Порецкий Александр Устинович - Наши домашние дела

 - ему становится невыразимо-душно. А если еще, глядя на важно-драпирующееся учено-литературное аристократство, подумаешь: какое впечатлѣнiе должны произвесть, какiе плоды должны принесть его возгласы, въ которыхъ оно всю литературу, кажущуюся ему "безъ науки и безъ значительныхъ серьозныхъ преданiй", мѣшаетъ съ соромъ, выметеннымъ изъ темнаго угла, и мѣшая, произноситъ заклинанiя, имѣющiя для него силу талисмана, охраняющаго отъ вражескаго оружiя; когда прислушаешься къ этому голосу, который сначала звучитъ строго-разумной проповѣдью, а потомъ, мало по малу переходя въ голосъ страсти, достигаетъ степени вопля, вызывающаго "катаклизмъ" на всю литературу безъ науки, катаклизмъ, который-бы "очистилъ его ниву", чтобы ему было просторнѣе, тогда и смѣхъ бѣжитъ далеко, и становится тяжело и грустно... Зач?мъ катаклизмъ?.. Обличайте неправду и ложь, но не призывайте бѣды ни на чью голову! Сейчасъ была проповѣдь о благости и христiанской терпимости, и сейчасъ призывается на землю катаклизмъ, который-бы затопилъ и снесъ, вмѣстѣ съ соромъ, и всю литературу, кромѣ одного самодѣльнаго пьедестала, съ возвышающимся на немъ и громко проповѣдующимъ ученымъ аристократствомъ. Чтó же ваша благость и христiанская терпимость? Проповѣдникъ, только-что обличившiй маленькаго лжепапу, который изъ темнаго угла, смѣясь изподтишка, посылаетъ проклятiя, - тотчасъ-же вслѣдъ затѣмъ самъ становится маленькимъ папой и призываетъ небесный гнѣвъ на тѣхъ, кто ему мѣшаетъ. "Книжники и фарисеи!" воскликнетъ можетъ-быть иной, дослушавъ проповѣдь до того мѣста, гдѣ вызывается  катаклизмъ, и невольно настроившись самъ на тонъ проповѣдника...

   Да! душно въ книжной атмосферѣ, въ лѣтнiй зной, на раскаленной плитѣ!.. Вотъ листокъ, легкiй листокъ, скользящiй кажется по самой поверхности... Читаемъ:

   "...Пѣть пѣсни веснѣ и любоваться луной или описывать райскiе сады въ то время, когда жизнь путается въ тысячѣ разныхъ противорѣчiй, значитъ тоже чтó утѣшать голоднаго картиной богатаго пира. Не водите насъ къ Шиллеру на луну, не уносите насъ за облака, въ чертоги радостей и мира: распутайте сперва наши пути, облегчите насъ, посмотрите сперва на то, гд? и кàкъ живемъ мы, и дайте намъ то, чтó нужно. Далеко намъ еще до мiра правды, когда предъ нами поле взятокъ, ханжества, низкопоклонничества, раболѣпства. Далеко намъ до героевъ добродѣтели, когда еще какой-нибудь членъ откупа можетъ остановить васъ, отвести въ часть и пожалуй сдѣлать что-нибудь хуже. Очистите сперва эти травы, излечите сперва наши раны, а тамъ и дѣлайте чтó хотите... Впрочемъ въ послѣднее время защитники теорiи искусства для искусства уже и сами стали сознавать свою несостоятельность, но имъ только какъ-то совѣстно отказаться заразъ отъ своего взгляда, и вотъ они прибѣгли къ премудрому правилу, издавна, только къ-несчастiю неизвѣстно кѣмъ придуманному: "держись середины". Они согласны, что теорiя искусства для искусства немножко смѣшна и пуста, но въ тоже время думаютъ, что и признать искусство лишь отраженiемъ жизни общества - неловко, и потому говорятъ: искусство есть соединенiе того и другого. Выводъ, какъ видите, недуренъ: нѣтъ ничего легче, какъ тáкъ рѣшать дѣло. Но бѣда-то въ томъ, что хоть середина и зовется золотою серединой, но признанiе ея обыкновенно никогда и не вело и не ведетъ къ толку, а въ настоящемъ случаѣ, оно просто тоже чтó соединенiе масла съ водой", и пр.

   Боже мой! да вѣдь мы это уже давно слышали, и вы сами вѣрно уже объ этомъ говорили, потомучто объ этомъ говорили всѣ и говорить перестали! Какую вы еще теперь нашли теорiю искусства для искусства? какiя нашли вы крайности и середину? Оставьте искусство съ его законной свободой творить, а главное - закройте хоть на минуту ваши книжки, разстаньтесь въ вашимъ душнымъ кабинетомъ, выходите на свѣжiй воздухъ, загляните въ мiръ дѣйствительной жизни. Сдѣлайте это, и тогда не можетъ быть, чтобы во всемъ вашемъ днѣ, во всемъ этомъ мiрѣ не нашлось ни минутки, ни уголка, гдѣ-бы не торчали передъ вами призраки откупщиковъ, взяточниковъ, ханжей и низкопоклонниковъ. Если бы въ самомъ дѣлѣ дѣйствительная жизнь всѣхъ и каждаго была въ такой ужасающей степени опутана этими травами, какъ опутало ее ими ваше кабинетное воображенiе, то ни одному честно-думающему и честно-чувствующему человѣку невозможно было бы ни жить, ни шагу ступить, - заглохло бы всякое доброе движенiе. Представьте-же себѣ человѣка, которому судьба вздумала послать такое неслыханное счастье, что живетъ онъ мѣсяцъ, живетъ и нѣсколько мѣсяцевъ, ни разу не столкнувшись ни съ откупщикомъ, ни съ ханжой, ни съ взяточникомъ; а вѣдь падаютъ-же въ теченiе этихъ мѣсяцевъ ему на душу какiя-нибудь впечатлѣнiя и - вообразите, что эти впечатлѣнiя свѣтлыя, даже вдохновляющiя... Куда прикажете ему дѣваться съ ними? Прятать что-ли отъ всего свѣта божьяго? Потомучто вы не позволяете водить васъ къ Шиллеру, а приглашаете всѣхъ къ г. -бову, гонителю искусства для искусства. Между тѣмъ эти свѣтлыя впечатлѣнiя пришли изъ той же дѣйствительной жизни, въ которой ростутъ и сказанныя "травы", но которая на столько сложна, что не исчерпаешь ея четырьмя словами: откупщикъ, взяточникъ, ханжа и низкопоклонникъ; изъ той дѣйствительной жизни, которую вы изволили забыть, занявшись одной вычитанной въ книжкѣ идейкой о существующихъ общественныхъ противорѣчiяхъ, да забывши дѣйствительную жизнь, вообразили какую-то теорiю, которою будто-бы искусство должно руководствоваться въ выборѣ предметовъ для своего творчества.

