Белинский Виссарион Григорьевич - Театральная критика

т Филиппа, только не на корабле, а в монастыре, и то согласно с его же волею, и умирает монахинею, а участь дона Себастиана остается неразгаданною, то есть неизвестно, умер ли он, истомившись в плену у Филиппа II, или был им казнен; тогда как в драме Р. М. Зотова оба они спасаются, а Филипп остается с носом, из тирана делается резонером и от нечего делать точит китайскую мораль, достойную какого-нибудь мандаринского журнала. Вообще, эти "некоторые черты из жизни Филиппа II" носят на себе все родовые признаки неподражаемого таланта своего сочинителя...

  

   Тигровая кожа. Водевиль в одном действии, соч. ***

  

   Пошло на повести в журналах! Скоро их все переделают в драмы и водевили. А все, как говорили мы, от неумения наших "сочинителей" выдумывать "сюжеты". Неизвестный "господин сочинитель" недаром скрывается под тремя звездочками: ему было бы стыдно показаться в свет под своим собственным именем, ибо водевиль "Тигровая кожа" отнюдь не есть его сочинение, но есть искажение повести Шарля Бернара "Львиная кожа", напечатанной в IV книжке "Отечественных записок" нынешнего года. Это обстоятельство увольняет нас от обязанности рассказывать содержание водевиля. Заметим одно: что в повести правдоподобно, естественно, интересно, прилично,- в водевиле невероятно, неестественно, скучно, вульгарно. В повести "лев" Рауль Тонерион - человек порядочного тона, и хотя лжет, но все же заботясь о правдоподобии; в драме, Лев Дмитриевич Змейский, играющий его роль,- какой-то сорванец, которого дальше лакейской не пустят ни в один порядочный дом и который лжет, как простофиля. В водевиле повесть переделана на русские нравы, которые столько же похожи на русские, сколько японские походят на французские. Короче, мы думали было, что невозможно и вообразить ничего нелепее "Тигровой кожи", как вдруг сама действительность уверила нас в противном, когда мы увидели -

  

   Первое действие комедии "Новый Недоросль". В двух картинах, сочинение С. Н. Навроцкого

  

   Г-н Навроцкий как-то догадался, что Митрофанушки, Простаковы и Скотинины Фонвизина будто бы не умерли и не перевелись на святой Руси, но только здравствуют под другими формами,- и его комедия, как "сочинительская" попытка, лучше всего доказывает действительность этого предположения. Обрадовавшись своему открытию, г. Навроцкий вздумал написать "моральную комедию", разумеется, в китайских нравах и в китайском духе, потому что все моральные комедии пишутся в китайских нравах и в китайском духе. "Как же пишутся моральные комедии?" - спросите вы. По следующему рецепту: представь опекуна или опекуншу, которые были бы негодяи, а у них под опекою сироту, на которой опекун хочет сам жениться ради ее имения или которую опекунша хочет выдать за своего сына, дурака и негодяя. Девица-сирота должна быть идеалом китайских достоинств в женщине, то есть она должна говорить сентенциями и действовать по правилам добродетели и нравственности, заученным его и азбуке наизусть и потому нисколько ею не чувствуемым. Разумеется, у ней есть любовник, который в старину обыкновенно назывался Милоном, а ныне может называться хоть Правдиным. Он окончил курс в университете, имеет ученую степень и служит столоначальником в земском суде: условие sine qua non {необходимое (латин.).}. Не мешает тут же ввести какого-нибудь глупца и негодяя, помещика старинного закала, то есть грубияна и скрягу, который тоже приветливо посматривает на приданое очаровательной резонерки. Но всего лучше сначала представить милую резонерку бедною девушкою без всяких надежд, которая страдает от невежества и грубости, безнравственности и угнетений семейства, в котором живет по необходимости, и которую можно назвать именем знаменитого романа А. А. Орлова: "угнетенною невинностью, или..."⁵ и проч. Вдруг она получает богатое наследство от какого-нибудь дяди-резонера, без вести пропадавшего до того времени. Мать Митрофанушки ссорится с Скотининым и подличает перед сироткою; но та, наговорив короба с три китайско-азбучных сентенций, отдает свою руку и сердце г. Правдину,- и они оба начинают взапуски резонерствовать, так что, когда занавес опускается, публика уже погружена в глубокий магнетический сон.

   По такому рецепту написана так называемая комедия г. Навроцкого,- и если читатели прочли наш рецепт, им известно содержание оной так называемой комедии. Чтоб дать лучшее о ней понятие, укажем на главнейшую характеристическую черту ее. К Софье, героине-резонерке комедии, заезжает ее приятельница, вместо всякого имени означенная остроумным "сочинителем" дробью 1/2. Оная девица 1/2, изволите видеть, является в амазонском костюме, сейчас с лошади, на которой каталась. Что же дурного, скажете вы, что девушка ездит в женском седле? Это принято в лучшем кругу общества во всех европейских землях... Да то, изволите видеть, в образованных, живых обществах; но в моральном Китае это обыкновение считается безнравственным; почему г. Навроцкий, как моральный "сочинитель", и решился "хорошенько окритиковать это обыкновение в своей литературе". Для этого он заставляет девицу курить уже не пахитоски, а крепкие сигары. Жаль, что он не заставил ее пить водку и по-кучерски браниться: оно было бы неправдоподобно и пошло, зато очень нравственно. Мы крепко запомнили из этой сцены два монолога:

   Девица 1/2. Bon jour, m-me!.. Bon jour, m-r!.. (Целуя Софью.) Ah, Sophie, bon jour! {Здравствуйте, сударыня!... Здравствуйте, сударь!.. (Целуя Софью.) А, Софи, здравствуй! (франц.).} Но хочешь ли кататься вместе со мною? я велела и для тебя привести верховую лошадь.

