Толстой Лев Николаевич - Том 34, Произведения 1900-1903, Полное собрание сочинений

н. Все солдаты, вооруженные палками, должны были ударять по спине проводимого мимо их человека. Полковник кричал на людей, которые недостаточно крепко били, и бил их за это, угрожая еще жестоким наказанием. Солдаты взмахивали один за другим палками и ударяли но спине волочимого мимо них человека. Спина этого человека была так избита, имела такой странный, вспухший кровавый вид, что я принял эти раны за одежду. Влекомый на ружьях человек то откидывался назад, и тогда солдаты со средоточенными, серьезными лицами толкали его вперед; то падал наперед, и тогда то же солдаты удерживали его от падения и медленно вели вперед, доставляя возможность солдатам, стоящим в строю, наносить маленькому татарину самые сильные удары. Татарин так слабо стонал, что из-за равномерно с двух сторон с свистом и шлепаньем падавших ударов палок, стоны его слышны были только в самой близи. За каждым ударом, шлепавшим по сырому окровавленному мясу спины, маленький, черноватый, с серым лицом татарин поворачивался с слабым стоном в ту сторону, с которой падал удар.

   - Я тебя научу, как мазать,-услыхал я голос полковника. - (Петров, займи Игнатова). Я тебе помажу. - И вслед за этим послышались удары и зверские крики: -Будешь мазать, будешь?

  

  

  

  

   Что ж вы думаете, что я решил, что полковник изверг, что то, что я видел, было преступленье. Ничуть. Правда, любовь моя, т. е. та прелесть, поэзия любви, которую я испытал в тот вечер, кончилась. Я не мог теперь не видеть в ней, в ее этой ласкающей улыбке, того, что я видел в ее отце на площади. Но я не смел, не мог решить, что то, что я видел, было дурно. Это было ужасно, но если оно делалось, значит оно было необходимо, оно было стихийно (вроде как грозы, бури), и спорить с этим нельзя было, а надо было попять это и подчиниться этому. И я не мог ни того, ни другого, но и не мог решить, что это дурно. Бот и говорите после этого.

  

   Л. Т.

  

   1903, 6 августа Ясн. Пол.

  

  

   * N 2 (рук. N 3).

  

   (Хорошо было во всех то, что мы не лгали, представляя из себя (1) людей, озабоченных только решением общественных вопросов, мучениками принципов - это 20-то лет, - а были просто молодые люди, какие всегда были и бывают молодые люди. Были такие, что интересовались точно наукой; были - большинство -такие, которые учились для карьеры и для того, чтобы папаша с мамашей не сердились; (2) и были такие, к каким и я принадлежал, которые были заняты только тем, чтобы как можно веселее провести время.) И я право благодарен судьбе за то, что был в провинциальном университете в 40-х годах, (а не был, как теперешняя молодежь, - простите, - невежественная, самоуверенная, гордящаяся тем, что она молодежь. По-моему молодежь, как и невинность, мила, когда она не знает себе цены, а когда же она хвастается этим, она противна. Я благодарен судьбе за то, что и с молоду был молод, а стал думать об общественных вопросах жизни тогда, когда ум окреп и узнал жизнь.)

  

   * N 3 (рук. N 2).

  

   Когда делали фигуры мазурки, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбаясь, говорила мне: "encore". И я вальсировал еще и еще, (и когда надо было кончать, как-то неестественно казалось выпустить ее руки и перестать чувствовать движение ее тонкой спины па своей обнимающей ее левой руке.

  

   * N 4 (рук. N 5).

  

   Заснул я только к вечеру и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян, так что только на другой день опомнился совсем и стал ходить в университет и жить по-прежнему. Ну как же тут разобрать: хорошо это или дурно? Если это делалось и делалось всеми по приказанию свыше, то стало быть

  

   (1) Зачеркнуто: гражданских деятелей, бордов за принципы и всякую штуку. А кто учился для того, что интересовался наукой, так и разумел себя, и те, что учились

   (2) Зач.: и не совестно было

  

  

   это так нужно было. Я так и рассуждал и после университета поступил в военную службу и хотя и не сумел выработать в себе такой же твердости, как у полковника, как видите, вышел в отставку поручиком, все-таки считал, что военная служба хорошее дело.

   - Ну, а как же любовь? - спросили мы.

   -Любовь как-то с этого самого бала пошла на убыль. Когда она так же, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице на минуту задумывалась, выражение лица ее казалось мне холодно жестоким, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось (1) как-то неловко, неприятно. И я всё реже и реже стал видаться с ней. Так и кончилось ничем. А она вышла замуж, и прекрасная вышла женщина.

   - Ну, у вас все прекрасные, - сказал кто-то.

   - Нет, истинно-прекрасная жена и мать. И, может быть, я бы счастливее был, кабы женился на ней, разумеется, если бы она пошла. Вот и судите тут, а вы говорите.

  

   * N 5 (рук. N 6).