   Согласитесь-же, читатель, что человѣку запертому въ четырехъ стѣнахъ, въ сообществѣ печатныхъ книжекъ и листковъ, но еще не совсѣмъ утратившему чутье къ жизненной правдѣ, очень естественно, подъ влiянiемъ двойной духоты - отъ горячей уличной пыли и книжной мудрости, пожелать, и пожелать страстно, выйти хоть на время изъ этой духоты и освѣжить забитую голову подъ непосредственнымъ дыханiемъ текущей жизни. Пишущiй эти строки очень радъ, что ему пришлось испытать въ себѣ это желанiе и... исполнить его, - радъ тѣмъ болѣе, что иначе можетъ-быть онъ принужденъ былъ-бы остаться во все время бесѣды съ вами въ невеселомъ настроенiи, выразившемся въ предыдущихъ строкахъ; онъ радъ, что теперь можетъ впечатлѣнiя отъ прочтеннаго перемѣшать съ впечатлѣнiями отъ видѣннаго и слышаннаго непосредственно. Чтò выдетъ изъ этой смѣси и займутъ-ли васъ наши впечатлѣнiя - не знаемъ, но знаемъ навѣрное, что въ словахъ нашихъ не будетъ "фальши", что не скажемъ мы ни одного слова изъ постороннихъ, чуждыхъ вамъ побужденiй, не скажемъ ни слова съ какой-нибудь задней, до васъ не касающейся и недостойной васъ мыслью. Мы не боимся, что вы намъ не повѣрите, потомучто ваше собственное чувство васъ не обманетъ...

   Петербургъ за мною; я въ третьеклассномъ вагонѣ николаевской желѣзной дороги. Въ сосѣднемъ отдѣленiи небольшая артель молодыхъ рабочихъ поетъ пѣсню, изъ рода тѣхъ пѣсенъ, о которыхъ цыгане пишутъ въ афишкахъ: "веселая, хоромъ". Мудрено вслушаться въ смыслъ словъ этой пѣсни, но легко почувствовать смыслъ звуковъ. Это пѣньё - выраженiе безотчетно-веселой минуты въ прiятельскомъ кружкѣ; поется подъ влiянiемъ недавней легкой выпивки, со всѣмъ упоенiемъ пѣнья, какъ видно по сдвинутымъ совсѣмъ на-бекрень шляпамъ и по взаимнымъ похлопываньямъ лѣнивою, полуразслабленною рукою по плечу другъ друга. Кончилась пѣсня, и вмѣсто рукоплесканiй или иныхъ одобрительныхъ знаковъ, послышались два-три голоса: "Ай-да молодцы!" Вотъ и все... Вотъ и все, чтò я вынесъ изъ третьекласснаго вагона Николаевской желѣзной дороги. Немного, правда; но чтò-жъ дѣлать? Хотѣлось-бы разговориться, да нужно особенное умѣнье, чтобы разговориться съ русскимъ человѣкомъ: заговорите неумѣючи, онъ все будетъ отвѣчать полусловами, да послѣ каждаго полуслова обмѣривать васъ полнымъ, открытымъ взглядомъ съ головы до ногъ. Эти взгляды не смущаютъ, а только затрудняютъ неумѣющаго собесѣдника; за ними слышится мысль: "А кто тебя знаетъ, какой ты человѣкъ и чего отъ меня хочешь"! Тутъ казалось-бы стоитъ только никѣмъ и ничѣмъ не прикидываться, а явиться самимъ собой, чтобы прiобрѣсть довѣрiе и развязать языкъ русскаго человѣка. Но и это не всегда такъ: явится иной тѣмъ, чтó онъ есть, т. е. наблюдателемъ; наблюдаемый субъектъ почувствуетъ это инстинктивно - и сожмется... Словомъ, тутъ нужно умѣнье, которое не у всякаго изъ насъ найдется въ достаточномъ количествѣ.

   Желѣзная дорога въ сторонѣ. Мы на Волгѣ, на пароходѣ общества "Самолетъ". Это не та Волга, о которой поется пѣсня и которая прозывается широкимъ раздольемъ; это верховая Волга, скромная, одинокая рѣка, еще не принявшая въ себя подручныхъ, питающихъ ее рѣкъ. Тихо идетъ по ней пароходъ съ стоящимъ на носу мужичкомъ, по временамъ опускающимъ въ воду длинный шестъ, раздѣленный на разноцвѣтные футы, и мѣрно восклицающимъ: "Че-ты-ре!.. Три съ половино-ой!.. Три!.. Два съ половино-ой!.. Два"!.. При послѣднемъ восклицанiи нашъ ходъ прекращается; все сущее на пароходѣ поднимается съ напряжоннымъ вниманiемъ; все чего-то ждетъ... "Три"! слышится съ носа... "Че-ты-ре"! Колесы снова шумятъ, все успокоивается; шестъ раздѣленный на футы убирается на бортъ. Прошолъ часъ, другой, - и опять та же исторiя. Плыли мы безъ особенныхъ приключенiй, видѣли между пассажирами г. Ноздрева, господина всѣмъ знакомаго, и увѣрились, что этотъ господинъ еще не скоро выведется на Руси и даже переродится не скоро. При самомъ концѣ плаванiя случилось однако съ нами маленькое приключенiе, начало котораго восходитъ къ пребыванiю нашему въ Петербургѣ. Разскажемъ это приключенiе.

   Въ Петербургѣ прочли мы въ газетахъ, что обществу "Самолетъ" явилась конкуренцiя со стороны общества "Дружина", и потому "Самолетъ", кромѣ пароходовъ, отходящихъ изъ Твери ежедневно въ шесть часовъ утра, назначилъ въ нѣкоторые дни экстренные рейсы по понижоннымъ цѣнамъ, и что эти экстренные пароходы отходятъ въ два часа пополудни. Пассажирскiе поѣзды желѣзной дороги, какъ извѣстно, приходятъ изъ Петербурга въ Тверь въ двѣнадцать часовъ дня, и мы подумали, что гораздо удобнѣе сѣсть на пароходъ черезъ два часа по прiѣздѣ, нежели ждать въ Твери слѣдующаго утра; притомъ и понижонныя цѣны - вещь весьма удобная и прiятная. Прочли мы также въ газетахъ, что за всякими свѣденiями о движенiи пароходовъ общества "Самолетъ" можно обращаться въ петербургскую контору общества, находящуюся въ Стремянной улицѣ въ домѣ Богданова. Идемъ въ домъ Богданова, и контора намъ объявляетъ, что экстренные пароходы ходили когда была высока вода, а теперь (это было 17 iюня) уже не ходятъ. Дѣлать нечего, простились мы съ мечтою о понижонныхъ цѣнахъ и безъ нея уѣхали изъ Петербурга. На тверской станцiи желѣзной дороги сдали свои пожитки въ контору пароходства, взяли билетъ на слѣдующее утро, и дождавшись урочнаго часа, поплыли. Плыли, какъ сказано выше, благополучно, плыли долго-ли коротко-ли, наконецъ достигли пристани, гдѣ слѣдовало намъ сойти на сушу. Предъявляемъ билетъ на пожитки; начались поиски, поиски дружные, усердные; но - пожитковъ на пароходѣ не оказалось. Произошло великое смятенiе, къ счастiю продолжавшееся недолго. Обыскавъ всѣ люки и склады на палубѣ, капитанъ парохода самъ, своей особой, сбѣжалъ на пристань и увидѣвъ стоящаго тамъ, опершись на перила, мужичка, должно быть ему извѣстнаго, обратился къ нему съ торопливымъ вопросомъ:

