Белинский Виссарион Григорьевич - Театральная критика

должную справедливость способностям г. Кукольника в поэзии,- и хотя не читали его "Паткуля"⁶ вполне, но, судя по напечатанному из этой драмы прологу, думаем, что и вся драма может быть не без значительных достоинств. Что же касается до других его драм, которых содержание взято из русской жизни,- о них мы уже всё сказали, говоря о "Борисе Годунове" Пушкина и трагедиях г. Хомякова. В них русские имена, русские костюмы, русская речь; но русского духа слыхом не слыхать, видом ие видать. В них русская жизнь взята напрокат для нескольких представлений драмы: публика их отхлопала и забыла о них, а заключающиеся в них элементы русской жизни снова возвратились в прежнее свое хранилище - в "Историю государства Российского". Никакой драмы ие было во взятых г. Кукольником из истории Карамзина событиях: никакой драмы не вышло и из драм г. Кукольника. Как умный и образованный человек, г. Кукольник сам чувствовал это, хоть, может, бессознательно,- и решился на новую попытку: свести русскую жизнь лицом к лицу с жизнию ливонских рыцарей и выжать из этого столкновения драму. Вот что породило "Князя Даниила Дмитриевича Холмского", новую его драму. Мы не будем излагать подробно содержание трагедии г. Кукольника: этот труд был бы выше наших сил и терпения читателей, ибо содержание "Холмского" запутано, перепутано, загромождено множеством лиц, не имеющих никакого характера, множеством событий чисто внешних, мелодраматических, придуманных для эффекта и чуждых сущности пьесы. Это, как справедливо замечено в одной критике, "не драма и не комедия, и не опера, и по водевиль, и не балет; но здесь есть всего понемножку, кроме драмы, словом, это дивертисмент"⁷.

   Вот вкратце содержание "Князя Холмского"⁸: баронесса Адельгейда фон Шлуммермаус любит псковского купца Александра Михайловича Княжича и, чтоб соединиться с ним, позволяет отряду московского войска, присланного великим князем Иоанном под предводительством Холмского, разделаться с ливонским орденом, взять себя в плен. Надо сказать, что она - амазонка: ломает копья и завоевывает острова. Холмский влюбляется в нее насмерть; сперва кокетство, а потом козни брата ее, барона фон Шлуммермауса, заставляют ее подать Холмскому надежду на взаимность с ее стороны. После долгой борьбы с самим собою Холмский, поджигаемый коварным бароном и соумышленником его, тайным жидом Озноблиным, ни с того ни с сего доходит до нелепого убеждения, что звезды велят ему отложиться от отечества, образовать новое государство из Ганзы, Ливонии и Пскова. Когда он объявил "волю звезд" на псковском вече, его берут под стражу; великий князь прощает его как бы из снисхождения к его безумию и наказывает одного барона фон Шлуммермауса. К довершению комического положения забавного героя - Холмского, он узнает, что амазонка-баронесса интриговала с ним и выходит замуж за своего бородатого любовника, торговца Княжича. Он хочет зарезать их, но его не допускает шут Середа - его пестун, лицо нелепое, без смысла, смешная пародия на русских, юродивых, сто первый незаконнорожденный потомок юродивого в "Юрии Милославском". Драма тянулась, тянулась; в ней и ходили, и выходили, и говорили, и пели, и плясали; декорация беспрестанно менялась, а публика зевала, зевала, зевала... Драма заснула, говоря рыболовным термином, а публика проснулась и начала разъезжаться. Только одно лицо барона фон Кульмгаусборденау оживляло немного апатический спектакль, и то благодаря умной и ловкой игре г. Каратыгина 2-го.

   Очевидно, что Холмский г. Кукольника есть русский Валленштейн: тот и другой верят в звезды и хотят основать для себя независимое от своего отечества государство. Разница только в том, что Валленштейн верит в звезды, вследствие фантастической настроенности своего великого духа, гармонировавшего с духом века, а стремится к похищению власти, вследствие ненасытного честолюбия, жажды мщения за оскорбление и беспокойной деятельности своего великого гения; Холмский же верит в звезды по слабоумию, а стремится к похищению власти по любви к женщине, которая обманывает его, и по ничтожности своей маленькой душонки. Хорош герой для трагедии!.. Валленштейна останавливает на пути предательство и смерть; Холмского останавливает на пути самая нелепость его предприятия, как розга останавливает забаловавшегося школьника. "Князь Даниил Дмитриевич Холмский" может почесться довольно забавною, хотя и весьма длинною и еще более скучною пародиею на великое создание Шиллера - "Валленштейн". Оставляя в стороне частные недостатки, спросим читателей: есть ли в изобретении (концепции) драмы г. Кукольника что-нибудь русское, принадлежащее русской субстанции, русскому духу, русской национальности? Есть ли в нашей истории примеры - хоть один пример того, чтоб русский боярин с вверенным ему от царя войском вздумал отложиться от отечества и основать себе новое государство?.. Правда, Ермак с горстью казаков завоевал жезл властительства над Сибирью, но с тем, чтоб повергнуть его к ногам своего царя. Не правы ли мы, говоря, что наши драматурги, целясь в русскую жизнь, бьют по воздуху и попадают разве в ворон, созданных их чудотворного фантазиею?.. Замысел Холмского, его любовь, его вера в астрологию, все это - вороны...

