Белинский Виссарион Григорьевич - Театральная критика

ит о своей безнадежной и преступной страсти к Гаррику; Эвва (с неразлучным Джонсоном) подслушивает ее; вбегает Гаррик в костюме Лира и тащит Фанни на сцену,- Эвва не пускает; Том, брат дебютантки, по приказанию Гаррика схватывает Эвву и, при громком хохоте райка, барахтается с нею... Но вот последнее отделение: на сцене - сцена и зала Дрюриленского театра; Гаррик в роли Лира плачет над трупом Корделии; занавес опускается, публика вызывает дебютантку; Гаррик, сбрасывая с себя парик и вскакивая на ноги, подает руки дебютантке, поздравляя ее с успехом дебюта. Но Фанни не встает; глядят - она умерла! Том бросается на тело сестры, от него к Эвве, осыпая ее упреками. Тем все и кончается. Все это не драматически и не сценически; все это не естественно и изысканно. К довершению беды роль Тома была сыграна плоско-комически, и трагедия была сопровождена хохотом райка и улыбками партера. Разумеется, не обошлось и без аплодисманов и вызовов: таков уже обычай у доброй публики Александринского театра...

   Двое мужей, один старый, другой молодой, оставляя дома жен, рыщут где попало. Старый дядя хочет проучить их. Для этого он отыскал какого-то майора, который волочится за его племянницами и везде с ними ездит. Он должен разыграть с ними комедию, объясняясь в любви то с тою, то с другою при одном из подслушивающих мужей; но он просто за ними волочится, и притом так, как посовестился бы волочиться даже за горничными сам какой-нибудь Ноздрев. Майора играл автор водевиля и в этой роли очень походил на полкового писаря, который любезничает в одном из тех честных компанств, которые как-то странно видеть на сцене. Затем мужья мирятся с женами и исправляются. Это называется "Жены наши пропали, или Майор bon vivant"... Нам кажется, что к этой пьесе вместо "Майор bon vivant" лучше бы шло такое название: "Выгнанный из службы, за пьянство и дебош, недоросль из дворян Ерыгин".

   Вот пьеса г. Полевого - совсем другое дело. Это пьеса чисто патриотическая и национальная. В ней одна русская баба побивает ухватом и кочергою 60000 китайцев, которые все представлены трусами, дураками и шутами. У их генералов такой огромный живот, что раек "животики надорвал" от хохота. В первом акте есть превосходное лирическое место о достоинстве русского кулака, которому много и крепко рукоплескали восхищенные зрители. Прибавьте ко всему этому песни, пляски и танцы - и согласитесь, что несравненный драматический талант г. Полевого все юнеет и юнеет. Что касается до "Федосьи Сидоровны", то для распространения образования в простом народе ее следовало бы давать на всех лубочных театрах по ярмаркам, установив цену не дешевле одной копейки серебром и не дороже трех за вход. Там она была бы ближе к цели.

   Какой-то г. Г *** вырвал несколько разговоров из "Мертвых душ", перемешал и перебил их, связав своими вставками, которые хотя и состоят из нескольких только фраз, но от взятого целиком у Гоголя отличаются, как глиняный нос, рукою горшечника налепленный на лицо мраморной статуи древнего художника. Все это таинственный г. Г *** назвал "Комическими сценами из новой поэмы "Мертвые души" и смело отдал свое литературное похищение, нелепо и пошло совершенное, г-ну Куликову, который и поставил на сцену Александрийского театра эти куски, без начала, середины и конца, а потому и без значения и смысла. Такого рода явления возмущают душу... Мы знаем наверное, что Гоголь никому (а тем более какому-то г. Г ***) не давал права на такое позорное искажение своей поэмы, писанной совсем не для театра, а потому и не имеющей на театре никакого смысла.

  

  

  

  

   Об этой пьесе нам не следовало бы и говорить - пьеса старая¹; но от избытка чувств уста глаголят...². Это такая возмущающая душу нелепость, такая балаганная пьеса, что не знаешь, чему дивиться - смелости ли некоторых бенефициантов, угощающих свою публику подобными пустяками, или готовности этой бенефисной публики восхищаться всяким вздором... Некогда, в оное блаженное старое время Германии, когда еще имена Шиллера и Гете были в ней новы и юны, Бюргер прославился своею балладою "Ленора". Баллада пренелепая по содержанию, но недурная по стихам; по пословице "Не родись умен, а родись счастлив" добрые немцы увидели в ней колоссальное произведение. Шиллер первый сказал Бюргеру, что такими пустяками не снискивается поэтическое бессмертие. С тех пор "Lenore" скоропостижно скончалась, и теперь ее вспоминают разве немецкие сапожники в трактирах. А у нас из нее сделали драму... Драму из баллады с мертвецом и кладбищем!.. Приплели тут Отечественную войну 1812 года, Смоленск, измену, заставили ломаться и кривляться какую-то невесту с крепко намазанным белилами лицом, а жениха-мертвеца заставили, при свисте ветра, вызывать ее в окно стихами баллады, которая когда-то тешила детей. И все это возобновляется в 1842 году!.. Жаль, что у нас не бывает о святках и Пасхе лубочных театров: там эта "трагедь" вместе с "Комедиею о войне Федосьи Сидоровны с китайцами" восхитила бы свою публику...

