Станюкович Константин Михайлович - Равнодушные

fy">   Когда наконец поезд пришел в N., Никодимцев, переодевшись в гостинице, тотчас же сделал визиты губернатору, архиерею, председателю губернской земской управы и некоторым другим губернским властям.

   Из разговоров с этими лицами он убедился, что и здесь, как и в Петербурге, не столько интересовал голод, сколько личные счеты по поводу его.

   Губернатор, из молодых генералов, человек, слывший за просвещенного администратора, тонкого человека, не догадавшийся еще, чего именно надо Никодимцеву: голода, недорода или недохватки, - отозвался о положении дел в его губернии в уклончиво-дипломатической форме. Нельзя сказать, чтобы все было благополучно, но не следует и преувеличивать. И вслед за тем начал жаловаться на тягость своего положения, на противодействие земства и на разнузданность печати, в лице корреспондентов столичной печати. И когда Никодимцев осведомился, правда ли, что его превосходительство не разрешает частным лицам открывать столовые, губернатор ответил, что не разрешает он этого ввиду высших соображений и прежних циркуляров.

   Никодимцев вернулся вечером в гостиницу и сделал распоряжение о выезде на следующий же день в те уезды, где, по сообщению председателя управы, был голод.

   И в тот же вечер губернатор писал одному своему петербургскому приятелю, директору канцелярии, что он удивляется, как из Петербурга прислали такого красного, который привез студентов и верит больше председателю управы, чем ему.

   "Или у вас новые веяния?" - спрашивал он.

  

   I

   Ордынцева, давно уже озлобленная против мужа и изводившая его невозможными, умышленно унижающими сценами, которые вызывали в конце концов грубые вспышки Ордынцева, считала себя, разумеется, жертвой, погубившей свою жизнь с таким бессовестным человеком.

   Еще бы! Красивая, блестящая, она могла бы сделать отличную партию и занять видное положение, если бы не имела глупости влюбиться в Ордынцева и выйти за него замуж, рассчитывая, что он ради любви действительно будет заботиться о любимой жене и о семье. Это ведь обязанность каждого порядочного человека... Не урезать же их в грошах! Мог бы он давно иметь отличное место!..

   И, упрекая его, она драпировалась в тогу несчастной, брошенной жены, - жены, которая, несмотря на презрительное равнодушие мужа, свято исполняет долг замужней женщины и молча страдает, лишенная чувства.

   От частой лжи о собственной добродетели Анна Павловна почти сама верила в свою безукоризненность, тем более что и боязнь общественного мнения, и холодная рассудочность ее чувственной натуры научили Ордынцеву выбирать молчаливых героев и вести свои любовные авантюры с таинственной осторожностью самого опытного дипломата.

   Это искусство высшей школы тайно пользоваться наслаждениями и даже благодаря им благоразумно пополнять домашний бюджет сохраняло в глазах мужа, детей и знакомых ее неприступное положение безупречной женщины и в то же время давало ей возможность подавлять Ордынцева, как незаботливого отца и злого мужа, своим величественным презрением.

   И вдруг какая-то нелепая случайность, почти ребяческая неосторожность - и все упорное лицемерие ее жизни сразу обращалось в ничто. Дернуло же ее, такую предусмотрительную, выйти вместе с Козельским из их "приюта" на Выборгской да еще соглашаться на свиданья вечером, а не днем, когда мужья должны быть на службе. И как раз теперь, когда она и без того, в качестве брошенной жены, чувствовала свое материальное положение особенно шатким.

   Ордынцеву все более и более злобно тревожила мысль, что муж, узнавший, что она скрывала от него свои авантюры, захочет отомстить ей. Как большая часть женщин, она была пристрастна к человеку, которого ненавидела, и боялась, что Ордынцев объявит ей, что давать назначенные деньги не станет, так как ее любовник, занимавший хорошее положение, конечно, оплачивает ее ласки.

   Кроме того, Анну Павловну начинали уже охватывать сомнения в силе ее чар над Николаем Ивановичем. До сих пор он не только что не нанял новой квартиры для свиданий, но и ни разу не был у нее и не писал ей. Она знала легкомысленный характер своего друга, и у нее уже мелькало подозрение, что, несмотря на свою моложавость и уменье показывать себя привлекательной любовницей, она уже начинает приедаться этому превосходительному гурману.

   Уже две недели прошло с их последнего свидания, и она решила сама вызвать его.

   Тяжелые мысли смущали Ордынцеву, ей даже казалось, что и сын мог догадываться об ее связи, как догадывалась лукавая Ольга, подкупать которую она старалась подарками и ласковым вниманием.

   В этот день она обедала только с сыновьями. Обед прошел в полном молчании. Анна Павловна была не в духе, и ее обижало, что ни Алексей, ни гимназист словно бы не замечали этого.

   Когда встали из-за стола, Ордынцева не без мрачной торжественности сказала сыну:

   - Зайди ко мне, голубчик Алеша... Мне надо с тобой поговорить...

   - Надеюсь, не долго, мама? Я очень занят одной спешной работой...

   - На минутку.