  

   Костромские леса, русская быль в двух действиях, с пением, соч. Н. А. Полового⁹

  

   Г-н Полевой явился у нас тоже создателем особого рода драмы - драмы анекдотической, которая есть не что иное, как анекдот, переложенный на разговоры между любовником, любовницею и разлучником и оканчивающийся свадьбою. Да, г. Полевой законный владелец этого рода драмы, помещик этой полосы рукодельной литературы, точно так же, как г. Булгарии - помещик в несуществующей области нравственно-сатирических и нравоописательных статеек и романов, Обоим этим почтенным писателям суждено обессмертить свои имена в русской литературе изобретением совершенно новых способов занимать и забавлять публику. Но и здесь та же история, как и во всей почти нашей драматической литературе, то есть стрельба холостыми зарядами на воздух. Вот хоть бы "Костромские леса": подумал ли наш сочинитель о том, что он хотел делать? Высокое самоотвержение Сусанина есть великий подвиг, делающий славу русскому имени; поэзия должна и может брать его своим содержанием; но как - вот вопрос. Сусанина можно сделать героем песни, эпического рапсода, баллады, поэмы, оперы,- но никогда драмы. Конечно, драма объемлет собою один момент в жизни избранного ею героя, но сосредоточивает в этом моменте всю его жизнь. А что мы знаем о жизни Сусанина, исключая его великого и священного подвига? Страдалец святого чувства преданности к царю - он умер молча, пожертвовал собою не для эффекта, не требуя ни хвалы, ни удивления. Хвала и удивление нашли его; но нашли в подвиге, а не в жизни, в деле, а не в личности. Как данное лицо, как характер, Сусанин нейдет для драмы. Самый подвиг его - плод мгновенного лирического восторга, а не плод целой его жизни или драматического столкновения двух противоположных влечений... Что же сделал г. Полевой из Сусанина? Какой создал из него характер? Увы! что-то такое странное, так мало достойное памяти великого человека, что грустно и говорить об этом! Вся драма состоит из сцены между Сусаниным и пьяным, хвастливым и глупым поляком, с которым он и поет и пляшет, выведывая тайну экспедиции его отряда и придумывая средства для совершения своего подвига. Заведши поляков в глушь, он слышит голос отыскивающего его зятя с крестьянами; потом ведет далее, а на его место приходят отыскивающие; эти уходят - опять является Сусанин, говорит целые монологи там, где истинный Сусанин только молился, заставляя говорить за себя полякам самому делу; раненный пулею, он опять говорит - длинно, напыщенно, реторически... Тем все и кончается.

  

   Отец и откупщик, дочь и откуп. Несколько сцен в роде драмы. Комедии в одном действии, соч. Н. А. Полевого

  

   Интрига этой пьесы довольно внешняя: откупщик Хамов приехал в Петербург на торги и взял с собой им пансиона дочь свою - пустую девчонку, умеющую только болтать по-французски. Вымпелову, шурину Хамова, хочется выдать племянницу за артиллерийского офицера Шилова; Хамов не хочет об этом и слышать. Поверенный откупщика, Федька Кулак, помогает Вымпелову: по научению Федьки, Вымпелов объявляет Хамову, что сам хочет идти на торги, чтоб перебить у него откуп, не берет от Хамова 50 000 отступного и соглашается отступиться только на условии брака племянницы с Миловым. Хамов - делать нечего, соглашается. Вымпелов приводит Милова - Милов целует ручки у невесты... Федька Кулак - целовальник; он знает, что Хамов начал свое поприще с этого же звания, знает положение его дел, все тайны его торговли; он уже сам много наворовал, но унижается, льстит, целует руки Хамова за то, что тот учит его добру, то есть бьет по щекам. Он просит у Хамова места главного поверенного; Хамов отказывает, и Федька грозит предложить свои услуги богатой купчихе Кривобоковой, сопернице Хамова по откупам. Хамов велит своему приказчику Такалкину задержать Федьку у себя в доме и послать за квартальным. Но Федька сует Такалкину деньги и ускользает. Настает решительная минута - Хамову надо ехать на торги; Федька дает Такалкину полтораста рублей, чтоб тот задержал Хамова дома на один час. Хамов торопится, но то не готова карета, то входит живописец, то вбегает архитектор, то дантист. Является Сидоренко - тоже откупщик, и упрекает его в скрытности, что он сам не поехал на торги, а послал вместо себя поверенного - и город остался за ним. В том же уверяют Хамова товарищи его по ремеслу - Крючков, Непаленой и Кривобокова; Хамов в изумлении. Является Федька и объявляет, что он давно уже купец первой гильдии, взял город на откуп себе и что залогами его ссудила Кривобокова. Хамов в отчаянии, он ничего не хочет дать за дочерью; Милов, искавший приданого, а не жены, отказывается от Лизы.

   Вообще, эта пьеса г. Полевого - не холостой заряд на воздух. В ней есть истина, есть действительность. Видно, что автор хорошо знает сферу жизни, которую взялся изобразить. В ней есть если не характеры лиц, то верные очерки некоторых сословий. Хамов и Федька - лучшие лица; все прочие, по крайней мере, правдоподобны, исключая Вымпелова и Милова - лиц совершенно вставочных, внешних пьесе, бесхарактерных и ничтожных. К числу недостатков пьесы должно еще отнести и некоторую растянутость. Впрочем, пьеса хорошо идет на сцене, и видеть ее в тысячу раз приятнее, чем иную трагедию с танцами, или историческую быль с песнями и трагическою пляскою.

