Белинский Виссарион Григорьевич - Театральная критика

i> - "Грановитая палата", третье - "Литовский лес", четвертое - "Кремлевский терем", пятое - вероятно, для большего эффекта, какой всегда производит таинственность, никак не названо. Вся пьеса титулуется "драматическим представлением", вероятно, для доказательства ее близкого родства с созданиями Шекспира. Итак, первое действие - "Боярский совет". Действие происходит в зале кремлевских теремов, но совета мы не видим: сперва являются дьяк и окольничий, и первый сообщает второму, что бояре - шумят. Затем следует длинная, скучная и ничего в себе не заключающая сцена между двумя этими безличными лицами. Но вот явление второе: оно поживее. Бояре являются налицо и "шумят", ругая Оболенского, заклинаясь не уступать ему. Хитрый интриган Василий Шуйский подтрунивает над ними себе под нос. Является Оболенский и велит им идти по домам, так как-де княгиня уже распустила совет.- Нейдем! - А почему? - И пошла потеха! Главная причина спора - осуждение на смерть князя Андрея, второго сына Иоанна III, произнесенное княгинею Еленою, матерью Грозного. От споров и брани дошло было и до резни; но вот является новый герой - лицо, сделавшееся необходимою принадлежностию всякого русского романа и русской драмы - шут Пахомко. Его шутки образумливают бояр - они становятся тише и уже только рычат друг на друга, но не кусаются. Входит Елена: В. Шуйский уже успел ей "донести". Она велит боярам просить прощения у Оболенского, но те решительно отказываются, а Оболенский говорит, что презирает равно и их вражду и их дружбу. Иван Вельский умоляет княгиню отменить приговор князю Андрею, а Пахомко трунит над В. Шуйским, поет, ломается - приятная смесь высокого с комическими. Наконец, Елена остается на сцене только с Оболенским, Пахомкою и Запольскою (наперсницею). Она говорит Оболенскому, что смирит буйство бояр, осмеливающихся не уважать его, опору престола и защитника царства. Оболенский просит ее дать ему случай на поле брани доказать ей, что он готов нести ей жизнь на жертву.

  

   Елена (с жаром)

  

   Нет, жизнь твоя мне дорога - щади ее!

  

   Оболенский (изумляясь)

  

   Княгиня!

   (Безмолвие.)

  

   Я иду готовить войско

   На встречу польского посла и Ших-Алея.

  

   Чудная сцена! как ловко умел наш драматург приподнять для зрителей и читателей край завесы, скрывающей его драму, и одною фразою обнаружить любовь Елены к Оболенскому!.. Правда, это при Занольской и Пахомке; но ведь сильные чувства не замечают свидетелей, а к тому же Запольская-наперсница Елены, Пахомко - шут и дурак - не поймет; так чего же ей было и церемониться?..

   Во втором акте Мария воркует печально об отсутствии голубка ее - Оболенского и жалуется на его охлаждение. Входит Пахомко. Они, видно, знакомы; по крайней мере Пахомко называет себя слугою Марии. Он просит ее спасти от смерти "важного человека".- "Да как же это?" - "Попроси мужа".- "А кто мой муж?" - "Будто ты не знаешь?" - Из этого узнаем мы, что Оболенский женат на Марии инкогнито,- что было очень в духе того времени. Она даже не знает, кто ее родители. Слышен стук - Пахомко уходит, Оболенский входит - следует нежная сцена, где Мария говорит, что она "состарелась сердцем". Он просит у ней чару романеи, чтоб развеселиться. Мария говорит про себя: "Не поцелуй Марии, а чара романеи развеселит его!.." Как все это в духе того времени! Конечно, теперь ведь не пьют романеи!.. Оболенский один; в длинном монологе он жалеет Марию, раскаивается, что "мятежную судьбу свою и огненные страсти соединил с ее невинным сердцем",- "горе (продолжает он), когда не чистая любовь, святая сердца связала, а корысть" (именно язык того времени!..). Далее он вспоминает время, когда думал только о мече, смеясь пад боярскими смутами... "Будто огненные змеи, теперь они облапила меня",- заключает он. Какое выразительное слово "облапили"! Однако оно приводит меня в невольное раздумье: если автор надеялся здесь придать этому слову польское значение, то оно не имеет тут никакого смысла; если же понимать в настоящем, а не переносном значении, то надо придать змеям лапы, которых эти пресмыкающиеся так же лишены, как медведи жала. А все-таки же хорошо это "облапить" - и смело, и живописно, и ново!..

   Следствием просьбы Марии было то, что Оболенский догадался о ее тайных сношениях с кем-то, рассвирепел, как огненный змей с лапами, и хотел "облапить" - старую няню Марии, но рассудил отложить это интересное дело до другого, более удобного времени и ушел. Действие переносится опять в кремлевские палаты. Елена принимает посла крымского хана, который говорит заносчиво; Оболенский ему не уступает,- война объявлена. Затем представляется Ших-Алей. Далее польский посол требует в оскорбительных выражениях выдачи Глинских, родственников Елены; надеясь на Оболенского, Елена и польскому послу объявляет войну.

