Белинский Виссарион Григорьевич - Театральная критика

  

  

  

   В.Г. Белинский. О драме и театре. В двух томах

   Том первый. 1831-1840. Том второй. 1840-1848.

   М., "Искусство", 1983

   OCR Бычков М.Н.

  

  

   Не влюбляйся без памяти, не женись без расчета. Муж в камине, а жена в гостях

   Страсть к должностям

   Два мужа. Жених-мертвец, или Думал солгать, а сказал правду

   Образец постоянной любви

   Артист

   Горе от тещи, или Женись да оглядывайся

   Сын природы, или Ученье свет, а неученье тьма. Покойник-муж и его вдова. Царство женщин, или Свет наизворот.

   Валерия, или Слепая

   Покойник-муж и вдова его. Иван Савельич. Заговор против себя, или Сон в руку

   Полковник старых времен

   Катерина. Слепой, или Две сестры

   Воскресенье в Марьиной роще

   Еще Филатка и Мирошка, или Праздник в графском селе

   Театральная хроника

   Необыкновенный случай. Второй музыкальный альбом всех куплетов из водевиля "Необыкновенный случай"

   Московский театр

   Вдовец и его сын

   Недоросль

   Александринский театр. Жених нарасхват

   Александринский театр. Заколдованный дом

   Александринский театр. Ремонтеры, или Сцена на ярмарке

   Сцены в Москве, в 1812 году

   Александринский театр. Иоанн, герцог финляндский Александринский театр. Параша-сибирячка

   Провинциальные сцены

   Репертуар русского театра. Четвертая книжка

   Александринский театр. Сиротка Сусанна

   Жизнь Вильяма Шекспира, английского поэта и актера.

   Репертуар русского театра. Пятая книжка

   Александринский театр. Чудные приключения и удивительное морское путешествие Пьетро Дандини

   Репертуар русского театра. Шестая и седьмая книжки. Пантеон русского и всех европейских театров. Часть II. No 5 и 6

   Александринский театр. Солдатское сердце, или Бивуак в Саволаксе

   Престарелая кокетка, или Мнимые женихи

   Репертуар русского театра. Восьмая и девятая книжки. Приложения к Репертуару русского театра. No 1. Пантеон русского и всех европейских театров. Часть III. No 7 и 8. Текущий репертуар русской сцены. No 2

   Русский театр в Петербурге. Безыменное письмо

   Ханский чай

   Русский театр в Петербурге. Мнимый больной

   Репертуар русского театра. Десятая и одиннадцатая книжки. Пантеон русского и всех европейских театров. Книжки девятая и десятая

   Пантеон русского и всех европейских театров. Часть IV. No XI Русский театр в Петербурге. Александр Македонский

   Репертуар русского театра. Двенадцатая книжка. Пантеон русского и всех европейских театров. No 12

   Театр во Франции от XVI до XIX столетия. Сочинение Николая Яковлевского

   Русский театр в С.-Петербурге. Саардамский корабельный мастер, или Нет имени ему!

   Любовь и честь

   Леонора, или мщение итальянки

   Интересные проделки, или Невеста двух женихов

   Русский театр в Петербурге. Князь Даниил Дмитриевич Холмский

   Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров на 1812 год. No 1, 2, 3, 4

   Русский театр в Петербурге. Князь Серебряный

   Еще купцы 3-й гильдии

   Русский театр в Петербурге. Христина, королева шведская

   Русский театр в Петербурге. Великий актер, или Любовь дебютантки

   Русский театр в Петербурге. Людмила

   Русский театр в Петербурге. Волшебный бочонок

   Русская драматическая литература. Предок и потомки

   Русская драматическая литература. Новогородцы

   Булочная, или Петербургский немец

   Русский театр в Петербурге. Боярин Федор Васильевич

   Басенок

   Русский театр в Петербурге. Наполеоновский гвардеец

   Герои преферанса, или Душа общества

   Биография Александры Михайловны Каратыгиной. Соч. В. В. В.