  

  

   Волшебный бочонок, или Сон наяву. Старинная немецкая сказка, в двух действиях, соч. Н. А. Полевого

  

   Это новое "драматическое представление" нашего знаменитого драматурга все составлено или из сантиментально-мещанских, или из юмористических сцен. Сын знатного барона живет у бочара в подмастерьях из любви к дочери его Гретхен; любовники воркуют, целуются и говорят друг другу сладенькие пошлости. Губерт, другой подмастерье бочара Ганца, ревнует к Фрицу Гретхен, подсматривает за ними и рассказывает все Кунигунде, злой и бранчивой жене бочара. Кунигунда кричит, бранится, выходит из себя; ее никто не слушает. Является Иоган Пумпанкикок, управитель барона Гохвольшпицвица, отца мнимого Фрица, потом сам барон,- и уводят силою подмастерья-самозванца. Во втором акте Илья Буш, старый пьяница, рассказывает Ганцу о каком-то кладе, который может даться только тому бочару, в дочь которого влюбился бы барон, и так далее. Ганц исчезает с Бушем, и в его отсутствие дом его описывается за долги, а жена с дочерью выгоняются из описанного дома. Наконец является Ганц; он везет на тачке бочонок, и кто ни заглянет в этот бочонок - даже сам бургмейстер - все кланяются Ганцу; Ганц велит бургмейстеру проплясать с одним из почетных жителей городка,- и г. Толченов 1-й (бургмейстер) пускается с г. Дранше (Конрад Шварц) в пляс. Разумеется, публика Александринского театра, при сей верной оказии, предается громкому хохоту, а раек, как говорится в простонародии, животики надрывает со смеху. Тогда актер, игравший бочара Ганца (г. Сосницкий), обращается к зрителям, говоря им что-то вроде следующего: "Что-де вы так смеетесь, как будто бы между вами есть хоть один, который не проплясал бы ради этого бочонка?" Черта знания человеческого сердца истинно шекспировская! Из нее видно, что сочинитель долго и основательно изучал науку сердца человеческого... Надо сказать, что в это время Ганц успел уже купить себе баронский замок и, следовательно, баронское звание. Затем является барон Гохвольшпицвиц и униженно соглашается на брак своего сына с баронессою Гретхен. Ганц ломается, делает язвительные выходки насчет волшебного всемогущества золота над душою человека и т. п. Пьеса оканчивается, как водится, пряничными восторгами жениха с невестою. Чтоб дополнить характеристику этого нового "драматического представления" знаменитого нашего "драматического представителя", г. Николая Полевого, мы должны прибавить еще, что оное "драматическое представление" во многих местах, для услаждения вкуса почтеннейшей публики Александринского театра, с избытком сдобрено и начинено знатным количеством оплеух, тумаков, падений вверх ногами и тому подобными драматическими эффектами... Зато ведь уж и смеху-то что было! Любо-дорого послушать!

  

   Полчаса за кулисами. Комедия в одном действии, соч. Н. А. Полевого

  

   О, неутомимый наш "драматический представитель"! Когда находите вы время писать такое множество "драматических представлений"? О, вы, который написали нам неконченную "Историю русского народа" для взрослых людей и потом, тоже неконченную, историю России для малолетных читателей; оставшуюся в рукописи "Историю Петра Великого" - вероятно, для взрослых людей - и потом напечатанную "Историю Петра Великого" - кажется, для малолетных читателей; вы, который обещали издать многое множество до сих пор неизданных книг; вы, который написали несколько романов, много повестей, издали несколько томов юмористических статеек, несколько томов переводных повестей и всякой всячины, помещавшейся в вашем журнале; вы, который писали о философии, об истории, о политической экономии, о невещественном капитале, о политике, об агрономии и сельском хозяйстве, о санскритской и китайской грамматиках, о лингвистике, о литературах и языках всего земного шара, об эстетике и проч. и проч.,- где же и перечислить нам все, что вы знаете и о чем вы писали на веку своем! Скажите нам, о, наш Вольтер и Гете по всеобъемлемости сведений, многосторонности гения и разнообразию произведений! скажите нам, когда успели вы написать столько "драматических представлений"? Они родятся у вас, как грибы после дождя; вы производите их дюжинами! Не изобрели ли вы паровой машины для изготовления этого товара - машины, в которой перемалываются Шекспир, Шиллер, Вальтер Скотт, Коцебу, князь Шаховской, г. Б. М. Ф(Ѳ)едоров и ваш собственный гений, и из смеси всего этого выходят "драматические представления"? Вот сейчас любовались мы вашим "Волшебным бочонком", до краев наполненным чистым золотом истинно шекспировской фантазии, истинно шекспировского юмора,- и не успели мы отдохнуть от могущественных и сладостных впечатлений вашей бочарной пьесы, как вы, неутомимый чародей, ведете нас, в новой пьесе, на полчаса за кулисы, где, вероятно, увидим мы чудеса...

