Станюкович Константин Михайлович - Равнодушные

риятно.

   И Инна Николаевна сказала ему:

   - А ведь я очень рада, что встретила вас здесь так неожиданно! - с лукавым кокетством прибавила она.

   - А как я рад, если б вы знали! - горячо воскликнул Никодимцев. - Ведь я пришел на выставку, чтоб вас увидать! - неожиданно прибавил он и смутился, сам удивленный тому, что сказал.

   - И вас не остановил вчерашний визит?..

   - Напротив...

   - Ну, вот мы и обменялись признаниями в симпатии друг к другу... Теперь показывайте мне выставку, Григорий Александрович!

   Они начали осмотр. Никодимцев, счастливый и радостный, забывший про свой департамент, обращал внимание своей спутницы на то, что казалось ему хорошим, и объяснял, почему это хорошо. У некоторых картин они стояли подолгу, и Никодимцев с удовольствием заметил, что у Инны Николаевны есть художественный вкус и понимание красоты.

   Одна небольшая, хорошо написанная картина, представлявшая собой молодую, красивую женщину и молодого мужчину, сидящих на террасе, видимо чужих друг другу и скучающих, обратила особенное внимание Инны Николаевны. Она спросила своего спутника, как называется эта картина.

   - "Супруги"! - отвечал Никодимцев, заглянув в каталог.

   - Я так и думала!.. Взгляните, как обоим им скучно, а они все-таки сидят вдвоем... Зачем?

   И Никодимцев заметил, как омрачилось лицо молодой женщины и какое грустное выражение было в ее глазах.

   - Зачем? - повторила она. - Как вы думаете, Григорий Александрович? А впрочем, что ж я вас спрашиваю? Вы, вероятно, не могли бы быть в положении этого мужа... У вас ведь взгляд на брак другой... Я помню, что вы говорили...

   - Но одинаково можно спросить: зачем и она сидит? - взволнованно сказал Никодимцев.

   - Уйти? Как это легко говорится и пишется в романах. А может быть, ей нельзя уйти.

   - Почему?

   - А потому, что некуда уйти... Быть может, отец и мать этой итальянки обвинили бы дочь, что она ушла из такой виллы... И они правы, с своей буржуазной точки зрения.

   - Но разве...

   - Знаю, что вы хотите сказать! - перебила Инна Николаевна. - Вы хотите сказать, что лучше идти в продавщицы, чем жить с нелюбимым человеком... Не правда ли?

   - Правда.

   - А может быть, она уж так испорчена жизнью...

   - Не может этого быть! - в свою очередь порывисто перебил Никодимцев. - Вы клевещете на эту женщину... Посмотрите: какие у нее глаза...

   Инна Николаевна горько усмехнулась. Между бровями появилась морщинка.

   - А посмотрите, какой у ней бесхарактерный рот... какая ленивая поза!.. Она, наверное, безвольная женщина, готовая от скуки не быть особенно разборчивой в погоне за впечатлениями... А эта терраса с вьющимся виноградом и морем под ногами так хороша! Быть может, эта женщина ни на что не способна, изверилась в себя и так привыкла к удобствам и блеску жизни, что никуда не уйдет и все более и более будет вязнуть в болоте... И, пожалуй, уйти ей - значит совсем погибнуть... Кто знает? А может быть, у нее есть дети, которые мешают уйти, если муж не отдаст детей... И все это вместе... И мало ли что может быть! Это канва, по которой можно вышивать какие угодно- узоры...

   Никодимцев слушал, затаив дыхание.

   - И знаете ли, какой я вопрос себе задаю, глядя на эту картину? - продолжала она возбужденным прерывистым шепотом.

   - Какой?

   - Зачем эта женщина вышла замуж за человека, с которым, вероятно, стала скучать тотчас же после замужества... Да, верно, и невестой скучала...

   - Вы думаете? - почему-то радостно спросил Никодимцев.

   - Уверена... По крайней мере так должно быть, судя по лицам этих супругов... У нее все-таки неглупое и не пошлое лицо... Есть что-то в нем такое, напоминающее об образе божием... Она, быть может, и смутно, но задумывается иногда не об одних только шляпках... А он? Что за красивое и в то же время пошло-самодовольное и грубое лицо... Я не выношу таких лиц!

   "И, однако, вчера только такие и были!" - невольно вспомнилось Никодимцеву.

   - Так почему же, по вашему мнению, она вышла за такого человека замуж?

   - А как выходят часто замуж! Немножко иллюзии, немножко жалости к влюбленному человеку, немножко желания быть дамой и много... много легкомыслия. И вдобавок полное непонимание изнанки брака... Однако... мы зафилософствовались... Если у каждой картины мы так долго будем болтать, то не скоро осмотрим выставку...

   Они пошли дальше...

