю свою жизнь и потому хотя немного понимаю­щий в ней толк, был бы приведен судьбою в общество людей, поющих и играющих только для того, что считается похвальным петь и играть, и потому производящих всякие безобразные звуки, называя это музыкой (как это часто делают крестьяне и дети), именно вследствие того, что он любит, сказал бы этим людям, что такой безобразный крик и шум не есть музыка, очень естественно тоже, что люди, находившие удовольствие в своем крике и потому недовольные суждениями этого человека о их занятия, решили бы, что этот человек враг музыки и хочет, чтобы люди никогда не пели бы и не играли, и тогда все доводы этого человека о том, почему то, что делают эти люди, нехорошо и не соответствует требованиям музыки, всё было бы бесполезно. Никто не слушал бы его, потому что было бы решено, что всё, что говорит этот человек, происходит оттого, что он враг му­зыки. Это самое случилось со мною по отношению науки и искусства.

   Вследствие того, что я, любя науки и искусства (которым я посвятил всю свою жизнь) и встречая в нашей жизни очень много пустых и даже вредных занятий, которые производятся людьми под видом наук и искусств, указывал на то, что эти пустые и вредные занятия не имеют права называться науками и искусствами, обо мне решено теми самыми людьми, которые занимаются этими делами, что я враг наук и искусств и хочу, чтобы люди возвратились к первобытному невежеству. Как ни безнадежно это положение, в особенности в наше время, когда (общественное мнение руководится именно этими обвиняемыми мною людьми) обилие всяких газетных отчетов, обзоров, критик, вследствие которых редко кто читает самое сочинение автора, т. о. его мысль, как он ее выражает, а читаются пересказы его мысли или выдержки такие, при которых мысль автора заме­няется совсем другою, я все-таки попытаюсь для тех, которые так же как и я любят науки и искусства, высказать сколько можно яснее мои мысли об этом предмете.

   Прежде всего скажу то, что я не только не враг науки и искусства, но считаю, что науки и искусства составляют самую важную человеческую деятельность, без которой человек был бы животным, а не человеком. (1)

  

  

   (1) Зачеркнуто: Науки и искусства составляют самую важную челове­ческую деятельность. Нужно не смешивать эту человеческую деятельность с подделками под нее. То, что деятельность эта, как особенно важная, всегда пользовалась и теперь, больше чем когда нибудь, пользуется осо­бенным уважением людей и хорошим вознаграждением, делает то, что, во-первых, большое количество людей стремится к занятиям этими предме­тами, а во-вторых, то, что люди, занимающиеся этими предметами и не удовлетворяющие требованиям науки и искусства, все-таки стараются выставить себя людьми, занимающимися науками и искусствами, с тем, чтобы пользоваться свойственным этим предметам уважением и вознаграждением. И потому деятельность эта привлекает к себе большое коли­чество людей, и значение этой деятельности приписывается занятиям только подобным науке и искусству, но не имеющим того значения, кото­рое имеют действительные науки и искусства, и приписывают пустым занятиям несвойственное им значение науки и искусства.

   Смешение же это всегда было и теперь особенно распространено. Это происходит оттого, что деятельность эта пользуется большим уважением людей и хорошим вознаграждением, и поэтому является много людей, желающих заниматься этими предметами, и очень многим деятельностям, только похожим на науки и искусства, приписывается людьми, занимаю­щимися ими, несвойственное им значение настоящих наук и искусств. То же, что большое количество людей стремятся к занятию этим, делает то, что как только малое число, как это всегда бывает, действительно спо­собно к настоящей научной и художественной деятельности, большинство неспособных к ней приписывает своим неудачным попыткам в области науки и искусства значение науки и искусства, что в наше время совер­шается в огромных размерах вследствие того, что пресса, находящаяся в руках этих самых неудавшихся деятелей науки и искусства, руководит общественным мнением.

