Станюкович Константин Михайлович - Равнодушные

gn="justify">   - А как же ты?

   - Меня сюда довез Иртеньев...

   И, оставив мать, молодая женщина стала обходить гостей. Все движения ее хорошо сложенной фигуры были мягки и полны грации. Здороваясь, она всех дарила ласковым, улыбающимся взглядом; точно все были одинаково ей симпатичны и она хотела всех очаровать.

   Расцеловавшись с сестрой, она шепнула, указывая на Гобзина:

   - Папин кандидат?

   Татьяна Николаевна кивнула головой и, смеясь, спросила:

   - Хорош экземпляр?

   - Невозможный...

   - Но не хуже твоего супруга.

   - Ну нет. Мой хоть и глуп, но все-таки не похож на поросенка...

   Бросивши эти слова, Инна Николаевна прошла в кабинет.

   Когда она подошла к отцу, партнеры встали и поклонились. Никодимцев чуть не замер от восхищения при виде молодой женщины.

   - Наконец-то! - воскликнул Козельский, оглядывая довольным взглядом элегантный костюм Инны.

   Ни отец, ни дочь, казалось, не были смущены, увидевшись после недавней щекотливой встречи.

   Инна Николаевна поцеловала отца в щеку. Он коснулся пушистыми усами к ее лбу и проговорил:

   - Садись, пожалуйста, за меня, Инна... Вы позволите, господа?

   Толстый полковник генерального штаба и высокий худощавый инженер сказали, что будут очень рады. Никодимцев почтительно наклонил свою черную остриженную голову.

   - Инна Николаевна отлично играет! - заметил инженер, целуя протянутую ему руку.

   Полковник подтвердил слова инженера.

   Козельский представил дочери Никодимцева и шутя примолвил:

   - Смотри, играй внимательно... Григорий Александрович превосходный игрок. Тебе с Григорьем Александровичем играть.

   - А вы не будете бранить меня? - спросила Инна Николаевна, протягивая ему руку.

   Никодимцев густо покраснел и застенчиво произнес:

   - Я... помилуйте...

   - Ну, тогда я сажусь за тебя, папа, но ненадолго... На один-два роббера.

   - Только-то! - воскликнул инженер.

   - Боюсь, что вам, господа, будет неинтересно играть с такой неумелой партнершей! - сказала молодая женщина, опускаясь на стул.

   Инженер и полковник горячо протестовали, взглядывая на Инну Николаевну загоревшимися глазами. Никодимцев строго взглянул на них.

   Молодая женщина заметила впечатление, произведенное ею на Никодимцева, перехватила недовольный взгляд его темных глаз и не без приятного удивления посмотрела на этого серьезного, корректного господина с умным усталым лицом, который не разглядывал ее, как большая часть мужчин.

   Она сняла перчатки, и все партнеры невольно взглянули на ее красивые холеные руки с длинными, породистыми пальцами, на которых сверкали кольца, и в ту же минуту почувствовали тонкий запах духов.

   Никодимцев сделался еще серьезнее. А между тем радостное чувство охватило его благодаря присутствию Инны Николаевны. И он украдкой взглядывал во время игры на красивую молодую женщину и вдруг словно бы почувствовал прелесть жизни и понял, что эта жизнь не в одном только департаменте, которому он отдавал все свое время. Понял и без обычной внимательности слушал переговоры.

   - Я сказала четыре трефы, Григорий Александрович,

   - Виноват... Простите... Я... Пять треф! - вдруг стремительно проговорил он.

   - Пять без козырей! - вымолвила Инна Николаевна и словно бы приласкала партнера своими ласково улыбающимися глазами.

   - Малый шлем в трефах! - объявил Никодимцев.

   И ему вдруг стало весело, как школьнику.

   Но он тщательно скрывал свое душевное настроение и, серьезный, казалось, весь отдавался игре.

   Шлем был выигран.

   Инженер значительно проговорил:

   - Вам во всем везет, Инна Николаевна!

   - Вы думаете?

   - Уверен.

   - И даже уверены?.. Впрочем, вы, кажется, вообще самоуверенный человек! - не без иронической нотки сказала Инна Николаевна.

   И затем, обратившись к Никодимцеву, спросила:

   - Я не очень скверно разыграла шлем?

   - Напротив... Превосходно, Инна Николаевна.

   - Это комплимент или правда, Григорий Александрович?

   - Я комплиментов не умею говорить! - серьезно заметил Никодимцев.

   - В таком случае вы оригинальный человек...

   - Ну, какой оригинальный... Самый обыкновенный! - краснея, промолвил Никодимцев.