   Ямщики, или Как гуляет староста Семен Иванович

   Отелло, венецианский мавр

   Букеты, или Петербургское цветобесие

   Новая школа мужей

   Воля за гробом

   Шекспир. Все хорошо, что хорошо кончилось

   Црини

   <Некролог П. С. Мочалова>

  

  

  

   Первая из сих пьес есть пошлый фарс не только без мысли, но даже и без смысла. Действие происходит в Америке. Какой-то шут француз вздумал жениться на девяти женах; сначала его присудили было к виселице, но потом велели в наказание жить со всеми девятью сожительницами, из коих одна голландка, другая немка, третья русская, четвертая француженка, пятая италиянка, шестая испанка, седьмая шотландка, восьмая швейцарка, девятая турчанка. Несмотря на такое различие национальности, все они невежничают и бранятся с своим супругом на чистом русском языке, с русскими народными пословицами, поговорками и прибаутками. Можете представить, каково бедному мужу от такого разнохарактерного дивертисмана; однако повеса не унялся: он вздумал жениться еще на десятой и, оставив девять первых, уехать с новой во Францию. Но правосудное небо не допустило злодея насладиться плодами его нового преступления: но успел он порядочно отдалиться от берегов Мексики, как корабль взорвало на воздух от действия грома и молнии. Не правда ли, что это отнюдь не похоже на беспутную манеру неистовой словесности? О! Г-н Ф. Кони нравственный писатель!..

   Что касается до второй пьесы, то я очень жалею, что не был на представлении оной; г. Щепкин, вероятно, был бесподобен в роли Труфельяна, г. Живокини до крайности забавен в роли Жана Коко, а г-жа Куликова мила в роли Генриетты. В этом водевиле есть все, что требуется от водевиля: и острота, и веселость, и легкость, и игривость, забавные положения и маленькие куплетцы. Кроме того, в нем есть послесловие, в котором г. переделыватель говорит довольно скромно о лестном отзыве публики, выраженном громкими рукоплесканиями и вызовом автора. И, надо сказать правду, это послесловие забавнее всего водевиля; так и должно быть: finis coronat opus! {конец венчает дело! (латин.).}

  

  

   Вероятно, эта шутка очень мила в подлиннике; в этом ручается имя Скриба, если только он точно ее автор; но в переводе она очень скучна, вяла и даже пошла. Что за странная мысль переводить французские водевили? Это почти все то же, что переводить на иностранные языки басни Крылова. Содержание передано верно, а красот нет никаких. Как не поймут наши переводчики того, что то, что понятно для француза, может быть совсем непонятным для русского и вместо смеха возбудить в нем зевоту? То же самое и наоборот. Уж если у наших водевилистов недостает сил выдумать свой какой-нибудь вздор, то пусть они переделывают на русские правы французские водевили; это еще все-таки сноснее.

  

  

   Два водевиля - один другого хуже, и оба с большими претензиями. Последний куплет первого гласит:

  

   Детей пугают букой злым,

   Девиц - беззубыми мужьями,

   Старушек - ведьмой, домовым,

   Мужей - какими-то рогами;

   Актеров, автора и нас (кого же это - нас?)

   Пугает публики сужденье!..

   Но средство есть зато у нас,

   Чтоб выводить из заблужденья.

  

   Кто поймет смысл последних двух стихов, тому предоставляем судить о достоинстве всей пьесы, которая, впрочем, довольно сносна в представлении¹.

   Последний куплет второго водевиля гласит:

  

   Автор наш не ищет славы, (еще бы!..)

   Ни награды, ни похвал;

   Нет, он просто для забавы (хороша забава!)

   Мертвеца вам написал.

   Счастлив будет в полной мере,

   Если скажут наконец

   В ложах, креслах и партере:

   Пусть живет жених-мертвец!