   Так думали мы про себя в антракте между "Рассказом г-жи Курдюковой" и пьесою г. Полевого "Полчаса за кулисами"... Взвившийся занавес прервал наши думы. Вглядываемся, вслушиваемся... ба! да это что-то знакомое! где-то мы читали это... А! да это старая пьеса "Утро в кабинете знатного барина" из "Нового живописца общества и литературы", издававшегося при "Московском телеграфе". Любопытные могут найти ее в тридцать третьей части "Московского телеграфа" (1830): в отдельно изданном в 1832 году "Новом живописце общества и литературы" ее почему-то нет... "Полчаса за кулисами" отличается от "Утра в кабинете знатного барина" только собственными именами действующих лиц: г. Беззубов последнего назван в первом Дюком-де-Шапюи; остальное также немножко офранцужено. Итак, новому "драматическому представлению" г. Полевого тринадцать лет. Порадовавшись неожиданному свиданию с старым знакомым, мы подивились экономии сочинителя, у которого всякая дрянь идет в дело.

  

   Рассказ г-жи Курдюковой об отъезде за границу

  

   Не понимаем, каким образом этот рассказ попал в число "драматических представлений", но он действительно был представлен на сцене Александрийского театра в бенефис г-жи Сосницкой. Впрочем, мы уже слышали его на сцене Александрийского театра: тогда он доставил нам гораздо больше удовольствия потому, во-первых, что мы слушали его в первый раз, и потому, во-вторых, что тогда он был гораздо короче... Для всякой шутки есть свое время, и повторение сегодня того, что, может быть, смешило вчера, наводит скуку и возбуждает досаду. Мы думаем, что русское общество теперь уже далеко впереди г-жи Курдюковой... Впрочем, и то сказать: публика Александрийского театра крепко и громко хлопала сенсациям г-жи Курдюковой: видно, они для нее и новы и забавны...

  

   Рецепт для исправления мужей. Комедия-водевиль в двух действиях, взятая с французского Н. А. Коровкиным

  

   На этот раз драматический гений г. Коровкина едва ли не одержал блистательной победы над драматическим гением г~на Полевого: по крайней мере во время этой пьесы все казались как-то оживленнее, как люди, очнувшиеся после приема дурмана. Содержание этой пьесы состоит в том, что одна молодая женщина, по совету доктора, исправляет мужа-повесу, начав сама рыскать по балам и давать балы. Пьеса недурна и разыграна была хорошо.

  

  

  

   Предок и потомки. Трилогия в стихах и прозе

  

   Эта пьеса по-французски называется "Les Burgravs", а по-русски ее следовало бы назвать "Крикуны, или Много шума из пустяков". Гений г. Гюго, столько шумевшего в европейско-литературном мире назад тому лет десять с небольшим, теперь так низко упал, что даже наши доморощенные "драматические представители" - если б у них было хоть крошечку побольше ума, вкуса и образования - могли бы писать драмы не только не хуже, даже лучше "Бургграфов". Имя Гюго возбуждает теперь во Франции общий смех, а каждое новое его произведение встречается и провожается там хохотом. В самом деле, этот псевдоромантик смешон до крайности. Он вышел на литературное поприще с девизом: "le laid c'est le beau" {уродливое - прекрасно (франц.). }, и целый ряд чудовищных романов и драм потянулся для оправдания чудовищной идеи. Обладая довольно замечательным лирическим дарованием, Гюго захотел во что бы ни стало сделаться романистом и в особенности драматиком. И это ему удалось вполне, но дорогою ценою - потерею здравого смысла. Его пресловутый роман "Notre Dame de Paris" {"Собор Парижской богоматери" (франц.).} - это целый океан диких, изысканных фраз и в выражении и в изобретении, на первых порах показался гениальным произведением и высоко поднял своего автора, с его высоким черепом и израненными боками. Но то был не гранитный пьедестал, а деревянные ходули, которые скоро подгнили, и мнимый великан превратился в смешного карлика с огромным лбом, с крошечным лицом и туловищем. Все скоро поняли, что смелость и дерзость странного, безобразного и чудовищного - означают не гений, а раздутый талант, и что изящное просто, благородно и не натянуто. Гюго писал драму за драмой, и последняя всегда выходила у него хуже предыдущей. Наконец, "Бургграфы" превзошли в ничтожности и пошлости все написанное доселе их автором. Это - сцепление самых избитых эффектов, повторение самых истертых общих мест. Тут есть корсиканка, которая сорок лет дышит мщением за убийство ее возлюбленного. Она шлялась по всему свету, была в Индии и там научилась небывалому искусству по воле своей и умерщвлять и воскрешать людей. Посредством какой-то таинственной жидкости она заставляет чахнуть от изнурительной болезни племянницу Иова, бург-графа эппенгефского, графиню Регину, и обещает влюбленному в нее стрелку Отберту излечить ее в одну минуту, если тот поклянется помочь ей в мщении и убить того, кого она ему укажет. Отберт этот был сын Иова Проклятого (в афишке названного, вероятно, ради смеха, окаянным), пропавший в детстве. Регина выздоровела от чудотворных капель, и Отберт, в темном подземелье, идет убить своего отца. Но не бойтесь,- это только шутка, пустяки, вздор - нечто вроде пошлого театрального эффекта; не бойтесь этого картонного кинжала, как ни размахивается он над грудью столетнего старика: сейчас явится избавитель и в самую пору остановит руку невольного убийцы. И избавитель явился очень кстати - в ту самую минуту, когда палач и жертва уже надорвались от усталости, изливаясь в патетических монологах. Этот избавитель - Фридрих Барбарусса, император Священной Римской империи, явившийся в замке Иова Проклятого в виде нищего. Он - изволите видеть - брат Иова, бывший возлюбленный мстительной корсиканки. Когда Проклятый бросил его, израненного, из этого самого подземелья за решетку окна, он как-то зацепился за решетку и спасся, чтоб доставить г-ну Гюго несколько дрянных сценических эффектов. Когда братья расчувствовались, корсиканка, видя, что уже мстить не за что, скоропостижно лишает себя живота: она поклялась, что в гробе (который был принесен в пещеру с лежавшею в нем Региною) должен кто-нибудь быть вынесен из подземелья. Вот что называется сдержать клятву! Когда старая колдунья умерла, Регина воскресла - трогательная сцена! Все овечки налицо, а волк умер! Отберт, еще прежде обиженный Гатто, маркизом веронским, вызывает его на поединок; но маркиз (пьяница, шут и разбойник) с презрением отвечает ему, что не может драться с сыном цыганки (корсиканки тож). Тогда старичок-нищий, бросая свой посох и выхватывая меч, вызывается драться с Гатто. "Но ты кто?" - говорит Гатто.- "Я император Фридрих Барбарусса!" - Эффектная сцена?.. Затем он заковал в цепи целые три поколения бургграфов - Иова, столетнего старца, Магнуса, сына Иова, восьмидесятилетнего старика, и Гатто, сына Магнусова, молодого человека. В лице этих трех буттрафог, Гюго хотел представить три поколения рыцарей, одно другого хуже: Иов, несмотря на грехи своей юности, рыцарь хоть куда; Магнус - ни рыба ни мясо, а так себе; Гатто - пьяница, шут и разбойник.