   И подумал:

   "Вот ты необыкновенная красавица! И я буду ездить сюда на журфиксы!"

   И опять почувствовал, что ему отчего-то необыкновенно приятно. И эта приятность какая-то особенная, совсем не похожая на ту, которую он испытывает от своих служебных успехов.

   Он рассеянно играл следующую игру и сделал крупную ошибку.

   - Выпустили нас, ваше превосходительство! - не без злорадства заметил инженер.

   - Действительно... выпустил... Прошу извинить меня, Инна Николаевна!

   - Не извиняйтесь, а то и мне придется извиняться! Лучше не будем взыскательны друг к другу!

   Козельский вышел из кабинета довольный.

   Он видел, что Никодимцев, этот холостяк-схимник, недоступный никаким влияниям, равнодушный к женским чарам и имевший репутацию необыкновенно хорошего работника и человека неподкупной честности, был очарован Инной.

   "Клюнул!" - мысленно проговорил его превосходительство и вошел в гостиную.

   Тина запела "Ночи безумные".

   Пела она этот затасканный романс с цыганским блеском, с особенным выражением затягивая ферматы [*] и подчеркивая более пикантные слова. Ее свежий молодой голос звучал красиво и был полон неги и страсти этих безумных ночей. Ее карие глаза зажглись огоньком, и в них было что-то вакхическое.

   __________

   * Знак ферматы, поставленный над нотой, предоставляет исполнителю право увеличить длительность ноты по своему усмотрению.

   __________

   Разговоры сразу оборвались. Все с восторгом слушали пение. Мужчины так и впились глазами в хорошенькую певицу с рыжими волосами и ослепительно белым лицом, подернутым румянцем, которая воспевала безумные ночи и, казалось, призывала к ним.

   Молодой артиллерист закрыл лицо руками, чтобы скрыть навертывавшиеся слезы. Ему было жутко от этого пения и невыносимо грустно, что Тина, на которую он молился и которую любил, имея некоторые основания надеяться, что и его любят, поет так нехорошо и нисколько не стесняется петь так при публике.

   Он возмущался не раз и пробовал говорить ей, но она приказывала ему молчать, и он молчал.

   И, вспомнив об этом, он слушал Тину, полный тоски, и думал, что она совсем его не любит... Эти поцелуи, которыми она дарила его и после которых смеялась над ним, когда он просил Тину быть его женой, казались ему теперь чем-то ужасным, оскверняющим его любовь...

   Завтра же он категорически и в последний раз объяснится с ней, - решил двадцатипятилетний красивый поручик.

   Гобзин просто-таки замер от восхищения и не спускал своих маленьких, заплывших глаз с Татьяны Николаевны и только теперь, когда она пела, почувствовал, как хороша эта "рыжая". И в эту минуту он совсем забыл свою соседку, Ольгу Ордынцеву, которая весь вечер кокетничала с ним и уже легкомысленно мечтала о победе над молодым миллионером, женой которого она сделается с большим удовольствием. Гобзин уже просил позволения приехать к Ордынцевым с визитом, рассчитывая, конечно, быть у них в отсутствие отца.

   Теперь Ольга была полна злобного, завистливого чувства к Тине. Все ее старания пропали, казалось, даром. Этот толстяк даже невежливо повернулся к ней спиной. И веселое настроение ее исчезло. Она думала, что она несчастная и что в этом виноват отец. Он скупой и не дает денег на уроки пения. А учись она, конечно она пела бы лучше Тины и с большим выражением.

   Его превосходительство стоял на пороге и с удовольствием смотрел, как Гобзин пожирает глазами его дочь.

   И в голове его пробегали мысли о том, как хорошо было бы замужество Тины. Стоит только ей захотеть, Гобзин женится, и тогда все долги были бы уплачены. Не надо было бы служить в разных местах. Можно устроиться иначе и устроиться отлично. Тина, конечно, не откажет отцу в денежной помощи, имея мужа миллионера.

   "Захочет ли только Тина выйти замуж за Гобзина?.."

   Сомнение омрачило приятное настроение его превосходительства, когда он подумал, что Тина вообще не хочет выходить замуж и, пожалуй, упустит такой случай... Совсем странная эта Тина! Он решительно отказывается ее понимать. Надо же выходить замуж. Гобзин хоть далеко не Антиной [*], но не противен. Если послать его в Карлсбад, похудеет и выправится. А миллионера нескоро найдешь. И, наконец, у Тины такой характер, что муж у нее не пикнет, и, следовательно, может устроить потом свою жизнь, как хочет... И если б она кого-нибудь любила, тогда еще понятно отказаться от миллионера, а то и этого нет. Бедного артиллериста она только изводит и держит около себя для флирта... Чего она в самом деле хочет?