   Софья. Благодарю. Девушке моего состояния совсем некстати наряжаться в полумужскую одежду и рыцарствовать на коне: это все равно, что мужчине надеть чепчик и сесть за самопрялку...

  

   Видите, какая нравственность! Хоть сейчас в жены любому китайскому мандарину первой степени с тремя бубенчиками на голове, который выучил философию Конфуция и книгу о десяти тысячах церемоний и, сделавшись губернатором в Кантоне, покровительствует за взятки контрабанде опиумом (известное дело: китайцы самый моральный народ и первейшие взяточники в мире, ибо взяточничество и нравственность у них одно и то же, потому что, говорят они, не бравши взяток, нельзя быть хорошим супругом и отцом семейства). Впрочем, г. Правдин, в которого влюблена Софья и который "обожает" оную нравственную девицу, стоил бы любви китайского мандарина, если б не был отменно глуп: представьте себе, он верит всему, что говорит, то есть всем своим сентенциям. Экой простак! Видно, что он еще не знает, что такое философия Конфуция и книга о десяти тысячах церемоний!..

   Много на русской сцене появляется нелепостей, но "Новый Недоросль" г. Навроцкого превосходит все эти нелепости целою головою. Это просто - геркулесовские столбы бездарности, далее которых она не дерзает...

  

   Тайна матери. Комедия-водевиль в одном действии, перевод с французского

  

   У г-жи д'Эльби есть дочь шестнадцати лет, и есть брат лет пятидесяти - предобрый человек, но он любит церемонии и считает себя большим дипломатом. Он просватал свою племянницу за полковника Дальвиля, пожилого человека. Дочка соглашается на этот брак, который занимает ее, как новость, как обнова или игрушка. Она забывает для него даже того молодого человека, которого "обожала" и который тщетно напоминает ей о себе через Жоржа, старого садовника. При свидании с женихом своей дочери г-жа д'Эльби обнаруживает смущение, которое разделяет и полковник Дальвиль. Она подарила дочери свои брильянты и золотые вещи. Открыв один медальон, дочь находит там портрет полковника, рисованный самою матерью, догадывается о ее отношениях к полковнику и решается открыть все дяде, чтобы соединить мать свою с предметом ее любви. Оказывается, что полковник любил мать, когда еще она была шестнадцатилетнею девушкою, просил через опекуна ее руки; но опекун, желая на ней жениться сам, чтоб завладеть ее имением, отвечал ему, что она не соглашается выйти за него замуж. Водевиль оканчивается тем, что полковник женится на матери своей бывшей невесты, а невеста обращается к своему прежнему любезному. При хорошей игре артистов этот водевиль довольно забавен.

  

   Деревенский доктор. Комедия-водевиль в двух действиях, перевод с французского⁶

  

   Мелодрама в новейшем вкусе, то есть с трогательными куплетами в приличных местах. Из всех родов ложной поэзии самый несносный род эти мелодрамы!

   Была-жила старая маркиза Вильзевье, у которой был внук Фердинанд. Не знаем, почему живущий вместе с нею барон д'Эстре, с женою своею, баронессою д'Эстре, называют ее маменькою, то есть не знаем, барон ли ее сын или баронесса ее дочь, равно как не умеем объяснить и того, почему Фердинанд называет барона своим дядею, а баронессу теткою. Неподалеку от их замка живет деревенский доктор, г. Мориц, благодетельнейший человек и большой оригинал. У него живет домоправительница, молодая девушка Лидия. Дела в таком положении: Фердинанд любит Лидию и в отсутствие доктора учит ее читать и писать; Лидия тоже любит Фердинанда, но сама того не зная по детской своей невинности. Лидию любит еще Гросбет, скороход маркизы и ужасный дуралей. Он просит у г. Морица ее руки, и тот советует Лидии за него идти, "потому что,- говорит он,- ведь тебе надо же когда-нибудь выходить замуж". Лидия соглашается потому только, что для нее все равно, выходить или не выходить замуж. Узнав об этом обстоятельстве, маркиз Фердинанд уговаривает ее прийти в назначенное время. Вдруг раздается голос г. Морица, и Фердинанд, не желая с ним встретиться в его доме, уходит в павильон. Покойная мать Лидии, на смертном одре своем, дала ей письмо для вручения г. Морицу, а с этим письмом воспоследовала такая история: когда бедная сиротка Лидия, во всем мире только и надеявшись на одного человека, г. Морица, подала ему письмо матери, то он, увидев почерк адреса, застонал и упал в обморок. Лидия спрятала это письмо, и как г. Мориц забыл о нем совершенно после обморока, то она и не напоминала ему о нем, боясь такой же истории. Каково же ей было вдруг услышать от г. Морица приказание отыскать свои бумаги, которые необходимы для заключения ее брака с Гросбетом и между которыми лежало роковое письмо. Несмотря на все ее отговорки, бумаги найдены, роковое письмо открыто, доктор ревет и стонет, кричит Лидии, чтоб она вышла из его дома. Дело в том, что некогда, во дни своей молодости, г. Мориц любил мать Лидии, и, когда хотел на ней жениться, она бросила его и убежала с одним негодяем, который, разумеется, скоро бросил ее, и она умерла в нищете и мучениях преступной совести, а чтоб спасти от голодной смерти дочь свою, увидела себя принужденною обратиться к оскорбленному ею г. Морицу. Лидия падает пред ним на колени, рыдает; он смягчается, ласкает ее, целует. "Так вот какую участь готовил и я ей!" - восклицает маркиз Фердинанд, вбегая из павильона в комнату, где были Мориц и Лидия. Вдруг приходит Гросбет и объявляет, что приятели г. маркиза Фердинанда хотят увезти Лидию и ждут ее с каретою. Мориц хочет идти усовестить их. "Не ходите,- восклицает Фердинанд,- я переговорю с ними, и они послушаются меня". "Когда же мы увидимся?" - спрашивает Лидия. "Никогда!" - отвечает Фердинанд, убегая. Первый акт кончился на самом эффектном месте.