   - Вы не устали ли? - заботливо спросил Никодимцев после того, как были осмотрены все нижние залы.

   - Ужасно!

   - Так что ж вы не сказали? Присядемте скорее...

   - Но я боюсь вас задержать... И то я вас задержала, а вам, верно, нужно на службу... Вы, говорят, образцовый служака...

   - Да, говорят... Но... Вот диван свободный... Садитесь, Инна Николаевна.

   Они сели.

   - Так какое "но"? - спросила Инна Николаевна.

   - Мне хоть и надо на службу, а я сегодня не поеду.

   - И не будете раскаиваться потом?

   - Я раскаивался бы, если б не был сегодня на выставке...

   - И вы мастер говорить любезности, Григорий Александрович?.. Это нехорошо. Я в самом деле возгоржусь и подумаю, что вам со мною не скучно болтать.

   - Я очень редко лгу, Инна Николаевна! - серьезно промолвил Никодимцев.

   Несколько минут оба молчали. Инна Николаевна с любопытством взглядывала на Никодимцева и не раз перехватывала его восторженные взгляды.

   - Я отдохнула. Идемте! - наконец сказала она.

   Они осматривали залы верхнего этажа и, останавливаясь у картин, обменивались впечатлениями. Инна Николаевна не раз удивляла Никодимцева своими тонкими замечаниями, и он снова подумал, как такая умная женщина могла принимать таких молодых людей, каких он видел у нее.

   И он спросил:

   - А вы вчера так и не поехали на тройке?

   - Нет! - слегка краснея, отвечала молодая женщина. - Надоели эти компании... И публика, которую вы вчера видели, не особенно интересна... Это все товарищи мужа. Но, знаете ли, нельзя быть очень разборчивой в знакомствах... Иначе останешься совсем без людей! - словно бы оправдывалась молодая женщина. - А вы, говорят, совсем отшельником живете?

   - Почти.

   - И не скучаете?

   - Не скучал.

   - А теперь?

   - Иногда чувствую свое одиночество...

   - Так, значит, я ошибаюсь, считая вас счастливым человеком?

   - Счастливых людей вообще мало, Инна Николаевна!

   - Быть может, вы очень требовательны... Все или ничего?

   - Пожалуй, что так. А вернее, что я проглядел жизнь...

   - Лучше проглядеть, чем испортить и себе и другим! - раздумчиво проговорила Инна Николаевна.

   Было около пяти, когда они уходили с выставки.

   - Спасибо вам, Григорий Александрович! - горячо проговорила Инна Николаевна.

   - За что? - смущенно спросил Никодимцев.

   - А за то, что я видела выставку... Прежде я бывала на выставках и не видала их. Вы научили меня смотреть картины.

   Сияющий от радости, Никодимцев проговорил, подавая Инне Николаевне ротонду:

   - Благодарить должен я, а не вы, Инна Николаевна... Я обрел понимающего товарища.

   Они вышли на подъезд. Никодимцев кликнул извозчика.

   - Надеюсь, до свидания и до скорого? - сказала молодая женщина, протягивая ему руку.

   - Если позволите...

   - Охотно позволю! - просто и без всякого кокетства говорила Инна Николаевна. - И когда соскучитесь в своем одиночестве и захотите поболтать - приезжайте. Около восьми вечера вы застанете меня всегда дома... Быть может, и завтра увидимся... На "вторнике" у папы?

   Никодимцев сказал, что непременно будет. Он усадил Инну Николаевну в сани и еще раз низко поклонился.

   Ехал он в департамент, чувствуя себя счастливым при мысли, что Инна Николаевна отнеслась к нему дружелюбно и что он завтра ее увидит.

   И солидный департаментский курьер и солидный вице-директор были несколько удивлены, когда увидали обыкновенно сдержанного и серьезного директора оживленным, веселым и словно бы помолодевшим, и решили, что его превосходительство получил новое блестящее назначение.

   - А министр требовал лесную записку, Григорий Александрович! - доложил вице-директор.

   - Требовал? И что же? Согласился с моим заключением?

   - Просил вас завтра быть у него и записку оставил у себя.

   - Верно, дополнительные сведения нужны, - с едва заметной улыбкой заметил Никодимцев и стал слушать неоконченный доклад вице-директора несколько рассеянно.

  

   III

   На следующий вечер Никодимцев был на "фиксе" у Козельских, и снова Инна Николаевна играла в винт и за ужином Никодимцев сидел около нее и оживленно беседовал. А через несколько дней поехал к ней вечером, просидел с ней вдвоем до первого часа и, вернулся совсем очарованный ею и еще более убежденный, что она глубоко несчастный человек. Хотя она ни единым словом не обмолвилась об этом, но это чувствовалось, и аллегорический разговор на выставке многое уяснял.

