Шевырев Степан Петрович - Лекции о русской литературе

bsp;   И презритъ кто тебя, сама тѣхъ презирай;

   Непринужденною рукой, неторопливой,

   Чело твое зарей безсмерт³я вѣнчай.

  

               Лебедь.

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Не заключитъ меня гробница,

   Средь звѣздъ не превращусь я въ прахъ,

   Но, будто нѣкая цѣвница,

   Съ небесъ раздамся въ голосахъ.

   И се ужъ кожа, зрю, перната

   Вкругъ станъ обтягиваетъ мой;

   Пухъ на груди, спина крылата;

   Лебяжьей лоснюсь бѣлизной.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Съ Курильскихъ острововъ до Буга,

   Отъ Бѣлыхъ до Касп³йскихь водъ,

   Народа, свѣта съ полукруга,

   Составивш³е Россовъ родъ,

   Со временемъ о мнѣ узнаютъ

   Славяне, Гунны, Скиѳы, Чудь,

   И всѣ, что бранью днесь пылаютъ,

   Покажутъ перстомъ,- и рекутъ:

   "Вотъ тотъ летитъ, что, строя лиру,

   Языкомъ сердца говорилъ,

   И проповѣдая миръ м³ру,

   Себя всѣхъ счастьемъ веселилъ.

  

   Въ этомъ искан³и славы была своя слабая сторона, своя изнанка. Прекрасенъ подвигъ гражданина, когда онъ личную свою славу соединяетъ съ славою отечества. Но умаляетъ онъ и себя и славу свою, когда отдѣляетъ ихъ отъ народа. Это ужъ - тщеслав³е. Имъ грѣшилъ вѣкъ Екатерины, и оно вело къ театральному блеску, который любили тогда во всемъ.

   Державинъ не сочувствовалъ театральной внѣшности Екатерининскаго времени. Онъ не воспѣлъ ея великолѣпнаго странств³я въ Крымъ, но съ кров³ею русскою изобразилъ героя вѣка, Потемкина, съ его странною прихотью, съ его страстью къ брильянтамъ:

  

   Онъ мещетъ молн³ю и громы,

   И рушитъ грады и беретъ;

   Волшебны созидаетъ домы,

   И дивны праздники даетъ.

   Тамъ подъ его рукой гиганты,

   Трепещутъ земли я моря;

   Другою чиститъ брилл³анты

   И тѣшится на нихъ смотря.

  

   Державинъ иначе употреблялъ всѣ сокровища внѣшняго м³ра, чѣмъ Потемкинъ. Онъ превращаетъ ихъ въ ярк³я краски для изображен³я великолѣпныхъ картинъ природы. Такъ изобразилъ онъ Сунск³й водопадъ (Кивачъ) алмазною горою, бездною серебра и жемчуга, а хвостъ павлин³й - перемѣннымъ отливомъ изумрудовъ и яхонтовъ:

  

   Наклонитъ - изумруды блещутъ,

   Повернетъ - яхонты горятъ.

  

   Державинъ не сочувствовалъ Потемкину. Тщетно фаворитъ добивался отъ него похвальныхъ одъ. Но къ чести Потемкина должно сказать, что онъ былъ великодушенъ и не мстилъ поэту за его безмолв³е. Любимыми героями Державина были искатели славы отечества, а не личной своей, Румянцовъ и Суворовъ. Первый отказался отъ торжественнаго въѣзда въ столицу при торжествѣ Кучукъ-кайнардж³йскаго мира. Послѣ громкихъ побѣдъ онъ удалялся въ деревню, жилъ въ хижинѣ, уставленной соломенными стульями, и удилъ рыбу, приговаривая: "Наше дѣло городки брать да рыбку удить". Суворовъ доводилъ свое отвращен³е къ роскоши и блеску до цинизма. Державинъ пѣлъ его и тогда, когда онъ былъ въ немилости. Эти истинные герои понимали духъ Русскаго народа и любовь его къ простотѣ и скромности личной и къ велич³ю отечества. Державинъ вмѣстѣ съ народомъ имъ вполнѣ сочувствовалъ и пѣлъ ихъ подвиги отъ полноты душевнаго восторга. Ода, въ которой истинная, скромная слава отличена отъ славы блестящей и шумной, есть Водопадъ. Скромная, истинная слава изображена въ видѣ Румянцова, въ сельскомъ уединен³и своемъ, при всѣхъ символахъ своихъ побѣдъ и заслугъ отечеству, разсуждающаго о суетѣ жизни и тлѣнной славѣ сего м³ра; слава блестящая, шумная, подъ образомъ водопада, представляется какъ ложная и мгновенная. Этотъ символъ мгновенной славы переноситъ мысль поэта въ бессарабскую степь, къ смертному одру Потемкина, поразившаго, своею внезапною смертью на дорогѣ, всѣхъ современниковъ. Здѣсь дума о смерти устами поэта смиряла кичливые порывы къ шумной славѣ въ сынахъ тревожнаго вѣка:

  

   Чей трупъ, какъ на распутьи мгла,

   Лежитъ на темномъ лонѣ ночи?

   Простое рубище чресла,

   Двѣ лепты покрываютъ очи,

   Прижаты къ хладной груди персты,

   Уста безмолвствуютъ отверсты!

   Чей одръ - земля, кровъ - воздухъ синь,

   Чертоги - вкругъ пустынны виды?

   Не ты ли счастья, славы сынъ,

   Великолѣпный князь Тавриды?

   Не ты ли съ высоты честей

   Незапно палъ среди степей?

  

   Въ чертахъ Екатерниина вѣка, одушевлявшихъ лиру Державина, была еще одна: это - раздолье жизни. Оно, правда, началось еще при Елисаветѣ, но получило развит³е при ея наслѣдницѣ. Здѣсь разгадка той любви, которую заслужила Екатерина въ народѣ Русскомъ, давшемъ ей неоцѣненное прозвище Maтушки, сдѣлавшемъ даже имя Екатерины самымъ популярнымъ именемъ въ Росс³и. Державинъ выражалъ только мнѣн³е современниковъ, говоря, что Екатерина

  

   Велитъ и ткать, и прясть, и шить,

   Развязывая умъ и руки,

   Велитъ любить торги, науки,

   И счастье дома находить.

  

   Девизомъ ея царствован³я былъ другой стихъ Державина:

  

   Живи - и жить давай другимъ.

  

   За это раздолье жизни, которое такъ любитъ Русск³й народъ, да и всяк³й, онъ охотно прощалъ своей матушкѣ-царицѣ всѣ ея недостатки.

   Мног³я лирическ³я п³есы Державина представляютъ намъ это раздолье тогдашней общественной и семейной жизни, какъ говоритъ самъ поэтъ:

  

   Кто ищетъ общества, согласья,

   Приди, повеселись у васъ;

   И то для человѣка счастье,

   Когда одинъ пр³ятенъ часъ.

  

   Пикники, откуда взяты эти четыре стиха, Къ первому сосѣду, Ко второму сосѣду, Приглашен³е къ обѣду, Разныя вина, Кружка, и мног³я друг³я п³есы представляютъ намъ живыя картины этого радушнаго веселья. Мы передадимъ хотя нѣкоторыя, потому что безъ нихъ была бы далеко не вполнѣ выполнена наша задача - изобразить время Державина его же стихами:

  

   Кого роскошными пирами

   На влажныхъ невскихъ островахъ,

   Между тѣнистыми древами,

   На муравѣ и на цвѣтахъ,

   Въ шатрахъ персидскихъ, златошвейныхъ,

   Изъ глинъ китайскихъ драгоцѣнныхъ,

   Изъ вѣнскихъ чистыхъ хрусталей,

   Кого толь славно угощаешь,

   И для кого ты расточаешь

   Сокровища казны твоей?

  

         * * *

  

   Гремитъ музыка; слышны хоры

   Вкругъ лакомыхъ твоихъ столовъ;

   Сластей и ананасовъ горы,

   И множество другихъ плодовъ

   Прельщаютъ чувства и питаютъ;

   Младыя дѣвы угощаютъ,

   Подносятъ вина чередой,

   И ал³атико съ шампанскимъ,

   И пиво русское съ британскимъ,

   И мозель съ зельцерской водой.

         (Къ первому сосѣду).