   Во втором акте Фердинанд болен при смерти: бабушка его в отчаянии, под которое стараются подладить барон и баронесса. Доктор Мориц в замке. Догадываясь, что причина болезни маркиза нравственная, он хочет ее выведать. Хотя Фердинанд и при смерти болен, однако ж это неприятное обстоятельство не мешает ему выйти на сцену в халате, с черными усами и бледным лицом. Он поет доктору, что тайна его болезни с ним и умрет. Вдруг вбегает Лидия. Фердинанд трепещет, диким голосом восклицает: "она!", и Лидия скрывается прежде, чем доктор заметил ее, и почти в то же мгновение входит баронесса, из чего г. Мориц и заключает, что Фердинанд влюбился в свою тетку. Он открывает это барону, а барон, по своей чрезмерной глупости, тотчас же объявляет о том жене, которая радехонька этой любви. Доктор просит ее подсесть к больному и поговорить с ним, но замечает, что тот говорит с нею спокойно, без малейшего волнения. Вдруг баронесса заговаривает с больным, кажется, о чепце своем и, хваля его, говорит, что он сделан Лидиею. Фердинанд начинает плакать и хвалить Лидию, вскакивает с места, как здоровый, машет руками. Доктор понял, кого он любит, и тотчас же поспешил ему сказать, что Лидия уже обвенчана с Гросбетом. Больной упадает в обморок, маркиза-бабушка вопит на весь дом, барон и баронесса суетятся и кричат. Наконец они уводят больного. Доктор объявляет маркизе, что причина болезни ее внука - любовь к девушке незнатного происхождения; маркиза заливается слезами и падает в обморок от одной мысли об этом. Входит Лидия, и доктор отсылает ее поскорее домой, будто бы для того, чтоб она отыскала в его бумагах и принесла ему две консультации. Он уходит во внутренние покои, а больной выходит на сцену. Не успел он поораторствовать и десяти минут, как входит Лидия,- начинаются крики, вопли, стоны, слезы. Фердинанд говорит ей, чтоб она ушла; затем объяснение, и он узнает, что она не только не вышла за Гросбета, но и совсем не хочет выходить за него, заметив, что это Фердинанду почему-то неприятно. Развязка ясна для каждого: после разных вздохов, охов, ахов, слез старой маркизы, плакучего пенья великодушного доктора,- Лидия делается женою Фердинанда. Но не всякий может догадаться, что Лидия - дочь барона д'Эстре, под ложным именем обольстившего мать ее, о чем доктор узнал из восклицания старой маркизы. Разумеется, из этого вышла трогательная сцена: великодушный доктор умоляет глупого барона признать Лидию своею дочерью, а глупый барон чуть не умирает от одной мысли об этом, хотя по-своему и растрогивается. Великодушный доктор уладил все дело: вместо консультаций Лидия принесла ему его прежний диплом, чуть ли не графский, о котором он и забыл было, вместе с прежним своим именем, которое было известно свету и самому Наполеону во время египетской экспедиции; доктор, пользуясь этим случаем, объявляет Лидию своею дочерью.

   Эффектная штучка - нечего сказать! Действующие лица в ней, как и во всех дюжинных произведениях такого рода, говорят о себе и своих чувствах прямо, утвердительно и определительно, не оставляя зрителю ничего угадывать из молчания, из взора, украдкою брошенного, из недоговоренного слова, едва заметного движения... Тут все ярко, красно, густо, аляповато, топорно, да и чувства у самих идеальных-то фигур такие аляповатые и топорные...

  

   Два венца. Комедия в одном действии, переведенная с французского А. Ж.

  

   Тоже мелодрама, и притом просто, без всяких околичностей и оговорок, пошлая и нелепая. "Деревенский доктор" по крайней мере на сцене может иметь свое относительное достоинство, при хорошей игре артистов; но "Два венца", и в чтении и на сцене, и при хорошей и при дурной игре, все-таки останутся пустою выдумкою.

   Действие в Англии. У бедной вдовы Анны есть дочка Жаннета, которая любит Ричарда (без фамилии), а оный Ричард - сирота и подкидыш, у них же и живущий. Ричард - поэт и потому говорит надуто, фразисто, высокопарно, дико и непонятно. Он написал драму и отдал ее на театр, где она сейчас же и должна играться. В ней он представил самого себя и изложил историю своей жизни, в надежде пробудить этим в сердце своей матери материнское чувство и заставить ее открыться. Вдруг приходит лорд Станлей и предлагает ему 5, 10, 25 тысяч фунтов стерлингов, с тем, чтобы он взял назад свою драму, чрез которую обнаружится скандалезная тайна знатной женщины. Как узнали эти люди о содержании драмы, которая еще не была играна; как может через драму обнаружиться тайна женщины - об этом не спрашивайте. В ответ лорду Станлею Ричард читает, словно по тетрадке, высокопарную дичь, в которой можно разобрать только, что ему нужны не деньги, а ласки и любовь матери; пьеса имела огромный успех, Ричард является на сцену - в чем бы вы думали? - в лавровом венке... право! Он признается Жаннете в своей любви, предлагает ей руку и сердце и объявляет ей и ее матери, что не хочет знать своей родни, которая отвергла его, но проведет весь свой век с ними,- бедняжки в восторге, пищат и кричат. Входит лорд Станлей и объявляет Ричарду, что его мать признает его сыном и ждет в свои объятия; но Ричард понес опять высокопарную дичь, из которой явствует, что он уж не хочет и знать своей матери, которая не хотела думать о нем, безвестном сироте, а теперь зовет к себе великого поэта с лавровым венком на голове. Для оживления и связи этой скучной, вялой пьесы введены два совершенно лишние лица: Даниель Гоппер и Виллис.