   Рассуждая отвлеченно, нельзя не видеть, что если существует в обще­стве известная деятельность, пользующаяся большим почетом и хорошо вознаграждаемая, то большинство людей будет стремиться к этой дея­тельности и занятиям, имеющим подобие этой деятельности, будет припи­сываться ее значение. Так это будет всегда, какая бы ни была эта деятель­ность, но когда деятельность эта будет еще та, которая руководит общест­венным мнением, то это будет еще в сильнейшей степени. Деятельность в наше время по отношению наук и искусств вполне подтверждает такое отвлеченное рассуждение. В нашем обществе деятельность наук и искусств, пользуясь большим почетом и хорошо вознаграждаемая, привлекает к себе огромное количество людей, и люди эти в большей части случаев, не имея ни способности, ни призвания, ни даже понятия о значении науки и искусства, занимаясь самыми пустыми делами, приписывают себе зна­чения научных и художественных деятелей, а своим пустым и часто вред­ным произведениям - значение произведений науки и искусства, чему в наше время способствует преимущественно пресса, находящаяся в распо­ряжении именно этих неудавшихся ученых и художников, извращающих, в публике понятие науки и искусства.

   Кроме того общественное мнение в наше время руководится именно той деятельностью, которая приписывает себе значение науки и искусства, и потому понятие о науке и искусстве извращается. Вот на это-то смешение истинных наук и искусств с подобием их и на вытекающее из того принижение самого понятия науки и искусства, мне бы хотелось обратить внимание людей.

  

  

  

   Наука и искусство дело очень важное; но не всё то, что назовется наукой и искусством, будет делом важным. Даже, как всегда это и бывает, деятельность, которая называется наукой и искусством, не будучи ею, будет деятельностью не только не важной, но непременно вредной. Чем важнее дея­тельность, тем вреднее подделки под нее. Деятельность науч­ная и художественная всегда высоко ценилась людьми, но едва ли когда нибудь она ценилась более высоко, чем в наше время. В наше время нет более почитаемой деятельности, как деятельность научная и художественная. Люди, поощряющие эту деятельность, пользуются всеобщим уважением, люди, препятствующие этой деятельности, - всеобщим презрением.

   Памятники, в особенности воздвигаемые последнее время, это всё памятники ученых и художников, празднования юбилеев знаменитых людей, это всё юбилеи ученых и художников. Как прежде жертвовали на церкви, монастыри, теперь богатые люди жертвуют на учебные и художественные учреждения, школы, институты, клиники, библиотеки, галлереи, музеи. Правитель­ства и те чувствуют необходимость заискивать в деятелях наук и искусств. Самая почетная деятельность в наше время есть деятельность наук и искусств и едва ли не лучше всех возна­граждаемая.

   Если не всякий деятель науки и искусства может надеяться получить, как некоторые, миллионы за свои сочинения, за открытие кохина, за картины и за пение и музыку, хотя и мно­гие и многие составляют огромные состояния научной и худо­жественной [деятельностями], то все-таки всякий самый скром­ный научный и художественный деятель может надеяться на такое обеспечение жизни, которое никогда не достанется самому трудолюбивому ремесленнику или земледельцу.

   Смело можно сказать, что в наше время карьера ученого и художника, по тому уважению, которое приписывается этим деятельностям, и по тому вознаграждению, которое им (1) обе­щают, суть самые заманчивые и выгодные. И потому в наше время и в нашем мире огромное количество людей занимается предметами наук и искусств, и большому количеству занятий, имеющим хотя какое нибудь подобие наук и искусств, припи­сывается значение наук и искусств людьми, занимающимися этими предметами.

  

   * N 2 (рук. N 2).