   - Не принимали ли вещей?

   - Приняты вещи, отвѣчалъ мужичокъ, слегка поправивъ на головѣ шляпу.

   - Чтó жъ ты молчишь? восклицаетъ капитанъ, съ нѣкоторымъ украшенiемъ въ слогѣ.

   - А чтó жъ мнѣ говорить, коли не спрашиваютъ?

   - Да вѣдь видишь... тутъ ищутъ, безпокоятся, а ты стоишь разинувъ ротъ... вотъ я тебя!

   - Поди-тка, попробуй!.. За чтò? ты еще спасибо скажи, что взяли да прибрали вещи; а то: чтò молчишь! Почемъ мнѣ знать, о чемъ вы тамъ безпокоитесь?

   - Да гдѣ же вещи? спросилъ я.

   - У насъ въ гостинницѣ.

   - Кàкъ же онѣ сюда попали прежде насъ? снова спросилъ я, обращаясь уже къ капитану.

   - Онѣ привезены на экстренномъ пароходѣ, который отходилъ третьяго дня въ два часа.

   - Развѣ ходятъ у васъ такiе экстренные пароходы?

   - Ходятъ.

   - Гм!

   За чтó же, подумали мы, сойдя на землю и поднимаясь по ветхимъ деревяннымъ ступенькамъ на крутой и высокiй берегъ, на которомъ рисовалась спящая усадьба съ садомъ (это было въ четвертомъ часу утра), - за чтó же петербургская контора насъ обманула? Дѣло правда неважное; намъ есть за чтó благодарить судьбу: плаванiе мы совершили безбѣдно, крушенiю не подверглись, на мели не стояли, пожитки наши не уплыли у насъ изъ рукъ внизъ по матушкѣ по Волгѣ, и насъ ожидаетъ сейчасъ радостное свиданiе съ ними... чего же больше? При такихъ обстоятельствахъ древнiй пловецъ приносилъ усердную жертву богамъ, а новый ограничится тѣмъ, что перекрестится. Стало-быть все слава Богу, но... почему же вмѣстѣ съ тѣмъ не вспомнить стариннаго нравоученiя: обманете кого въ маленькомъ дѣлѣ, - послѣ не будутъ вѣрить и въ большомъ. Послушайте напримѣръ, кàкъ оборвались и запали возникшiе было зачатки пароходства въ западной Сибири. Вотъ чтó разсказывается въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ", со словъ "Тобольскихъ губернскихъ вѣдомостей":

   "Еще въ началѣ 1858 года екатеринбургскiй купецъ г. Рязановъ получилъ десятилѣтнюю привилегiю на учрежденiе пароходства между Тобольскомъ, Березовомъ и Обдорскимъ селенiемъ. Репутацiя г. Рязанова, какъ одного изъ первыхъ екатеринбургскихъ капиталистовъ, ручалась за успѣхъ предпрiятiя, столь важнаго въ интересахъ бѣдныхъ сибирскихъ народцевъ, остяковъ и самоѣдовъ, которые по недостатку плавильнаго сообщенiя, платили мелкимъ торговцамъ неслыханныя цѣны за предметы самой первой необходимости...

   "Получивъ привилегiю, г. Рязановъ составилъ компанiю, которая тотчасъ же приступила къ постройкѣ судна хозяйственнымъ образомъ. Пока строили пароходъ, одинъ изъ компаньоновъ былъ командированъ въ Березовъ, для ознакомленiя съ краемъ, такъ какъ управленiе пароходомъ въ первый же разъ возлагалось на него. Въ 1859 году, путешествуя по березовскому округу, этотъ компаньонъ увѣрилъ остяковъ, что въ 1860 году будетъ спущенъ пароходъ, который привезтъ имъ всѣ необходимые предметы за самую дешовую цѣну. Слова его такъ обнадежили инородцевъ, что они положили ждать невиданнаго парохода и не брать никакихъ товаровъ отъ русскихъ купцовъ. Съ другой стороны и продавцы, боясь соперничества компанiи, значительно ограничили на этотъ годъ подвозъ товаровъ...

   "Со вскрытiемъ рѣкъ, дѣйствительно компанейскiй пароходъ въ тридцать шесть силъ, кое-какъ сколоченный какимъ-то самоучкой, былъ спущенъ на воду. Къ нему прицѣпили три баржи, нагружонныя 5.000 пудовъ муки и другихъ товаровъ. Но путь его былъ слишкомъ дологъ. Ровно мѣсяцъ шолъ онъ отъ Тюмени до Тобольска (280 верстъ), починиваясь на каждомъ шагу. Наконецъ онъ достигъ и до Тобольска, но кáкъ? По дорогѣ негодный пароходъ разбросалъ свой грузъ, и не доѣзжая сто верстъ до Березова, принужденъ былъ оставить двѣ баржи съ товарами, третья же была брошена еще прежде, на пути. Остяки, заслышавъ приближенiе парохода, расположились по берегамъ Соссы и Оби встрѣтить судно. Они ожидали, что пароходъ пролетитъ стрѣлой мимо ихъ, и горько ошиблись: онъ тащился такъ медленно, что инородцы обгоняли его въ насмѣшку на своихъ лодкахъ и пришли въ сильное негодованiе. Насмѣшкамъ, крикамъ со стороны туземцевъ не было конца втеченiе трехъ сутокъ, которыя пароходъ простоялъ у берега. Болѣе всего досталось самому компаньону-управителю: даже мальчишки повсюду встрѣчали и провожали его свистками, подражая пароходнымъ сигналамъ. Положенiе парохода и компаньона-управителя сдѣлалось наконецъ такъ щекотливо, что въ одну прекрасную ночь пароходъ внезапно скрылся вверхъ по Соссѣ уже безъ всякихъ сигналовъ. Но обратное шествiе парохода было не болѣе удачно. Еще въ переднюю путину компаньонъ-управитель приторговалъ у инородцевъ и русскихъ рыбопромышленниковъ всю рыбу, которую они наловятъ втеченiе лѣта; поэтому остяки и русскiе, наловивъ рыбы вдоволь, съ нетерпѣнiемъ ожидали возвращенiя парохода. Новое разочарованiе! Компаньонъ-управитель предложилъ остякамъ взять у него хлѣбъ на деньги, назначивъ самую высокую цѣну, а наловленную для него рыбу отказался вымѣнивать на муку, предлагая за нее или деньги, или другiе товары, за весьма высокую цѣну. Предложенiе это конечно не было принято, и мѣстные жители остались безъ хлѣба.

