Шевырев Степан Петрович - Лекции о русской литературе

p; ---

  

   Иль какъ на ленъ, на шелкъ, цвѣтъ пестрота и лоскъ.

  

         ---

  

   Такъ ты, такъ ты таковъ-то мотъ.

   С³я гробница скрыла -

   Затмившаго намъ лунный свѣтъ.

  

   Можно было бы умножить эту коллекц³ю, особенно изъ стихотворен³й позднѣйшаго пер³ода, когда этотъ недостатокъ еще болѣе усилился.

   Въ заключен³е разбора поэз³и Державина обратимъ вниман³е на основную мысль его произведен³й. Эта мысль не художественная, а нравственно-религ³озная: это идея правды. Она была путеводною звѣздою жизни поэта. Она засвѣтилась въ немъ еще тогда, какъ ребенкомъ онъ страдалъ за мать свою отъ неправды судовъ въ отечествѣ. Жажда правды образовала въ немъ честнаго и пламеннаго гражданина. Она же посылала ему и прекрасныя вдохновен³я. Поэз³я Державина особенно возвышается мысл³ю тамъ, гдѣ говорить отъ имени правды.

   Для преложен³й Державинъ избиралъ особенно тѣ псалмы, которые именуются пѣснями правды и посвящены ей. Таково, напримѣръ: Воцарен³е Правды.

  

   Господь воцарился!

   Земля, веселись!

   Мракъ тучъ разступился!

   Холмъ, въ свѣтъ облекись!

   Правда и судъ утвердились

   Вкругъ трона его.

  

   По случаю ввода императоромъ Павломъ сына его Александра въ сенатх, Державинъ воспѣваетъ Введен³е Соломона въ судилище и произноситъ молитву:

  

   Боже! дай царю Твой судъ

   И цареву сыну правду!

  

   Въ одѣ Истина поэтъ такъ опредѣлилъ Бога:

  

   Онъ совѣсть - внутрь, Онъ правда - внѣ.

  

   Въ другой одѣ по торжественному случаю онъ сказалъ:

  

   И м³ра царь есть рабъ Господень:

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Лишь правда - надъ вселенной царь.

  

   Эта мысль дала Державину нравственную силу, въ вѣкъ привилегированнаго вельможи, написать оду Вельможа, которая съ одной стороны представляетъ идеалъ честнаго гражданина у престола царя, а съ другой,- сатиру на многихъ вельможъ того времени.

  

   Вельможу должны составлять

   Умъ здравый, сердце просвѣщенно;

   Собой примѣръ онъ долженъ дать,

   Что зван³е его священно,

   Что онъ орудье власти ести

   Всѣхъ царственныхъ подпора здан³й;

   Вся мысль его, цѣль словъ, дѣян³й

   Должны быть - польза, слава, честь.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Блаженъ народъ, который полнъ

   Благочестивой вѣры къ Богу,

   Хранитъ царевъ всегда законъ,

   Чтитъ нравы, добродѣтель строгу

   Наслѣднымъ перломъ женъ, дѣтей,

   Въ единодуш³и - блаженство,

   Во правосуд³и - равенство,

   Свободу,- во уздѣ страстей!

  

         * * *

  

   Блаженъ народъ, гдѣ царь главой,

   Вельможи - здравы члены тѣла,

   Прилежно долгъ всѣ правятъ свой,

   Чужаго не касаясь дѣла;

   Глава не ждетъ отъ ногъ ума,

   И силъ у рукъ не отнимаетъ,

   Имъ взоръ и ухо предлагаетъ,

   Повелѣваетъ же сама.

  

         * * *

  

   Симъ твердымъ узломъ естества

   Коль царство лишь живетъ счастливымъ,-

   Вельможа! славы, торжества .

   Иныхъ вамъ нѣтъ, какъ быть правдивымъ,

   Какъ блюсть народъ, Царя любить,

   О благѣ общемъ ихъ стараться,

   Змѣей предъ трономъ не сгибаться,

   Стоять - и правду говорить.