  

   Современное бородолюбие. Оригинальная комедия в трех отделениях, сочинение Д. Г. Зубарева¹⁰

  

   Помещик Курдюков отказывает в руке своей дочери ротмистру Славскому, которого она любит и который целует у ней руки, беспрестанно восклицая: "Ах, это я, Софья Петровна!" Курдюков, видите ли, смотрит на свою дочь с моральной стороны, то есть как на вещь: он дал слово отдать ее за Разъездова, сына своего друга,- и сдержит свое честное слово, хоть бы его дочь умерла от этого. Хороший родитель - нечего сказать! самый дражайший! Во втором отделении Разъездов на станции; он прямо из Парижа скачет жениться на Софье Курдюковой и так торопится, что не успел сбрить бороды, которую отпустил в Париже. Станционный смотритель не хочет верить, что человек с бородою мог быть отставным корнетом, не дает лошадей и посылает за становым; становой решительно убежден, что Разъездов - беглый купец, убивший корнета Разъездова и воспользовавшийся паспортом своей жертвы. К счастью, эта станция недалеко от деревни Курдюкова: становой решается не сажать Разъездова в железа и не представлять его в город, а съездить с ним к Курдюкову. Курдюков читает Разъездову наставления о том, что бороду посить позорно, и отказывает ему в руке дочери, а Славский снова начинает целовать у ней руки, восклицая: "Ах, это я, Софья Петровна!" Затем галиматье конец.- Тут нет ни лиц, ни образов, ни характеров, ни комических положений, ни остроумия, ни веселости, ни правдоподобия, ни смыслу. Писать такие комедии значит уже и не стрелять в ворон по воздуху, а разве считать галок на крышах домов... И что за мораль! Конечно, смешно ходить с бородою там, где это не принято ни обычаем, ни всевластною модою, так же, как смешно ходить без бороды там, где все ходят с бородами; но где же видал г. сочинитель у нас на Руси светских, образованных людей с бородами? А ведь комедия должна осмеивать общие странности! И кого же он противопоставил безнравственному Разъездову? Отца, который, чтоб сдержать честное слово (которого не имел права давать), хочет погубить свою дочь; глупца станционного смотрителя и, наконец, такого станового, какого - можем поручиться - к чести России, нельзя отыскать ни в каком захолустье. И это картины русского общества! Бедное русское общество! Чем ты виновато, что бездарные маляры мажут с тебя своими мазилками бессмысленные карикатуры и выдают их за твои портреты?..

  

   Актер. Оригинальный водевиль в одном действии, соч. Н. А. Перепельского¹¹

  

   Саратовский помещик Кочергин любит играть на бильярде и потому мучит жениха своей дочери, прося его "еще партийку". Чтоб избавиться от него, жених предлагает своему будущему тестю познакомиться с одним знакомым ему актером, который хорошо играет на бильярде. Кочергин почитает всякого актера за шута, и так как он к тому же очень смешлив, то помирает со смеху при каждом слове Стружкина (актера), думая, что тот для смеху представляет из себя порядочного человека. Оскорбленный Стружкин уходит, и почти вслед за ним является старуха, мать Сухожилова (жениха), и начинает с Кочергиным ссору, будто за то, что тот завлек ее сына в невыгодную для него женитьбу на своей дочери. За старухою входит татарин с халатами и шалями; между тем и другим, он открывает Кочергину, что Сухожилов должен ему тысяч пять, забирая у него подарки для любовниц, и что он женится на какой-то богатой девушке. Кочергин приходит в бешенство и прогоняет Сухожилова, не слушая его оправданий. Затем является продавец гипсовых фигур и просит с Кочергина платы за разбитые Сухожиловым фигуры при встрече с ним в дверях. Наконец оказывается, что мать Сухожилова, татарин и продавец гипсовых фигур был - Стружкин, мистифировавший Кочергина для того, чтоб доказать ему, что актер не шут площадной, а артист.

  

   Счастие лучше богатства. Интермедия-водевиль в одном действии

  

   Крестьянка Любаша любит бедного крестьянина Сергея, а мачеха хочет насильно выдать ее за седого старосту Байбака. Бедная Любаша! ни за что пропала! Не печальтесь: Любаша красавица и добрая девушка, а таковые в водевилях и интермедиях никогда не погибают. В самую критическую минуту приезжает из Питера расторговавшийся крестьянин Степан, дядя Любаши; телега его очень кстати опрокидывается, а Сергей очень кстати сдерживает лошадей; затем Любаша выходит за Сергея, старосте и свахе - нос, а галиматье - конец.

  

   Та, да не та, или Ошибки справочного места. Водевиль в одном действии, перевод с французского

  

   Г-н и г-жа Дервильи, живя в деревне, просят своего поверенного в Париже прислать им компаньонку и швею. Сын их женился тайно ыа бедной девушке и решается, чтоб его жена отправилась к ним в качестве компаньонки. Но в справочном месте перемешали имена обеих женщин, и потому г-н и г-жа Дервильи принимают Адель за швею, а Шарлотту - за компаньонку, очаровываются умом и прекрасными манерами швеи и оскорбляются плебейскими замашками компаньонки. Из этого выходит очень комическое положение, пока наконец дело не объясняется. Вся пьеса вертится на характере швеи Шарлотты, которая должна выразить собою не швею с дурными манерами (напротив, как швея, она должна быть и мила и по-своему грациозна), а компаньонку с дурными манерами. На Александрийском театре эта роль прекрасно выполняется г-жею Самойловою 2-ю.