   В литовском лесу совершает свои чары колдун с вайделотами. Он сзывает чертей и толкует о Гедиминах и Ольгердах. Является Симеон Вельский. Он передался на сторону литовцев и в битве с Оболенским смертельно ранен. Колдун осердился и пуще прежнего стал звать чертей:

  

   Совершайся, ада месть!..

   Зло, раздор, погибель, брани,

   Ухищренье, мщенье, лесть,

   С адским пламенником в длани

   На могучего вождя

   Поспешите, поспешите!

   Как туманом, ослепите

   Очи светлые его!

   Будто хитрою змеею,

   В сердце, в ум его вползите,

   В яд тлетворный обратите

   Свет ума и солнца свет...

   Мщенью, злобе меры нет!

  

   Испугавшись сам какофонии и бессмыслицы этих стихов, колдун проваливается под пол при ударе грома. Бегут поляки, преследуемые русскими. Оболенский вступает, от нечего делать, в разговоры с умирающим Вельским, который оттого только и не торопится умереть, что ему нужно побраниться с Оболенским. За этим он умирает. Оболенский, опершись на меч, читает над телом Вельского длинную рацею. Приходит колдун и вызывается открыть ему будущее, становит его в круг и не велит призывать имени божьего. Оболенский трусит. Гремит гром. Черти поют хором следующую галиматью:

  

   Сейте гром

   Решетом!

   Жарьте змей

   Для людей!

   Поспешите, поспешите,

   Духи тьмы!

  

   Оболенский со страстей не замечает, что черти его надувают и что в их песне нет смыслу. Является котел с тяжущимися (о чем тяжба - не сказано) привидениями. Черти опять затянули стихотворную дичь:

  

   Гей, гей, гей, гей!

   На пагубу людей

   Мы собрались,

   Мы принеслись!

   Кипит котел очарований,

   И гибнет человека ум

   В огне волшебных обаяний

   И тяжких и преступных дум.

  

   Является женщина под покрывалом, с венцом в одной руке, с кинжалом в другой.- "Кто ты, привидение?" - спрашивает Оболенский.- "Я Елена".- "А венец чей?" - "Мономахов".- "А кому его?" - "Тебе".- "А сын Елены?" - Привидение грозит кинжалом... Оболенский ругает привидение, выбегает за черту,- и все исчезает. Страшно, читатели, не правда ли? Но не пугайтесь - ведь это только пародия, и притом очень неловкая, на сцену ведьм в "Макбете"... Может быть, это насмешка над Шекспиром, допустившим участие нечистой силы в драму, полную во всем остальном истины и действительности?.. Но, г. Полевой, ведь "Макбет" не историческая драма, у ней нет ничего общего с драматическими хрониками Шекспира; следовательно, Шекспир имел полное право на страшно-поэтическое олицетворение страстей Макбета в образе ведьм, существованию которых в его время еще верили; а ваше "драматическое представление" - ведь историческая эпоха, изображаемая им, относится не к мифическому периоду русской истории, а к самому историческому?..

   Выбежав из круга, в котором его морочили дрянными, бессмысленными виршами и пошлыми фокус-покусами, Оболенский зацепляется за труп Вельского: многознаменательная случайность!.. Громко грозит он сжечь колдуна, а тихонько спрашивает его: "Мой ли будет венец, и не погибну ли я?" Колдун отвечает плохими стихами:

  

   Нет, долголетен, славен

   Ты будешь, но страшись: настанет час твой,

   Когда две свидятся сестры

   Во мраке, средь ночной норы,

   При свете месяца младаго!

   Кольца страшися золотаго

   И зелья берегись лихаго!

   (Насмешливо.)

   Приветствую тебя, великий князь московский!

  

   Затем гром; колдун опять проваливается под пол; слышны трубы; бегут воеводы; один кричит: "Здравствуй, тан Гламиса!" - нет, извините: "наместник смоленский!" Другой кричит: "Здравствуй, тан Кавдора!" - опять нет: "наместник казанский! - сейчас-де прискакал гонец от Елены!" Какова пародия, читатели? Право, что перед нею "Энеида, вывороченная наизнанку"!..

   Скучно рассказывать содержание того, в чем нет никакого содержания, в чем есть только - "слова, слова, слова", как говорит Гамлет; скучно развивать действие драмы, в которой нет никакого действия, есть только разговоры, и потому сократим остальные два акта в несколько строк и скажем, во-первых, что самое смешное, плоско эффектное место в IV акте есть сцена Пахомки с Трунилою, из-под надзора которого шут уводит Марию, а в V акте явление тени предка Глинских в длинном саване; далее то, что Мария сходится в келье с сестрою своею, Соломониею, разведенною супругою Василия Иоанновича; что Елена дает кольцо Оболенскому; что В. Шуйский, неся яд Елене, хвалит Оболенскому, с злобною улыбкою, доброе, заморское винцо, исцеляющее от всех недугов, а Оболенский, как дурак, ничего не видит, ничего не понимает, обнимается и воркует с Мариею... Мелодрама заключается пряничною, сыченою сценою:

  

   В. Шуйский

  

   Воины! Возьмите Оболенского!