   Она вошла в свою комнату и, усевшись на свое обычное место в глубоком кресле, спросила у своего любимца:

   - Скажи, пожалуйста, Алеша, нас вполне обеспечивает бумага, выданная отцом? Меня это время все беспокоят мысли о вашем будущем...

   Алексей серьезно посмотрел на мать.

   - Что, мама, за вопрос? Поверь, что я имел в виду интересы семьи, советуясь с адвокатами. Отец подписал все, что нужно, и наконец он, кажется, держал себя совсем корректно? Не забывай, что он мог и не давать никакого обязательства. И, главное, на каком основании ты беспокоишься? - спросил он, и едва заметная высокомерная насмешка скользнула в его голубых, ясных глазах.

   Ордынцева невольно покраснела и с некоторой раздражительностью проговорила:

   - Как мне, Алеша, не думать о нашем положении, когда не далее, как на днях, я случайно узнала, что все эти супружеские обязательства не имеют юридической силы.

   Алексей пожал плечами и докторально заметил:

   - Во всяком случае, порядочные люди их выполняют. И нам надо чем-нибудь сильно раздражить отца, чтобы он, под влиянием аффекта, отказался от своего обещания. Да ты, мама, с твоим умом и сама должна это знать...

   Он произнес эти слова своим обычным внушительным тоном, но матери послышалось в них что-то подозрительное, и ей стало неловко.

   Всегда самоуверенная перед детьми, она сразу потеряла эту самоуверенность, словно бы вдруг заметила, что в глазах сына ее престиж добродетельной женщины поколеблен. Эта мысль подняла в ней раздражение против любимца.

   - Ты мог бы понять, какие бессонные ночи провожу я, когда мне думается, что мы можем остаться нищими.

   Алексей с скрытым презрением взглянул на выхоленное, здоровое, свежее лицо матери, ничем не говорившее о бессоннице, и произнес:

   - Вот это напрасно. Хороший сон необходим для здоровья. А если у тебя нервы пошаливают - принимай бром и успокойся за свое содержание... Надеюсь, что не должно быть серьезного основания беспокоиться за него... Ты ведь не легкомысленная молодая женщина, и следовательно... Ну, я иду... Не распусти своих нервов...

   И торопливо, с обычным спокойным авторитетным видом Алексей вышел из комнаты.

   Слезы хлынули из глаз Ордынцевой. Ей было обидно. Ее любимец, которому она отдала столько чувства и забот, которого она боготворила, гордясь его красотой, умом и выдержкой, отнесся к ней жестоко и бессердечно. И она невольно вспомнила, как возмущал он отца и как грубо тот обрывал Алексея, приводя этим в негодование мать.

   А теперь и она была оскорблена и возмущена сыном.

   Он не любит ее, горячо любящую мать. Он словно не оценил, сколько вынесла она из-за него страданий, как защищала его перед отцом, как заботилась и баловала...

   "За что такая холодность к матери?" - думала Ордынцева.

  

   II

   Она всплакнула и собралась писать Козельскому, как в комнату влетела Ольга.

   Взволнованная, со слезами на глазах, она вызывающим тоном бросила матери:

   - Мама, что это за гадость у Козельских? Я только что от них и больше к ним ходить не могу!

   - Что такое? Ничего не понимаю... Говори толком, в чем дело? - раздраженно и нетерпеливо спросила мать.

   Чувство страха охватило ее при мысли, что у Козельских что-то произошло из-за ее отношений к Николаю Ивановичу.

   - Я, кажется, мама, ясно тебе говорю. Меня там оскорбили.

   - Оскорбили?!

   - Да. Козельские ни слова со мной не сказали...

   - Так зачем же ты осталась там обедать? - недовольно спросила мать.

   - Меня оставила Тина, не Козельская. А Николай Иванович, обыкновенно такой милый, за обедом и не замечал меня, а Тина еще хихикала. Каково это?

   - Что ты за вздор несешь? За что Козельским на тебя сердиться?

   - То-то меня и удивляет...

   - Быть может, вы с Тиной позволяете себе резкие глупости и этим недовольна Антонина Сергеевна?

   - Пожалуйста, меня-то не обвиняй! Я тут ни при чем. Если обращение со мной Козельской вдруг изменилось, то не я виновата. И я не желаю ссориться с людьми из-за других...

   Ордынцева вспыхнула и со злобой взглянула на дочь.

   - На что смеешь ты намекать?

   - На что? Точно ты не знаешь, что такая ревнивая дура, как Антонина Сергеевна, не могла не вообразить, что Николай Иванович ухаживает за тобой. Она на мне только злобу срывала. Согласись, мама, что мне это не особенно приятно!

   - Ольга! И тебе не стыдно думать бог знает что о матери? - с видом оскорбленной и разжалованной богини проговорила Ордынцева и поднесла платок к глазам.

   Но Ольга, исключительно думавшая о себе, не поверила слезам матери и не обратила на них особенного внимания.

   - Но надо же чем-нибудь объяснить такой прием? Еще недавно Антонина Сергеевна была со мной ласкова, а сегодня...

   - Я сама поеду к Козельской, - решительно проговорила Ордынцева, в душе уверенная, что не сделает этого.