  

   Две жизни, или Не все то золото, что блестит. Комедия в трех действиях, соч. г-жи Ансело, переведенная с французского П. С. Ф(Ѳ)едоровым¹²

  

   Мы не будем излагать содержания этой пьесы по самой простой причине: мы забыли его, и помним только, что это что-то такое моральное, длинное, растянутое и скучное.

  

   Путешественник и путешественница, водевиль в одном действии, перевод с французского (Un Monsieur et une Dame)

   Вот истинно французская пьеса - без всякого содержания, а между тем полная интереса, жизни, движения, комических положений. Все дело тут в том, что, по неимению комнат в постоялом доме, дама принуждена ночевать в одной комнате с незнакомым молодым человеком. При игре г. Максимова 1-го и г-жи Дюр эта пьеска и на русской сцене не лишена занимательности.

  

   Я всех перехитрил. Комедия-водевиль в одном действии

  

   На сцене нравы восьмнадцатого века. Молодой человек пробирается в комнату оперной певицы посредством стола, который выдвигается через пол из кухни. Потом он выпроваживает от нее своих соперников, уверив старика Бельмона, что турецкий посол завез в Париж чуму, а графа Даниньи - заманив хитростью под стол, который и проваливается с графом под пол. При хорошем сценическом выполнении эта пьеска должна быть очень забавна.

  

  

  

   Соединение двух названий на заглавном листке одного издания не новость на Руси: так "Сын отечества" и "Северный архив" долго играли, во взаимных объятиях, роль двуутробки¹; обнявшиеся "Репертуар" и "Пантеон" - вторая, если не ошибаемся, двойчатка в русской литературе: она представляет собою самый разительный пример изменчивости судеб всего подлунного и умилительное зрелище примирившихся врагов, которые, в порыве новой дружбы, сменившей старую вражду, так и хотят задушить друг друга в тесных объятиях...². Но сущность дела заключается в самом деле, а не в его названии. Так иная книга смело называет себя, например, историею русского народа, а в самом-то деле есть перефразировка истории Карамзина, сдобренная высшими взглядами, высокопарными философскими выходками, некстати приводимыми и плохо понятыми идеями Гизо, Тьерри, Нибура³; так иное сочинение смело называет себя "драматическим представлением", тогда как в самом-то деле оно есть оскорбительная пародия на великое создание величайшего гения, нелепость, оскорбляющая и эстетический вкус и здравый смысл...⁴. Так и "Репертуар", соединившись с "Пантеоном", изменился и расширился только в заглавном своем листке, сжавшись, однако, в числе листов: все же прочее осталось в нем по-прежнему, разве с тою разницею, что стало еще хуже, чем было прежде. Эта разница неоспоримо доказывается содержанием первых четырех книжек журнала-двойчатки. Вот что говорит редакция на 39 стр. первой книжки: "В прошедшие три хода, удерживаясь в сих пределах, Репертуар нередко затруднялся при печатании пиес, принужденный иногда выбирать не из хорошего лучшее, а из ДУРНОГО ПОСРЕДСТВЕННОЕ". Итак, "Репертуар" наконец сам с наивною откровенностию сознался, что целые три года выбирал он из дурного посредственное и, следовательно, набивался одною посредственностию!.. К этому прибавлять нечего: собственное сознание паче всякого свидетельства... Можно разве заметить, что слово "посредственный" употреблено редакциею из деликатности к собственному самолюбию и заменяет слова "вздор" и "пустяки"... "Но,- продолжает откровенная в прошедшем и осторожная в настоящем редакция,- ныне это неудобство устранено: соединившись с Пантеоном, Репертуар раздвигает пределы свои и, не ограничиваясь пиесами игранными, будет давать читателям своим такие оригинальные и переводные пиесы, которые хотя бы не были, но могут быть играны на русской сцене". Мы сами думаем, что "Репертуар" будет давать такие пьесы: ибо он уже перевел с французского на скорую руку новую пьесу Скриба "Цепь"; но, кроме ее, он печатает все игранные на сцене чудища театрального мира: "Отец и дочь" - пошлость первой величины; "Елена Глинская" - скучная и длинная пародия на Шекспирова "Макбета"; "Приключение на искусственных водах" - комедия-водевиль, переделанный с французского г. П. Каратыгиным, конечно, в тысячу раз лучше "Отца и дочери" и "Елены Глинской"⁵, но эта безделка хороша на сцене, особенно если хорошо играется, а не в печати. Вот драматические сокровища, напечатанные в четырех первых книжках "Репертуара" и "Пантеона": было из чего и соединяться, как будто бы для подобных пустяков нужны соединенные силы!..

   Из статей не драматических самые замечательные в этих четырех книжках "Репертуара" "Отрывки из философических записок суфлера, Фоки Савельича Петушкова" Ф. Булгарина и "Обзор русской драматической словесности" князя А. А. Шаховского. Известно всем, что г. Булгарин особенно силен в статьях юмористических. Вот образчики дивного остроумия его, украсившие собою первую книжку "Репертуара" на нынешний год:

  

   Однажды (слова суфлера), за столом, на именинах жены его (подрядчика), попросил он прочесть монолог из "Андромахи" графа Хвостова. Передо мною стояло преогромное блюдо с воздушными пирожными, называемыми безе! Я как рванул, со всего размаха, первый монолог, так все пирожки разлетелись с блюда, как пчелы из улья, и улеглись на прическах купеческих жен и дочек, убранных руками парикмахеров из-под вывески: "Здесь бреют и кровь отворяют". Пошла кутерьма! У одной дамы пирожок оттянул локон и, прилепившись к лицу, снял слой свинцовых белил и сурьмы, у другой сел на чепце, как ворона на гнездо; у третьей залепил глаз, которым она умильно посматривала на путейского офицера, и т. п.