  

   Мария (схватывая его)

  

   Нет! я не отдам его - он мой!

   (Падает в его объятия.)

  

   Оболенский

  

   Прочь, презренные услужники! благоговейте перед судьбою, постигнувшею преступное величие,- благоговейте перед кончиною праведницы! (Становится перед Мариею на колени.)

  

   Мария

  

   Мой милый! есть за гробом жизнь! (Умирает.)

  

   Оболенский

  

   Жизнь за гробом! Да, я знаю, верю, что есть одна, и страшусь помыслить о ней! Я вижу, кровожадные, вижу жребий мой в злобных взорах ваших! Непостижимый жребий! куда ты довел меня? Казнь очистит преступление мое... Она будет за меня молиться!

  

   О реторика! о набор слов, взятых и сведенных наудачу из словаря! О герой без образа и лица, без характера и силы, без величия и смысла! О драма, в которой все говорят - говорят много, длинно, водяно, сантиментально, растянуто, вяло, плохою рубленою прозою, и никто ничего не делает! О драма, в которой нет ни характеров, ни действия, ни народности, ни стихов, ни языка, ни правдоподобия, но в которой много русских слов, ошибок против грамматики и языка, в которой бездна скуки, скуки, скуки!.. О жалкая и оскорбляющая чувство пародия на великое Создание великого гения!..

   Помните ли вы, читатели, какой грозный разбор написал некогда издатель "Московского телеграфа" на мелодраму князя Шаховского "Двумужница"?⁷ Этот разбор г. Полевой перепечатал потом, слово в слово, в своих "Очерках русской литературы", изданных им в Петербурге в 1839 году... Если вы совсем не знаете этой статьи или забыли ее,- мы напомним вам кое-что из нее. Статья эта написана в форме разговора, будто бы подслушанного г. Полевым в кофейной Петровского театра: один из разговаривающих, молодой человек, защищает "Двумужницу", другой, старик, нападает на нее.

  

   Молодой человек. Если вам мало похвалы, которая напечатана в "Северной пчеле", так довольно ли будет того, что в Петербурге зрители рыдали, не просто плакали от нее; дамы были в истерике и обмороках; мужчины кричали, что у них русский дух в очью проявляется; что это светлая звезда народности литературной, национальности драматической, песнь лебедя поэтического. А вы согласитесь, что Петербург всегда перещеголяет Москву вкусом. .... .

   Старик. Едва ли в драматическом искусстве. Где доныне Филатка пляшет в митавском маскараде, где доныне уродливые бенефисные пьесы безобразят сцену, там едва ли можно положиться на вкус публики. Вы видели "Двумужницу" здесь?

   Молодой человек. Нет, не видал. Но это чудо, это прелесть...

   Старик. А судя по-прежнему...

   Молодой человек. Что же: по-прежнему?

   Старик. То, что князь А. А. Шаховской доныне испытал все роды драматических сочинений: писал трагедии, комедии, оперы, водевили, мелодрамы, в стихах и прозе; брал предметы из библии,- вспомните "Дебору",- из истории, из сказок; неределывал в драму романы В. Скотта, М. Н. Загоскина, поэмы Пушкина, обошел весь мир, ища предметов для драмы, был и в древней Греции, и в новой Франции,- такое беспокойство показывает, без сомнения, или многообразное величие гения, или решительную неудачу, которая встречает писателя на всех тропинках Парнаса, так что ему не остается ничего делать, как...

   Молодой человек. Ну что ж - докончите.

   Старик. Как перестать писать или сознаться, подобно Репетилову:

  

   Не знаю, как вам, читатели, а мне так кажется, что все это можно применить к г. Полевому по поводу его "Елены Глинской"... Да, в статье о "Двумужнице" я вижу горькую насмешку судьбы, издевающейся над человеческою личностию... Статья эта была резка, но справедлива и основательна; а между тем все-таки "Двумужница" князя Шаховского в тысячу раз лучше и "Елены", и всех патриотических и народных, и чужестранных драматических представлений г. Полевого... Отчего же г. Полевой напал с такою энергиею и таким жаром на пьесу князя Шаховского?.. Оттого, читатели, что в жизни человека есть период, когда всякое посредственное или фальшивое явление в сфере искусства кажется святотатственным оскорблением священнейших верований души... Мы по тому же самому напали и на "Елену Глинскую"...

   Не дивитесь, что г. Полевой некогда так хорошо понимал достоинство драматических произведений, на поприще которых теперь сам подвизается с таким усердием и таким успехом: тогда и теперь - между этими словами - увы! - много разницы...

  

  

  

   В этом водевиле, как в большей части сколько-нибудь сносных русских драматических произведений, все дураки и негодяи очень смешны, потому что верно срисованы с действительности, а умники и добродетельные очень глупы и приторны, потому что выдуманы доморощенною фантазиею по идеалам старинной классической драмы. На сцене этот водевиль очень смешон, по роли Проходкина, которую превосходно выполняет сам сочинитель водевиля.