   На сцене Александрийского театра "Бургграфы" очень эффектная, а потому и отличная драма...¹.

  

   Жила-была одна собака. Водевиль в одном действии, переведенный с французского

  

   Мы что-то не могли добиться никакого толка в этом собачьем водевиле. Это, вероятно, потому, что в нем действительно мало толка. К тому же было уже около двенадцати часов ночи, когда начался этот водевиль,- и мы, во уважение всех этих причин, ушли вон из театра, отчаявшись дождаться конца занимательного спектакля.

  

  

  

   Новогородцы. Драматическое представление в пяти действиях и восьми картинах, в стихах, с песнями¹

  

   Сочинитель этой длинной и тяжелой пьесы хотел представить в форме драмы историческую и частную жизнь Великого Новагорода во всей ее полноте и со всеми ее подробностями; но по бедности своей в средствах (которые состоят в фантазии и разных других талантах), он, то есть сочинитель, представил, на удивление и восторг александрийской публики, множество лиц без образов, которые ходят, говорят, машут руками, сами не зная для чего. Тут есть все - и посадник, и бояре, и вольница, и купец ганзейский, и паломник, и юродивый,- словом, всякого жита по лопате; нет только смысла, толка, ума, вдохновения, таланта. Вместо Великого Новагорода мы видим шайку негодяев и мерзавцев, которые уводят насильно дочь честного любекского купца; и из этих молодцов всех отвратительнее Алеша и Самсонович. Последний до того возненавидел немцев, убивших его сына в честном бою, что готов зарезать и задушить всякого немца только за то, что он - немец, и ему в этом случае все равно - старик, женщина, девушка, младенец, лишь бы в их жилах текла немецкая кровь! Для изъявления своей вящшей ненависти к немцам он хвалится своим презрением к виноградному вину и хлебает ушатами одну чистую сивуху. Истинный герой! Но таково обилие этого нового "драматического представления" великими характерами (пьющими одну сивуху), что Самсонович не более как одно из второстепенных лиц, а герой нелепой пьесы - Ростислав, сын новогородского посадника, негодяй и крикун. Налгав на себя небывалые на белом свете страсти, он кривляется, кричит, ломается, так что зритель впросоньях (от аплодисманов) то и дело готов спросить его:

  

  

  

   Сигарка. Комедия в одном действии, соч. Н. А. Полевого

  

   Семен Иванович Телятинский женат и не ревнив, а друг его, Павел Яковлевич Ягунов, вдов и ревнив. Оба эти достойные друга уезжают в город, и к Анне Ивановне Телятинской является дочь Ягунова в мужском платье, с хлыстом в руке и сигаркою в зубах. Разумеется, из этого завязываются сцены ревности, пока все не обнаруживается к торжеству Телятинского и позору Ягунова. Все это совершенно в русских нравах, и для присяжных сочинителей и посетителей Александринского театра кажется очень забавным и остроумным.

