Шишков Александр Семенович - Рассуждение о старом и новом слоге российского языка

    На гору, какъ орелъ, всходя онъ возносился,

   Которой съ высоты на агнца хочетъ пасть;

   И быстрый конь подъ нимъ какъ бурной вихрь крутился:

   Селимово казалъ проворство тѣмъ и власть.

   Онъ ѣздилъ по полкамъ (и проч.)

  

   Стихи с³и гладки, чисты, громки; но свойственны ли и приличны ли они устамъ любовницы? Слыша ее звучащу такимъ величавымъ слогомъ, не паче ли она воображается намъ Гомеромъ или Демосфеномъ, нежели младою, страстною Царевною? Въ другомъ мѣстѣ, въ той же самой трагед³и его Мамаѣ, Селимъ говоритъ сей же самой любовницѣ своей Тамирѣ:

  

   Дражайшая, какой свирѣпости возможно

   Тебѣ малѣйшую противность учинить?

   Какое сердце есть на свѣтѣ толь безбожно,

   Которое тебя дерзаетъ оскорбить?

   Тебя, предъ коею жаръ бранный погасаетъ

   И падаютъ изъ рукъ и копья и щиты,

   Геройскихъ мыслей бѣгъ насильный утихаетъ

   Удержанъ силою толикой красоты!

  

   И въ другомъ мѣстѣ нѣсколько пониже, гдѣ Селимъ убѣждаетъ Тамиру оставить отца своего и ѣхать съ нимъ въ его землю:

  

   Послѣдуй мнѣ въ луга Багдатск³е прекрасны,

   Гдѣ въ срѣтенье тебѣ Евфратъ прольетъ себя,

   Гдѣ вешн³е всегда господствуютъ дни ясны,

   Пр³ятность воздуха достойная тебя,

   Царицу воспр³ять великую стекаясь,

   Богинею почтитъ чудящ³йся народъ,

   И красотѣ твоей родитель удивляясь,

   Превыше всѣхъ торжествъ поставить твой приходъ.

  

   Естьли бы с³и прекрасные стихи вложены были въ уста посланника Селимова, которой бы отравленъ отъ него былъ съ тѣмъ, чтобъ прельстить Царевну краснорѣчивымъ изображен³емъ пр³ятностей мѣстъ и почестей, ожидающихъ ее въ той странѣ, куда ее приглашаютъ; тогда бы помѣщены они были приличнымъ образомъ. Но когда самъ Селимъ, улуча на краткое время случай увидѣться съ своею любовницею, вмѣсто простаго, смутнаго, торопливаго изл³ян³я страстныхъ чувствъ своихъ, вѣщаетъ ей толь отборными словами и мыслями, каковы суть с³и:

  

   Тебя, предъ коего жаръ бранный погасаетъ

   И падаютъ изъ рукъ и копья и мечи.

  

  

   Что срѣтенье тебѣ Евфратъ прольетъ себя (и проч.)

  

   То хотя и вижу я здѣсь много ума и краснорѣч³я; однако не вижу ни любви, ни сердца, ни чувствъ. Напротивъ того, когда Труворъ убѣждая Ильмену уйти съ нимъ, говоритъ ей:

  

   Коль любишь ты меня, разстанься съ сей страной,

   И изъ величества, куда восходишь нынѣ,

   Отважся ты со мной жить въ бѣдности, въ пустынѣ,

   Съ презрѣннымъ, съ выгнаннымъ, съ оставленнымъ отъ всѣхъ;

   Покинь съ желан³емъ надежду всѣхъ утѣхъ,

   Которы пышностью Князей увеселяютъ,

   И честолюб³е богатыхъ умножаютъ;

   Довольстуйся со мной пустыннымъ жит³емъ,

   И будь участница въ нещаст³и моемъ,

   Которо, коль ты мнѣ вручишь красу и младость,

   Мнѣ въ несказанную преобратится радость.

  

   Или когда Хоревъ Оснельдѣ своей, укоряющей его жестокосерд³емъ за то, что онъ идетъ съ отцемъ ея сражаться, отвѣтствуетъ:

  

   Когда я въ бѣдственныхъ лютѣйша дня часахъ

   Кажуся тигромъ быть въ возлюбленныхъ очахъ,

   Такъ вѣдай, что во градъ меня съ кровава бою

   Внесутъ, и мертваго положатъ предъ тобою:

   Не извлеку меча, хотя иду на брань,

   И раздѣлю животъ тебѣ и долгу въ дань.

  

