Белинский Виссарион Григорьевич - Театральная критика

ли Каратыгина. Это вредно и для самого молодого артиста: зачем ому учиться, стараться, всем жертвовать искусству, когда он и без того делит с Каратыгиным лавры сценической славы?..

   В "Титулярных советниках" всего-навсе семь лиц, из которых одно - Петра Герасимовича Курочкина, г. Мартынов выполнил как истинный художник, с непостижимым талантом и непостижимым искусством, которые рельефно выступали во всем - от самого костюма до малейшего слова и жеста; другое - Андрея Карповича Кречетова, г. Григорьев 1-й выполнил прекрасно, чем и показал, что он не только умный и полезный актер, но в некоторых ролях бывает и талантливым артистом; три женские роли были сносно выполнены г-жами Шелиховою 1-ю, Шелиховою 2-ю и Кашириною; шестая роль - Семена Петровича, камердинера Курочкина, прекрасно была выполнена г. Фалеевым, а седьмая - Сергея Абрамовича Ежикова, очень плохо была сыграна г. Леонидовым. Г-н Леонидов всегда верен самому себе: это очень похвально с его стороны! Вообще водевиль доставил всем больше удовольствия, чем драма: последней восхищались, но в антрактах и по окончании тяжко и протяжно зевали, а при первом смеялись, не зевая.

  

  

  

  

   "Параша-сибирячка" возбудила живейший восторг в публике и имела блестящий успех. В самом деле, давно уже на русской сцене, апатически умирающей от переводимых и переделываемых французских водевилей, давно уже не появлялось пьесы с таким счастливым сюжетом и так эффектно составленной. Содержание пьесы г. Полевого очень просто, а потому и очень хорошо; но как оно основано на известном анекдоте и как сама пьеса скоро будет напечатана в "Репертуаре русского театра", то мы не будем излагать ее основную мысль - торжество дочерней любви, мысль, которая не может не найти отзыва во всякой человеческой душе. Как уже сказали мы, пьеса сложена очень ловко, и как, прибавим, многие положения в ней, по сущности самого содержания, в высшей степени поразительны, трогательны и чувствительны, то многих сцен в пьесе и невозможно видеть, не испытывая сильного раздражения души и чувства, которое очень можно счесть за сильное впечатление от поэтического создания. Хорошая постановка и искусное выполнение со стороны артистов еще более содействуют успеху пьесы на сцене. Главную роль в пьесе - роль неизвестного, сосланного в Сибирь за убийство, совершенное в картежничестве, играл г. Каратыгин 1-й. Его игра была, по обыкновению, торжеством сценического искусства со стороны художественного создания характера, в пьесе довольно неопределенного. В самом деле, увидев раз Каратыгина в этой роли, нельзя забыть этого высокого человека, с густыми усами, с мрачным видом, с порывистыми движениями, обличающими огненные страсти и железную душу. Но в собственно патетических местах своей роли Каратыгин был неровен. У нас до сих пор не может изгладиться из души неприятное впечатление от усиленного, или, лучше сказать, усильного восклицания: "сердце мое!" и усильного жеста, состоявшего в ударе рукою по груди; такое же неприятное впечатление произвело на нас и то место в первом действии, где Каратыгин, после признания прохожему, с громкими фразами и усильными движениями убегает со сцены. Но многие такие места были выполнены им и прекрасно. Таково, например, место, где он говорит, что если бы юноша, увлекающийся картежною игрою, мог заглянуть в его душу, то остановился бы на краю погибели. Прекрасен был Каратыгин в сцене свидания с дочерью и в этом безумии, с каким он узнал от нее о прощении. После Каратыгина всех лучше была г-жа Асенкова; умной и отчетливой игре ее нам тем приятнее отдать должную справедливость, что мы не часто пользуемся этим удовольствием. Отличительный характер игры г-жи Асенковой состоял в смелости, свободе, непринужденности, обдуманности, отчетливости и искусстве, и если бы, при всем этом, видно было больше нежности и теплоты, то мы не нашли бы довольно слов для выражения нашего восторга от игры ее. Автор "Параши" явно хотел представить в героине своей пьесы девушку простую, лишенную всякого образования, но глубокую по своей натуре, столько же энергическую, сколько и любящую. Он дал слабый и бледный абрис: дело артистки было - дать жизнь этому образу тенями и красками. Но тем не менее игра г-жи Асенковой прелестна; видно, что эта артистка внимательно и старательно изучала свою роль, а ее привычка к сцене, смелость и свобода на ней, при поразительной эффектности пополнений, довершили это тщательное изучение и окончательно очаровали публику Александринского театра. Тем не менее было бы интересно увидеть в роли Параши и г-жу Самойлову 2-ю: соперничество развивает талант с обеих сторон. Г-н Каратыгин 2-й прекрасно выполнил роль подьячего Писулькина: без всяких фарсов, он умел быть смешным, потому что умел быть верным истине и простоте. Об игре г. Сосницкого нельзя сделать никакого заключения: роль его явно лишняя в пьесе: прохожий замешан в пьесу не по своей нужде, а для других; он нужен для внешней связи пьесы, он нужен, чтобы ссыльный рассказал публике свою историю, чтобы Параше было с кем идти в Москву и чтобы на сцене было кому читать самому себе для других нравственные сентенции. Из прочих артистов были хороши г-жа Валберхова и г-жа Гусева; остальные - так и сяк. Постановка пьесы прекрасна, и в этом отношении можно заметить одно: в самой эффектной сцене народа на кремлевской площади звон колоколов московских нисколько не походил на тот царственный гул, которым так торжественно оглашается первопрестольная Москва в свои великие дни...