  

   Задушевные друзья. Комедия-водевиль в одном действии, перевед. с французского П. С. Федоровым

  

   Пустой фарс, который, впрочем, при хорошей игре актеров, довольно забавен на сцене. Двое чудаков-приятелей ревнуют своих жен к своему третьему приятелю - молодому и холостому. Тот, за женою которого действительно ухаживает молодчик, возбуждает ревность в своем приятеле, с тою целию, чтобы он отдалил его от их домов. После разных, довольно нелепых столкновений один из них уступает ему свое место, которое ему самому недешево обошлось, но которое требует, чтобы занявший его уехал в другой город. Вот и все. Что-то знакомое... Кажется, это - старая погудка на новый лад.

  

  

  

   Некоторые просвещенные люди заключают, что лучше крестьянам пить чай, нежели вино. Неоспоримая истина! Но перестают ли те крестьяне пить вино, которые пьют чай?

  

   Некоторые просвещенные люди через нас отвечают г. Алипанову, что если крестьяне, начиная пить чай, и не перестают пить вино, то перестают быть пьяницами и вообще пьют вина несравненно меньше. Этот достоверный факт замечен некоторыми опытными людьми, наблюдавшими крестьян не из Москвы и Петербурга, а в деревнях и селах, в глуши провинции. Впрочем, все это не имеет ни малейшего отношения к сельскому водевилю г. Алипанова, в котором нет ни правдоподобия, ни вероятности, ни характеров, ни образов, ни лиц и, наконец,- никакой цели, никакого намерения. Проживший несколько лет в Петербурге крестьянин пристрастился к чаю и, живя в деревне своего барина, только и делает, что пьет ханский чай. Разумеется, он задолжал оброком года два и хочет отбить любовницу у работящего крестьянина, который не пьет чаю; но не всякий догадается, что тот обманывает его богородскою травою да розовым листом, уверив его, что это самый лучший чай. Наконец является благодетельный помещик, г. Экономов, и, как обыкновенно водится в плохих романах, новостях и водевилях, учиняет развязку с благополучным окончанием. А вот и образчик куплетов:

  

   Не кокушечка в сыром бору вскуковала,

   Красна девица по любезному встосковала (сь?),

   Разлучают с ним сиротиночку горемычную,

   Полюбя его, полюбить других непривычную.

   Под венец с тобой не велит идти друг мой милый;

   И тебе ж косой не владеть моей, мне постылый,

   Не подруженьки расплетут ее, с тобой сидючи,

   А в святом углу бездыханную меня видючи.

  

   Неужели эту нескладную галиматью г. Алипанов считает сельским куплетом?..

  

  

  