   Тогда, читая с³и стихи, сердце мое наполняется сострадан³емъ и жалост³ю къ состоян³ю сего любовника. Я не научаюсь у него ни громкости слога, ни высокости мыслей; но научась любишь и чувствовать. Слѣдуетъ ли изъ сего заключить, что ни Ломоносовъ ни Сумароковъ, ни друг³е мног³е писатели наши не могутъ намъ служить образцами? Отнюдь нѣтъ! Надлежитъ токмо читать ихъ съ разсужден³емъ, безъ всякаго къ нимъ пристраст³я ц ненависти, безъ всякаго предубѣжден³я къ иностраннымъ писателямъ, и безъ всякаго притомъ самолюб³я, или высокаго о себѣ мнѣн³я; ибо с³я послѣдняя страсть часто сбиваетъ насъ съ прямой дороги. Мы часто слышимъ крикуновъ и Зоиловъ; но рѣдко такихъ, которые, не кричатъ, а разсуждаютъ и доказываютъ. Знающ³й Зоилъ съ невѣждою Зоиломъ различествуютъ въ томъ, что первый выслушиваетъ доказательства, и когда найдетъ оныя сильнѣйшими своихъ; то соглашается съ тѣмъ, кто прошивъ него споритъ, и перемѣняетъ свое мнѣн³е; а другой не перемѣнитъ онаго ни за что, и говоритъ какъ Скотининъ: у меня, слышь ты, что вошло въ мою голову, по въ ней и засѣло. Когда я съ разсужден³емъ буду читать прежнихъ писателей нашихъ, таковыхъ какъ Феофанъ, Кантемиръ, Ломоносовъ, Сумароковъ, Поповск³й, Казицк³й, Полѣтика, Майковъ, Петровъ, Крашенинниковъ, и многихъ нынѣшнихъ, украшающихъ стихотворен³е и словесность нашу: то по нему, имѣя дарован³е, не найду я въ нихъ достаточной для ума моего пищи? А естьли я не имѣю въ себѣ дарован³й той пчелы, которая, какъ говоритъ Сумароковъ: посѣщая благоуханну розу, беретъ въ свои соты частицы и съ навозу; то никак³е славно сочинители не научатъ меня писать. Мног³е нынѣ, разсуждая о сочинен³яхъ, кричатъ: эта Сатира скаредна, стихи въ ней негладки; это слово никуда негодится, оно написано по Славенски! Да развѣ не можетъ быть въ негладкихъ стихахъ богатаго, и въ гладкихъ скуднаго смысла? Почто худое съ хорошимъ сливать безъ различ³я? Развѣ не льзя по Славенски написать хорошо, и по Руски худо? Также по Руски хорошо, и по Славенски худо? Какая нужда мнѣ до слога, по Славенски ли, по Малоросс³йски ли, по Руски ли кто пишетъ? Лишъ бы не имѣлъ онъ юродливаго смѣшен³я, лишъ бы ясенъ былъ связью рѣчей, кратокъ выражен³ями, изобиленъ разумомъ, и приличенъ роду писан³я; то есть, не написалъ бы кто Комед³ю Славенскимъ, а поэму простонароднымъ Рускимъ языкомъ. На что мнѣ послѣдовать худой прозѣ, иди худымъ стихамъ Сумарокова; но для чего мнѣ тамъ не перенимать у него, гдѣ онъ какъ весна цвѣтутъ, какъ роза нѣженъ? Въ разсужден³и же различен³я нелѣпостей отъ красотъ надлежитъ быть весьма осторожну, и отнюдь не полагаться на судъ другихъ, доколѣ собственнымъ своимъ разсудкомъ не утвердится въ томъ. Напримѣръ: ежели бы кто мнѣ сказалъ: посмотри, какъ въ Синавѣ и Труворѣ четвертое явлен³е перваго дѣйств³я безъ размышлен³я написано, и сталъ бы доказывать то слѣдующимъ образомъ:

   Труворъ оставшись наединѣ съ Ильменою, и зная уже, что она вступаетъ въ бракъ съ братомъ его Синавомъ, вопрошаетъ ее съ безпокойствомъ:

  

   Трув: ...........Такъ ты ужъ предпр³яла

   Его супругой быть?

   Ильм:                 Хотя и не желала

   Трув: О коль нещастливый мой братъ днесь щастливъ сталъ?

   Ильм: Ты щаст³емъ его напасть мою назвалъ:

   По повелѣн³ю ему супругой буду;

   Но въ одръ.......

  

   Здѣсь видя по неволѣ вырывающееся изъ груди своей признан³е любви, прерываетъ она рѣчь свою. По с³е время весьма хорошо. Встревоженныя сердца ихъ не имѣютъ времени таить долѣе свой пламень. Они открываются во взаимной страсти своей, и разговоръ ихъ продолжается:

  

   Трув: О время! о судьбы! За что вы намъ толь строги!

   Удобно ль будетъ мнѣ толику скорбь терпѣть,

   Какъ буду я тебя чужой супругой зрѣть,

   Красу твою чужимъ желан³ямъ врученну,

   И сердца моего утѣху похищенну!

   Ильм: Я съ именемъ умру любовницы твоей,

   И дѣвой сниду въ гробъ, не чувствуй муки сей.

   Трув: Ты брату моему хотѣла быть женою.

   Ильм: Не обвиняй меня невольною виною,

   И дай исполнишь мнѣ родительск³й приказъ:

   Ахъ! естьли въ свѣтѣ кто нещастливѣе насъ!

  

   Здѣсь все ясно сказано: Труворъ знаетъ, что Ильмена любитъ его, что она выходитъ замужъ за брата его по повелѣн³ю отца своего, и что хочетъ не измѣняя ему умереть. Посмотримъ теперь продолжен³е ихъ разговора?