   Шекснинска стерлядь золотая,

   Каймакъ и борщъ уже стоятъ,

   Въ графинахъ вина, пуншъ, блистая,

   То льдомъ, то искрами, манятъ;

   Съ курильницъ благовонья льются,

   Плоды среди корзинъ смѣются,

   Не смѣютъ слуги и дохнуть;

   Тебя стола вкругъ ожидая

   Хозяйка статная, младая, Готова руку протянуть.

         (Приглашен³е къ обѣду).

  

   Такъ приглашалъ Державинъ И. И. Шувалова:

  

   .... отъ дѣлъ попрохладиться,

   Поѣсть, попить, повеселиться,

   Безъ вредныхъ здрав³ю приправъ.

  

   Разныя вина, воспѣваемыя Державинымъ по различ³ю ихъ цвѣта, показываютъ, что уже не такъ роскошсствовали его современники, какъ воображали. Но прекрасна его Кружка, дщерь великаго ковша, которая соединяла пирующихъ и вела свое происхожден³е изъ давней старины русской:

  

   Краса пирующихъ друзей,

   Забавъ и радостей подружка,

   Предстань предъ насъ, предстань скорѣй.

   Большая сребряная кружка!

         Давно ужъ намъ къ тебя пора

             Пивца налить

                   И пить:

             Ура! ура! ура!

  

         * * *

  

   Ты дщерь великаго ковша,

   Которымъ предки наши пили;

   Веселье ихъ была душа;

   Въ пирахъ они счастливо жили.

         И намъ, какъ имъ, давно пора

             Счастливымъ быть

                   И пить:

             Ура! ура! ура!

  

         * * *

  

   Бывало старики въ винѣ

   Свое все потопляли горе;

   Дралися храбро на войнѣ:

   Вѣдь пьянымъ по колѣно море!

         Забыть и намъ всю грусть пора,

             Отважнымъ быть

                   И пить:

             Ура! ура! ура!

  

   Это раздолье жизни переходило иногда въ роскошь. Потемкинъ, душа такихъ пировъ, не щадилъ ничего для этой роскоши. Въ лѣтописяхъ царствован³я Екатерины сохранилась память праздника, даннаго Потемкинымъ въ Таврическомъ дворцѣ, 28 апрѣля 1791 года, по случаю взят³я Измаила. Державинъ былъ самъ лѣтописцемъ этого волшебнаго праздника. Дворецъ былъ превращенъ въ садъ изъ лавровыхъ, померанцевыхъ и миртовыхъ деревъ съ дорожками, холмами, водоемами и гротами. Русск³я качели и друг³я игры были разставлевы въ саду. Русск³я пѣсни и пляски оживляли общество. Тутъ же по дорожкамъ расхаживалъ золотой слонъ съ жемчужными бахромами, весь покрытый алмазами, изумрудами, рубинами. На двадцати-четырехъ парахъ, составлявшихъ особую кадриль, однихъ брильянтовъ было и 10.000,000 рублей. Но не этотъ блескъ одушевилъ лиру Державина. Мысль, побудившая поэта описать его, была та, что Росс³я всѣми своими дарами принимала участ³е въ роскоши этого угощен³я. Вотъ эта мысль:

  

   Богатая Сибирь, наклоншись надъ столами,

   Разсыпала по нимъ и злато и сребро:

   Восточный, Западный, сѣдые океаны,

   Трясяся челами, держали рѣдкихъ рыбъ;

   Чернокудрявый лѣсъ и бѣловласы степи,

   Украйна, Холмогоръ, несли тельцовъ и дичь;

   Вѣнчанна класами, хлѣбъ Волга подавала,

   Съ плодами сладкими принесъ кошницу Тавръ;

   Рифей, нагнувшися, въ топазы, аметисты

   Лилъ кубки медъ златой, древъ искрометный сокъ,

   И съ Дона сладк³я и Крымски вкусны вина,

   Прекрасная Нева, пр³явъ отъ Бельта съ рукъ

   Въ фарфорѣ, кристалѣ чуж³я питья, снѣди,

   Носила по гостямъ, какъ будто бы стыдясь,

   Что потчевать должна такъ прихоть по неволѣ.

   Обилье тучное всѣмъ простирало длань.

