да драматические
представления давались в Большом театре, но и тот уж был тесен. С того
времени, при постоянном развитии классов средних и мелких торговцев и
чиновничества, московская публика более чем удвоилась; кроме того, несколько
железных дорог каждое утро доставляет в Москву из 14 или 15 губерний
иногородную публику, для которой побывать в театре есть одно из главных
условий поездки в Москву. От такой громадной публики и мы должны получить
побольше прежнего, а теперь драматические спектакли переведены в Малый,
райки наполовину меньше Большого, и мы получаем вдвое меньше, чем получали.
Публика рвется в театр, она не жалеет денег на сценические удовольствия.
Ведь в этих деньгах есть и наша часть, за наши драматические труды, а театр
для публики мал, - и дирекция получает мало, и мы получаем мало, получают
много только барышники. Барышники за мои пьесы в Москве берут гораздо
больше, чем я сам.
Вообще много ущерба русскому драматическому писателю от того, что театр
в Москве мал. А давать русских пьес в Москве и негде и некогда. Во все
продолжение зимнего сезона непрерывно идут бенефисы артистов, театр так мал,
что как бы ни была плоха бенефисная пьеса, все-таки для нее мало даже и
недели, пока ее пересмотрит публика, и так бенефис от бенефиса, и весь сезон
загромождается бенефисными пьесами. В выборе пьес бенефицианты не могут
руководиться никакими высшими соображениями искусства, а только корыстью. И
выходит репертуар странный: то Тайна, то Фауст Гете, то Кальдерон, то
Саламанкская пещера, то Бомарше, то Дюма - и все это сплошь. Какая может
быть идея и дельность в таком репертуаре, который весь основан на корыстных
расчетах полуобразованных бенефициантов. Такой ли репертуар должен быть в
Москве, в старой столице русской. Московская сцена должна быть рассадником,
национальной школой искусства для русских артистов и для русской публики и
главное должна поддерживать и поднимать зарождающуюся национальную
драматическую литературу, а не мешать ей.
Москва вправе просить для себя широкого национального театра и,
вероятно, скоро его запросит. Танцование канкана воспитанницами в таких
пьесах, как "Волки и овцы", может быть любезно только нескольким театралам,
а для всей Москвы нужно не то. В молодом обществе недовольство и даже
негодование по поводу отсутствия солидной сцены очень велико, оно только
потому и не выражается в фельетонной литературе, что очень серьезно.
Труппы
Московская труппа стареет и вымирает, оттого многие мои пьесы,
нравящиеся публике и могущие приносить сборы театру и мне выгоды, или нейдут
совсем, или идут неудовлетворительно. Да кроме того, и труппа очень
уменьшилась. В Москве в короткое время выбыли из труппы и никем не заменены:
Щепкин, Васильев, Полтавцев, Немчинов, В Соколов, Ольгин, П. Степанов, В.
Ленский (на роли русских парней и фатов), умерли Усачев, М. Соколов,
Турчанинов, уволен Львовым за ненадобностью Дмитриевский; из актрис:
Львова-Синецкая, Кавалерова, Бороздины (лучшее украшение нашей сцены) - одна
умерла, другая уволена, - Колосова, Савина, Косицкая.
Автор и актер помогают друг другу, их успехи неразлучны. Мартынов и
Васильев были мне благодарны за "Грозу", а я им. Пьесы, написанные прежде
для сильных актеров, теперь уже не по силам исполнителям и прежнего успеха
иметь не могут; а чтобы писать в меру таланта и по силам настоящим артистам,
нужно умышленно умалять, кастрировать свой талант, что, кроме болезненного
чувства, неудобно и тем еще, что я от своих пьес должен ждать не только
сценического, но и литературного успеха.
Успех пьесы, а следовательно, и доход автора зависит не от одного
только достоинства пьесы, но также и от талантов исполнителей, а в Москве
теперь не только мало талантливых артистов, которые бы могли способствовать
успеху пьесы, но для некоторых пьес часто недостает персонала, нет ни
хороших, ни дурных артистов.
Большие исторические пьесы, которые Москва так любит, итти не могут от
недостатка персонала. Мы тоже и от этого много теряем. Мы не пишем больших
исторических пьес потому, что ставить нельзя, а писать их было бы выгодно,
они дороже ценятся.
Со смерти Полтавцева нет трагика, тогда как самая плохая провинциальная
труппа его имеет или по крайней мере старается иметь. Как не иметь трагика
для той публики, которая давно приучена к драме, воспиталась на Мочалове.
Эта публика теперь еще ждет каждое воскресенье, что ей дадут или трагедию,
или историческую драму. Какие большие и постоянные сборы давали пьесы
Полевого, Кукольника, "Двумужница" Шаховского и тридцать лет игранная драма
"Отец и дочь". Если такая забитая пьеса делала сборы в Большом театре, что ж
бы теперь давали исторические пьесы при хорошем трагике! А теперь у нас
Грозного играет или комик (Шуйский) или бывший любовник (Самарин). И уж
никак нельзя сказать, чтобы пьесы, в которых вместо трагиков играют комики,
имели успех. Публика смотрит их из простого любопытства.
Требование на такие пьесы не уменьшилось, а упятерилось.
Иногородная публика, наезжающая теперь в Москву из пятнадцати губерний
посмотреть Кремль и исторические достопримечательности Москвы, прежде всего
желает видеть на сцене русскую жизнь и русскую историю, а удовлетворить ее
нельзя, по неимению труппы.