  

   Как людям первобытно религиозным кажется, что та рели­гия, которую они исповедывают, не есть произведение человеческой

  

  - В подлиннике: они

  

   деятельности, а есть нечто вечно предустановленное, и что религия их есть одна единственная религия и другой быть не может, так и людям, занимающимся науками и искус­ством, кажется, что то, что у нас называется науками и искус­ствами, есть совершенно особенная по самому существу своему, отделенная от всех других, единственная деятельность и что другой нет и не может быть, (1) и, думая так, мы забываем, что то, что называется и считается в наше время наукой и искусством, как это было и во все времена, не есть всё знание человеческое, а только малая часть его, которой приписывается исключитель­ное или первенствующее значение. (2)

   Наука и искусство в самом широком смысле есть всё то, что от поколения к поколениям познается людьми и передается друг другу.

  

   (1) Зачеркнуто: что мы забываем и всю ту огромную область знаний из которых она выделена, и то, что выделение ее из этой огромной области не вытекает из свойства предмета, а сделано нами.

   (2) Зач.: Чтобы понять, что такое науки и искусство, необходимо понять то значение, которое имеет эта деятельность в жизни человеческой.

   Обыкновенно рассматривают науку и искусство, как что-то отдельное, само собою существующее, как говорят немцы: fur sich -; объек­тивно, и такое рассматривание науки и искусства, введенное (немецк[ой]) философией, совершенно неправильно. Нет никакой ни науки, ни искус­ства самих по себе, а есть люди и их деятельность. И вот в числе людских деятельностей есть деятельность, называемая наукой и искусством. (Дея­тельность эта сознается людьми и может быть поощряема пли, напротив, задерживаема и осуждаема.)

  

  

  

   * N 1 (рук. N 4).

  

   Читаю Киплинга, (Зола или Прево, Райдера Гагарда,) стихи Бодлера, Верлена, Маларме, драму Ибсена. Метерлинка и слушаю Вагнера, Листа, Штрауса и не знаю - мистификация это или серьезно.

  

  

   Это случается со мной, знающим и любящим Дикенса, Тют­чева, V. Нugо, Бетховена, Шопена, но для людей - большой массы, не привыкнувших к Дикенсу, V. Нugо, Бетховену, это уж совсем бессмысленные звуки и слова.

  

  

  

   АЧ- Архив В. Г. Черткова в Рукописном отделе Музея Л. Н, Толстого Академии наук СССР.

   ГАУ - Литературный архив Главного архивного упра­вления Министерства внутренних дел СССР.

   ДСАТ - "Дневник С. А. Толстой", изд. Сабашниковых, т. II М. 1928, т. II, М. 1929 и изд. "Север", т. III, М. 1932.

  

  

  

   Первое свое знакомство с произведениями Мопассана Толстой связы­вает с чтением его книжки под заглавием "La maison Tellier".

   Эту книжку, по его словам, дал ему И. С. Тургенев, "кажется, в 1881 году".

   Во второй черновой редакции (рук, N 7) Толстой еще в более предпо­ложительной форме, чем в печатной статье, пишет о первом знакомстве с произведениями Мопассана: "Не помню, в последний или предпоследний свой приезд в Россию, Тургенев, приехавши ко мне в деревню, достал из чемодана..." Эта отрывочная, незаконченная запись, как будто невзначай оброненная Толстым и тут же им зачеркнутая, свидетельствует, что Турге­нев впервые познакомил Толстого с произведениями Мопассана в Ясной Поляне.

   "La maison Tellier" (1) ("Дом Теллье") - первый сборник восьми но­велл Мопассана, вышедший в Париже в середине 1881 года (1) и посвя­щенный автором Тургеневу. Этот сборник Тургенев и передал Толстому в 1881 году, в последний свой приезд в Россию. По-видимому, это могло произойти не в начале июня, а 22 августа, во второй приезд Тургенева в этом году в Ясную Поляну, когда он заехал к Толстому перед своим отъ­ездом за границу.

   Судя по статье Толстого в завершенной редакции, чтение им сборника "La maison Tellier" оставило его "совершенно равнодушным к молодому сочинителю", потому что автор этой книжки, пишет Толстой, "не имел пра­вильного, т. е. нравственного, отношения к описываемым предметам", хотя и обладал художественным мастерством.