   __________

   * Юноша, обожествленный римлянами после смерти в 130 году за свою необычайную красоту.

   __________

   И его превосходительство в эту минуту досадовал на "странную девушку", бывшую его дочерью, которая, чего доброго, упустит случай и не поможет отцу поправить его расстроенные дела. С добродушной невменяемостью эгоиста и циника он даже и не подумал о том, что желает продать дочь миллионеру. Напротив, он полагал, что заботится об ее счастье. Для этого он и пригласил Гобзина.

   Когда Тина кончила петь, раздался взрыв рукоплесканий. Гости подходили к ней, благодарили и просили спеть еще. Особенно упрашивали мужчины.

   - Осчастливьте, Татьяна Николаевна! - восторженно проговорил Гобзин.

   "Эка как она сводит всех с ума этой пошлой цыганщиной!" - не без презрения подумал Козельский, большой любитель музыки, посещавший симфонические концерты.

   Тина обещала спеть еще романс. Многие из мужчин остались стоять у фортепиано, чтобы ближе видеть певицу. Гобзин тоже остался, и Ольга готова была заплакать от зависти и досады.

   Когда Тина запела "Полюблю, разлюблю", гости притихли, восхищенные.

   Увидавши, что "святая женщина" вышла из гостиной, его превосходительство направился к Ордынцевой, около которой было пустое место. Он присел около и, показывая глазами на дочь, будто говорил о ней, шепнул:

   - Завтра придешь?

   Анна Павловна утвердительно опустила ресницы.

   - В три часа?

   - Да. И мне нужно с вами поговорить.

   Глаза Николая Ивановича слегка затуманились. Он не особенно любил, когда Анна Павловна обещала "поговорить". Это значило, что ей нужны были деньги сверх тех двухсот рублей в месяц, которые Козельский дарил на булавки, не считая подарков. А денег у него не было. Придется занимать.

   - Отлично. Поговорим!

   И, взглядывая на нее, он чуть слышно прибавил:

   - А ты сегодня особенно прелестна. Ты это знаешь?

   - Я знаю, что оделась и приехала для тебя, несмотря на то, что совсем расстроена.

   - Опять твой благоверный?

   - Да. Он ненавидит семью... Он... Однако уходите... Завтра поговорим... Ольга все время на нас смотрит... И жена может войти... А ты для кого такой нарядный?

   - Точно не знаешь?..

   Он поднялся с места и подсел к Ольге.

   - О чем задумались, барышня? Вам скучно у нас?

   - Напротив... У вас всегда весело...

   - То-то... И вам еще рано скучать, такой молодой и хорошенькой...

   - Какая я хорошенькая, Николай Иванович... Вот мама так красавица. Не правда ли? - с наивным видом спросила Ольга, глядя прямо в глаза Козельскому.

   - И вы и ваша мама... Обе вы прелестны... А вы споете нам?

   - Что вы... После Татьяны Николаевны?

   - У вас чудный голос... Спойте... Только не цыганщину... Я ее терпеть не могу... Споете?

   - Ни за что. Вы знаете, я не училась... А мне так хотелось бы учиться, Николай Иванович... Скажите маме, чтобы она позволила мне учиться... Она вас послушает...

   Его превосходительство обещал поговорить не только с мамой, но и с папой о том, что грешно зарывать такой талант, и не без досады подумал, что придется прибавить Анне Павловне еще двадцать пять рублей в месяц на развитие таланта этой лукавой девчонки, умевшей, несмотря на свои молодые годы, отлично пользоваться обстоятельствами. Для Козельского было ясно, что Ольга догадывается об его отношениях к матери, и надо было чем-нибудь закупить дочь.

   И он проговорил:

   - Верьте, что буду горячим вашим адвокатом.

   - Вот спасибо, Николай Иванович.

   И Ольга бросила на его превосходительство быстрый ласковый взгляд, заставивший Николая Ивановича невольно взглянуть на Анну Павловну. Та смотрела на него.

   Ольга это заметила и усмехнулась.

   - Вы чему смеетесь?

   - Радуюсь, что благодаря вам не зарою своего таланта, как ваша дочь... Она прелестно поет...

   - Не в моем вкусе... Однако простите... И то я надоел вам...

   - Нисколько... Впрочем, идите... идите. А то на вас рассердятся...

   - Кто и за что?..

   - Другие гости, к которым вы еще не подходили... вот кто!