  

  

  

   Вслед за литературными комарами знаменитого "сочинителя" г. Булгарина прилетели¹, почуяв весну, и настоящие комары, а за ними, по тому же закону родства, появились и бенефисные комары - множество драм, водевилей и прочего вздору; шумят, жужжат, пищат; посетители Александринского театра хлопают, вызывают; любители изящного, попавшиеся в театр по случаю или поневоле, зевают, дремлют, проклинают досужую фантазию драматических бумагомарателей, трутней сценического улья... Боже мой, сколько мелких водевильных страстей волнуется, сколько крошечных авторских самолюбий напряжено, надуто, раздуто,- истинная буря в стакане воды!.. Тут свой мир, свои нравы и обычаи, свои известности и славы... Подлинно, премудро устроен божий мир: естествоиспытатель, посредством микроскопа, открывает целую вселенную в капле болотной воды; театральный рецензент, посредством простой зрительной трубки или лорнета, открывает в капле русской литературы отдельную литературу - литературу сценическую, или драматическую... И в этой пародии на драматическую поэзию, и в этом крохотном, микроскопическом уголке словесного мира есть свои авторитеты и авторитетики, свои гении и таланты, словом, свои аристократы и плебеи... Чудотворная сила солнца, живительным лучом весенним воззывающая к жизни мириады инфузорий в капле болотной воды и десятки драм и водевилей в бенефисной литературе русской!.. Начнем же с гениев и кончим талантами.

  

   Христина, королева шведская. Драма в трех действиях, переделанная с немецкого П. Г. Ободовским

   Царь Василий Иоаннович Шуйский, или Семейная ненависть. Драматическое представление в пяти действиях с прологом, в стихах, соч. П. Г. Ободовского²

  

   Г-н Ободовский перевел, переделал и сочинил драм около сотни. Разумеется, на это потребно было не мало времени; но г. Ободовский и подвизается на этом поприще уже не малое время, лет десятка полтора, по крайней мере, сколько мы помним. Несмотря на то, он начал входить в сильную известность между бенефициантами, записною публикою Александринского театра и подписчиками "Репертуара" г. Песоцкого очень недавно, года два, не больше. Но это сделалось не случайно. Чего доброго! может быть, скоро г. Ободовский попадет в число корифеев русской драматической литературы... Помните ли вы в "Горе от ума" простодушный ответ Скалозуба Фамусову на похвалу последнего за его хорошую службу:

  

   Довольно счастлив я в товарищах моих.

   Ваканции как раз открыты:

   То старших выключат иных,

   Другие, смотришь, перебиты...

  

   Ранние и неожиданные горестные утраты, которые недавно понесла осиротелая русская литература в лице своих истинных представителей; апатическое молчание, которое упорно хранят или слишком редко, как бы нехотя, прерывают оставшиеся даровитые люди,- все это выдвинуло вперед таких сочинителей, которым, без того, век бы свой пришлось ограничиться известностью только между своими приятелями. Посмотрите, в самом деле, даже плодовитый сочинитель г. Булгарин принужден ограничиться только комарьим жужжанием про свою прошлую "сочинительскую" славу; по толиких почтенных и похвальных трудов он, наш Нестор-романист, тщетно хватился было за драму: коварная "Шкуна" потопила его³,- и, сидя за плитою своего "Эконома"⁴,

  

   Он никнет в тишине

   Главой лавровою...

  

   Sic transit... {Sic transit <gloria mundi> - Так проходит земная слава (латин.).} и пр. Но утешимся: был бы пруд, рыба будет... Теперь на первом плане рисуется всеобъемлющий г. Кукольник; за ним, на почтительной дистанции, блистает вечно юный талант, г. Полевой; за ним, на третьем плане, с приличною истинному таланту скромностью, раскланивается публике за снисходительные вызовы,- прилежное и усердное дарование г. Ободовского... Вообще, талант г. Ободовского удивительно приличен, удобен и соответствен настоящему положению русской литературы: он не может оскорбить своим превосходством ничьего самолюбия, хотя и действительно превосходит многих драматистов наших... Драмы г. Ободовского, и переводные, и переделанные, и оригинальные, отличаются тою общею им характеристическою чертою, что они не то чтоб хороши, да и не то чтоб слишком дурны (ибо на Александринском театре играют еще и худшие, а сочинители их тем не менее награждаются вызовами), так себе - середка на половине... Счастливый талант! Врагов нет, а славы много, и славы без терний, без огорчений...

   Хотя "Христина" и переделанная, а "Царь Василий Иоаннович Шуйский" оригинальная драмы г. Ободовского, но обе они носят на себе отпечаток кровной родственности, и обе кажутся оригинальными произведениями одного и того же сочинителя... Посмотрим на них поближе и начнем с первой, то есть с "Христины". Дело давно уже известное, что г. Ободовский не совсем счастлив в выборе иностранных пьес для своих переводов и переделок: и в "Христине" он не избежал этого несчастия, так давно и так постоянно его преследующего. Эта пьеса вялая и сонная по действию, но тем усладительнейшная для немецких бюргеров, которых жизнь прозябает под девизом: "Bete und arbeite" {"Молись и работай" (нем.).}, тем эффектнейшая для чувствительных, добрых немецких филистеров, которые и в драме любят созерцать безжизненность и вялость своего домашнего существования. Видя эту драму на сцене, без помощи афиши даже и в третьем акте не привыкнешь отличать одно лицо от другого - чему, кроме отчаянной бесхарактерности и безличности героев, много способствует магнетическое и сонливое действие, производимое драмою на зрителя.