  

   Что сказать об этом водевиле? Он пошл, нелеп и глуп до невозможности; он напечатан на серой оберточной бумаге и без грамматики - все это вещи очень обыкновенные. Было время, я от души удивлялся им, но теперь уже не удивляюсь, потому что привык, притерпелся. Гораздо удивительнее то, что это бездарное, безвкусное и вульгарное произведение мещанского остроумия дается на театрах обеих наших столиц² и что ему от души смеются и аплодируют не только в райке, но и в креслах, что я сам видел и слышал. Для кого же дается этот водевиль? О, без сомнения, для райка! Уверяю вас, что и тут нечему дивиться: раек есть страшное могущество, сильная держава: он имеет союзников и в креслах, и в ложах, и везде, где вам угодно!..

  

  

   Этот "Образец постоянной любви" есть не что иное, как "Валерия, или Слепая", которою умела так заинтересовать нашу публику прекрасная игра г-жи Каратыгиной¹. Не знаю, как названа эта пьеса Скрибом, но не думаю, чтобы Скриб мог дать ей такое пошлое классическое название, какое носит она в переводе! Не знаю, который из этих двух переводов - разбираемый ли мною или даваемый на театре - ближе к подлиннику; знаю только, что между ними много разницы и не в пользу первого. В переводе, даваемом на наших театрах, Валерия в последнем явлении, в котором так прекрасна, так восхитительна бывает г-жа Каратыгина, увидев Эрнеста и признав его, бросается с воплем восторга и радости в его объятия; в переводе г-на А. П. она подносит ему букет, а Эрнест бросается к ее ногам и говорит: "Ах, я счастливо награжден!" Это, должно быть, клевета на бедного Скриба, так беспощадно терзаемого нашими переделывателями: невозможно, чтобы он сам мог выдумать такую пошлость.

   Петербург в одном отношении имеет большое преимущество перед Москвою: если в нем нет и никогда не было хороших журналов, если в нем мало хороших литераторов, собственно ему принадлежащих, то в нем мелочная торговая литература несравненно выше московской. Там переведут роман, водевиль, повесть, если не всегда слишком хорошо, то почти всегда с смыслом, с грамматикою, напечатают всегда опрятно, даже красиво; в Москве, напротив, почти всегда без смысла, без грамматики, почти всегда на обверточной бумаге. Перевод г-на А. П. принадлежит к числу самых чудовищных, самых безобразных произведений мелочной литературной промышленности Москвы: безграмотность и бессмыслие его превосходят всякое вероятие.

  

  

   Трудно предположить, чтобы в целой французской литературе, которая наводнена и потоплена водевилями, можно было найти водевиль нескладнее, бестолковее и нелепее "Артиста". А вольный перевод г. Булгакова? О, он сделан с смыслом, с грамматикою: чего ж вам больше?

  

  

   Великое дело театральное представление! Вы сидите в театре, смотрите на водевиль и нередко от души хохочете и удивляетесь и оригинальности характеров, и занимательности положений, и остроте куплетов. Потом вы читаете у себя дома этот же самый водевиль, который доставил вам столько удовольствия в театре, и что же?.. Да, великое дело искусная игра! Актер столько творец, сколько и поэт! Это всего виднее в водевилях. В самом деле, тут актеру не для чего угадывать автора; нет, в этом случае его дело творить. И это тем легче, что водевильные персонажи похожи на платье, которое всем по плечу: искусный актер из одного персонажа может создать двадцать характеров. Тем лучше! Помните ли вы г. Щепкина в роли Кузьмы Петровича Курского, а г. Живокини в роли Тимофея Васильевича Зябликова? Как не помнить! Вы так много смеялись над этим бедным и старым мужем и зятем, который боится и жены, и тещи, и над этим провинциальным чиновником, его другом, который в таком отчаянии от мнимой неверности своей жены! И что же? Вы читаете этот водевиль у себя в комнате - и дивитесь, как вы могли смеяться, когда его давали на театре. Впрочем, этот водевиль хорош тем, что в нем нет слишком резких экивоков, которые заставили г. Гоголя сказать про наш театр, что "русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких, верно, не услышишь и в театре"¹. Прибавьте к этому смысл, грамматику, опрятность издания - и вы не захотите слишком тратиться порохом на этот водевиль. Сверх того, в нем есть довольно забавные куплетцы, как, например, вот эти:

  

   Я сказал одно лишь слово

   И невесту отыскал;

   Впрочем, тут всему основа

   И подмога капитал!