   Черновые рукописные материалы дают дополнительные сведения об отношении Толстого к Мопассану. После чтения "La maison Tellier" Тол­стой "убедился, что Мопассан был человек с талантом, т. е. имел свойство видеть новое в предметах, которые он описывал с блестящей техникою, с большою искренностью, вследствие которой он не притворялся, а описы­вал только то, что он любил; но что до сих пор, судя по этому томику, он

  

  - См. Гюи де Мопассан, Полн. собр. соч. под общ. ред. Ю. Дани­лина и П. Лебедева-Полянского, т. II, стр. 384.

  

  

   любил то, чего не надо любить, и не любил, напротив, то, что надо любить" (рук. N 5). Толстому не понравилась "во всей этой книжке извращенность нравственного чувства автора, вследствие которого половые отношения представлялись ему, очевидно, центральным интересом жизни" (вар. N4).

   А рассказы Тургенева о взглядах Мопассана на женщину, "про созна­тельную развращенность", "про его лекции о разврате" (вар. N 2) еще более оттолкнули Толстого от молодого французского писателя, и он "так и забыл про Мопассана".

   Но после чтения романа "Une vie", который ему "кто-то посоветовал прочесть", Толстой переменил свое мнение о Мопассане и "уже с интересом читал всё то, что было подписано этим именем".

   "Une vie" - первый роман Мопассана, напечатанный в Париже в 1883 году, сначала в газете "Жиль Блаз", а затем отдельной книжкой.

   Толстой прочел этот роман в том же году, как это видно из его письма к жене 10 ноября 1883 года. (1)

   В одном черновом наброске статьи он писал о впечатлении, произве­денном на него чтением этой книги: "Эта книга с первых глав своих захва­тила меня; сначала одним своим художественным мастерством", но потом "и серьезностью содержания: любовью и состраданием автора к героине и недоумением перед ее страданиями... И из-за всего того выступала с такой умиляющей патетичностью загубленная жизнь милой женщины" (рук. N 2).

   "Несмотря на фальшивые ноты, попадающиеся в романе и вытекаю­щие из ложной точки зрения автора на женщин вообще" (вар. N 7), - пи­шет Толстой, - "в романе этом почти в равной степени соединяются все три условия истинного художественного произведения: 1) правильное, т. е. нравственное, отношение автора к предмету, 2) красота формы и 3) искренность, т. е. любовь к тому, что описывает автор" (печ. текст).

   Поэтому книга "Жизнь", по мнению Толстого, - "превосходный роман, не только несравненно лучший роман Мопассана, но едва ли не лучший французский роман после "Miserables" Гюго".

   Исправляя вторую корректуру своей статьи (рук. N 17), Толстой в од­ной черновой вставке дает еще более высокую оценку роману Мопассана, который, по его мнению, "есть одно из лучших произведений не одной фран­цузской, но всемирной литературы".

   "Жизнь" - одна из любимых Толстым книг; он неоднократно перечи­тывал ее. Этот роман Мопассана, наряду с "Братьями Карамазовыми" Достоевского, был в числе тех книг, которые хотел получить Толстой после своего ухода из Ясной Поляны.

   После чтения "Жизни" Толстой не переставал интересоваться Мопассаном. Так, в своем Дневнике 28 августа (9 сент. по нов. ст.) 1884 года Толстой записал: "Вечером читал Maupassant. Забирает мастерство красок". Но при этом добавлял: "Но нечего ему, бедному, писать". (2)

   14 апреля 1888 года Толстой сообщил В. Г. Черткову, что посылает ему рассказ Мопассана "Месть" ("La mere Sauvage"), напечатанный в газе- те

  

  

   (1) Т. 83, стр. 404-406.

   (2) Т. 49.

  

   "Русские ведомости" от 14 апреля 1888 года, и высказал свое желание: "Вот хорошо бы напечатать хоть в "Цветнике". (1)

   В дневниковой записи (1) декабря 1889 года (2) Толстой записал свои мысли, вызванные чтением романа Мопассана "Fort comme la mort" ("Сильна как смерть"), напечатанного в Париже в 1889 году: "Читал прекрасно написан­ный роман Мопассана, хотя и грязная тема".