  

   Любовь къ правдѣ дала Державину силу направить ея стрѣлы противъ самого себя, и въ послан³и къ Храповицкому написать эти смѣлыя строфы, въ которыхъ поэтъ отказался отъ льстивыхъ одъ своихъ:

  

   Гдѣ чертогъ найду я правды?

   Гдѣ увижу солнце въ тьмѣ?

   Покажи мнѣ тѣ ограды

   Хоть близь трона въ вышинѣ,

   Чтобъ гдѣ правду допущали

   И любили бы ее.

  

         * * *

  

   Страха связаннымъ цѣпями

   И рожденнымъ подъ жезломъ,

   Можно ль орлими крылами

   Къ солнцу намъ парить умомъ?

   A хотя бъ и возлетали,-

   Чувствуемъ ярмо свое.

  

         * * *

  

   Должны мы всегда стараться,

   Чтобы сильнымъ угождать,

   Ихъ любимцамъ поклоняться,

   Словомъ, взглядомъ ихъ ласкать.

   Рабъ и похвалить не можетъ:

   Онъ лишь можетъ только льстить.

  

         * * *

  

   Извини жъ, мой другъ, коль лестно

   Я кого гдѣ воспѣвалъ:

   Днесь скрывать мнѣ тѣхъ безчестно,

   Разъ кого я восхвалялъ.

   За слова - меня пусть гложетъ,

   За дѣла - сатирикъ чтитъ.

  

   Предавая великодушно слова свои въ жертву правосуд³ю, Державинъ не отказывается отъ своихъ дѣлъ, и въ другомъ послан³и къ Храповицкому говоритъ:

  

   Ты самъ со временемъ осудишь

   Меня за мглистый ѳим³амъ;

   За правду жъ чтить меня ты будешь:

   Она любезна всѣмъ вѣкамъ.

  

   Эти слова поэтъ обращалъ, конечно, не къ одному Храповицкому, но и ко всему потомству. Онъ увѣренъ былъ, что за это искан³е единой правды онъ получитъ награду и въ томъ м³рѣ. Эту мысль онъ выразилъ въ одномъ изъ послѣднихъ стихотворен³й, Проблескъ:

  

   Въ безсмертномъ превитать я буду озареньѣ,

         Какъ ясный Бож³й лучъ!

  

   Идеалъ мужа правды носится нерѣдко въ произведен³яхъ Державина. Онъ не находить этого идеала даже и въ герояхъ своего времени. Такъ, онъ говоритъ:

  

   Средь славныхъ подвиговъ и боевъ

   Мы зримъ полки у насъ героевъ;

   Но чтитъ ли ихъ взоръ мудреца?

   Онъ ищеть Росса справедлива,

   Благочестива, терпѣлива,

   Мужей великихъ образца.

  

   Такой идеалъ нашелъ онъ только въ героѣ древней Руси, князѣ Пожарскомъ, и воспѣлъ ему, помимо современниковъ, истинную, нельстивую оду:

  

   Царя творецъ и рабъ послушный,

   Не ты ль, герой великодушный,

   Пожарск³й, мужъ велик³й мой?

  

   Поэтъ желаетъ, чтобы тѣнь этого мужа, который

  

   Избралъ достойнаго владыку

   И надъ собою воцарилъ,

  

   чаще носилась надъ умами современниковъ:

  

   Возстань, возстань на голосъ лиры,

   Великая изъ мрака тѣнь!

   И ночь когда скрываетъ м³ры,

   Или когда с³яетъ день,

   Носись надъ нашими главами.

  

   Къ другимъ же славамъ современнаго м³ра онъ такъ относится:

  

   Услышьте жъ, водопады м³ра!

   О, славой шумныя главы!

   Вашъ свѣтелъ мечъ, цвѣтна порфира,

   Коль правду возлюбили вы!."

  

   И въ другомъ стихотворен³и:

  

   Доколѣ не возлюбишь правды,

   Сѣдинъ геройскихъ не почтишь,

   Народу не подашь отрады,

   И сирыхъ гласу не внушишь,

   Дотоль, о смертный! сколь ни звученъ,

   И сколь ты ни благополученъ,

   Хоть славой до небесъ возникъ,

   Хоть сѣлъ на тронѣ превысокомъ,

   Предъ любомудрымъ, строгимъ окомъ,

   Еще, еще ты не великъ.