   С этого вечера Никодимцев влюблялся все больше и больше. Это была его первая любовь, и он отдался весь ее власти, хорошо сознавая, что любовь его безнадежна, и даже в мечтах не осмеливался надеяться на взаимность. Он любил, любил со всей силой поздней страсти и, разумеется, идеализировал любимое существо, представляя себе его далеко не тем, чем оно было в действительности.

   И Никодимцев, доселе живший схимником, стал выезжать, ища встречи с Инной Николаевной. Раз в неделю он бывал у нее и посещал театры и концерты, если только надеялся ее встретить.

   Он держал себя с рыцарской корректностью, тщательно скрывая под видом исключительно дружеского расположения свою любовь, но для Инны Николаевны она, разумеется, не была секретом. Она чувствовала эту любовь, почтительно-сдержанную, благоговейную, и ее грело это чувство, грело и словно бы возвышало ее в собственных глазах, которые привыкли видеть раньше совсем иную любовь. В то же время молодая женщина сознавала себя словно бы виноватой, понимая, что он любит ее не такую, какая она есть и которую он не знает, а другую, выдуманную и взлелеянную его чувством. Она перехватывала порой жгучие взгляды Никодимцева, видела, как он бледнел от ревности, и удивлялась упорству его молчаливой, застенчивой привязанности.

   Мужа Никодимцев почти никогда не видал. Тот обыкновенно исчезал куда-то при появлении Никодимцева, ревнуя его и в то же время имея расчеты воспользоваться им при случае. "А жена все-таки будет иметь друзей, - так уж лучше Никодимцев, чем кто-нибудь другой".

   И муж сам везде рассказывал, что Никодимцев часто у них бывает, очень дружен с ним и ухаживает за женой.

   Не прошло и месяца после знакомства Никодимцева, как уж многие считали его любовником Инны Николаевны. Муж не раз об этом намекал жене и выходил из себя на то, что она не понимала этих намеков и относилась к нему с нескрываемым презрением.

   Не сомневался в близости Никодимцева с дочерью и отец и тоже надеялся "учесть" эти отношения на каком-нибудь новом деле после того, как "лесное" провалилось и кредиторы стали осаждать Козельского.

  

   I

   Ордынцева вернулась домой после интимного свидания с Козельским около пяти часов.

   Анна Павловна была не по-дамски аккуратна и деловита и никогда не опаздывала. Ровно в три часа, нарядно одетая, подъехала она к небольшому дому на Выборгской стороне и под густой вуалью поднялась на третий этаж и открыла своим ключом двери роскошно отделанной маленькой квартирки, состоящей из спальни, уборной и кухни. В последней жила старая немка, на имя которой была нанята квартира. На ее обязанности была уборка комнат и исчезновение в те дни, когда ее извещали о приезде.

   Связь Анны Павловны с Козельским продолжалась уже два года и сохранялась в тайне. Виделись они аккуратно два раза в неделю и не надоедали друг другу ни сценами ревности, ни разговорами о чувствах. Они не обманывали себя и за эти два года привыкли один к другому. Ордынцева видела в своем любовнике главным образом подспорье, благодаря которому можно было хорошо одеваться и бывать в театрах, и, чужая мужу, охотно отдавалась ласкам все еще красивого и бодрого Николая Ивановича, всегда внимательного, милого, любезного и изящного, владеющего каким-то особенным даром нравиться женщинам.

   И Ордынцева была ему верна, как прежде была верна и мужу, слишком благоразумная, чтобы рисковать подспорьем, и слишком дорожившая семьей, чтоб увлечься по-настоящему или чтобы роскошью афишировать свои авантюры. Поэтому она не искала богатых любовников, боясь скандала и огласки. А этого она боялась больше всего, так как очень дорожила своей репутацией безупречной жены, отличной матери и в некотором роде страдалицы, с достоинством несущей крест свой.

   И до связи с Козельским, начавшейся после далеко не долгих ухаживаний, у Анны Павловны была еще такая же "деловитая" авантюра, вызванная скорее влиянием темперамента и практическими соображениями, чем потребностями сердца и духовного общения. И тогда Ордынцева сумела сохранить свою дружбу с одним из сослуживцев мужа втайне и объяснить изящество своих туалетов уменьем дешево одеваться у какой-то особенной портнихи и вообще жить экономно.

   В свою очередь и такой женолюб, как Козельский, очень дорожил дружбою с Анной Павловной.