   "Тáкъ кончилась эта неудачная попытка... Прибавимъ, что компанiя березовскаго пароходства убила на это предпрiятiе до 70.000 р. с., а пароходъ оставилъ по себѣ, по всему пути отъ Тобольска до Березова, глубокiе слѣды: остяки и русскiе потерпѣли убытки отъ несбыта наготовленной рыбы и остались безъ хлѣба, и дали другъ другу клятву не имѣть никакого дѣла съ пароходами".

   Легко сказать! Внушить и вызвать такую клятву!.. Согласитесь однако, что разсказанное событiе тàкъ странно, странно до смѣшного, тáкъ оно не вяжется съ условiями всякой сколько-нибудь разумной предпрiимчивости, что весь разсказъ даже смахиваетъ нѣсколько на какую-то нравоучительную сказку, смахиваетъ даже у насъ, въ мiрѣ безпрестанныхъ промаховъ, недодѣлокъ и тщетныхъ начинанiй, а народамъ, усвоившимъ условiя и прiемы разумной предпрiимчивости, онъ и не можетъ показаться ничѣмъ инымъ, какъ нравоучительной сказкой, какихъ, - если вы до нихъ охотники, - много можете найти въ персидской хрестоматiи - рекомендуемъ!.. Да если-бы даже въ самомъ дѣлѣ и была въ приведенномъ разсказѣ легкая сказочная примѣсь, - пусть она идетъ въ мiрѣ въ видѣ назиданiя: да вѣдаютъ тѣ, кому о томъ вѣдать надлежитъ, чтò значитъ дѣлать кое-какъ и обманывать общественныя ожиданiя!

   Такъ вотъ - мы на сушѣ, вдали отъ берега, внутри страны. Мы за вечернимъ чайнымъ столомъ, поставленнымъ подъ старой березой, въ саду помѣщицы... Чуть не сказали: помѣщицы Коробочки. Но нѣтъ, это не Коробочка: это вовсе не "дубиноголовая", какъ говорилъ Чичиковъ, а просто добрая и очень чувствительная старушка, изъ тѣхъ старушекъ, которыя готовы заробѣть предъ всякой дѣйствительной, а иногда и кажущейся невзгодой и разрѣшиться горькими старушечьими слезами, но черезъ минуту утѣшиться отъ одного успокоительнаго слова, а черезъ другую минуту уже смѣяться и радоваться, забывъ не только про мнимую, но даже и про дѣйствительную невзгоду, при видѣ веселящейся молодежи или играющихъ дѣтей. Это особый типъ старушекъ, немножко безхарактерныхъ, страдающихъ слабостью сердца, которыя въ большей части своихъ невзгодъ бываютъ сами виноваты, исключая конечно тѣхъ случаевъ, когда задѣнетъ ихъ неотразимая сила обстоятельствъ, предъ которою и крѣпкое сердце сжимается и ноетъ.

   - А на меня сегодня что-то такой невеселый день! говоритъ старушка, подавая мнѣ стаканъ чаю: ужь я даже немножко поплакала.

   - О чемъ же это вы плакали?

   - Да тáкъ, грустно стало... И кàкъ, скажите, не погрустить? Времена-то ужь очень тяжолыя. Вотъ мнѣ нужно было лѣску сплавить; у меня всегда сплавляли лѣсъ, и никакихъ хлопотъ не было; а теперь мужики отказались, пошли къ предводителю: насъ, говорятъ, посылаютъ на работу, вредную для здоровья. Предводитель и пишетъ ко мнѣ, что покорнѣйше прошу распорядиться, чтобъ освободить людей отъ работъ, вредныхъ для ихъ здоровья. Чтó-жь дѣлать? надо было нанять; наняла, лѣсъ слава Богу сплавили.

   - Ну, если слава Богу, то и слава Богу; о чемъ же плакать-то?

   - Кáкъ это вы сýдите, родной мой! Тутъ найми, въ другомъ мѣстѣ найми... Вотъ я уменьшила запашку на половину... Да у насъ здѣсь и всѣ уменьшили; даже многiе богатые уменьшили; а которые поупрямились, не хотѣли нисколько отступить отъ своихъ порядковъ, тѣ себѣ же безпокойствъ и хлопотъ нажили... это ужь тоже, правду сказать, нехорошо... Такъ я, говорю, уменьшила, а и тутъ кажется не убраться безъ найма. А на чтó нанять? денегъ нѣтъ, и взять ихъ не откуда. Занять? На чтò глядя займешь? Да у кого? нынче кажется у отца родного не займешь. Вотъ у моего братца двоюроднаго пожалуй и есть, - немного, а есть. И самъ говоритъ: есть деньги, сестрица, да вы ихъ у меня не просите: васъ жалѣючи не дамъ. Вѣдь не захотите же вы, чтобъ я вамъ подарилъ мои деньги; стало-быть вамъ надо будетъ ихъ возвратить мнѣ. Хорошо! Затратите вы ихъ на свое хозяйство; положимъ на дѣло затратите, а не на вѣтеръ бросите, какъ бывало съ нами грѣшными иногда. Да вспомните, говоритъ, что при нынѣшнихъ наемныхъ цѣнахъ вамъ работа только-только окупится, да и то не знаю; а вамъ-то вамъ-то и останется - ничего. Денегъ не будетъ, а долгъ на плечахъ... Нѣтъ, говоритъ, вы ужь лучше перебейтесь какъ-нибудь. Ничего! своими средствами, добромъ да кротостью, уберетесь; человѣкъ не звѣрь: увидитъ добро, добромъ и отзовется... Такъ вотъ какъ, родной мой!.. Братецъ-то можетъ-быть и правду говоритъ, можетъ-быть и обойдусь въ самомъ дѣлѣ: страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ. Только на душѣ-то очень неспокойно. Ужь и сердце ни къ чему не лежитъ, - отъ безпокойства что-ли!.. Правду сказать, и сама я немножко виновата: жила до сихъ поръ и хозяйствовала спустя рукава; все шло у меня кое-какъ; денегъ не берегла. На дурное хоть не тратила, а не берегла. Копить бы надо было, экономничать, а я смолоду не научилась экономничать-то...