   В письме от начала декабря 1889 года он советует прочесть этот роман своей родственнице Т. А. Кузминской:

   "Прочти "Fort comme la mort". Это написано прекрасно и задушевно, оттого и тонко". Но при этом замечает: "Но горе, что автору кажется, что мир сотворен только для приятных адюльтеров". (3)

   В печатном тексте Толстой считает, что этот роман построен на "самых неестественных и невероятных и, главное, глубоко безнравственных поло­жениях... И потому страдания лиц, находящихся в этих положениях, мало трогают нас".

   Осенью 1890 года живший в Ясной Поляне А. М. Новиков перевел новеллу Мопассана "Le port", впервые напечатанную в "L'Echo de Paris" от 16 марта 1889 года, и показал свой перевод Толстому. Рассказ захватил Толстого. В дневниковой записи 23 октября 1890 года (4) он назвал этот рас­сказ "чудным".

   Увлекшись рассказом, Толстой стал исправлять перевод Новикова. Об этой работе он сообщает 18 октября 1890года В. Г. Черткову, что пере­водит для "Посредника" "ужасной силы и цинизма и глубоко нравственно действующий рассказ Gui Maupassant". (5) В результате работы Толстого получился не перевод, а переделка рассказа. Первоначально Толстой озаглавил переделанный им рассказ Мопассана "Все наши сестры". В про­цессе дальнейших исправлений он изменил заглавие рассказа и назвал его "У девок". С некоторыми текстовыми искажениями, без имени Тол­стого, рассказ был напечатан 5 февраля 1891 г. в "Новом времени" под заглавием "Франсуаза", данным ему Н. С. Лесковым.

   Одновременно с этой работой Толстой написал изложение отрывка из очерка Мопассана "Sur l'eau", озаглавленное им "Дорого стоит".

   Работая в 1891 году над шестой главой трактата "Царство божие вну­три вас", Толстой включил в текст этой главы переведенный им отрывок о войне из очерка Мопассана "На воде" и характеризовал Мопассана как "замечательного французского писателя", "даровитого, искреннего, ода­ренного тем проникновением в сущность предмета, которое составляет сущность поэтического дара".

   Наибольший интерес к Мопассану Толстой проявил в 1893 году, когда приступил к изданию его произведений в России, чтобы ознакомить с ними русскую читающую публику, и писал о нем статью в виде предисловия к этому изданию.

  

   (1) Т. 86, стр. 151-152.

   (2) Т. 50.

   (3) Т. 64.

   (4) Т. 51.

   (6) Т. 87, стр. 50-51.

  

   Л. II. Никифоров в предисловии к третьему изданию своего перевода романа Мопассана "Жизнь женщины" (М. 1912) рассказывает, как однажды в 1893 году у Толстого в Хамовниках, вечером за чайным столом, зашел разговор о французских писателях. Толстой "высказал свое сожаление, что некоторые лучшие французские художники пера, и в особенности Мопассан, мало или совесем неизвестны" в России, тогда как второсте­пенные французские писатели у нас пользуются громкою известностью. "Лев Николаевич с таким восхищением отзывался о Мопассане, что у меня явилось желание начать переводить его". Татьяна Львовна Тол­стая согласилась взять на себя редакцию перевода, а Лев Николаевич "охотно дал свое согласие" сделать выбор лучших произведений Мопассана.

   В этом же предисловии Никифоров сообщает дальше, что через несколь­ко дней после разговора о Мопассане он зашел в Хамовники, и оказалось, что Толстой, придерживаясь пятибальной системы, уже отмечал на клоч­ках бумажек "те произведения, которые, по его мнению, заслуживали пере­вода".