  

  

   Капитал

   Мне невесту отыскал!

  

   Деньги есть, и все готово.

   Вас любить почтут за честь;

   Пусть здесь нет чего другова,

   А невест премного есть!

   Крикни только: деньги есть!

   Так невест не перечесть.

  

   Здесь без денег молодова

   Недостойным все почтут,

   А при деньгах хоть седова

   Так с руками оторвут!

  

  

  

  Оторвут!

   Если много только тут (в кармане).

  

   А про мундир я то сказать обязан,

   Что может вас невольно оживить:

   Весь женский пол к мундирам так привязан,

   Что рад бы сам в мундире век ходить.

   В глазах невест мундир предмет бесценный,

   Предмет любви, безумья, счастья их;

   Так у девиц один военный

   Идет за штатских четверых.

   Красивый ваш мундир нас убивает!

   Как часто он здесь прелестью своей

   Пленяет жен, вас тешит, украшает

   И красит лбы у пожилых мужей!

  

  

   Я давно уже не был в театре, разумеется, по разным недосугам; бенефис г. Живокини взманил меня. В самом деле, г. Живокини артист с истинным талантом, и когда не кривляется для угождения райку (я даю этому слову обширное значение), то его умная, обдуманная игра доставляет зрителям большое удовольствие. Я раз пять был на водевиле "Хороша и дурна"¹ и не откажусь еще быть двадцать раз, и все для г. Живокини, хотя этот водевиль и всеми актерами играется прекрасно. Итак, я прочел афишку и подумал: "Вечер наслаждения, добродушной веселости, благородного удовольствия! Гм!.. но комедия-водевиль, переделанная из неблагопристойного романа Поль де Кока?"... Однако ж подумал и пошел. Открывается занавес - и театр исчезает и уступает свое место балагану... A propos! {Кстати! {франц.).} He случалось ли вам когда-нибудь приглядываться к штукам паяцов и прислушиваться к их остроумным шуткам? Мне случалось, потому что я люблю иногда посмотреть на наш добрый народ в его веселые минуты, чтобы получить какие-нибудь данные насчет его эстетического направления. Теперь я могу удовлетворять моей наблюдательности и всегда и ближе, не дожидаясь Масленой и Пасхи и не ходя на Москву-реку и в Подновинское... Но пока еще не о том дело. Посмотрите: вот паяц на своей сцене, то есть на подмостках балагана; внизу, перед балаганом, тьма эстетического народа, ищущего своего изящного, своего искусства; остроты буффона сыплются, как искры от огнива; все смеется добродушным смехом; в толпе виден татарин. "Эй,- кричит ему паяц,- эй, князь, поди, я припеку тебе пукли!" Земля и небо потряслись от хохота. Как вам это покажется? Жюль Шайен говорит, что современный французский театр представляется в лице паяца Дебюро²: где ж бы он стал искать нашего? В доброе старое время, в это время холодного классицизма, певучей декламации, в это время царей, наперсников, ироев добродетели, злодеев опекунов, горничных, любовников, в это доброе старое время, говорю я, театр понимали лучше. Идеи об искусстве не было, цель была забава, но забава благопристойная, умная, благородная, приличная, забава людей образованных. А теперь?.. Теперь идея искусства только на журнальных обертках и афишках, но в художественных произведениях и на театре ее и духу нет. Но мы все-таки в выигрыше против наших дедов: мы в театре как дома, нет! что я сказал! мы в театре, как... как... право, не знаю где!.. К чорту приличие, долой благопристойность! Это классицизм, а мы романтики. Зачем нам Мольера! - он классик! Давайте нам Поль де Кока - он романтик! Да, мы не хотим лицемерить, давай нам жизнь, как она есть, без прикрас; природу нельзя украшать! давай нам жизнь так, как она есть на площадях, на рынках, в харчевнях, в романах Поль де Кока и в "Фантастических путешествиях" Баропа Брамбеуса!.. "А что делается на французском театре? Разве там не дают водевилей, содержание которых вертится на..." - говорите вы. Так, но там в самой неблагопристойности есть благопристойность, есть грация, которая хоть сколько-нибудь выкупает отсутствие приличия. Помните! ли вы басню Крылова: "Осел и Собака"?.. Перенимать надо умеючи. Итак, слава нам! наш театр уже не пародия на жизнь, а представление самой жизни так, как она есть, жизни нараспашку, без... слава нам!.. Сколько чудес было на бенефисе г. Живокини! Нет, никогда не забуду я бенефиса г. Живокини! Никогда не забуду я, как г. Живокини жаловался королеве, что его... что его... лишили невинности, и кто же? - дама, министр внутренних дел... Никогда не забуду я, как королева (г-жа Репина) и ее министры обольщали на сцене мужчин, советовали им оставить застенчивость, приличную нежному мужскому полу... Я думал, я ждал, что все до конца пойдет наизворот; к несчастию, этого не было; видно, оставлен до следующего бенефиса г. Живокини. Итак, г. Живокини со слезами и с стыдливостию (истинно аретинскою) жаловался на насилие, а в ложах хлопали, в креслах хлопали, раек просто торжествовал, и в нем, точно, был рай... И вот оно, то высокое и божественное искусство, которое возвышает душу, волнует сердце благородными, человеческими ощущениями, которое предображает человеческую жизнь и возносит нашу мысль к идее всеобщей жизни!.. Милостивые государи, у нас нет высокой комедии, у нас одна только комедия "Горе от ума"; ну, на нет и суда нет; но если наши комики, водевилисты не могут постигать высокого комического, как постигал его Грибоедов, если они не могут клеймить ничтожество и эгоизм печатию позора, почему же бы им не издеваться добродушно над нашею домашнею жизнию, нашими повседневными отношениями, но смеяться остро, умно и благопристойно?.. Если у нас только одна комедия, то давайте нам хоть "Богатоновых", "Добрых малых" или "Ссору двух соседов"³: это всё лучше...