   Мы не выдумали этой рѣчи; тема, на которую ведена она, едва ли теперь не повсемѣстная тема, на которую разыгрываются разныя варьяцiи на разные тоны. Вы можетъ-быть подумаете, что и мы разыграли собственную варьяцiю на тему, которую напримѣръ, въ No 59 "Одесскаго Вѣстника", набросалъ корреспондентъ изъ бобринецкаго уѣзда (херсонск. губ.):

   "Крестьяне вздохнули свободнѣе (сказано тамъ); помѣщики стали серьознѣе думать о своемъ хозяйствѣ и иначе смотрѣть на свое положенiе и назначенiе. Положенiе ихъ въ настоящую минуту дѣйствительно затруднительно. Затрудненiе увеличивается отъ совершеннаго недостатка въ кредитѣ, а въ немъ не нуждается развѣ десятый изъ землевладѣльцевъ. Многiе не знаютъ, кàкъ они управятся это лѣто; будь деньги, - все-еще ничего; но гдѣ ихъ взять въ настоящую минуту?" и т. д.

   Увѣряемъ васъ, что мы не разыгрывали собственной варьяцiи: мы прочли случайно эту корреспонденцiю, уже выслушавши гореванье старушки. Потомъ случилось намъ столкнуться съ однимъ хозяиномъ, неутомимо и дѣльно ведущимъ свое хозяйство.

   - Повсемѣстное уменьшенiе запашки, рѣшились мы скромно замѣтить, - конечно предполагаетъ и уменьшенiе сбора. Чтó-жь будетъ потомъ?

   - Ничего, отвѣчалъ хозяинъ. Недостанетъ хлѣба, - намъ привезутъ американцы.

   - А чѣмъ мы будемъ платить имъ?

   Хозяинъ улыбнулся и пожалъ плечами.

   "Времена-то ужь очень тяжолыя", говоритъ горюющая старушка. - "Теперь не тѣ уже времена, чтобъ глупо стараться щеголять другъ передъ другомъ моднымъ экипажемъ, платьемъ жены, винами и пр.", отвѣчаютъ въ Елисаветградѣ, на георгiевской ярмаркѣ, помѣщики на предлагаемый имъ вопросъ: отчего они ничего не покупаютъ. Изъ ихъ словъ выходитъ, что теперь не тѣ времена, чтобъ дѣлать глупости. Между тѣмъ времена теперь тяжолыя; стало быть тяжело не дѣлать глупостей... Силогизмъ кажется не совсѣмъ правильный, но - ничего! Сущность дѣла въ томъ, что дѣйствительно нынѣшнее время для многихъ тяжело и оно же не пропускаетъ безнаказанно никакихъ - не только глупостей или безразсудствъ, но даже и неосторожностей, рѣшительно никакихъ, ни большихъ, ни маленькихъ, ни хозяйственныхъ, ни промышленныхъ, ни даже литературныхъ... Это вѣрно! На той же елисаветградской ярмаркѣ ходилъ, говорятъ, французъ съ розовыми воздушными шарами и продавалъ совершенно одинаковые шары - кому за 30 к., кому за 1 р., кому за 1 р. 50 к., смотря по званiю и полу покупщика. Дѣло, какъ видите, самое неважное, даже ничтожное, ничтожнѣе невѣрнаго свѣденiя, объявленнаго намъ петербургскою конторою общества "Самолетъ". Но и объ этомъ ничтожномъ дѣлѣ напечатали въ газетахъ (Од. В. No 56), и какой-нибудь дамѣ, заплатившей за розовый шаръ 1 р. 50 к., сдѣлается можетъ быть стыдно, и этотъ стыдъ будетъ ей маленькимъ, совершенно соотвѣтствующимъ винѣ наказанiемъ. Г. Воскобойниковъ напалъ на г-жу Ишимову за курочку и собачку... Надо сказать, что мы никакъ не думали, чтобы намъ въ другой разъ пришлось столкнуться съ этими маленькими животными; мы думали покончить съ ними прошлымъ мѣсяцемъ, но нѣтъ! они, видите ли, вызвали споръ объ очень важномъ предметѣ, да еще подвели г-на Воскобойникова подъ сильный упрекъ въ незнанiи дѣйствительности: и это все оттого, что наше время ничего не пропускаетъ безнаказанно. Такимъ образомъ пройти теперь мимо двухъ маленькихъ животныхъ безъ вниманiя, значитъ пренебречь важнымъ предметомъ, чтó невозможно. Позвольте же объяснить, кàкъ совершился переходъ отъ курочки и собачки къ важному предмету.

   Г-жа Ишимова, какъ вамъ извѣстно, написала книжку: Чтенiе для воскресныхъ школъ, въ которой, внушая дѣтямъ необходимость трудиться, приводитъ въ примѣръ собачку и курочку. Г. Воскобойниковъ, въ статьѣ: "Первое собранiе распорядителей воскресныхъ школъ" (въ которомъ трактовали о книжкѣ г-жи Ишимовой и признали эту книжку неудобною для воскресныхъ школъ), доказывая неудобство книжки, произнесъ между прочимъ слѣдующiя слова:

   "Низшiя сословiя измала прiучаются къ труду и долго сохраняютъ способность къ нему, даже при переходѣ въ другiе классы общества. Между тѣмъ книжка Ишимовой именно посвящается дѣтямъ низшихъ классовъ, которымъ право странно толковать о трудѣ курочки или собачки..."

   Далѣе:

   "Въ избѣ, въ подвалѣ, вознагражденiе за трудъ составляетъ событiе. Сколько слезъ льется, сколько раздается проклятiй, за неимѣнiемъ какого-нибудь рубля, отъ котораго часто зависитъ сохраненiе нравственнаго достоинства бѣдняка; какой праздникъ - полученiе денегъ!.."

   Наконецъ:

   "...при одномъ появленiи барина, народъ дѣлается серьозенъ, и даже малые ребята смотрятъ невесело."

   Слушая эти слова, вы чувствуете, читатель, что г. Воскобойниковъ говоритъ подъ влiянiемъ благихъ сердечныхъ побужденiй; но въ то же время дѣлаете предположенiе, что онъ вѣроятно все больше читаетъ книжки, да по временамъ можетъ-быть дѣлаетъ прогулки по Петербургу, заглядывая въ подвальные этажи, гдѣ трудится бѣдное рабочее и ремесленное населенiе столицы, и заглядывая въ эти жилища, удостовѣряется, что написанное про нихъ въ книжкахъ большею частiю справедливо. Что же касается до русскаго народа вообще, до народа внѣ столицъ и вдали отъ нихъ, то наблюдать его автору или совсѣмъ не удавалось, или удавалось мало, только въ немногихъ пунктахъ.