   Театр! театр! каким магическим словом был ты для меня во время оно! Каким невыразимым очарованием потрясал ты тогда все струны души моей, и какие дивные аккорды срывал ты с них!.. В тебе я видел весь мир, всю вселенную, со всем их разнообразием и великолепием, со всею их заманчивою таинственностию! Что перед тобою был для меня и вечно голубой купол неба, с своим светозарным солнцем, бледноликою луною и мириадами томно блестящих звезд, и угрюмо безмолвные леса, и зеленые рощи, и веселые поля, и даже само море, с своею тяжко дышащею грудью, с своим немолчным говором валов и грустным ропотом волн, разбивающихся о неприступный берег?.. Твои тряпичные облака, масляное солнце, луна и звезды, твои холстинные деревья, твои деревянные моря и реки больше пророчили жадному чувству моему, больше говорили томящейся ожиданьем чудес душе моей!.. Так сильно было твое на меня влияние, что даже и теперь, когда ты так обманул, так жестоко разочаровал меня, даже и теперь этот, еще пустой, но уже ярко освещенный амфитеатр и медленно собирающаяся в него толпа, эти нескладные звуки настроиваемых инструментов,- даже и теперь все это заставляет трепетать мое сердце как бы от предчувствия какого-то великого таинства, как бы от ожидания какого-то великого чуда, сейчас готового совершиться перед моими глазами... А тогда!.. Вот с последним ударом смычка быстро взвилась таинственная занавесь, сквозь которую тщетно рвался нетерпеливый взор мой, чтоб скорее увидеть скрывающийся за нею волшебный мир, где люди так непохожи на обыкновенных людей, где они или так невыразимо добры, или такие ужасные злодеи, и где женщины так обаятельно, так неотразимо хороши, что, казалось, за один взгляд каждой из них отдал бы тысячу жизней!.. Сердце бьется редко и глухо, дыхание замерло на устах,- и на волшебной сцене все так чудесно, так полно очарования; молодое, неискушенное чувство так всем довольно, и, боже мой! с какою полнотою в душе выходишь, бывало, из театра, сколько впечатлений выносишь из него!.. Но дух движется, растет и мужает, фантазия опережает действительность; чувство горделиво оставляет за собою и опыт, и рассудок, и возможность; в душе возникают неясные идеалы, и духи лучшего мира незримо, но слышимо летают вокруг вас и манят за собою в лучшую сторону, в лучший мир... Так и мне на театре стал мечтаться другой театр, на сцене - другая сцена, а из-за лиц к которым уже пригляделись глаза мои, стали мерещиться другие лица, с таким чудным выражением, так непохожий на жильцов здешнего, дольного мира... Декорация какого-нибудь совершенно невинного в здравом смысле водевиля, представлявшего комнату помещика или чиновника, превращалась, в глазах моих, в длинную галерею, на конце которой рисовался в полусумраке образ какой-то страшно женщины, с прекрасным лицом, распущенными волосам и открытою грудью. Дико вращала она вокруг себя расширенные внутренним ужасом зрачки свои и, потирая обнаженною рукою другую руку, оледеняющим голосом шептала: "Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю я! Одно, два! Однако ж, кто мог думать, что в старике так много крови!.." То была леди Макбет... За нею, вдали, высился колоссальный образ мужчины: в руке его был окровавленный кинжал, глаза его дико блуждали, а бледные, посинелые уста невнятно лепетали: "Макбет зарезал сон, и впредь отныне уж не спать Макбету!.." В пищании какой нибудь водевильной примадонны, певшей куплет с плоскими остротами и не совсем благоприятными экивоками слышался мне умоляющий голос Дездемоны, ее глухи рыдания, ее предсмертные вопли... В пошлом объяснении какого-нибудь мелодраматического любовника с пленившею его чиновническое сердце "барышнею" представлялась мне ночная сцена в саду Ромео с Юлиею, слышались их гармонические слова любви, столь полные такого небесного значения, и я сам боялся весь улетучиться во вздохе блаженствующей любви... То вдруг и неожиданно являлся царственный старец и с ревом бури, с грохотом грома соединял страшные слова отцовского проклятия неблагодарным и жестокосердым дочерям... Чудесный мир! в нем было мне так хорошо, так привольно: сердце билось таким двойным бытием; внутреннему взору виделись вереницы таких светлых духов любви и блаженства, и мне недоставало только другой груди, другой души - нежной и любящей, которой передал бы я мои дивные видения, и я живее чувствовал тоску одиночества, сильнее томился жаждою любви и сочувствия... На сцене говорили, ходили, пели; публика зевала и хлопала, смеялась и шикала, а я не глядя, глядел вдаль, окруженный своими магнетическими ясновидениями, и выходил из театра, не помня, что в нем делалось, но довольный своими мечтами, своим тоскливым порыванием... Душа ждала совершения чуда, я дождалась... О, ежели жизнь моя продолжится еще на десять раз во столько, сколько я уже прожил,- и тогда, даже в минуту вечной разлуки с нею, не забуду я этого невысокого, бледного человека, с таким благородным и прекрасным лицом, осененным черными кудрями, которого голос то лился прозрачными волнами сладостной мелодии, вспоминая о своем великом отце, то превращался в львиное рыкание, когда обвинял себя в позорной слабости воли, то, подобяся буре, гремел громами небесными (глаза, дотоле столь кроткие и меланхолические, бросали из себя молнии), когда, по открытии ужасной тайны братоубийства, он потрясал огромный амфитеатр своим нечеловеческим хохотом, а зрители сливались в одну душу и - то с испуганным взором, затаив дыхание, смотрели на страшного художника, то единодушными воплями тысячей восторженных голосов, единодушным плеском тысячей рук в свою очередь заставляли дрожать своды здания!.. Увидел я и его - того черного мавра, того великого ребенка, который, полюбивши, не умел назначить границ своей любви, а, предавшись подозрению, шел, не останавливаясь, до тех пор, пока не пал его жертвою, истребив проклятою рукою лучший, благоуханнейший цветок, какой когда-либо цвел под небом... О, и теперь еще возмущают сон мой эти ужасные, тихо сказанные слова: "Что ты сделала, бесстыдная женщина! что ты сделала?.." Как и тогда, вижу перед собою этот гордый, низверженный грозою дуб, когда колеблющимися шагами, с блуждающим взором, то подходил он к своей уже безответной жертве, то бросался к двери, за которою стучался страшный свидетель невинности его жертвы...¹. Все, это видел я на сцене того великого города, в недрах которого бьется пульс русской жизни, где люди живут для жизни, и если, пробудившись от дремоты повседневного быта, предаются наслаждению, то предаются ему широко и вольно, со всею полнотою самозабвения,- на сцене того маститого, царственного города, где все великое находит свои отзыв в душах и где самая толпа полна таинственной думы, как лес или море... Я уже начинал было думать, что увидел в театре все, что может театр показать и чего можно от театра требовать; но всякому очарованию бывает конец - моему был тоже... Я начал замечать, что всегда вижу одно только лицо шекспировской драмы, но ни других лиц, ни самой драмы не вижу, и что когда сходит со сцены главное лицо, то все темнеет, умирает и томится, становится так пошло, теряет всякий смысл... Скоро я уверился, что хотя бы силы главного актера равнялись силам древнего Атланта, все же ему одному не поддержать на своих плечах громадного здания шекспировской драмы, да и в своих ролях не может он быть одинаково вдохновен и одинаково хорош... Мне стало и досадно и больно...