  

   Я реже стал видаться с ней. И любовь моя так и кончилась ничем, а я поступил, как хотел, в военную службу и старался выработать в себе такое же твердое сознание своего долга, - я так называл это, - как у полковника, и отчасти достигал этого. И только к старости теперь понял весь ужас того, что я видел и что сам делал. Вот и судите тут, а вы говорите.........

  

   (1) Зачеркнуто: страшно. Но если вы думаете, что после того, что я видел, я решил, что полковник дурной человек, или что не надо делать того, что он делал, то вы ошибаетесь, напротив, я винил себя за то, что я слаб, и надеялся, что я сумею выработать себе такую твердость, как у полковника.

  

  

  

  

  

   Заблуждение состоит в том, что при действительном улучшении теперешнего положения рабочих и тем более при переходе орудий производства в собственность рабочих, производиться будут совсем другие предметы, чем теперь, и совсем другим способом, потому что совсем другие будут потребности людей и совсем иначе захотят работать люди. При обобществлении орудий труда должен произойти такой переворот в направлении труда, т. с. что будут производить, и в способе производств, который нам теперь трудно себе представить.

  

   * N 2 (рук. N 17).

  

  

   (Нет рабства, т. е. принадлежности определенных людей определенным людям. Это определенное рабство имело свои ужасные безнравственные условия, и эти условия уничтожены, - это правда, но сущность рабства, т. е. принадлежность всего труда и даже всей внешней жизни одних людей другим осталась та же. Точно, так же не только капиталист фабрикант, землевладелец, но всякий человек, принадлежащий к сословию господ, тот, который не имеет надобности продавать физический труд, есть рабовладелец и всякий человек, находящийся в необходимости продавать свой физический труд для пропитания себя и семьи, есть раб всех господ. Прежде были рабовладельцы определенных рабов. Теперь рабовладельцы - одно сословие господ, другое сословие - рабочий народ.

   Говорят: это не рабы, а свободные люди, которые находят выгодным для себя работать в известных условиях, известное время. Эти самые люди могут улучшить свое положение и стать. тем, что вы называете господами. И потом есть люди из господ, работающие по 10, 12 часов, и люди из народа, ничего не делающие.

   Всё это правда.

   Есть переходные положения между господами и рабами, есть люди наполовину господа, наполовину рабы - прислуга, прикащики и т. п., и есть люди временно рабы, переходящие в господа, всё это есть, но то, что есть, есть промежуточные люди, не исключает того, что есть резкое деление на рабов и господ, как не исключает то, что есть сумерки и рассвет, того, что есть резкое деление между днем и ночью. Господа - это те, которым чистят сапоги, которым говорят вы, у которых чистые бесполезные руки и которые большую часть времени ничего не делают. Рабы - это все те, которые чистят сапоги, выносят нечистоты, которым говорят ты, у которых грязные мозолистые руки, всегда работающие.

   Суждение о том, что теперешнее положение рабочих, так называемый салариат, есть тоже рабство, хотя и признается некоторыми, признается не как действительность, а как некоторого рода метафора, большинством же вовсе не сознается и не признается.

   А между тем то, что в нашем европейском мире все люди разделяются на малое число господ и большое число рабов, есть, самая простая и очевидная истина, которую мы часто не видим оттого, что мы слишком привыкли считать рабством только ту форму его, которая была недавно уничтожена, новую же форму, заменившую старую, мы не признаем рабством, не видя в ней тех же черт личного произвола одного определенного лица над другими определенными лицами.

   Но стоит нам вдуматься в сущность того, что составляет рабство, и в то положение, в котором находится среди нас рабочий народ по отношению к властвующим, достаточным классам, чтобы убедиться, что рабство не переставало существовать и только изменило свою форму, сделавшись из личного безличным, т. е.)

   Сущность рабства есть то, что одни люди отдают весь труд всей своей жизни другим людям - господам. Господа же употребляют этот труд по своему произволу.

   В этом рабство, и потому положение всех рабочих в нашем обществе есть положение рабское, с тою только разницею от прежнего рабства, что прежде были определенные рабы известных господ, которые властью правительства принуждались к полному повиновению известным господам, теперь же рабы суть те люди, которые, будучи правительством лишены имущества, постоянно держатся в необходимости продавать труд всей своей жизни тем, которые владеют имуществом, ограждаемым правительством.

   (Вот эта-то истина должна прежде всего войти в сознание человечества, для того чтобы могло совершиться освобождение рабочего сословия.)

   Сходство между положением общества перед освобождением крестьян и рабов в том, что также большинством не сознается незаконность положения, что малая часть видит эту незаконность, считает невозможным поправить ее сейчас, а успокаивает себя теориями о том, что это сделается само собою, и малая часть людей, которые считаются безумными, хотят сейчас же изменить положение. Так было прежде, так и теперь. Но разница в том, что теперь вопрос поставлен гораздо глубже и сложнее, радикальнее, и потому решение гораздо труднее и должно встретить еще больше препятствии.