   Должно быть точно такое предположенiе о г. Воскобойниковѣ сдѣлалъ г. Арлевъ, потомучто онъ, въ 21 No "Современной Лѣтописи", взявъ въ разсмотрѣнiе сейчасъ выписанныя нами положенiя и рѣшительно не соглашаясь съ ними, коритъ г. Воскобойникова за совершенное незнанiе народа и его быта, чтó его видимо раздражаетъ и сердитъ. Онъ говоритъ - противъ перваго положенiя:

   что "весь нашъ рабочiй классъ мало трудится и дурно выполняетъ свой трудъ"; что "всякiй фабрикантъ можетъ удостовѣрить, что главная причина дороговизны нашихъ фабричныхъ издѣлiй заключается въ привычкѣ нашего народа къ праздности и въ дурномъ и недобросовѣстномъ исполненiи работъ"; что "ни въ одной странѣ образованнаго и даже полуобразованнаго мiра нѣтъ столькихъ праздниковъ и прогульныхъ дней, какъ у насъ: кàкъ же послѣ этого можно тѣшить себя пустыми фразами, что нашъ народъ трудолюбивъ?" наконецъ - что "собственно тружениковъ никакъ нельзя искать въ низшихъ классахъ: они находятся только въ образованномъ, но бѣдномъ классѣ - преимущественно въ классѣ чиновниковъ и мелкопомѣстныхъ дворянъ, дѣлающихся чиновниками, литераторами и пр."

   По поводу второго положенiя, о слезахъ, льющихся въ избѣ и подвалѣ за неимѣнiемъ рубля, за неполученiемъ вознагражденiя за трудъ, г. Арлевъ восклицаетъ:

   "О какомъ народѣ вы это пишете? Я начинаю думать, что вы не имѣете никакого понятiя о русскомъ народѣ; я прихожу къ предположенiямъ, что вы даже и не живете въ Россiи, г. Воскобойниковъ, а пишете въ Парижѣ или Лондонѣ. Мы, живущiе въ Россiи, привыкли встрѣчать во всѣхъ отрасляхъ земледѣльческой и мануфактурной дѣятельности недостатокъ въ рукахъ, видимъ еще большее увеличенiе требованiя на нихъ при производящихся постройкахъ желѣзныхъ дорогъ, почти не имѣемъ теперь выгоды въ городахъ употреблять капиталы на постройки, а въ деревняхъ - на производство хлѣбопашества; мы платимъ въ степной южной Россiи дороже рубля серебромъ въ день косцу и отъ этого часто продаемъ свой хлѣбъ съ убыткомъ: а вы увѣряете насъ, что въ избѣ и подвалѣ вознагражденiе за трудъ составляетъ событiе!".. "Вы бы обратили вниманiе хоть на нашихъ нищихъ. Существованiе ихъ въ такомъ числѣ можетъ имѣть мѣсто только въ странѣ, гдѣ трудно умереть съ голоду, и гдѣ, къ несчастiю, нравственное чувство недостаточно развито для того, чтобы многiе, даже и не изъ низшаго класса народа, не предпочитали прошенiе милостыни честному труду. У насъ нищенство не необходимость, а промыселъ, который очень легко уничтожить при большей дѣятельности полицiи и заведенiй, устроенныхъ для призрѣнiя нищихъ и уничтоженiя нищенства."

   Наконецъ - противъ послѣдняго положенiя о невеселомъ смотрѣнiи на барина крестьянами и ихъ дѣтьми, г. Арлевъ утверждаетъ слѣдующее:

   "Имѣя помѣстья въ одной изъ великороссiйскихъ губернiй, я довольно часто бывалъ въ гостяхъ у своихъ крестьянъ; и во время угощенiя меня чаемъ, блинами и проч., всѣ ребятишки хозяйскаго семейства бывали здѣсь же, со мною въ одной избѣ, и всегда смотрѣли на меня весело. Также нигдѣ, ни у себя, ни въ другихъ имѣнiяхъ, я не замѣчалъ такой нелюбви и страха къ помѣщикамъ, о какихъ говорится въ статьѣ г. Воскобойникова."

   Довольно!.. Господи! чтó же это? воскликнетъ гоголевскiй "господинъ добродушнаго свойства"; одинъ говоритъ: трудятся; другой - не трудятся; одинъ говоритъ: бѣдствуютъ, слезы льютъ, вознагражденiя за трудъ не получаютъ; другой - лѣнятся и праздничаютъ, изъ лѣности нищенствуютъ, или получаютъ по рублю въ день за косьбу; одинъ говоритъ: хмурятся и смотрятъ невесело; другой: нѣтъ! смотрятъ весело. Кому же, кому вѣрить?..

   Господинъ добродушнаго свойства! удостойте подать намъ руку и поступимте вмѣстѣ по свойственному намъ съ вами добродушiю, повѣримте обоимъ понемножку... Вы не бойтесь, что люди, не имѣющiе нашего мирнаго свойства, но обладающiе другимъ колючимъ свойствомъ - насмѣшливостью, услышатъ насъ съ вами и засмѣются. Это ничего! пусть засмѣются, а мы съ вами не можемъ поступить иначе, потомучто тутъ у обѣихъ спорящихъ сторонъ есть болѣе или менѣе правды, но обѣ стороны немножко погорячились. Подумайте: говорить о всемъ рабочемъ классѣ, о цѣломъ народѣ такой обширной страны, какъ наше отечество, не исключая ни городскаго, ни сельскаго населенiя, и коснувшись такихъ чертъ, какъ трудолюбiе, степень нужды и нищеты, степень любви или нелюбви и страха крестьянина къ барину, - произносить рѣзкое категорическое сужденiе, рѣшительный приговоръ, положить общее правило, безъ всякихъ оговорокъ... можно ли это? Положенiя г. Воскобойникова уже давно сложились и сдѣлались ходячими; онъ повторилъ ихъ подъ влiянiемъ прочтенныхъ книгъ и наблюденiй городской жизни. Г. Арлеву повидимому короче знакомъ сельскiй бытъ можетъ-быть одной извѣстной мѣстности, да еще издали знакомъ бытъ фабричный: наблюденiя его сдѣланы при условiяхъ, теперь составляющихъ недавнее прошедшее, т. е. при существованiи крѣпостного права. Одинъ пишетъ грустную, безотрадную картину изъ головы; другой какую-то успокоительную идилiю, какой-то жанръ съ какой-то исключительной помѣщичьей деревни. Повѣривъ обоимъ живописцамъ въ немногомъ, мы все-таки болѣе сочувствуемъ грустной картинѣ. Въ ней намъ кажется болѣе если не правды, то истины. На одну деревню, гдѣ крестьяне распиваютъ чай, заѣдая его блинами, сколько насчитаете вы такихъ, гдѣ приходятъ въ ужасъ, оттого напримѣръ, что соль вздорожала.