   Вот содержание новой переделки нашего неутомимого переделывателя. Молодой граф Штейнберг, швед и племянник шведского патриота, воспитанный в Германии и влюбившийся там в молодую графиню Спарре, теперь наперсницу королевы Христины, возвращается на родину к старому дяде; каким-то счастливым случаем он спасает от потопления королеву, которая, узнав своего избавителя, жалует его в камер-юнкеры своего двора и хочет пожаловать еще и в свои любовники. Первое звание молодой человек принял, другого не принимает ни под каким видом: он, дескать, мечтает о той, которой имя во дворце и произнесть не смеет. Христина при каждом удобном случае открыто вешается ему на шею, клянется погубить "милую воровку его покоя" и - о боже! - узнает в сопернице свою любимицу. Но, дав слово погубить, она хочет сдержать его и готова отослать чету голубков в рудники. Между тем у королевы был любовник, граф де ла Гарди, был и другой, возвышенный первым и погубивший его клеветою, маркиз Сантино, хитрец, клеветник и поэт, чем особенно и пленил "покровительницу наук и искусств". Первый любовник свергнут с своего величия, второй также, потому что оказался обманщиком; молодой граф не хочет быть даже мужем королевы, которая готова бы, пожалуй, и на это,- благо он, видите, происходит от старинной королевской крови. Что делать? Христина вызывает цвейбргоккенского принца, за которого хотела было выйти замуж, да расчувствовалась о величии своей роли в Европе и Швеции и объявила его просто наследником. Чувствовать - так уж чувствовать! Любовники прощены и обняты королевою. Сантиментально величественные фразы в бюргерском вкусе - и драма кончается, не уступая в заключении любой добродетельной драме слезогонителя немецкого, Коцебу. Ни Христина драмы, ни Христина сцены, разумеется, не носят и тени сходства с историческою Христиною.

   "Царь Василий Иоаннович Шуйский" есть явное подражание "Скопину-Шуйскому" г. Кукольника. Подлинно, вещи познаются и оценяются по сравнению: "Скопин-Шуйский" сам по себе есть не больше как довольно сносное произведение человека не без дарования; но в сравнении с "Царем Василием Иоанновичем Шуйским" это просто - шекспировское произведение... Зато, с своей стороны, "Царь Василий Иоаннович Шуйский" есть довольно несносное произведение человека работящего; но в сравнении, например, с "Александром Македонским" г. Маркова,- это великое, колоссальное произведение... Везде бесконечная лествица творений - и в русской литературе!.. Пять действий и еще пролог - страшно! Словно тяжелый сон после сытного ужина, представляются нам эти пять действий и один пролог да еще два водевиля после них... И врагу лютому нельзя пожелать такого сна... Снилось нам, будто какой-то молодой человек, в военном костюме древней Руси, говорил что-то свысока, размахивал руками, а потом подписал сдачу Кексгольма. "Это пролог кончился",- сказали нам, когда мы проснулись от рукоплесканий восторженной публики. И вот снова тяжелый сон смежил своими "свинцовыми перстами" усталые наши вежды, и снилось нам, что царем Василием Иоанновичем Шуйским овладел брат его, Димитрий, которым владеет жена его, Екатерина, урожденная Малюта Скуратова; что Василий Иоаннович из исторического Шуйского, хитрого, пронырливого интригана, превратился в слабого, доброго старичка, который все охает да стонет, говоря, что людям верить нельзя. Димитрий действует из-за жены, которая чуть не бьет его на сцене, при публике Александринского театра; однако он ловко, вопреки природной тупости, единственно из угождения г. сочинителю, успешно поселяет недоверчивость к Скопину в душе бесхарактерного Василия. Скопин в опале. Василий с горя идет беседовать с тенями предков на гробах; Скопин, по тому же побуждению, очутился там прежде (то-то молодые-то ноги!) и застал там бояр, которых Прокопий Ляпунов уговаривает, свергнув Василия, объявить царем Скопина-Шуйского... Скопин, слышалось нам сквозь сон, понес такую заоблачную рацею, что Ляпунов, не зная, что и делать, заткнул себе уши; вдруг входит царь, обнимает Скопина за верность, стращает бояр, но из презрения к ним не хочет их ни казнить, ни вешать; а Ляпунова называет только горячею головою, которая из любви к родине готова напроказить и бог знает что... Какой добрый этот Василий Иоаннович Шуйский! Как жаль, что он таков не в истории, а только во сне... или в драме г. Ободовского!.. Потом, или прежде этого, не помним хорошенько,- снилось нам, что за кулисами шум и крики, что Екатерина на сцене с 14-летним сыном своим, Георгием, который очень любит Скопина и которого Скопин тоже любит. Входит какой-то немец; Екатерина дает ему денег и велит метить в "черное сердце"; немец выбежал; за кулисами выстрел; затем вбегает на сцену мужиков пять-шесть с длинными ножами и ружьями - хотят убить отродье Малюты Скуратова, Екатерину с сыном, но не подходят к ней близко: они знают, что сейчас должен войти царь и спасти их жертвы; вот они издалека и машут ножами и руками, а Екатерина кричит (прикинулась, что и вправду боится); входит Василий, мужики попадали наземь; Екатерина с сыном к ногам царя; занавес опускается, публика хлопает...