   Прежде вопрос был в том, как отменить одну из явно возмутительных форм насилия, и это легко могло быть сделано правительственной властью, теперь вопрос о том, как уничтожить пользование одними людьми трудом других, пользование, основанное на неравномерном распределении собственности.

  

   * N 3 (рук. N 22).

  

   А между тем то, что в наше время и при нашем устройстве есть рабы и рабовладельцы, не может быть никакого сомнения. Люди, которые идут на работы, явно губящие их жизнь, и всю жизнь работающие чужую, противную и не нужную им, но нужную их хозяевам работу, могут делать это только потому, что они рабы тех, которые их заставляют так работать. Люди же, которые могут заставлять других людей для своей выгоды и удобства по своему произволу работать не нужную рабам и губительную для их жизни работу, - это несомненно рабовладельцы.

   Рабы - это все те, которые нуждаются в продаже своего телесного труда и потому каждый день работают от утра до вечера, это те, которые живут или в казармах, или по домам, сами готовя себе еду, обмывая и очищая себя, те, у которых с черными ногтями мозолистые руки и которых называют черным народом и которые сами себя так называют в противуположность господ, которых они сами считают совершенно отличными существами. Рабовладельцы же это все те люди, которые не нуждаются л продаже своего физического труда и ничего не работают руками, кроме гимнастики для здоровья, большой частью ничего не работают даже и головой, а только развлекаются удовольствиями, это те, которые живут в просторных квартирах, едят пищу, приготовленную прислугой, и сами не чистят своих жилищ и одежд, заставляя делать это прислугу, это те, у кого белые, мягкие руки, это те, которых называют господами и которые сами себя считают вправе пользоваться трудом черного народа.

  

   * N 4 (рук. N 28).

  

  

   (Рассмотрим для примера два рода рабов из тех самых, положение которых резче других поразило меня и которые представляют два различных характерных типа рабов: один - железнодорожные грузчики, другие - женщины на ткацкой фабрике.) Если грузчики под угрозой лишения заработка покоряются требованиям надсмотрщиков, отрывающих их от обеда, сна, заставляющих перекатывать вагоны и делать всё то, что понадобится пли захочется распорядителям, то разве это не полное рабство, хотя закон и не признает их рабами? И если на шелковой фабрике все женщины находятся в такой полной зависимости от хозяина, директора, смотрителя работ, что самая редкая из них может сохранить свою честь под давлением угрозы лишения заработка и приманкой увеличения его, то [разве] это не такие же невольницы, какими были крепостные?

  

  

  

  

  

  

  

   Разве не такие же рабы лакеи, повара, горничные, переносящие всякие капризы, ругательства, иногда побои и исполняющие непосильные работы, только бы но потерять место. (Рабство состоит в том, что всякий рабочий, продавший свой труд, отдается весь во власть хозяев, которым он продается.)

   Различие от прежнего рабства только то, что, во 1-х, теперешний раб может (и то не всегда, а при весьма затруднительных условиях) перейти от одного рабовладельца к другому, вроде того, как это делалось за 50 лот тому назад в Юрьев день, и, во 2-х, то, что раб не числится по закону принадлежащим рабовладельцу, хотя в действительности он вполне, иногда больше, чем прежде, принадлежит ему.

  

   * N 5 (рук. N 8).

  

   (Нежные, либеральные люди, особенно склонные к тому, чтобы не видеть этого общего рабства рабочего сословия, обыкновенно источник всего зла видят в неорганизованности труда, в жестокости капиталистов, заводчиков, фабрикантов, в синдикатах и т. п., а между тем, стоит только не закрывать глаза на то, что есть, чтобы видеть, что источник зла есть рабство, которое проявляется не в одних фабриках и заводах, а во всей жизни нашего общества, и что если видеть источник зла в отношении господ к народу, то виноваты все нерабочие люди: чиновники, ученые, художники, фабриканты, так же как капиталисты.)

  

   N 6 (рук. N 45).

  

   Рабство нашего времени находится теперь в таком же периоде, в каком было рабство в Европе в XVII столетии, у нас в XVIII. Положенно крепостных и Европе в 18-м столетии представлялось людям того времени не рабством, а только естественным и неизбежным устройством жизни. Точно так же и по отношению к невольничеству: нужны были руки (в Америку) на плантаций колониях, и из Африки привозили для этого негров, и это казалось не рабством, а сродством обработки сахарных плантаций. (Это был тот период рабства, во время которого оно не сознается.)