   Картины по стѣнамъ, огнями освѣщенны,

   Казалось, ожили, и рдяны лица ихъ

   Изъ мрака выставя, на славный пиръ смотрѣли;

   Лукуллы, Цезари, Траянъ, Октав³й, Титъ,

   Какъ будто изумясь, сойти со стѣнъ желали

   И вопросить: кого такъ угощаетъ свѣтъ?

   Кто, кромѣ насъ, владѣть отважился вселенной?

  

   Въ этихъ горахъ и рѣкахъ, предлагающихъ дары свои на пиръ Росс³и, ярко выступаютъ пластическ³е образы, напоминая болѣе стиль Ломоносова, чѣмъ Державина. Знаменательны также образы императоровъ языческаго Рима, взирающихъ съ завистъю на русское угощен³е, намекающее на всем³рное могущество Росс³и.

   Но въ этихъ матер³альныхъ наслажден³яхъ вѣка, какое бы изящество вкуса ихъ ни прикрывало, таился внутренн³й червь тоски, неизбѣжной спутницы всякаго чувственнаго пресыщен³я въ человѣкѣ. О самомъ неутомимомъ авторѣ этихъ праздниковъ, Потемкинѣ, разсказываютъ, что послѣ нихъ онъ нѣсколько дней сряду оставался дома, въ кругу родныхъ и приближенныхъ, утомленный лежалъ на софѣ въ шлафрокѣ, босоног³й, съ обнаженной шеей, съ нахмуреннымъ челомъ, съ повислыми бровями и молча игралъ въ шахматы или въ карты. Державинъ изобразилъ его въ этомъ состоян³и тяжелаго пресыщен³я:

  

   Тамъ воды въ просѣкахъ текутъ,

   И съ шумомъ вверхъ стремясь, сверкаютъ;

   Тамъ розы средь зимы цвѣтутъ,

   И въ рощахъ нимфы воспѣваютъ,

   На то ль, чтобы на все взиралъ

   Ты окомъ мрачнымъ, равнодушнымъ,

   Средь.радости казался скучнымъ

   И въ пресыщен³и зѣвалъ?

  

   Державинъ нерѣдко и въ другихъ стихотворен³яхъ напоминаетъ участникамъ современныхъ пировъ объ этой границѣ, поставленной чувствами для ихъ наслажден³й, какъ, напримѣръ, въ слѣдующихъ стихахъ:

  

   Придутъ, придутъ часы тѣ скучны,

   Когда твои ланиты тучны

   Престанутъ Грац³и трепать!

  

   Извѣстная пьеса: Философы пьяный и трезвый представляетъ два противоположныя воззрѣн³я на жизнь, современныя Державину. Въ пьяномъ мы видимъ сибарита, разочарованнаго во всѣхъ благородныхъ стремлен³яхъ своей жизни: ни честолюб³е служебное, мы воинская слава, ни поприще правды въ судахъ, его не удовлетворили. Съ отчаян³я онъ предался изнѣженной жизни и приглашаетъ къ мой своего трезваго товарища такими стихами:

   Какъ пѣнится вино прекрасно!

   Какой в немъ запахъ, вкусъ и цветъ!

   Почто терять часы напрасно?

   Нальемъ, любезный мой сосѣдъ!

  

   Но трезвый еще не разочаровался и носитъ въ душѣ идеалы гражданской жизни на поприщѣ чести, въ бояхъ и въ судахъ. Онъ отвѣчаетъ пьяному:

  

   Пусть пѣнится вино прекрасно,

   Пусть запахъ въ немъ хорошъ и цвѣтъ,

   Не наливай ты мнѣ напрасно:

   Не пью, любезный мой сосѣдъ!

  

   Эти два противоположныя воззрѣн³я на жизнь, эта борьба разочарован³я съ чувствомъ долга, праздной нѣги, нравственнаго безсил³я съ могучею силою дѣятельной воли, сопровождаютъ все ваше развит³е въ новомъ пер³одѣ. При Державинѣ разочарован³е приводило людей къ вину; въ наше время оно приводить къ бездѣйств³ю и кончается чужими краями.