   Но вот пришло время, почтенный читатель, когда я уже не досадую, кроме разве тех случаев, когда, увидев, в длинной афише несколько новых пьес и над ними роковую надпись: в первый раз... иду себе, как присяжный рецензент, в храм искусства драматического, который для меня давно уже перестал быть храмом... Боже мой! как я переменился!.. Но эта метаморфоза - общий удел всех людей: и вы, мой благосклонный читатель, изменитесь, если еще не изменились... Итак... Но прежде, чем кончите мою элегию в прозе, я хочу попросить вас об одном: вы можете меня читать или не читать - как вам угодно, но, бога ради, не смотрите с ненавистию, как на человека злого и недоброжелательного, на того, кто в лета сурового опыта, обнажившего перед ним действительность, протирая глаза от едкого дыма лопающихся, подобно шутихам, фантазий, на все смотрит мрачно, всему придает какую-то важность и обо всем судит с желчною злостью: может быть, это происходит оттого, что некогда его сердце билось одним бесконечным, а в душе жили высокие идеалы, а теперь его сердце полно одного бесконечного страдания, а идеалы разлетелись при грозном светоче опыта, и он своим докучливым ворчаньем мстит действительности за то, что она так жестоко обманула его...

   Обратимся же к этой грустной действительности. Что это такое? А! - "Мнимый больной"! Бедняжка, как он слаб и дурен! Пропишем ему хороший рецепт...

  

   Мнимый больной. Комедия в трех действиях, соч. Мольера, переделанная с французского, первое и второе действие Н. А. Полевого, третье В. Островского²

  

   "Le Malade imaginaire" Мольера есть комедия-фарс, которая, в смысле сатиры, имеет неоспоримое достоинство хорошо обдуманного и ловко выполненного литературного произведения. Мольер не терпел медицины и не верил ей. Желая поразить ее сатирическою хлопушкою, он заставил Mr. Argan всклепать на себя разные небывалые болезни и принимать в день по сту разных лекарств, la vements et petits clysteres {промывания и небольшие клизмы (франц.).}. Он женат уже на второй жене н уверен в ее беспредельной к себе преданности, потому что она сама уверяет его в этом. От первого брака у него есть дочь, которая влюблена в одного "нравственного" молодого человека, Клеанта. Чтоб завладеть имением мужа, madame Beliue старается упрятать падчерицу в монастырь; но за нее сватается племянник аптекаря Пюргона, сын доктора Diafoirus, Thomas Diafoirus, и, желая, чтоб вся семья его состояла из аптекарей и лекарей, мнимый больной обещает ему руку своей дочери. Хитрая служанка, Toinette, составляет интригу против отца и матери, в пользу любовников. В то время, как Mr. Beralde, брат мнимого больного, доказывает ему, что он здоров, что болезни его - воображаемые, что медицина - вздор, а лекаря шарлатаны, и что, наконец, жена его - обманщица, Туанетта предлагает ему, для испытания жены и дочери, притвориться мертвым. Разумеется, жена обнаружила непритворную радость и бросилась к покойнику, чтоб взять у пего ключи, но тот встал и обратил ее в бегство, после чего она уже и не являлась на сцену, к немалому утешению зрителей. Разумеется, дочь, узнав о смерти дражайшего родителя, изливает свою непритворную горесть в фразах, которые со времен Мольера значительно поистерлись. Но отец, хотя и довольный испытанием, все-таки соглашается на ее брак с Клеантом не иначе, как на том условии, чтоб его будущий зять сперва сделался медиком. Чтоб образумить фанатика медицины, она переодевается медиком, предуведомив его, что этот медик, как две капли воды, похож на нее, мистифирует его, выигрывая его доверенность, и потом обнаруживает свою мистификацию, а пьеса оканчивается - будто ничем, но должно предполагать, что излечением мнимого больного.

   Мы уже раз как-то говорили, что наши сочинители не горазды на выдумки сюжетов,- и вот гг. Полевой и Островский решились, вкупе и влюбе, позаимствоваться у Мольера. Для этого они назвали его действующих лиц русскими именами, Туаиетту из служанки перекрестили в бедную родственницу, а глупого жениха из медиков сделали магистром университета,- и из всего этого вышел препорядочный вздор, ибо все, что у Мольера выходит из нравов страны и времени, у наших сочинителей ни на чем не основано и находится в диаметральной противоположности с именами действующих лиц. В Thomas Diafoirus Мольер вывел врача-педанта, очень возможного в то время, а его переделыватели магистра университета нашего времени заставили рекомендоваться будущему тестю и невесте порядковыми хриями - какое тонкое знание современного общества! какие "критиканы"! Чтоб не отстать от современности, они вывели на сцену аллопатов, гомеопатов, гидропатов и представили их шарлатанами, глупцами и подлецами... Ужасные, право, "критиканы"!..

  

   Бриллиант. Комедия в двух действиях, перевод с французского

  

   Что, бишь, это такое? Позвольте. Кажется, дело в том, что один молодой человек, Густав Бреслау, владелец огромного брильянта, добытого им в Индии, изменил своей возлюбленной, Вильгельмине, для Амалии Гельдингер, дочери богатого, но близкого к разорению банкира. За это нареченный отец Вильгельмины, знаменитый ювелир австрийского двора, добродетельный Миллер, объявляет брильянт - фальшивым, вследствие чего реченный любовник, обращенный в прежнее ничтожество, снова обращается к Вильгельмине, из чего следует целый ряд пошлых мелодраматических сцен.

  

   Друзья-журналисты, или Нельзя без шарлатанства. Комедия-водевиль в одном действии, переделанная из Скрибовой "Le Cliarlatanisrae" г-м Л. Л.