   Что нашъ работникъ не такъ дѣятеленъ и работа его не такъ спора, какъ въ иныхъ-прочихъ образованныхъ странахъ, что нѣтъ у него той ловкости, той отчетливости въ трудѣ, что наконецъ крѣпостное состоянiе прiучило его къ труду вялому, неохотному, прiучило стремиться, при всякомъ удобномъ случаѣ, отлынять отъ невольной, нисколько не интересующей его работы, - вѣдь все это тàкъ, все это правда. Но эта извѣстная и несомнѣнная истина неужели даетъ право вовсе отрицать въ нашемъ народѣ трудолюбiе, говорить, что онъ вообще трудится мало, и что если есть у насъ труженики, то никакъ не въ низшихъ классахъ, а только между чиновниками и мелкопомѣстными дворянами?.. Послѣднее даже что-то вовсе странно!.. Прежде нежели осуждать весь народъ за лѣность, за малость труда, - можно было бы, я думаю, принять въ соображенiе хоть его домашнiй бытъ и соразмѣрить его вялый трудъ съ условiями, поддерживающими его нравственныя и физическiя силы; припомнить, гдѣ онъ живетъ и чтó ѣстъ, да сличить это житье напримѣръ съ житьемъ англiйскаго работника, а потомъ уже и восклицать, что англiйскiй работникъ сдѣлаетъ противъ троихъ нашихъ. Въ семьѣ не безъ урода, говоритъ пословица. Мы слышали и знаемъ, что есть крестьяне лѣнивые и есть работящiе, что есть цѣлыя семьи, цѣлыя деревни лѣнивыхъ или излѣнившихся; но есть также цѣлыя семьи, цѣлыя деревни неутомимыхъ работниковъ. За чтó же тѣхъ и другихъ мѣшать безъ разбора въ одну категорiю мало-трудящихся?

   Что между дѣтьми низшихъ классовъ много праздности - правда! Да чѣмъ же наполнить было ихъ возрастъ до семи, восьми и даже десяти лѣтъ, т. е. то время, когда еще нѣтъ физическихъ силъ для сельскаго труда? Грамотѣ ихъ до сихъ поръ не учили, а предоставляли запасаться на свободѣ этими физическими силами въ бѣганьѣ и уличныхъ играхъ. Нѣтъ между дѣтьми-простолюдинами понятiя о необходимости труда? - Еще бы! Но не говорите противъ того, что они съ-измала прiучаются къ трудностямъ, къ чернотѣ и тяжести труда, которая ихъ потомъ уже пугать не можетъ. Внушать имъ понятiе о необходимости труда, объяснять его значенiе - конечно нужно; но... согласитесь же, что "собачка" и "курочка" тутъ совсѣмъ не идутъ къ дѣлу. Мы говоримъ о томъ, что этотъ способъ объясненiя совсѣмъ не въ духѣ дѣтей-простолюдиновъ; заговорите съ ними подобными примѣрами, - они долго будутъ глядѣть вамъ въ глаза, ничего не понимая, а когда поймутъ, - непремѣнно засмѣются, и, чего добраго, еще по свойственной имъ грубости нравовъ, прозовутъ васъ "курочкой". Вотъ и пропали всѣ ваши внушенiя!..

   Слова г. Воскобойникова о подвалѣ съ льющимися слезами конечно даютъ больше понятiе о парижскомъ или лондонскомъ пауперизмѣ, и ужь вовсе нейдутъ къ нашему сельскому быту, т. е. вовсе не характеризуютъ его. А что касается до городскаго, въ особенности столичнаго быта, то... кàкъ вамъ сказать? Напримѣръ мы говорили разъ съ одной старушкой, которая, по сохранившемуся у ней умѣнью и по состоянiю своего здоровья, не можетъ ничего больше дѣлать, кромѣ какъ вязать чулки. На вязаные чулки есть много потребителей, стало быть и работа у ней есть. Вяжетъ она очень проворно, а знаете ли, сколько прiобрѣтаетъ въ день чистой заработки, за исключенiемъ матерiала? - Семь или восемь копѣекъ серебромъ! Не вѣрите? Извольте сами расчитать. Теперь представьте, что жена чиновника заказала старушкѣ дюжину чулокъ; та исполнила заказъ къ тому дню, на который у ней уже не осталось ни куска пропитанiя, и приноситъ. А заказчица, за часъ предъ тѣмъ, снесла послѣднiй рубль на рынокъ и запаслась на него провизiей на два дня, потомучто черезъ два дня мужъ ея получитъ жалованье. Вотъ и проситъ она старушку за деньгами придти черезъ два дня; а старушка вѣдь не знаетъ, что рубль-то тамъ былъ послѣднiй, - ей можетъ-быть и не вѣрится. Случай, какъ видите, самый обыкновенный, простой, взятый не изъ парижской или лондонской жизни, а изъ нашей. Тутъ конечно дѣло обойдется безъ проклятiй, а безъ слезъ-то можетъ-быть и не обойдется, и полученiе рубля едва ли не составитъ событiя.

   Приближаемся наконецъ къ самому любопытному и щекотливому пункту спора, къ вопросу: весело ли смотрятъ (правильнѣе - смотрѣли) крестьянскiя дѣти на барина, или невесело? Чувствуютъ ли (правильнѣе - чувствовали ли) крестьяне нелюбовь и страхъ къ помѣщикамъ, или не чувствовали? Мы не имѣемъ права не вѣрить г. Арлеву, утверждающему, что къ нему крестьяне не питаютъ ни нелюбви, ни страха, и что дѣти ихъ смотрятъ на него весело. Изъ этого мы прямо заключаемъ, что г. Арлевъ - добрѣйшiй помѣщикъ, и намъ очень прiятно узнать это. Если бы теперь кто-нибудь насъ увѣрилъ, что и всѣ наши помѣщики - добрѣйшiе люди, то мы ужь тàкъ и знали бы, что г. Воскобойниковъ кругомъ неправъ... Чтò жь? вѣдь крепостного права у насъ уже не существуетъ; стало-быть мы говоримъ теперь о прошедшемъ, а о прошедшемъ говорится какъ-то свободнѣе и прямѣе. Въ чемъ состояло зло крѣпостного права? - Въ произволѣ помѣщичьей власти; въ томъ, что все личное и имущественное благосостоянiе крестьянъ, вся участь ихъ зависѣла отъ личныхъ свойствъ помѣщика... Послѣ этого предоставляемъ г. Арлеву самому сдѣлать конечный выводъ: можно ли было однимъ примѣромъ его добрѣйшей личности опровергать слова г. Воскобойникова; и если послѣднiй явиться невиннымъ въ незнанiи нѣкоторыхъ сторонъ нашей дѣйствительности, то и за г. Арлевымъ не открылась ли небольшая замашка "водить читателей къ Шиллеру на луну", какъ выразился одинъ фельетонистъ въ приведенной нами выше тирадѣ изъ легкаго листка?