   Но Державинъ, какъ мы уже сказали, хотя отражалъ вѣкъ свой во всѣхъ его главныхъ чертахъ, но стоялъ выше его внутреннею своею мысл³ю, которая принадлежала не времени, а, можно сказать, вѣчности. Воспитанная древними предками, заимствованная въ основѣ древней русской жизни, она сообщала поэз³и Державина нравственную силу, возвышавшую ее надъ своимъ временемъ. Эта мысль была религ³озная. Въ ней находитъ онъ безпрерывное успокоен³е и усладу отъ тревогъ и волнен³й м³ра. Въ чувствѣ вѣры разрѣшаются у него всѣ бурныя чувства треволненной жизни, какъ въ полномъ аккордѣ необходимые диссонансы. Всѣмъ остроумнымъ развратникамъ онъ говоритъ въ Успокоенномъ невѣр³и:

  

   Пр³йдите, обымите Вѣру:

   Она одна спокоитъ васъ....

  

   Сильный этою идеей, поэтъ любитъ среди наслажден³й вѣка устремлять мысль его на время, звономъ каждой минуты приближающее насъ къ вѣчности:

  

   Глаголъ временъ! металла звонъ!

   Твой страшный гласъ меня смущаетъ,

   Зоветъ меня, зоветъ твой стонъ,

   Зоветъ.... и къ гробу приближаетъ.

  

   Такова еще въ той же одѣ На смерть князя Мещерскаго грозная картина смерти, глядящей на всѣхъ и точащей лезв³е свое:

  

   Гдѣ столъ былъ явствъ, тамъ гробъ стоитъ,

   Гдѣ пиршествъ раздавались лики,

   Надгробные тамъ воютъ клики,

   И блѣдна смерть на всѣхъ глядитъ....

  

         * * *

  

   Глядятъ на всѣхъ,- и на царей,.

   Кому въ державу тѣсны м³ры;

   Глядитъ на пышныхъ богачей,

   Что въ златѣ и сребрѣ кумиры;

   Глядитъ на прелесть и красы,

   Глядитъ на разумъ возвышенный,

   Глядитъ на силы дерзновенны,

   И.... точитъ лезвее косы.

  

   Такой образъ, выставленный среди чувственныхъ пировъ, напоминалъ вмѣстѣ съ тѣмъ современникамъ Державина, не вполнѣ оторвавшимъ себя отъ завѣта древнихъ предковъ, о неземномъ назначен³и человѣка.

   Перейдемъ къ поэту. Лира Державина обнимаетъ область лирики въ самыхъ разнообразныхъ ея проявлен³яхъ. Виды лирической поэз³и опредѣляются тѣми отношен³ями, въ которыхъ поэтъ находится къ Богу, человѣчеству и природѣ, къ государству, обществу и сослов³ю, съ которымъ тѣсно связавъ, къ самому себѣ лично. Державинъ въ своихъ произведен³яхъ обнимаетъ всѣ эти отношен³я.

