Толстой Лев Николаевич - Том 34, Произведения 1900-1903, Полное собрание сочинений

дати, а с другой конкуренция капиталистов, производящих те же, как и он, предметы усовершенствованными орудиями, заставят его отдаться в постоянное или временное рабство капиталисту. Если же, работая у капиталиста, он мог бы установить с ним свободные отношения, такие, при которых ему не нужно бы было отдавать свою свободу, то неизбежно усвояемые им привычки новых потребностей заставят его сделать это.

   Так что так или иначе рабочий всегда будет в рабстве у тех людей, которые владеют податями, землею и предметами, необходимыми для удовлетворения его потребностей.

  

  

   Немецкие социалисты назвали совокупность условий, подчиняющих рабочих капиталистам, железным законом рабочей платы, подразумевая под словом "железный" то, что этот закон есть что-то неизменное. Но в условиях этих нет ничего неизменного. Условия эти суть только последствия человеческих узаконений о податях, о земле и, главное, о предметах удовлетворения потребностей, т. е. о собственности. Узаконения же устанавливаются и отменяются людьми. Так что не какие-либо железные, социологические законы производят рабство людей, а узаконения. В данном случае рабство нашего времени очень ясно и определенно произведено не каким-либо железным стихийным законом, а человеческими узаконениями: о земле, о податях и о собственности. Существует одно узаконение о том, что всякое количество земли может быть предметом собственности частных лиц, может переходить от липа к лицу по наследству, завещанию, продаже; существует другое узаконение о том, что всякий человек должен платить беспрекословно подати, которые с него потребуют; и существует третье узаконение о том, что всякое количество каким бы то ни было путем приобретенных предметов составляет неотъемлемую собственность людей, которые ими владеют; и, вследствие этих узаконений, существует рабство.

  

  

  

  

  

  

  

   Все узаконения эти до такой степени нам привычны, что представляются нам такими же естественными условиями человеческой жизни, в необходимости и справедливости которых не может быть никакого сомнения, какими представлялись в старину узаконения о крепостном праве и рабстве; и мы не видим в них ничего неправильного. Но как пришло время, когда люди, увидав губительные последствия крепостного права, усумнились в справедливости и необходимости узаконений, утверждавших его, так точно и теперь, когда стали явны губительные последствия теперешнего экономического строя, невольно приходится усумниться в справедливости и необходимости узаконений о земле, податях и собственности, производящих эти последствия.

   Как прежде спрашивали, справедливо ли то, чтобы одни люди принадлежали другим и чтобы эти люди не имели ничего своего, а все произведения своего труда отдавали бы своим владельцам, так и теперь мы должны спросить себя, справедливо ли то, чтобы люди не могли пользоваться землею, числящейся собственностью других людей? Справедливо ли, чтобы люди отдавали другим в виде податей те части их труда, которые с них требуют? Справедливо ли то, чтобы люди не могли пользоваться предметами, считающимися собственностью других?

   Правда, ли, что люди не должны пользоваться землею, когда она числится собственностью людей, не обрабатывающих ее?

   Говорится, что установлено это узаконение потому, что земельная собственность есть необходимое условие процветания земледелия, что если бы не было частной, переходящей по наследству собственности, то люди сгоняли бы друг друга с захваченной земли и никто бы не работал, не улучшал той части земли, на которой сидит. Правда ли это?

   Ответ на этот вопрос дает история и современная действительность. История говорит, что земельная собственность произошла никак не от намерения обеспечить владение землей, а от присвоения себе общей земли завоевателями и раздачи ее тем, которые служили завоевателям. Так что установление собственности земли не имело цели поощрения земледелия. Действительность же показывает несостоятельность утверждения о том, что земельная собственность обеспечивает за земледельцами уверенность в том, что у них не отнимут землю, которую они обрабатывают. В действительности совершалось и совершается везде обратное. Право земельной собственности, которым воспользовались и пользуются преимущественно крупные собственники, сделало то, что все или почти все, т. е. огромное большинство земледельцев, находится теперь в положении людей, обрабатывающих чужую землю, с которой их могут согнать по своему произволу те, которые не обрабатывают ее. Так что существующее право земельной собственности есть никак не ограждение права земледельца пользоваться теми трудами, которые он положил на землю, а, напротив, средство отнятия у земледельцев той земли, на которой они работают, и передача ее неработающим, и потому никак не есть средство поощрения земледелия, а напротив, ухудшения его.

   О податях утверждается, что люди должны платать их потому, что они установлены с общего, хотя и молчаливого согласия, и употребляются на общественные нужды для выгоды всех.

   Правда ли это?

   Ответ на этот вопрос дает и история и действительность. История говорит, что подати никогда не устанавливались с общего согласия, а, напротив, всегда только вследствие того, что одни люди, завоеванием или другими средствами захватив власть над другими людьми, облагали их данями не для общественных нужд, а для себя. То же самое продолжается и теперь. Подати берут те, которые имеют власть делать это. Если же теперь некоторая часть этих даней, называемых податями и налогами, и употребляется на дела общественные, то большей частью на такие общественные дела, которые скорее вредны, чем полезны большинству людей.