  

   Есть одна ода у Державина, принадлежащая къ виду лирики всечеловѣческой. Она составляетъ яркое исключен³е по полнотѣ художественнаго цѣлаго, которое выдержано отъ начала до конца. Это - пѣснь Властителямъ и Суд³ямъ. Здѣсь олицетворена самая идея правды въ образѣ Бога, являющагося суд³ею въ сонмѣ земныхъ боговъ. Мысль и образъ въ этой одѣ заимствованы изъ 81-го псалма правды; Богъ ста въ сонмѣ боговъ: посредѣ же боги разсудитъ:

  

   Возсталъ Всевышн³й Богъ, да судить

   Земныхъ боговъ во сонмѣ ихъ.

   "Доколѣ", рекъ, "доколь вамъ будетъ

   Щадить неправедвыхъ и злыхъ?

  

         * * *

  

   "Вашъ долгъ есть: сохранять законы,

   На лица сильныхъ не взирать,

   Безъ помощи, безъ обороны

   Сиротъ и вдовъ не оставлять.

  

         * * *

  

   "Вашъ долгъ спасать отъ бѣдъ невинныхъ,

   Несчастливымъ подать покровъ;

   Отъ сильныхъ защищать безсильныхъ,

   Исторгнуть бѣдныхъ изъ оковъ".

  

         * * *

  

   Не внемлютъ! - видятъ и не знаютъ!

   Покрыты мздою очеса:

   Злодѣйства землю потрясаютъ,

   Неправда зыблетъ небеса.

  

         * * *

  

   Цари! - я мнилъ: вы боги властны,

   Никто надъ вами не судья;

   Но вы, какъ я, подобно страстны,

   И такъ же смертны, какъ и я.

  

         * * *

  

   И вы подобно такъ падете,

   Какъ съ древъ увидш³й листъ падетъ!

   И вы подобно такъ умрете,

   Какъ вашъ послѣдн³й рабъ умретъ!

  

         * * *

  

   Воскресни, Боже! Боже правыхъ!

   И ихъ молен³ю внемли:

   Приди, суди, карай лукавыхъ,

   И будь единъ царемъ земли!

  

   Этою одою мы закончимъ изучен³е Державина.

  

  

   За Державинымъ слѣдуетъ рядъ поэтовъ лирическихъ, которые развиваютъ данное имъ направлен³е въ разныхъ видахъ. Назовемъ и характеризируемъ главныхъ изъ нихъ.

   Е. И. Костровъ (1750-1796), питомецъ Московскаго университета, продолжалъ оду торжественную, которая имѣла у него слишкомъ оффиц³альный, академическ³й характеръ и не вышла изъ границъ посредственности. Онъ болѣе извѣстенъ, какъ даровитый переводчикъ десяти пѣсней Гомеровой Ил³ады (переведено еще болѣе, но потеряно) и поэмъ Осс³ановыхь. Гомера онъ переводилъ, правда, александр³йскимъ стихомъ, но необыкновенно сильно и пластически. Костровъ же проложилъ путь другимъ нашимъ переводчикамъ Гомера - Гнѣдичу и Жуковскому, къ создан³ю русской терминолог³и для изображен³я нѣкоторыхъ обрядовъ и утварей древнегреческой жизни. Осс³ана Костровъ переводилъ въ прозѣ. Его Гомеръ и Осс³анъ не мало содѣйствовали образован³ю нашего трагика Озерова.

   В. В, Капнистъ (1756-1823), малоросс³янинъ, другъ Державина, прославился особенно одою На истреблен³е въ Росс³и зван³я раба (1786). Любовь къ свободѣ вызвала эту благородную пѣснь и внушила Капнисту прекрасный стихъ:

  

   Росс³я! ты свободна нынѣ.

  

   Капнистъ склонилъ лирику Державина на тонъ болѣе элегическ³й. Особенно была извѣстна въ свое время его ода на смерть дочери (Юл³и):

  

   Уже со тьмою нощи

   Простерлась тишина...