  

   Трув: Твой духъ не такъ какъ мой симъ бракомъ будетъ мученъ,

   А я пребуду въ вѣкъ на свѣтѣ злополученъ,

   Хотя мой вѣкъ напасть и скоро сократитъ,

   Когда она меня съ тобою разлучитъ:

   И какъ меня, увы! пожретъ земли утроба,

   Приди когда нибудь ко мнѣ на мѣсто гроба,

   И естьли буду жить я въ памяти твоей,

   Хоть малу жертву дай во тьмѣ душѣ моей:

   И вспомянувъ разрывъ союза между нами,

   Оплачь мою злу часть, омой мой гробъ слезами.

   Ильм: Владычествуй собой, печали умѣрли,

   А жертвы отъ меня иныя ожидая.

   Не слезы буду лить я жертвуя любови:

   Когда тебя лишусь, польются токи крови.

  

   Здѣсь Ильмена повторяетъ тоже самое, что она и прежде сказала, то есть: что она умретъ прежде, нежели ему измѣнитъ. Чѣмъ же можно извинить простоту сего отвѣта его:

  

   Я не могу никакъ понять твоихъ рѣчей?

  

   И когда Ильмена еще съ большею ясност³ю скажетъ ему:

  

   Поймешь, когда моихъ померкнетъ свѣтъ очей;

  

   тогда онъ съ тоюже, какъ и прежде, но здѣсь еще болѣе непростительною тупост³ю ума, паки повторяетъ ей:

  

   Мнѣ мысль твоя темна, какъ я ни разсуждаю,

   Видя таковое непонят³е его и недогадливость,

  

   Ильмена имѣла все право сказать, скончаемъ разговоръ и проч. Естьли бы, говорю, кто такимъ образомъ доказалъ мнѣ, я бы не могъ его оспорить и долженъ бы былъ согласиться съ нимъ; но ежели бы кто о тойже трагед³и сказалъ мнѣ (какъ я то и слыхалъ отъ многихъ), что слѣдующ³е, произнесенные Гостомысломъ въ то время, какъ дочь его закололась предъ нимъ, стихи, весьма неестественны:

  

   Возьми отъ глазъ моихъ с³е бездушно тѣло.

   Чье сердце какъ мое толико бѣдъ терпѣло!

  

   То бы я не скоро согласился, ибо надлежитъ разсмотрѣть сперва Гостомыслову твердость и любомудр³е, наипаче изображенныя въ монологѣ, начинающемся симъ стихомъ:

  

   Наполненъ нашъ животъ премножествомъ суетъ; такожъ припомнить и с³и выше того въ разговорѣ съ дочерью своею, сказанныя имъ слова:

  

   А какъ закроешь ты глаза свои сномъ вѣчнымъ,

   Могу ли я тогда быть столь безчеловѣчнымъ,

   Чтобъ не встревожилъ рокъ сей крѣпости моей,

   И не далъ слабости тому въ кончинѣ дней,

   Кто малодуш³я понынѣ жилъ не зная,

   И сына погребалъ очей не омочая?

   Когда изъ глазъ моихъ шокъ слезный потечетъ,

   Что видя плачуща народъ о мнѣ речетъ?

   Коль слуху моему сей голосъ будетъ злобенъ:

   Се твердый Гостомыслъ намъ въ немощахъ подобенъ!

   Хотяжъ сей слабости я въ сердце не пущу;

   Но духъ, тебя лишась, колико возмущу!

  

   Привыкнувъ видѣть въ немъ с³ю стоическую твердость, могу ли я ожидать, чтобъ сей велик³й мужъ, при какомъ бы то ни было нещаст³и, возопилъ: ахъ! увы! горе. мнѣ! Правда твердость его была бы нѣкое не естественное жестокосерд³е, естьли бы онъ произнесъ одинъ сей стихъ

  

   Возьми отъ глазъ моихъ с³е бездушно тѣло;

  

   Но между тѣмъ, какъ сей стихъ являетъ въ Гостомыслѣ необычайную твердость духа, другой:

  

   Чье сердце какъ мое толико бѣдъ терпѣло!

  

   Показываетъ въ немъ чувствительнаго и больше, нежели плачущаго отца. Итакъ въ сихъ двухъ стихахъ нахожу я искусное соединен³е двухъ противныхъ между собою свойствъ, и слѣдовательно мысль не хулы, но всякой похвалы достойную. Сумароковъ въ новѣйшихъ издан³яхъ трагед³й своихъ, с³и два стиха совсѣмъ выпустилъ; однако на с³е не надлежитъ смотрѣть; ибо онъ мног³я сочинен³я свои, гоняясь за богатыми рифмами, поправляя испортилъ.

   ²⁹ Каждому народу свой составъ рѣчей свойственъ: для него Французы не перенимаютъ у насъ и не говорятъ je vour ai vu passant, jouant etc.? Также для него говорятъ они: je marche, а не je suis marchant, тогда, когда Англичане напротивъ того говорятъ: i am walking, а на i walk?

   ³⁰ Подъ сею статьею помѣщены были нѣсколько словъ, собранныхъ и объясненныхъ; но какъ оныя вмѣстѣ со многими другими прибавленными перенесены въ Академическ³я Извѣст³я; то, дабы оныя не находились въ двухъ книгахъ, отселѣ исключаются, кромѣ не многихъ, туда не внесенныхъ, или въ которыхъ помѣщены разсужден³я, съ сею книгою сообразныя.