   Так, например, в России отбирается от народа треть всего дохода, а на самую главную нужду, на народное образование, употребляется 1/50 часть всего дохода, и то на такое образование, которое больше вредит народу, одуряя его, чем приносит ему пользу. Остальные же 49/50 употребляются на ненужные и вредные для народа дела, как вооружение войска, стратегические дороги, крепости, тюрьмы, содержание духовенства, двора, на жалованье военным и статским чиновникам, т. е. на содержание тех людей, которые поддерживают возможность отбирать эти деньги у народа.

   То же происходит не только в Персии, Турции, Индии, но и во всех христианских конституционных государствах и демократических республиках: деньги отбираются у большинства народа не столько, сколько нужно, а столько, сколько можно, и совершенно независимо от согласия или несогласия облагаемых (все знают, как составляются парламенты и как мало они представляют волю народа) и употребляются не для общей пользы, а на то, что для себя считают нужным правящие классы: на войну в Кубе и Филиппинах, на отнятие и удержание богатств Трансвааля и т. п. Так что объяснение о том, что люди должны платить подати, потому что они установлены с общего согласия и употребляются для общей пользы, так же несправедливо, как и то, что земельная собственность учреждена для поощрения земледелия.

   Правда ли, что люди не должны пользоваться предметами, нужными им для удовлетворения их потребностей, если предметы эти составляют собственность других людей?

   Утверждается, что право собственности на приобретенные предметы установлено для того, чтобы обеспечить работника в том, что никто не отнимет у него произведений его труда.

   Правда ли это?

   Стоит только взглянуть на то, что совершается в нашем мире, где особенно строго ограждается такая собственность, чтобы убедиться, до какой степени действительность нашей жизни не подтверждает этого объяснения.

   В нашем обществе, вследствие права собственности на приобретенные предметы, происходит то самое, предотвращение чего имеет в виду это право, а именно то, что все предметы, произведенные и постоянно производимые рабочими, находятся и, по мере производства их, отнимаются у тех, которые их производят.

   Так что утверждение о том, что право собственности обеспечивает за работниками возможность пользования произведениями их труда, очевидно еще более несправедливо, чем оправдание права собственности на землю, основано на том же самом софизме. Прежде несправедливо, насильственно отняты у рабочих произведения их труда, а потом узаконены правила, по которым эти самые несправедливо и насильственно отобранные у рабочих произведения их труда признаются неотъемлемой собственностью похитителей.

   Собственность, например, фабрики, приобретенной рядом обманов, мошенничеств над рабочими, считается произведением труда и называется священною собственностью; жизнь же тех рабочих, которые гибнут в работе на этой фабрике, и их труд не считаются их собственностью, но считаются как бы собственностью фабриканта, если он, пользуясь нуждой рабочих, связал их считающимся законным образом. Сотни тысяч пудов хлеба, собранные ростовщичеством, рядом вымогательств с крестьян, считаются собственностью купца; выращенный же крестьянами хлеб на земле считается собственностью другого, если человек этот получил эту землю в наследство от дедов и прадедов, отнявших ее у народа.

   Говорится, что закон одинаково ограждает собственность как обладателя фабрики, капиталиста, землевладельца, так и фабричного и земледельческого рабочего. Равенство капиталиста и рабочего такое же, как равенство двух борцов, из которых одному связали бы руки, а другому дали оружие в руки, в процессе же борьбы строго соблюдали бы равные для того и другого условия.

   Так что все объяснения справедливости и необходимости трех узаконений, производящих рабство, так же неверны, как были неверны объяснения справедливости и необходимости прежнего крепостного права. Все три узаконения эти суть не что иное, как установление той новой формы рабства, которая заменила прежнюю. Как прежде установили люди узаконения о том, что одни люди могут покупать и продавать людей и владеть ими, могут заставлять их работать, - и было рабство, так теперь установили люди узаконения о том, что люди должны не пользоваться землею, которая числится принадлежащей другому, должны отдавать требуемые с них подати и должны не пользоваться предметами, считающимися собственностью других, - и есть рабство нашего времени.

  

  

   Рабство нашего времени происходит от трех узаконений: о земле, о податях и о собственности. И потому все попытки людей, желающих улучшить положение рабочих, невольно, хотя и бессознательно, направляются на эти три узаконения.