   Водевиль "Покойник-муж" показался нам в представлении недурен, хотя немного и растянут; гг. Живокини и Ленский прекрасно разыграли его.

  

  

   Эта пьеса очень мила и занимательна в представлении, особенно когда в ней играют гг. Каратыгины; так же ли она хороша в чтении, не знаем; в подлиннике мы ее не читали, в переводе тоже, потому что перевод есть сама безграмотность. Стоит только вглядеться в заглавие, чтобы увериться в этом; не угодно ли еще каких-нибудь доказательств? Извольте:

  

   Ганри. А тайное ваше с ним свидание?

   Каролина. Продолжалось на тот конец (?), чтобы дать ему заметить... о ходе нашего дела; но к крайнему моему удивлению, не подавши повода думать о себе, как о кокетка - вы меня, без всякой причины, подозреваете?

  

   Женщина говорит мужчине, что этот мужчина, не подавши (ей - женщине) никакого повода думать о себе (о мужчине), как о кокетке, подозревает (мужчина) ее (женщину).

   Неужели Г. Действ. студ. не знает этого простого правила русского синтаксиса, что деепричастие придаточного и глагол главного предложения должны выражать действие одного и того же предмета?

  

  

   Почтеннейшие мужья!

   Коль есть охота умирать,

   Пожалуй, с богом, умирайте!

   Но чур потом не воскресать!

   Или хлопот не миновать:

   Беды вы дома ожидайте.

   (Из этого же водевиля)

  

  

   En favour du badinage,

   Faites grace a la raison.