   - Ты поедешь?

   - Поеду! И докажу, что вся эта история - твое воображение.

   - Очень была бы рада. Ты должна это уладить, мама. Нам совсем не кстати рвать с Козельскими. Это чуть ли не единственный дом, где я могу видеть порядочное общество. И наконец наше положение и без того не завидно...

   - Без тебя знаю, что отец не так заботится о нас, как бы следовало. Мне и без того тяжело, а тут еще ты меня расстраиваешь своими глупостями.

   - Мне разве так весело живется? А я ведь молода, мне жить хочется! Ты как будто забываешь об этом... Благодарю...

   И с этими словами, в которых слышалась раздраженная зависть молодой, жаждущей наслаждений девушки к пожилой матери, все еще пользующейся жизнью, она быстро выбежала из комнаты и, крепко хлопнув дверью, проговорила вполголоса, но настолько громко, чтобы мать могла слышать:

   - У самой любовник, а туда же, притворяется...

   - Господи, что за мука! - прошептала мать, искренне чувствуя себя страдалицей.

  

   III

   Ольга прошла к брату.

   - Послушай, Алексей, я должна тебя предупредить... - начала она торопливо и захлебываясь.

   - Ну, что там такое еще?

   - У Козельских целый скандал...

   - А тебе какое дело? Пусть их скандалят!

   - Тоже сказал! Да ты пойми, в чем дело...

   - Ну, говори скорей, сорока!

   - Должно быть, мама влетела, - таинственно и понижая голос сказала Ольга, и в ее темных глазах сверкнуло какое-то лукавое удовольствие.

   - Дура, - категорически произнес студент. - Неужели ты не понимаешь, что об этом не говорят. А я и без тебя давно знаю, что следует знать.

   - Ты один умный!

   - Выходи-ка ты лучше поскорее за своего Уздечкина...

   - И выйду! А если не сделает предложения, поступлю на сцену. Мне давно говорили, что с моей наружностью и голосом это нетрудно. Все равно от вас ничего путного не дождешься... Только одни дерзости и от мамы и от тебя. Пойду поговорю с отцом, - с истерическими слезами в голосе, почти взвизгнула Ольга.

   В эту самую минуту в комнату вошел бледный вихрастый гимназист в старой расстегнутой блузе, с запачканными чернилами пальцами и с несколько возбужденным взглядом первого ученика, долбившего до умопомрачения. Он набросился на сестру:

   - Да перестанешь ли ты кричать чепуху! Тебе-то хорошо, а мне к завтрему уроков много... Вы с мамой только мешаете... Любовь да любовь, а дела не делаете...

   - Ты-то еще что, болван, дерзкий мальчишка! Пошел вон!

   Старший брат высокомерно и презрительно оглядел сестру с ног до головы.

   - Довольно. Оставьте меня в покое. Мне надо заниматься.

   Но вихрастый гимназист исчез так же быстро, как и появился, и уже сидел в соседней комнате за учебником, зажав уши пальцами, и, как оглашенный, выкрикивал свой урок.

   А Ольга со слезами раздражения и обиды вышла от Алексея. Она уселась на низеньком диванчике в своем будуаре и, грустная, жалела о своей несчастной судьбе.

   "Счастливы те, у кого деньги. У Тины жизнь не такая, как у меня... У Козельского средства хорошие... Такой миллионер, как Гобзин, делал предложение, а она отказала... И что в ней так привлекает мужчин? Споет скверно цыганский романс, а они с ума сходят или еще стреляются... Дураки! А Гобзин ухаживал за мной, пока Тина не запела; обещал приехать к нам с визитом, и не едет!"

   Через четверть часа она уже оживленно напевала и решила идти сегодня в театр, уверенная в том, что мать должна дать деньги после того, что случилось.

  

   На другой день ровно в два часа дня Ордынцева входила с Кирпичного переулка к Кюба. На лестнице ее уже встретил Козельский и провел в небольшой отдельный кабинет. Дрова ярко горели в камине. На маленьком столе с двумя приборами стояла разнообразная, изысканная закуска, при виде которой у Николая Ивановича заблестели глаза.

   - Как я рад тебя видеть, Нюта, - сказал он, целуя ее и в то же время подводя ее к столу. - Я велел подать то, что ты любишь, и заказал отличный завтрак. Давно мы с тобой не видались, голубка!.. Я рвался повидать тебя, но если бы ты знала, что за дьявольские у меня теперь дела... Кушай свежую икру.

   И, торопливо наложивши ей маленькую тарелочку и налив рюмочку рябиновки, он разрешил себе немного аллашу и с наслаждением принялся закусывать, бросая по временам ласковые взгляды на Ордынцеву.

   - А ты все так же цветешь! Ты прости меня, деньги я не прислал. На днях получишь... Ах, эти дела! - досадливо морщась, проговорил он, осторожно беря ложечкой крупную холодную икру.