   Она была красива, роскошно сложена, довольно свежа для своих сорока лет. И, главное, она не играла в любовь, хорошо понимая сущность их отношений, не делала трагических сцен ревности, не требовала клятв и уверений, а приезжала два раза в неделю на Выборгскую сторону, поила своего приятеля чаем, рассказывала сплетни и через два часа торопилась домой к обеду. Вдобавок она стоила Козельскому относительно недорого и с деликатною редкостью предупреждала о том, что ей нужно "поговорить", то есть попросить экстренно денег. Всегда ровная, всегда умелая очаровательница, никогда не показывавшая на людях своей дружбы с Козельским и даже умевшая быть в хороших отношениях с его женой, - Анна Павловна была не в духе и даже начинала придираться к своему другу только в тех случаях, когда Николай Иванович забывал двадцатого числа привозить пакет с двумястами пятьюдесятью рублями. И, зная эту привычку Анны Павловны к аккуратности, Козельский, несмотря на все свое легкомыслие, очень редко запаздывал.

   Ордынцева вернулась домой после свидания несколько тревожная, несмотря на то, что Козельский не только любезно предложил ей сто рублей, о которых она хотела поговорить, но, кроме того, еще дал двадцать пять рублей на уроки пения, обещая давать эти деньги ежемесячно, чтобы культивировать талант Ольги. Встревожило Анну Павловну сообщение Козельского о том, что Ольга догадывается об их отношениях.

   Ордынцева тотчас же переоделась и, несколько утомленная, прилегла на оттоманке в спальной.

   Но Ольга словно нарочно влетела к матери и, пытливо всматриваясь в ее блестящие глаза, повела речь об уроках пения и о том, что ей нужно новое платье, нужны новые ботинки и необходимо починить шубку.

   - Ты попроси папу, чтоб он дал денег! - настойчиво говорила Ольга. - Попросишь?

   - Попрошу.

   - И платье мне сделаешь?

   - Сделаю.

   - И ботинки купишь?

   - Куплю.

   Анна Павловна чувствовала, что краснеет,

   - Ну, вот за это спасибо, мамочка!

   Ольга поцеловала мать и воскликнула:

   - И как же ты надушена, мама... И лицо и шея... И какие чудные духи! Ты, верно, с визитами была?

   - Да, с визитами, - ответила Ордынцева.

   И заискивающим тоном прибавила:

   - И в оперу на днях поедем, Оля.

   - Кто даст ложу?.. Николай Иванович?

   - С какой стати ему давать!.. С чего это пришло тебе в голову? - с раздражением воскликнула Анна Павловна.

   - Да ты что сердишься, мамочка?.. Николай Иванович так расположен к нашей семье... Отчего ему и не дать ложи! - с невинным видом проговорила Ольга.

   И, помолчав, сказала:

   - Перчатки надо мне, мамочка... Ты купи...

   - Хорошо.

   - А ложа в каком ярусе будет?

   - Мы в кресла пойдем...

   Ольга выпорхнула из спальной веселая и довольная, что будет учиться петь, что у нее будет новое платье, и уверенная в том, что мать только что виделась с Козельским.

   Анна Павловна в свою очередь не сомневалась больше, что Ольга обо всем догадывается, и думала, что хорошо было бы ей скорее выйти замуж. Чего она, в самом деле, не женит на себе Уздечкина. Не на Гобзина же ей рассчитывать!

   Пробило пять часов. Горничная вошла и спросила, можно ли подавать обед?

   - Подождите барина.

   Через пять минут раздался звонок, но вместо барина явился посыльный и передал карточку Ордынцева, на которой было написано: "Обедать не буду".

   Анна Павловна велела подавать и, выйдя в столовую, где уже собрались все дети, объявила о записке отца и села на свое место, принимая серьезный и несколько обиженный вид...

   Все отнеслись равнодушно к тому, что отца нет. Только Шурочка грустно и словно бы недоумевая посмотрела на мать.

  

   II

   Ордынцев и не ночевал дома.

   "Верно, где-нибудь пьянствовал с литераторами!" - решила Анна Павловна, презрительно скашивая губы, когда на другой день утром горничная, на вопрос барыни: "Ушел ли барин?" - ответила, что барин не возвращался.

   Ордынцева сидела в столовой свежая, холеная, благоухающая и красивая в своем синем фланелевом капоте и аппетитно отхлебывала из хорошенькой чашки кофе, заедая его поджаренным в масле ломтем белого хлеба. В столовой никого не было. Старший сын ушел в университет. Младшие дети - в гимназию. Ольга, по обыкновению, еще спала.

   Ордынцева не без злорадного удовольствия подумала о том "виноватом" виде, какой будет у мужа за обедом, когда она при детях выразит удивление, что он не ночевал дома.

   "Нечего сказать, хороший пример детям!" Она не забыла вчерашней сцены, и сердце ее было полно злобного чувства к мужу, который смел так оскорблять ее, вместо того чтобы чувствовать свою вину перед ней и загладить ее хоть приличным обращением. Он уж давно не скрывает своего равнодушия и пренебрежительно относится к ней, думала со злостью Ордынцева и уже заранее приискивала язвительные слова, которые она скажет ему за обедом, довольная, что есть такой благодарный предлог...