   Beaumarchais {*}

   {* Ради шутки смилуйся над разумом. Бомарше (франц.). "Женитьба Фигаро".}

  

  

   Не все то легко, что кажется легким с первого взгляда. Ничего нет легче, как сочинить водевиль, и ничего нет труднее, как сделать водевиль. Очевидно, что тайна этого противоречия заключается в таланте: есть он - и легко, нет его - и трудно, а, кажись, в обоих случаях нет ничего легче. Наши водевили могут служить лучшим доказательством этой истине. Во-первых, они по большей части суть переделки французских водевилей, следовательно, куплеты, остроты, смешные положения, завязка и развязка - все готово, умейте только воспользоваться. И что ж выходит? Эта легкость, естественность, живость, которые невольно увлекали и тешили ваше воображение во французском водевиле, эта острота, эти милые глупости, это кокетство таланта, эта игра ума, эти гримасы фантазии, словом, все это исчезает в русской копии, а остается одна тяжеловатость, неловкость, неестественность, натянутость, два-три каламбура, два-три экивока - и больше ничего. Не будем строги к нашим водевилистам, не будем требовать от них особенной живости, большого остроумия, но можем ли мы не требовать от них естественности и здравого смысла? Здравый смысл особенно вещь очень нужная: без него и водевилю так же нельзя обойтись, как драме или комедии. И при этой-то нищете даже в здравом смысле, при этой-то бесталанности, столько претензий, столько важничанья! Вообразите себе, к водевилю, вместо предисловия, сцена из "Фауста"!.. Где же тут здравый смысл?.. Бумажная корона очень забавна на голове буффона, но золотая... Воля ваша, гг. водевилисты, а есть вещи, которыми не должно шутить!..

  

   "Покойник-муж" на сцене очень мил, очень забавен; даже в самом чтении (тотчас после обеда, особенно после сытного обеда) он забавен. Но "Иван Савельич" - воля ваша, г. автор, так не шутят добрые люди! В шутке, как и во всем, здравый смысл важнее всего; но где же он, этот здравый смысл, в "Иване Савельиче"? Старик дядя уходит спать, а его племянник и племянница затевают пир на весь мир и думают, что больной и добрый их дяденька не узнает о их проказах... И потом этот дядюшка, играющий роль шута в собственном доме, этот племянник и эта племянница, которых характер и поступки так же естественны и возможны, как чудеса в волшебных сказках,- неужели все это может служить забавою не только детей, но даже и взрослых людей?.. А эти клеветы на общество (разумеется, самые невинные и самые незлонамеренные) - неужели во всем этом есть здравый смысл?.. Конечно, никому не должно шуметь из пустяков, никому не должно придавать большого значения малым вещам; смешон писатель, который снабжает свои водевили и громкими предисловиями, и замысловатыми эпиграфами, и затейливыми заглавиями; смешон и рецензент, который бы раскричался из водевиля, вместо того чтобы улыбнуться слегка и заставить других улыбаться слегка; но, господа, положим, что водевиль вздор, но ведь здравый-то смысл не вздор; положим, что из водевиля не должно горячиться, но ведь за искажение здравого-то смысла нельзя не горячиться! Вы автор, следовательно, вы требуете и похищаете мое внимание и мое время, а согласитесь, что досадно терять на вздоры то и другое.

   И между тем "Иван Савельич" наделал много шуму и произвел своим появлением великие события в нашей литературе. Во-первых, он подал повод рецензенту "Библиотеки для чтения" написать предлинную рецензию¹ и выказать в ней весь блеск этого удивительного остроумия, которому должно уступить остроумие всех наших водевилистов без исключения; во-вторых, он навлек, со стороны остроумного критика, несправедливое нарекание на нашу Москву. В самом деле,

  

   Москва, вишь, виновата!²

  

   Москва, вишь, не шутит, а ругается. Бедная Москва! Как не вспомнить при сей оказии этих стихов:

  

   На Москву послал бог кару:

   Без копеечной свечи

   Не бывать бы в ней пожару.

  

   Бог судья г. Кони!..