   Одни отменяют подати, лежащие на рабочем народе, перенося их на богатых; другие предполагают уничтожить право собственности земли, и есть уже попытки осуществления этого и в Новой Зеландии, и в одном из штатов Америки (приближение к этому есть и ограничение права распоряжения землею в Ирландии); третьи - социалисты, предполагая обобществление орудий труда, предлагают обложение податями доходов, наследств и ограничение прав капиталистов - предпринимателей. Казалось бы. отменяются те самые узаконения, которые производят рабство, и что поэтому можно ожидать на этом пути уничтожения его. Но стоит только ближе вглядеться в условия, при которых совершаются и предполагаются отмены этих узаконений, чтобы убедиться, что все, не только практические, но и теоретические проекты улучшения положения рабочих суть только замены одних узаконений, производящих рабство, другими узаконениями, устанавливающими новые формы рабства. Так, например, те, которые отменяют подати и налоги на бедных, уничтожая сначала узаконения о прямых налогах, а потом переводя эти налоги с бедных на богатых, неизбежно должны удерживать и удерживают узаконения о собственности земли, орудий производства и других предметов, на которые и переводится вся тяжесть податей. Удержание же узаконений о земле и собственности, освобождая рабочих от податей, отдает их в рабство землевладельцев и капиталистов. Те же, которые, как Генри Джордж и его сторонники, отменяют узаконения о собственности земли, предлагают новые узаконения о земельной обязательной ренте, земельная же обязательная рента неизбежно установит новую форму рабства, потому что человек, вынуждаемый к уплате ренты или единого налога, при всяком неурожае, несчастии должен будет занять деньги у того, у кого и они есть, и попадет опять в рабство. Те же, которые, как социалисты, в проекте отменяют узаконения о собственности земли и орудий производства, удерживают узаконения о податях и, кроме того, неизбежно должны ввести узаконения о принуждении к работе, т. е. устанавливают опять рабство в его первобытной форме.

   Так что, так или иначе, все, до сих пор, как практические, так и теоретические, отмены одних узаконений, производящих рабство одного вида, всегда заменялись и заменяются новыми узаконениями, производящими рабство другого, нового вида.

   Происходит нечто подобное тому, что делает тюремщик, перекладывая цепи пленника с шеи на руки, с рук на ноги, или снимая их, но утверждая запоры и решетки.

   Все происходившие до сих пор улучшения положения рабочих состояли только в этом.

   Узаконения о праве господ принуждать рабов к подневольному труду заменились узаконениями о принадлежности всей земли господам. Узаконения о принадлежности земли господам заменились узаконениями о податях, распоряжение которыми находится во власти господ. Узаконения о податях заменились и ограждением права собственности предметов потребления и орудий труда. Узаконения о праве собственности земли, предметов потребления и орудий производства предлагается заменить узаконением принудительной работы.

   Первобытная форма рабства было прямое принуждение к работе. Обойдя весь круг разных скрытых форм: земельной собственности, податей, собственности предметов потребления и орудий производства, рабство возвращается к своей первобытной форме, хотя и в измененном виде - к прямому принуждению к работе.

   Поэтому очевидно, что отмена одного из производящих рабство нашего времени узаконений: или податей, или земельной собственности, или собственности предметов потребления и орудий производства, не уничтожит рабства, а только отменит одну из форм его, которая тотчас же заменится новою, как это было с отменой личного рабства - крепостного права, отменой податей. Отмена даже всех трех узаконений вместе не уничтожает рабства, а вызывает новую, неизвестную еще нам форму его, уже теперь понемногу проявляющуюся стесняющим свободу рабочих узаконением в ограничении часов работы, возраста, состояния здоровья, в требованиях обязательного посещения школ, в отчислении процентов на призрение старых и увечных, во всех мерах фабричных инспекций, в правилах кооперативных обществ и т. п. Всё это не что иное, как передовые узаконения, подготовляющие новую, не испытанную еще форму рабства.

   Так что становится очевидным, что сущность рабства лежит не в тех трех узаконениях, на которых оно держится теперь, и даже не в тех или иных узаконениях, а в том, что есть узаконения, есть люди, имеющие возможность устанавливать выгодные для себя узаконения, и что, пока будет у людей эта возможность, будет и рабство.

   Прежде выгодно было для людей иметь прямых рабов: они установили узаконения о личном рабстве. Потом стало выгодно иметь собственные земли, брать подати, удерживать приобретенную собственность: они установили соответствующие узаконения. Теперь людям выгодно удержать существующее распределение и разделение труда: они устанавливают такие узаконения, которые принудили бы людей работать при существующем распределении и разделении труда. И потому основная причина рабства есть узаконения, то, что есть люди, имеющие возможность устанавливать их.

   Что же такое узаконения и что дает людям возможность устанавливать их?

  

  

   Существует целая наука, более древняя и более лживая и туманная, чем политическая экономия, служители которой в продолжение столетий написали миллионы книг (большей частью противоречащих друг другу) для того, чтобы ответить на эти вопросы. Но так как цель этой науки, так же, как и политической экономии, состоит не в том, чтобы объяснить то, что есть и что должно быть, а в том, чтобы доказать, что то, что есть, то и должно быть, то в этой науке можно найти очень много рассуждений о праве, объекте и субъекте, об идее государства и т. п. предметах, непонятных не только для обучающихся, но и для обучающих этим наукам; но нет никакого ясного ответа на вопрос о том, что такое узаконение.