  

  

  

   Прототип "Провинциальных сцен" - комедии особого рода, о которых очень верно и очень остроумно кем-то и где-то было сказано, что действующие лица их разделены на дураков, которые очень милы, и на умников, которые очень глупы. В "Провинциальных сценах" действующие лица - чиновники, из которых одни взяточники и плуты, другие - благонамеренные и честные. Первые - карикатуры, вторые - резонеры. Это, другими словами, более или менее верная копия с такой действительности, о которой дай бог всякому порядочному человеку совсем не знать, если только это возможно. Но во всяком случае, в "Провинциальных сценах" много занимательного, много забавного; они читаются с удовольствием. Благородная цель, с какою они написаны, и несомненная польза, которую они должны принести, еще более возвышают их достоинство. Издание очень опрятно и украшено политипажною виньеткою и четырьмя политипажными картинками, прекрасно исполненными. Картинки сделаны г. Клодтом; в изобретении есть оригинальность и много жизни.

  

  

   В 4-й книжке "Репертуара" ничего особенного не имеется. Начинается она водевилем, который переведен с французского¹, а не переделан из Шекспировой драмы, и потому мы его не читали, как обыкновенно не читаем никаких водевилей, кроме переделанных из драм Шекспира². За водевилем следуют "И мои воспоминания о театре. Письмо к И. П. Песоцкому.- Период первый", г. Зотова. Это очень интересная статья, в которой больше правды в фактах и больше таланта в изложении, чем в статьях двух других сочинителей "театральных воспоминаний", напечатанных в "Репертуаре" и обсуженных нами в свое время³. Хотя г. Зотов и много потерпел от несправедливости своих великих соперников, но он отдает полную справедливость их блестящим способностям. "А потому,- говорит он,- я уверен, что почтенные сочинители "Театральных воспоминаний" не обидятся, если я напишу подобную же статью". Очевидно, что "Репертуар" далеко пойдет, если его будут поддерживать своими трудами такие знаменитые сочинители, как г. Полевой, г. Зотов и проч. За статьею г. Зотова еще что-то следует в 4-й книжке "Репертуара", но это - мелочь, о которой не стоит говорить⁴.

  

  

  

   Не думаем, чтобы мы слишком запоздали нашим суждением об этих двух, впрочем, примечательных спектаклях: наш театр идет не слишком быстро, и за ним не трудно угоняться. Новостей на нем тоже очень немного, благодаря творческой деятельности наших запасных драматургов: появится новая пьеска - понравится публике и шумит около полугода времени, до той самой минуты, как совсем забудется. Появится на сцене дебютант или дебютантка, и если знает твердо свою роль, говорит хоть немного со смыслом, ходит и действует руками хоть немного с толком,- публика объявляет его или ее талантом, громко аплодирует, громко кричит "браво" и раз пятнадцать вызовет. После этого проходит месяц, два, три,- и так как в "новом таланте" редко бывает хоть сколько-нибудь таланта, и так как он нисколько не подвигается вперед, а публика по-прежнему хлопает ему и вызывает его, то "новый талант" делается уже старым, заслуженным талантом. Да, воля ваша - а ничего нет труднее, как писать у нас о театре. Все те же таланты и те же бездарности, все тот же ход игры, те же прекрасные частности и то же отсутствие целого (ensemble); все те же драмы и те же водевили и, наконец, все то же громкое хлопанье и те же частые и несносные вызовы: поневоле будешь писать одно и то же. Поэтому мы решились отдавать публике отчет только в таких спектаклях, которые, почему бы то ни было, хоть немного выходят из колеи обыкновенного. К таким мы причисляем спектакли 2-го и 8-го мая, и как то, что мы хотим сказать о них, так же хорошо относится ко 2-му и 8-му мая 1841, как и 1840 года, то и думаем, что нисколько не опоздали нашим суждением о них.