   И с таким эгоистом прошла ее молодость. И такому неблагодарному человеку она отдала свою красоту!

   И она злобно жалела, что не жила так, как могла бы жить, если б раньше оставила мужа и вышла бы замуж за более порядочного человека, который умел бы добывать средства для такой красавицы, как она. Если и теперь, когда красота увядает, она еще очень нравится мужчинам, то что было бы раньше?

   И Анна Павловна не без горделивого чувства вспомнила, как восхищались ею мужчины и как еще и теперь Козельский приходит от нее в восторг.

   Эти воспоминания о своих чарах несколько отвлекли Ордынцеву от злобных мыслей о муже, и она выпила вторую чашку кофе в более приятном настроении и затем, сделав хозяйственные распоряжения, в двенадцатом часу пошла будить Ольгу, чтобы обрадовать ее предложением - ехать в Гостиный двор.

   И мать при этом с осторожной предусмотрительностью объясняла дочери, что деньги на покупку платья, ботинок и перчаток она возьмет из "хозяйственных", а когда отец даст, она пополнит.

   - Мне хочется поскорее сделать тебе платье! - прибавила она, желая задобрить дочь и придумав эту комбинацию о деньгах для того, чтобы Ольга не могла и подумать, что мать дарит свою любовь не совсем бескорыстно.

   Но Ольга, которой было решительно все равно, какими деньгами будет удовлетворено ее желание, благодаря этим объяснениям именно и подумала о том, чего так боялась мать, и не нашла в этом ничего предосудительного.

   "Отчего не взять от того, кто любит!" - пробежало в ее легкомысленной головке.

   После завтрака они уехали, и когда в пятом часу вернулись, в передней их встретила Шурочка в слезах и гимназист Сережа, растерянный и недоумевающий,

   - Что еще случилось? - спросила Анна Павловна у горничной.

   - Барин...

   - Что барин?

   - Папа... папа... - хотела было рассказать девочка и... зарыдала.

   - Вот... глупая... Да что же наконец случилось?.. Говорите!..

   Голос ее звучал тревогой.

   - Барин были во втором часу и увезли все свои вещи из кабинета! - доложила горничная.

   - Что-о-о?

   - Вот так новость! Папа бросил тебя и нас, мама! - воскликнула Ольга. - Как же мы будем жить?!

   Анна Павловна, казалось, не верила своим ушам.

   Наконец она бросилась в кабинет.

   Там было пусто.

   Ольга почувствовала себя несчастной и заплакала. Шурочка убежала, рыдая. Гимназист глядел на мать злыми и любопытными глазами.

   Побледневшая, с выражением тупого испуга в глазах, глядела она на пустые стены, и в голове ее пробегала мысль, что муж узнал об ее связи с Козельским и воспользовался этим предлогом, чтобы бросить ее.

   "Скандал!" - мысленно повторяла она страшное ей слово и вздрагивала, точно ей было холодно.

   - Барин записку оставили! - доложила горничная. - В спальной.

   Гимназист полетел стремглав за запиской.

   Ордынцева нетерпеливо вырвала из рук сына письмо и прошла в спальную.

   - Оставьте меня одну! - трагическим тоном произнесла она. - Оля, Сережа, уйдите!

   Сережа вышел, а Ольга, сгоравшая любопытством, проговорила сквозь слезы:

   - Но, мамочка... Я не чужая... Я хочу знать, отчего папа нас бросил...

   И она подозрительно взглянула на мать.

   - Уйди вон! - внезапно разразилась мать. - Уйди, злая девчонка!

   Анна Павловна заперла двери на ключ.

   Записка Ордынцева была следующего содержания:

   "И вам и мне удобнее жить врозь, чтобы не могли повторяться постыдные сцены, подобные вчерашней. Мы слишком ожесточены друг против друга, и, разумеется, я виноват, что раньше не сделал того, что делаю теперь. Виноват и в том, что бывал несдержан и резок. Но к чему объясняться, почему мы оба были не особенно счастливы! Поздно! Нечего и говорить, что я охотно соглашусь на развод и, разумеется, вину приму на себя. На содержание ваше и семьи вы будете получать то же, что и получали, то есть триста рублей в месяц. Кроме того, я буду давать Алексею и Ольге по двадцати пяти рублей в месяц на их личные расходы. Деньги будете получать двадцатого числа. На дачу я буду давать двести пятьдесят рублей. В случае прибавки жалованья увеличится и сумма на содержание семьи. Надеюсь, что вы не будете препятствовать Шуре и другим моим детям навещать меня, если они захотят. Бессрочный вид на жительство доставлю на днях. Об адресе своем сообщу, как найму комнату, а пока я живу у Верховцева".