   По науке, узаконение есть выражение воли всего народа; но так как нарушающих узаконения или желающих нарушить их людей, но не нарушающих их только из страха наказаний, налагаемых за неисполнение узаконений, всегда больше, чем тех, которые желают исполнения узаконений, то очевидно, что узаконения ни в каком случае не могут быть понимаемы как выражение воли всего народа.

   Существуют, например, узаконения о том, чтобы не портить телеграфных столбов, о том, чтобы оказывать почтение известим лицам, о том, чтобы каждый человек отбывал воинскую повинность или был присяжным, или о том, чтобы не переносить известных предметов за известную черту, или о том, чтобы пользоваться землею, которая числится собственностью другого, не делать денежных знаков, не пользоваться предметами, которые считаются собственностью другого.

   Все эти узаконения в многие другие чрезвычайно разнообразны и могут иметь самые разнообразные мотивы, но ни одно из них не выражает воли всего народа. Общая черта всех этих узаконений только одна, а именно та, что если какой-либо человек не исполнит их, то те, кто установили эти узаконения, пришлют вооруженных людей, и вооруженные люди прибьют, лишат свободы или даже убьют неисполняющего.

   Если человек не захочет отдать в виде податей требуемую него часть его труда, придут вооруженные люди и отнимут от него то, что от него требуется, а если он будет противиться, то прибьют его, лишат свободы, а иногда и убьют. То же будет с человеком, который станет пользоваться землею, числящейся собственностью другого. То же произойдет с человеком, который захочет воспользоваться нужными ему для удовлетворения его потребностей или для работы предметами, считающимися собственностью другого: придут вооруженные люди, отнимут у него то, что он возьмет, и, если он воспротивится, прибьют, лишат свободы или даже убьют его. То же произойдет с человеком, не выказавшим почтения тому, чему установлено выказывать почтение, и то же с тем, кто не исполнит требования идти в солдаты или станет делать денежные знаки... За всякое неисполнение установленных узаконений неисполнившие будут подвергаться побоям, лишениям свободы, даже убийству от тех людей, которые установили узаконения.

   Придумано много разных конституций, начиная с английской и американской и кончая японской и турецкой, по которой люди должны верить, что все узаконения, устанавливаемые в их государстве, устанавливаются по воле их самих. Но все знают, что не только в деспотических, но и в самых мнимо-свободных государствах: Англии, Америке, Франции и других, узаконения устанавливаются не по воле всех, а только по воле тех, которые имеют власть, и потому всегда и везде бывают только такие, какие выгодны тем, кто имеет власть, - будут ли это многие, некоторые или даже один человек. В исполнение же приводятся узаконения всегда и везде только тем самым, чем всегда и везде заставляли и заставляют одних людей исполнять волю других, т. е. побоями, лишением свободы, убийством, как оно и не может быть иначе.

   Не может же оно быть иначе потому, что узаконения суть требования исполнения известных правил. Заставить же исполнять одних людей известные правила, т. е. то, чего хотят от них другие, иначе нельзя, как побоями, лишением свободы и убийством. Если есть узаконения, то должна быть та сила, которая может заставить людей исполнять их. Сила же, могущая заставить людей исполнять правила, т. е. волю других, есть только одна - насилие, не простое насилие, которое употребляется людьми друг против друга в минуты страсти, а насилие организованное, сознательно употребляемое людьми, имеющими власть, для того, чтобы заставить других людей исполнять всегда установленные ими правила, т. е. то, что они хотят.

   И потому сущность узаконений вовсе не в субъекте или объекте права, не в виде государства, совокупной воли народа и т. п. неопределенных и запутанных словах, а в том, что есть люди, которые, распоряжаясь организованным насилием, имеют возможность заставлять людей исполнять свою волю.

   Так что точное, всем понятное и бесспорное определение узаконений будет такое:

  

  

  

  

  

   Узаконения - это правила, устанавливаемые людьми, распоряжающимися организованным насилием, за неисполнение которых неисполняющие подвергаются побоям, лишению свободы и даже убийству.

   В этом определении заключается и ответ на вопрос: что дает людям возможность устанавливать узаконения? Дает возможность устанавливать узаконения то самое, что обеспечивает их исполнение: организованное насилие.

  

  

   Причина бедственности положения рабочих есть рабство. Причина рабства - узаконения. Узаконения же основаны на организованном насилии.

   И потому улучшение положения людей возможно только при уничтожении организованного насилия.

   Но организованное насилие есть правительство. А разве можно жить без правительства? Без правительства будет хаос, анархия, погибнут все успехи цивилизации, и люди вернутся к первобытной дикости. Только троньте существующий порядок вещей, говорят обыкновенно не только те, которым этот порядок вещей выгоден, но и те, которым он явно невыгоден, но которые так привыкли к нему, что не могут себе представить жизни без правительственного насилия, - уничтожение правительства произведет величайшие несчастия: буйства, грабежи, убийства, в конце которых будут царствовать все дурные и будут в порабощении все хорошие люди, говорят они. Но не говоря уже о том, что всё это, т. е. буйства, грабежи, убийства, в конце которых наступит царство злых и порабощение добрых, - что всё это уже было и теперь есть, не говоря уже об этом, предположение о том, что нарушение существующего устройства произведет смуты и беспорядки, не доказывает того, чтобы порядок этот был хорош.