   "Однако и шельма ты!" - мысленно проговорил Козельский и сказал:

   - Вы правы! Надо исполнять долг хозяина как следует...

   И его превосходительство встал и направился в другой конец большой гостиной сказать несколько слов старичку адмиралу.

   Тина между тем окончила романс и снова вызвала бурю восторгов. Несмотря на усиленные просьбы, она более не хотела петь. Оживившаяся, с загоревшимися глазами, она подошла к артиллеристу, сидевшему в уголке, и сказала:

   - Что вы, Борис Александрович, в печальном уединении и в образе рыцаря печального образа? Пройдите в мою комнату через пять минут! - прибавила она чуть слышно и отошла.

   Он сразу повеселел и следил влюбленными счастливыми глазами за Тиной, которая болтала уже с какой-то дамой. Через две-три минуты молодая девушка скользнула в прихожую.

   Артиллерист прошел через столовую в открытую настежь комнату Тины, и как только очутился за портьерой, Тина обвила его шею и страстно прильнула к его губам.

   И, оттолкнув молодого человека, шепнула:

   - Ну, что, меланхолия прошла? Не сердитесь? Уходите! Завтра утром буду у вас!

   И с этими словами исчезла за драпировкой.

   Офицер вернулся в гостиную, ошалевший от неожиданного счастья и не сомневавшийся, что Тина его любит и будет его женой. Ее обещанный визит казался ему знаком высокого доверия к нему.

   Бесконечно счастливый, он не испытывал даже мук ревности, когда увидал, что Тина уже оживленно беседует с Гобзиным.

   Был первый час на исходе, а обещанный гостям баритон Нэрпи не приезжал, и хозяин мысленно выругал баритона скотиной.

   Еще бы!

   Николай Иванович, старавшийся, чтобы его фиксы были оживленны, видел, что наступает тот критический период, когда в ожидании ужина гости приходят в удрученное состояние, томясь от скуки. Он знал, что именно в это время певцы и певицы являются спасителями, избавляющими гостей от каторжной обязанности передавать друг другу газетные новости и поднимающими бодрость духа у тех добрых знакомых, которые приезжают на фиксы исключительно для того, чтобы вкусно поужинать и выпить хорошего вина.

  

   II

   Известная пианистка уже уехала. Отрывать Тину от беседы с молодым миллионером заботливый отец не хотел, да и заставить ее петь, если она не хочет, не так-то легко.

   Николай Иванович поморщился, когда вместо жданного баритона явился Лева, его зять, тщедушный маленький молодой брюнет в смокинге, развязный и самоуверенный, с несколько выкаченными глазами, придававшими его бесцветному, пошловатому лицу с модными узкими бачками и взъерошенными жидковатыми усами глупый и несколько растерянный вид.

   Он поцеловал руки тещи и нескольких знакомых дам и налетел на Козельского. Крепко пожав ему руку, он стал подробно рассказывать, чуть взвизгивая, торопясь и захлебываясь, что опоздал потому, что его задержали Иртеньевы, у которых он пил чай.

   Словно не понимая, что Козельский нисколько не был бы в претензии, если б зять и совсем не приехал, и что тестю не было ни малейшего дела до незнакомых ему Иртеньевых, Лева Травинский извинялся, что приехал поздно, и затем стал объяснять, что Иртеньевы вполне приличные люди и платят за квартиру тысячу восемьсот рублей.

   - А сам Иртеньев умный, очень умный... Куда умней меня.

   - Неужели? - спросил Козельский, подумавший в то же время, что такие идиоты, как зять, встречаются не очень часто.

   - Должен согласиться... И вообразите - зарабатывает до двадцати тысяч. Он предлагает быть его компаньоном. Как вы думаете, дорогой Николай Иванович, сделаться его компаньоном? - неожиданно спросил Лева.

   - Мы об этом в другой раз лучше поговорим.

   - Так я завтра приеду посоветоваться, а? Ведь не вредно к шести тысячам, которые я получаю, иметь еще четыре тысячи дополнительного заработка... Иртеньев говорит, что это не трудно... Я хочу с вас брать пример и думаю, что умные люди всегда могут хорошо устроиться... Не правда ли?

   Николай Иванович, не раз удивлявшийся, что его зять отлично идет по службе и вообще преуспевает, все-таки удивился, что такого глупого болтуна берут в компаньоны, и снова повторил:

   - В другой раз поговорим... В другой раз... А теперь...

   Его превосходительство с удовольствием прибавил бы "убирайся к черту!", если бы только это было возможно.

   - А Инна разве не здесь? Она не была здесь? - вдруг тревожно спросил Травинский, оглядывая гостиную.