   Прежде всего мы должны сказать, что капитальные пьесы того и другого спектакля заслуживают внимание; обе принадлежат к числу таких произведений легкой драматической литературы, которые, от нечего делать и от нечего читать, иногда и прочитываются не без удовольствия, но на сцене, при хорошей игре актеров, имеют положительное достоинство, именно тем, что дают возможность даровитым артистам развернуть перед публикою свое дарование. Мы говорим о "Сиротке Сусанне" г. Григорьева 1-го и "Льве Гурыче Синичкине" г. Ленского. Содержание обеих пьес так известно публике, которая видела их уже несколько раз, что мы не имеем нужды излагать его. Кроме того, в первой была еще другая новость, несравненно более приятная, нежели сама пьеса: роль Сусанны играла г-жа Самойлова 2-я,- и мы, увидя ее в этой роли, почитаем себя вправе, не боясь ошибиться, поздравить публику с истинным и самобытным сценическим дарованием. Это тем приятнее, что театры наши, не совсем бедные талантливыми артистами, очень бедны талантливыми артистками. В игре г-жи Самойловой 2-й много достоинства, грации, искусства и - что всего важнее и что одно есть необманчивый признак истинного дарования,- много жизни и натуры. Правда, видно, что она еще не совсем освоилась со сценою, в ее манерах, впрочем, благородных и грациозных, нет еще полной развязности; но это такой недостаток, который очень легко исправится временем и изучением. От любви г-жи Самойловой к искусству, от ее таланта, оправдывающего эту любовь, можно надеяться, что она не обольстится своими успехами, но упрочит их строгим изучением своего искусства. В роли Сусанны она бесподобна: нельзя не удивляться той отчетливости, с какою она выполняла роль немой: публика понимала каждый ее жест, каждое движение! И как не понимать, когда они так выразительны, так шли к роли и ее характеру и вместе с тем были так благородны, грациозны и очаровательны! После г-жи Самойловой 2-й можно поговорить о г-не Самойлове, прекрасно выполнившем роль Сент-Альфонса, денди, льва и, следовательно, ужаснейшего глупца и пустейшего человека. В самом деле, что такое "лев"? Человек, который и своим костюмом, и прическою, и манерами, и речами, и жизнью говорит вам: "Посмотрите на меня - я лев!" Отнюдь не смешиваем "льва" с человеком большого света и лучшего тона: мы знаем, что можно быть светским человеком, выполнять все требования приличия, самые условные даже, и все-таки быть умным, достойным и даже, если угодно, глубоким человеком; мы знаем, что

  

   Быть нужно дельным человеком,

   И думать о красе ногтей.

   Зачем бесплодно спорить с веком?

   Обычай деспот меж людей!¹

  

   Но такой светский человек не есть лев, потому что он светский человек, как будто не зная этого, как будто забывши о том, что он светский человек, а не актер, играющий роль светского человека, не мещанин во дворянстве, который во всем думает видеть зеркало, отражающее его дендизм. Но "лев" - да, просто "лев" есть пустой, мелкий человек, родившийся и воспитавшийся в сфере большого света. Как и всё на свете, "львы" разделяются на множество разрядов: второй разряд составляют подражатели первого, третий - обезьяны второго и т. д. Г-н Самойлов превосходно сыграл "льва" второго или третьего разряда. Мы от души полюбовались его игрою, полною ума, искусства, натуры и таланта. Г-н Мартынов, в роли Энтрепида, слуги, был хорош, по обыкновению. Зато г. Толченов (воспитанник) в роли полковника Монтеро был не таков... Боже мой, где занимают они эту трагическую дикцию, всю эту мишуру, этот протяжный вой и насильственные жесты классической Мельпомены старого времени!.. Сыграй г. Толченов свою роль просто, прочти ее с толком - и было бы, по крайней мере, хоть сносно; а то... Ну, да что много говорить тут. В "Ножке" позабавил публику г. Мартынов в роли Роде, сапожника; очень хороша была г-жа Асенкова. "Новичков в любви" мы уже не дождались. Г-н Ленский оказал театральной публике истинную услугу своим забавным "Львом Гурычем Синичкиным". Вся пьеса сложена очень умно и замысловато, в главном действующем лице даже довольно ловко очерчен характер. После этого удивительно ли, что Мартынов в роли Синичкина превосходен? - В ней он показал всю силу своего прекрасного дарования, и публика не может налюбоваться его истинно артистическою игрою, и театр до сих пор полон при представлении "Льва Гурыча Синичкина". Правда, в нескольких местах, где комическое соединяется с патетическим, г. Мартынов был слаб: так, например, у него пропал стих: "Никитична, довольна ли ты мной?", но целое выполнение роли с избытком вознаграждает за два, за три места, неудачно выполненные,- и роль эта остается торжеством Мартынова. Ему так редко удается играть что-нибудь достойное своего таланта,- и потому в роли Синичкина у него заметна какая-то особенная жизнь, какое-то особенное одушевление. Благодаря Мартынову, пьеса г. Ленского никогда не перестанет привлекать в театр многочисленную публику, и простой спектакль походит на торжественный бенефис. Г-н Максимов 1-й, игравший графа Зефирова, семидесятилетнего волокиту, по справедливости может делить с Мартыновым славу триумфа: давно уже не случалось нам видеть на русской сцене такой умной, художественно искусной игры! Право, сам Берне² не лучше бы сыграл эту роль! Г-жа Самойлова 2-я в роли Лизы, дочери Синичкина, была превосходна: подобно Мартынову и Максимову, она создала свою роль и выполнила ее артистически. Все прочие лица по крайней мере не портили целого; только г-же Шелиховой 2-й не мешало б играть свою роль получше. Нам кажется, что эту роль прекрасно могла бы выполнить г-жа Асенкова.