  

   Дочь русского актера. Оригинальная шутка-водевиль в одном действии, соч. П. И. Г.³

  

   Эта пьеса в комическом роде - то же самое, что "Новогородцы" в трагическом, то есть галиматья галиматей и всяческая галиматья. Она основана на избитом и неправдоподобном переодевании и мистификации: героиня пьесы, переодеваясь цыганкою и форейтором, морочит дурака-жениха своего, а г. Мартынов пляшет с него salterello {Буквально: подпрыгиванье (итал.).}.

  

  

  

   Водевиль может быть хорош только на одном условии: если он заключает в себе намек на какое-нибудь современное происшествие или на что-нибудь такое, чем в настоящую минуту занято внимание общества. Разумеется, талант при этом требуется своим чередом; но без первого условия, и при таланте автора, водевиль немного возьмет. Из всех наших водевилистов только один г. П. Каратыгин понял истинное значение водевиля. И оттого г. П. Каратыгин стоит выше других наших водевилистов. Нельзя сказать, чтоб он превосходил их только талантом - нечто похожее на талант есть и у некоторых из них; но у г. П. Каратыгина много ума, которому в особенности и обязаны своим успехом его водевили. Он написал немного, но это немногое у него всегда пользуется огромным успехом при появлении и потом навсегда удерживается на сцене. Повторяем: причина такого успеха заключается в том, что г. П. Каратыгин понимает волшебную силу "a propos" {"кстати" (франц.); здесь в значении "водевиль, приуроченный к какому-либо местному событию".}. Он не перекладывает французских водевилей на русские нравы, но рисует петербургские нравы среднего круга, как видно, хорошо ему знакомые, и потому его водевили не имеют ничего общего с теми, о которых он так остроумно заставляет говорить одно из действующих лиц в своей "Булочной":

  

   Быть может, надоели вам

   Французской кухни водевили?

   Признаться, солоны и нам

   Иные зачастую были.

  

   Не мудрено, что с рук нейдут,

   Когда сплеча их переводят:

   Пшеничную муку возьмут,

   А хуже оржаной выходит.

  

  

  

   Мы давно уже не говорили ни слова о новых пьесах, появившихся на сцене Александрийского театра с наступления нового театрального года,- следовательно, не отдавали отчета за целые шесть месяцев. И, между тем, опущение, сделанное нами в театральной хронике, совсем не так велико, как может казаться с первого взгляда. Это происходит от свойства пьес, играемых на сцене Александрийского театра: они являются иногда с шумом и исчезают без шума, не оставляя после себя ни следа, ни воспоминания; большая же часть из них пропадает без вести после первого представления. И, однако ж, публика так довольна всеми ими, что было бы бесполезно разуверять ее в их достоинстве и уверять в их ничтожестве. Вследствие этого мы сделали театральную хронику постоянною статьею в нашем журнале совсем не для критической оценки этих пьес, равно как и не для назидания или удовольствия почтеннейшей публики Александринского театра. Да и к чему бы послужило все это? Что можно сказать о "ничем"? Нет, наша цель совсем другая: мы трудимся для будущего историка русского театра и русской драматической литературы и надеемся, что только наша театральная хроника даст ему истинно драгоценные материалы. Чем больше наберется вдруг пьес, тем легче говорить о них, потому что повторять одно и то же двадцать раз гораздо скучнее и труднее, нежели сказать это один раз по поводу двадцати пьес. Нам недолго будет перечесть все, что до сих пор давалось на Александринском театре, а говорить об этих пьесах решительно все равно, что тотчас после их появления на сцене, что спустя три года.

   Чтоб не нарушить полноты нашей театральной хроники, переберем наскоро все новые пьесы, которые давались с апреля месяца до настоящей минуты. Первая из них, по величине, по притязаниям на что-то великое и по имени ее автора, есть, конечно,-

  

   Боярин Федор Васильевич Басенок, трагедия в пяти актах, и стихах, соч. Y. Кукольника¹

  

   Что сказать о ней теперь, когда уже о ней никто более не говорит и не помнит даже? Это тысяча первая попытка на воспроизведение итальянских и испанских страстей и отравлений, но одетых в quasi-русскую речь, в охабень и сарафан. Конечно, тут есть и талант, и ум, и чувство, но все это ложное, парадоксальное. Действительность и историческая истина принесены в жертву желанию написать эффектную трагедию из такой истории, из которой невозможно написать никакой трагедии. Но видно, что старые источники изобретения и готовые эффекты уже понадоели публике: тучная пьеса опочила сном праведника - вечная ей память!..

   Давалось в это время и еще нечто вроде трагедии, названное:

  

   Эспаньолетто, или Отец и художник²

  

   Цель этого "нечто" состояла в "изображении итальянских страстей на севере"³. Но цель не всегда сходится с выполнением. Иной и хорошо метит, а не попадает, неизвестный же "изобретатель на севере итальянских страстей" и метит плохо, от какового прискорбного обстоятельства из его "Эспаньолетто" вышло сущее изображение итальянской галиматьи на русском языке, довольно, впрочем, грамотном. В этой путанице разговоров публика ровно ничего не поняла, мы - тоже: премудреная пьеса, бог с нею!..