Наша труппа не только измельчала талантами, но измельчала и физически;
для крупных, представительных бояр остались совершенные лилипуты по росту и
голосу: Чернявский, Дудыкин, Владыкин, Федотов и пр. Теперь вся московская
труппа держится на 2-3 лицах, выбудет хоть один из них, и труппы не
существует. Нашему театру грозит опасность, - может быть, недалеко то время,
когда нашу труппу перегонит казанская или саратовская.
В Петербурге хотя труппа велика и даже слишком, но составлена так
странно и действительно талантливых сюжетов так мало, что автор еще в
большем затруднении относительно распределения ролей, чем при маленькой
труппе. Там по крайней мере выбор определяется самой необходимостью.
Теперь иные пьесы для их доброй славы лучше совсем не отдавать на
петербургскую сцену. Я уже не от одного человека слышал, что "Горячее
сердце" много бы выиграло, если бы не шло на петербургском театре. Кроме
того, что талантов для народных пьес мало и о приобретении их не заботятся,
самая постановка (если автору не случится ставить самому) отличается такой
небрежностью и неумелостью, что видевшие пьесу на одной столичной сцене, на
другой с трудом узнают ее. А наша публика еще такова, что она недостатки
исполнения всегда сваливает на автора. Мне горько, а надо признаться, что
иногда столичное исполнение бывает ниже бедного провинциального исполнения.
Чего же ждать мне? Понятно, что пьеса, изуродованная артистами и
постановкой, много доходу принести не может, да еще впереди будет
удовольствие: после 20-ти лет постоянных успехов дождаться позорного падения
пьесы, так глубоко задуманной и с любовью отделанной. Кто не испытывал
падения, для того переживать его - горе, трудно переносимое. Такое горе со
мной случилось было в первый раз в жизни в 1869 году в Петербурге при первом
представлении комедии "Горячее сердце". Некоторые газетные корреспонденты
писали, в утешение Петербурга, будто "Горячее сердце" и в Москве не имело
успеха; но это ложь явная: пьеса имела успех, и имела его crescendo, чем
дальше, тем больше. Я за болезнью мог видеть только 12-е или 13-е
представление (уже не помню), и вот как его принимала публика: отдельно
вызывали после каждого акта и даже после некоторых сцен по нескольку раз:
Садовского, Федотову, Музиля, Живокини, Дмитриевского, Шуйского, Акимову, -
кроме того, по окончании актов и всей пьесы по нескольку раз вызывали всех.
Это ли называется неуспехом? А в Петербурге действительно эта пьеса успеха
не имела, и есть основание опасаться, что и следующая может упасть
совершенно.
Лучше уж совсем оставить театр, чем не по своей вине терять честным
трудом добытую известность. Я так и думаю поступать; если случится написать
пьесу, то, не отдавая ее на театр, читать ее самому публично в Москве и
Петербурге. Это будет и не безвыгодно, и достоинства пьесы не будут
погублены.
Я могу требовать от столичного театра хорошего исполнения, а ведь
нечего скрывать, - не только в Петербурге, а и в Москве давно уж ни одна моя
пьеса не исполняется совершенно удовлетворительно по недостатку артистов и
по отсутствию художественной дисциплины. Отсутствие дисциплины просто
противно видеть на сцене... Вправе ли я молчать? На мне лежит долг
протестовать...
Можно ждать возражения, что артистов хороших нет, а если бы и были, -
нет средств их приобрести. И то и другое несправедливо: талантов много и
теперь, надо уметь их найти. Щепкин и Садовский, оба - слава и гордость
московского театра, приобретены из провинции; а задорого ли их приобрела
дирекция? Разве у Кокошкина, который собрал такую образцовую труппу, или у
Верстовского, который строгой художественной дисциплиной умел сохранить ее
и, кроме того, обогатил ее новыми яркими талантами, было больше средств?
Вникните в мое положение, и вы увидите, что я вправе говорить то, что
говорю. Я с молодости бросил все и весь отдался искусству; я работал честно
и много; пора мне видеть плоды трудов своих. Публики много - публики свежей,
для которой мой репертуар и понятен, и интересен; а моих произведений давать
и негде, и некогда! Я не имею никакого права осуждать действия театрального
начальства, не зная его видов и расчетов; но ведь я разбираю действия
начальства только в применении к себе; я говорю только, что при таком образе
действий серьезное развитие драматического искусства в России невозможно.
Русские исторические драмы в провинции итти как следует не могут, да если бы
и шли, - авторам от этого никакой выгоды нет. В Петербурге, вследствие его
особенного положения, берут верх переводные пьесы; остается только Москва; а
в Москве нет труппы. Какой же расчет авторам писать серьезные вещи?
"Самозванец", имевший огромный успех, итти не может по недостатку труппы;
"Смерть Грозного" и "Василиса Мелентьева" могут итти только при особенно
благоприятных условиях, так как в них заняты постоянно нужные на Большом
театре хористы и балетные фигуранты, которых мы тоже заставляем
разговаривать. Даже для бытовых пьес недостает персонала. А если б явилась
сильная историческая пьеса и московская публика пожелала бы ее видеть? На
такую потребность нельзя махнуть рукой: удовлетворения такой потребности
Москва имеет право не только просить, но и требовать.