   "Не влюбляйся без памяти, не женись без расчета" - забавный фарс, в котором очень недурен г. Максимов 1-й и не совсем дурны все остальные. Поэтому вся пьеса идет недурно, и нам кажется, что она шла бы естественнее, если бы г-жа Асенкова играла Елену (испанку), а г-жа Ширяева Джину (мексиканку); а то как-то странно и неестественно предпочтение Вальтера.

   В водевиле "Брат по случаю и друг поневоле" мы что-то ровно ничего не поняли, исключая разве того, что, кроме Мартынова, по обыкновению хорошо сыгравшего свою роль, был еще очень недурен г. Куликов в роли Солье.

  

  

  

  

   Слава богу!.. наконец-то!.. Только что мы начали было приходить в отчаяние, что июньские книги все так серьезны, что нам нечем и позабавить ревностных почитателей библиографического мусора, как вдруг - о радость! - вдруг являются "Жизнь Вильяма Шекспира", с приложением мнений о сем великом человеке гг. Якубовича, Славина и Гете, и пятая книжка "Репертуара", с приложением к оной мнения г. Греча о драматической поэзии. Милости просим, дорогие гости!..

   Нечего много распространяться о "Жизни Вильяма Шекспира": заглавие этой книжицы, выписанное нами с совершенною точностию, дает о ней самое верное понятие. Это явно произведение молодого человека с растревоженными чувствами. Мнения Гете, Шлегеля, Гизо и Вильмена о Шекспире выбраны из русских журналов и не представляют ни одной яркой и светлой мысли, даже ни одного положительного мнения, потому что перепутаны, искажены, без порядка изложены. Из русских писателей особенно поразительны мнения г. Полевого (которого автор книжки называет "родным, русским поэтом, Н. А. Полевым", на стр. 11 "Вместо предисловия", и потом "красою России, философом и литератором русским, Николаем Алексеевичем Полевым", стр. 18). Мнения эти почерпнуты из письма (к кому-то) г. Полевого о "Сне в летнюю ночь"; письмо это было помещено в "Телеграфе" и отличается тем, что, прочтя его, не составишь себе никакого понятия о Шекспире, не запомнишь ни одной мысли и никак не будешь в состоянии пересказать другому, что и о чем читал. Что делать! такова судьба всех мнений, особенно ни на чем не основанных. После мнений г. Полевого особенно хороши мнения другого великого поэта-философа, другой красы и славы русской поэзии, именно г. Якубовича. Всего лучше в них то, что хотя они высказаны и плохими стихами, но кратко, выразительно и убедительно. Но лучше обоих их мнения самого автора, подписавшегося под предисловием А. Славин. Кто бы такой был этот таинственный г. Славин? Что за новое "инкогнито" появляется в нашей литературе, и без того так богатой разными "инкогнитами", известными и неизвестными? Нет, милостивые государи, г. Славин совсем не "инкогнито", хоть он и вовсе вам неизвестен. Он давно уже с особенным успехом подвизается на литературном поприще. Прежде он был известен под именем г. Протопопова, или, по "Библиотеке для чтения", под именем г. П-р-т-рр-ппрр-ррр-ва,- и тогда он издал "Незаконнорожденного", довольно плохой роман, будто бы переведенный им с польского; потом перепечатал, с некоторыми изменениями, состоявшими в искажении языка и смысла, "Сто дней" - драматический очерк жизни Наполеона, соч. Дюма, перевод А. Шишкова, и приложил к нему предисловие, в котором, со всею гениальною откровенностию, объявил публике, что он, г. Протопопов, "знатный сочинитель" и что только один он изобразил Наполеона как следует, то есть по-шекспировски. Журналы громко уличали г. Протопопова в присвоении чужой собственности, но г. Протопопов отвечал им презрительным молчанием и, вероятно, чтобы отвязаться от них, назвался г. Славиным - имя, как изволите видеть, знаменующее славу,- и на сцене Большого Московского театра начал забавлять публику в ролях Гамлета, Карла Моора и других. Потом он издал "Исторические, философические и литературные афоризмы", между которыми из одних можно узнать, что Кир был персидский царь, что 2 = 4 и тому подобные истины, а из других ровно ничего нельзя узнать - так глубоки и таинственны они... Наконец, г. Славин, ci-devant {бывший (франц.).} г. Протопопов, является с "Жизнию Шекспира". Он посвящает ее г. Мочалову, посвящение его написано стихами и прозою, стихи особенно хороши:

  

  

  Завидую тебе, поэт!

   Родился ты - века бессмертие пропели хором

  

  Тебе!.. И что ж? Поэт

  

  С людьми живет,

   Упитанный хвалами их - позором!..