   Рабство было, но не сознавалось как нечто установленное, а признавалось экономической формой жизни, без котором нельзя было быть и об изменении которой никто поэтому и не думал. Только к концу 18-го столетия люди Европы понемногу стали понимать, что положение рабочих не хорошо, не согласно с их мировоззрением, и началась работа, которая кончилась освобождением крепостных, и Европе раньше, у нас позже. Но уничтожение крепостничества и невольничества было уничтожением одной из форм рабства, заменившегося денежным рабством. Вот такое же, еще по вполне сознаваемое нашим обществом рабство существует среди нас теперь. До первой четверти нынешнего XIX столетия никому в голову не приходило, чтобы то положение, в котором находились рабочие в Европе, было рабство, и чтобы надо было изменить это, казавшееся естественным экономическое положение. Рабство было только в России и невольничество и Америке. И это осуждалось, положение же европейских рабочих считалось вполне нормальным. Но в середине столетия, в особенности после освобождения рабов в России и Америке, стали чаще и чаще слышаться голоса, признававшие положение рабочих неестественным, несправедливым и подлежащим изменению. И теперь, как я думаю, положение рабочих нашего времени начинает представляться уже большинству людей таким же неестественным и подлежащим изменению, каким представлялось старое рабство в конце XVIII столетия.

   Теперь уже ясно видно всем людям, не одуренным научными теориями, что существующий порядок вещей: не есть нечто неизбежное, стихийное, неизменное и что бедствия рабочих происходят не от какого-либо сложного социологического закона, а от самой простой, знакомой нам причины - от того, что мы владеем рабами и не хотим отказаться от выгоды своего положения.

  

   N 7 (рук. N 86).

  

   Карл Маркс пишет 50 лет тому назад: "Mit der Entwicklung der kapitalistischen Production wahrend der Manufakturperiode hatte die offentliche Meinung von Europa den letzten Rest von Schamgefuhl und Gewissen eingebusst. Die Nationen renommierten zynisch mit jeder Infamie, die ein Mittel zu Kapitalakkumulation". ("С развитием капиталистического производства во время промышленного периода общественное мнение Европы потеряло последний остаток стыда и совести. Нации стали цинически хвалиться всякою мерзостью, которая была средством для капиталистического накопления".) Капиталистическое же накопление было не что иное, как всё более и более утверждающееся рабство. Так это было 50 лет тому назад. Полстолетия жизни среди всё растущей безумной жестокости и роскоши рабовладельцев и приниженности и озлобленности рабов довело наше общество до последней степени развращения и отупения.

  

  

  

   * N 8 (рук... N28).

  

   Собственность есть в самом общем определении: известное отношение людей к предметам, т. е. произведениям человеческого труда - такое отношение, при котором всеми людьми или людьми одного и того же общества признается за каким-нибудь одним лицом или некоторыми лицами право пользования на произведенные предметы. Таково право собственности без ограждения его. Если один человек вспахал землю, посеял на ней зерно и собрал урожай и никто из сограждан его не пользовался прежде этой землей и не нуждается в ней, то урожай этого человека признается его собственностью, точно то же по отношению человека, который сделает сети и наловит рыбы, или срубит лес и построит дом, или выкопает золото или брилианты. Все предметы эти будут, до тех пор пока другие не предъявляют на эти предметы своих прав, собственностью того, кто произвел их или обменял на другие предметы прямой меной или посредством денег, и не будут нуждаться в ограждении. Но как только другие люди предъявят свои права к этим предметам, свое участие в производстве их, так предметы эти уже перестают быть свободной собственностью, и принадлежность их тому или другому лицу уже не считается несомненной, а подлежит разбирательству и решению общества или его представителей. Урожай принадлежал тому, кто произвел его, только до тех пор, пока никто не заявляет того, что он нуждался в земле, на которой он был произведен, и содействовал его произведению; но если эта земля была нужна другим для посева, сенокоса, пастбища, и они помогали посевщику и заявляют об этом, так урожай уже не может весь принадлежать сеявшему, и если в обществе есть суд, суд этот должен решить, какая доля принадлежит ответчику и какая истцам. Точно то же с рыбной ловлей и с лесом. Нет того производства, которое не нуждалось бы в пользовании общественным достоянием и в участии других людей, и как только общество пли люди этого общества предъявляют свои права, так собственность уже перестает быть безусловною. Такова настоящая свободная собственность, и такая собственность не есть фикция, а есть очень определенное и распространенное явление, без которого не могло жить человечество. Право собственности всех тех людей, которые живут в равных условиях, всегда признается ими между собой и не нуждается в ограждении насилием. Земледельцы признают без ограждения насилием друг за другом право собственности на свои дома, поля, огороды, домашних животных и не покушаются на собственность одни другого.

   Люди не могли бы общаться между собой, если бы среди них не было сознания справедливости принадлежности предметов, с одной стороны, выработанных самими людьми, с другой сто-роны, необходимых для их существования. Ни одному нормальному человеку нашего мира не придет в голову отнять у другого выкормленную им скотину или у небогатого человека его пищу или одежду. Отнимут это у него только два сорта людей: разбойники, которых не удерживает законное ограждение, и те самые люди, которые ограждают насилием собственность. Они, во имя этой ограждаемой собственности, отнимут у человека произведенное им и у бедного его последний кусок хлеба и последнюю одежду. Такова естественная, настоящая собственность, и такая собственность не может быть причиною рабства.

   Причина рабства лежит не в собственности, а в ограждении насилием того, что считается собственностью. Считается же собственностью в нашем мире не то, что есть такое произведение труда, в котором другие не имеют никакого участия, и не то, что необходимо для существования человека, а то, что в данный момент признается собственностью известных лиц и всякое покушение на что наказывается насилием, лишением свободы, побоями, казнями.