   У Анны Павловны отлегло от сердца. Страх исчез с ее лица. Оно теперь дышало ненавистью.

   Так поступить с ней, так отплатить ей, которая всем для него пожертвовала, бросить ее и семью, устроить скандал... Как осмелился он это сделать?!

   - О, подлец! - воскликнула она.

   И, полная чувства унижения, оскорбленного самолюбия и злобы, заплакала.

   Через несколько минут она вышла в столовую с видом невинно оскорбленной страдалицы.

   Алексей, только что вернувшийся домой, и Ольга вопросительно взглянули на мать.

   - Бедные! Вас бросил отец! - трагически произнесла Анна Павловна.

   И, передавая первенцу письмо, проговорила:

   - Прочти!

   Алексей внимательно прочел записку. Потом прочла и Ольга, и лицо ее просветлело.

   Анна Павловна ждала, что скажет ее любимец. Но он молчал, по-видимому вполне равнодушный. Это ее обидело, и она проговорила:

   - Ты что же, Леша... одобряешь поступок отца? Ведь это ужасно... не правда ли?

   Молодой студент снисходительно улыбнулся и медленно проговорил:

   - Что же, собственно говоря, тут ужасного, мама?.. Теперь по крайней мере за обедом не будет сцен... Ты позволишь подавать обед? Ужасно есть хочется...

   Анна Павловна заплакала.

   - И больше ты ничего не скажешь?.. Ничего не посоветуешь? Отец бросил семью, предлагает развод... По твоему мнению, согласиться и на это?..

   - Об этом мы, мама, поговорим после обеда... И ты напрасно волнуешься!

   - И папа поступил благородно, - заметила Ольга. - Он тебе будет давать столько же, сколько и давал... И, конечно, ты исполнишь свое обещание насчет уроков пения... Из этих денег можно отделить рублей двадцать пять... Правда, мама?..

   Пришли Сережа и Шура, и разговор прекратился.

   Обед прошел в молчании.

   После обеда Алексей и Ольга пошли вслед за матерью в спальню на семейное совещание. И, когда все уселись, Алексей сказал:

   - Папа поступил вполне корректно.

   - Корректно... бросить семью? - негодующим тоном спросила Ордынцева.

   - Позволь мне договорить, мама, и не волнуйся... Я не хочу обвинять ни тебя, ни отца, но ведь не можешь же ты не согласиться, что жизнь твоя с отцом далеко не походила на семейное счастие... Вы при встречах только упрекали друг друга, полные взаимного раздражения. Не особенно теплые отношения к отцу были и с нашей стороны. Он не видел в нас того, что хотел видеть, - повторения себя, забывая, что каждому времени соответствуют свои задачи и свои люди и что я не могу ни думать, как он, ни верить в то, во что верил он. Ты ведь знаешь, мы с отцом не сходились во взглядах. И я знаю, что он за это нехорошо относился ко мне и, вместо того чтобы убеждать меня, только бранился. Согласись, что такие отношения не могли способствовать взаимной приязни. Ольга тоже не была ласкова с отцом, отчасти благодаря твоему влиянию и твоим вечным спорам с ним, и разумеется, и она не оправдала его ожиданий. Ольга ищет в жизни наслаждений, и ничего другого ни по складу своего ума, ни по темпераменту искать не может и не будет. Отец в качестве идеалиста считает это безнравственным, не принимая в расчет условий, при которых образуется тот или другой тип, и забывая, что невозможно требовать, чтобы люди добровольно отрешались от тех благ жизни, которые доставляют им наибольшую сумму удовольствий... Сережа совсем не знает отца... Одна только Шура любит его... Так отчего же, после этого, папе не оставить нас и жить по крайней мере спокойнее, не имея перед глазами лиц, которые ему кажутся несимпатичными?.. И всем нам, исключая Шуры, будет удобнее жить без отца... И ничего тут нет обидного ни для кого, и я не могу не уважать его... Он поступил и разумно и корректно! - заключил Алексей, взглядывая на своих слушательниц с некоторым высокомерным сомнением в способности их хорошо понять то, что он им объяснял, и притом так красиво.

   Действительно, Анна Павловна обиделась. Ей хотелось, чтобы сын вместе с нею признал, что отец поступил подло, а любимец ее говорит о разумности и корректности.

   - И ты, Леша, против матери?.. И ты обвиняешь меня? - упрекнула она.

   - И не думал, мама... Я никого никогда не обвиняю. Заметь это раз навсегда.

   - Но ты находишь, что так подло поступить, как поступил отец... бросить семью... разумно и корректно?.. Не ожидала я этого от тебя ..