   - Она играет в карты.

   - В карты? Удивительно!

   И он пошел в кабинет.

   Легкая складочка на лбу обнаружила неудовольствие Инны Николаевны, когда ее муж подошел к ней и, целуя ее руку, проговорил:

   - Не думал, что ты в карты... А я от Иртеньевых... Не пускали...

   - Мой муж! - проговорила она, обращаясь к Никодимцеву. - Никодимцев... Григорий Александрович.

   Травинский поклонился особенно почтительно. Никодимцев привстал, подавая ему руку, и едва скрыл изумление при виде этого молодого человека - до того ничтожен казался он перед своей женой.

   "Как могла она выйти за такого замуж?" - невольно пронеслось у него в голове.

   - А ты давно здесь, Инна?..

   - Из театра прямо!

   - Я думал, ты каталась... Погода такая хорошая.

   - Ты нам мешаешь! - мягко проговорила Инна Николаевна.

   - Мужья всегда мешают женам! - смеясь, проговорил муж.

   Партнеры переглянулись. Никодимцев опустил глаза.

   - Особенно когда жены играют в карты, - шутливо заметила Инна Николаевна.

   - Виноват... Я не буду мешать.

   Травинский ушел.

   Никодимцев взглянул на Инну Николаевну. Ни черточки неудовольствия в ее лице.

   "Неужели она любит мужа?" - подумал Никодимцев.

   Подобный вопрос невольно задавали себе все, видевшие Инну Николаевну и ее мужа.

   Во втором часу позвали ужинать. Перед тем что садиться, Козельский сказал дочери:

   - Я посажу около тебя Никодимцева.

   Инна охотно согласилась и спросила:

   - Кто он такой?

   - Ты разве не знаешь? Директор департамента. Человек с блестящей будущностью. Говорят, его скоро назначат товарищем министра... Не дай ему скучать... Он застенчив, особенно в дамском обществе, и, кажется, избегает женщин...

   - Будто?

   - Говорят, живет схимником...

   - Это интересно! - усмехнулась Инна Николаевна.

   Она действительно не дала скучать своему застенчивому соседу. Он оживился, слушая ее остроумный пересказ новой пьесы, которую она видела в этот вечер, и почти не дотрогивался [*] до форели, лежавшей у него на тарелке.

   __________

   * Орфография оригинала (Прим. OCR'щика).

   __________

   - А вы любите театр? - спросила она.

   - Люблю, но редко бываю...

   - Отчего?

   - Во-первых, нечего смотреть.

   - А во-вторых?

   - Некогда. Я очень занят, Инна Николаевна.

   - И вам не скучно все время проводить в работе?

   - Работа, я думаю, и спасает от скуки... Чем наполнить иначе жизнь?

   - А личное счастье?

   - Оно трудно достижимо, Инна Николаевна, особенно теперь, в мои годы.

   - Да разве вы старик?

   - Сорок два года... Настоящий старый холостяк.

   - Жениться еще не поздно...

   - Поздно, Инна Николаевна... На такую глупость я не согласен.

   - Отчего глупость?

   - Я смотрю на брак очень серьезно... Потому-то и счел бы глупостью думать о нем теперь... Жениться, конечно, не трудно, но каково жить потом...

   - А как же вы смотрите на брак, Григорий Александрович?

   - Я думаю, что жениться можно только тогда, когда действительно любишь и когда уважаешь того, кого любишь... Когда оба правдивы настолько, чтобы могли честно расстаться, если, на несчастье, перестанут любить и уважать друг друга... Иначе это... это...

   - Договаривайте...

   - Безнравственный компромисс...

   - Вы правы! - проговорила Инна Николаевна, и что-то скорбное мелькнуло в ее глазах.

   Никодимцев заметил эту внезапную перемену. И с сердечною ноткой в голосе прибавил:

   - Разумеется, во всех таких браках виноваты почти всегда мужчины, а не женщины. Для них часто нет выхода...

   - И женщины виноваты! - сказала Инна Николаевна.

   - Григорий Александрович! Шабли перед вами! - обратился хозяин к Никодимцеву.

   - Благодарю вас.

   Но он не налил себе вина.

   - Что ж вы? Налейте мне и себе! - сказала Инна Николаевна.

   - Я вообще не пью, но с удовольствием выпью за ваше здоровье и... счастье! - промолвил Никодимцев.

   И, наполнив две рюмки, чокнулся с соседкой.

   - А я пью за то, чтобы вы нашли тот идеал, о котором говорили... Ведь и одиночество тоскливо... Или честолюбие для вас выше всего?..