  

   Много подражалъ Капнистъ Горац³ю въ его частной лирикѣ и самъ написалъ нѣсколько замѣчательныхъ одъ въ томъ же родѣ: Въ память береста, Обуховка и друг³я. Личныя, душевныя чувства уже болѣе изобилуютъ у Капниста, чѣмъ у Державина, особенно въ позднѣйшихъ его произведен³яхъ. Но не одами Капнистъ удержалъ за собою славу, а своею замѣчательною комед³ею: Ябеда, о которой скажемъ послѣ.

   Ю. А. Нелединск³й-Мелецк³й (1751-1829), москвичъ родомъ, далъ лирикѣ еще болѣе личное, душевное направлен³е. Не даромъ онъ сказалъ:

  

   Каждое души движенье

   Жертва другу моему.

   Сердца каждое б³енье

   Посвящаю я ему.

  

   Нелединск³й прославился пѣснями, которыя похожи на романсы. Нѣкоторыя изъ этихъ пѣсенъ и донынѣ еще остались въ народѣ, какъ напримѣръ:

  

   Выду я на рѣченьку,

   Погляжу на быструю -

   Унеси ты мое горе,

   Быстра рѣченька, съ собой!

  

         ---

  

   Охъ! тошно мнѣ

   На чужой сторонѣ;

         Всё постыло,

         Всё уныло:

   Друга милаго нѣтъ.

  

         ---

  

   Милая вечоръ сидѣла

   Подъ кустомъ у ручейка.

  

   Долго между современницами Нелединскаго и послѣ него повторялись слова извѣстнаго романса, котораго первая строфа слѣдующая:

  

   У кого душевны силы

   Истощилися тоской;

   Въ грусти дни влача постылы,

   Кто лишь въ гробѣ зритъ покой:

   На лицѣ того проглянетъ

   Лучъ веселья въ тотъ лишь часъ,

   Какъ терять онъ чувства станетъ,

   Какъ вздохнетъ въ послѣдн³й разъ.

  

   У Нелединскаго нѣтъ уже оды. Ею изобилуютъ друг³е два послѣдователя Державина: Херасковъ и Николевъ. Херасковъ въ свое время былъ болѣе извѣстенъ двумя поэмами: Росс³яда и Владим³ръ, которыя Мерзляковъ подвергъ подробному и строгому критическому разбору, своею поэмою въ поэтической прозѣ Кадмъ и Гармон³я, и своими слезными драмами. Нынѣ произведен³я Хераскова въ большинствѣ забыты, потому что чужды всякой оригинальности и представляютъ лишь плодъ изучен³я западныхъ подлинниковъ. Но прекрасная жизнь Хераскова, какъ друга просвѣщен³я, какъ покровителя Новикова и основателя университетскаго панс³она, записана въ истор³и Московскаго университета чертами искренней благодарности. Николевъ оживлялъ еще нѣсколько оду, когда вносилъ въ нее нѣкоторую веселую шутку; но торжественную оду онъ умалилъ до той степени, на которой она подверглась бичу извѣстной сатиры Дмитр³ева Чужой толкъ. Но o немъ рѣчь еще впереди.

   Изъ позднѣйшихъ лириковъ поколѣн³я Державинскаго, князь И. М. Долгорук³й замѣчателенъ, част³ю чувствительнымъ, част³ю легкимъ сатирическимъ направлен³емъ. Его Каминъ, Въ Пензѣ, Въ Мостѣ, его Война каминовъ, Авось, Везетъ, Живетъ въ свое время плѣняли остроум³емъ. Но строфы изъ его Завѣщан³я вызываютъ и теперь то искреннее простосердечное чувство, съ какимъ написаны:

  

   О, вы, друзья мои любезны!

   Не ставьте камня надо мной!

   Всѣ ваши бронзы безполезны,

   Они души не скрасятъ злой.

   Среди могилъ, на взглядъ негодныхъ,

   И въ кучѣ тѣлъ простонародныхъ

   Пускай истлѣетъ мой составъ!

   Повѣрьте, съ кѣмъ ни схорониться,

   Земля все въ землю обратится:

   Ее равенство природныхъ правъ!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Предъ Богомъ словъ не надо иного;

   Душевный вздохъ къ Нему дорога;

   Онъ самъ ее намъ проложилъ.