  

   Не правда ли: как все это остро и мило, без натяжки, без преувеличения, без дурного тона?.. Мы уверены, что почитатели "Репертуара" животики надорвали, хохоча до слез и крича: "Ай, уморушка! ну, господин Булгарин! распотешил душеньку!"

  

   Место мое самое не видное в театре.

  

  

   Будучи, так сказать, попираем ногами актеров, я всегда в голове у них.

  

  

   Кузнец праздновал крестины и мех в тот день не надувал, а ночью надули кузнеца и украли у него мех...

   Я, чтоб отделаться от него, приказал ему придти к себе за мехом, дав адрес не свой, а известного актера-надувалы, который у авторов перед бенефисом лапки сосет, а после бенефиса честь их грызет...

   Бенефицианты жестоко надувают почтеннейшую публику, а она хотя и надувается, но все-таки платит деньги...

  

   Но лучшая острота во всей статье - это "излечение от гнева декоктом дубинорум"!!!...

   "Обзор русской драматической словесности" есть какой-то запоздалый голос, нескладно вопиющий о гении Сумарокова, с важностию разбирающий красоты его трагедий. Статья начинается так:

  

   Предки наши, славяне, занимавшие пространство от Балтийского до Черного морей и в соединении с норманнскими воинами составлявшие одно обширное государство, и проч.

  

   Скажите на милость: какое отношение имеют славяне и норманны, Балтийское и Черное море к русскому театру, начавшемуся в губернском городе Ярославле в половине XVIII века?.. Мнения, изложенные в этой статье, так верны, что даже редакция "Репертуара" принуждена была на каждой странице делать оговорки в выносках: "Это мнение почтенного автора сей статьи, а не редакции Репертуара"... Так зачем же было помещать все это?.. Верно, затем, что ваше издание есть корзина, в которую каждый может бросать все, что ему вздумается?..

   О критике "Репертуара" много говорить нечего, кроме того, что здесь набивают руку и вострят свое перо и способности дети, которым страх как хочется поскорее иметь усы и быть литераторами: это заметно и по взглядам, и по понятиям, и по слогу, и по детскому неумению выражаться грамотно и складно...

   В "Смеси" помещаются разные остроумные куплеты из таких водевилей, которые даже "Репертуару" совестно было принять на свои страницы. Вот для образчика:

  

   Я одурел, я ошалел

   И от вина, и от испуга;

   С начала до конца ревел,

   Как бык иль во сто пуд белуга.

   Ну, словом, всех я удивил

   И пьесу дьявольски украсил:

   Луизе ногу отдавил

   И президенту нос расквасил⁶.

  

   Скажите, бога ради, для кого печатаются все эти плоскости и пошлости? Неужели у "Репертуара" может быть своя публика?..

  

  

  

   Театральная литература наконец надоела нам донельзя! А между тем "Театральная хроника" необходима в журнале, как дополнение к "Библиографической хронике". Что тут делать? - Мы решились говорить только о пьесах, примечательных по эффекту, произведенному ими на публику Александринского театра; о других или умалчивать, или говорить коротко, без изложения содержания. В самом деле, легкое дело - рассказывать содержание того, в чем не только содержания - смысла не бывает!..

   С чего начать? - В продолжение трех последних месяцев наделали много шуму следующие пьесы, о которых мы не говорили и из которых едва дышат только последние, а первые уже умерли:

  

   Князь Серебряный, или Отчизна и любовь, оригинальная драма в четырех действиях, в стихах, соч. Н. Филимонова¹

  

   Эта драма - переделка известной повести Марлинского "Наезды". Переделывать повесть в драму или драму в повесть - противно всем понятиям о законах творчества и есть дело посредственности, которая своего выдумать ничего не умеет и потому хочет жить, поневоле, чужим умом, чужим трудом и чужим талантом. Когда такого рода чернильные витязи хватаются за хорошую повесть - оскорбительно видеть, как они уродуют прекрасное произведение; когда они берутся за плохую повесть - досадно видеть их тщетные усилия воскресить забытую нелепость. Повесть Марлинского "Наезды" в свое время была хороша и стоила своего успеха. Хотя герой ее, по своим чувствам, понятиям и поступкам, был немец с русским именем, хотя в его русских поговорках высказывался немецкий склад ума, хоть все события повести натянуты и неестественны, страсти поставлены на ходули, характеры составлены по рецептам: однако бойкий, одушевленный рассказ и хороший язык автора всеми были приняты за удивительное мастерство воскрешать "дела давно минувших дней, преданья старины: глубокой"², живописать страсти и изображать характеры, да еще какие - глубокие, сильные, идеальные... Но теперь - иное дело! С тех пор много утекло воды в океан забвения, а с нею и вода повестей Марлинского... С тех пор причитались, присмотрелись и прислушались ко многому новому и лучше поняли, что такое творчество, народность в искусстве, созданные характеры, истинные чувства и естественно развивающееся действие. Теперь читать "Наезды" - все равно, что перечитывать страшные романы г-жи Радклиф, которые в свое время производили фурор во всей просвещенной Европе. Видеть же на сцене плохую переделку устаревшей повести - хуже всего худого, что только можно придумать. Содержание "Наездов" Марлинского так всем известно, что нет никакой надобности пересказывать его - особенно по поводу плохой драмы.