   В Записной книжке Толстого за 1891-1893 годы (1) имеется список про­изведений Мопассана с оценками Толстого по пятибалльной системе. Эта за­пись является одним из предварительных списков произведений Мопасса­на, намеченных Толстым к переводу. В ней, например, роман "Монт-Ориоль" еще обозначен знаком вопроса.

   По словам Никифорова, свои оценки одного и того же произведения Толстой иногда изменял. Так, вначале он не включил в число избранных произведений роман "Монт-Ориоль", но когда "еще раз перечитал этот роман, на него произвели такое сильное впечатление некоторые сцены и в особенности сцена трупа осла и людей, везущих тележку, что в течение последующих бесед он не раз возвращался к этому роману и высоко ценил его" ("Предисловие" Л. П. Никифорова).

   О начавшейся работе Толстого над Мопассаном сообщает Е. И. Попов в своем письме от 25 января 1893 года В. Г. Черткову: "Л. Н. выбирает Никифорову для перевода статьи Мопассана и всё время восхищается им как художником" (ГАУ).

   Это письмо Е. И. Попова между прочим свидетельствует о том, что раз­говор Толстого с Никифоровым о переводе и издании произведений Мопассана велся в январе 1893 года. Одно соображение позволяет уточнить дату и отнести этот разговор к первой половине января: первый том произве­дений Мопассана, избранных Л. Н. Толстым, содержащий в себе роман "Une vie", под заглавием "Жизнь женщины", и девять рассказов, вышел в издании В. Н. Маракуева (тип. И. Н. Кушнерева) с краткой вступитель­ном заметкой Толстого, датированной им "1893 г. 20 января".

   Работе по изданию произведений Мопассана в переводе Никифорова Толстой уделяет много времени и внимания.

   Согласившись отобрать для перевода лучшие произведения Мопассана, по словам Никифорова, он "тотчас же принялся перечитывать Мопассана, хотя ему сильно нездоровилось", и когда Никифоров предложил Толстому отложить эту работу, "он с упреком заметил...,что никогда не следует откладывать хорошее дело, если уже решил взяться за него" (1). Из пе­реписки Т. Л. Толстой с Никифоровым за 1893 год мы узнаем, что переводы Никифорова фактически редактировал сам Толстой, а его дочь Татьяна Львовна только помогала ему в этой работе.

   Уезжая 29 января 1893 года из Москвы в Ясную Поляну, Толстой еще не успел отобрать все произведения Мопассана для перевода. В письме от 5 февраля 1893 года он просит жену переслать ему в Ясную Поляну не просмотренные им томы Мопассана. (2) И Никифоров в письме (дата почто­вого штемпеля: "Троица Тверской губернии, 18 февраля 1893 года") тоже просит Толстого "докончить выборку произведений по прилагаемым кни­гам".

   По-видимому, именно в январе 1893 года Толстой обещал Никифорову свою статью о Мопассане, т. е. в то время, когда между Толстым в Никифоровым происходили наиболее оживленные беседы о Мопассане. Предполо­жение это подтверждается такими соображениями. В своем письме (дата почтового штемпеля: "Троица Тверской губернии, 4 марта 1893 года") Никифоров писал Толстому об этой статье, как о решенном уже, само собою разумеющемся деле: "Что, как характеристика Мопассана? Мне думается, у Вас так мало времени, что едва ли Вы приступили к ней, но если Вы не отказываетесь написать ее, то для этого тома нужно было бы выбрать всё особенно характерное".

   Судя по имеющимся материалам, Толстой со времени своего отъезда в Ясную Поляну и до получения этого письма не виделся с Никифоровым и ничего не писал ему за это время. А то, что Толстой обещал статью о Мопассане, подтверждается его же письмом к В. Г. Черткову от 20 мая 1893 года: "Обещал еще предисловие к Мопассану..." (3)

   Но несмотря на обещание написать статью о Мопассане, Толстой еще многие месяцы не приступал к писанию этой статьи, так как был занят помощью голодающим в Рязанской губернии и, главное, напряженной ра­ботой над окончанием последней, двенадцатой, главы своего трактата "Царство божие внутри вас".