   От трагедии перейдем к комедии, из Испании и Италии переедем в Россию. Переезд не труден, потому что путь не далек: от одного вздора перейти к другому - все равно, что из одной комнаты перешагнуть в другую:

  

   Прихоть кокетки, оригинальная комедия в четырех действиях, соч. Д. Бруннера⁴

  

   Вот комедия, так комедия! Чего стоит уже то одно, что сюжет ее заимствован из современной хроники большого света! На сцене всё графини, княгини и генеральши - знать такая, что простому человеку страшно и взглянуть на сцену! А тон, манера говорить и держать себя - боже милосердный! Вообразите только, что все эти графини, княгини и генеральши называют друг друга ma chere!.. {милая (франц.).} Сейчас видно аристократок! А мужчины говорят друг другу mon cher {милый (франц.).}: сейчас видно, что "с турецким посланником в вист играют", подобно Ивану Александровичу Хлестакову!.. А какой пафос, какие свирепые страсти - бррррррр!.. Тут есть и Мефистофель в графском достоинстве и исполненный веры в мечту и адских, пожирающих страстей благородный юноша, кажется, из княжеской породы. Юношу мистифируют дамы; он подслушивает их разговор - дверь с треском отворяется, стулья падают, столы трещат - и самая восторженная галиматья рекою льется в виде высокопарных монологов... Все это так по-светски!.. Нет сомнения, что сочинитель знает большой свет, как свои пять пальцев, и что он там, как у себя дома...

   Но еще лучше "Прихоти кокетки" -

  

   Утро после бала Фамусова, комедия-шутка в одном действии, г. В*⁵

  

   Есть люди, которые думают, что успех произведения основывается не на внутреннем его достоинстве, а на счастливо придуманном заглавии. Для таких людей талант - лишняя вещь. Придираясь к произведению, имевшему огромный успех, они берут его заглавие и имена действующих в нем лиц и смело сочиняют страшную нелепость. Так, некто г. Навроцкий, известный публике из театральной хроники "Отечественных записок" как "кандидат в гении", написал чудовищную бессмыслицу под именем "Нового Недоросля": ему захотелось стать наряду с Фонвизиным,- между тем он забыл, что Фонвизин сам выдумал "Недоросля", никому не подражая, ни у кого не заимствуя, и что Фонвизин был одарен от природы необыкновенным умом и необыкновенным талантом. Другой господин, вроде господина Навроцкого, смастерил "Настоящего ревизора"⁶, думая через это стать на одну доску с Гоголем. Наконец, третий господин, вроде того же господина Навроцкого, состряпал "Утро после бала Фамусова". Ему показалось, что "Горе от ума" не кончено, потому что в нем никто не женится и не выходит замуж. Стих Грибоедова,- этот удивительный стих, которому подобного доселе еще ничего не являлось в русской драматической литературе, нисколько не испугал г-на В* и не охолодил его сочинительской отваги. Исказив все характеры "Горя от ума", он смело состязается со стихом Грибоедова собственными стихами топорной работы, в которых беспрестанно попадаются слова: перговорить вместо переговорить, молкосос вместо молокосос, плутское лицо вместо плутовское лицо. Швейцар, в площадном фарсе г-на В*, является то Филькою, то Егорушкою, а Фамусов то вдовцом, то женатым человеком. Словом, такой диковинки давно уже не появлялось в сем подлунном мире, столь богатом разного рода диковинками. Несмотря на то, она благосклонно была принята публикою Александринского театра.

   От аристократов перейдем к плебеям:

  

   Гамлет Сидорович и Офелия Кузьминишна, водевиль, переделанный с французского Д. Ленским⁷

  

   Какое остроумное название! Приказчик и перчаточница живут по соседству и переговариваются через дверь: он ее зовет Офелиею Кузьминишною, а она его - Гамлетом Сидоровичем. Потом они идут в клуб, и так как дело было на масленой, то Гамлет напивается пьян. К нему зачем-то стучится полиция, и он переносит свои пожитки в комнату Офелии. Вот и всё. По-французски это мило и забавно, потому что правдоподобно; по-русски - это чистый вздор, потому что совершненно вне русских нравов и обычаев.

  

   Война с дворником, водевиль

  

   К сочинению этого водевиля в Париже подали повод "Парижские тайны", а в них - проделки Кабриона с Пипле. Впрочем, содержание водевиля совсем другое. Взбешенный насмешками жильцов, дворник сгоряча отдул метлою жениха своей дочери и с отчаяния пустился рассказывать собравшимся вокруг него жильцам свои военные подвиги, совершенные под начальством его любимого полковника, убитого в сражении. Один из жильцов, молодой человек, по рассказу дворника узнал, что этот полковник был его отец, а так как этот дом принадлежит полковнику, то дворник и вручает молодому человеку бумаги, по которым он делается владельцем дома, где жил, как постоялец, мирит дворника с зятем и берет на себя свадебные издержки.