   Никодимцев покраснел.

   - Да, я честолюбив. А об идеале можно только мечтать...

   - И стараться осуществить мечты... Полюбить...

   - Чтоб нарушить тот покой, которым я теперь пользуюсь?.. Это недоброе пожелание, Инна Николаевна.

   - Вы, верно, никогда не любили, если так заботитесь о своем покое... Верно, некогда было?..

   - Почти что так...

   К концу ужина между Никодимцевым и Инной Николаевной как-то сам собой установился задушевный тон, Никодимцев говорил с ней о своих путешествиях за границу, о своих литературных вкусах и ни разу не обмолвился ни одним комплиментом, которые обыкновенно говорят красивым женщинам. И это очень понравилось Инне Николаевне, до сих пор не встречавшей ни одного мужчины, который говорил бы с ней, как равный с равным, без тех игривых, более или менее остроумных любезностей, за которыми скрывается легкое отношение к женщине. Это было в диковинку молодой женщине и льстило ее самолюбию. И когда в три часа встали из-за стола, Никодимцев еще несколько времени разговаривал с Инной Николаевной.

   Наконец он поднялся с дивана и, низко кланяясь, проговорил:

   - Позвольте сердечно поблагодарить вас, Инна Николаевна. Я давно не проводил так приятно вечера, как сегодня.

   - Надеюсь, мы видимся не последний раз?

   - Я был бы несказанно рад.

   - Быть может, вы когда-нибудь заглянете ко мне, если не боитесь разочароваться в моей способности беседовать с таким умным человеком. От трех я почти всегда дома. Моховая, десять.

   Никодимцев вспыхнул от радости. Он горячо благодарил за приглашение и сказал, что сочтет за счастие воспользоваться им.

   - И чем скорее, тем лучше. Не правда ли? - промолвила Инна Николаевна, протягивая свою красивую руку и ласково улыбаясь.

   - Если позволите, я на днях буду у вас...

   И, почтительно пожав руку, он пошел прощаться с хозяйкой и хозяином.

   Козельский проводил гостя и в передней, поблагодарив за посещение, сказал:

   - Не забывайте наших скромных вторников, Григорий Александрович, если сегодня не очень проскучали. Партия всегда будет.

   Никодимцев обещал не забывать.

   Когда все гости разъехались и Инна Николаевна собиралась уезжать с мужем, Козельский позвал ее на два слова в кабинет.

   Инна Николаевна пошла за отцом, несколько смущенная, думая, что отец будет говорить с ней о недавней встрече.

   - Я к тебе с большой просьбой, Инна.

   - В чем дело, папа?

   - Затевается одно большое коммерческое предприятие, и я в нем негласным участником. Если это предприятие осуществится, я могу иметь большие деньги... А они мне нужны, ох, как нужны. Долгов много, и вы не обеспечены... Так вот, видишь ли, голубушка, надо провести устав, а для этого нужно хлопотать... Мне самому неудобно, а если б ты поехала в департамент к Никодимцеву...

   - Мне не надо и ездить в департамент... Никодимцев будет у меня на днях.

   - Значит, еще лучше. Ты сделаешь большое одолжение, если попросишь об уставе... Он будет польщен твоей просьбой и не откажет такой хорошенькой женщине...

   - Но, папа... Разве это возможно?.. Разве ты не понимаешь, о чем просишь?.. Нет, ты, верно, хуже обо мне думаешь, чем я на самом деле... Я не буду говорить с Никодимцевым, папа... И мне больно, что отец...

   Слезы вдруг брызнули из глаз Инны. Николай Иванович растерялся и, полный стыда, виновато проговорил, целуя дочь:

   - Инночка! Ты не так меня поняла... Я... я ничего дурного не имел в виду... И, наконец, Никодимцев порядочный человек... Он не обидел бы тебя оскорбительными подозрениями... Не надо... не надо... Не говори ничего... Я сам с ним поговорю... Не надо... Утри глаза, а то мама... увидит и будет тревожиться... Если спросит, то скажи, что я говорил с тобой о... твоих семейных делах. Ведь я вижу, ты несчастлива с твоим мужем.

   Инне Николаевне стоило большого труда, чтобы не разрыдаться...

   - Если хочешь, я переговорю с твоим мужем.

   - Не нужно... К чему?

   - Инночка!.. Но если в самом деле тебе невмоготу, то... можно наконец и развестись с ним... Конечно, это крайняя мера... Но знай, что ты всегда желанная гостья у нас в доме... Знай это! - проговорил отец, вытирая слезу.