   Потом снилось нам, что у Димитрия Шуйского пир, на котором он напился до того, что еле на ногах держался. Входит Скопин; Екатерина подносит ему кубок вина с ядом; "в вине яд",- говорит Скопин в виде моральной сентенции, а Екатерина испугалась, что он угадал ее злое намерение: эффект! Скопин отпивает половину, а Екатерина уходит, как ни в чем не бывало, не заглянувши в кубок. Входит Георгий; Скопин просит его выпить за свое здоровье; Георгий пьет. Гости разошлись; эффектная сцена смерти Георгия, кривляния и завывания Екатерины; занавес опускается - мы опять проснулись от рукоплесканий...

   Когда мы снова погрузились в наш магнетический сон, то думали увидеть на сцене труп Скопина, выставленный для вящего эффекта, как вдруг ничего не бывало - покойник идет себе здоровехонек на площадь, а на площади Василий и народ, то есть человек с десяток мужиков и баб. Царь назначает Скопина воеводою над войском против Сигизмунда и называет Скопина "отцом отечества": видно, это римское обыкновение было также и в русских правах... Еще прежде этого снилось нам, что один боярин, укоряя другого в злоязычии, сказал два известные стиха сатирика Милонова:

  

  

  

  

  Для острого словца

   Готов он уязвить и матерь и отца⁵.

  

   Не шутите Милоновым: хоть он родился в 1792, а умер в 1821 году, но его стихи знали наизусть еще при царе Василии Иоанновиче Шуйском... Вот, когда царь и Скопин все переговорили, последний, видя, что больше уже нечего делать, начал кончаться... Для большего эффекта вбежала Екатерина и в реторическом бреду мелодраматического отчаяния разболтала тайну своего преступления. Василий бросает скипетр и сам упадает на пол... Когда мы проснулись от рукоплесканий и вызовов публики, восторженной сим изящным произведением, занавес был уже опущен...

  

   Святослав. Драматическое представление в четырех картинах, в стихах

  

   Эта драма составляет переход от драм г. Ободовского к "Александру Македонскому", г. Маркова: она значительно похуже первых и значительно получше последней. Имени автора не выставлено, но видно, что это или очень молодой, или весьма старый человек, ибо только в этих двух крайностях человеческого возраста можно выбрать героем драмы такое полуисторическое, а потому и не драматическое лицо⁶. Подобные драмы в наше время то же самое, что некогда были эпические поэмы и классические трагедии; о содержании не хлопотали, гнались только за "сюжетом" и смело навязывали каждому лицу одни и те же чувства, страсти, слова и речи, хотя бы это лицо было - хазарский, печенежский, калмыцкий князь или византийский император, или рыцарь средних веков. Да оно ведь и легче: не требует ни знания людей и жизни, ни исторического изучения, ни таланта творчества. Все посредственности нашего времени строго следуют этому преданию псевдоклассической старины: это романтики только в мужицких поговорках. Истинная драма нашего времени угадана только французами: это драма современного общества, образчиками которой могут служить пьесы вроде: "La famille de Riquebourg", "Une faute", "La lectrice", "Une chaine" {"Семья Рикебур", "Ошибка", "Чтица", "Цепь" (франц.).} и т. п. Драма историческая требует огромного творческого таланта и должна быть достоянием только гениальных поэтов. К тому же она совсем не для сцены, ибо для такой драмы нет театров, не только у нас, даже в Европе: чтоб разыгрывать подобные драмы, необходима труппа по крайней мере из 500 человек, из которых каждый имел бы талант, развитый эстетически, знакомый с историею. В числе этой огромной труппы должны быть и такие артисты, из которых каждый годится только для одной роли, и хотя бы ему случалось только раз в год сыграть, но он должен получать хороший оклад. Тогда можно б было ставить на сцену даже и шекспировские драмы, которые только тогда и доставляли бы публике глубочайшее и возвышеннейшее нравственное (не говорим: только эстетическое) наслаждение; а до тех пор драмы Шекспира будут только усыплять нас в театре и оскорблять наше чувство уродливым и бессмысленным выполнением. В самом деле, что за радость видеть одну или две роли не только порядочно и со смыслом, но даже и превосходно выполненные, а на всех остальных действующих лиц смотреть как на марионеток, приводимых в движение нитками и пальцами?.. Французская драма современного общества, о которой мы говорили выше, не требует, по своей немногосложности, ни больших трупп, ни особенного множества превосходных талантов; напротив, есть два-три замечательные таланта - и довольно; остальные артисты могут быть только людьми способными, умными, привыкшими к сцене. Каждому легче прикинуться на сцене барином, купцом, чиновником, артистом, крестьянином, образцы которых он беспрестанно видит вокруг себя в действительности, нежели греком, римлянином, вандалом, германцем исторических времен, идеалы которых он должен сам создавать своим воображением. Отчего же наши доморощенные драматурги всё лезут в шекспировскую драму, а не хотят заняться драмою современного общества? Мы думаем, оттого, что не нужно для первой, как они ее понимают, того, что нужно для второй,- ума, знания общества, людей, человеческого сердца, вдохновения и таланта... Ведь такие люди, как какой-нибудь Скриб, не десятками родятся, а, что всего грустнее, родятся только во Франции - стране общественности и социальности, следовательно, в стране, уже по духу своему драматической.