   ³¹ Для вящшаго удостовѣрен³я себя въ томъ, что Славенск³й языкъ краткост³ю своею, и слѣдственно силою выражен³й) вездѣ преимуществуетъ предъ Францускимъ языкомъ, приведемъ здѣсь нѣсколько примѣровъ изъ Росс³йской и Француской Библ³и. Мѣста с³и покажутъ намъ, сколько гдѣ для объяснен³я одной мысли надлежало употребить Славенскихъ и сколько Францускихъ словъ:

Не слышател³е бо закона праведни, но творцы закона оправдятся (Послан. къ Римлян. глава 2). Здѣсь употреблено 9 словъ.	Ce ne sont pas ceux qui écoutent la loi, qui sont justes devant dieu; mais ce sont ceux qui observent la loi qui seront justifies. Здѣсь употреблено 25 словъ.
Се ты ²удей именуешися и почиваеши на законѣ, и хвалишися о Бозѣ, и разумѣеши волю, и разсуждаеши лучшая, научаемь отъ закона: уповая с³е себе вожда быти слѣпымъ, свѣта сущимъ во тьмѣ, наказателя безумнымъ, учителя младенцемъ, имуща образъ разума и истины въ законѣ: научая убо инаго, себе ли не поучиши? Проповѣдая не красти, крадеши; глаголяя не прелюбы творити, прелюбы твориши; гнушаяся идолъ, святая крадеши: иже въ законѣ хвалишися, преступлен³емъ закона Бога безчевствуеши (тамъ же). Здѣсь употреблено всего 71 слово.	Toi donc qui portes le nom de juif, qu.i te repose sur la loi, qui te glorifies en dieu; qui connut sa volonté, et qui sais discerner ce qui est contraire, étant instruit par la loi; qui crois être le conducteur des aveugles, la lumière de ceux qui sont dans les ténèbres; le docteur des ignorans, le Maître des simples, ayant le règle de la science et de la vérité dans la loi. Toi, dis-je, qui enseignes les autres, tu ne t'enseignes pas toi même! Toi qui prêches qu'on ne doit pas dérober, tu dérobes! Toi qui dis, qu'on ne doit pas commettre adultères, tu commets adultère! Toi qui as en abomination les idoles tu commets des sacrilèges! Toi qui te glorifies daos la loi, tu deshonores dieu par la transgression de la loi. Здѣсь употреблено 37 словъ.
Вси непослушни ходящ³и строптиво, мѣдь и желѣзо, вси растлѣни суть (²ерем. глава 6). Здѣсь употреблено всѣхъ 11 словъ.	Tous sont rebelles; ils agissent frauduleusement; ils sont comme de l'airain, et du fer; ce sont tous dus enfans qui se perdent l'un l'autre. Здѣсь употреблено 20 словъ.

   Подобныхъ примѣровъ найдемъ мы безчисленное множество.