   Инна вытерла слезы и холодно простилась с отцом.

   Антонина Сергеевна, обнимая дочь, спросила:

   - О чем отец говорил?

   - О моих семейных делах, мама... Он с чего-то взял, что я несчастлива...

   - А разве нет?..

   - В другой раз поговорим... А теперь перекрести меня, дорогая...

   Антонина Сергеевна перекрестила дочь, и Инна Николаевна уехала.

  

   III

   - Ну, что, подковали Никодимцева, а? - спрашивал на извозчике муж.

   - Что это значит?

   - А значит, что твой фатер [*] имеет нужду в Никодимцеве и хочет при твоей помощи околпачить его... Порадей и для меня, Инна...

   __________

   * Отец (от нем. der Vater).

   __________

   - Молчи... Не смей так говорить.

   - Чего ты сердишься... Это самое обыкновенное дело...

   - Для тебя, может быть.

   - А ты что ж? Недосягаемая добродетель, что ли?..

   Инна Николаевна молчала.

   Когда она приехала домой и, быстро раздевшись, расчесывала волосы в своем будуаре, у дверей раздался голос мужа:

   - Инна! Позволь войти...

   - Я раздета.

   - Тем лучше. Пусти меня... Я, кажется, не чужой, Я твой муж и, смею думать, очень снисходительный муж...

   - Уходи...

   - Инна... Милая... Я больше не могу терпеть этой муки... Я люблю тебя, и если ты не хочешь быть моей женой, а...

   За дверьми слышны были всхлипыванья...

   Инна Николаевна равнодушно стояла у туалета, машинально продолжая расчесывать свои длинные красивые волосы.

   - Инна... Пусти же меня!..

   Он стал ломиться в дверь.

   - Вон! - крикнула жена.

   - Подлая!.. Развратная!.. Я заставлю быть женой! - крикнул муж и ушел.

   Ее не оскорбляли эти выходки мужа. Она знала, что скажи она слово, и этот самый человек, поносивший ее, будет валяться в ногах, вымаливая у нее прощение. И не о нем задумалась она в настоящую минуту.

   Она думала о своей жизни. И она чувствовала презрение не только к мужу, но и к себе, и сознавала, что, безвольная и бессильная, не может изменить жизнь и что нет на свете человека, который вырвал бы ее из болота.

  

   I

   Когда Ордынцеву бывало особенно жутко после семейных сцен, он обыкновенно отправлялся к своей старой знакомой, Вере Александровне Леонтьевой, дружба с которой вызывала в его жене оскорбительные предположения и насмешки, или к своему приятелю Верховцеву, одному из тех немногих стойких и убежденных литераторов, которые остались разборчивы и брезгливы и не шли работать в журналы мало-мальски нечистоплотные. Он был из "стариков", не умевший утешать себя компромиссами. Хотя жизнь его шла далеко не на розах, особенно с тех пор, как прекратилось издание журнала, в котором Верховцев был постоянным сотрудником, и ему нередко приходилось бедовать с женою и двумя детьми, он не бросал любимого дела. Всю жизнь проработавший пером, он отказывался от предложений поступить на службу в одно из министерств, в которое охотно брали смирившихся литераторов, и не соблазнялся утешительной мыслью проводить свои идеи в записках и исследованиях, одобренных канцелярией, предпочитая делать это в статьях, печатаемых в журналах.

   Все это хорошо знал Ордынцев и еще более уважал старого приятеля и вчуже завидовал ему. То ли дело его положение! Работа по душе. Свободен и независим. Не знает никаких Гобзиных!

   Ордынцев любил отвести душу с Верховцевым за бутылкой-другой дешевого красного вина и хотел было ехать с Офицерской на Пески. Но, вспомнив, что у него в кармане всего два рубля и что у приятеля до выхода книжки тоже едва ли есть капиталы, отложил посещение Верховцева до двадцатого числа, когда можно будет распить вместе несколько бутылок, и поехал в Ковенский переулок, к Вере Александровне Леонтьевой.

   Его отвлекали от тяжелых дум эти визиты к женщине, к которой он раньше питал не одни только дружеские чувства, а нечто гораздо большее, что он тщательно скрывал, хотя, разумеется, не скрыл. И тогда его частые посещения далеко не были такими спокойными для него. Но со временем это чувство улеглось, чему немало помог и отъезд Ордынцева на юг, где получил место, и когда он вернулся, отношения их приняли совершенно другой характер. Они искренне были привязаны друг к другу, полные взаимного уважения. В ней он вспоминал свою бескорыстную любовь. Леонтьева видела в нем истинного друга и благодарно помнила о самоотверженном влюбленном поклоннике, сумевшем не испортить отношений и не внести смуты в дружную семью. Этого она никогда не забывала, сознаваясь себе самой, что была такая полоса, когда и она могла увлечься им - не держи он себя с такою рыцарской сдержанностью.