   Въ числѣ его религ³озныхъ одъ первое мѣсто, конечно, занимаетъ ода Богъ, переведенная почти на всѣ европейск³е языки, а изъ аз³атскихъ - на японск³й. Замѣчательно одно предан³е изъ младенчества Державива, связанное съ этою одой. Говорятъ, что первое слово, которое Державинъ сказалъ на рукахъ у кормилицы, указывая въ небѣ на комету, тогда явившуюся было слово "Богъ". Извѣстно, что первая мысль этой оды осѣнила Державина въ часъ воскресной заутрени, любимаго богослужен³я Русскаго народа, столь сладкаго иго вѣрующему сердцу. Конецъ же оды, долго ожиданный поэтомъ, вылился внезапно въ одну изъ тѣхъ свѣтлыхъ минутъ вдохновен³я, как³я нечасты бываютъ и въ душахъ великихъ поэтовъ. Вся ода въ главномъ движен³и своемъ сходится съ еврейскою поэз³ею: она представляетъ стремлен³е человѣка опредѣлить Бога, стремлен³е, изливающееся, наконецъ, потокомъ чувства въ благодарныхъ слезахъ къ своему Создателю. Къ религ³ознымъ же одамъ относятся мног³я переложен³я псалмовъ. Державинъ перелагалъ по преимуществу псалмы правды. Лучш³я изъ нихъ относятся къ одамъ, которыя мы называемъ всечсловѣческими. Въ этихъ одахъ поэтъ опредѣляетъ свои отношен³я ко всему человѣчеству. Здѣсь главная одушевляющая идея есть идея правды. Мы скажемъ о нихъ въ концѣ, такъ какъ эта идея вѣнчаетъ всю жизнь и поэз³ю Державина. Но въ эти оды Державинъ вносилъ не только чувство восторга, но и чувство негодован³я, которое обращало его лиру въ сатиру. Сюда относятся сатирическ³я оды: Фелица, На счастье. Вельможа и друг³я. Къ одамъ государственнымъ относятся всѣ патр³отическ³я пьесы Державина, входящ³й въ побѣдоносную лѣтопись царствован³я Екатерины и Павла: На пр³обрѣтен³е Крыма. Осада Очакова, Взят³е Измаила, Взят³е Варшавы, Побѣды въ Итал³и, Переходъ Альп³йскихъ горъ и друг³и. Всѣ эти оды, въ свое время, питали въ русскихъ сердцахъ любовь къ славѣ отечества и воспламеняли молодыхъ воиновъ къ новымъ побѣдамъ. Пѣсни Державина, можно сказать, столько же участвовали въ вовнѣ двѣнадцатаго года, сколько пѣсни Гомера въ войнахъ Грековъ съ Персами. Къ одамъ общественнымъ и сословнымъ относятся всѣ тѣ стихотворен³я, въ которыхъ поэтъ особенно воспѣваетъ тогдашнее раздолье русской жизни. Но объ нихъ уже было сказано ранѣе. Къ одамъ личнымъ принадлежатъ анакреонтическ³я, или эротическ³я пѣсни. Личныя чувства и впечатлѣн³я поэта даютъ имъ содержан³е. Поэз³я личныхъ идеаловъ души еще не была тогда открыта. Она еще впереди - въ Жуковскомъ. Чувственный взглядъ въ лирикѣ тогда еще господствовалъ. Державинъ позволялъ себѣ въ этомъ родѣ поэз³и игривыя шалости.

   Вотъ весь кругъ лирики Державина. Должно, однако, сказать, что поэтъ въ своихъ создан³яхъ почти никогда не выдерживаетъ художественной цѣлости. О немъ справедливо замѣтилъ еще критикъ Мерзляковъ, что онъ "то паритъ въ небѣ, то стелется долу". Эта неровность есть отличительная черта Державина. Какъ его взмахи вверхъ бываютъ необыкновенно внезапны, такъ и паден³е чрезвычайно быстро. Онъ какъ будто не знаетъ ровной средины въ своемъ полетѣ. Поэз³я наша рождалась не вдругъ: ей надобно было постепенно развивать свои элементы.

   Въ Ломоносовѣ мы видѣли господство пластическаго элемента. Державинъ развиваетъ по преимуществу элементъ живописный. Картины, изящныя въ словѣ - лучшая сторона его поэз³и. Ихъ много. Мы уже видѣли картину водопада, павлина, смерти. Обратимъ вниман³е еще на нѣкоторыя друг³я, чтобы болѣе ознакомиться съ Державинымъ живописцемъ. Вотъ картина луны изъ Видѣн³я Мурзы, пьесы довольно слабой:

  

   На темно-голубомъ эѳирѣ

   Златая плавала луна,

   Въ серебряной своей порфирѣ

   Блистаючи съ высотъ, она

   Сквозь окна домъ мой освѣщала

   И палевымъ своимъ лучемъ

   Златыя стекла рисовала

   На лаковомъ полу моемъ.

  

   Вотъ картина, взятая изъ зимней русской природы въ одѣ Богъ:

  

   Какъ въ мразный, ясный день зимой,

   Пылинки инея сверкаютъ,

   Вратятся, зыблются, с³яютъ,

   Такъ звѣзды въ безднахъ подъ Тобой.

  

   Вотъ Осень во время осады Очакова:

  

   Уже румяна осень носитъ

   Снопы златые на гумно,

   И роскошь винограду проситъ

   Рукою жадной на вино;

   Уже стада толпятся птичьи,

   Ковыль сребрится по степямъ;

   Шумящи красножелты листьи

   Разстлались всюду по тропамъ;

   Въ опушкѣ заяцъ быстроног³й,

   Какъ котикъ посѣдѣвъ, лежитъ;

   Ловецки раздаются роги,

   И выжлятъ лай и гулъ гремитъ;

   Запасшися крестьянинъ хлѣбомъ,

   Ѣсть добры щи и пиво пьетъ;

   Обогащенный щедрымъ Небомъ,

   Блаженство дней своихъ поетъ.