  

   "Кому приличнее посвятить биографию Шекспира, как не тебе, мой превосходный Гамлет! - Ты, дивный лицедей!" - восклицает г-н Славин и этим восклицанием разом удружает и великому драматургу и его достойному актеру. Г-н Славин умеет похвалить!.. Затем следует предисловие, столько же удивительное, как и вся книжка, а за оным следует сама биография Шекспира, с указаниями на какого-то Шасля (должно быть, Филарета Шаля), с выписками стихов и прозы на всевозможных языках, с высшими взглядами и пр. Послушайте и подивитесь:

  

   Поэт в душе, человек, в котором от начала рождения (от начала рождения - как это фигурно!) закован был Везувий страстей (в человеке закован Везувий страстей - как это живописно!); вековы(о)й представитель прекрасного и наслаждений (отлично хорошо!); проявление целой высокой мысли, брошенной на землю на удивление векам (еще лучше!); мир всеобъемлемости (недостает смысла - зато какая смелость, какая энергия в выражении!) - Шекспир не мог не любить, и пр. (стр. 3).

  

   Вследствие всего реченного, чувство любви увлекло Шекспира, утопило в океане пылкого воображения, сердце его утонуло в объятиях страстей и глубоких чувств, когда в груди его разгорелось предчувствие высшего назначения и пробудилось отвращение к ремеслу, на которое он смотрел, как на презрение, как на степень уничтожения его могущественного бытия; тоска и негодование на жизнь и действия бросили его в болото, называемое предосудительностию, и прочая,- все в таком же духе и таком же тоне. Это называется "Жизнию Вильяма Шекспира" с приложением к оной мнений русских и иностранных писателей... (стр. 3-4).

  

   Если поэзия лирическая, как изъявление собственных чувств поэта народного или вдохновенного своим предметом, заслуживает внимание любителя словесности, следящего за развитием народного гения в поэтах, его представителях,- поэзия драматическая еще в большей степени проявляет перед нами свойства ума, степень образования и особенный вкус народа вообще, служит зеркалом его жизни общей и частной...

  

   Таким длинным, темным и бессвязным периодом начинается в 5-й книжке "Репертуара" статья г. Греча "Очерк поэзии драматической". Как и вся статья, этот период очевидно есть загадка, и притом очень трудная для разрешения; однако ж, подумав и поразбив его на предложения, можно догадаться, что лирические поэты разделяются на два разряда: на народных и на вдохновенных своим предметом, что жизнь народа бывает общая и частная и что лирическая поэзия есть изъявление собственных чувств поэта, а драматическая еще в большей (перед чем же?) степени проявляет перед нами свойства ума, степень образования и особенный вкус народа вообще. Итак, благодаря этому набору слов теперь различие менаду поэтами народными и между поэтами вдохновенными своим предметом, между поэзиею лирическою и между поэзиею драматическою, равно как и их взаимные друг к другу отношения,- ясны и не подвержены никакому сомнению. "Лирические поэты", с такою же ясностию продолжает глубокомысленный теоретик, "лирические поэты почти все сходны между собою: и грек и римлянин, и англичанин и итальянец, все люди (а не звери?), все одинаковым образом выражают свои мысли и чувствования, различаясь только степенью и своего гения и образования, и особенностями языка". Именно так! Римлянин Гораций, римлянин Овидий и немец Шиллер - сходны между собою и поют одинаковым образом, точно так же, как итальянец Петрарка и англичанин Байрон, какой-нибудь испанский романсьер и француз Беранже!.. Что и говорить! Правда, сущая правда! Вся разница в языке, в буквах и разве еще в почерке лирических поэтов разных стран.

   Вся статья состоит из таких верных и глубоких идей. А примечательная статья! На каких-нибудь четырех листках с половиною, или на девяти страничках, изложена и история драматического искусства и его теория у всех народов! То и другое равно интересно. О теории вы уже имеете понятие, а история начинается с козла, от которого будто бы началась греческая трагедия. Право, это напечатано! (стр. 3).

  

   Театр английский начался подражанием французским мистериям и долго влачился в младенчестве (влачился в младенчестве - хорошо сказано; хоть бы г. Славину!). Вдруг, посреди туманов учения классического, возник в Англии гений самородный, оригинальный, единственный, Шекспир, в душе которого, как в чистом зеркале чистого ручья, отразилось все небо поэзии. В музее Дерптского университета видел я достойную внимания аллегорическую картину, о которой говорит Гете в своей автобиографии. Представлен храм поэзии драматической. В святилище его восседят гении древности и новейших веков, важные, глубокомысленные, в классической одежде греков и римлян; другие занимают места в преддверии храма; третьи вне его, на ступенях. Один человек, в камзоле, брюках и фуражке английского матроса, закинув руки на спину, глядя вверх, входит в самую середину святилища, как видно, и сам того не зная, куда зашел: это Шекспир. Ему обязана рождением новая драма, до невероятности употребляемая во зло бездарностью, шарлатанством и мнимою гениальностию.