Репертуар
Репертуар не имеет определенной системы и не соображается с
потребностями публики, а зависит от вкусов и личных симпатий репертуарных
чиновников. Бывает время в сезоне, когда что ни дай, - сбор будет, есть
также дни, которые называются дурными и в которые что ни дай, - сбору не
будет. Это обстоятельство ставит средства жизни драматических писателей в
совершенную зависимость от репертуарного начальства. Кроме того, так как
репертуарные чиновники не отвечают за сборы или отвечают весьма косвенно, то
они могут, руководясь своими личными симпатиями или антипатиями, не обращать
большого внимания на требования публики, могут затягивать постановку новых
пьес и снимать с репертуара уж поставленные, в то время, когда они еще дают
совершенно полные сборы. Я мог бы представить, если бы потребовалось, очень
много любопытных фактов этого рода, подкрепленных документами. Такое
положение ставит материальное обеспечение авторов в зависимость не столько
от достоинства их пьес, сколько от степени угодливости и уменья
подделываться к людям. Поседевшего литератора за непочтительность или за
неосторожное слово, переданное наушниками, наказывают, как школьника, -
только больнее: у него отнимают 400 или 500 рублей, которых бы хватило ему с
семейством месяца на три. Иногда ищешь-ищешь, чем провинился, припоминаешь
все свои слова, расспрашиваешь разных людей - и оказывается, что вышла
сплетня; следовательно, наказан был даром. На мой вопрос, отчего мои пьесы
не даются в хорошее время, когда они могут давать полные сборы, я в
продолжение моего авторства несколько раз и от нескольких лиц слышал такой
ответ: "В хорошее-то время всякая дрянь может сделать сбор, а ваши мы
бережем до лета; вы, батюшка, наш кормилец: мы их даем тогда, когда ни на
какую пьесу нельзя сделать сбора, кроме вашей, когда самый большой сбор для
нас есть 300 рублей". И вот, кроме того, что выслушаешь злой, иронический
ответ, получишь за пьесу, успевшую в год облететь всю Россию, удостоенную
Академией большой премии, - вдвое меньше, чем другой писатель за плохую
вещь, насильно навязанную публике и игранную без успеха.
Мне случалось слышать еще более оскорбительный ответ: "Мы не даем ваших
пьес, потому что они не делают сборов". Такой ответ хоть и имеет претензию
уколоть меня, но вследствие своей излишней наивности цели не достигает. Кто
же виноват, что мои пьесы не имеют успеха? Ведь не пьесы же и не я. В
Петербурге не дают "Бедность не порок", потому что она не имеет успеха, а в
Москве та же комедия идет уж 15 лет сряду, и нынешней зимой давали ее
несколько раз з Ьольшом театре вместо русской оперы - и она всякий раз
давала полные сборы по оперным ценам, т. е. 2100 рублей. А "Гроза" и "Грех
да беда" отчего не имеют успеха? Моя ли вина, что серьезные пьесы стали не
по силам актерам и публика стала от них отвыкать? Небрежностью,
беспорядочным ведением репертуара можно довести всякий театр до того, что,
кроме фарсов, ничего играть нельзя будет.
Я прежде упомянул, что репертуар столичных театров не имеет системы,
руководящей мысли. Хотя после смерти режиссера Воронова и заметно стремление
к усилению сборов, но средств, которыми эта цель достигается, оправдать
нельзя. Постановка "Прекрасной Елены" в Петербурге на театре дешевом,
предназначенном для людей простых и небогатых, кроме вреда, ничего принести
театру не может. Оперетки Оффенбаха в настоящее время очень ценны во
Франции, как все то, что таким или другим образом колеблет трон второй
империи; они привлекательны, во-первых, нескромностью сюжета и
соблазнительностью положений; во-вторых, шутовским пародированием и
осмеянием авторитетов власти и католической церкви, под прикрытием античного
костюма. Все пикантное требует непременно постепенного усиления приемов,
иначе оно перестает действовать. Публики представлением "Прекрасной Елены"
привлечено было много; но как удержать эту публику? Эта публика уже не
станет смотреть пьес, в которых нет оффенбаховских эффектов; чтобы удержать
ее, надобно даже и их усилить. А усиливание оффенбаховских пряностей едва ли
возможно: политической сатиры не позволит цензура, а слишком явного
раздражения чувственности не допустит общественная нравственность...
В сравнении с чем же мои пьесы не имеют успеха? Может быть, постепенным
умным ведением репертуара труппа доведена до точного воспроизведения, а
публика - до полного понимания истинных драматических красот, например,
Шекспира или Мольера? Ну, тогда, конечно, наши произведения должны
показаться детскими, ученическими попытками. Нет, труппа доведена до того,
что, кроме фарса, ничего не может исполнять, и не с серьезными
произведениями приходится нам бороться, а с канканом. Значит, стыдно-то не
мне, что мои пьесы не имеют успеха.
Нам, русским драматическим писателям, нечего и думать о соперничестве с
Оффенбахом: мы и не захотим прибегать к тем эффектам, к каким прибегает он.
Мы должны будем или замолкнуть, или заранее обрекать свои пьесы на падение.
В фельетонистах такое положение сцены может вызвать более или менее шутливое
расположение духа; но в русском драматурге, особенно при воспоминании о
деятельности Каратыгина и Мартынова на той же сцене, на которой теперь их
преемники пляшут канкан, оно вызывает лишь прискорбные чувства.