  

         * * *

  

   Не славьте вы меня стихами,

   Они не нужны мертвецамъ;

   Пожертвуйте вы мнѣ сердцами,

   Какъ онымъ жертвовалъ я вамъ.

   Стихи отъ ада не избавятъ,

   Въ раю блаженства не прибавятъ;

   Въ нихъ только гордость и тщета.

   Протокъ воды, двѣ-три березы,

   Да ближнихъ искренн³я слезы -

   Ботъ монументовъ красота!

  

   Поэтъ своимъ прозорливымъ взглядомъ какъ бы предсказывалъ иногда будущ³е плоды возроставшаго эгоизма:

  

   Другой всѣ люди стали вѣры,

   Себѣ всякъ нынѣ строитъ храмъ.

  

   Современникомъ же Державина былъ поэтъ, давш³й новый, прекрасный оттѣнокъ русской поэз³я того времени, И. Ѳ. Богдановичъ (1743-1803). Малоросс³янивъ и одинъ изъ первыхъ слушателей Московскаго университета. Мы сказали уже, что Русск³й народъ и языкъ его, какъ выражен³е души, соединяютъ силу съ мягкост³ю. То же соединен³е встрѣчаемъ и въ поэз³и. Если Державинъ въ своей лирикѣ олицетворяетъ преимущественно русскую силу, то его современникъ, Богдановичъ, дополняетъ эту силу мягкост³ю. Вся слава Богдановича сосредоточена въ поэмѣ Душенька.

   Содержан³е разсказа взято изъ сказки Апулея: "Золотой оселъ", передѣланной Лафонтеномъ въ поэму: "Амуръ и Психея". Страдан³я Психеи, гонимой Венерою за ея красоту, составляютъ сущность поэмы. Но Богдановичъ съумѣлъ греческо-французскую Психею претворить въ существо истинно-русское, прелестное, грац³озное, или, выразимся по-русски: милое. Русск³й языкъ прелестью своихъ ласкательныхъ уменьшительныхъ указалъ поэту назван³е для его героини, назван³е народное, слышное и понятное сердцу каждаго Русскаго:

  

   У Русскихъ Душенька она именовалась.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Во славу Душенькѣ, у насъ отъ тѣхъ временъ

   Поставлено оно народомъ въ лексиконѣ

         Между пр³ятнѣйшихъ именъ,

   И утвердила то Любовь въ своемъ законѣ.

  

   Милое - одинъ изъ видовъ изящнаго въ нашей народной эстетикѣ. Понят³е это сродни тому, что Итал³янцы называютъ il vago, Французы - le gracieux, Нѣмцы - anmuthig. Красота милаго зависятъ не столько отъ красивой формы внѣшней, сколько отъ выражен³я души въ лицѣ. Оно выражается у насъ стихомъ-пословицей: "Не по-хорошу милъ, а по-милу хорошъ". - Слово "милое" современно первымъ явлен³ямъ жизни Русскаго народа и встрѣчается впервые въ древнѣйшихъ договорахъ нашихъ князей. Карамзинъ съ своею эстетическою чуткостью ко всему русскому подмѣтилъ его и первый далъ ему то художественное значен³е, которое оно у насъ получило. Образы милаго встрѣчаются у насъ въ пѣсняхъ, особенно въ колыбельныхъ, дѣтскихъ, въ вашихъ сказкахъ, прибауткахъ къ нимъ, въ загадкахъ и въ пословицахъ. Языкъ въ своихъ уменьшительныхъ, ласкательныхъ, простирающихся даже на междомет³я, представляетъ безчисленные оттѣнки милаго. Особенно нѣжно звучитъ это милое въ нашемъ семейномъ быту, въ его уменьшительныхъ, исполненныхъ ласки и мягкости душевной.