  

   И все тут! Ну, теперь понимаете, что такое Шекспир? Если не совсем, прочтите при этом "Жизнь Вильяма Шекспира" с мнениями об ней гг. Полевого, Якубовича и Славина.

   Кроме сей дивной статьи в пятой книжке "Репертуара" есть еще какие-то два водевиля¹, водевильные куплеты, смесь, новости и разные известия, о которых вы давно уже знаете из "Северной пчелы" и других листков.

  

  

  

   "Чудные приключения и удивительное морское путешествие Пьетро Дандини" г. Ленского - фарс, не принадлежащий ни к литературе, ни к сценическому искусству. Это скорее балет, где не танцуют, а говорят и поют, и если этот балет разыгрывается живо, быстро, непринужденно, он может доставить публике полчаса удовольствия, в качестве забавной шутки. Г-н Мартынов выполнил роль Пьетро Дандини именно так, как должно ее выполнить: живо, весело, простодушно и естественно в высшей степени. Но больше нечего сказать о его игре, потому что, по сущности самой роли, ему нечего было творить или делать что-нибудь необыкновенное в артистическом отношении. После Мартынова заслуживает некоторое внимание г-жа Федорова, по той отчетливости, с какою она старалась (и довольно успешно) выполнять свою роль. Вот все, что можно сказать и о пьесе и о ее выполнении.

   "Хочу быть актрисой! или Двое за шестерых" - очень недурной для сцены водевиль г. Федорова. Главное достоинство его состоит в том, что его содержание взято из русской жизни - условие, при соблюдении которого мы согласны и на водевиль смотреть как на что-то заслуживающее внимания, если в нем видно хоть сколько-нибудь таланта. Главный недостаток водевиля г. Федорова состоит в слабом развитии характеров, и вообще он своим успехом явно обязан был прекрасной игре артистов. Впрочем г. Федоров заслуживает благодарность уже и за то, что дал средства артистам показать во всем блеске свои таланты, чего не всякий водевиль дает. Артистов было двое: г. Самойлов и г-жа Самойлова 2-я. Каждый из них играл по три роли. Дело в том, что жена провинциального актера предполагает в себе большое сценическое дарование и хочет во что бы то ни стало поступить на сцену, а муж сомневается, чтобы у ней был талант, и старается не допустить ее выполнить свое намерение. Чтобы доказать ему, что у ней есть талант, она начинает его интриговать, явившись к нему кухаркою, будто бы нанятою его женою. Сначала он обманулся ее искусною мистификациею; но потом догадался и, не показывая этого, решился и с нею сделать то же и тотчас явился к ней богатым греком, их дядею. Потом она явилась к нему уездною барынею и так искусно сыграла эту очень неудачно обрисованную автором роль, что муж ее и не догадался, что это его жена. Наконец он является к ней режиссером театра, и она читает ему роль, из пьесы, как бы для испытания своей способности к сценическому искусству. Явившись к ней греком, он совершенно обманул ее, но в режиссере она наконец узнала своего мужа и, чтобы взбесить его, стала с излишней аккуратностию выполнять требования роли касательно поцелуев. Дело объяснилось - он признал в ней талант, и когда она похвалилась, что совершенно обманула его в роли уездной барыни и не допустила обмануть себя в роли режиссера, - он сказал ей, что она не успела обмануть его в роли кухарки и допустила его обмануть себя в роли дяди-грека, а в заключение объявляет ей, что дядя их умер, отказавши им все свое имение, и что они оба едут в Петербург и поступают на сцену тамошнего театра. Г-жа Самойлова с каждым разом все более и более обнаруживает, что она обладает истинным, прекрасным талантом, от которого петербургская сцена и публика должны слишком многого ожидать. Мы не скажем, чтобы ее игра была последнею степенью совершенства, в ней видна еще ученица, но ученица с большим талантом и в игре которой столько же жизни, натуры, грации, сколько и умения возвести свою роль до идеала, придать ей особенный типический характер и в каждой роли быть новою, оригинальною и ни в чем не похожею на себя, кроме таланта. То же самое должны мы сказать и о г. Самойлове, с тою только разницею, что в его игре видно больше твердости и отчетливости. Как хорош был этот молодой сухощавый человек в роли старого толстого грека! Его нельзя было узнать! Как характеристически говорил он ломаным русским языком; как верно выразил он ростовщика, скрягу, который, кроме денег, ничего не понимает в мире! Но в роли режиссера он был еще лучше: нельзя создать роли более типической и характерной. Это режиссер чисто русский: он провел всю жизнь свою за кулисами провинциального театра. И как хорош он был и в настоящей своей роли - роли талантливого актера провинциального театра, с какою душою пропел он куплет о неприятностях и тяжести своего звания! При сем мы должны вспомнить, что и г-жа Самойлова, в роли кухарки, прекрасно пропела что-то вроде русской песни, очень недурно составленной, и что ее, так же как и г. Самойлова, заставили повторить куплет. Вообще водевиль шел прекрасно, и игра этих двух артистов доставила публике удовольствие, каким она очень редко пользуется, возбудила громкие и единодушные рукоплескания и несколько вызовов.