Хотя, конечно, Оффенбахом и тому подобными можно обидеть нас только на
время, потому что русскому театру без русских писателей обойтись нельзя, да
и публика когда-нибудь отрезвится и потребует от сцены серьезного дела; но
труппа, вконец испорченная таким репертуаром, уже не будет годиться для
серьезного дела; а создать новую труппу - нелегко.
Итак, первая и главная причина, которая побуждает меня оставить театр,
есть необеспеченность моего материального положения, обусловливаемая
недостаточностью вознаграждения по "Положению" 1827 года и теми
обстоятельствами, которые препятствуют мне пользоваться всеми выгодами,
предоставляемыми даже и этим "Положением". Другая причина - ряд оскорблений,
нанесенных мне как человеку и как писателю, которые я испытал, служа театру
в продолжение двадцати лет; но об этом нужно или много говорить, или
молчать, или огласить, в назидание юношам, рискующим своею будущностью ради
художественного призвания, или простить. Но уж теперь ни загладить
оскорблений и тяжких несправедливостей, которые я перенес, ни вознаградить
моих огромных материальных потерь - нельзя; за себя лично я простил.
Я не завидую французским драматургам, составившим огромные состояния и
получающим за свои комедии ордена Почетного легиона, я знаю, что при нашем
положении это невозможно, я не мечтаю даже оставить что-нибудь детям, я
только всей усталой душой моей жажду освободиться от постоянной заботы о
насущном хлебе, освободиться от торопливой, срочной работы, насилующей и
убивающей талант. Вся беда моя в том, что я никогда не уверен, буду ли я сыт
завтра! Иной год я получу с одного театра довольно, так что жить можно
(иногда случалось тысяч до двух). Подходит другой год, начинается сезон, у
меня пьеса готова, а иногда и две, а мучительное беспокойство все-таки не
дает мне спать по ночам: новые пьесы могут не пойти, старых могут не давать,
и я за весь сезон с того же театра могу получить не более 300 руб., что и
бывало не один раз. Кланяться да бегать, льстить начальству я никогда не
умел; говорят, что с летами, под гнетом обстоятельств, сознание собственного
достоинства исчезает, что нужда научит калачи есть, - со мной, благодарение
богу, этого не случилось. Едва ли даже враг мой мне посоветует терпеливо
сносить мое настоящее положение и дожидаться, пока материальная нужда
загонит меня до того, что я должен буду для прокормления себя с семьей
прибегать к посторонним искусству средствам. В мои лета, при моей
изнурительной болезни это было бы очень тяжело, а при моем положении в
литературе так унизительно, что мне, честному человеку, о подобном
нравственном падении нельзя без ужаса и подумать.
Я твердо уверен, что положение театров наших, состав трупп,
режиссерская часть в них, а также и положение пишущих для театра со временем
улучшится, что драматическое искусство в России выйдет, наконец, из
загнанного, заброшенного состояния; я твердо уверен, что начало процветанию
русского театра будет положено вашим превосходительством, но мне уж этого
процветания не дождаться. Если бы я был молод, я бы мог жить надеждой в
будущем, теперь для меня будущего нет. Как я себя ни обманываю насчет своей
болезни, а все-таки вижу, что она должна кончиться дурно; постепенный упадок
сил, не поддающийся никаким усилиям медицины, не предвещает ничего хорошего.
Расставание с театром для меня дело хотя решенное, но очень нелегкое; в
20 лет связь моя с русским театральным миром так окрепла, что без боли
разорвать ее нельзя. Если б я был один, я бы, вероятно, несмотря на все
невзгоды, продолжал работать для театра, необеспеченность меня бы не
испугала: одна голова не бедна, но я теперь человек семейный и в рискованном
положении оставаться не могу из боязни быть виноватым перед своими детьми.
Мне нужно положение вполне обеспеченное, а театр мне его дать не может, по
крайней мере ничто мне не дает повода подумать, чтобы театр желал обеспечить
меня. А я для обеспечения своего попросил бы очень немного, то есть самую
меньшую меру того, что я заслуживаю.
Если автор, создавший целый народный театр, автор, удовлетворяющий
потребности и вкусу публики до такой степени, что нет дня в сезоне, чтобы
пьесы его не шли на нескольких театрах в России, автор, доставивший одним
только императорским театрам более миллиона сбора своими пьесами,
заслуживает такого же обеспечения, какое имеют второстепенные артисты, то,
мне кажется, я вправе желать, чтобы театр обеспечил мне поспектакльную плату
в 6000 рублей в год, то есть по три тысячи с Петербургского и Московского
театров. Эта сумма даже менее той, которую я должен бы был получать, если бы
поспектакльная плата, как это везде делается, рассчитывалась не из двух
третей, а из полного сбора. Примеры обеспечения поспектакльной платой уже
есть. Садовский и Самойлов получают обеспеченную поспектакльную плату,
отчего же не может получить ее Островский? Кроме того, я желал бы иметь
премию, так как имеют ее и артисты, за каждую новую пьесу первых двух
классов (по положению 27 года), если она выдержит на каком-либо из столичных
театров шесть представлений, доставивших более половины полного сбора, -
тысячу рублей, но не более одной премии в год.
Выдачу обеспеченной поспектакльной платы я бы попросил разделить по
третям, то есть 1 января, 1 мая и 1 сентября, по одной тысяче рублей с
каждого театра, а премию, если я заслужу ее, по окончании зимнего сезона, то
есть великим постом. Меньшего, хотя бы и вполне обеспеченного, содержания я
взять не имею никакой возможности и должен буду искать другой работы,
которая давала бы именно это вознаграждение...............