   Правительства охраняют не собственность, а status quo общественного устройства. Начали же охранять это status quo правительства с древнейших времен, тогда, когда этот status quo был очевидной несправедливостью, возникшей из завоеваний, и потому эта несправедливость в продолжение веков не только не уменьшалась, но значительно увеличилась. Сначала правительства ограждали status quo, при котором одни люди владели другими, потом то, что одни владели всеми землями, потом -что те, которые успели завладеть капиталами, благодаря основным незаконностям, захватили все орудия труда и все средства существования народа, и правительство продолжает ограждать собственность.

   (Причина основная есть законодательство, ограждающее несправедливость "священного права собственности".)

   Все правительства ограждают священные права собственности. Но если есть какая-либо собственность и какая-либо собственность может называться священной, то это собственность своей жизни, своего труда. Какую же собственность ограждают все правительства, называя ее священной? Собственность, которую охраняют правительства, не есть собственность жизни, собственность труда, т. е. то, что никто не может отнять у другого человека - его жизни и его труда. Напротив, все правительства сохраняют награбленные произведения чужих жизней и чужого труда. Человек, грабящий труд рабочих, отдающий им 1/3, а 2/3 берущий себе, будет пользоваться помощью правительства, его насилием, для того, чтобы заставить рабочего продолжать отдавать свой труд неработающему, и не примет просьбы рабочего о том, чтобы поддержать его требования о возвращении ему хотя 1/100 отнятого у него же. Купец за бесценок скупил хлеб у крестьян, и правительство помогает ему взыскивать долг с раззоренного им мужика, если же голодный мужик похитит пуд муки, ого сажают в тюрьму. Землевладелец обманул крестьян в пору нужды - требования податей и нанял за бесценок на свою работу. Если крестьянин не исполнит работы, правительство отнимает у крестьянина последнее. Если же крестьянин пустил лошадь, на которой он работал, в луга, его сажают в тюрьму. Существующий порядок с своими землями, отнятыми у рабочих и во власти дармоедов, с своими орудиями производства и огромными капиталами и товарами в одних руках, с своими насилиями податей прямых, на таможнях и с своими усмирениями стачек, есть постоянная вопиющая экономическая несправедливость, есть поощрение плутов, разбойников, бессовестных и угнетение тружеников, и правительство насилием поддерживает это положение, считая его законным и незаконным всякое нарушение этой незаконности - нарушением священного права собственности.

   Помню, один умный человек из народа сказал мне, говоря про царствующую несправедливость: "Всё оттого, cказал он, что правительство прежде ограбило народ, отняло землю, подати, произведения труда, а потом установило законы, что нельзя грабить. Оно прежде, чем само грабить, установило бы эти законы".

   Более полстолетия тому назад Прудон сказал: la propriete c'est le vol , (1) и все почувствовали ужас при этом произнесении всеми сознаваемой и скрываемой истины. Первое время о ней помнили, но вступили в свои права паучьи науки и своей паутиной закрыли, затемнили эту истину. Но истина от этого тем не менее осталась истиной, с небольшим прибавлением о том, что кража и грабеж есть не сама собственность, а ограждение ее.

   Ведь в сущности оно и не может быть иначе. Ведь не прежде был разбор того, чем справедливо и чем несправедливо владеть,

  

   (1) [собственность есть кража,]

  

  

   а потом закрепление владения насилием, а прежде было насилие, а потом наложена печать законности на то, что захвачено насилием или обманом, хитростью, которые всегда пристраиваются к насилию. Захвачена земля у тех, кто работает на ней, и собственность земли считается законною; отбираются и требуются подати, и это требование считается законным; захватываются сами рабы и то, что произвели рабы, [и это] считается законной собственностью. А как скоро есть незаконное насилие земли, податей, имущества, так неизбежно рядом с этим есть люди, пользующиеся нуждой тех, у которых отнята земля, отняты подати и которым нужны предметы, находящиеся во власти других. Является, кроме прямых насильников, около них армия мошенников, приобретения которых все признаются законными и поддерживаются насилием. И является рабство, только тем отличающееся от прежнего, что прежнее было прямое, теперешнее же передаточное вроде электродвигателя, который невидим, потому что работает вдали от того места, где он производит свое действие.

  

  

   * N 9 (рук. N 34).

  

  

   Говорят, что собственность есть естественное, прирожденное, всеми признанное право, но если это так, то право это не должно бы нуждаться в ограждении. Все естественные, прирожденные, признаваемые всеми права взаимного выбора супругов, рода занятий, места жительства, исповедания веры, не нуждаются в ограждении насилием именно потому, что они прирожденные и признаются всеми. Каждый человек, нарушая такое право по отношению к другому, скорее не только понимает, но чувствует, что этим нарушением он лишает себя возможности пользоваться этим правом.

  

  

   * N 10 (рук. N 43).