  

   Вотъ Альп³йск³й Сенъ-Готардъ и на немъ зима:

  

   Ведетъ - и нѣкая громада,

   Гигантъ предъ нимъ возсталъ въ пути;

   Главой небесъ, ногами ада

   Касаяся, претитъ идти;

   Со ребръ его шумятъ внизъ рѣки,

   Предъ нимъ мелькаютъ дни и вѣки,

   Какъ вкругъ волнующ³йся паръ;

   Ничто его не потрясаетъ,

   Онъ громъ и бури презираетъ;

   Нахмурясь, смотритъ Сенъ-Готаръ.

  

         * * *

  

   A тамъ - волшебница сѣдая

   Лежитъ на высотѣ холмовъ;

   Дыханьемъ солнце отражая,

   Блеститъ вдали огнями льдовъ,

   Которыми одѣта зрится:

   Она на всю природу злится,

   И въ страшныхъ инистыхъ скалахъ,

   Нависнутыхъ снѣговъ слоями,

   Готова задавить горами,

   Иль въ хладныхъ задушить когтяхъ.

  

   Перейдемъ къ картинамъ другаго рода. Вотъ два инвалида изъ оды Вельможа:

  

   A тамъ - израненный герой,

   Какъ лунь во браняхъ посѣдѣвш³й,

   Начальникъ прежде бывш³й твой,

   Въ переднюю къ тебѣ пришедш³й

   Принять по службѣ твой приказъ,

   Межъ челядью твоей златою,

   Поникнувъ лавровой главою,

   Сидитъ и ждетъ тебя ужъ часъ!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   A тамъ - на лѣстничный восходъ

   Прибрелъ, на костыляхъ согбенный,

   Безстрашный, старый воинъ тотъ,

   Тремя медальми украшенный,

   Котораго въ бою рука

   Избавила тебя отъ смерти:

   Онъ хочетъ руку ту простерти

   Для хлѣба отъ тебя куска.

  

   Вотъ картина Ласточки, этой домашней, любимой птички русскаго народа:

  

   О, домовитая ласточка!

   О, милосизая птичка!

   Грудь краснобѣла, касаточка,

   Лѣтняя гостья, пѣвичка!

   Ты часто по кровлямъ щебечешь,

   Надъ гнѣздышкомъ сидя, поешь;

   Крылышками движешь, трепещешь,

   Колокольчикомъ въ горлышкѣ бьешь.

   Ты часто по воздуху вьешься,

   Въ немъ смѣлые круги даешь,

   Иль стелешься долу, несешься,

   Иль въ небѣ, простряся, плывешь.

  

   A вотъ картина русской пляски изъ анакреонтической пьесы Русск³я дѣвушки:

  

   Зрѣлъ ли ты, пѣвецъ т³исск³й,

   Какъ въ лугу весной бычка

   Пляшутъ дѣвушки росс³йски

   Подъ свирѣлью пастушка?

   Какъ, склонясь главами, ходятъ,

   Башмачками въ ладъ стучатъ,

   Тихо руки, взоръ поводятъ,

   И плечами говорятъ....

  

   Иногда картины у Державина выступаютъ совершенно отдѣльно, не связываясь нисколько ни между собою, ни съ цѣлымъ содержан³емъ произведен³я. Такъ, напримѣръ, послѣ картины водопада Суны являются отдѣльныя картины волка, лани, коня. Отдѣльно взятыя, онѣ весьма удачны, но нарушаютъ единство цѣлаго. Дмитр³евъ, въ своихъ запискахъ характеризуя Державина, замѣчаетъ, что онъ имѣлъ даръ наблюдательности и даже въ бесѣдѣ дружеской запасался картинами и сравнен³ями, как³я ему случайно попадались. Однажды за обѣдомъ подавали у него щуку; Державинъ замѣтилъ на ней голубое перо, и щука съ голубымъ перомъ явилась въ произведен³и, вскорѣ послѣ того написанномъ. Элементъ живописный никогда не покидалъ Державина и является довольно яркимъ въ самыхъ послѣднихъ его стихотворен³яхъ, гдѣ видны ужъ однѣ только, по выражен³ю Мерзлякова, развалины Державина. Къ такимъ пьесамъ принадлежитъ Утро, изобильное живописными красотами природы.