   "Только троньте существующий порядок, - и произойдут величайшие бедствия".

   Только троньте один кирпич из тысячи кирпичей, сложенных в высокий в несколько сажен, узкий столб, - и развалятся и разобьются все кирпичи. Но то, что всякий вынутый кирпич и всякий толчок разрушат такой столб и все кирпичи, никак не доказывает того, чтобы разумно было держать кирпичи в неестественном и неудобном положении. Наоборот, это показывает то, что кирпичи не надо держать в таком столбе, а надо разложить их так, чтобы они твердо держались и можно бы было ими пользоваться, не разрушая всего устройства. То же и с теперешним государственным устройством. Государственное устройство есть устройство весьма искусственное и шаткое, и то, что малейший толчок разрушает его, не только не доказывает того, что оно необходимо, но, напротив, показывает то, что если оно и было когда-нибудь нужно, то теперь оно вовсе не нужно и потому вредно и опасно.

   Оно вредно и опасно потому, что при этом устройстве всё то зло, которое существует в обществе, не только не уменьшается и не исправляется, а только усиливается и утверждается. Усиливается и утверждается оно потому, что оно или оправдывается и облекается в привлекательные формы, или скрывается.

   Всё то благоденствие народов, которое представляется нам в управляемых насилием, так называемых благоустроенных государствах, ведь есть только видимость - фикция. Всё, что может нарушить внешнее благообразие, - все голодные, больные, безобразно развращенные, все попрятаны по таким местам, где их нельзя видеть. Но то, что их не видно, не показывает того, что их нет. Напротив, их тем больше, чем больше они скрыты, и тем жесточе к ним те, которые их производят.

   Правда, что всякое нарушение, а тем более прекращение правительственной деятельности, т. е. организованного насилия, нарушит такое внешнее благообразие жизни, но это нарушение произведет не расстройство жизни, а только обнаружит то, которое было скрыто, и даст возможность исправления его.

   Люди думали и верили до последнего времени, до конца нынешнего столетия, что они не могут жить без правительств. Но жизнь идет, условия жизни и взгляды людей изменяются. И, несмотря на усилия правительств, направленные к тому, чтобы удержать людей в том детском состоянии, в котором обиженному человеку кажется легче, если есть кому пожаловаться, люди - в особенности рабочие люди, не только в Европе, но и в России, всё больше и больше выходят из ребячества и начинают понимать истинные условия своей жизни.

   "Вы говорите нам, что без вас нас завоюют соседние народы: китайцы, японцы, - говорят теперь люди из народа, - но мы читаем газеты и знаем, что никто не угрожает нам войною, а что только одни вы, правители, для каких-то непонятных нам целей, озлобляете друг друга и потом, под предлогом защиты своих народов, разоряя нас податями на содержание армии, флотов, вооружений, стратегических железных дорог, нужных только для вашего честолюбия и тщеславия, затеваете войны друг с другом, как теперь вы это устроили с миролюбивыми китайцами. Вы говорите, что вы для нашего блага ограждаете земельную собственность, но ваше ограждение делает то, что вся земля или перешла, или переходит во власть неработающих компаний, банкиров, богачей; а мы, огромное большинство народа, обезземелены и находимся во власти неработающих. Вы со своими законами о земельной собственности не ограждаете земельную собственность, а отнимаете ее у тех, кто работает. Вы говорите, что ограждаете за всяким человеком произведения его труда, а между тем делаете как раз обратное: все люди, производящие ценные предметы, благодаря вашему мнимому ограждению поставлены в такое положение, что никогда не только не могут получать стоимости своего труда, но вся жизнь их находится в полной зависимости и власти неработающих людей".

   Так начинают понимать и говорить люди конца нашего века. И это пробуждение от того усыпления, в котором держали их правительства, совершается в какой-то быстро увеличивающейся прогрессии. За последние пять, шесть лет общественное мнение народа, не только в городах, но и в деревнях, не только в Европе, но у нас в России поразительно изменилось.

   Говорят, что без правительств не будет тех учреждений: просветительных, воспитательных, общественных, которые нужны для всех.

   Но почему же предполагать это? Почему думать, что неправительственные люди не сумеют сами для себя устроить свою жизнь так же хорошо, как ее устраивают не для себя, а для других правительственные люди?

   Мы видим, напротив, что в самых разнообразных случаях жизни в наше время люди устраивают сами свою жизнь без сравнения лучше, чем ее устраивают для них правящие ими люди. Люди без всякого вмешательства правительства, часто несмотря на вмешательство правительства, составляют всякого рода общественные предприятия - союзы рабочих, кооперативные общества, компании железных дорог, артели, синдикаты. Если для общественного дела нужны сборы, то почему же думать, что без насилия свободные люди не сумеют добровольно собрать нужные средства и учредить всё то, что учреждается посредством податей, если только эти учреждения для всех полезны? Почему думать, что не могут быть суды без насилия? Суд людей, которым доверяют судящиеся, всегда был и будет и не нуждается в насилии. Мы так извращены долгим рабством, что не можем себе представить управления без насилия. Но это неправда.-Русские общины, переселяясь в отдаленные края, где наше правительство не вмешивается в их жизнь, устраивают сами свои сборы, свое управление, свой суд, свою полицию и всегда благоденствуют до тех пор, пока правительственное насилие не вмешивается в их управление. Точно так же нет причины предполагать, чтобы люди не могли с общего согласия распределить между собой пользования землею.