  

  

  

   <Если в прежнее время, когда одни люди завоевывали других и убивали, били, брали дани и заставляли на себя работать, насилие было очевидно, потому что насилие повторялось постоянно, если же теперь, когда отбирают только произведения труда рабочих, в виде податей, и не дают им пользоваться землею и теми предметами, которые им нужны, насилие более скрыто, то это не изменяет сущности самого рабства. Точно так же, как и тогда, раб находится в полной власти рабовладельца и, точно так же, как и тогда, в случае его неповиновения, выступает то же грубое насилие, убийство, побои, заключение в тюрьму. Разница только в том, что теперь, кроме прямых насильников и рабовладельцев, правительства с войском и всякими чиновниками, есть еще большое количество посредствующих рабовладельцев: землевладельцы, капиталисты, заводчики, члены компаний и еще более отдаленные от прямого насилия, но столь же могущественные, как и первые, - банкиры, торговцы, их агенты и вся армия ученых, художников, духовенства.>

   Теперешнее рабство в сравнении с тем, которое было прежде, подобно фабрике, движимой электродвигателем, находящимся вдали от того места, где он производит свое действие. Но удаление и невидимость двигателя от того места, где он производит свое действие, никак не может и не должно вводить людей в тот обман, что двигателя нет и что двигается псе само собой. Существует рабство, как и прежнее рабство, и держится оно на том же самом, на чем держалось прежнее и держится всякое рабство - на насилии, на том, что, если рабы не захотят исполнять волю хозяев, то их принудят к этому убийством, побоями, лишением свободы. Если же насилие это с убийством, лишениями свободы, побоями, подавляется теперь реже, то происходит это оттого, что рабы знают, что, как только они попытаются освободиться от своего рабства, явятся эти вооруженные люди и будут убивать, бить, сажать в тюрьмы.

  

   * N 11 (рук. N 64).

  

   В старину завоеватель прямо, непосредственно заставлял рабов работать на себя и за неисполнение сам мучал, лишал свободы и убивал своих рабов. Если теперь капиталисты заставляют рабов работать на себя и платить себе дани не тем, что они сами прямо мучают, лишают свободы, убивают рабочих, а тем, что правительство, с которым капиталисты всегда в сделке, делает это через своих агентов, чтобы поддержать узаконения, заставляющие рабочих отдаться в волю капиталистов, то рабство всё такое же рабство и основано на том же насилии: на побоях, лишении свободы, убийстве. Рабство нового времени мало заметно нам, во 1-х, потому, что главные двигатели рабства: побои, лишения свободы, убийства, употребляются те же только во времена стачек и так называемых бунтов, а, во 2-х, потому, что насилие нового времени совершается не непосредственно, а через передачу, как через передачу действует на фабрике механический двигатель, стоящий в другом помещении.

  

   * N 12 (рук. N 31).

  

   Говорят, что закон одинаково ограждает как обладателя фабрики капиталиста, так и фабричного рабочего. Но разница в том, что у фабриканта и капиталиста ограждаются его несправедливо отнятые у рабочего миллионы, а у рабочего ничего нет, так что нечего и ограждать. Правда, что закон равен для того и другого. Но они-то не равны.

   Равенство капиталиста и рабочего такое же, как равенство двух борцов, из которых мы одному свяжем руки, а другому дадим оружие в руки: в процессе же борьбы будем строго соблюдать равные для того и другого условия.

  

  

   * N 13 (рук. N 31).

  

  

   Все правительства заботятся об общественной пользе и ограждают священные права собственности.

   <Но общественная польза не может состоять в том, чтобы, отбирая последнее у бедных рабочих, вынуждать их продаваться в рабство, и если есть какая-либо собственность и какая-либо собственность может называться священною, то это для каждого человека собственность своей жизни, своего труда.

   Правительства, под видом общественной пользы, отнимая у нищего; отдают отнятое богатому и, под видом охранения произведений труда, охраняют награбленные произведения чужого труда, признавая их собственностью тех, которые их ограбили или наследовали от грабителей.)

  

  

   * N 14 (рук. N 32).

  

   Люди правительства могут непроизводительно, праздно, вредно - на войны, на безумную роскошь - растратить собранные с рабочих миллионы, и это считается вполне законным, рабочий же, взявший в долг деньги на пропитание или орудия труда и не заплативший в срок, лишается необходимого имущества и дома.

   Всё в продолжение десятков лет награбленное фабрикантом имущество, возникшее из обмана рабочих, будет считаться вполне законно и будет ограждаться правительством; попытка же рабочего, заражающегося чахоткой, уйти с фабрики до срока контракта, будет преследоваться правительством, как незаконный поступок, и наказываться.

   Деятельность чиновника, получающего десятки тысяч и ничего не делающего, считается вполне законною, - нищая же вдова, для прокормления детой торгующая без патента вином, контрабандист или уклоняющийся от платежей - судятся, как преступники.