  

   Тут, кажется, дело в том, что ловкий журналист, думая помочь своему приятелю, ученому, искусному, но чересчур скромному и добросовестному молодому врачу, создает ему, через свою газету, ужасную славу, так что все зовут его к себе и требуют,- приглашениям нет конца. Разумеется, врачу слава нужна больше всего для того, чтоб жениться на своей возлюбленной - дочери богатого помещика, который помешан на авторской славе и слышать не хочет, что дочь его вышла не за знаменитого сочинителя. Любский (юный и скромный врач) издал когда-то книжонку, которая не разошлась, и Загвоскин (журналист) посылает своих людей скупить все экземпляры в книжных лавках; Тверской (помещик) ищет книги и узнает, к неизреченному восторгу своему, что она вся раскуплена в один день. Потом как-то с Любским сталкивается (по претензии на одну и ту же невесту) Шариков, сотрудник Загвоскина; но дело, однако ж, улаживается, и Любский женится на Софье. Может быть, все это и прекрасно - у Скриба, потому что все это выросло из почвы, а не на воздухе,- самобытно, а не из жалкого обезьянства. Важнее всего тут то обстоятельство, что пьеса Скриба совершенно в парижских нравах: известно, что в Париже журнал и газета - всемогущие сродства для известности всякого рода; но, скажите ради здравого смысла, какая газета может у нас в один год, не только в один день, дать известность неизвестному молодому врачу?.. Много-много ей чести, если иногда удастся ей дать дневную известность плохому водевилю своего сотрудника, водочистителыюму машинисту или сигарочной лавочке, если владелец этой лавочки неопровержимыми доказательствами уверит газетчиков в превосходстве своего товара...³.

  

   Дочь адвоката, или Любовь отца и долг гражданина. Драма в двух действиях, переведенная с французского⁴

  

   Сын барона женился за границей на бедной девушке, жившей по воле отца, после смерти матери своей, под присмотром гувернанты. Барон хочет разорвать этот брак, чтоб женить сына на достойной его знатности и богатства невесте, и обращается к знаменитейшему в Париже адвокату. Адвокат этот с часа на час ждет к себе дочь, которой не видал с ее детства. Дело барона кажется ему правым, и он дает ему честное слово, что выиграет его. Является дочь - и адвокат, едва успев обласкать ее, спешит в суд: завтра остается нанести ему последний, решительный удар,- и дело барона выиграно. Вообразите же его отчаяние, когда он узнает, что действовал против родной дочери, единственного и бесценного детища своего сердца! Отец борется с адвокатом, но последний побеждает, идет в суд, говорит - и окончательно выигрывает процесс барона против собственной дочери: брак ее с сыном барона объявлен недействительным, она опозорена! Но, тронутый благородством отца и дочери, барон согласием своим утверждает расторгнутый брак.

   Это одна из тех пьес, которые пишутся для одного характера или для одного драматического положения: и в "Дочери адвоката" то и другое соединено очень удачно. Отсюда проистекает ряд сцен, действительно трогательных и потрясающих, тем более что на здешней сцене главная роль, адвоката, выполняется превосходно. Даже второстепенные лица очеркнуты недурно, кроме, однако ж, лиц любовников и их взаимных отношений, которые чересчур фразисты и до крайности нарумянены и потому водевильно пошлы.

  

   Первая морщинка. Комедия в одном действии, перевод с французского

  

   Г-жа Савиньи, молодая вдова, замечает, что от нее формально отложились двое ее обожателей, пожилой помещик Бидо и молодой адвокат Леон, по случаю приезда только что вышедшей из пансиона племянницы ее, Антонины. Бидо, видя, что ему не удается около пансионерки, великодушно решается жениться на вдовушке. Между тем Антонина, с свойственною пансионеркам скоростию, влюбляется в Леона, а тот, но какому-то капризу, ухаживает за вдовушкою. Тогда Бидо и Антонина составляют против вдовы интригу, чтобы отбить у ней Леона, но опытная кокетка ведет против них коптрамину и обращает все их проделки на их же голову. Однако ж комедия оканчивается свадьбою Леона с Антониною и Бидо с г-жою Савиньи. Пьеса на сцене хороша, потому что в ней хорошо выполняется главная роль - вдовы.

  

   Мельничиха в Марли, или Племянник и тетушка. Водевиль в одном действии, переведенный с французского

  

   Этот водевиль - старая погудка на новый лад: мы давно уже видели пьесу с таким содержанием. Молодая и красивая мельничиха любит своего племянника-сироту, которого она приняла к себе в дом еще мальчишкою. Племянник этот добрый малый, но простоват: он любит Маргариту, как племянник тетку свою и благодетельницу - не больше, и, нисколько не подозревая причины ее капризов в обращении с ним, решается ее оставить и с горя идет в солдаты. За пригожею мельничихою волочится старый маркиз; жена же его, молодая маркиза, заезжает на мельницу из ревности. В полночь маркиз прокрадывается на мельницу, слуги его накрывают роскошный, ужин - он идет искать мельничиху, но вместо ее комнаты попадается в амбар с кулями муки. Гильом, который, спрятавшись, все видел, запирает его там и преспокойно располагается с своею тетушкою за ужином маркиза, а напившись пьян, догадывается, что ей хочется выйти за него замуж. Тут является (не забудьте - в полночь) маркиза, прямо с petite soiree {небольшого вечера (франц.).} в Версали, и, видя, что полковник (маркиз) намерен отплатить рекруту Гильому за его проделку, дает Гильому подаренный ей королем бланкет и диктует ему его отставку. Несмотря на всю эту запутанность и неправдоподобие, водевиль так хорошо идет на сцене, что бранить его - не подымается рука.