   И Анна Павловна вместо дальнейших доводов поступила так, как обыкновенно поступают женщины, то есть заплакала.

   Сын снисходительно пожал плечами, словно бы говоря: "Так я и знал!"

   Обиделась и Ольга и объявила, что она не безнравственная и не ищет только наслаждений. Она поступит на сцену и будет певицей... Она не боится работать.

   - Вот ты так безнравственный... Влюбил в себя Женю Борскую. Проповедовал ей разные свои теории, представлялся влюбленным и, когда она влюбилась в тебя... отвернулся... Вот это безнравственно.

   - Ты, Ольга, настолько несообразительна, что не понимаешь то, о чем берешься судить.

   - Ты воображаешь, что очень умен... Разве я неправду говорю о Жене? Как ты с ней поступил?

   - Я не прикидывался влюбленным и вообще не умею влюбляться... Пусть влюбляются разные идиоты и идиотки, которым нечего делать... Твоя дура Женя должна была бы понять, что если я имел глупость говорить с ней о серьезных предметах, то из этого не следует, что я, как ты говоришь, влюблял ее в себя... И что за выражение: "влюбил в себя"?

   Молодой человек презрительно перекосил губы и, не удостоивая больше Ольгу своим разговором, обратился к матери и произнес:

   __________

   * Орфография оригинала (Прим. OCR'щика).

   __________

   - Теперь, мама, поговорим о практических последствиях свершившегося факта... Ты, конечно, развода не дашь? Замуж выйти еще раз не собираешься?

   - Ты глупости спрашиваешь, Леша! - ответила, краснея, Анна Павловна.

   - Отчего глупости?.. Ты хорошо сохранилась и еще нравишься, - продолжал Алексей деловитым тоном. - Так если не собираешься, то нет никакого резона разводиться, чтобы и отец не сделал глупости ради каких-нибудь альтруистических побуждений и таким образом не имел бы возможности исполнить свои обязательства относительно тебя и семьи.

   Анна Павловна уже не плакала и с жадным вниманием слушала сына.

   - Конечно, конечно... Никогда я не дам ему развода... А то в самом деле какая-нибудь смазливая женщина женит его на себе...

   - Но папа и так, без брака, может сойтись с кем-нибудь, и тогда выйдет то самое, о чем говорит Леша! - заметила Ольга.

   Брат не без удивления взглянул на сестру и на этот раз с видимым одобрением к ее сообразительности.

   - Вот насчет этого я и хотел дать тебе, мама, совет, если ты хочешь его выслушать? - с обычной своей корректностью спросил сын.

   - Говори... говори, голубчик... С кем же мне и посоветоваться, как не с тобой.

   Ольга едва заметно усмехнулась и вспомнила о Козельском.

   И Алексей продолжал:

   - Конечно, это одни только предположения и, по правде сказать, мало обоснованные. Нет ни малейшего сомнения в том, что отец исполнит все, о чем сообщает в своей записке (ты во всяком случае как-нибудь не потеряй ее, мама! - вставил Алексей). Он слишком порядочный человек, чтоб не сдержать своего слова... Но случается, что и самый порядочный человек делается невольным рабом обстоятельств, если нет предохраняющих элементов...

   Анна Павловна насторожила уши... "Предохраняющие элементы" встревожили ее.

   - Вот почему ты хорошо сделала бы, мама, если б попросила у отца более оформленный документ, чем это письмо... Он, разумеется, не откажется выдать его, и ты будешь гораздо покойнее за себя и за семью... И отцу будет лучше. Он не станет рисковать местом, и, следовательно, ему не придется испытывать мук от несдержанного слова... И ни с кем не сойдется, зная, что у тебя есть обязательство.

   Выходило как будто очень даже хорошо для самого же отца, оберечь которого "предохраняющим элементом" предложил сын. И ни один мускул не дрогнул на красивом лице Алексея, когда он советовал матери эту комбинацию.

   - Какой же документ надо взять, Алеша?

   - Насчет этого я посоветуюсь с адвокатом... Он пусть и переговорит с отцом...

   - Лучше я сама напишу.

   - Нет, мама, не делай этого... Ты напишешь что-нибудь резкое и только раздражишь отца, и он может не согласиться. И ты не волнуйся, мама... С тем, что будет давать отец, можно жить...

   - А скандал?.. А разве мне не больно, не обидно?.. Так отблагодарить!..

   И Анна Павловна достала носовой платок.

   Алексей поцеловал руку матери и ушел к себе заниматься. Ольга убежала к Козельским рассказать новость Тине и вместе с тем узнать, намерена ли она влюбить в себя Гобзина.