   Никифоров после отъезда Толстого из Москвы в Ясную Поляну начал переводить для первого тома роман "Une vie" и пятнадцать рассказов, отме­ченных Толстым в январе пятерками. В последующем своем письме (дата почтового штемпеля: "16 марта 1893 года") он писал Т. Л. Толстой, что первый том произведений Мопассана печатается и он "надумал из всего лучшего составить второй том".

   Сознавая несовершенство своих переводов, Никифоров периодически посылал их для просмотра согласившейся помочь ему Т. Л. Толстой. Но последняя, видимо, большинство их оставляла для просмотра Толстому.

   Закончив "Царство божие внутри, вас" 13 мая 1893 года, (4) Толстой вместе с Татьяной Львовной начал просматривать переводы Никифорова для пер­вого тома.

  

  

   (1) Л. П. Никифоров, "Воспоминания о Толстом" - сборник "Лев Николаевич Толстой", Гиз, 1929. 1 Т. 84.

   (2) Т. 87, стр. 195-196.

   (3) Т. 52, запись в Дневнике от 14 мая 1893 года.

  

  

   18 мая 1893 года Т. Л. Толстая писала Никифорову: "На днях пришлю вам часть "Жизни". Мы только что начали с отцом ее читать. Он так был занят последнее время своей статьей ["Царство божие внутри вас"], что больше ни на что у него не оставалось времени и внимания. Я же рассу­дила, что лучше подождать, пока он кончит свою работу, и просмотреть рукопись с ним, чем поспешить и сделать это с кем-нибудь другим не­удовлетворительно".

   В письме от 7 августа 1893 года Т. Л. Толстая писала Никифорову, что Толстой советует ему роман "Une vie" озаглавить "Жизнь женщины".

   Работая над Мопассаном, Толстой, как это видно из письма к В. Г. Черт­кову от 20 мая 1893 года, (1) "подумывает и о науке и искусстве", подразу­мевая под этим свою статью об искусстве, начатую им еще в 1889 годик в виде письма редактору журнала "Русская мысль" В. А. Гольцеву.

   В Дневнике Толстого за 1893 год (2) содержится ряд записей об искусстве. Среди них - мысли, касающиеся обеднения содержания современного искусства, которые он высказывал в прежних статьях по вопросам теории искусства.

   Эти мысли глубже и подробнее развиты в статье о Мопассане. В ней Толстой, исходя из творческого опыта Мопассана, резко отрицательно отнесся к теориям искусства, которых придерживались Мопассан и окру­жающий его литературный мир. С всеобъемлющей полнотою эти мысли Толстой позднее высказал в трактате "Что такое искусство?"

   Занесенные в Дневник мысли о том, что настоящее искусство всегда сообщает нечто новое, "важное, нужное", еще не известное читателю, и что это новое содержание своего произведения писатель должен стремиться высказать с наибольшей искренностью, стали основополагающими в суж­дениях Толстого о Мопассане.

   Работа Толстого над Мопассаном обостряла его внимание к вопросам искусства, служила сильным импульсом к размышлениям о сущности и задачах искусства. В статье о Мопассане он стремился дать не только оценку творчества этого писателя, но и высказать свои общие взгляды на искусство.

   Об этом писала Т. Л. Толстая Никифорову 4 сентября 1893 года.

   В письме от 6 сентября к тому же адресату она уже сообщала, что Толстой "начал писать предисловие к Мопассану", при этом добавляла: "Но я боюсь, что, как всегда со всеми его работами бывает, это затянется на­долго".

   Сохранился полностью автограф Толстого, представляющий первую черновую редакцию его статьи о Мопассане (см. вар. N 1)

   Автограф более краток, чем текст окончательной редакции, но ряд содержащихся в нем высказываний Толстого не вошел в окончательный текст статьи.

   На копии с автографа рукой Т. Л. Толстой поставлена дата: "5 сентября 1893 года". Вероятно, автограф, положивший начало работе Толстого

  

   (1) Т. 87, стр. 195-197.