   Купец - рядом мошенничеств скупил хлеб у крестьян, давимых податями, - во время голода не отдает его ниже, а втрое больше покупной цены, и его деятельность законна, и правительство ограждает его собственность; если же голодный похитит пуд этой муки - его сажают в тюрьму. Землевладелец, в пору требования податей подрядивший для своих целей будущую работу крестьян вдвое дешевле, чем она стоит, будет пользоваться помощью правительства для требования исполнения крестьянином всего того, что он был вынужден обещать во время нужды, хотя бы исполнение этих требований раззорило его. Если же крестьянин пустил лошадь в луга или собрал вязанку сучьев - его сажают в тюрьму.

   Рабочий, всегда обманутый, нигде не получающий цены своей работы и своей жизни, покупающий все, что ему нужно, втридорога, нигде не найдет суда на тех, кто его обманывает, -чиновник же, землевладелец, ростовщик, фабрикант, не переставая обманывающие и грабящие народ, во всех своих столкновениях рабочими всегда пользуются покровительством и охранением закона.

  

  

  

   * N 1 (рук. N 1).

  

  

   Вот сидят на шоссейной дороге, поднявшись от зари, рабочие, оборванные, худые, измученные, старые и молодые (есть и совсем ребята), и бьют поденно камень. Они сидят на камнях и, выбирая из кучи один за другим, укладывают его между обмотанных портянками ног и бьют по нем тяжелым молотом до тех пор, пока камень не рассядется. Тогда они переворачивают разбитый кусок и опять бьют по нем до тех пор, пока не разобьют па мелкие, и тогда откидывают и берут другой. И так работают 14 часов сряду. Ноги избиты, руки в мозолях, всё тело грязно, и не только лицо, волосы и борода, но и легкие их пропитаны известковой пылью. И такие люди, отгородившись щитами, сидят по всей дороге.

   Вечером поздно придут они на деревню на квартиру. Им дадут ужин: хлеб, квас, картофель. Они наедятся и завалятся, чешась от вшей, на дворе или в душной избе в той одежде, в которой работали. И завтра встанут до зари и опять пойдут на те же камни, и опять та же мучительная, скучная работа до обеда, потом до вечера. И опять то же. Так уже прошло два лета. Так будет и еще до конца. Седые старики состарились в этой жизни. А вот позади этих рабочих в поле пашет мужик на захудалой лошаденке, которую негде кормить, потому что кругом вся земля барская. Мужик этот живот так же, как и каменобойцы на дороге. Также встает до зари, если спал дома, а то приезжает из ночного, продрогши ночь в рваном кафтанишке, запрягает лошадь, едет пахать или берет косу и идет косить, или топор и идет рубить, и пашет, косит, рубит 12, 14, 16 часов в день, питаясь квасом с луком и хлебом не в волю. И так живет он с молодых лет и до старости. И так же живет в непосильных трудах его жена, наживая маточные болезни, и так же жили его отец и мать, и так же живут дети, голодные, холодные, раздетые, во вшах, в сверхсильной губящей здоровье работе с утра и до вечера, с молодости и до старости.

   А вот рядом на самом этом шоссе и посреди полей, которые пашут мужики, стоит обнесенный стеною чугунный завод с четырьми домнами и с огромной трубой. И на заводе, и на шахтах этого завода, как муравьи, копошатся рабочие люди. Одни на 100 аршин под землей в темных шахтах с утра до ночи, а другие с ночи до утра в сырости, темноте, духоте выбивают руду, подвозят к дудке и везут пустые вагончики, и опять наполняют их, и так работают по 12, 14 часов в день всю неделю. А другую неделю опять то же. Жизни у этих людей почти нет. В воскресенье только помоются, получат расчет, напьются, опохмелятся и опять лезут под землю.

   Так работают одни, другие на самой домне, как в аду, копошатся у печей и у спуска расплавленной руды. Тут же при заводе плотники, слесаря, кирпичники - все так же, как рабочая скотина, работают, сколько хватает сил. Когда освобождаются, пьют. Кругом завода со всех сторон кабаки заманивают гулящих. Так это в деревне. А вот как в городе. В городе народ по фабрикам. На фабриках эти люди приходят по звонку, все работают по 12 часов в день. Иногда работают ночью, всех их обыскивают, когда они выходят. И так они работают всю жизнь, исключая праздников, и так работали отцы и деды некоторых. Так это на фабриках. Но кроме работ на фабриках есть еще работы в прислугах. Есть кормилицы, которые, бросая своих, кормят детей господ и купцов, няньки, горничные, прачки, которые моют, одевают, обшивают господ, купцов. Есть лакеи, которые чистят дома, одевают, повара, кухарки готовят, кучера, которые кормят их лошадей, возят господ, целые артели людей только и делают то, что в удушливых ямах вычищают и вывозят их нечистоты. И так в этом живут люди годами, жизнями, поколениями, живут мальчики или женщины распутные, и только потому, что мальчик этот сын богатого человека и что женщина успела заманить в блуд богатого человека, у него и у нее рабы, которых она покупает за деньги, которые у нее есть, а у них нет, и вот мальчик пьяный валяется до 12-ти часов в постели, а рабы его чистят, готовят ему всё, выносят его нечистоты. Он швыряет им в лицо то, что ему не нравится, ругает их, старых людей.