   Анна Павловна, красивая, свежая, во всех боевых доспехах, одетая с особенной, рассчитанной изысканностью для свиданья с Николаем Ивановичем, отодвинула тарелку и, останавливая на Козельском ласковый и в то же время пристальный взгляд своих волооких, слегка подведенных глаз, проговорила:

   - Положи мне pБtИ [*]... Как же мы с тобой давно не видались, Ника. И как же мне необходимо с тобой переговорить... Что у тебя дома?

   __________

   * Паштет (франц.).

   __________

   - Дома? Особенно ничего. Правда, была маленькая неприятность, но, кажется, это обошлось... - Он сам положил ей pБtИ и, несколько заискивающе вздохнув, прибавил: - Как жаль, что оба мы не свободны и связаны обязанностями...

   И он заглянул ей в глаза своим обычным мягким взглядом и в то же время подумал: "Однако моя Нюта начинает портиться... Да и фон слишком много растушеван... Пора мне сбегать... А она и не знает, как мои дела плохи".

   И Козельский крепко пожал и поцеловал ее руку.

   - Но какие же у тебя были неприятности?

   - Я тебе сейчас все расскажу. Недавно у меня был щекотливый разговор с женой. Ты ведь знаешь, она очень ревнива... Подавайте завтрак, - прибавил он, обращаясь к вошедшему лакею татарину.

   - Дело касалось меня? - испуганно спросила Анна Павловна. - И как она могла узнать о наших отношениях? Не из-за той ли встречи все вышло? Благодарю тебя. Ты тогда поступил, как мальчишка! Компрометировать женщину...

   - Пожалуйста, не принимай слишком близко к сердцу. Никто ничего не рассказывал... Вышло все очень глупо...

   В это время лакей внес борщок в больших белых чашках, и Козельский принялся есть, придумывая, как бы удобнее успокоить свою даму, чтобы самому избавиться от сцены. Довольно их и дома. А Нюта сегодня, наверное, расположена к драме, так как он на несколько дней опоздал с присылкой обычных денег.

   - Ну, так в чем же твоя глупость?

   - Нюта, Нюта, ну зачем ты, родная, сердишься? - своим бархатным голосом, вкрадчиво сказал Козельский. - Такой обворожительной женщине сердиться нехорошо, и ты никогда не отравляла прелести наших свиданий...

   - Но Ольга мне говорила, что твоя жена была с ней вчера неприлично холодна. Откровенно скажи мне, что это значит?

   "Экая баба иезуит", - подумал Козельский и, окончив свой борщок, проговорил:

   - Ну, Ольга преувеличила. Жена действительно думает, что мы с тобой близки. Все дело вышло из-за какого-то анонимного письма. Это чье-то литературное произведение вызвало в подозрительной супруге целую ревнивую бурю. И понимаешь ли, Нюта, ты уж не сердись, а благоразумие заставляет тебя на некоторое время прекратить бывать у нас. Это скорее всего успокоит жену.

   Анну Павловну сразу охватило злобное чувство и на жену и на любовника, который предал ее и, из трусливого желания сохранить мир у своего семейного очага, ставил ее в оскорбительное положение женщины, перед которой закрывают двери. И в то же время ей стало страшно. Она поняла, что, раз их связь будет доставлять ему много хлопот, ему ничего не стоит бросить ее. А эта перспектива еще усилила ее раздражение, так как средств, выдаваемых Ордынцевым, никак не могло хватить на то, что она считала приличным существованием. Она почти с ненавистью взглянула на красивое, холеное лицо своего друга.

   - Что же вы, Анна Павловна, не берете? - заботливо спросил Николай Иванович, когда она сделала отрицательный жест татарину, державшему перед ней серебряное блюдо. - Здесь отлично делают марешаль [*]...

   __________

   * Котлеты из куриного филе с начинкой из грибов.

   __________

   - Благодарю. У меня все эти дни нет аппетита, - сухо ответила она, укоризненно глядя, как он не спеша и внимательно накладывает себе зелень.

   Как только татарин вышел, Анна Павловна произнесла, не скрывая своего раздражения:

   - И неужели тебе, Ника, не стыдно ставить меня в такое положение? Я знаю, что, если бы ты захотел, ты сумел бы меня выгородить... Но теперь я вижу, как ты дорожишь нашей дружбой...

   - Полно, Нюта. Разве ты за эти два года не успела убедиться в силе моей привязанности? Я, именно оберегая твою репутацию, не хочу доводить Антонину Сергеевну до крайности. Ты не можешь себе представить, на что способны эти ревнивые женщины. А ведь ты сама знаешь, что к тебе трудно не ревновать. - И он приласкал Ордынцеву взглядом.

   Она заметила в его глазах знакомый плотоядный огонек, и это успокоило ее больше слов, хотя она далеко не была убеждена, что этот огонек вызван ее присутствием, а не хорошим завтраком.

   - Я, конечно, сам отчасти виноват, что не сумел хорошенько скрыть перед женой свое восхищение перед тобой, моя дорогая. Но ведь за то я же и наказан. Ты знаешь, как я ненавижу сцены... А за эти дни... Эх, даже вспоминать не хочется! - болтал Козельский, стараясь заговорить свою разгневанную подругу. - Можете убрать и подать кофе и ликеры, - приказал он татарину.