   Богдановичъ понялъ это, и его Душенька есть первое проявлен³е нашего милаго въ художественномъ пер³одѣ русской поэз³и. Въ Душенькѣ Богдановича - зародышъ Свѣтланы Жуковскаго, Людмилы и Татьяны Пушкива. Объ этомъ миломъ мечталъ Гоголь; когда создавалъ свою Улиньку, но не достигъ идеала. Мысль Душеньки, скажемъ, еще носится въ будущемъ нашей поэз³и, къ которой можно примѣнить то, что Богдановичъ сказалъ о своей Душенькѣ:

  

   Во всѣхъ ты, Душенька, нарядахъ хороша:

   По образу ль какой царицы ты одѣта,

   Пастушкою ли гдѣ сидишь у шалаша -

   Во всѣхъ ты чудо свѣта,

   Во всѣхъ являешься прекраснымъ божествомъ ...

  

   Войдемъ въ нѣкоторыя подробности поэмы. Прекрасна картина тр³умфальнаго морскаго шеств³я Венеры, и въ немъ особенно Тритонъ, предлагающ³й ей отломокъ хрустальныхъ горъ на мѣсто зеркала.

  

   Богиня, учредивъ старинный свой нарядъ

   И въ раковину сѣвъ, какъ пишутъ на картинахъ,

   Пустилась по водамъ на двухъ большихъ дельфинахъ.

  

         Амуръ, простря свой властный взоръ,

         Подвигнулъ весь Нептуновъ дворъ.

         Узря Венеру, рѣзвы волны

         Текутъ за ней, весельемъ полны.

         Тритоновъ водяной народъ

         Выходитъ къ ней изъ бездны водъ;

         Иной вокругъ ея ныряетъ

         И дерзки волны усмиряетъ;

         Другой, крутясь во глубинѣ,

         Сбираетъ жемчуги на днѣ,

         И всѣ сокровища изъ моря

         Тащитъ повергнуть ей къ стопамъ.

         Иной, съ чудовищами споря,

         Претитъ касаться симъ мѣстамъ;

         Другой, на козлы сѣвъ проворно,

         Со встрѣчными бранится вздорно,

         Раздаться въ стороны велитъ,

         Возжами гордо шевелитъ,

         Отъ камней далѣ путь свой правитъ

         И дерзостныхъ чудовищъ давитъ.

         Иной, съ трезубчатымъ жезломъ,

         На китѣ впереди верхомъ,

         Гоня далече всѣхъ съ дороги,

         Вокругъ кидаетъ взоры строги,

         И чтобы всякъ то вѣдать могъ,

         Въ коральный громко трубитъ рогъ;

         Другой, изъ краевъ самыхъ дальныхъ,

         Успѣвъ приплыть къ богинѣ сей,

         Несетъ отломокъ горъ хрустальныхъ

         На мѣсто зеркала предъ ней.

  

   Есть въ поэмѣ и отношен³я современныя. Веселые хороводы, жмурки и плетень со всякими играми, как³я Душенька заводитъ у себя, напоминаютъ любовь Екатерины къ русскимъ народнымъ увеселен³ямъ. Свободное обращен³е Душеньки съ журналистами указываетъ на ту же черту въ императрицѣ.

  

   Зефиры наконецъ царевнѣ приносили

   Различные листки, которые на свѣтъ

   Изъ самыхъ древнихъ лѣтъ

   Между полезными предерзко выходили,

   И кипами грозили

   Тягчить усильно Геликонъ.

   Царевна, знавъ, кому не вѣдомъ былъ законъ,

   Листомарателей свободъ не нарушала,

   Но ихъ творен³й не читала.

  

   Богдановичъ вставлялъ нѣкоторыя наши сказочныя предан³я въ содержан³е греческой поэмы. Особенно замѣчательно изображен³е Змѣя Горыныча:

  

   О, Змѣй Горыничъ, Чудо-юдо!

   Ты сытъ во всяки времена,

   Ты ростомъ превзошелъ слона,

   Красою помрачилъ верблюда,

   Ты всяку здѣсь имѣешь власть,

   Блестишь златыми чешуями,

   И смѣло разѣваешь пасть,

   И можешь всѣхъ давить когтями...