   "Деловой человек, или Дело в шляпе" г. Кони есть собственно водевиль, а не комедия, потому что в комедии не поются куплеты; но как этот водевиль основан не на сцеплении внешних случайностей, а на развитии главного лица, очень удачно сделанном, то он и приближается к комедии. Делового человека, Пантелея Ивановича Жучка, играл Мартынов, и его игра была возможным совершенством. Ни одной черты, ни одного движения, которое не было бы в высшей степени верным, истинным, характерическим, художественным. Мы уже сказали, что и у самого автора очень удачно развит характер этого лица; но что сделал из него г. Мартынов - это выше всякого выражения! Невозможно глубже проникнуть в характер и теснее срастись с формами и манерами солидного чиновника, с крестом на шее, проседью в волосах и прекрасною молодою женщиною в законном браке! Этою ролью Мартынов доказал, что хорошо развил в себе свой комический элемент своего превосходного таланта: надо желать, чтобы теперь он обратил все свое внимание на развитие в себе патетического элемента. Есть роли, в которых мало смешить, а должно вместе и трогать. Этим искусством в высшей степени обладает Щепкин и может служить высоким образцом для всякого молодого таланта. Чтобы читатели поняли, что мы хотим сказать, и согласились с нами, довольно напомнить о роли матроса, в которой Щепкин так велик. От души желаем того же и со стороны г. Мартынова, за развитием таланта которого мы следим с такою внимательностию и такою любовию.

   Роль жены делового человека очень проста и очень естественна, и г-жа Самойлова прекрасно выполнила ее. Только третье лицо, Сила Саввич Горский, не слишком нравится нам. Едва ли оно не вставлено для связи пьески и потому само по себе бесцветно и мертво. Может быть, причиною этому и неудовлетворительная игра г. Куликова в этой роли; но чтобы сказать утвердительно, что артист портил роль, а не автор лишил артиста этою ролью возможности порядочно сыграть ее,- надо прочесть пьеску. А это тем интереснее, что содержание пьески, во-первых, взято из русской жизни, а во-вторых, очень просто и чуждо всяких водевильных эффектов. Можно догадываться, что в Горском автор хотел изобразить художника в душе и потому заставил его стреляться из того, что при нем назвали взяточником его друга, который, впрочем, и сам нисколько не оскорбляется подобным названием; сделал из него нежного сына, который всем жертвует для счастия и спокойствия старухи матери. Все это прекрасно... но для создания такого характера нужно иметь слишком много таланта, и таланта творческого: иначе все в нем будет ложно, мертво, безлично...

  

  

   "Пантеон" запоздал и зато вдруг выходит двумя книжками. Как не простить за замедление, если он так хорошо вознаграждает за него публику, особенно когда в его двух книжках много хорошего, интересного? Впрочем, теперь какое-то замедлительное поветрие почти на все периодические издания. "Галатея" отстала несколькими десятками книжек, что, разумеется, для публики нисколько не досадно, потому что публике ничего не известно о существовании "Галатеи". "Сын отечества" отстал шестью книжками за нынешний год да одним нумером за прошлый. Сама "Библиотека для чтения", всегда бывшая образцом точности и аккуратности в выходе книжек, сама "Библиотека для чтения" постоянно отстает двумя книжками, и теперь, вместо того чтобы первого июля явиться с седьмою книжкою, как "Отечественные записки" 15 июля, она явилась только с пятою. К не отстающим принадлежат теперь только "Отечественные записки", "Современник" и "Репертуар"; но "Современник" находится вне всякой возможности отставать, потому что выходит только четырьмя книжками в год, а "Репертуар", хотя выходит и ежемесячно, но возможно ли и ему отставать, когда два или иногда три листа его книжки наполняются готовым материалом - игранными водевилями домашнего печения или уже бывшими в печати, как, например, переделкою г. Полевого Шекспирова "Гамлета"?.. Несмотря на последнее свое замедление, "Пантеон" все-таки принадлежит к числу самых аккуратных изданий по выходу книжек. Хотя книжки его и втрое больше книжек "Репертуара", однако он успел уже совершенно расквитаться с своими подписчиками за первое полугодие, и так как теперь еще только половина июля, а "Пантеон" выходит не в определенное число месяца, то, вероятно, и седьмою книжкою вовремя расквитается с публикою. Взглянем на содержание двух последних его книжек.