   "Святослав" может служить образчиком мниморомантических и псевдоклассических трагедий на ходулях. Герой - ритор и говорит, вопреки своему историческому характеру, многословно и напыщенно; ничего не делает и только говорит. Завязка - верх нелепости; Святослава любит печенежская княжна, которая, переодевшись в мужское платье, служит Святославу оруженосцем. Потом в Святослава влюбляется болгарская царевна,- и галиматья кончается тем, что печенежская княжна зарезывает и болгарскую царевну, и Святослава, и нелепую драму, о которой ничего нельзя сказать, но по поводу которой можно вспомнить эти два стиха старика Кантемира:

  

   Уме недозрелый, плод недолгой науки!

   Покойся, не понуждай к перу мои руки!⁷

  

   Помешанный, драма в одном действии, в вольных стихах, соч. Тимона Бурмицкого⁸

  

   Не в добрый для посетителей театра час завелись в его репертуаре драмы с художниками, которые все больше или меньше помешаны от гения и от любви к знатным дамам, все больше или меньше нагоняют зевоту своим гением и любовью, все говорят больше или меньше громкие и избитые фразы без содержания, а иногда, по воле авторов, и без грамматики. Вот они больше и больше плодятся, эти художники, и продолжают надоедать собою зрителям. Новое драматическое дарование г. Тимона Бурмицкого дебютирует таким же избитым, монотонным и пошлым лицом. Впрочем, произведение нового драматиста отнюдь не оригинальное, а заимствованное из либретто одной французской оперы, хотя наш сочинитель почему-то взял весь грех такого изобретения на себя. Дело, помнится, вот в чем: Альберт Мюллер, гениальный музыкант-композитор, в припадке своего гения, ни с того ни с сего вдруг влюбился в замужнюю графиню Кольдиц и поспешил упасть перед ней на колени среди собрания, которое слушало его симфонию. По примеру Тасса, влюбившегося некогда в сестру своего государя, Альберт Мюллер должен быть посажен за такую дерзость в тюрьму, где, по тому же примеру, должен сойти с ума, чтоб положением своим возбудить интерес в зрителях. Все это, как видите, очень натурально и в нравах нашего времени. Выпущенный из тюрьмы помешанным, он, с одной стороны, поступает на место учителя музыки при Лейпцигском университете, а с другой - под опеку и надзор кузины своей Луизы, которая держит его подле себя в гостинице, где живет, и которую он, помешанный, принимает за графиню, что и подает повод к высокопарным, мертвым фразам. Но помощью хозяина гостиницы, которому отдана на сохранение знаменитая симфония, посадившая в тюрьму композитора, эта симфония украдена студентами, сбирающимися сделать сюрприз учителю, разыграв ее под окнами. Между тем графиня, разумеется, по уши влюбившаяся в артиста, теряет мужа и отыскивает композитора, которого находит у сестры его, своей приятельницы. Альберт не узнаёт ее, сердце вдовы-графини растерзано: новый эффект и новые фразы! Сбираясь жениться на графине, за которую всё принимает свою кузину, он хватился симфонии - симфонии нет! Опять повод к прекрасному эффекту. Он в отчаянии, сумасшедший больше прежнего, хватает он за горло содержателя гостиницы, который, по обычаю всех содержателей гостиниц, трус, хвастун и фарсер. Чудо! загляденье! Известная часть публики хлопает неутомимо в ладоши... Но под окнами раздается симфония, Альберт вдруг припоминает все прошлое, избавляется от своего сумасшествия и избавляет зрителей от дальнейшей скуки: подписывается брачный контракт с графинею, а Луиза выходит за особенного жениха - самое скромное и по страдательности своей наименее надоедающее лицо драмы. Брак, поздравление студентов, остальной залп пустозвонных фраз - и конец!

   Вольные стихи г. Тимона Бурмицкого, несмотря на свою вольность, довольно гладки, и, при лучшем выборе перевода, автор мог бы оказать некоторую услугу сцене, и без того наводняемой плохими переводами и плохими оригинальными творениями разных господ сочинителей.