  

   Ромео и Юлия. Драма Шекспира, в пяти действиях, в стихах. Перевод М. Каткова³

  

   Чего не делают у нас с бедным Шекспиром? Его переделывает и пародирует г. Полевой, его переводят какие-то мальчики, его сокращают артисты, растягивают плохие переводчики; его, наконец, дают на русской сцене вместе с "Серебряными", "Березовскими", "Гладиаторами", "Парашами", "Уголинами" и прочим сценическим хламом!.. Переводам "Ромео и Юлии" еще посчастливилось: перевод г. Каткова из лучших русских переводов драм Шекспира; но давать его на сцене не следовало: для роли Ромео нужен был артист не только пламенный, вдохновенный, но еще и молодой и прекрасный собою; для роли Юлии нужна такая артистка, какой еще на русской сцене не бывало; для прочих действующих лиц также нужны актеры, каких у нас или очень мало, или совсем нет. Беда Шекспиру: публика при представлении его пьес спит, а он, вишь, виноват!.. Впрочем, лучше всех выполнил свою роль г. Максимов 1-й, игравший Меркуцио. Перевод г. Каткова "Ромео и Юлии" напечатан в "Пантеоне" 1841 года, следовательно, нет нужды рассказывать содержание этой пьесы, нечаянно попавшей на сцену...

  

   Отец и дочь. Драма в пяти действиях, в стихах. Переделанная с итальянского П. Г. Ободовским

  

   Г-н Ободовский вместе с г. Полевым - самые ревностные работники для сцены Александрийского театра. Любо-дорого смотреть на плодовитую и неутомимую деятельность! Один все переводит и переводит, и притом именно все, то есть всякую всячину в чувствительном и трогательном роде; другой... но позвольте, сперва надо поговорить об одном...

   Чтоб быть счастливейшим человеком в мире, действуя на литературном поприще, прежде всего должно - не иметь таланта... да, не иметь таланта, одинако же и не быть совершенно бездарным писателем, а так себе - знаете - середка на половине, ни то ни се: толпа любит посредственность... Потом, должно иметь много деятельности, так, чтоб, например, ставить драму за драмою - словно блины печь: толпа не злопамятна и требует, чтоб ей беспрестанно напоминали о себе, чтоб имя пришедшегося ей по плечу господина сочинителя беспрестанно рябило в ее глазах... Потом... но что следует потом, я расскажу вам после, когда-нибудь, а теперь мне нужно поскорее рассказать вам содержание "Отца и дочери", а то, пожалуй, этак мы и не доберемся до "Елены Глинской"...

   Агнеса Доберстон вышла замуж за лорда Станлея против воли своего отца; от сего реченный отец сошел с ума и пошел в дом умалишенных. Через пять лет лорду Станлею надоело ворковать с своею нежною голубкою; в душе его пробудилось честолюбие; целый год живет он в Лондоне, хлопочет по выборам, а жена тоскует в небольшом городке близ Дублина. Наконец супруги увиделись,- и муж без дальних околичностей предлагает жене развод: ему надо жениться на дочери какого-то маркиза, чтоб открыть себе политическую карьеру. Жена в обмороке, пользуясь которым муж хочет отправить ее во Францию, подкупив капитана корабля. Очнувшись, Агнеса несет разную высокопарную дичь о проклятии отца, о сбывшихся над нею его мрачных предсказаниях. Слуга Роберт помогает ей убежать с пятилетнею ее дочерью, Кларою. В лесу встречается она с отцом, который, с оборванною цепью на ноге, вырвался из дома умалишенных. Следует сцена столкновения виновной дочери с сумасшедшим отцом, сцена, исполненная самых пошлых и приторных эффектов, общих мест и пустых восклицаний. Все это кажется толпе ужасно патетическим, отчаянно потрясающим: так видит ребенок страшное привидение в человеке, который, чтоб испугать его, надел свою шубу шерстью вверх... И в самом деле, Агнеса так испугалась, что понесла неисчерпаемую дичь, исполненную высокого слога и незнания грамматики:

  

   СЕЙ горький вид страданий не сносу,

   О господи! разрушь меня огнем небесным,

   Мой гнусный прах вели ты бурям разметать;

   Я довела его до страшного безумья,

   Дни нежного отца я отравила, я!..

  

   Потом Агнеса приходит в модный магазин Фанни, дочери своей кормилицы. Фанни дает ей убежище, через что лишается всех своих покупщиц - дрянных женщин, которые так и бросают в Агнесу свои тартюфские анафемы. Мало того: они хотят лишить Фанни жениха, но Генрих, сей великодушный жених, еще более влюбляется от этого в свою невесту. Агнеса добивается в доме сумасшедших места сиделки при своем отце. Наконец, его чудесным образом исцеляют музыкою; за чем следуют объятия, охи, ахи, вздохи... Все это крайне растянуто, водяно, приторно, пошло, вздорно, фразисто; характеров нет, действия никакого. И немудрено: плоская мелодрама эта переделана из оперного либретто...⁴. Что в либретто хорошо, как положение для музыки, то в драме, естественно, выходит ужасно нелепо...