   Пятая книжка содержит в себе давно уже известную публике, но еще нигде не напечатанную пьесу знаменитого нашего драматурга, кн. Шаховского - "Фин, волшебная трилогия, в трех частях, с прологом и интермедиею, заимствованная из поэмы Пушкина "Руслан и Людмила"¹. За нею следует повесть, или, вернее сказать, рассказ, г. Перепельского² (псевдоним) "Макар Осипович Случайный". Рассказ этот не лишен занимательности; жаль только, что автор любит пускаться в отступления, рассуждения и мечтания, которые все очень скучны, и вдается в растянутость. За повестью следуют стихотворения, за стихотворениями - очень интересная статья, или, лучше сказать, первая статья большого сочинения кн. Шаховского "История театра". Все сочинение будет состоять из целого ряда отдельных статей, которые все поместятся в "Пантеоне". Первая статья заключает в себе "Театр древних греков" и во многих отношениях весьма интересна. Также целый ряд статей обещает и статья самого редактора, г. Кони: "Характеристические черты из жизни знаменитых художников". На сей раз очередь досталась Гайдну. Начало статьи украшено превосходным политипажем. Разные мелкие статьи и статейки заключают 5 No "Пантеона". К нему приложены ноты на романс г. Вельтмана "Луч надежды", музыка Беллини, и "Русская песня", слова и мелодия барона Дельвига, аранжирована для фортепьяно И. Рупини. Тут же безденежно раздается анекдотическая шутка-водевиль г. Кони "Не влюбляйся без памяти, не женись без расчета".

   Шестая книжка "Пантеона" начинается водевилем г. Кони "Деловой человек, или Дело в шляпе". Это замечательная пьеска в репертуаре современного русского театра. Она украшена хорошенькою картинкою. "Благородные люди", комедия в двух действиях г. Меньшикова, радует нас вдвойне: и тем, что мы прочли прекрасное, оригинальное произведение легкой драматической литературы, и тем, что мы из него узнали о появлении на литературное поприще нового и прекрасного дарования. Содержание комедии взято из русской, или, лучше сказать, из петербургской, современной жизни; действующие лица в ней - живые люди; характеры очеркнуты игриво и естественно, язык действующих лиц - сама натура; все свежо, оригинально, похоже на действительность; резонерства - ни тени. Несмотря на все эти достоинства, пьеса все-таки не комедия, а разве картина современных нравов известного класса общества, в драматической форме. Автор слишком хлопочет о естественности и забывает о художественности. Поэтому в его комедии нет целого образного, замкнутого в себе. В истинной комедии каждое слово каждого лица должно относиться к действию и в то же время знакомить читателя или зрителя с характером лица. Напротив, почти вся комедия г. Меньшикова состоит в обрисовке характеров, независимо от действия. Так, например, сцена чтения стихов Батюшкова очень смешна, но ее легко можно и выкинуть и заменить другою, без всякого ущерба для достоинства пьесы. Но этот недостаток, очевидно, относится не к таланту, а к неопытности автора, и мы уверены, что он скоро подарит публику таким произведением, какого мы почитаем себя вправе ожидать от его прекрасного дарования. Но по тому-то самому мы и хотим быть строги к таланту г. Меньшикова. Право на снисхождение и позорную пощаду, по нашему мнению, имеет только золотая посредственность, а не истинный талант.

   За прекрасною пьесою г. Меньшикова следует "Атаман Косолап", историческая повесть...³. Боже мой! Что это такое? Тут и Борис Годунов, и Лжедимитрий, и Битяговский, и бояре, и разбойники, и русские барды с балалайками, вместо арф, и с брадами, вместо бород; но больше всего этого тут риторики... И все исторические лица этой растянутой повести говорят языком расиновских трагедий; атаман разбойников, гнусный Волохов, в то же время и романтический плакса... Нет, не хотим и верить, чтобы это была повесть, а не шутка вроде пародии на новости, порожденные повестями Марлинского!

   "Представление Дона Жуана", фантазия Гофмана,- наш старый знакомец: она была переведена в 4 No "Московского наблюдателя" 1838 года, под тем названием, которое ей дано самим автором: "Дон Жуан, происшествие, случившееся с путешествующим энтузиастом". Но это произведение Гофмана так велико, а "Наблюдатель" так мало известен публике, что за вторичный перевод его нам остается только благодарить "Пантеон". Но переводить Гофмана великое дело, а особенно переводить его "Дона Жуана", который по своему содержанию есть критика на Моцартова "Дона Жуана", а по форме - сам великое художественное произведение. Переводить подобные произведения - то же, что держать в руках бабочку: того и гляди, что сотрешь или сдуешь радужную пыль с ее роскошных крылышек. Перевод в "Пантеоне" хорош, но радужная поэтическая пыль сдута. Жалеем, что время и место не позволяют нам сделать выписки из того и другого перевода, для подтверждения нашей мысли.

   Биография Лаврова, певца московского театра, недавно похищенного преждевременною смертию; известие о смерти Паганини и ответ "Северной пчеле" заключают шестую книжку, а с нею и вторую часть "Пантеона".

   К шестой книжке приложены: 1) Вальс Пантеона (Panteon Walzer), соч. г-жи Терезы Гедике; 2) романс из комедии "Деловой человек", музыка г. Лядова, и 3) политипажный портрет Гофмана.

  

  

  

   Драматический гений г. Н. Полевого так быстро летит вперед, что обгоняет самого себя, а нас лишает всякой возможности поспевать за собой. В самом деле, посмотрите, какой огромный путь совершил он с 1837-го по 1840-й год, то есть в какие-нибудь с небольшим три <