   Я знал людей - уральских казаков, - которые жили, не признавая земельной собственности. И было благоденствие и порядок во всем обществе такие, каких нет в обществах, где земельная собственность ограждается насилием. Знаю и теперь общины, живущие без признания за отдельными людьми права земельной собственности. Весь русский народ на моей памяти не признавал земельной собственности. Ограждение земельной собственности правительственным насилием не только не устраняет борьбу за земельную собственность, но, напротив, усиливает эту борьбу, большею частью и производит ее. Не будь ограждения земельной собственности и вследствие этого увеличения ее ценности, люди не теснились бы в одних местах, а расселялись бы по свободным землям, которых еще так много на земном шаре. Теперь же происходит неперестающая борьба за земельную собственность и борьба теми орудиями, которые дает правительство своими узаконениями о земельной собственности. И в борьбе этой всегда одерживают победу не работающие на земле, а участвующие в правительственном насилии.

   То же самое и по отношению предметов, произведенных трудом. Предметы, действительно произведенные трудом человека и необходимые ему для жизни, всегда ограждаются обычаем, общественным мнением, чувством справедливости и взаимности и не нуждаются в ограждении насилием.

  

   Десятки тысяч десятин леса, принадлежащих одному владельцу, тогда как тысячи людей рядом не имеют топлива, нуждаются в ограждении насилием. Так же нуждаются в ограждении заводы, фабрики, на которых несколько поколений рабочих были ограблены и продолжают ограбляться. Еще более нуждаются в ограждении сотни тысяч пудов хлеба одного владельца, дождавшегося голода, чтобы продавать его втридорога голодающему народу. Но ни один человек, хотя бы самый развращенный, кроме богача или правительственного чиновника, не отнимет у кормящегося своей работой земледельца выращенного им урожая или выращенной им и кормящей его детей молоком коровы, или сделанной и употребляемой им сохи, косы, лопаты. Если же и найдется такой человек, который все-таки отнимет у другого произведенные им и необходимые ему предметы, то такой человек вызовет против себя такое негодование всех людей, находящихся в одинаковых условиях, что едва ли найдет такой поступок для себя выгодным. Если же человек этот так безнравственен, что все-таки сделает это, то он сделает то же самое и при самом строгом ограждении собственности насилием. Обыкновенно говорят: попробуйте уничтожить право собственности земли и предметов труда - и никто, не будучи уверен в том, что у него не отнимут то, что он сработает, не станет трудиться. Надо сказать совершенно обратное: ограждение насилием права незаконной собственности, практикующееся теперь, если не уничтожило вполне, то значительно ослабило в людях естественное сознание справедливости по отношению пользования предметами, т. е. естественного и прирожденного права собственности, без которого не могло бы жить человечество и которое всегда существовало и существует в обществе.

  

  

  

  

  

  

   И потому нет никакого основания предполагать, что без организованного насилия люди не будут в состоянии устроить свою жизнь.

   Понятно, что можно сказать, что лошадям и быкам нельзя жить без насилия над ними разумных существ - людей; но почему людям нельзя жить без насилия над ними, - не каких-либо высших существ, а таких же, какие они сами? Почему люди должны покоряться насилию именно тех людей, которые в данное время находятся во власти? Что доказывает, что эти люди - люди более разумные, чем те, над которыми они совершают насилие?

   То, что они позволяют себе делать насилие над людьми, показывает то, что они не только не более разумны, но менее разумны, чем те, которые им покоряются. Китайские экзамены на должности мандаринов, как мы знаем, не обеспечивают того, чтобы во власти находились разумнейшие, лучшие люди. Точно так же мало обеспечивает это наследственность и все устройства чинопрохождения или выборов в европейских государствах. Напротив, во власть пролезают всегда менее совестливые, чем другие, и менее нравственные.

   Говорят: как могут люди жить без правительств, т. е. без насилия? Надо сказать напротив: как могут люди, разумные существа, жить, признавая внутренней связью своей жизни насилие, а не разумное согласие?

   Одно из двух: или люди разумные, или неразумные существа. Если они неразумные существа, то они все неразумные существа, и тогда всё между ними решается насилием, и нет причины одним иметь, а другим не иметь права насилия. И насилие правительства не имеет оправдания. Если же люди разумные существа, то их отношения должны быть основаны на разуме, а не на насилии людей, случайно захвативших власть. И потому насилие правительства тоже не имеет оправдания.