   К вечеру Ордынцева несколько успокоилась и уже составила себе в уме конспект будущих речей о семейном скандале. Разумеется, муж будет изображен в надлежащем виде, и, разумеется, она просила его оставить ее в виду неприличия его поведения и чуть ли не открытой связи бог знает с кем. Анна Павловна не сомневалась, что знакомые поверят всему, что она ни наговори об этом "подлом" человеке, тем более что он держал себя далеко от знакомых ее и дочери и иногда даже не выходил к ним и сидел в кабинете или исчезал из дома.

   После чая, перед тем как ложиться спать, Шура осторожно вошла в спальню, чтоб проститься с матерью.

   Девочка поцеловала белую душистую руку матери без обычной ласковости и еле прикоснулась губами к ее губам. Анна Павловна, напротив, сегодня с особенной порывистой нежностью несколько раз поцеловала Шуру и с торжественно-грустным видом перекрестила ее.

   Шура подняла свои большие, красные от слез глаза на мать и спросила:

   - Папа больше не будет жить с нами?

   - Нет, Шура.

   - И приходить к нам не будет?

   - Не будет.

   Шура мгновение помолчала и, удерживаясь от слез, задала вопрос:

   - А я буду ходить к нему?

   - Если захочешь...

   - Конечно, захочу! - взволнованно проговорила девочка, перебивая мать.

   - По праздникам можешь навещать.

   - А в будни?

   - В будни нельзя. Утром - гимназия, а потом тебе надо готовить уроки.

   Шура примолкла, но не уходила.

   - А если бы... если бы...

   Она не решилась докончить.

   - Что ты хочешь сказать? Говори, Шурочка.

   - Если бы жить с папой...

   Анну Павловну словно кольнуло в сердце от этих слов.

   И Алексей, ее любимец, отнесся к ней не особенно сочувственно, про Ольгу и говорить нечего, - эта девчонка положительно стала дерзка в последнее время, - и вот эта маленькая девочка хочет жить с отцом.

   А она ли не отдала всю жизнь детям?!

   - Так ты хочешь оставить свою маму, Шура? Тебе не жалко меня? - вырвался грустный крик из ее груди.

   Шура заплакала.

   - Мне вас обоих жаль! - наконец сказала она. - Но папа один...

   - Он сам захотел быть один, Шура... Он и с тобой не хочет жить.

   - Не хочет? Он писал об этом в письме? - недоверчиво спросила Шура, не спуская глаз с матери.

   - Он ничего не писал...

   - Так почему же ты говоришь, что папа не хочет?

   - Если б хотел, то написал... Ну, иди, деточка, спать, иди...

   И, снова поцеловав Шуру, Ордынцева прибавила:

   - Папа всех нас бросил, Шура... Папа никого из нас не любит...

   - О нет, нет... Это неправда... Он меня любит, и я его ужасно люблю! - почти крикнула Шура.

   И, рыдая, выбежала из комнаты.

   Долго еще не могла успокоиться нервная и болезненная девочка и тихо-тихо плакала, чувствуя себя обиженной и несчастной.

   Она так любит папу, а он не написал, что хочет с ней жить.

   Нехорошо спалось в эту ночь и Ордынцевой. Она почувствовала, что дети безучастны к ней, и не могла понять от чего.

  

   I

   На следующий день, когда Шура, после классов, грустная спускалась в шумной компании гимназисток в швейцарскую, она с лестницы увидала отца.

   - Папочка! Милый!

   Счастливая, она горячо целовала его.

   - Одевайся, Шурочка... На улице поговорим! - радостно говорил Ордынцев.

   И, когда они вышли из подъезда, он сказал:

   - И как же я соскучился по тебе, Шурочка! И вчера не простился... И сегодня утром не видел... Ну, и уехал со службы, чтобы взглянуть на свою девочку.

   Шура крепко сжимала отцовскую руку и повторяла:

   - Милый... голубчик... родной мой... А я думала...

   - Что ты думала?

   - Что ты... не хочешь взять меня к себе... Мама вчера говорила, что ты об этом не писал ей... А ведь ты возьмешь меня... Не правда ли?

   - Я не писал потому, что прежде хотел спросить тебя... хочешь ли ты жить со мной. Не будет ли тебе скучно?..

   - Хочу, хочу, хочу... И мне не будет скучно. И как хорошо мы с тобой будем жить, папочка! Я за тобой ходить буду... стол твой убирать... чай разливать! - радостно говорила Шура.

   Эти слова наполнили Ордынцева счастьем. Он будет не один, а с любимой девочкой, которая одна из всей семьи была с ним ласкова. И он избавит ее от дурного влияния матери и вообще от всей этой скверной атмосферы. Ордынцев об этом думал, когда решил оставить семью, но рассчитывал взять дочь попозже, когда получит обещанную стариком Гобзиным прибавку жалованья к Новому году, так как без этой прибавки у него оставалось всего пятьдесят рублей. Остальное содержание о