  

   Римский боец (гладиатор). Трагедия в пяти действиях, в стихах, соч. А. Суме, переделанная с французского В. К.⁵

  

   Когда думаешь, говоришь или пишешь о каких бы то ни было драматических пьесах, о каком бы то ни было театре,- всегда и невольно вспоминаешь наш Михайловский театр, его французскую труппу, его русскую публику. Чудный театр во всех этих отношениях - нельзя довольно нахвалиться им!.. Вот, например, как не поставить его в образец всем театрам в мире за его репертуар: на Михайловском театре даются или веселые, живые, забавные и умные водевили французские, прекрасно поставляемые, превосходно выполняемые, или комедии, в которых отражается современная жизнь, в концепции и выполнении которых виден этот общественный такт, сценическое уменье, простота и истина, свойственные только французским писателям нашего времени,- таковы комедии: "Camaraderie", "Un bal masque", "Les premieres armes du due de Richelieu" {"Товарищество", "Маскарад", "Первое оружие герцога Ришелье" (франц.).} и т. п.; или, наконец, так называемую "драму" - эту единственную истинную трагедию нашего времени, которая находит патетическое, потрясающее и высокое в прозе повседневного быта, в действительности современной жизни, таковы пьесы - "La famille Riqnebonrg, ou Le mariage mal assorti", "La lectrice", "Une t'aute", "Une chaine" {"Семья Рикебур, или Неудачный брак", "Чтица", "Ошибка", "Цепь" (франц.).} и т. п. Но на нем не дают ни шекспировских трагедий, для которых мала наша французская труппа и которым не соответственны ее первые таланты, ни новейших изделий под громким именем трагедий - этих жалких и пошлых подделок под шекспировскую и шиллеровскую драму, которые так же похожи на свои образцы, как трагедии Корнеля и Расина на трагедии Эсхила, Софокла и Эврипида... Зато в Михайловский театр ходят наслаждаться изящным искусством, а не зевать и хлопать. Если дают водевиль - вы смеетесь от души, если дают комедию - вы, и смеясь, мыслите и наслаждаетесь; если дают драму - потрясенная душа ваша надолго освежается от удушья прозаической вседневности мощными и благородными впечатлениями... Если изредка случается вам видеть скучные пьесы и на Михайловском театре - так это разве так называемую "высокую комедию" XVIII века; но и тут вас вознаграждает превосходная художественная игра артистов. Но если уж и зевать, так, конечно, лучше от плохой комедии, чем от плохой или и превосходной, но плохо выполняемой трагедии: ибо в последнем случае требования ваши выше и важнее...

   "Гладиатор" есть именно одна из тех трагедий, в которых авторы становят на дыбы свою фантазию, пришпоривают ее насильственным экстазом, ищут содержания в народах, веках и эпохах, известных им только по книгам, и то весьма мало; одна из тех трагедий, где что ни чувство, что ни мысль, что ни слово - то ложь и фальшь; одна из тех трагедий, которые насильно распяливаются на пять актов и множество отделений, картин, сцен, выходов и т. п. для того только, чтоб сравняться в объеме с драмами Шекспира; наконец, одна из тех трагедий, которые пишутся для зевоты и рукоплесканий толпы, зевающей, а все хлопающей, чтоб слышать себя же самое и чтоб деньги не даром пропадали... Когда француз пишет драматическую пьесу, не выходя из социального элемента, твердо держась своего национального созерцания интересов и сущности современной жизни,- ему нет соперников: он прост, истинен, ловок, жив, остроумен, блестящ, трогателен, глубок; но зато, когда он залетит в прошедшие века и к чужим народам, когда с важным видом берется создать что-нибудь великое,- не меньше пятиактовой пьесы - он ложен, вычурен, фразер, декламатор, эффектер, поверхностен, пуст, скучен... Немец тут сумеет быть хоть верен истории и выказать свою громадную эрудицию; следственно, в его драме хоть что-нибудь можно найти, а у француза - ровно ничего не найдете, кроме скуки и трескотни надутых фраз и фейерверочных эффектов... Содержание "Гладиатора" всего лучше подтвердит нашу мысль.

   Мать кесаря Гордиана имеет много тайн, которые не могут принести чести такой важной особе ее пола; гладиатор - наперсник и поверенный этих страшных и грязных тайн. Когда императрица Фаустина готовилась сделаться матерью, ее кто-то уверил, что для счастия новорожденного нужен состав, сделанный из сваренного ребенка; и вот Фаустина замучила одну женщину, разрешающуюся в пытке, преждевременно, девочкою, которую в ту же минуту вырывает из рук Фаустины вбежавший отец новорожденной: это сам гладиатор. Он спасся с дочерью в Египет, но там ее у него украли, и с тех пор он потерял ее из виду. Флавиан, римский аристократ,- последователь эпикурейской школы, страстно любит свою невольницу - Неомедию, и хочет на ней жениться. Фаустина, видя в Неомедии свою соперницу, велит гладиатору убить ее; но гладиатор, заметив в жертве сходство с своею женою, разжалобился и поклялся отмстить Фаустине за смерть жены. Но вот сцена языческого брака: несмотря на то, что Неомедия - втайне христианка и ревностная ученица проповедника Орисфена, она решается соединиться с своим возлюбленным по языческим обрядам и перед лицом языческих божеств. Вбегает гладиатор,- ее вытаскивают; потом народ схватил Орисфена, поносившего богов Рима, и жрец осуждает его на смерть. Тогда в порыве религиозного увлечения Неомедия объявляет, что она - христианка, и опрокидывает алтарь Юпитера. Ее осуждают на смерть в цирке, от руки гладиатора. Входит гладиатор в цирк, машет, словно тросточкой, огромной булавою - римляне изо всех сил бьют в ладоши, завидев такого молодца... Вот вводят Неомедию; гладиатор опять разжалобился - просит римлян помиловать красавицу - те кричат "смерть!" - делать нечего: "Ну, душенька (говорит гладиатор), станьте на колени и нагните головку".- "Извольте, сударь".- "Теперь снимите же покрывало с ваших плеч".- "Ах, как можно! стыдно-с, при всех-с".- "Ничего-с" - да и сдернул покрывало... Глянь: на шее родимый знак - боги! Это дочь его - ах, ох, о!!.. "Родитель мой!.." - "Дочь моя!.." Рукоплескания... Фаустина принуждена спасать Неомедию: от нее, по изречению оракула, зависит участь императора, ее сына... Но поздно: народ окружил темницу и хочет растерзать Неомедию; гладиатор прошиб стену, ворвался, зарезал дочь, и - напыщенной галиматье конец!.. Характеров нет, естественности - ни на волос, смыслу - мало; зато бессмысленных аффектов бездна...