   Еще был представлен "Воскресенье в Марьиной роще", дивертисмент московского изделия, о котором ничего нельзя сказать, кроме того, что это отчаянный вздор.- К театральным новинкам нынешнего года можно отнести также возобновленные старые пьесы - "Модную лавку", комедию в трех действиях И. А. Крылова, и "Севильского цирюльника"⁸, доказавшего собою ту грустную истину, что в старину репертуар русского театра был и умнее и талантливее современного нам репертуара.

   Вот и все летние пьесы. Теперь обратимся к осенним.

  

   Наследство. Драма в пяти действиях, с прологом. Сочинение Ф. Сулье, перевод г. Григоровича⁹

  

   Сулье напутал такую драму, что нет никакой возможности распутать ее в пересказе ее содержания: для этого необходимо сделать из его драмы повесть; но как у нас есть обыкновение повести переделывать в драмы и нет еще обыкновения переделывать драмы в повести, то мы и не хотим подавать дурного примера к новому дурному обыкновению, тем более что и Сулье сделал свою драму из своей же повести "Eulalie Pontois". Героиня драмы - Элали, дочь смотрителя замка маркизы Субиран, Понтуа, видит, как отец ее ворует завещание у умирающей маркизы, и чрез минуту от самого его узнает, что он зарезал больную маркизу. Элали принимают за убийцу; она отрекается от убийства, но виновного не называет, и сама скрывается. Это только пролог. Через год она является женою живописца Торси, который не знает, кто она, и прячет ее от всех. Родственники маркизы Субиран, пришедшие к Торси заказать ему свои портреты, узнают Элали в портрете жены Торси. Украденное завещание переходит из рук одного негодяя в руки другого. Элали признана и готовится принять казнь за убийство маркизы Субиран, но маркиз де Шанжирон, муж дочери графини де Бревиз, спасает ее, объявляя ей, что она, Элали,- дочь его отца и покойной маркизы Субиран и что последняя ей отказала все свое имение, и так как она, Элали, знала об истинном завещании (в руках негодяев подложное), то и не могла поднять рук на свою благодетельницу, ergo {следовательно (латин.).}, невинна. Тут и конец. В целом эта драма вся построена на эффектах; но при хорошей обстановке и хорошем выполнении на сцене она очень занимательна, тем более что в ее подробностях много умного и верно схваченного из действительности. Так мы и видели ее и любовались ею на нашей французской сцене. На русском театре она... но, как сказал автор новой "Тилемахиды"¹⁰ -

  

   Молчание, тобою в мире

   Не оскорбится слуха взор!..

  

   Дядя Пахом. Комедия в двух действиях, П. Фурмана¹¹

  

   Переделка французского водевиля "L'Oncle Baptiste" {"Дядюшка Батист" (франц.).}, с грехом пополам примененного к русским купеческим нравам. Купец, бреющий бороду и живущий по-немецки, отдает свою дочь Настеньку замуж за молодого человека, в которого она "влюблена" и который ее "обожает". На сговор приезжает брат отца Настеньки, с бородою, сильно припахивающею капустою, и в армяке, и барон Думштольц, дядя жениха. Барон, увидя бороду невестина дяди, не соглашается на свадьбу. К довершению беды, один из должников отца невесты обанкрутился. Но Пахом с бородою, от которой припахивает капустою, дает брату денег, а барону угрожает открытием какой-то тайны, и свадьба оканчивается гораздо благополучнее пьесы г. Фурмана.

  

   Пажи Бассомпьера. Водевиль в одном действии, переведенный с французского Д. Ленским¹²

  

   Две переодетые девицы служат пажами у маршала Бассомпьера, потом дерутся на шпагах, из чего выходит преплохой водевиль.

  

   Как опасно читать иные газеты! Комедия в одном действии, переведенная П. Фурманом

  

   Честный мещанин Тушар любит читать "Gazette des Tribunaux" {"Судебные ведомости" (франц.).}, где помещаются иногда самые ужасные процессы по случаю убийств отцов детьми, мужей женами ради наследства. Чудаку приходит в голову, что и его жена хочет отравить его. Когда человек помешается на какой-нибудь нелепости, он во всем видит подтверждение своих подозрений. Из этого у Тушара выходят с женою пресмешные сцены; но к концу все объясняется: Тушар просит у жены прощения и дает обещание не читать больше "Gazette des Tribunaux".

  

   Матушка привратница, а дочка певица. Шутка-водевиль в одном действии

  

   Какая-то путаница слов, в которой ничего понять невозможно.