  

  

  

  

   Рабство людей происходит от узаконений, узаконения же устанавливаются правительствами, и потому освобождение людей от рабства возможно только через уничтожение правительств.

   Но как уничтожить правительства?

   Все попытки уничтожения правительств насилием до сих пор всегда и везде приводили только к тому, что на место сверженных правительств устанавливались новые, часто более жестокие, чем те, которые они заменяли.

   Не говоря уже о совершившихся попытках уничтожения правительств посредством насилия, предстоящее теперь, по теории социалистов, уничтожение насилия капиталистов, т. е. обобществление орудий производства и новое экономическое устройство, должно совершиться по их учению тоже через новое организованное насилие, и должно быть удерживаемо им же. Так что попытки уничтожения насилием как до сих пор не приводили, так, очевидно, и в будущем не могут привести людей к освобождению от насилия, а следовательно и от рабства. Оно и не может быть иначе. Насилие употребляется одними людьми над другими (за исключением порывов мести и злобы) только для того, чтобы принудить одних людей против их желания исполнять волю других. А необходимость исполнять против своего желания волю других людей и есть рабство. И потому покуда будет какое бы то ни было насилие, предназначенное для принуждения одних людей исполнять волю других, будет и рабство.

  

  

  

  

  

  

  

   Все попытки уничтожения рабства насилием подобны тушению огня огнем, или удержания воды водою, или засыпанию одной ямы землею, вырываемой рядом из другой.

   И потому средство освобождения от рабства, если оно только существует, должно состоять не в установлении нового насилия, а в уничтожении того, что производит возможность правительственного насилия. Возможность же правительственного насилия, как и всякого насилия малого числа людей над большим, всегда производило и производит только то, что малое число вооружено, а большинство безоружно, или малое число лучше вооружено, чем большое.

   Так это происходило при всех завоеваниях: так покоряли народы - греки, римляне, рыцари, кортесы, так и теперь покоряют людей в Африке, Азии, так же держат в покорности в мирное время своих подданных все правительства.

   Как в старину, так и теперь одни люди властвуют над другими только потому, что одни вооружены, а другие нет.

   В старину воины нападали с своими вождями на беззащитных жителей и покоряли их себе и грабили их, и все по мере своего участия, своей храбрости, жестокости делились добычей, и каждому воину явно было, что совершаемое им насилие выгодно для него. Теперь же вооруженные люди, взятые преимущественно из рабочих, идут на беззащитных людей, стачечников, бунтовщиков или обитателей чужих стран, и покоряют их и грабят (т. е. заставляют отдавать свой труд) не для себя, а для людей, которые даже и не участвуют в покорении.

   Разница между завоевателями и правительствами только в том, что завоеватели сами с своими воинами нападали на беззащитных жителей и приводили, в случае непокорности, свои угрозы истязаний и убийств в исполнение, правительства же те сами производят, в случае непокорности, истязания и убийства над безоружными жителями, а заставляют делать это обманутых и особенно для этого озверенных людей, взятых из того самого народа, который они насилуют. Так что прежнее насилие производилось личными усилиями: храбростью, жестокостью, ловкостью самих завоевателей; теперешнее же насилие производится обманом.

   И потому если прежде, для того, чтобы избавиться от насилия вооруженных людей, надо было вооружиться и выставить вооруженное насилие против вооруженного насилия, то теперь, когда народ покорен не прямым насилием, а обманом, для уничтожения насилия нужно только обличение того обмана, который дает возможность малому числу людей совершать насилие над большим числом.

   Обман, посредством которого это совершается, состоит в том, что малое число властвующих людей, получивших власть от предшественников, установленную завоевателями, говорят большинству: вас много, вы глупы и необразованны, и не можете ни управлять сами собой, ни устраивать свои общественные дела, и потому мы берем на себя эти заботы: мы будем защищать вас от внешних врагов, будем устраивать и поддерживать среди вас внутренний порядок, будем делать между вами суд, будем заводить и блюсти для вас общественные учреждения: училища, пути сообщения, почты и вообще заботиться о вашем благе. За всё это мы требуем от вас только повиновения тем узаконениям, которые мы будем издавать для вашей безопасности и пользы, и поступления в известном возрасте в солдаты или платы податей, на которые мы будем нанимать войско. И люди соглашаются на эти условия не потому, что они взвесили выгоды и невыгоды своего положения (они никогда не бывают в положении сделать это), а потому, что они с рождения уже застают себя в этих условиях, воспитаны в них, и, главное, потому, что правительство, т. е. малое число обманывающих, зная свой обман, употребляют все средства (а средств у него очень много) на то, чтобы внушить людям не только убеждение в том, что они не могут жить без правительства и войска, но и то, что люди, управляющие ими и стаящие во главе войска, заслуживают величайшего уважения, преданности, даже обожания. И люди поддаются на это. Когда же солдаты набраны или наняты и вооружены, их подвергают особенному, введенному только в новое время, после того как прекратилось участие воинов в добыче, обучению, называемому дисциплиною. Дисциплина же состоит в том, что посредством выработанных веками сложных, искусных приемов люди, поступающие в это обучение и прошедшие его некоторое время, лишаются совершенно человеческого главного свойства: разумной свободы и делаются покорными машинообразными орудиями убийства в руках своего организованного иерархического начальства. Вот в этом-то дисциплинированном войске и лежит сущность того обмана, вследствие которого правительства нового времени властвуют над народами.