   ³² Не дивно, что худые писатели, изъ сочинен³й которыхъ видно, что они о граматическихъ правилахъ не имѣютъ ни малѣйшаго понят³я и съ роду никакой Руской книги не читывали, наполняютъ писан³я свои симъ нелѣпымъ съ Францускаго языка переводомъ рѣчей; но удивительно, что примѣчаются у насъ так³е сочинители, которымъ надлежитъ отдать справедливость, что они отъ природы одарены краснорѣч³емъ, и вообще слогъ ихъ гладокъ, плавенъ и чистъ; но и тѣ не могутъ воздержаться, чтобъ иногда чуждое и несвойственное намъ не принять за прекрасное и свое. Толико-то излишнее упоен³е ума своего чтен³емъ иностранныхъ книгъ отнимаетъ у сочинителя способность быть совершенно сильну на своемъ языкѣ! Между тѣмъ, с³и хотя и впадаютъ иногда въ погрѣшности, однакожъ во многихъ другихъ мѣстахъ сочинен³й своихъ награждаютъ они недостатки свои природнымъ краснорѣч³емъ и плавност³ю слога; но сожалѣн³я достойно что тѣ, въ которыхъ горитъ охота къ словесности, не имѣя еще такого, какъ они, дара писать, подражаютъ имъ не въ томъ, что въ нихъ похвально, а въ томъ, что въ нихъ предосудительно, Переводишь не токмо цѣлыя рѣчи, но даже и однѣ слова, по точному ихъ знаменован³ю на чужомъ языкѣ, есть безобразить языкъ свои, отнимать у него всю красоту, силу и дѣлать его невразумительнымъ; ибо естьли мы хотя нѣсколько разсудимъ, то увидимъ, что каждой народъ въ составлен³и языка своего умствовалъ по собственнымъ своимъ понят³ямъ, весьма различнымъ отъ другаго народа: мы напримѣръ слово сокровище произвели отъ глагола сокрывать, разсуждая, что чѣмъ драгоцѣннѣе какая вещь, тѣмъ рачительнѣе стараются сохранять, или сокрывать оную. По сему понят³ю нашему всякое богатство или рѣдкую и драгоцѣнную вещь называемъ мы сокровищемъ. Французы напротивъ того, умствуя иначе, произвели назван³е с³е отъ имени or_г золото, сложа оное съ предлогомъ tres, соотвѣтствующимъ нашему предлогу пре, или нарѣч³ю весьма. Итакъ по ихъ понят³ю tresor, то есть сокровище, есть вещь превосходнѣйшая или дражайшая золота. - Намъ свойственно отъ нашего назван³я сокровище произвести глаголъ сокровиществовать, котораго они отъ своего назван³я произвести не могутъ. Имъ же свойственно отъ ихъ назван³я tresor произвести имя tresorier, котораго мы отъ нашего назван³я произвести не можемъ. Отсюду явствуетъ, что не токмо отрасли, происходящ³я отъ корней словъ, но и самыя соотвѣтствующ³я въ двухъ языкахъ слова, хотя одно и тожъ понят³е выражаютъ, но по различнымъ умстован³ямъ составлены и отъ разныхъ источниковъ проистекаютъ. Можетъ ли же быть обогащен³емъ языка к красотою слога, когда мы не своихъ словъ знаменован³е толковать, не отъ нихъ сродныя имъ отрасли производить, но по точности смысла чужестранныхъ словъ переводить ихъ и въ нашъ языкъ принимать будемъ? - Хорошо, что слово сокровище часто въ книгахъ и въ простыхъ разговорахъ употребляется, и потому знаменован³е онаго извѣстно всякому даже и безграмотному человѣку; но естьли бы оно по причинѣ рѣдкаго въ простыхъ разговорахъ употреблен³я своего, такъ напримѣръ, какъ слова угобзиться, непщевать, доблесть, прозябать, зодчество, сеѣтоносный и сему подобныя, токмо тѣмъ извѣстно было, которые прилѣжно въ языкѣ своемъ упражняются; то какимъ бы надлежало счесть того переводчика, которой бы нашедъ во Француской книгѣ слово tresor, по не искуству своему въ природномъ языкѣ своемъ, не знавъ о малоупотребительномъ словѣ сокровище, вздумалъ перевесть его точно противъ Францускаго, презлато? Надлежало ли бы въ томъ ему послѣдовать и принимать слогъ его за образецъ краснорѣч³я? Но это я предполагаю такова переводчика, которой бы не знавъ слова сокровище, назвалъ, или перевелъ его презлатомь? Предположен³е с³е какъ ни странно, однакожъ оно не есть пустое мечтан³е, но дѣло на яву совершающееся. Въ книгѣ, называющей себя опытомъ всеобщей словесности, и первою классическою на Рускомь языкѣ, читаемъ мы слѣдующее: "слово Литтература будетъ на Рускомъ не столько Словесность сколько Любослов³е, наука Писѣменъ, или ближе къ переводу, если позволятъ назвать, Письменность; наука, которыя посредствомъ литтеръ (то есть буквъ или письменъ) изображаетъ заимственные предметы изъ природы усовершенствованной, вкуса, воображен³я. Принявъ слово с³е, можно назвать Литтератора письменнымъ человѣкомъ. Не ясно ли изъ сего видѣть можно, что мы съ такимъ затмѣн³емъ ума привязываемся къ переводу словъ съ мужестраннаго языка, что тѣ назван³я наши, которыя не одинак³й имѣютъ корень съ чужестранными назван³ями, кажутся уже намъ не имѣющими никакой силы. Француское съ Латинскаго языка взятое ими слово литтература, происходящее отъ имени litterae, письмена или буквы, изображаетъ въ ихъ языкѣ тожъ самое понят³е, какое въ нашемъ языкѣ изображаемъ мы назван³емъ словесность: на чтоже вамъ чужое слово, когда у насъ есть свое? Но мы не довольствуемся еще тѣмъ, что имѣя свое назван³е употребляемъ чужое; нѣтъ! мы даже не хотимъ въ своемъ назван³и признавать ни какого знаменован³я, ни силы; потому токмо, что оно не отъ одинакаго происходитъ корня съ Францускимъ назван³емъ, и для того выдумываемъ новое слово письменность, которое въ Росс³йскомъ языкѣ столь же обширный смыслъ имѣетъ, какъ полотняность, бумажность, грибовность, и пром. Любослов³е ни когда не можетъ значить словесность, но любовь къ словесности, или наше словоохотливость, говорливость. По свойству языка нашего письменный человѣкъ и пшеничный пирогъ не иное что значитъ, какъ то, что одинъ изъ нихъ составленъ изъ письменъ или буквъ (естьли бы то возможно было), а другой сдѣланъ изъ пшеницы. Удивительно, въ какое заблужден³е заводитъ насъ слѣпая наша привязанность къ Францускому языку! Какъ не подумаемъ мы, что естьли наше назван³е словесность не имѣетъ полнаго знаменован³я, заключающагося въ словѣ литтература, потому что происходитъ отъ имени слово, а не отъ имени письмо; то и Француское назван³е литтература не имѣетъ полной силы нашего назван³я словесность, потому что происходитъ отъ имени письмо, а не отъ имени слово: для чегожъ Французы не перемѣняютъ своего назван³я, и вмѣсто литтературы, послѣдуя намъ, не пишутъ пароллетура, производя оное отъ имени parole, слово? - Вся надобность переименован³я словесности на письменность состоитъ, до словамъ самого вышеупомянутыхъ строкъ сочинителя, въ томъ, чтобъ подойти ближе къ переводу. Да какая нужда подходить ближе къ переводу? Не ужъ ли должно намъ всѣ слова свои по ихъ словамъ передѣлать? Письмо называть буквою для того, что у нихъ называется оно lettre? Слова: писать, писарь, и писан³е оставить по прежнему, для того что у нихъ говорится; écrire, ecrivaine, écriture; а слова: писецъ, писака, письмоволитель, писатель, выключить изъ языка для того, что у нихъ не могутъ они происходить отъ глагола ecrire? - Я не знаю, изображаетъ ли словесность заимственные предметы изъ природы усовершенствованной, вкуса, воображен³я? - Это опредѣлен³е для неутонченнаго ума моего слишкомъ глубокомысленно; но вѣдаю, что слова не иное что суть, какъ общенародные мыслей нашихъ знаки, подъ которыми каждый народъ принялъ или условился разумѣть видимыя имъ тѣлесными или умственными очами вещи. Напримѣръ: свѣтило дня всему м³ру видно. Французы, увидя оное, назвали его soleil; Нѣмцы, sonne; Руск³е солнце. Всѣ с³и три слова изображаютъ одну и тужъ самую вещь; слѣдовательно и знаменован³е сихъ словъ, или понят³е, заключающееся въ оныхъ, есть совершенно одинакое. Итакъ можно ли, безъ страннаго и слѣпаго къ Францускому языку предубѣжден³я, думать и утверждать, что въ словѣ soleil заключается нѣчто больше, чемъ въ словѣ солнце?