  

   "Заговор против себя, или Сон в руку" - не водевиль, а, изволите видеть, сценическая безделка. Безделки вообще очень милы, когда искусно сделаны; чем вещь миниатюрнее, тем больше она требует и искусства, и тонкости в отделке. Но г. фон Бейер - не мастер на галантерейные вещицы: его безделка носит на себе слишком резкие следы топора и скобеля. Я не говорю уже о том, что эта комедия нелепа в высочайшей степени в своей завязке и ходу, что она есть жалкое подражание старой пьесе "Роман на большой дороге"³: все это еще куда б ни шло. Но каково встретить в сценической безделке подобные несценические красоты:

  

   Глядь: ваша матушка бежит в ужасном горе.

   "Представьте,- говорит,- здесь, право, вор на воре!

   Ей-ей, дневной грабеж! Какой-то там пострел,

   В толкучем, на сорок рублей меня огрел!"

  

   Прочтя комедию, в которой есть подобные стишки, поневоле вспомнишь стишки из другой тоже преострой комедии:

  

   Для барышей каких напутал ты комедью?

   Вот здесь нас четверо: кто даст полтину медью?

  

  

   Три француза состряпали этот водевиль на французском языке, и один русский передал их стряпню на русском языке. Разумеется, из французского легкого супа вышли довольно тяжелые русские щи; но переводчик чем богат, тем и рад. Главный недостаток этого водевиля, который, впрочем, должен быть очень забавен на сцене, состоит в том, что в нем представлены французские нравы XVIII века, что для нашей публики не совсем понятно и не совсем интересно. Маркиз де Креки покупает для мальчишки, своего сына, чин полковника; мальчик хочет влюбляться, драться на дуэли, делать долги и носить усы и между тем играть роль полковника. Из этого выходит много смешного. Разумеется, в подлиннике все это легко, мило, забавно, остро, смешно. Впрочем, и в переводе, на сцене, должно быть недурно. Неблагопристойностей, слава богу, нет. Однако мы желали бы, чтоб следующий куплет, впрочем, единственный в таком роде, был переведен пограциознее, с большим уважением к тому, что одни называют приличием, а другие эстетичностию:

  

   Смирно, женщины! смотрите -

   Берегитеся у нас!

   Спуску от меня не ждите,

   С вами справлюся как раз;

   Мудрено ли в наши леты

   Нам красавиц побеждать:

   Шпоры, шпага, эполеты -

   Где же вам тут устоять?

   Что-то после будет с вами,

   Как на славу, для красы,

   Отпущу я с завитками

   Молодецкие усы!

   Тут иная виконтесса

   С скромностью мигнет глазком:

   Приходи ко мне, повеса,

   Если можешь, вечерком!

   Рад, сударыня, стараться!

   В час условленный явлюсь!

   И вперед готов ручаться,

   Что с победой ворочусь.

  

   Мы готовы побожиться, что светский, образованный при дворе маркиз де Креки, и притом полковник, не стал бы петь стихов такого дурного и грубого тона, который приличен разве прапорщику из кантонистов. Но вот следующие куплеты идут хоть к какому маркизу и полковнику:

  

   Я честь всегда душой любил;

   И только тот мне будет другом,

   Кто благородство заслужил

   Не по родству, а по заслугам.

   Кого отец не баловал,

   И в люди мать не выводила,

   И дядюшка не хлопотал,

   И даже тетка не просила.

   Тот офицер мне брат родной;

   Его душевно уважаю

   И с ним идти рука с рукой

   Себе за честь я поставляю.

   Я сам желал бы заслужить

   Собой все почести с ним вместе,

   И рядом голову сложить

   В пылу войны, на поле чести.

  

  

  

   Два водевиля не только с смыслом, даже с мыслию, или, по крайней мере, с претензиями на мысль!.. На французском языке они должны быть очень милы, одушевлены, игривы, живы, особенно последний, который так хорош, что мы даже и прочли его не без удовольствия; но перевод, или переложение... Умолчим об этом злополучном обстоятельстве и скажем только, что "Катерина" есть образец дурных изданий во всех отношениях: бумага, печать, орфография - так все и отзывается типографиею г. Кириллова.

  

  

   А вот водевиль с явными претензиями и на безмыслие и на бессмыслие и вполне достигающий цели своих скромных претензий.