  

   Легк³й, вольный стихъ разсказа Душеньки далъ образецъ для сказокъ Дмитр³ева, Панкрат³я Сумарокова и даже для басенъ Хемницера и Крылова. Богдановичъ любилъ русск³я пословицы, но обходился съ ними весьма нецеремонно, перелагая ихъ въ циничные стихи съ риѳмами; можетъ быть, однакожъ, знакомство съ русскими пословицами послужило поэту, къ создан³ю и вольнаго русскаго стиха.

   Сказавъ о Душенькѣ, мы не можемъ пройти молчан³емъ вдохновенный трудъ нашего славнаго художника ваятеля-медальера графа Ѳ. А. Толстаго, который въ своихъ пластическихъ рисункахъ далъ превосходный художественный коментар³й къ создан³ю Богдановича.

   Другимъ замѣчательнымъ современникомъ Державина, въ царствован³е Екатерины, былъ Фонвизинъ (1745-1792). Москвичъ родомъ, одинъ изъ первыхъ студентовъ Московскаго университета, Фонвизинъ въ своей литературной дѣятельности представляетъ то сатирико-комическое направлен³е, которое въ новомъ пер³одѣ нашей поэз³и сопровождаетъ ее отъ начала. Все движен³е нашего художественнаго слова обозначаютъ двѣ струи: одна заимствуетъ свой источникъ отъ идеальной жизни и полна вдохновеннаго восторга; другая, напротивъ, изображаетъ изнанку жизни и полна искренняго, честнаго смѣха. Поэз³я Державина болѣе проникнута идеаломъ жизни, а если иногда и касается ея изнанки, то превращаетъ восторгъ не столько въ смѣхъ, сколько въ гнѣвное негодован³е сатиры. Поэз³я Фонвизина дѣйствуетъ смѣхомъ комед³и.

   Смѣшное - одинъ изъ отрицательныхъ видовъ изящнаго. Смѣхомъ поэз³я обличаетъ и поражаетъ все неразумное въ жизни. Русск³й человѣкъ имѣетъ врожденную наклонность къ смѣшному и любитъ чистосердечно и искренно предавать смѣху всѣ свой недостатки. Такая наклонность служитъ вѣрнымъ залогомъ его совершенствован³я. Въ пословицахъ своихъ онъ такъ выражается о смѣхѣ: "Всяк³й смѣхъ у воротъ стоитъ, дотуда не отойдетъ пока не отсмѣетъ"; "Въ чемъ живетъ смѣхъ, въ томъ и грѣхъ". Пословицы его противъ глупыхъ исполнены безпощаднаго остроум³я. Еще въ древности Слово Дан³ила Заточника выражалось о нихъ, что дураковъ ни сѣютъ, ни жнуть, ни собираютъ въ житницы, а что они сами себя рождаютъ. Наши старинныя сказки и предан³я исполнены комическаго остроум³я. Русск³й человѣкъ въ самомъ д³аволѣ видитъ дурака и выражается о немъ иронически: "Самъ дуракъ въ яму залѣзъ, да и всѣхъ туда тащитъ". Одинъ изъ древнихъ русскихъ проповѣдниковъ XV вѣка, Григор³й Цамблакъ, выразился такъ о д³аволѣ: "Онъ изъ царства своего да изгнанъ будетъ и смѣху да преданъ будетъ"!

   Мы уже знаемъ, какую страсть къ комическому имѣлъ Петръ Велик³й и какъ онъ въ своихъ парод³яхъ на обычаи отжившей старины предсказалъ развит³е нашей комед³и. Первымъ замѣчательнымъ произведен³емъ русской литературы новаго пер³ода была не ода, не плодъ идеальнаго вдохновен³я, а Кантем³рова сатира, поражавшая грубую дѣйствительность жизни. Ода Ломоносова увлекла, напротивъ, въ м³ръ идеальный. Мы уже знаемъ, что творецъ русскаго слова въ поэз³и почти чуждался сатирическаго элемента, хотя не совсѣмъ. Современникъ его, Сумароковъ уже любилъ сатиру, въ ней болѣе отличался, чѣмъ въ одѣ и ввелъ ея стих³ю въ лирику. Въ одѣ Державина сатирическ³й элементъ получилъ еще большее развит³е. Ода-сатира, начатая Сумароковымъ, усовершенствована Державинымъ.