   ³³ Француск³й глаголъ meler и Нѣмецк³й vermischen не выражаютъ точно знаменован³е глагола растворять, которому у нихъ нѣтъ соотвѣтствующаго и равносильнаго.

   ³⁴ Здѣсь должно больше призывать на помощь разумъ, нежели слухъ; ибо не всегда худо бываетъ то, него слухъ нашъ отвыкш³й сначала не пр³емлетъ, а потомъ привыкая не токмо терпитъ, но и прельщается тѣмъ. Напротивъ того никогда не можетъ быть хорошо то, чего разумъ нашъ не утверждаетъ, хотя бы слухъ нашъ по привычкѣ и терпѣлъ оное.

   ³⁵ Вотъ что сами Французы о насъ пишутъ: бывш³й при посольствѣ въ царствован³е Императрицы Елисаветы Петровны съ Посломъ Францускимъ Опиталемъ господинъ Мессельеръ, между прочимъ, описывая пребыван³е свое въ Петербургѣ, говоритъ: "nous furnes assaillis par une nuée de Franèais de toutes les couleurs, dont la plupart, après avoir eu det demêlés avec la police de Paris, sont venus investir les régiones septentitonales. Nout furnes étonnés et affligés de trouver chez beaucoup de grands seigneurs des déserteurs, des banqueroutiers, des libertins, et beaucoup de femmes du même genre, qui, par la prévention que l'on a en faveur des Franèais, étaient chargés de l'éducation def enfant de la plus grande importance." То есть; мы обступлены были тучею, всякаго рода Французовъ, изъ коихъ главная часть, поссорясь съ Парижскою Полиц³ею, пришли заражать сѣверныя страны. Мы поражены были удивлен³емъ и сожалѣн³емъ, нашедъ у многихъ знатныхъ господъ бѣглецовъ, промотавшихся, распутныхъ людей, и множество такогожъ рода женщинъ, которымъ, по предубѣжден³ю къ Французамъ, поручено было воспитан³е дѣтей самыхъ знаменитѣйшихъ. (Voyage à Petersbourg, ou nouveaux mémoires sur la Russie, par M, de la Messeliere, page 124). - Вообразимъ себѣ успѣхи сей заразы, толь издавна водворившейся между нами и отчасу болѣе распространяющейся! Когда и самый благоразумный и честный чужестранецъ не можетъ безъ нѣкотораго вреда воспитать чужой земли юношу, то какойже произведутъ вредъ множество таковыхъ воспитателей, изъ коихъ главная часть состоитъ изъ невѣждъ и развращенныхъ правилъ людей? Съ нравственност³ю не то дѣлается, что съ естественност³ю: курица высиженная и вскормленная уткою останется курицею, и не пойдетъ за нею въ воду; но Руской, воспитанной Французомъ, всегда будетъ больше Французъ, нежели Руской.