[1869-1875]
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА К УСТАВУ РУССКОГО ДРАМАТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА
Цель основания Русского драматического общества есть охранение
принадлежащего драматическим писателям права разрешать публичные
представления своих произведений. Хотя законом 1684 (ст. Уложения о
наказаниях, изд. 1866 г.) это право достаточно ограждено, но применение
самого закона для отдельных лиц встречает непреодолимые затруднения.
Частные театры существуют по всему пространству России, почти во всех
губерниях и во многих уездных городах, из которых о дающихся там спектаклях
не доходит никаких сведений до авторов, живущих большею частью в столицах,
вследствие чего драматическим авторам даже не может быть известным, где и
когда нарушается право их собственности; да если бы случайно и сделалось
известным, то преследование нарушителей за дальностию расстояний,
значительными хлопотами и издержками и потерею времени делается для авторов
не только безвыгодным, но по большей части невозможным.
Таким образом, устанавливается такой порядок вещей, при котором
постоянное нарушение закона и права собственности не только остается
безнаказанным, но даже и входит в обычай. Так как желательно, чтоб уважение
к закону и неприкосновенность чужой собственности во всяком случае были по
возможности охраняемы, то правильно организованное Драматическое общество с
целью ограждения авторских прав является учреждением необходимым. Защита
законных авторских прав, затруднительная почти до невозможности для каждого
автора как отдельного лица, не представит никаких затруднений для Общества,
обладающего значительными средствами.
Ограждением авторских прав Драматическое общество при дальнейшем своем
развитии вместе с тем неминуемо достигает и других весьма важных
результатов.
1) Увеличение вознаграждения за произведения драматические должно
оживить драматическую литературу в России. Насколько справедливо, что
сценическая производительность в России находится в упадке, настолько же
справедливо и то, что труды по этой отрасли литературы оплачиваются весьма
скудно и нисколько не обеспечивают трудящихся.
Драматическая литература как продукт умственного труда подлежит тем же
экономическим законам, как и всякая производительность. Необеспеченное и
невыгодное производство процветать не может, - не много сил привлечет труд,
плоды которого не принадлежат трудящимся, а расхищаются всяким по произволу;
а условия драматической работы именно таковы. Ввиду сказанного их-то
положение и заслуживает особенного сожаления.
Таким образом, самое число драматических писателей и драматических
произведений менее того, какому следует быть при точном определении и
строгом охранении прав частной собственности.
[1871]
О ПОЛОЖЕНИИ 13 НОЯБРЯ 1827 ГОДА
Положение о вознаграждении сочинителям и переводчикам драматических
пьес и опер, когда они будут приняты для представления на императорских
театрах, вошло в действие с 13 ноября 1827 года. С того времени изменилось
многое: понятие о праве литераторов и художников на их произведения более
уяснилось в обществе; наше законодательство, приняв для авторского права
принцип собственности, дало этому принципу широкое применение и в этом
отношении пошло даже впереди других государств Европы; сообразно с
вздорожанием жизненных потребностей возросла плата вообще за всякий труд, а
гонорар за художественные произведения более чем удесятерился. Кроме того,
самые термины и выражения в Положении 27 года по прошествии 54 лет утратили
ту ясность и определенность, которые для избежания двусмысленного толкования
требуются от всякого законоположения. Наконец высочайшее повеление 13 ноября
1871 г. указывает прямо, что Положение 27 года нуждается в изменениях и
дополнениях сообразно современным потребностям.
В настоящей записке я имею честь предложить на обсуждение Комиссии
обозрение параграфов Положения 27 года в отношении сообразности их с
современными потребностями.
Параграф 1. Слова "в собственность" употреблены неточно. Дирекция
императорских театров пьес в собственность никогда не приобретала; право
собственности литературной и драматической всегда оставалось за авторами
пьес, отдаваемых "для представления" в императорские театры: авторы сами
печатали эти пьесы и разрешали их представление на провинциальных и
любительских сценах. В самом оглавлении Положения сказано, что пьесы
принимаются "для представления", а не в собственность.
П. 2, 3, 4, 5 и 6. В этих параграфах отдается преимущество пьесам,
написанным стихами. В настоящее время для такого предпочтения уже нет
никаких оснований. Для дирекции важно, чтоб пьеса была интересна и
привлекала публику, а стихами или прозой достигается успех пьесы и полные
сборы, это, по моему мнению, разницы не составляет. Десятки стихотворных
драм не доставили дирекции таких сборов, какие доставил один "Ревизор",
написанный прозой.