   Мы уже знакомы нѣсколько съ комед³ями Сумарокова и знаемъ, что нѣкоторые мотивы комическаго изобрѣтены имъ; но его комед³я не создала еще стиля, не имѣетъ языка, безъ котораго нѣтъ художественной комед³и. Сумароковъ имѣлъ послѣдователя въ Лукинѣ, который написалъ комед³ю Мотъ, гдѣ вывелъ нѣсколько карикатуръ, снятыхъ съ подлинниковъ. Комед³я Веревкина: Такъ и должно болѣе напоминаетъ слезныя драмы Дидерота. Замѣчательно въ ней лицо домоваго дурачка Фоки.

   Къ числу комическихъ нашихъ писателей принадлежитъ и императрица Екатерина II. Ея комед³и хотя также лишены художественнаго достоинства и комическаго языка, но въ нихъ замѣтна остроумная наблюдательность и выведены мног³я рѣзк³я черты современныхъ нравовъ. Особенно замѣчательны двѣ ея комед³и: О, время! (1772), и Имянины госпожи Ворчалкиной. Въ первой изъ нихъ изображены три русск³я барыни: Ханжахина, Вѣстникова и Чудихина, имена которыхъ даютъ уже намеки на ихъ характеры. Ханжахина олицетворяетъ грубое ханжество и суевѣр³е: она сѣчетъ своихъ людей, когда они внезапнымъ приходомъ помѣшаютъ ея молитвѣ, увѣрена, что шестнадцатый ребенокъ, рожденный ею, былъ камень, который носитъ она за пазухой. Чудихина боится сѣсть на томъ мѣстѣ, гдѣ 30 лѣтъ тому назадъ сидѣлъ покойникъ. Она пресерьезно говоритъ, что у нея въ животѣ щука, а въ спинѣ собака, и что она чувствуетъ, когда онѣ тамъ ссорятся. Во второй комед³и выведена дура Степанида, которую Ворчалкина держитъ для вранья. Въ этой же комед³и дворянинъ Дремовъ преважно хвалится тѣмъ, что дѣдушка его былъ названъ Дремовымъ отъ государя, который дремать изволилъ, когда велѣлъ его за услуги отечеству назвать Дремовымъ. - Мы видимъ, что всѣ эти черты, смѣшныя и грубыя, взяты изъ дѣйствительности, но воспроизведены не художественно.

   Первымъ истиннымъ художникомъ въ русской комед³и является Фонвизинъ. Онъ же создалъ у насъ и комическ³й стиль или языкъ, безъ котораго невозможна комед³я. Фонвизину посчастливилось болѣе другихъ писателей въ истор³и русской словесности. Князь П. А. Вяземск³й посвятилъ ему классическую монограф³ю, въ которой обозрѣлъ вѣкъ, жизнь и всю дѣятельность комика, литературную и гражданскую.

   Фонвизинъ оставилъ намъ: Чистосердечное признан³е въ дѣлахъ моихъ и помышлен³яхъ, къ сожалѣн³ю недоконченное и письма изъ заграницы. Въ этихъ произведен³яхъ содержатся превосходные матер³алы для изучен³я б³ограф³и и личности писателя.

   Фонвизинъ родился и получилъ первоначальное воспитан³е въ старинной русской дворянской семьѣ. Но лишь только былъ учреждену Московск³й университетъ и открыты двѣ его гимназ³и для. дворянъ и для разночинцевъ, какъ отецъ Фонвизина немедленно отдалъ двухъ своихъ сыновей въ первую. Фонвизинъ весьма комично разсказываетъ о своемъ первомъ ученикъ университетѣ: какъ на экзаменахъ у латинскаго учителя пять пуговицъ его кафтана означали пять склонен³й, а четыре пуговицы на камзолѣ - четыре спряжен³я; какъ ученики на вопросы учителя объ именахъ и глаголахъ, къ какому склонен³ю или спряжен³ю они относятся, должны были отвѣчать, смотря по тому, за какую пуговицу онъ хватался, и проч. Золотую медаль Фонвизинъ, по словамъ его, получилъ