   (2) Т. 52.

  

  

   над статьей о Мопассане, был написан в первых числах сентября. Судя по его внешнему виду, он писался непродолжительно, в один-два приема,

   В процессе дальнейшей работы текст первого автографа подвергся зна­чительной переработке: часть была отброшена, и были написаны обшир­ные дополнения (см. опис. рук. N 2). В первом черновом наброске Толстой пытается рассмотреть понятие красоты в историческом аспекте (вар. N 11). Этот черновик, впоследствии отброшенный, содержит некоторые замечания о понятии красоты, которые значительно подробнее и глубже Толстой раз­вил во второй редакции статьи (см. опис. рук. NN 11 и 12),

   Передавая в 1881 году Толстому книжку "Дом Теллье", Тургенев указал, что Мопассан "имеет сношения с рабочими, руководит ими, помо­гает им". Это сообщение вызвало в Толстом "уважение и сочувствие" к личности Мопассана, как "друга и сторонника рабочих" (вар. N 1).

   Работая над первой редакцией статьи, Толстой уделил в ней большое внимание сборнику "Дом Теллье", с которым в 1881 году познакомил его Тургенев. (1)

   Из этого сборника Тургенев "особенно рекомендовал" вниманию Тол­стого рассказ "Histoire d'une fille de ferme", и этот рассказ "особенно не понравился" Толстому.

   Между прочим, Тургенев, ознакомившись с этим рассказом еще в ру­кописи, горячо рекомендовал его для напечатания редактору "Вестника Европы" и газеты "Порядок" М. М. Стасюлевичу, считая, что этот рассказ, "маленький chef d'oeuvre... по слогу достоин пера Флобера". (2)

   В связи с этим рассказом Толстой пишет вставку (см. опис. рук. N 4), в которой критикует изображение Мопассаном "рабочих людей" как гру­бых животных, считая, что в таком методе показа "рабочих людей" вино­ват не один Мопассан, но все французские писатели натуралистической школы. В качестве примера Толстой приводит роман "La terre", не назы­вая его автора, Э. Золя.

   В печатном тексте Толстой четко определил недостатки этого метода. Он пишет, что в рассказе "Histoire d'urie fille de ferme" Мопассан, изо­бражая "с отвращением и насмешкой жизнь рабочих людей, делает боль­шую ошибку в художественном отношении, потому что описывает предмет только с одной, самой неинтересной, физической стороны, и совершенно упускает из виду другую - самую важную, духовную, сторону, состав­ляющую сущность предмета". По этой же причине Толстому не понравился и другой рассказ этого сборника "Une partie de campagne", в котором "самое событие описано ложно, потому что описана только одна самая ничтожная сторона предмета: удовольствие, полученное негодяями".

   В черновых материалах первой редакции об этих двух рассказах име­ются высказывания Толстого, не вошедшие в печатный текст. Так, в рассказе

  

   (1) Судя по одной отметке, содержащейся в черновых материалах, видно, что Толстой пользовался во время работы над статьей вторым изданием книжки "Дом Теллье", вышедшей в Париже в 1891 году, в которую Мапассан включил Девятую новеллу "Плакальщицы" ("Les tombales").

   (2) Письмо Тургенева к М. М. Стасюлевичу от 9 марта (25 февраля ст. ст.) 1881 года. См. "М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке", Спб. 1912, т. III, стр. 193.

  

  

   "История одной батрачки", пишет Толстой, Мопассан о жизни рабо­чего народа "судит легкомысленно, презрительно, представляя себе жизнь неизвестного ему мира слишком грубо и прямолинейно" (вар. N 5); рас­сказ "Поездка за город" "отвратителен не только своей грязью, но и тою ужасающею тупостью нравственного чувства, которую едва ли можно встретить в обществе зулусов" (вар. N 4).

   Кроме того, работая над первой редакцией, Толстой написал очень важную вста