П. 7. Что авторы пользуются своим правом во всю жизнь, это справедливо;
но несправедливо то, что, на основании этого параграфа, смертью автора
прекращается его литературная собственность, и не только вообще
несправедливо, но еще и противоречит нашему законодательству, которым срок
пользования литературной собственностью продолжен на 50 лет после смерти
автора. Такое применение 7-го параграфа, вызывая только очень понятное
неудовольствие значительным нарушением принципа собственности, для дирекции
даже и большой выгоды не приносит. Сценические произведения почти не
переживают их авторов, даже самых талантливых: от обширного репертуара
Кукольника, Полевого, Ободовского, Загоскина, князя Шаховского, Ленского,
Кони и недавно умерших Каратыгина и Григорьева не осталось на сцене почти ни
одной пьесы. Остается платить только за те очень немногие произведения,
которые, пережив авторов, составляют постоянное украшение сцены и дают
постоянный, верный доход; но такие произведения и имена их авторов
составляют национальную гордость, и наследников таких авторов лишать
наследства не следует. В этом отношении намерения нашего правительства
выразились ясно: срок наследственного пользования литературной
собственностью был увеличен 25-ю годами именно по поводу наследников
Пушкина. Публичное представление есть такое же распространение произведения,
как и продажа экземпляров; если литературная собственность признана
наследственною, то уже само собой наследственно и право представления и не
признавать этого права за авторами значит отнимать у них то, что уж им дано
законом, и конфисковать у детей трудовые заработки их отцов. На основании
этого параграфа конфискация приобретенной трудом собственности может
начаться и ранее смерти автора, и именно тогда, когда труженик более всего
нуждается в материальной помощи. Нет никакого расчета платить бедному
больному, умирающему труженику единовременного вознаграждения за его
последнее произведение, если через два-три месяца его можно будет взять у
детей даром. В государствах Западной Европы, где литература более развита, и
преимущественно во Франции, драматическая собственность наследственна и срок
пользования ею, начиная с того времени, когда была подана известная петиция
Бомарше, все возрастает.
П. 8 и 9. Определяемое этими параграфами вознаграждение уже давно не
соответствует _потребностям времени_. Во Франции автор за пьесу,
составляющую спектакль, напр., за 5-4-актную комедию в прозе, получает от 10
до 12 и до 15% с полного сбора, в Италии тоже; у нас же автор за такую же
пьесу получает 1/15 часть из 2/3 сбора, т. е. только 4 1/9%.
В этих параграфах не выяснено, какие переводы принимать на
поспектакльную плату и какие за единовременное вознаграждение. Эта неясность
повела ко многим злоупотреблениям и загромоздила репертуар множеством
ненужных произведений. Дирекция платила и платит постоянную поспектакльную
плату за пьесы, которые и в Париже жили не более одного сезона и которые
всякий переводчик согласился бы перевесть за 150-200 р. единовременного
вознаграждения. Любопытно знать, сколько тысяч выдано за переводы "Орфея в
аду" и "Прекрасной Елены", но уж наверное можно сказать, что переводчику
заплачено вдвое более, чем Грибоедову и Гоголю обоим вместе за их "Горе от
ума" и "Ревизора".
П. 11. Этот параграф дает возможность по произволу уменьшать и без того
малую авторскую плату. Положим, что оригинальная небольшая пьеса идет с
одним или двумя водевилями, - автор получает свою часть из 2/3 сбора, а если
при той же пьесе идет балет, например "Мельники", который короче всякого
водевиля, автор получает свою часть только из половины. Чем виноват автор,
что его пьесу дают с балетом? Какая причина такого уменьшения платы?
П. 12. К сожалению, этот единственный параграф, ограждающий авторов от
произвола репертуарного начальства, никогда не исполнялся, как будто его и
не было. Нарушением этого параграфа отнято у меня более половины моего
трудового заработка, моего законного дохода, гарантированного мне высочайше
утвержденным Положением.
П. 13. Maximum надо возвысить или совсем отменить и предоставить
дирекции входить в свободные соглашения. Иначе могут возникнуть неприятные
для дирекции толки и газетные заметки, как это было по поводу приобретения
дирекцией оперы Даргомыжского "Каменный гость" и комедии Гоголя "Ревизор".
П. 14 и 15. Что значат эти параграфы, особенно 14? Писатель, написавший
столько пьес, имеет право безденежного входа в театр или нет? По смыслу
этого параграфа выходит, что автор, столько трудившийся, имеет право
безденежного входа в театр в том только случае, если его пустят. Такое право
имеет всякий. Положение требует, чтобы для приобретения этого права было
автором написано две пьесы первого разряда и четыре второго. Я написал 7
первого и 22 второго и все-таки безденежного входа в театр даже и на свои
пьесы не имею. Плафон Мариинского театра украшен портретами русских
драматических писателей, я удостоился чести быть в числе их; теперь, из всех
написанных на плафонег в живых остался один только я; на плафоне мне есть
место, а в театре не нашлось, по крайней мере мне было отказано, когда я
просил давать мне изредка хоть какое-нибудь место.
П. 17. За переводные оперетты переводчики получают поспектакльную
плату, а за оригинальные поэмы для опер авторы ничего не получают. Теперь
композиторы иногда не требуют особого либретто, а пишут прямо на пьесы; за
что же автор оригинальной пьесы должен лишиться вознаграждения, если на нее
написана музыка? Возьму для примера "Снегурочку". По Положению 27 года, я за
нее ничего не получу, потому что музыку на нее написал Римский-Корсаков;
если б музыку написал Направник, я бы за нее получил плату по 3-му классу,
если б она пошла без музыки, плата была бы по 1-му классу.
П. 18. Этот параграф требует пояснения и дополнения.
П. 19. Этот параграф уж отменен практикой, но все-таки принес много
убытков авторам; у меня пропал даром труд над пьесой, имевшей наибольший
успех - "Не в свои сани не садись", а у Сухово-Кобылина даром пошел
Кречинский.
[1871-1881]
РЕЧЬ НА ЮБИЛЕЙНОМ ОБЕДЕ, ОРГАНИЗОВАННОМ СОБРАНИЕМ ДРАМАТИЧЕСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
14 марта 1872 г.