  

   Настенька. Провинциальные сцены с куплетами, в трех картинах, соч. г. Коровкина

  

   Есть дарования (нельзя же и их не назвать дарованиями), которые не только не могут сделать что-нибудь свое, оригинальное, но даже и старым-то, готовым, могут воспользоваться не иначе как когда оно опрощено и избито до пошлости. Эти-то дарования собственно составляют литературную толпу, завидную золотую посредственность. Например, после Пушкина и других мастеров стало нипочем писать бойкие русские стихи - и сколько появилось поэтов, увы, нечитаемых! После нескольких удачных изображений провинциальной нашей жизни и нравов появилась тьма-тьмущая книжек и книжонок, водевилей и водевильчиков на ту же тему. Самое искусство поставлять водевили для русской сцены опростилось до чрезвычайности. Не говоря уже о водевилях гг. Каратыгина в Петербурге и Ленского в Москве, их пишут и г. Григорьев в Петербурге и г. Соколов в Москве. Но есть еще имена в литературе, особенно в литературе сценической, как наиболее лестной и легкой для таких господ,- это имена дарованьиц-любителей, к каким, без сомнения, принадлежит и г. Коровкин. Сочинители этого разряда пробиваются и щеголяют уже теми крохами, которые остаются от первых потребителей. Если б вы захотели живее представить себе сказанное нами - посмотрите новое произведение г. Коровкина, "Настеньку". В таких сценических произведениях судьба артистов наших (даровитых, разумеется) трижды и четырежды горестна, как сказал бы Гомер. Не будем надоедать вам изложением содержания этого водевиля, в котором главное, по плану автора, лицо идеально мило, потому что сочинитель старается сделать его "таковым", и идеально пошло, как оказалось на деле, вопреки стараниям господина сочинителя.

  

  

   Искусство наших театральных артистов пользоваться своими бенефисами доходит до nec plus ultra {крайнего продела (латин.).} совершенства. Но всех бенефициантов, и прошедших и будущих, перещеголял некто г. Куликов. Для изъявления нашего удивления к его гению решаемся нарушить принятый нами порядок театральной летописи - перебирать пьесы по родам и тяжести, а не по бенефисам, и начнем нашу статью пьесами бенефиса г. Куликова:

  

   Великий актер, или Любовь дебютантки. Драма в трех действиях и пяти отделениях, соч. П. П. Каменского. Действие первое. Отделение 1. Театральный ламповщик и цветочница. Действие второе. Отделение 2. Гамма страстей. Действие третье. Отделение 3. Театральный буфет. Отделение 4. Уборная актрисы. Отделение 5. Представление Лира на Дрюриленском театре

   Жены наши пропали, или Майор bon vivant {кутила (франц.).}, соч. П. Григорьева 1-го

   Комедия о войне Федосъи Сидоровны с китайцами. Сибирская сказка в двух действиях, с пением и танцами, соч. Н. А. Полевого. Действие первое: Русская удаль. Танцевать будут: г. Пито и г-жа Левкеева по-казацки. Действие второе: Китайская храбрость. Танцевать будут: г. Шамбурский, Свищев, Тимофеев, Волков и Николаев по-китайски. В 1 и 2-м действии хор песенников будет петь национальные песни

   Комические сцены из новой поэмы "Мертвые души". Сочинения Гоголя (автора "Ревизора"), составленные Г ***

  

   Согласитесь, такая афишка стоит, чтоб ее сохранить для потомства...

   В дочери отставной цветочницы на Дрюриленском театре, Фанни, знаменитый Гаррик признает (по ее голосу) талант трагической актрисы, будущую Офелию, Дездемону и Корделию. Он приходит с нею на бедную квартиру ее матери в ту самую минуту, как эту мать с сыном Томом (ламповщиком при театре) жестокая хозяйка выгоняет вон за долг. Гаррик платит хозяйке деньги и нанимает новую квартиру будущей дебютантке, которая на уроках и репетициях восхищает его своими успехами. Эвва, жена Гаррика, ревнует Фанни к мужу. Тут зачем-то вмешалось совершенно постороннее лицо критика Джонсона, которому Эвва поверяет спою бешеную ревность, осыпая Фанни позорною бранью. Фанни случайно подслушала этот разговор перед тою минутою, как благодетель приводит двух актеров, а вместе с ними приглашает и жену свою и Джонсона быть свидетелями необыкновенных успехов его ученицы в декламации. Эвва уходит, Джонсон за нею; Фанни бледна и смущена; по просьбе Гаррика Фанни начинает импровизировать на собственную тему и в этой импровизации высказывает свое ужасное положение. А Эвва между тем подслушивает за дверьми то, что могла бы слышать и в комнате. Гаррик пускается в рассуждения о сценическом искусстве, и, надо согласиться, все, что он говорит, умно, справедливо и даже кстати. Впрочем, последнее качество этим рассуждениям, может быть, придала искусная игра актера. Эвве становится стыдно своих подозрений, и Джонсон, ее тень и прихвостень, дает ей благоразумные советы. Этим кончается второй акт. До сих пор, несмотря на подслушивания и ненужное лицо Джонсона, все шло хорошо; по крайней мере актерам было что делать. Но с третьего акта началась путаница пустых и, сверх того, нисколько не сценических эффектов. В "Буфете", за деревянным столом, сидят человек пять-шесть музыкантов, пьют пиво и говорят о дебютантке и Гаррике, и говорят именно то, что зритель и без них хорошо знает. Словом, тут нет ни буфета, ни сцены. "Уборная актрисы" - пустая комната, нисколько не похожая ни на какую уборную. Вбегает Фанни в костюме Корделии и говор