   Анна Павловна встала, сделала несколько шагов по комнате и мельком, не без тревоги, заглянула в зеркало. Ей надо было сейчас проверить силу своего обаяния над Козельским, и она постаралась согнать с своего лица следы раздражения.

   - Не будем, Ника, ссориться. Мы так давно не были вместе. Тебе, как всегда, три куска сахару? - ласково улыбаясь, спросила она, усаживаясь на широкий диван и придвигая к себе поднос с кофе.

   Николай Иванович нагнулся, поцеловал ее белую полную руку, украшенную кольцами, и опустился рядом с ней на диван.

   - Вот такой, Нюта, я тебя люблю.

   - Если бы ты знал, как ты эти дни был мне нужен, Ника. Эта встреча с Василием Николаевичем так тревожит меня. Ты поймешь, как было бы ужасно для меня, если бы наши отношения получили огласку. Кроме того, здесь могут быть затронуты материальные интересы моей семьи...

   - Ну, кажется, твои дети-то тут ни при чем?

   - Но, милый, вдруг этот человек осмелится заявить, что, раз я близка с человеком, занимающим такое положение, и он считает себя вправе прекратить свои заботы о семье?..

   - Откуда такие мысли, Нюта? Твой муж такой порядочный человек, что ничего подобного не сделает. И наконец разве ты не свободна? Не он ли первый оставил тебя? Нет, милая, не мучь себя напрасно!

   С этими словами он обнял ее и крепко поцеловал в губы. Она, растроганная, прильнула к его плечу, и на глазах ее показались слезы, частью вызванные страхом потерять такого во всех отношениях удобного для ней человека, частью умышленные, рассчитанные на его трусость эгоиста, любящего спокойствие, перед женскими слезами.

   - Нюта, о чем ты?

   - Пойми, как меня пугает скандал... Ты знаешь, что я дорожу своей репутацией, а ведь из-за тебя я ставила ее на карту. А положение мое перед детьми?..

   Его превосходительство отлично знал, как успокаивать женщин, и, желая поскорее избавиться от дальнейшей чувствительной сцены, он взглянул на двери и с теми же заблестевшими глазами, которые были у него, когда он ел свежую икру, стал горячо целовать Анну Павловну. Она отвечала на его ласки с умелой страстностью женщины, понимающей, чем можно приворожить такого поклонника женщин.

   Через несколько времени его превосходительство про себя усмехнулся, как будто смеясь над своим пристрастием к слишком зрелым дюшесам, и, добродушно целуя ее в лоб, проговорил:

   - Знаешь, Нюта, будет осторожнее, если мы станем встречаться в разных местах. И относительно твоего мужа удобнее... А ты, пожалуйста, не беспокойся, родная, все уладится. - И, взглянув на часы, прибавил: - Однако пора расставаться, к сожалению... У меня еще деловое свидание... Надо торопиться... Но, я надеюсь, мы скоро опять увидимся?

   - Может быть, ты сам зайдешь ко мне, кстати и деньги принесешь...

   - Непременно, непременно... Ах, если бы знала, Нюта, какая у меня каторга... Дела в отчаянном положении. На днях я с тобой поговорю...

   Они спустились с лестницы, кивнули друг другу, и, пока Николай Иванович надевал пальто, Ордынцева вышла на улицу и пошла по Морской, уже более бодрая и веселая.

  

   Никодимцев прожил несколько недель в лихорадочной деятельности, организуя помощь голодающему населению волжских губерний. Он собирал сведения о размерах охватившего большую часть уездов бедствия, совещался с земцами, подсчитывал наличные запасы хлеба, вел переговоры с местными хлеботорговцами, торопил подвозкой хлеба с той хлебной пристани соседней губернии, где он купил большую партию зерна и муки. И в первом же донесении в Петербург он писал о необходимости новых крупных ассигновок, о большом районе, захваченном неурожаем, о том, что был голод, настоящий голод.

   Первое время Никодимцев постоянно был в возбужденном, приподнятом настроении, в каком бывает деловой, энергичный человек, принимаясь за организацию распущенного, беспорядочного дела. И именно этот беспорядок, господствовавший в продовольственном деле губернии и вытекавший из замалчивания размеров неурожая и голода, из-за подозрения земства в преувеличении просимых им ссуд, из всех тех затруднений, которые ставились попыткам частной благотворительности, - вся эта лживая, ненужная и вредная бестолочь и держала Никодимцева в возбужденном, приподнятом настроении. Он видел, что все это можно было устроить гораздо легче и проще, если бы относились правдивее к фактам, что во всем этом была и преднамеренная злостность, а главное, никому не нужная ложь и целое море пустомыслия и пустословия. Он быстро сговорился с земцами, нашел и хлеб, но в особенности его радовало открытие на месте людей, которые живо откликнулись на его призыв к деятельности, которых не нужно было звать и просить и которые, очевидно, только и ждали, чтобы им позволили помогать людям, позволили накормить голодного, одеть нагого. Организовывалась раздача хлеба, устраивались столовые, на очередь ставился вопрос о закупке лошадей. Из центров посылались санитарные отряды, ехали студенты, фельдшерицы.