Милостивые государи! Благодарю вас за честь, которой вы меня
удостаиваете, и за радость, которую вы мне доставляете. Наши труды, при
условиях, как вы знаете, не всегда благоприятных, не особенно способствуют
веселому настроению духа в человеке. Ощущение чистой радости, которое я
испытываю теперь и которым я обязан вашему добродушию, вообще очень редко
для людей, в особенности для людей трудящихся. Забыть прожитые неудачи,
огорчения и тяжесть труда, весьма часто соединенного с лишениями, и помнить
только светлые минуты своей жизни труженик может только тогда, когда хорошие
и дельные люди скажут ему, что он трудился недаром, что он деятельностью
своею заслужил себе уважение. Пусть это будет после двадцати пяти лет
тяжелой работы, пусть это будет один раз в жизни, но этой награды довольно:
она наполняет душу чистою радостью и неотравленным счастьем. Этою радостью я
обязан вам, господа, и прошу вас поверить мне, что благодарность за эту
радость я чувствую глубоко, и прошу извинить меня, если я свою благодарность
недостаточно выражаю.
РЕЧЬ НА ПРАЗДНОВАНИИ ЮБИЛЕЯ А. Н. ОСТРОВСКОГО В АРТИСТИЧЕСКОМ КРУЖКЕ
14 марта 1872 г.
Милостивые государи! Приношу вам искреннюю и глубокую благодарность за
честь, которой вы меня удостаиваете. Общество, в котором я в настоящую
минуту имею удовольствие присутствовать, давно мне близко. Позвольте мне,
милостивые государи, пожелать вашему Обществу успеха в достижении тех целей,
с которыми оно было основано, и в осуществлении тех намерений, которые
одушевляли нас, его учредителей, а глазное, позвольте пожелать, чтобы ваше
Общество в дальнейшем своем существовании не встречало более препятствий и
помех в достижении своих возвышенных целей и в исполнении своих благородных
намерений. Concordia res parvae creseunt!.. Viribus unitis! {При согласии и
малое растет!.. В единении - сила!}
Государства брали эти изречения своими девизами и чеканили эти девизы
на своем золоте, на своих червонцах. И надо сказать, что эти девизы стоили
того золота, на котором они были чеканены.
ОТВЕТНАЯ РЕЧЬ НА ПРИВЕТСТВИЕ ГРУППЫ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ АРТИСТОВ
14 марта 1872 г.
Милостивые государи! Благодарю вас за ваше приветствие. Позвольте и мне
приветствовать вас. Я давно знаю провинциальные театры и провинциальных
артистов и могу сказать про них правду. Не надо быть пророком, чтобы
предсказать провинциальным театрам прекрасную будущность. С развитием
образования в провинциях жажда изящных удовольствий усиливается, и публика,
посещающая театры, увеличивается. С другой стороны, провинциальные труппы и
управления их год от году улучшаются. Милостивые государи, поздравим с этим
успехом артистов и содержателей частных театров. Я предлагаю тост за
усовершенствование и успехи провинциальных трупп.
РЕЧЬ НА УЖИНЕ, ОРГАНИЗОВАННОМ АРТИСТАМИ В ЧЕСТЬ А. Н. ОСТРОВСКОГО
Господа артисты! Я очень высоко ценю и очень глубоко чувствую честь,
которую вы мне делаете. В самой ранней молодости, когда я еще ничего не
писал для сцены, любовь к драматическому искусству и еще неясно сознаваемое
призвание сблизили меня с артистами, и с тех пор я провел с ними двадцать
лет в приятном и непрерывном собеседничестве. Общие успехи нашего дела более
и более роднили нас. Не посторонним, холодным зрителем, а с сочувствием
близкого, родного глядел я на успехи возникающих талантов наших, и в то
время, как для публики являлась новая театральная знаменитость, я приобретал
большею частью нового друга. Господа, я горжусь тем, что на сцене я имею и
имел самых лучших, самых преданных друзей; одних я уже проводил в могилу,
другие до сих пор украшают наши театры.
Настоящее выражение вашего сочувствия ко мне, господа, дорого для меня
как взаимность, как ответ на мою любовь к артистам. Я радушно и доверчиво
открываю объятия артисту, - вы так же радушно открываете мне свои. Одного
остается мне желать, - чтобы и вперед, до конца наших дней, мы, как и до сих
пор, так же вместе, так же дружно и любовно делали наше общее дело, соединяя
свои труды и способности для процветания родной сцены.
[1872]
ПИСЬМО РАСПОРЯДИТЕЛЯМ ПРАЗДНЕСТВА В ЧЕСТЬ А. Н. ОСТРОВСКОГО В СОБРАНИИ
ХУДОЖНИКОВ В ПЕТЕРБУРГЕ
Милостивые государи!
Спешу благодарить вас за ваш привет. Полученные мною из Собрания
художников телеграммы растрогали меня до глубины души. Я едва отдаю себе
отчет в новых, не испытанных прежде чувствах, возбужденных во мне
торжественностью предложенного вами петербургской публике праздника и выше
меры лестными для меня его последствиями. Живо и ясно чувствую я в настоящую
минуту только бесконечную благодарность вам, милостивые государи, за ваше
постоянное доброе расположение и сочувствие ко мне и за ваши старания,
увенчавшиеся таким радостным для меня успехом.