   ³⁶ Можетъ быть я слишкомъ много наговорилъ здѣсь объ Осс³янѣ; однакожъ и нынѣ, разсуждая о немъ, не могу отступить отъ тогдашнихъ моихъ мыслей, что онъ во многихъ мѣстахъ, или въ самомъ дѣлѣ, или въ переводѣ на нашемъ языкѣ, не чистъ, ни мыслями, ни выражен³ями. Пѣснопѣн³я его обратили на себя вниман³е ученаго свѣта. Мног³е равняютъ его съ Гомеромъ. Но мы не иначе можемъ объ немъ судить, какъ только по переводамъ. Гомеровы книги существуютъ; онѣ писаны на языкѣ извѣстномъ ученому свѣту; Осс³яновъ же подлинникъ есть нѣкая загадка. Мы его не знаемъ, а только видимъ одни переводы, часто въ мысляхъ и выражен³яхъ весьма между собою различныя, а потому и не можемъ угадать, кто изъ переводчиковъ подошелъ ближе къ Осс³яну. Я видѣлъ два Рускихъ перевода. Возмемъ въ сличен³е съ ними трет³й на Итал³янскомъ языкѣ знаменитаго ихъ писателя Чезаротти. Мы не для того помѣщаемъ здѣсь въ маломъ образчикѣ с³е сравнен³е, чтобъ опорочить которой либо изъ сихъ переводовъ; они всѣ вообще могутъ быть хороши; но между тѣмъ не худо видѣть ихъ разность. Сверхъ сего Осс³янъ славится; мног³я выражен³я его почитаются новыми, прекрасными. Переводчики наши (я бы сказалъ тоже и о чужестранныхъ, но мнѣ до языка ихъ нѣтъ никакой нужды) увлекаемые сею мысл³ю, часто, для выражен³я красоты Осс³яновой, употребляютъ его обороты, преступая свойство языка своего, точно такъ, какъ бы кто, переводя Рускую нашу пѣсню, вздумалъ, что когда у насъ хорошо: зазнобушка ты моя, или: младъ ясенъ соколъ, то будто и на другомъ языкѣ тѣжъ самыя слова тожъ будутъ хороши. Отнюдь нѣтъ. Правду говоритъ сей стихъ: Творецъ даруетъ мысль, но не даруетъ словъ. Въ хорошемъ переводѣ не только выражен³я, но даже и мысли должны быть соображаемы съ своимъ языкомъ. Часто одна переставка словъ, одно ударен³е, одно пр³искан³е приличнѣйшаго имени или глагола, даетъ силу мысли. Погрѣшности противъ сего тѣмъ вреднѣе и заразительнѣе для словесности, что будучи иногда смѣшены съ хорошимъ и чистымъ слогомъ, не только уходятъ отъ вниман³я читателя, но еще и привлекаютъ молодыхъ писателей къ подражан³ю онымъ. Сличен³е сихъ переводовъ покажетъ намъ, сколько надлежитъ опасаться, чтобъ чужой языкъ, не отвлекалъ насъ отъ ясности и чистоты мыслей на своемъ языкѣ.

  

Первый переводъ.    "Вечерняя звѣзда, любезная подруга ночи, возвышающая блистательное чело свое изъ облаковъ запада, ты шествуешъ величественными стопами по лазори небесной."

Вторый переводъ.    "Звѣзда ниспускающейся ночи! прекрасенъ свѣтъ твой на западѣ. Ты подъемлешъ изъ облака блистающую главу свою; шествуешъ величественно по холму."

  

  

   Stella maggior delia cadente notte,

   Deh come bella in occidente splendi!

   E come bella la chiomata fronte

   Mostri fuor delle nubi, e maestosa

   Poggi sopra il tuo colle!

  

  

   "Главная звѣзда {Сочинитель говоритъ о звѣздѣ, называемой Венерою. Примѣч. Итал³анскаго переводчика.} упадающей ночи! Какъ свѣтло с³ян³е твое на западъ! Съ какою красотою являешъ ты косматое чело свое, и съ какимъ величествомъ возлежишъ на твоемъ холмъ."

  

  

   Таковыя выражен³я, какъ блистающая глава и косматое чело, не составляютъ существенной разности; ибо хотя оныя и различны между собою, но мысль въ нихъ одинакая. Солнце обыкновенно изображается въ видѣ человѣческаго лица, написаннаго въ кругъ, отъ котораго во всѣ стороны исходятъ лучи. С³е изображен³е подало поводъ лучи уподоблять волосамъ, и потому косматое чело свѣтила есть тоже, что испускающее отъ себя блистающ³е лучи. Итакъ не о сихъ выражен³яхъ будемъ мы разсуждать, но о тѣхъ, въ которыхъ одна мысль совершенно разнствуетъ отъ другой, напримѣръ, когда одинъ переводчикъ говоритъ о звѣздъ, что она шествуетъ по лазори небесной; другой, что она шествуетъ по холму; трет³й, что она возлежитъ на своемъ холмѣ. Каждое изъ сихъ выражен³й содержитъ въ себѣ особую мысль, и трудно угадать, которая изъ нихъ есть подлинно Осс³янова. Мнѣ кажется послѣдняя, потому что древн³е стихотворцы часто описывали природу въ томъ видѣ, какъ она взорамъ ихъ представлялась. Когда человѣкъ ночью смотритъ на высокой холмъ и видитъ блистающую надъ вершиною его звѣзду, то представляя себѣ въ ней нѣкое свѣтящееся лице, легко можетъ возмечтать, что холмъ этотъ есть ея собственный, и что она, какъ бы облокотясь, возлежитъ на немъ и смотритъ въ долину. Мысль с³я весьма естественна, и при томъ ниже слѣдующ³й вопросъ ясно оную подтверждаетъ. (Замѣтимъ здѣсь еще мимоходомъ, что кажется въ первомъ переводѣ къ слову стопы нейдетъ прилагательное величественныя).

  

первый:    "Что привлекаетъ взоръ твой на долинѣ?"

вторый:    "Что видишъ ты въ долинѣ?".

  

  

   E che mai guati nella pianura?

  

   "На что смотришъ (или что такое разсматриваешъ) ты въ долинъ?"

  

  

   Разсматривать, или смотрѣть на что нибудь со вниман³емъ, естественнѣе лицу пребывающему на одномъ мѣстѣ, или возлежащемъ на своемъ холмѣ, какъ сказано въ третьемъ переводѣ, нежели шествующему, какъ сказано въ двухъ первыхъ.