   Осложнялось дело и в деревнях. Кое-где появилась цинга, спорадические случаи тифозных заболеваний, о которых Никодимцев слышал тотчас же по приезде, становились все чаще, начиналась эпидемия; земские врачи заговорили о голодном тифе. Никодимцев почти не выходил из саней. Осмотр столовых, заседания местных комитетов, посещение цинготных и тифозных деревень занимало целые дни, и постепенно он привык засыпать в широких, обитых рогожей деревенских санях и употреблять ночи на далекие поездки. Он даже полюбил эти ночные поездки, когда все засыпало кругом и молчаливые деревни не бились в душу с своими горями, с своими мучительными вопросами.

   Был февраль, частые вьюги заносили дороги, и сплошь и рядом приходилось ехать шагом по мало проторенным деревенским дорогам. Туманной, серой пеленой мерцала снежная ночь, однообразно и жалостно вызванивал унылый колокольчик, унылые и жалостные слова доносились от скорчившейся на облучке полузасыпанной снегом фигуры о мужицкой нехватке, нехватке в земле, в хлебе, в лошадях и о божьем изволении, и о планиде, и "как бог, так и вы". И так все это гармонировало - и эти иззяблые, медленные, унылые слова, и эта тусклая, серая даль, занесенные снегом, словно копны в поле, деревенские избы, и печальные голые ивы, и все это какое-то озябшее, серое, унылое и печальное.

   Так хорошо думалось под звон колокольчиков и так много думал Никодимцев в обшитых рогожей санях, и все одно и то же настроение, еще смутное и неопределенное, все глубже и глубже захватывало его.

   То старое, чем он жил в Петербурге, уходило все дальше и дальше, и все ярче вставало пред ним новое и неизвестное. Казалось, он все дальше и дальше уезжал в новую страну, не имевшую ничего общего с той петербургской страной, которую он одну только и знал. Там, в Петербурге, все казалось так просто и так ясно, а главное, там было то сознание личного значения своего "я", которое могло наполнять жизнь и удовлетворять душу. Тут, в этой новой стране, все так смутно, неясно, так полно вопросов и загадок. И Никодимцев, почти никогда не выезжавший из Петербурга и подгородных дач, только теперь, войдя в местные дела и нужды, познакомившись с местными людьми и присмотревшись к деревне, понял, как он, петербургский человек, мало понимал Россию и какая особенная жизнь, идущая в стороне от Петербурга и не имеющая с ним ничего общего, тихо и незаметно совершается здесь, в этих глухих городишках, занесенных снегом деревнях.

   То возбужденное и приподнятое настроение прошло, и какое-то новое, незнакомое ему прежде чувство одиночества, отчужденности и бессилия все яснее вставало в нем.

   - Это, ваше превосходительство, - сухо и холодно говорил Никодимцеву земский врач, с которым он встретился в большом, пораженном тифом селе, - хорошие слова у вас в Петербурге придумали: "недород" и "недоедание". И не потому, ваше превосходительство, что неурожай и голод грубые слова, беспокойные слова, а потому что ваши слова справедливы. Я вот здесь двадцать лет в селе-то живу и знаю, что это уж в хороший год у исправного мужика хлеба до масленицы либо до крещенья хватит, а то все с Николы [*] покупают, а весной из пятидесяти-то дворов, может быть, в десятке избы топятся, есть что варить, - разве это голод был, двадцать-то лет? Простое недоедание... Также и недород-то, скота-то все меньше, земля-то на моих глазах тощает... Только что в нынешнем году недород побольше, а еды еще поменьше, вот и все, - было четверть лошади, а теперь будет восьмая, вот и все. Вот я и говорю, справедливые петербургские слова, ваше превосходительство, именно недород, именно недоедание.

   __________

   * То есть с 19 декабря.

   __________

   Доктор смеялся злым, неприятным смехом.

   - Только вот в чем Петербург ошибается, думает, что деревня, как, случается, улей в долгую зиму к весне ослабеет, подкормишь сытой - и опять пойдет мед таскать да роиться. Плохо стал роиться мужик-то, ваше превосходительство, и насчет меду как бы не лишиться. Бывает, гнилец в ульях-то заводится. Двадцать лет мужика-то наблюдаю, - на нет сходит.

   Слова доктора неотступно стояли в голове Никодимцева. Поражала его в деревне не нищета населения и некультурность его - раскрытые дворы, низкие, нередко и курные избы, скот в избах, рубища вместо одежды, - поражала его та апатия, то серое, скучное выражение лиц, которое он наблюдал в голодающих деревнях и с которым говорили ему в избах: "Не родила землица, божье изволенье", "Кончается, батюшка, дочка, кончается, - не емши все"...

   Колокольчик все звенит, все развертывается серая даль; те же ветлы, молчаливые леса, молчаливые деревни.

   Никодимцеву хочется вырваться из-под гнета серых сумерек, и он начинает думать о Петербурге, ему вспоминается блестящий и яркий Невский проспект, пышная и шумная петербургская жизнь, последняя дипломатическая победа России над Англией и ореол могущества, который окружает в последнее время Россию, и вспоминаются язвительные слова доктора: "Гнилец, гнилец... на нет сходит мужик".