Такую же благодарность приношу я представителям литературы и искусства,
удостоившим посещением предложенный вами мой юбилейный праздник и почтившим
меня поздравлением. Ценя их сочувствие как лучшую награду трудов моих, я,
нисколько не обольщаясь значением своих заслуг и без всякой мысли о
притворном смирении, из этой награды смею взять только то, что дозволяет моя
совесть, а остальное позволяю себе приписать их великодушию и благородству
их побуждений.
Я свидетельствую мою искреннюю благодарность всем, почтившим меня
сочувствием на вашем празднике. Милостивые государи! Я прошу вас
обнародованием этого письма помочь мне исполнить мой долг благодарности всем
лицам, удостоившим своим посещением предложенный вами, 15-го марта,
праздник.
Еще раз принося глубокую благодарность, с истинным почтением и
совершенною преданностью имею честь быть вашим, милостивые государи,
покорным слугою.
А. Островский
[1872]
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Издавая мои "Драматические переводы и переделки", я считаю нужным
сделать небольшую оговорку относительно намерений, которыми я
руководствовался при выборе пьес для перевода.
Русская оригинальная драматическая литература в своих пьесах
положительно бедна ролями, написанными талантливо и с твердым знанием дела,
так что, несмотря на большое количество новых пьес, артисты имеют полное
право жаловаться, что им мало дела, мало приятного труда. В этом отношении в
иностранных репертуарах, при отсутствии в настоящее время произведений
вполне художественных, есть все-таки много хорошего и пригодного для нашей
сцены. Не останавливаясь на пьесах, богатых внешними эффектами, я, с
единственною целью доставить нашим талантливым артистам полезное упражнение,
избирал для перевода только те пьесы, в которых роли написаны умно и
представляют какие-нибудь художественные задачи.
Удачен ли был мой выбор и насколько я достиг своей цели, судить не мне
- я могу говорить только о моих намерениях.
Успешное исполнение на московской сцене некоторых ролей в этих
переводах убеждает меня, что мои труды для артистов не пропали даром.
Перевод комедии Гольдони "Кофейная" не был игран, да и едва ли может
иметь успех на сцене. Я перевел "Кофейную" для того, чтобы познакомить нашу
публику с самым известным итальянским драматургом в одном из лучших его
произведений. В этой пьесе, длинной и переполненной голой моралью (которую я
по возможности сокращал), тип Дон Марцио показывает, что Гольдони был
большой художник в рисовке характеров.
[1872]
РЕЧЬ В ОБЩЕСТВЕ РУССКИХ ДРАМАТИЧЕСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
29 марта 1875 г.
Милостивые государи! Настоящее общее собрание собрано Комитетом
общества русских драматических писателей для того, чтобы исполнить 22-ю
статью Устава. Но так как с открытия общества, 21 октября 1874 г., прошло
только пять месяцев, а не год, то Комитет, не имея основания считать
настоящее собрание вторым годичным, распорядился открыть его как экстренное;
в порядке же годичных очередных оно должно считаться первым. Кроме того,
существующий ныне Комитет, как первый, должен был выработать, на основании
собственного опыта, некоторые приемы и правила для деятельности будущих
комитетов, а также выяснить некоторые вопросы, поставленные первым общим
собранием; для всего этого пятимесячного опыта очень недостаточно.
В продолжение прошедших пяти месяцев Комитет собирался 16 раз, и
деятельность его состояла в следующем:
По первому пункту. С театров, вошедших в соглашение с Обществом, размер
платы за акт пьес членов Общества определен и взимается: _по 10 руб_. с
одного театра (театр Берга во время масленицы и святой), _по 8 руб_. с двух
театров (московские клубы - Дворянский и Немецкий), _по 5 руб_. с одного
театра (театр Берга), _по 3 руб_. с 5 театров (общедоступные, московские и
петербургские клубы), _по 2 руб. 50 коп_. один театр (Петербургское собрание
художников), _по 2 руб_. с восьми театров, _по 1 руб. 50 коп_. с двух
театров (Тифлис и Харьков), _по 1 руб_. с 17 театров, _по 75 коп_. с одного
(Кишинев), _по 50 коп_. с 13 театров.
По третьему пункту. Для наблюдения за спектаклями частных театров и за
исполнением обязанностей, принятых этими театрами, утверждено Комитетом в 37
городах 24 агента.
По шестому пункту. Заведен порядок отчетности, который общее собрание
может усмотреть из книг, представленных секретарем и казначеем.
По восьмому пункту. До сего времени Комитет не имел необходимости
приискивать особого помещения для своих собраний, - для собраний Общества
начальство Училища живописи, ваяния и архитектуры уступает нам эту залу
безвозмездно.
По одиннадцатому пункту. Случай, при котором Комитет нашел вынужденным
обратиться к адвокату для ведения процесса, был единственный, и самые
обстоятельства этого процесса исключительные, поэтому Комитет никакого
определенного предложения по этому вопросу представить еще не может. Когда
открывались процессы в тех городах, в которых находятся наши агенты, ведение
дел поручается агентам и выдаются им доверенности от Комитета. Таких
доверенностей выдано две: г-м Баженову и Овсянникову. Все другие процессы
членов Общества ведутся секретарем Комитета В. И. Родиславским согласно
изъявленному им желанию. Прежних процессов, начатых до открытия Общества,
ведется _тридцать_, новых процессов возбуждено Комитетом _тринадцать_.
Кончено миром одиннадцать процессов.
Хотя в некоторых процессах обвиняемые оправданы, т. е. не подверглись
уголовному наказанию, но это только потому, что мы прекращали свои
претензии, получив следующие нам ден