  

   Полковник новых времен, или Девица-кавалерист. Комедия-водевиль в одном действии; новый перевод с французского⁵

  

   Двенадцатый гусарский полк ожидает к себе нового полковника. Капитан этого полка, Адольф Гоже, мечтает в трактире о царице своего капитанского сердца, которую где-то раз, и то мельком, видел. В этот же трактир приезжает г-жа Гондревилль с молоденькою своею кузиною, Элизою Крельвилль, и ни с того ни с сего советует ей одеться в мужское военное платье, в каковом наряде она встречается с капитаном Роже и узнает в нем "предмет своей страсти". Тот провозглашает ее ожидаемым полковником и заставляет задать пир "господам офицерам". Является настоящий полковник - муж г-жи Гондревилль и распутывает глупую завязку. Неужели не довольно было и одного перевода этой нелепости?..

  

   Громкая слава жене не нужна. Комедия в одном действии, переделанная с французского

  

   Евгения Петровна (фамилии не знаем) так любила славу, что отказала в руке страстно любившему ее троюродному брату, г. Тимееву, и вышла замуж за знаменитого (в комедии) поэта Аполлонского. Однако ж она не была с ним счастлива, и, к удовольствию ее, он умер. Тогда она вспомнила о любви г. Тимеева, но чудак забыл о ней - и просит сестрицу найти ему хорошую жену. Увидев у ней подругу ее, девицу Александрину, Тимеев тотчас в нее влюбляется, а она влюбляется в него; но Евгения Петровна сумела заставить Александрину влюбиться в своего учителя рисования Акварельского, а сего сгораемого водевильным огнем юношу влюбить в его ученицу; сама же она выходит за Тимеева. Благодаря прекрасному выполнению двух главных ролей, этот невинный водевильный вздорец на сцене очень занимателен.

  

   Здравствуйте, братцы, или Прощайте! Комедия-водевиль в одном действии, переделанная с французского

  

   У жены ситцевого фабриканта, Франца Ивановича Дикназе, есть братец Бедовый, который скитается по Сибири, наделал долгов, прислал к зятю векселя, чтобы тот по ним уплатил, да вдобавок и сам обещался скоро быть собственною своею особою. Но у г-жи Дикназе кроме братца есть еще обожатель - робкий, невинный и отчаянный платоник. Так как г. Дикназе застал незваного гостя у себя в доме, то его супруга и принуждена была выдать его за братца Бедового. Голубков робеет, трусит, а г. Дикназе бранит его за мотовство и буйство. Вдруг является сам братец Бедовый, рассказывает дело, выдает себя за Голубкова, а Голубкова учит представлять г. Бедового, отвечает за него, суетится - заводит несколько пресмешных сцен и наконец научает или, лучше сказать, заставляет Голубкова выторговать уплату по векселю да сверх того шесть тысяч наличными, под условием удаления. Волею или неволею, г. Дикназе выполняет то и другое требование, чтобы только отделаться от мнимого Бедового. Истинный же Бедовый берет у мнимого деньги и уезжает вместе с ним. Вся игра этого веселого фарса основана на диаметральной противоположности характеров Бедового и Голубкова. Первый - наш давнишний знакомый,- он забавлял уже нас в каком-то водевиле; но товарищ его в этот второй дебют свой перед публикою явился в новом и оригинальном виде,- чему, вероятно, особенно способствовало превосходное выполнение этой роли, сделавшее особенно забавною всю пьесу, которая, впрочем, и в целом шла очень хорошо.

   Вот, кажется, и все октябрьские повости русского театра...

   Однако ж - странная вещь! - оканчивая нашу театральную летопись за октябрь месяц, мы заметили, что она не так забавна, как была в прошлой книжке "Отечественных записок". Отчего бы это? Думали мы, думали, думали да и придумали: из рассказанных теперь нами пьес нет ни одной, которая была бы так забавна, как "Новый Недоросль" г. Навроцкого,- знаете? - того известного "кандидата в гении, меткого сатирика, каким он и сам не ожидал быть" (его собственные слова: зри 245 No "Северной пчелы" нынешнего года)⁶. Но - о радость! - только что мы изъявили было свое удивление, что в числе игранных в последнее время пьес нет ни одной отменно нелепой (ибо "Полковник новых времен, или Девица-кавалерист" далеко не может идти в сравнение с "Новым Недорослем", сочинением кандидата в гении, г. Навроцкого),- как вдруг вспомнили, если не о таком же точно чуде, как произведение г. кандидата в гении, то похожем на него; это чудо называется:

  

   Сюрприз дочке, или У страха глаза велики. Шутка-водевиль в одном действии

  

   Один помещик, еще отставной ротмистр, помешан на разбойниках, ездит, вооруженный с ног до головы, с слугою, тоже вооруженным с ног до головы. В таком виде приехал он к помещику, своему приятелю, на дочери которого женится сын его. Хозяин готовит ночью сюрприз к именинам дочери - фейерверк; Холмин подслушивает ее разговоры с дворецкими и людьми, перетолковывает их так, что его хотят зарезать,- кричит, плачет, прячется с слугою своим под столы - столы валятся, раек хохочет и плещет, шум, гам, шиканье, свист - занавес опускается... Но и это все еще не "Новый Недоросль"; где! далеко еще до "Нового Недоросля"... Умоляем вас, о меткий сатирик, о знаменитый кандидат в гении, о самопрославленный сочинитель! напишите еще что-нибудь, вроде вашего "Нового Недоросля", а мы, в утешение ваше, сами готовы признавать себя в ваших Митрофанах и Кутейкиных - в чем угодно: нам от этой невинной проделки худа не будет, а вы будете утешены и поощрены к дальнейшим подвигам...

  

  

  

   "Репертуар" и "Пантеон" наконец так уже знакомы публике, так уже обозначились, что мы будем говорить о них в нашей Библиографической хронике только тогда, когда в них появится что-нибудь особенно примечате