   То сознание совершенного хорошего дела все реже является у Никодимцева, и все чаще охватывает его чувство одиночества, бессилия и ненужности.

  

   I

   Инна Николаевна почти каждый день получала от жениха короткие, наскоро набросанные записочки. С отзывчивостью любящего человека, она волновалась его волнениями и отвечала ему длинными, горячими письмами, зная, как они бодрят и греют его среди окружающего ужаса и беспросветного мрака. Она понимала, что в ее женихе происходит какой-то перелом и что в эту минуту ее привязанность особенно нужна ему, и это сознание наполняло ее немного горделивой радостью.

   Козельский нередко спрашивал у дочери о том, что пишет ее жених о голоде, и не без насмешливости говорил о едва ли предусмотрительном задоре его превосходительства, благодаря которому он, чего доброго, сломает себе шею. Он советовал Инне удерживать его от этой откровенной резкости, которая делу не поможет, а министров против него восстановит. Уже и теперь в городе ходят слухи, что Никодимцев закусил удила и в самом деле воображает, что он может, возвратившись в Петербург, разыграть роль маркиза Позы [*].

   __________

   * Маркиз Поза - персонаж из трагедии Ф. Шиллера "Дон Карлос", благородный мечтатель, пытающийся воздействовать убеждением на жестокого и коварного" короля.

   __________

   - А у нас такие роли довольно рискованны, особенно для человека без состояния, - говорил Козельский, и в его голосе чувствовалось некоторое раздражение против человека, надежды на которого относительно устройства места в будущем являются проблематическими.

   "Решительно Григорий Александрович слишком легкомыслен для своего положения", - думал Николай Иванович, рассчитывавший на нечто большее. Между тем его будущий зять уже отказался от места товарища и, по-видимому, не думает о высшем посте.

   Таким образом Козельскому, кажется, не придется воспользоваться его услугами. Пока он урвал только бланк на вексель в пять тысяч рублей, учел его и возвратил взятку, полученную от Бенштейна. И все-таки его дела от этого не поправились. Он должен был оставить место в правлении одного общества, не был выбран в совет другого, - все это благодаря разнесшимся слухам о взятке. Если теперь векселя поступят к протесту, то скандал несостоятельности неминуем.

   - Так, голубушка Инна, ты непременно напиши Григорию Александровичу о том, что я тебе говорил. Он тебя любит и послушает. А если послушает, то вы займете блестящее положение. Так ты напишешь?

   - Зачем я буду писать? Григорий Александрович сам знает, как ему поступить.

   - Но отчего же хорошенькой женщине не подать добрый совет? - настаивал Козельский, заботливость которого о карьере будущего зятя вытекала единственно из страха за свое шаткое положение и несколько тронутую репутацию.

   - Не говори так, папа... Я этого не буду писать. Довольно того, что я уже раз написала Григорию Александровичу крайне неприятное для меня письмо.

   Николай Иванович чуть-чуть пожал плечами.

   - Странное отношение у вас, молодых женщин, к серьезным вопросам жизни, - заметил он и вышел из комнаты.

   Он чувствовал себя искренне обиженным тем, что дочь, которую он всегда любил и баловал, как ему казалось, из пустой щепетильности отказывает ему в такой важной услуге. И, не желая слишком резко высказать ей свою досаду, он предпочел прекратить разговор.

   Но его красивое, обыкновенно приветливое лицо стало пасмурно и озабоченно, и Тина, встретившая отца в гостиной, не без удивления спросила сестру, входя в ее небольшой будуар:

   - Что это с папой? Опять попался маме в чем-нибудь? Или без денег сидит?

   Проговорив это, как всегда, насмешливо и равнодушно, она подошла к большому зеркалу и внимательно оглядела себя с ног до головы. Барашковая кофточка сидела безукоризненно, бархатистый мех небольшой котиковой шапочки красиво оттенял и пышные золотые волосы и белое, разрумянившееся на морозе, нежное личико.

   Тина осталась довольна результатом своего осмотра и ласково улыбнулась своему отражению.

   - Нет, мама тут, кажется, ни при чем... У отца, верно, дела очень плохи... И он недоволен Григорием Александровичем, - говорит, что он портит себе карьеру, - нехотя отвечала Инна, не поднимая глаз от вышиванья.

   Разговор с отцом оставил в ней тяжелое впечатление. Она знала все его ошибки и слабости, но это не мешало ей любить его. Ей было одинаково неприятно и отказывать отцу в просьбе и слушать, как он осуждает Никодимцева. Она защищала образ действия своего жениха не столько потому, что была согласна с его взглядами, сколько в силу своего слепого доверия ко всему, что он делал и говорил. Намучившаяся из-за безволия и беспринципности окружающих, она встретила в нем чуть не первого безукоризненного, порядочного человека и не только любила его, но и чувствовала к нему особенное безграничное приподнятое уважение.

   - Да ведь он совсем комик, твой Григорий Александрович, - круто повернувшись от зеркала, сказала Тина. - Я и забыла тебе сказать, что вчера у Курских говорили о нем. По-видимому, его положение ненадежно. Он, кажется, донкихотствует там... Кого-то спасает, кого-то поучает... Что-то нелепое, ребяческое...