   Из ста человек русских едва ли 3, 4 живут человеческой жизнью, без вшей, не в лохмотьях, досыпая и доедая и работая без надрыва 5, 6, 7 часов в день, а остальное время отдыхая, общаясь, обучаясь, обдумывая жизнь. И живут так не десятки, не сотни, не тысячи, а миллионы, все, почти все люди. В деревне ли, в городе ли, на фабриках ли, на заводах, в прислугах.

   Так живут 2, 3 на сотню, 2 же или три на тысячу живут так, что за один день съедают и выпивают то, что прокормило бы сотни людей в год, носят на себе одежды, стоящие тысячи, живут в палатах, где поместились бы тысячи рабочих людей, тратят на свои прихоти и большей частью на свой разврат тысячи, миллионы рабочих дней, так что в сравнении с этим еще видней, страшней нищета, забитость, нужда всех рабочих.

   Для одних людей, когда еще они только собираются родиться, призывают акушерку, доктора, иногда двух для одной родильницы, приготавливают приданое с сотнями распашоночек, пеленок, кружевных чепчиков, рубашечек с шелковыми ленточками, приготавливают на пружинах колясочки; другие, не избранные, родятся как попало и где попало, без помощи, и завертываются в тряпки и кладутся в лубочные люльки на солому. За одними ходят мать, нянька, кормилица, а мать лежит девять дней, отдыхая, другим суют в рот соску из тряпки, и мать встает тотчас же и топит печку, и кормит кур, и иногда стирает белье на себя и мужа. Одни растут в киндергартенах детских среди игрушек, забав и поучений, другие сначала ползают голыми брюхами через порог, увечатся, съедаются свиньями и с 5 лет начинают подневольно работать. Одних обучают всей научной мудрости, приспособленной к детскому возрасту, других обучают матерным словам и самым диким суевериям. Одни влюбляются, заводят романы и потом женятся, когда уже изведали все удовольствия любви, других женят и отдают замуж, на ком нужно родителям, для помощи в работе от 15 до 20 лет.

   Одни пьют два раза кофе, два раза чай, съедая по полуфунта сахару, едят два и три раза фунта по два лучшего мяса, каждый день пьют виноградное вино, другие едят один хлеб с квасом и чай и один кусочек сахара съедают в 2 недели. Одни не пачкая меняют тонкое белье каждый день, другие, постоянно работая черную работу, меняют его в две недели. Одни спят с чистых простынях на пуховиках, другие на земле, подложив под головы вшивые кафтаны. Одни, катаясь, ездят на сытых кормленных копях, а другие работают на некормленных лошадях и по делу идут пешие. Одни придумывают, что бы им сделать, чтобы занять свое праздное время. Другие не успевают обчиститься, обмыться, обдумать, слово сказать. Одни веселятся каждый день, другие каждый день работают. Одни знают все науки и читают и пишут на 4, 7 языках, другие ничего не знают и не умеют ни читать, ни писать на своем языке. Одни всё знают, но ни во что не верят, другие ничего не знают и верят во всякий вздор, который им скажут.

   И ведь хорошо бы это было, если бы богачи тратили свое богатство на дело, если бы хоть сами веселились и радовались. А то посмотри на них поближе и увидишь, что они страдают другой раз хуже голодных, замученных рабочих. Многие из них родились уже в богатстве и изуродованы, изнежены жизнью, ничего не умеют, ничего не знают, и все-то им прискучило, надоело, и ничто не веселит их, и они завязли во всех соблазнах. Ешь что хочешь, а есть не хочешь, покупай что хочешь, а ничего не нужно.

   Но если бы хоть эти были довольны и счастливы, но этого далеко нет, большей частью все эти богачи - больные, плешивые, беззубые, часто в сифилисе, тоскуют эти люди в своей праздности хуже рабочих.

   Одни, большая часть, мучаются от нужды, другие, малая часть, мучаются от избытка. Неужели это так надо? Ясно, что не надо, что тут какая-то ужасная ошибка.

   (Так отчего же это так? Кто устроил это? Зачем рабочие работают, бьют камень, лезут в шахты, в доменные печи, идут в кормилицы, банщики, золотари, работают чужую землю? Спроси у них, они скажут, что без этого им нельзя. Надо кормиться, платить подати. И действительно, подсчитай оборот крестьянина, фабричного, прислуги, увидишь, что ему нельзя иначе. Есть надо мужику.)

   Если есть бог, если есть высший разум и любовь, руководящий миром, то не мог он хотеть, чтобы люди жили так, бесцельно мучаясь и мучая и ненавидя друг друга; если нет никакого бога, то и тогда не может быть правильным такое устройство жизни, при котором люди живут противно данному им разуму. Все люди видят, потому что не трудно увидать это самому немудрому человеку, что