  

  

   Еще Филатка и Мирошка! Стало быть, это не первые!¹ Очень рады! Знаете вы эти интермедии, которыми угощают зрителя в дивертисманах, после больших пьес, эти интермедии из русского простонародного быта, в которых честный и добродетельный мужик или лакей любит таковую же девушку, а негодяй староста или управитель отбивает у него невесту, а самому ему норовит забрить лоб; часто случается, что роль соперника-негодяя, гонителя невинности, играет дурак Филатка или Мирошка, сын богатого старосты или управителя; обыкновенно ждут господ, и приезд "благодетельного помещика" устроивает все к благому концу - подлецы и дураки остаются с носом, добродетель награждается! Ну, да как вам не знать этих интермедий? - Верно, вы не один раз убийственно зевали от них в театре. Вот к такому-то роду интермедий принадлежит и это произведение г. Григорьева - фарс грубый до пошлости, без всякой естественности и очень бедный смыслом. Издание стоит сочинения: серая оберточная бумага заранее предуведомляет читателя о содержании книги.

  

  

   "Московский наблюдатель" не может отдавать подробных отчетов о всех представлениях, которые даются на Петровском театре: он представляет эту обязанность "Галатее"¹, которая, являясь еженедельно, разносит на своих легких крылышках всевозможные и самые свежие новости. Два-три дни назад вы были в театре, а на третий, на четвертый читаете отчет о пьесе, которую видели, поверяете чужое суждение с своим собственным,- согласитесь, что это очень приятно! Но что за удовольствие читать отчет об игре актера, которой все впечатления давно уже изгладились из вашей памяти, или читать суждения о каком-нибудь водевиле, который давался назад тому месяц или два и в это время успел уже уснуть с тем, чтоб больше не просыпаться?.. План "Наблюдателя" делает невозможными подробные и постоянные отчеты о театре; но он будет представлять публике свои суждения о самых значительных пьесах и спектаклях. На первый раз упомянем о том, что удалось нам видеть и что, по нашему мнению, имеет какую-либо значительность.

   Г-н Ленский дал в свой бенефис, бывший 2 декабря прошлого года, "Свадьбу Фигаро"². Кому не известно, хотя по слухам, это знаменитое произведение XVIII века? Восемьдесят представлений сряду выдержало оно в Париже. Бомарше, его автор, приобрел себе исступленных почитателей, поклонников и нажил себе непримиримых врагов. Какой успех! Какая слава! Но вечны только художественные произведения, только они никогда не стареются; сделанные же вещи могут иметь только современный успех и никуда не годятся, когда проходит их время. Знаменитая "Женитьба Фигаро" есть произведение человека необыкновенного, даровитого - это доказывается ее чудовищным успехом в свое время; но, тем не менее, она сделанная, а не созданная вещь, произведение литературы, а не искусства, воображения, а не фантазии. Главный интерес этой пьесы политический: она была злою сатирою на аристократию XVIII века. Во всяком случае, успех ее был заслуженный, потому что незаслуженных успехов не бывает. Но теперь - что такое теперь эта пьеса? - По крайней мере, мы не видим в ней ничего, кроме длинной, утомительной и скучной пьесы, с обыкновенными комическими пружинами прошлого века, с натянутыми остротами и натянутыми положениями. Укажем только на монолог, в котором Фигаро, в 5 акте, рассказывает (в продолжение около получаса) свою историю, и потом на плоско смешную сцену вытаскиванья из беседки почти всех лиц комедии, в пятом же акте. И "Женитьба Фигаро" препорядочно утомила московскую публику. Из действующих лиц пьесы, которых всех числом 17, хорошо играли только двое - г-жа Репина и Щепкин,- и то не по достоинству своих ролей, а по решительному неумению сыграть что-нибудь посредственно. Щепкин играл садовника, роль маленькую и незначительную; но г-жа Репина играла Сусанну³, вторую роль в пьесе,- и признаемся, если бы все и всегда так играли, то