   - Пожалуйста, не говори так, Тина... С меня довольно разговора с папой. Вы совсем не понимаете Григория Александровича и только мучаете меня...

   В голосе Инны послышались слезы. Младшая сестра, быстро сбросив на кресло меховую жакетку, мягким движением опустилась на ковер и, взяв ее руки, ласково заговорила:

   - Полно, милка... Ведь я же не хотела тебя обидеть. И ты знаешь, что меня вообще твой директор департамента мало интересует. Пусть себе там на Волге хоть Пугачева разыгрывает! Но я нахожу, что это прямо глупо портить свою будущность из-за каких-то полупьяных мужиков. И какое ему до них дело, особенно теперь, когда он собирается жениться на такой хорошенькой женщине, как ты? Неужели он не понимает, что красота нуждается в рамке, что, любя тебя, он обязан добиваться и средств и положения, а не писать какие-то глупые донесения, над которыми смеется свет!

   - Ради бога, Тина, перестань, а то мы будем ссориться. Мне нет дела до того, что думает свет. И вопрос о карьере касается только его самого, а не меня.

   Молодая девушка почти с состраданием взглянула на сестру:

   - Я вижу, ты глупишь, Инна, но бог с тобой, каждый имеет право портить себе жизнь по-своему. Не бойся, я больше ни слова не скажу тебе о твоем рыцаре без страха и упрека. Мне тоже не хочется ссориться с тобой.

   Она с сознанием своего превосходства и легким оттенком покровительства поцеловала сестру в голову и ушла.

   Инна почувствовала тот холод одиночества, который за последнее время все чаще охватывал ее в родной семье. Отец и сестра, исключительно полные жажды возможно больших житейских удобств и наслаждений, становились для нее почти чужими. Если бы Инна Николаевна сейчас пошла к матери и стала бы говорить о своих волнениях и тревогах, Антонина Сергеевна от всего сердца пожалела бы свою бедную девочку, поплакала бы над ней, но в душе пожурила бы Никодимцева за то, что он не сумел поставить себя так, чтобы все были довольны, и доставлял своей невесте совсем ненужные огорчения.

   Зная это, Инна осталась одна с своими невеселыми мыслями и была рада, когда ее дочка, вернувшись с прогулки веселая и свеженькая, вбежала к ней и своей детской болтовней и ласками разогнала ее тоску.

  

   II

   За последнее время то озабоченное выражение, которое удивило Тину, все чаще и чаще омрачало лицо Козельского. Его дела были так плохи, что, несмотря на врожденное легкомыслие и жизнерадостность, он начинал чувствовать себя подавленным и растерянным. Потеря двух мест, пошатнувшееся служебное положение, таинственные слухи о какой-то некрасивой, неудавшейся в конце концов сделке, пересуды о которой злорадно повторялись в самых различных кружках Петербурга, всегда жадно набрасывающегося на всякую административную сплетню, - все это сразу пошатнуло и без того неважный кредит Козельского.

   Его положение во всех отношениях делалось невыносимым. Знакомые при встрече уже не приветствовали его с той любезностью, которую обыкновенно оказывают людям, пользующимся всеми благами земными и рассчитывающим захватить впредь еще большую порцию этих благ. Напротив, его превосходительство видел почти на всех лицах некоторое недоброжелательное удивление.

   "Экая ловкая бестия, все еще держится?" - как будто говорили они, и ему казалось, что они заживо хоронят его.

   И многочисленные кредиторы, конечно, следящие за всеми его делами с особенно жгучим интересом, стали настойчиво требовать уплаты по векселям, не соглашаясь более переписывать их, несмотря на упорные, почти униженные просьбы Козельского, который начинал все яснее сознавать, что гибель неизбежна.

   Расходы по дому шли своим обычным чередом, но они становились непосильным бременем для Николая Ивановича, и ему уже пришлось несколько раз отказать жене в деньгах, что при его корректно-джентльменском отношении к Антонине Сергеевне было почти небывалою редкостью. Со дня на день откладывал он неизбежное объяснение с женой. А между тем надо было во что бы то ни стало сократить расходы, изменив весь образ жизни. И эта необходимость казалась ему ужасной и оскорбительной.

   Кроме того, надо было кончать с Ордынцевой, и Козельский вперед со скукой, почти с отвращением думал о прощальном свидании с практичной и рассудительной Анной Павловной. Последний месяц она была довольно суха с ним, дуясь за то, что он заплатил ей неполное содержание.

   И, получив от нее лаконическую записку, что она просит его прийти к ней на следующий день в два часа, Козельский невольно поморщился. Но потом решил, что чем скорее, тем лучше, и перестал о ней думать, всецело поглощенный мыслью о своем безденежье.

   На следующее утро случилось то, чего он давно с таким страхом ожидал и что все-таки считал невозможным. Явился судебный пристав с повесткой, на которой значилось, что ввиду неплатежа им пятисот рублей по векселю Никодиму Мировольскому будет на днях приступлено к описи его имущества.