   Когда Ордынцев вошел в небольшую квартиру на дворе, в которой Леонтьевы жили лет десять, и очутился в хорошо знакомой ему гостиной в три окна, с простенькой зеленой мебелью, с большим шкафом с книгами и множеством цветов, освещенной мягким светом лампы под красным абажуром, на него так и повеяло уютом и тем впечатлением порядочности и внутреннего тепла, которое чувствуется не только в людях, но и в комнатах. И ему сделалось легче на душе, когда он присел в кресло и в ожидании хозяев взял со стола последний номер одного из лучших толстых журналов.

   Ему не удалось даже прочесть оглавление, как из соседней комнаты вышла небольшого роста женщина в черном шерстяном платье, немолодая, худощавая, но крепкая и сильная, с темными живыми глазами. Ее лицо с крупными чертами, еще моложавое и пригожее, светилось одухотворенной красотой чистой натуры, умом и чем-то открытым, внушающим доверие.

   - И как же не стыдно так пропадать! - ласково проговорила Вера Александровна. - Отчего не были долго? Что с вами? - участливо спрашивала она, пожимая Ордынцеву руку и пытливо заглядывая ему в глаза. - Садитесь и рассказывайте, и будем чай пить... Нам Ариша сюда подаст...

   Ордынцев никогда никому не жаловался на свою семейную жизнь, и Вера Александровна никогда не спрашивала его об этом. Она, разумеется, понимала, что Ордынцев несчастлив, но не представляла себе той каторги, которую он переносил. Она давно уже не бывала у Ордынцевой. Они с первой же встречи не понравились друг другу, и Вера Александровна удивлялась, как Ордынцев мог жениться на такой женщине. Удивлялась и жалела Ордынцева, считая виноватой в его несчастии не его, а жену.

   - Занят, Вера Александровна, от этого и не был давно... Вот сегодня выпал свободный вечер, и собрался...

   - А здоровье как? А живется как?

   - Здоровье ничего... Скриплю... А живется...

   Ордынцев попробовал было улыбнуться, но вместо улыбки на его худом, болезненном лице появилась страдальческая гримаса.

   - Не особенно хорошо живется, Вера Александровна! - уныло произнес он.

   - Отчего нехорошо? - спросила Леонтьева, и в голосе ее звучала тревога.

   - Вообще... Да и редко кому хорошо живется.

   И, словно бы спохватившись, прибавил:

   - На службе неприятности. Гобзин сегодня меня раздражил... Великолепный образчик самодовольного животного в современном вкусе.

   - Что такое? Расскажите.

   - Обыкновенная история по нынешним временам.

   И Ордынцев стал рассказывать свою "историю" с Гобзиным. Рассказывая, он снова волновался.

   Возмущенная, слушала Вера Александровна и, когда Ордынцев окончил, воскликнула, вся раскрасневшаяся от негодования:

   - Какая гадость!

   И, взглядывая с уважением на Ордынцева, прибавила:

   - И как вы хорошо его осадили, Василий Николаевич.

   - Одобряете? - радостно промолвил Ордынцев, вспоминая, как дома отнеслись к его поступку и какую нотацию прочел ему сын.

   - Что за вопрос? Вы иначе не могли поступить!

   - О, я знаю, для вас непонятно, как иначе поступить, но для других...

   Леонтьева догадалась, кто эти "другие", и ничего не сказала.

   - И знаете ли что, Вера Александровна?

   - Что?

   - Вы не поверите, как мне хотелось плюнуть в эту самодовольную физиономию моего принципала... Но не посмел. Струсил. Пять тысяч, жена и дети... Это, я вам скажу, большая гарантия для Гобзиных... Ну, а вы как живете? Аркадий Дмитриевич где? Дети здоровы? - круто переменил Ордынцев разговор.

   - Аркадий только что ушел. Сегодня интересный доклад в Вольно-Экономическом обществе. Детвора учится. А я за переводом сидела.

   - Значит, все благополучно?

   - Благополучно.

   - И вы, по обыкновению, за кого-нибудь хлопочете, устраиваете беспризорных детей и даете уроки?

   - Все, как было, по-прежнему... Помогаю немножко Аркадию.

   - Да... вы не меняетесь! - горячо промолвил Ордынцев.

   - В мои годы поздно меняться, Василий Николае