  

   Елена Глинская, драматическое представление в пяти действиях. Соч. Николая Полевого⁶

  

   Быть всем во всем и быть во всем первым - кажется, девиз литературной деятельности г. Полевого. Слава Кузена заставила его быть философом (о существовании Гегеля г. Полевой узнал недавно и, следственно, поздно, когда уже не в состоянии был соперничать с ним); слава Гизо и Тьерри заставила его написать шесть томов "Истории русского парода" в XVIII томах; опыты Баранта рассказывать историю простодушным языком летописей заставили г. Полевого написать "Клятву при гробе господнем"; слава Шлегелей, барона Экштейна и статьи французского журнала "Globe" {"Глобус" (франц.).} сделали г. Полевого критиком и возбудили в нем любовь и удивление к Шекспиру, превратившиеся теперь в соревнование; слава Сэя заставила г. Полевого сделаться политико-экономом и произнести в Московской коммерческой академии превосходную речь "О невещественном капитале"; ну, словом, статистика, политическая экономия, история, философия, критика, филология, грамматика, этика, журналистика, лирическая поэзия, повесть, роман - все это поприще одного г. Полевого, одного, без соперников, без помощников... Вольтер и Гете нашего времени, г. Полевой принялся наконец за драматическую поэзию. Мелкие пьесы ему нипочем: он пишет, не считая, печатает, не гордясь, ставит на сцену, не гоняясь за рукоплесканиями, хотя - из вежливости - выходит на вызовы публики Александрийского театра... Что ему маленькие пьесы! Они так же не могут ничего ни убавить, ни прибавить к его славе, как и листки калуфера или мяты не могут украсить собою лаврового венца... Но и не в патриотических пьесах поставляет г. Полевой свою заслугу: он хочет состязаться с Шекспиром, и если не победить его, то не уступить ему - знай-де наших!.. Для этого он сперва поправил, то есть переделал "Гамлета", и без всякого расчета и умысла, совершенно бессознательно достиг прекрасной цели: представив это вековое, колоссальное произведение в миниатюрных размерах, он тем самым приблизил его к смыслу толпы и при помощи дарования актеров сделал на Руси народным это слабое подобие Шекспирова создания, отразившее в себе свой оригинал, как капля воды отражает в себе солнце. Вызов после первого представления и вообще чрезвычайный успех переделки "Гамлета" открыли г. Полевому тайну его призвания и его гения - он сел да и написал - пародию на "Ромео и Юлию", которую назвал "Уголино". Нам скажут, что в содержании "Уголино" нет ничего общего с драмою Шекспира: да, во внешнем содержании, то есть в "сюжете", точно мало общего, но мысль, но пафос пьесы рождены решительно драмою Шекспира. В наше время никто не будет так прост, чтоб подражать форме известного произведения; тем менее можно ожидать подобных подражаний от того, кто первый на Руси восстал против пошлой подражательности псевдоклассических времен. Вся постройка "Уголино" лежит на любви Нино к Веронике, и все сцены любви того и другого суть не что иное, как самая жалкая пародия на сцены любви в "Ромео и Юлии". Что у Шекспира глубоко и мощно, будучи в то же время и грациозно,- то у нашего самородного драматурга - слабо, мелко, приторно, фразисто, сладенько, тряпично... Нино и Вероника - это аркадские пастушки, взятые из идиллий г-жи Дезульер; это разрумяненные герои флориановских и геснеровских поэм. По г. Полевому показалось, что после "Уголино" ему остается только не останавливаться и продолжать идти. Следствием этого убеждения была новая пародия на Шекспира - "Елена Глинская". В "Уголино" он пародировал "Ромео и Юлию"; в "Елене Глинской" он пародирует - легко сказать! - "Макбета". Взглянем на содержание этой новой пародии.

   Теперь ввелось в моду каждому действию драмы давать особое какое-нибудь эффектное и заманчивое название: этого требует, вероятно, искусство сочинения афиш, от которого часто зависит успех драмы. Г-н Полевой - пламенный поборник этого прекрасного нововведения, бодро состязается в нем с прочими корифеями современной драматической литературы - гг. Ободовским, Марковым, Бахтуриным и прочими. Подобная поддержка умного нововведения тем умилительнее со стороны г. Полевого, что он давно уже не любит никаких нововведений, даже в орфографии, и преследует их всею важностию своего,- впрочем, уже несколько запоздалого,- авторитета. И потому первое действие его новой драмы называется "Боярский совет", второе