  

   Лучше и важнее всех этих театральных новостей временное появление на петербургской сцене московского артиста М. С. Щепкина¹³. Публика толпами сбирается смотреть его игру, и театр всегда полон. Это обстоятельство не может не остаться без многих весьма хороших последствий. Публика Александрийского театра, благодаря Щепкину, наконец, взяла в толк, что "Женитьба" Гоголя - не грубый фарс, а исполненная истины и художественно воспроизведенная картина нравов петербургского общества средней руки. Здешние артисты, поняв, с кем они играют, сделали на этот раз побольше, нежели сколько делали прежде, разыгрывая эту пьесу,- и каждое слово ее, каждое выражение принималось с живым смехом удовольствия. "Горе от ума" давалось три раза, "Гевизор" два раза, "Игроки" Гоголя один раз. Несмотря на то, что в "Матросе" Щепкин играл один-одинехонек, эта пьеса произвела глубокое впечатление и доказала собою ту простую истину, что разделение драматических произведений на трагедию и комедию в наше время отзывается анахронизмом, что назначение драматического произведения - рисовать общество, страсти и характеры и что трагедия так же может быть и в комедии, как и комедия в трагедии. Щепкин принадлежит к числу немногих истинных жрецов сценического искусства, которые понимают, что артист не должен быть ни исключительно трагическим, ни исключительно комическим актером, но что его назначение - представлять характеры, без разбора их трагического или комического значения, но лишь соображаясь с своими внешними средствами, то есть не играя статных молодых людей, будучи человеком пожилым и тучным, и т. п. Мы убеждены, что если б такой артист, как Щепкин, почаще являлся на сцене Александрийского театра, требования здешней публики скоро сделались бы совсем другими, а сообразно с ними произошла бы большая перемена со стороны здешних артистов в манере играть роли из порядочных пьес.

  

  

  

   Литература наша заснула непробудным сном: все новости ее, за исключением пяти-шести сколько-нибудь сносных книг в течение целого года, ограничиваются перепечатками в виде книг того, что уже известно публике из журналов. Зато наша сценическая литература не дремлет. Да, именно, если ее в чем-нибудь можно упрекнуть, так в том, что она заставляет других дремать, а уж совсем не в том, чтоб сама дремала. Новые драмы и комедии, стихами и прозою, новые водевили так и родятся роями, словно насекомые... Именно, насекомые - сравнение поразительно верно в фактическом отношении, потому что истинно физиологически. Дело в том, что происхождение насекомых и "драматических представлений" тождественно, то есть те и другие выходят из источников чрезвычайно аналогических: насекомые родятся из... чернозема, драматические представления из... бенефисов... Сходные причины производят и сходные следствия: от насекомых нет житья летом, от новых театральных пьес нет житья осенью и зимою... Но оставим аллегории и скажем прямо, что в бенефисах заключается одна из главных причин упадка нашего сценического искусства, сценической литературы и сценических талантов. Бенефицианту нет дела до искусства, до хороших пьес: ему нужна только длинная-длинная афиша со многим множеством пьес, испещренная затейливыми заглавиями, которые бы как можно больше обещали и как можно меньше выполняли. С первого взгляда может показаться странным,, как удается каждому бенефицианту одинаковым образом разочаровывать публику в ее ожиданиях несколько лет сряду; но стоит только взять в соображение, что бенефисная публика не похожа ни на какую другую и что она всегда была, есть и будет одна и та же,- и вы увидите, что дело очень просто. Зло от бенефисов неисчислимо. Бенефициант заказывает для своего бенефиса несколько пьес разным доморощенным драматургам. Плата за эти пьесы - ничтожная, а драматург заботится только о том, чтоб спихнуть с плеч долой заказанную ему работу и, как говорится, отхватывает ее сплеча. Между тем он не хочет же, чтоб его пьесу ошикали, и потому наскоро украшает ее всевозможными тривиальными эффектами, соображаясь со вкусом бенефисной публики. Бенефициант рад, если ему удается собрать заказанные им пьесы недели за две, за полторы до дня бенефиса. Пьесы ставится кое-как, некоторые актеры почти никогда не знают ролей (этого не случается никогда и ни в каком случае, например, с г-м Каратыгиным 1-м, который слишком уважает свое искусство, публику и самого себя и потому всегда является на сцену не только выучив, но даже и изучив свою роль). А так как почти все новые пьесы даются только в бенефисы и так как бенефисам несть числа, то из этого и выходит, что литераторы по привычке не умеют писать для театра иначе, как по-бенефисному; публика привыкает считать хорошими пьесами только такие, которые пишутся в бенефисном духе; актеры привыкают играть по-бенефисному. Не будь вовсе этих несчастных бенефисов, авторы имели бы дело с дирекциею и за хороший гонорариум не позволяли себе являться к ней с пьесами, которые не были бы обдуманы, обделаны и не стоили бы большого труда; все новые пьесы ставились бы от дирекции. Но пока продолжится обычай привлекать публику в театр бенефисами,- до тех пор нечего и мечтать о возможности театра, назначенного служить храмом искусству.

   После всего этого богатство нашей драматической литературы должно нас ие радовать, а печалить. Пьес много, а посмотреть нечего. На нынешнюю книжку "Отечественных записок" их пришлось целых девять.

  

   Наполеоновский гвардеец. Драма в трех действиях, в стихах, сюжет взят из повести Питр-Шевалье¹

  

   Не понимаем, зачем пишутся драмы стихами... Мы понимаем, зачем писали их стихами такие люди, как Шекспир, Мольер, Шиллер, Грибоедов, Пушкин: затем, что у этих людей превосходный, поэтический стих, который только увеличивает художественное очарование представляемой драмою действительности и который невольно остается в памяти зрителя. Но зачем пишут драмы