   И потому единственное средство уничтожения правительств не есть насилие, а обличение этого обмана; нужно, чтобы люди поняли, во-первых, то, что среди христианского мира нет никакой нужды в защите народов друг от друга, что все вражды народов между собою вызываются только самими правительствами и что войска нужны только для малого числа властвующих, для народов же не только не нужны, до в высшей степени вредны, служа орудием порабощения людей; во-вторых, нужно, чтобы люди поняли то, что та столь высоко ценимая всеми правительствами дисциплина есть величайшее преступление, какое только может совершить человек, есть явная улика преступности целей правительства. Дисциплина есть уничтожение разума и свободы в человеке и не может иметь другой цели, как только приготовление к совершению таких злодеяний, которых не может совершить ни один человек в нормальном состоянии. Для оборонительной народной войны даже, как это доказала недавно война буров, она не нужна. Нужна она только, и главное, для того, для чего определил ее назначение Вильгельм II: для совершения величайших преступлений брато- и отцеубийства. Недаром все короли, императоры, даже республиканские правительства так дорожат дисциплинированными войсками. Дисциплинированное войско есть то средство, посредством которого они чужими руками могут совершать величайшие злодеяния, возможность которых и подчиняет им народы.

   Причина бедствий народа есть рабство. Рабство держится на узаконениях. Узаконения же устанавливаются правительствами. Потому для улучшения положения людей нашего времени нужно уничтожение насилия правительств. Для уничтожения же правительств нужно сознание их ненужности и преступности тех средств, которыми они порабощают народ.

   Немецкий писатель Евгений Шмит, издававший в Будапеште газету "Ohne Staat", напечатал в ней глубоко верную и смелую не только по выражению, но и по мысли статью, в которой он доказывает, что правительство если и обеспечивает своим подданным известного рода безопасность, то поступает по отношению их совершенно так же, как поступал калабрийский разбойник, обложив податью всех тех, кто хотел безопасно ездить по дорогам.

   Шмит был предан суду за эту статью, но присяжные торжественно оправдали его, как и не могли иначе, признав несомненную истинность его мысли.

   В самом деле, что же такое государство, как не такое же разбойническое учреждение. Государственное учреждение только сложнее учреждения калабрийского разбойника, но еще более безнравственно и жестоко. У разбойника все платившие подать получали одинаковое обеспечение безопасности. В государстве же чем больше кто участвует в организованном обмане, тем более он получает не только обеспечения, но и вознаграждения. Более всех обеспечен (всегда за ним охрана) император, король, президент и более всех тратит денег, собранных с обложенных податями подданных; потом по мере большего или меньшего участия в правительственных преступлениях идут главнокомандующие, министры, полицейские, губернаторы и так до городовых, меньше всех огражденных и получающих меньше всех жалования. Тот же, кто совсем не участвует в правительственных преступлениях, отказываясь от службы, податей, суда, тот подвергается, как и у разбойников, насилию.

   Для избавления людей от их бедствий и от рабства нужно, и чтобы они поняли, что правительства не суть необходимейшие и священные учреждения, к которым нельзя относиться иначе, как с покорностью и благоговением, как это постоянно внушается людям. К правительствам, как и к церквам, нельзя относиться иначе, как с благоговением или омерзением. Время благоговейного отношения к правительствам, несмотря на всю гипнотизацию, которую употребляют правительства для удержания своего положения, всё более и более проходит. И людям пора понять, что правительства суть не только ненужные, но и зловредные и в высшей степени безнравственные учреждения, которых честный и уважающий себя человек не может и не должен участвовать и выгодами которых не может и не должен пользоваться.

   А как скоро люди ясно поймут это, так они естественно перестанут участвовать в тех делах, т. е. давать правительствам солдат и деньги. А лишь только большинство людей перестанет это делать, так само собой уничтожится обман, порабощающий людей.

   Только этим способом могут быть освобождены люди от рабства.

  

  

   "Но всё это общие рассуждения; справедливые ли они или справедливые, - они неприменимы к жизни", слышу я возражения людей, привыкших к своему положению и не считающих возможным или не желающих изменить его.

   "Скажите, что именно делать, как устроить общество?" - говорят обыкновенно люди достаточных классов.

   Люди достаточных классов так привыкли к своей роли рабовладельцев, что, когда речь идет об улучшении положения рабочих, они, чувствуя себя в положении помещиков, тотчас же начинают придумывать всякого рода проекты для устройства своих рабов, но в мысли не имеют того, что они не имеют никакого права распоряжаться другими людьми, а что если они точно желают добра людям, то одно, что они могут и должны сделать, - это то, чтобы перестать делать то дурное, что они те