   Говоря о живописномъ элементѣ поэз³и Державина, мы должны замѣтить въ этой живописи народныя русск³я краски. Поэтъ подражалъ Анакреону и Горац³ю, наряжая ихъ нерѣдко въ русскую одежду. Онъ бралъ лица изъ древней миѳолог³и - и писалъ ихъ съ русскихъ натурщиковъ. Такъ изобразилъ онъ сѣдаго Борея чертами русскаго старика. Мы помнимъ Суворова въ видѣ богатыря русскихъ сказокъ; Аѳнейск³й витязь изображенъ чертами Орлова, охотника до скакуновъ, до кулачнаго боя, до русской пляски, до свайки и до всѣхъ игръ Русскаго народа. Въ пьесѣ Рожден³е красоты красота родится подъ рукою Зевеса совершенно русская:

  

   Ввилъ въ власы пески златые,

   Пламя въ щеки и въ уста,

   Небо въ очи голубыя,

   Нѣгу въ грудь,- и Красота

   Въ мигъ изъ волнъ морскихъ родилась;

   A взглянула лишь она,

   Тотчасъ буря укротилась,

   И настала тишина.

  

   Вотъ Похвала сельской жизни написанная въ подражан³е Горац³ю чертами изъ сельской жизни русской:

  

   Горшокъ горячихъ, добрыхъ щей,

   Копченый окорокъ подъ дымомъ:

   Обсаженный семьей моей,

   Средь коихъ самъ я господиномъ,

   И тутъ-то вкусенъ мнѣ обѣдъ!

  

         * * *

  

   A какъ жаркой еще баранъ

   Младой, къ Петрову дню блюденный,

   Капусты сочныя качанъ,

   Пирогъ, груздями начиненный,

   И нѣсколько молочныхъ блюдъ.

  

         * * *

  

   Тогда-то устрицы го-гу,

   Всѣхъ мушелей заморскихъ грузы,

   Лягушки, фрикасе, рагу,

   Чѣмъ окормляютъ насъ Французы,

   И ужъ ничто не вкусно мнѣ.

  

   Въ этихъ чертахъ Державинской поэз³и виденъ уже зародышъ того народнаго искусства, которому суждено было у насъ развиться позднѣе, въ размѣрахъ болѣе огромныхъ. При такой русской палитрѣ, при такихъ народныхъ краскахъ, поэтъ имѣлъ право призывать свою музу не въ видѣ древней крылатой богини, а въ образѣ чисто-русскомъ, какъ читаемъ въ слѣдующихъ стихахъ:

  

   Приди, иль въ облакѣ спустися,

   Или хоть въ санкахъ прикатися

   На легкихъ, рѣзвыхъ, шестерней,

   Оленяхъ бѣлыхъ, златорогихъ:

   Какъ ѣздятъ барыни зимой

   Въ странахъ Сибирскихъ, хладомъ строгихъ.

  

   Музыкальный элементъ въ поэз³и Державина уступаетъ совершенно живописному. Есть, конечно, и у него аккорды прекрасные, гармоническ³е, но за то встрѣчается и какофон³я, подобную которой можно встрѣтить развѣ у Тредьяковскаго. Риѳма Державина не только не богата, но иногда болѣе похожа на созвуч³е, чѣмъ на риѳму. Приведемъ нѣсколько стиховъ, свидѣтельствующихъ о поэтическомъ недостаткѣ его уха. Нѣкоторые изъ нихъ могли бы быть употреблены на такъ называемыя русск³я скороговорки.

  

   Полякъ, Туркъ, Персъ, Прусъ, Хивъ и Шведы.

  

         ---

  

   Отъ солнца какъ бѣжитъ вошь, тьма и мгла:

   Такъ отъ тебя печаль, брань, смерть ушла.

  

       &nbs