  

первый:    "Бурные дня вѣтры молчатъ; шумъ источника удалился; усмиренныя волны ласкаются y поднож³я скалы."

вторый:    "Умолкли бурные вѣры. Издалека слышно журчан³е потока. Шумящ³я волны далеко бьются о берегъ каменный."

  

  

   Di già son cheti, e 'l rapido torrente

   S'ode soltanlo strepitar da lungi,

   Che con l'onde sonanti ascende e copre

   Lontane rupi.

  

  

   "Уже бурные вѣтры умолкли, и одинъ только быстрый потокъ, л³ющ³й воды свои съ каменистыхъ утесовъ, шумитъ вдали."

  

  

   Трет³й переводъ разнится съ двумя первыми и вторые также между собою несходны, и для того разсмотримъ каждый изъ нихъ подробно. Въ первомъ переводъ встрѣчаются вѣтры дня, или еще дня вѣтры. На что тутъ день? Да естьлибъ и нужно было сдѣлать с³е между вѣтрами различ³е, такъ надлежало бы сказать: дневные вѣтры, а не дня вѣтры: таковое выражен³е въ языкѣ нашемъ странно. Притомъ-же какъ можетъ изъ того, что бурные вѣтры утихли слѣдовать, что шумъ источника удалился? Напротивъ, онъ долженъ былъ приближиться, то есть сдѣлаться слышнѣе, потому что шумъ вѣтровъ не заглушаетъ его болѣе. Послѣдняя рѣчь: усмиренныя волны ласкаются у поднож³я скалы, хотя и есть слѣдств³е умолкшихъ вѣтровъ, однакожъ и она не хорошо выражена: усмиренныя потому не должно сказать, что волны, послѣ утихшаго вѣтра, не другимъ кѣмъ, но сами собою усмиряются. Глаголъ ласкаться употребляется съ предлогомъ къ; ласкаюсь къ тебѣ, а не у тебя. Естьли же рѣчь с³ю принять въ томъ смыслъ, что волны ласкались не къ скалѣ, но между собою у скалы, то по Руски вмѣсто: изъявлять взаимныя ласки, не говорится: ласкаться другъ съ другомъ.

   Во второмъ переводъ изображен³е составлено изъ трехъ мыслей, изъ которыхъ первая есть: умолкли бурные вѣтры. Двѣ послѣдн³я, то есть изъ далека слышно журчан³е потока и шумящ³я волны далеко {Не пропустимъ безъ разсмотр³н³я и самыхъ малыхъ вещей; ибо мы не осуждаемъ, но токмо даемъ на замѣчан³е, какъ трудно наблюдать вездѣ ясность и чистоту языка. На что здѣсь слово далеко, и къ чему относится оное: далеко шумящ³я, иди далеко бьются о берегъ каменный?} бьются о берегъ каменный; обѣ суть послѣдств³я, произшедш³я отъ сей первой мысли. С³и, послѣдств³я состоятъ изъ двухъ шумовъ, изъ которыхъ одинъ другому необходимо мѣшать долженъ: шумящ³я волны въ море, препятствуютъ мнѣ слышать журчан³е потока на берегу. Сверхъ сего волны шумятъ во время дѣйств³я вѣтра, но когда вѣтръ утихъ, тогда и онѣ перестаютъ быть, или по крайней мѣрѣ становятся меньше шумными. Одно ли и тоже говорятъ два перевода, изъ которыхъ одинъ называетъ ихъ усмиренными и ласкающимися, а другой шумящими и бьющимися? которому изъ нихъ вѣрить, и какъ угадать точную мысль подлинника? всѣ с³и обстоятельства запутываютъ мое понят³е, и не даютъ ему представляемыхъ изображен³й ясно и чисто видѣть.

   Сличая оба наши перевода съ третьимъ, Итал³янскимъ, мы не находимъ въ немъ подобнаго смѣшен³я мыслей, и потому должно отдать ему преимущество.

  

первый:    "Насѣкомыя, быстро носимыя на легкихъ своихъ крылахъ, наполняютъ жужжан³емъ безмолвную тишину воздуха."

вторый:    "Мухи вечерн³я на слабыхъ своихъ крыльяхъ летаютъ и жужжатъ въ полѣ."

  

  

             Già i notturni insetti

   Sospesi stanno in su le debili ale,

   E di gràto susurro empiano i campi.

  

  

   "Уже вечерн³я мошки, вися на слабыхъ крыльяхъ своихъ, пр³ятнымъ жужжан³емъ наполняютъ воздухъ."

  

  

   Въ первомъ переводѣ: насѣкомыя быстро носимыя на легкихъ своихъ крылахъ, есть изображен³е совсемъ противное летан³ю или висѣн³ю на слабыхъ своихъ крыльяхъ (какъ сказано въ двухъ послѣднихъ переводахъ), и мало приличное мошкамъ или насѣкомымъ. Сверхъ сего безмолвная тишина есть почти тоже, что тихая тишина.

   Во второмъ переводѣ выражен³е: мухи летаютъ, грубѣе Итал³янскаго: мошки висятъ (sospesi stanno). Мухи и въ горницѣ