   Успокойтесь же, господинъ добродушнаго свойства! Можетъ быть и теперь заклятые насмѣшники будутъ продолжать смѣяться, и иной даже пожалуй пуститъ ядовитую остроту въ родѣ того, что назоветъ насъ съ вами мировыми посредниками или удостоитъ другимъ еще болѣе почетнымъ титломъ - пусть! Острота никому не покажется остротою, и никто изъ людей нашего добродушнаго свойства надъ ней не улыбнется, видя ясно, что она есть плодъ одного непреодолимаго, но трудно-исполнимаго желанiя острить. Вѣдь вы сами видите, что не могли же мы поступить иначе, какъ повѣрить понемножку обоимъ спорящимъ, и если впали въ роль примирителей или пожалуй мировыхъ посредниковъ, то не потому, чтобы набивались на эту роль, а потому, что самый предметъ вызвалъ насъ на нее. Мы не хотѣли быть пристрастными ни къ одной сторонѣ, мы хотѣли примирить... Можетъ, правда, случиться и то, что обѣ стороны останутся недовольны нами; но... и это ничего! Пусть жалуются на насъ высшему литературному начальству, напримѣръ "Русскому Вѣстнику" или "Отечественнымъ Запискамъ", изъ которыхъ ни тотъ, ни другiя вѣрно не откажутся принять на себя роль губернскаго присутствiя, потомучто это роль важная, удовлетворяющая и честолюбiю и другимъ страстямъ, важнымъ лицамъ свойственнымъ. Только намъ съ вами нéчего бояться ихъ суда, потомучто мы поступили по совѣсти.

   Г. Арлевъ упомянулъ между прочимъ о нищенствѣ... Надо сказать, что мы еще не привели заключенiя его статьи, гдѣ онъ, изобразивъ недостатки нашего рабочаго класса, указываетъ и на средство къ ихъ исправленiю. Но къ этому заключенiю намъ можетъ быть еще придется обратиться послѣ; а теперь собственно о нищенствѣ. По мнѣнiю г. Арлева, наше нищенство доказываетъ, что у насъ трудно умереть съ голоду. Это правда:

   "Здѣсь хлѣба не выпоешь, - выплачешь легче." Удивительно вѣрное и мѣткое слово! (Не ручаемся только, вѣрно ли привели мы этотъ стихъ изъ идиллiи Гнѣдича: Рыбаки). Теперь только въ Петербургѣ иностранные нищiе кое-какъ прiучили народъ къ подаянiю милостыни за музыку, веселыя пѣсни и акробатическiя штуки... Г. Арлевъ говоритъ, что существованiе нашего нищенства доказываетъ еще недостатокъ развитiя нравственнаго чувства. Можетъ быть; но не знаю, гдѣ больше страдаетъ нравственное чувство - въ выпрашиванiи ли хлѣба Христа ради, или въ пѣньѣ и кривляньѣ подъ окнами изъ-за мѣднаго гроша. Кажется это зависитъ отъ сложившагося въ томъ или другомъ народѣ понятiя; какъ бы-то ни было, но мы признаемся, можетъ-быть по нацiональному чувству, скорѣй миримся съ откровеннымъ выпрашиваньемъ, нежели съ этимъ кривляньемъ, имѣющимъ цѣлью - выпросить. Конечно, съ тѣмъ или другимъ миришься въ томъ только случаѣ, если видишь дѣйствительную невозможность труда; а г. Арлевъ говоритъ, что у насъ нищенство не необходимость, а промыселъ, который легко уничтожить. Не слишкомъ ли смѣло, не слишкомъ ли обще это сказано? Вотъ "Московскiй комитетъ о просящихъ милостыни" публиковалъ отчетъ о его занятiяхъ и дѣйствiяхъ за 1860 годъ. Въ этомъ отчетѣ есть между прочимъ слѣдующее свѣдѣнiе: въ 1860 г. въ вѣденiе комитета поступило всего 2,490 человѣкъ; это число раздѣляется по возрасту такъ: отъ 1 года до 7 лѣтъ 66 человѣкъ, отъ 7 до 14-ти лѣтъ - 34 человѣка, отъ 14-ти до 50-ти - 550, отъ 50-ти до 60-ти - 1,340, старше 60-ти - 500 человѣкъ. При этомъ дѣлается замѣчанiе: "Эта краткая табель показываетъ, что большая часть нищихъ, задержанныхъ въ вѣденiи комитета, имѣли такiя лѣта, когда человѣкъ встрѣчаетъ препятствiя къ содержанiю себя трудами, и приводитъ къ тому утѣшительному убѣжденiю, что у насъ въ весьма маломъ количествѣ поражаются нищетой люди, еще не лишонные силъ и здоровья"... Если приведенная табель вѣрна (въ чемъ мы не смѣемъ сомнѣваться), то кто же имѣетъ право утверждать, что наше нищенство - только промыселъ? Это немножко жостко: причины нищеты не такъ легко исчислить и источники нищенства не такъ легко изслѣдовать, какъ думаетъ г. Арлевъ. Есть, говорятъ, нищенскiя артели, обратившiя сбиранье милостыни въ промыселъ; но нельзя же изъ этого дѣлать общее правило о просящихъ милостыню. Есть у насъ конные барышники, но изъ этого не слѣдуетъ, что всякiй покупающiй нужную или продающiй ненужную ему лошадь, есть барышникъ... Не утаимъ, что сами мы не дальше какъ на дняхъ слышали такой фактъ: староста въ урочный день сбираетъ народъ на земледѣльческую или общественную работу; одной женщины не оказывается на лицо. "Гдѣ же Матрена Губанова?" спрашиваетъ староста. Ему отвѣчаютъ: "въ мiръ ушла." И староста удовлетворяется, считая причину отсутствiя уважительною и законною. Таково сложившееся въ народѣ понятiе!.. Но это все-таки не даетъ права заключать о промышленномъ характерѣ всего нашего нищенства: такой характеръ остается за однѣми нищенскими артелями, существующими развѣ только въ столицахъ, да въ другихъ немногихъ пунктахъ. Вообще же рѣдкiй или рѣдкая пойдетъ въ мi